С насмешкой над моей гордынею бесплодной Мне некто предсказал, державший меч в руке: Ничтожество с душой пустою и холодной, Ты будешь прошлое оплакивать в тоске. В тебе прокиснет кровь твоих отцов и дедов, Стать сильным, как они, тебе не суждено; На жизнь, ее скорбей и счастья не изведав, Ты будешь, как больной, смотреть через окно. И кожа ссохнется и мышцы ослабеют, И скука въестся в плоть, желания губя, И в черепе твоем мечты окостенеют, И ужас из зеркал посмотрит на тебя. Себя преодолеть! Когда б ты мог! Но, ленью Расслаблен, стариком ты станешь с юных лет; Чужое и свое, двойное утомленье Нальет свинцом твой мозг и размягчит скелет. Заплещет вещее и блещущее знамя, — О, если бы оно и над тобой взвилось! — Увы! Ты истощишь свой дух над письменами, Их смысл утерянный толкуя вкривь и вкось. Ты будешь одинок! — В оцепененье дремы Прикован будет твой потусторонний взгляд К минувшей юности, — и радостные громы Далеко в стороне победно прогремят!

Пусть ты истерзана в тисках тоски и боли И так мрачна! — но все ж, препятствия круша, Взнуздав отчаяньем слепую клячу воли, Скачи, во весь опор скачи, моя душа! Стреми по роковым дорогам бег свой рьяный, Пускай хрустит костяк, плоть страждет, брызжет кровь! Лети, борясь, ярясь, зализывая раны, Скользя, и падая, и поднимаясь вновь. Нет цели, нет надежд, нет силы; ну так что же! Есть ненависть, что ржет под шпорами судьбы; Еще ты не мертва, еще в последней дрожи Страданье под хлыстом взметнется на дыбы. Проси — еще! еще! — увечий, язв и пыток, Желай, чтоб тяжкий бич из плоти стон исторг, И каждой п о рой пей, пей пламенный напиток, В котором слиты боль, и ужас, и восторг! Я надорвал тебя в неистовой погоне! О кляча горестей, топча земную твердь, Мчи одного из тех, чьи вороные коми Неслись когда-то вдаль, сквозь пустоту и смерть!

Да, ваша скорбь — моя, осенние недели! Под гнетом северным хрипят и стонут ели, Повсюду на земле листвы металл и кровь, И рж а веют пруды и плесневеют вновь, — Деревьев плач — мой плач, моих рыданий кровь. Да, ваша скорбь — моя, осенние недели! Под гнетом холода кусты оцепенели, И вот, истерзанны, торчат в пустых полях Вдоль узкой колеи, на траурных камнях, — Их рук — моих, моих печальных рук размах. Да, ваша скорбь — моя, осенние недели! В промерзшей колее колеса проскрипели, Своим отчаяньем пронзая небосклон, И жалоба ветвей и карканье ворон — Стон сумрака — мой стон, затерянный мой стон.

На черный эшафот ты голову взнесешь Под звон колоколов — и глянешь с пьедестала. И крикнут мускулы, и просверкает нож, — И это будет пир, пир крови и металла! И солнце рдяное и в е чера пожар, Гася карбункулы в холодной влаге ночи, Узнают, увидав опущенный удар, Сумели ль умереть твое чело и очи! Зло величавое змеей в толпу вползет, В толпу, — свой океан вокруг помоста славы Смирившей, — и она твой гроб, как мать, возьмет, Баюкать будет труп кровавый и безглавый. И ядовитее, чем сумрачный цветок, Где зреет ярче яд, чем молнии сверканье, Недвижней и острей, чем впившийся клинок, Властней останется в толпе воспоминанье. Под звон колоколов ты голову взнесешь На черный эшафот — и глянешь с пьедестала, И крикнут мускулы, и просверкает нож, — И это будет пир, пир крови и металла.