Я всех их видела или это только тени? Куда подевалось реальное время? Кто скрыл его от меня?

Я проснулась внезапно, быстро приняла душ, оделась и вышла из дома. У лифта дорогу мне преградила соседка со второго этажа и сказала, что всю ночь не сомкнула глаз из-за непрестанного лая щенка-пуделя соседки Реджани с третьего этажа. Я представила себе маленькое курчавое существо белого цвета, которое шестнадцатилетний сын Реджани назвал Ван Дам. Как-то я заметила этой Реджани: «Такая кличка больше подходит питбулю». Но она не знала, кто такой Ван Дам, и не поняла шутки.

Соседка предупредила меня, что на ближайшем собрании жильцов она все скажет. Она любит животных, но всему есть предел: пусть наденут на эту собаку намордник, дадут снотворное, главное, чтобы она прекратила лаять. Мне оставалось лишь ответить ей, что она права, хотя я спала как убитая и не слышала Ван Дама. В этот момент сквозь стеклянную дверь я увидела подъехавший к подъезду мотороллер.

Тим слез с сиденья, снял шлем и быстро направился в мою сторону. Он сказал, что у него есть время выпить кофе, а потом он поедет домой заниматься.

Окинув его с головы до ног, я воскликнула:

— Черт возьми, какие синяки под глазами! Ты что, всю ночь провел с игровой приставкой PlayStation?

Естественно, я шутила.

— Хочешь покурить? — Он кивнул на косяк, который был у него в руке.

— Сейчас одиннадцать утра, Тим.

— Да, я знаю, еще только рассветает.

Я решила начать день с парочки затяжек марихуаны.

Из машины по сотовому телефону я позвонила Бруни. Сразу спросила, нет ли новостей по делу Верце, но ни словом не обмолвилась о ночном визите Латтиче ко мне домой. Бруни сказал, что в данный момент близких друзей жены и друзей мужа допрашивают.

— Ты знаешь, чем Латтиче зарабатывает себе на жизнь? — спросил меня Бруни.

— Конечно, у него бар.

— Называется «Кокорито». Что-то вроде ночного клуба со стриптизом, танцами, частными вечеринками. Друзья по покеру, обрати внимание, все работают в Кокорито.

— Вот как.

— Он связался с тобой?

— Нет, — солгала я.

— Он какое-то время провел в тюрьме за кражу и скупку краденого. Ты знала об этом?

Я промолчала.

— Восемнадцать часов мы его мурыжили… Рано или поздно, но он расколется.

— А если не он это сделал?

— Что, решила поиграть в Нэнси Дрю?

Мы рассмеялись.

— Нет, Бруни, — искренно произнесла я, — в данный момент у меня есть личные проблемы. Что касается Латтиче, то за свою работу я еще не получила от него ни гроша.

— Судья по предварительному следствию решит, надо ли его задерживать. Пока что он на свободе, Джорджиа. — Бруни вздохнул. — Что ты о нем думаешь?

— В общем, он не из тех, кого надо бояться. Я просто представить не могу, чтобы он своими руками сжимал кому-то горло.

— Мир полон убийц, которые не внушают страха. Соседи, отцы семейства… Все они — вне подозрения.

Я стала рассуждать вслух:

— Разве так трудно перенести тяжесть развода? Я хочу сказать, неужели надо обязательно убивать?

— Ты что, не читаешь газет? Каждый день где-нибудь находится человек, который убивает всю семью.

— Верно, и в конце концов не выносит угрызений совести и убивает себя. А Латтиче жив и здоров.

— Джорджиа, оставим шутки. Нам приходится постоянно допрашивать людей, для которых важна только власть. С ее помощью они подавляют других. Люди много лет живут с одним и тем же человеком, засыпают вместе, встают. Потом неожиданно этот человек становится их ненавистным врагом.

Я хотела ему сказать, что мне это известно: я достаточно наслушалась о подобных людях.

— Но ведь у Латтиче есть алиби, — вместо этого ответила я.

— Но у него имеется и отличный мотив, если дело только в этом.

Кто-то позвал Бруни.

— Извини, мне надо идти, до скорого.

В шесть минут первого я вошла в бар «Энцо», где у стойки меня ждала Лучиа Толомелли с видом человека, который уже все понял. Мой взгляд служил ей дополнительным подтверждением.

Мы сели за угловой столик, я заказала ей кофе, а себе — аперитив кампари. Осталось сделать самое трудное: достать из папки эти чертовы фотографии и отдать их ей.

Лучиа извлекла фотографии из пластикового конверта и стала смотреть, осторожно кладя их на заляпанный стол, чтобы не испачкать. Горько усмехнувшись, она сказала: «Я была права».

Я, как сфинкс, оставалась невозмутима, попивая кампари.

— У меня двое детей. У вас есть дети?

— Нет. — Я чуть было не сказала «к счастью».

— Что мне делать? Бросить его или продолжать этот фарс?

Я разглядывала развешанные на стене фотографии с состязаниями по бильярду.

— Больше всего меня мучит то, что из всех женщин он положил глаз на мою кузину, — добавила она сдавленным голосом.

Я избегала ее взгляда.

— В семье такое часто случается.

Лучиа заплакала, я переставила стул, чтобы закрыть ее от любопытных взглядов, и начала нести обычную в таких случаях чушь: что слезы облегчают, что она только что получила обухом по голове, но это еще не конец, возможно, Альфио одумается, а может, она встретит кого-то еще.

Она с силой тряхнула головой, и у нее из носа потекло.

Я подняла чашечку с кофе, так и оставшимся нетронутым, и дала ей салфетку, лежавшую на блюдце. Поблагодарив, она громко высморкалась, затем открыла сумочку и достала бумажник. Я встала, мне больше нечего было сказать.

Вот они, чувства, черт возьми: она шмыгала носом, куталась в свою шубку бордового цвета, и ей с трудом удавалось держать себя в руках.

— Ваши деньги. Или вы предпочитаете чек?

— Неважно.

Улыбнувшись, она кивком указала на мой покрасневший глаз.

— Вам следует показаться врачу.

Я тоже улыбнулась, потом подошла к стойке бара, расплатилась и подождала, пока она уйдет.

Пообедав в баре «Энцо» тостом с ветчиной и пепси, я, не слезая с табурета, пролистала газету до предпоследней страницы, где был гороскоп. Прочитав несколько строк, я проворчала «Сплошная чушь». Когда я оторвала глаза от газеты, увидела, как в бар вошел двойник Альваро Дзинкати: та же улыбка, та же прическа. Но это был не он, и я облегченно вздохнула.

В течение шести месяцев, пока длилась наша история, Альваро Дзинкати звонил по ночам, приходил, мы занимались сексом и делали это довольно хорошо. Нас объединяло несколько прочитанных в юности книг, пара рок-групп шестидесятых годов и бездонный желудок. Он, как и я, умел завирать.

— Я пью только тогда, когда у меня жажда, — говорил он.

Нечто подобное с видом превосходства я говорю своему отцу. Однажды Альваро перестал звонить мне, просто перестал и все тут, не дав никаких объяснений. Да, в общем, никакие объяснения и не требовались. О своей жене и двоих детях он говорил, как о решенных вещах, которые будут навсегда запечатлены на фоне собаки и небольшой виллы на цветной фотографии размером тринадцать на восемнадцать, выставленной на письменном столе в его адвокатской конторе. Со мной он смущался, вел себя, как мальчишка, поверял мне забавные истории из своего детства и отпускал фразы типа «Ты не прочь провести выходные в Вене или Париже?» Мы никогда не были ни в Вене, ни в Париже, мы даже не были в ресторане, мы ни разу не покинули мой дом Я снова представила его обнаженным, вспомнила его крепкие, мускулистые ноги со светлыми волосами, его белозубую улыбку и широкие ноздри, которые обнюхивают тебя, как первобытное создание.

Однажды вечером он должен был прийти ко мне, но так и не появился, и больше мы не встречались.

Будь я одной из тех, кто считает, что достаточно написать письмо, я бы ему написала. Но в таких случаях письма — сущая ерунда, о чем потом сожалеешь. Ты изливаешь в них душу, и оттого, что отправил их, не получаешь никакого облегчения. Ни у одного любовника, который тебя бросает, не возникает желания ответить тебе даже по телефону. Какой смысл звонить тому, кто решил раствориться в тумане? Естественно, пару недель я провела в ожидании телефонного звонка. Мой дом превратился в зал ожидания. Я не верю тем, кто говорит, что они никогда не ждут. Мы все и всегда чего-то ждем.

Я остановила взгляд на знаке Тельца: Альваро родился 16 мая. Совет на день:«Проведите вечер в семье, в последнее время вы пренебрегали вашими родными». Решив, что у него наверняка есть другая любовница, я рассмеялась и закрыла газету.

В баре было полно всяких людей, обедавших стоя, прежде чем вернуться в офис к аквариуму с красными рыбками и к металлическому письменному столу с деловыми бумагами. Здесь толпились вездесущие бездельники, форменные менеджеры, уличные торговцы очками и зажигалками; люди с дряблыми и удрученными лицами, с безразличием здоровающиеся друг с другом, пропыленные пенсионеры, читающие газеты, девушки, которым так же легко сдерживать себя, как и стоять на головокружительных шпильках Повсюду слышался смех. Я вышла.

В восемь шестнадцать я вошла в кабинет зубного техника Альвизе Лумини.

Он открыл дверь и сразу сказал, что у него мало времени, так как с минуты на минуту должен прийти пациент. При этом ему никак не удавалось застегнуть пуговицы на своем белом халате. Он провел меня в небольшой холл, где стояли четыре стула, деревянный топчан, стол, заваленный старыми журналами, а стены были совершенно голые. Под внешней веселостью угадывалось скрытое беспокойство. Он сел на топчан и занял почти все пространство, но буквально через секунду вскочил и раздвинул жалюзи, чтобы стало светлее.

— Я провела кое-какое расследование и должна сказать, что Сирена, ваша Сирена…

— Вы с ней встречались? — перебил он меня.

— Да.

Он заволновался.

— Она прекрасна, вы не находите? Разве она не самая красивая женщина из всех виденных вами?

— Да, очень красивая, — ответила я, чтобы доставить ему удовольствие.

— Я это знал. Я просто дурак, как можно было в ней сомневаться.

Я открыла было рот, чтобы ответить, но не так-то просто выложить правду тому, кто не хочет ее слышать.

— Синьор Аумини, у Сирены есть некоторые недостатки.

— А у кого их нет? — Он хлопнул своими ручищами по коленям.

Он прав.

— Она продавала себя.

— Естественно, вначале она не работала в ателье, а продавала готовую одежду дома, но намного дешевле…

Мне пришлось перейти в наступление:

— Она бывшая проститутка.

— Конечно, конечно…

Наступило молчание.

Когда он снова заговорил, его голос звучал немного странно:

— Мы составили список приглашенных, человек на тридцать, все простенько. Заказали венчание в церкви и ресторан в Пьяноро. Всеми сладостями занималась Сирена, а я делал приглашения. На свадьбу нам подарят посудомоечную машину и поездку на Тенерифе, Канарские острова. Мне хотелось бы троих детей. Вы знаете, я ведь из очень многодетной семьи…

Я посмотрела на его раскрасневшееся и возбужденное лицо, сжатый кулак. Он и знать не хотел обо всех собранных мною фактах. И он прав. Никакой версии нельзя доверять, даже если другой интерпретации и быть не может, как в случае с прошлой жизнью Сирены. Возможно, Альвизе Лумини смирится с тем, что не существует идеальных людей. Возможно, ему нравится только то, что сильно вредит здоровью. Возможно, Сирена заставит его плакать от счастья, и это единственно важная для него вещь. Возможно, он сейчас думает, глядя в окно на птичку, что его визит ко мне был ошибкой. Возможно, он решил наплевать на юридическую сторону дела и моралистские замашки своей провинциальной семьи из Беллуно. Возможно, он, как ребенок, когда ему страшно, пытается спрятаться под одеяло. Возможно, я пробудила в нем сомнение, которое никогда его не покинет. Возможно, все настолько правдоподобно, а в действительности оказывается ложью. Раздался звонок в дверь: пришел пациент. Альвизе Лумини поднялся с топчана.

— Деньги я вам уже перевел.

Мы пожали друг другу руки.

В шесть часов вечера я сидела в баре, расположенном в центре города, и пила джин с лимоном. Машину пришлось оставить довольно далеко от бара, так как в этот час большегрузные фуры, велосипеды, мотороллеры, автофургоны, такси, скейтборды и тому подобное соревнуются не столько в выбросе выхлопных газов, сколько в проворности оказаться как можно быстрее в центре города.

Светловолосая невысокая официантка с недовольным лицом человека, вынужденного работать за гроши, мелькала между столиками, убирала с них пустые бокалы, ставила полные. Зубы клиентов под ярким светом неоновых ламп бара горели искусственной белизной, созданной зубным техником Одной рукой я потянулась к своему бокалу, а другой нежно сжала живот, проверяя пищеварительный аппарат, которому приходится терпеть мои скверные привычки в еде.

Мой взгляд остановился на мужчине с болтающимся галстуком, который развязно ухаживал за молоденькой девушкой в костюме, наверняка работавшей новой помощницей в торговой фирме Они с вялым и расслабленным видом ели соленое печенье и пили аперитив, с помощью которого старались вычеркнуть из памяти закончившийся рабочий день. Человек приходит в бар в поисках другого человека, но почти никогда не находит его: алкоголь скорее разъединяет, чем соединяет, это очень прочная стеклянная перегородка.

Чтобы не заснуть, я приложила ледяной стакан к щеке и подумала, что все здесь присутствующие хотят оставаться молодыми. В двадцать два года я взяла в руки свой первый бокал со спиртным, и именно после этого пошли прахом все уроки самодисциплины. В восемнадцать лет Ада сказала мне, что героин — наркотик для рабочих, ей это говорили ее друзья-наркоманы. Они вкалывали героин, а потом оказывались в руках Красного Креста.

Кокаин пришел позже, его нюхали на дискотеке «Ла Пинета ди Милано Мариттима», куда моя сестра ходила танцевать по вечерам каждую субботу.

Ада всегда критиковала мою манеру одеваться. В шкафу с моей стороны висели потертые джинсы, кроссовки и плюшевые фуфайки большого размера. С ее стороны — юбки и кофты с высоким воротником театрального черного цвета или платья, которые она оригинально украшала. Однажды, после того как она попробовала сделать мне макияж, я сразу бросилась в ванную и умылась. Я была уверена, что женственность нельзя выразить посредством грима и губной помады. Ада говорила, что я никогда никого не найду, так как мое хмурое лицо отпугивает мужчин. Это всего лишь глупые стереотипы, отвечала я ей, однако она была права.

У Ады не было подруг, то есть настоящих подруг. Она их всех очаровывала, так как была обворожительна и любила немного прихвастнуть. Зато она нравилась ребятам, и это делало ее опасной. Моя сестра напомнила мне о Лаиде, которую, насколько я помню, закидали до смерти камнями в храме Афродиты из-за зависти к ее красоте. Иногда нельзя было без волнения смотреть, как ее совершенные черты лица искажали гримасы артистки кабаре, чтобы казаться симпатичной и компанейской. По-другому быть не могло. Ее подруги лишь на мгновение появлялись в нашем доме: через несколько месяцев они всегда менялись.

Мои круглые карие глаза достались мне от отца, У Ады были узкие серые глаза, как у мамы. Я считала, что глаза Ады намного красивее моих, и говорила ей, что они, как у Шарлоты Ремплинг.

— Тебе хочется, чтобы я сравнила твои глаза с глазами Клаудии Кардинале? — возражала она.

— Ты считаешь, у меня глаза, как у Кардинале? — спрашивала я.

— Нет, твои красивее.

Разумеется, я ей не верила и считала, что когда говорят о подруге «она как сестра», то это только для того, чтобы таким образом скрыть ложь.

В течение некоторого времени Ада приводила домой подругу из своего класса. Ее звали Микела, она была застенчивая, худенькая и стройная. Микеле нравился один баскетболист, классный парень, высокий голубоглазый блондин. Однажды в октябре вечером в Артистическом баре он объяснился Аде в любви и подарил цепочку с кулоном в виде сердца из красного стекляруса. Она вышла из бара, он пошел за ней, остановил ее под навесом и начал целовать. Я наблюдала за этой сценой через окно с чашкой капучино, рядом со мной стояла Микела и с каменным лицом смотрела в ту же сторону. Когда парень уехал на своем голубом мотороллере «Веспа», Ада вернулась в бар, подошла к подруге, взяла ее руку и намотала цепочку на ее пальцы, как четки. На следующий день, когда тот парень подъехал к школе забрать мою сестру после урока по фортепьяно, она сказала ему, чтобы он встречался с Микелой. Он этого не сделал. Больше я не видела Микелу в нашем доме.

Выйдя из бара, я решила подольше погулять. Прошла мимо солярия — там когда-то был книжный магазин, и через несколько метров остановилась перед витриной обувного магазина, где всего лишь год назад продавали музыкальные диски.