Чтоб нам друг друга взглядами любить, Мы с них должны чужие взгляды смыть, Которые так долго нас пятнали В дни рабства и печали. Рассвет, румяный и росистый, Неяркой дымкою лучистой Подернут, Как будто мягких перьев веера Из нитей солнечных и серебра, Туманы разорвав, в саду скользят по дерну. Как чаши голубой воды, Искрятся золотом чудесные пруды, В листве мерцает изумруд крыла, И стряхивает день, нетороплив и точен, С дорог, с оград, с обочин Чуть влажный пепел, где таится мгла.

У нас, в саду любви, не увядает лето: По гравию идет павлин, в парчу одетый: Ковер из лепестков пушистый — Жемчужины, смарагды, аметисты — Разнообразит сон зеленых трав; К синеющим прудам цветы купав, Как поцелуи белые, прильнули; Кусты смородины стоят на карауле; Щекочет сердце флокса яркий жук; Как яшмовый, искрится луг, И пчелы — пузырьки мохнатые — роятся, Жужжа над лозами, где гроздья серебрятся. Похож горячий воздух на муар; В полдневный раскаленный жар Мерцает в нем как будто вихрь жемчужный,— А медленным дорогам нужно Брести тем временем вперед, На небеса, где их, пылая, солнце ждет. Но не у лета взял наш скромный сад Свой незапятнанный, сверкающий наряд: То нашей радости немеркнущее пламя Его одело яркими огнями.

В те дни, когда мне жизнь была трудна И стерегла в засаде злоба, Явилась ты, как огонек радушный, Чей луч зимою из окна Струится в темноте на белизну сугроба. Твоя душа средь ночи равнодушной Меня коснулась — так легка, Как теплая, спокойная рука. Потом пришли и пониманье, И нежность, и правдивость, и слиянье Доверчиво протянутых ладоней, В тиши, когда звезда зажглась на небосклоне. Хотя растаял снег, хотя июньский зной И в нас и над землей, Как пламя вечное, пылает И наши помыслы огнями устилает. Хотя, рожденная неистовым желаньем, Любовь — чудовищный цветок — Пускает за ростком росток, Не тронутая увяданьем, — Но я, как встарь, гляжу на кроткий огонек. Который засиял во тьме моих дорог.

Сегодня к нам, когда померк закат, Явилась осень, И на тропинках и в канавах Ладони листьев ржавых Беспомощно лежат, — Хотя уже явилась осень, Руками ветра шаря и шурша В вершинах сосен, И розы жаркие срезая не спеша И бледность лепестков роняя у крыльца, — Но от ее холодного дыханья Нам нужно наши уберечь сердца. Мы сядем к очагу воспоминанья, И огоньки нам лица обагрят, Мы сядем и к его теплу вдвоем Руками и коленями прильнем. Чтоб скрыться от печалей и утрат, От увяданья чувств, горячих и живых, От страха нашего, от нас самих,— Мы к очагу прильнем, где память разожгла Огонь, который не погасит мгла. И если ливней паутины И длинные полотна темноты Окутают пруды, лужайки и кусты, — Пусть осень, омрачившая равнины, Минует потаенный сад, Где наших мыслей, слитых воедино, Шаги согласные звучат,

Я радость бытия принес тебе в подарок! Как зологистый шелк, был день сегодня ярок, И ветер весело кружил над головою. Блестят мои ступни, омытые травою, Ладони бархатны — к ним ластились цветы, Глаза блестят от слез душевной полноты, — Я их сдержать не мог, ликующий влюбленный В огромный сад земли, весною обновленный. Сверкающей рукой простор мне подал знак, И я пошел к нему, все убыстряя шаг, Я устремился вдаль — куда, не знаю сам, И эхо робкое звенело в такт шагам. Я в дар тебе принес равнин очарованье: Не медли, залпом пей, наполни им дыханье! Я гладил бережно тимьян, и у меня Струится в жилах блеск и терпкий запах дня.

Прозрачна тень, и радужна заря. С деревьев, где проснулись птицы, Роса струится, Цветы и травы серебря. Так мягко день возник, Так чист и хрупок воздух ранний, Как будто в нем искрятся сотни граней. Я слышу шелест крыл; я слушаю родник. О, как глаза твои нежны и как блестящи, Когда рассвета луч, неверный и скользящий, Дробится в голубых прудах! Как бьются жилки на твоих висках! И сила жизни, радостной и страстной, С дыханьем ветра и полей В тебя врывается, как счастье, властно. И, отступая перед ней, Ты за руки меня берешь, скрывая дрожь, И прижимаешь их все крепче, все сильней К груди своей.

Окно распахнуто. В смятенье Дрожат зеленых листьев тени, Скользит горячий блик Среди бумаг и книг, И дом задумчив и беззвучен, — Приучен К спокойному насилию труда. Цветы доверчиво алеют, Огромные плоды на ветках тяжелеют, И песни зяблика, малиновки, дрозда Звенят, звенят, Чтобы стихи могли родиться Прозрачны, чисты, свежи и лучисты, Как золото плода, Как пурпур лепестков, как щебетанье птицы. Неспешным шагом ты выходишь в сад, Сидишь в тени, по солнцу бродишь, Я на тебя смотрю, но взгляд Ты от меня отводишь, Чтоб целиком я мог отдаться власти слов Вот этих добрых и простых стихов.

Лобзанья мертвые годов минувших Оставили печать на дорогих чертах; Поблекло много роз и на твоих щеках Под строгим ветром лет мелькнувших; Твои уста и ясные глаза Не блещут больше молнией летучей, И над твоим челом не виснет тучей Твоя густая черная коса; И руки милые, с задумчивым мерцаньем На пальцах, никогда уже не льнут ко мне, Чтоб целовать мой лоб в минутном сне, Как утро мхи целует с трепетаньем; И тело юное, то тело, что мечтой Я украшал с волнением когда-то, Уже не дышит свежестью и мятой, И плечи не сравню я с ивой молодой. Все гибнет и — увы! — все блекнет миг за мигом, И даже голос твой как будто изменен. Как зрелый мак, твой стройный стан склонен, И юность поддалась невидимым веригам! И все ж моя душа, верна, твердит тебе: Что мне до бега лет, назначенных судьбе! Я знаю, что никто во всей вселенной Не изменит восторженной мечты, И для любви, глубокой, неизменной, Не значат ничего прикрасы красоты!

Когда на скорбное, мучительное кресло Свинцовою рукой недуг толкнул меня, Я не мечтал о том, чтоб радость вновь воскресла, Как солнце, что от нас ушло в разгаре дня. Цветы грозили мне, злоумышляли клены, Полудней белый зной больные веки жег, Рука, моя рука разжалась утомленно, И счастье удержать, бессильный, я не мог. Желаний сорняки во мне теснились жадно, Друг друга яростно терзая и глуша; Смерзалась, плавилась и разгоралась чадно Моя недобрая, иссохшая душа. Но утешения врачующее слово Ты просто и легко в любви своей нашла: У пламени его я согревался снова, И ждал зари, и знал, что поредеет мгла. Печальных признаков упадка, умаленья Во мне не видела, не замечала ты, И твердо верила в мое выздоровленье, И ставила на стол неяркие цветы. С тобою в комнату врывался запах лета, Я слышал шум листвы, немолчный говор струй, И ароматами заката и рассвета Дышал горячий твой и свежий поцелуй.

Я покидаю сна густую сень, Тебя оставив неохотно Под сводами листвы, бесшумной и дремотной, Куда не проскользнет веселый день. Пришла пора цвести и мальвам и пионам, Но я иду, не глядя на цветы, Мечтая о стихах прозрачной чистоты С кристальным, ясным звоном. Потом внезапно я бегу домой С таким волненьем и такой тоской, Что мысль моя, желанием гонима, Опередив меня, летит неудержимо, Меж тяжких веток сна прокладывая путь, Чтоб разбудить тебя и вновь к себе вернуть. Когда я наконец вхожу в наш дом уютный, Где дремлет тишина и сумрак смутный, То нежно, горячо целуя грудь твою, Я словно песню в честь зари пою.

Касаньем старых рук откинув прядь седую Со лба, когда ты спишь и черен наш очаг, Я трепет, что всегда живет в твоих очах Под сомкнутыми веками, целую. О, нежность без конца в часы заката! Прожитых лет перед глазами круг. И ты, прекрасная, в нем возникаешь вдруг, И трепетом моя душа объята. И как во времена, когда нас обручили, Склониться я хочу перед тобой И сердце нежное почувствовать рукой — Душой и пальцами светлее белых лилий.

Когда мои глаза закроешь ты навек, Коснись их долгим-долгим поцелуем — Тебе расскажет взгляд последний, чем волнуем Пред смертью любящий безмерно человек. И светит надо мной пусть факел гробовой. Склони твои черты печальные. Нет силы, Чтоб их стереть во мне. И в сумраке могилы Я в сердце сохраню прекрасный образ твой. И я хочу пред тем, как заколотят гроб, С тобою быть, прильнув к подушкам белым; Ко мне в последний раз приникнешь ты всем телом И поцелуешь мой усталый лоб. И после, отойдя в далекие концы, Я унесу с собой любовь живую, И даже через лед, через кору земную Почувствуют огонь другие мертвецы.

Боярышник увял. Глицинии мертвы. В цвету один лишь вереск придорожный Спокоен вечер. Ветер осторожный Приносит запах моря и травы. Дыши и мыслью уносись вперед. Над пустошью кружится ветер, клича, Прибой растет, песок — его добыча, И море с берега все заберет. Когда-то осенью мы жили там — Всегда в полях, под солнцем, под дождями До рождества, когда широкими крылами Сойм ангелов парит по небесам. Там сердцем мягче, проще стала ты. Дружили мы со всеми в деревушке, О старине шептали нам старушки, Про дряблые дороги и мосты. В туманах ланд и светел и широк Стоял наш тихий дом гостеприимный. Все было любо нам — и черный, дымный Очаг, и дверь, и крыша, и порог. Когда же над огромным миром сна Ночь расстилала света плащ широкий, — Прекрасного давала нам уроки Наполнившая душу тишина. Так жили мы в долине — холод, зной, Зарю и вечер вместе провожая. У нас глаза раскрылись, и до края Сердца вскипали яростью земной. Мы счастье находили, не ища, И даже дней печаль была нам милой. А солнце позднее едва светило И нас пленяло слабостью луча. Боярышник увял. Глицинии мертвы. В цвету один лишь вереск придорожный. Ты помнишь все, и ветер осторожный Приносит запах моря и травы.

Нет, жить тобой душа не уставала! Ты некогда в июне мне сказала: «Когда бы, друг, однажды я узнала, Что бременем я стану для тебя, — С печалью в сердце, тихом и усталом, Бог весть куда, но я б ушла, любя». И тихо лбом к моим губам припала И снова: «Есть и в разлуке радости живые, И нужды нет в сцепленье золотом, Что вяжет, словно в гавани, кольцом Две наши тихие ладьи земные». И слезы у тебя я увидал впервые. И ты сказала, Ты еще сказала: «Расстанемся во что бы то ни стало! Так лучше, чем спускаться с вышины Туда, где будням мы обречены». И убегала ты, и убегала, И вновь в моих объятьях трепетала Нет, жить тобой душа не уставала.