На Туполева лавры отнюдь не претендуя, Забив на предстоящий по алгебре зачёт, Из листика в полоску, чёрт весть какого хуя, Я мастерил для Таньки любовный самолёт. Он славным получился, с сердечками на брюхе, Фломастером — «От Саши» на остреньком хвосте… Я, улучив минуту, пустил его Танюхе, О, как он взрезал воздух в надклассной высоте! Вознёсся над рядами орлом ширококрылым, Притихшее пространство торжественно рассёк, И пролетел неспешно над Генкой тупорылым, И сделал круг над партой, где булку ел Васёк. Слегка задел Наташку, махнул крылом Смирновой, Косичку Светляковой красиво обогнул, И прямо между сисек училке нашей новой В большую складку жира свой корпус запихнул. Ругалась, возмущалась, от злости верещала — Возможно, был он первым, кто в грудь её клюёт… Вчера я встретил Таньку… Скололась, обнищала… Благодарю за промах, бумажный самолёт.
Никто не знает точно до сих пор, Не то в Москве, не то в глубинке где-то Однажды разгорелся жаркий спор Во время репетиции балета. Бузить сначала начали альты — Явили недовольство первой скрипкой, «А вы чего колòтите понты?» Вступились тут же медные с улыбкой. Вскочил в запале жирный геликон: «Вас к яме и пускать нельзя-то близко!» «Да мы-то что! Вот наш кларнет — гандон…» Промолвила губастая флейтистка. «Молчи, корова» — зло сказал кларнет «Тебе пиздеть совсем резона нету: Какое вдруг дудящий твой минет Имеет отношение к балету?!» «Да как же вам не стыдно, господа?! У флейты, между прочим, три диплома!!» «А хули ты развякалась, пизда?» «А вы не выступайте, вы — не дома!!» Вспылила вдруг одна из балерин, Закинув ногу зà ухо проворно: «Балет без танцовщицы — смех один! Вы все козлы. Особенно — валторна». «А ты вот концертмейстеру сосёшь!» Очки поправив, вымолвил валторна, «В тебе вообще таланта ни на грош! Ну разве отсосать ему повторно…» «У ней в балетной труппе ухажёр…» «А вас давно уволить к чёрту надо!» «Заткнитесь, суки!!!!» — крикнул дирижёр «Вы без меня — тупых баранов стадо!! Бренчите все — кто в лес, кто по дрова! Парад уродов, чтоб вам было пусто… Здесь только я — и бог, и голова, И точка воплощения искусства! В моём лице с толпою говорит Великая российская культура!!!…» Тут потолок лепной как задрожит, Подпрыгнула на пульте партитура. И рухнул театр, как будто дом из карт, Взлетели ввысь пюпитры и пуанты, Бетонных блоков бешеный каскад Словили головами музыканты… Кусок струны торчит из под земли, А с неба гром и крики «Вот умора!» — Уж больно эти споры напрягли Верховного седого дирижёра…
Увидел её в метро, Села напротив меня, Щурилась так хитро, Видом своим маня. Думал о ней с утра, Сел в тот же вагон, Увидел, догнал у метрà Взял у неё телефон. Встретились в парке в пять, С собой привела сестру, Типа, пошли гулять. Гуляли от парка к метру̀. Голая снилась, совсем. Проснулся — слизь на бедре… Звонит: «Приезжай в семь» Поехал, значит, в метрè. Драил со всех бортов. Кровать — аэродром! Сбегал, купил цветов, Благо, рядом с метрòм. Звонила её сестра. Назвала меня подлецом. Тест, мол, прошёл на ура, Готов ли я стать отцом. Начал чего-то икать… Номер сменил… Страх… Ладно, будем искать — Мало ли их в метрàх…
Книгу эту рано или поздно Каждый должен вдумчиво прочесть — Это, братцы, просто грандиозно! Там ведь, братцы, всё на свете есть! Самая большая в мире пломба, Самый крупный клитор всех времён, Смерть наибыстрейшая от тромба, Самый безобразный покемон, Есть о самом маленьком народе, Есть о том, где лучшая вода, Самый длинный хуй есть даже вроде (Свой измерил. Сука, таки да.) Сколько лет древнейшим в мире хатам Самое жестокое «прости»… Нету только лучшего стиха там, Предлагаю этот и внести.
В проводах телеграфных столбов Первый солнечный луч заискрится, Мы наденем привычные лица Перед кофе и чисткой зубов. Нам легко рассуждать о войне, Сидя в кресле в уютной квартире, И призывы про мир во всём мире Жирной краской писать на стене. Так приятно, наевшись котлет, Говорить о коррупции в Чили, О державе, что мы продрочили За каких-нибудь семьдесят лет. Пачкой долларов мягко шурша, Попиздеть о всеобщей разрухе, И при этом голодной старухе Хладнокровно не дать ни гроша. Мы заходим посрать за гараж, Под рассказ о высокой морали, Лишь бы только на нас не орали, И гараж чтоб, конечно, не наш. У гранита венок возложив, Маской траурной счастье скрывая, Любим думать, вдове подвывая: «Слава богу, что Я ещё жив…» Будет долго наш век заклеймён И причислен к душевным потёмкам, В назидание нашим потомкам, Как обличье сумбурных времён.
Одолжите мне власть, Хоть на день, хоть на час, Я не дам вам пропасть, Всё устрою для вас: Прогоню мудаков, Даже сами уйдут — Цепи тяжких оков С населенья падут. Объявлю легалайз, Подкручу вентиля̀ — И замёрзнет Чубайс В кабинетах Кремля. Олигархов сгною — Всё ж дешевле, чем суд, Феминисток — к хую, Пусть до комы сосут. Несогласных — в ГУЛаг, Голубых истреблю, Я прикрою «Аншлаг», Чуркам яду налью, Всё что стòит — продам, А что нет — подарю, Всем пропойцам — «Агдам», Беспесды говорю. Вам при мне ни украсть, Ни без спросу присесть… Одолжите мне власть, Или ешьте, что есть…
Расскажи мне, что тебя тревожит — На тебе как будто нет лица, Кто-то обижал тебя быть может? Назови мне имя подлеца! Может быть подруга оскорбила, Или шеф весь день тебя гнобил — Я найду управу на дебила, Должен место знать своё дебил. Может кто в автобусе кобылой Обозвал любимую мою? Поделись со мною всем что было — Всем пойду по морде надаю. Я сумею грамотно и быстро, Ты же знаешь — мне сам чёрт не брат, Одолеть любого культуриста, Будь он и сильней меня сто крат! Для меня чиста ты и безгрешна, Дай команду — всех пущу в расход! Это при условии, конечно, Если ты возьмёшь сегодня в рот.
Я вам пишу не лишь бы как, Я вам пишу с больничной койки, Болит искромсанный елдак, Пекут подкожные прослойки… Двух пальцев нету на руке, Под гипсом жарко, как на пляже… У изголовья — кал в горшке, А мой ли кал — не знаю даже… Проколы в жёлчном пузыре, Ожог в районе гениталий, Сестрички носят мне пюре И трижды в день какой-то калий… Так что стряслось? А хуй поймёшь… Бутылки, помню, сдал пивные… Жена сварила жирный борщ… А на второе — отбивные… И я, пожрав от живота, Сказал: «Спасибо, Лена, вкусно!» А дальше… дальше — темнота И отзвук жалобного хруста… Врач говорит — я слабоват, Лежать мне месяц, как полено… А впрочем, сам и виноват: Жена ведь Ира, а не Лена.
Почёсывая пузо, кокос держа в руке, Сидит несчастный Крузо на диком островке… Завидев дирижабли иль парус над водой, Он прыгает как жаба и машет бородой, Он смотрит вдаль сурово, он плачет и ревёт, И вот ведь что хуёво — что помощь не плывёт, Не приплывёт, не скажет: «Поехали со мной!», И масла не намажет на хлебушек ржаной, Никто не даст арбуза, не угостит вином… И в небо смотрит Крузо, и просит об одном: «Не дай засохнуть ху̀ю — торчит как поплавок! Пришли уже любую на блядский островок… Ну, есть же там резервы ушедших от мужей? Мне действует на нервы ебать морских ежей!!» И был ответ: «Пожалуй, сегодня не смогу, Но, раз ты славный малый… то завтра дам слугу! От страха там не охай: он малость черномаз… Тебе же, в общем, похуй — что блядь, что пидарас?» . . . . . . . . . . . . .  . . . . . . . . . . . . Забывший про спасенье, отважный Робинзон Всё небо без стесненья послал за горизонт, Лежит у моря, млея, в компании ежей, И смотрит веселее, и выглядит свежей…
Всё должно иметь своё значение, Неким смыслом всё наделено… Я нашёл, однако, исключения И создал учение одно: Смысла вовсе нет в капусте квашеной Без холодной водки на столе, И под небом кран не нужен башенный, Коль бетон украден на земле. Не имеет смысла слушать радио, Посещать воняющий спортзал, Избирать Зюганова Геннадия, Что б он там в докладе ни сказал. Ревновать любимую к вибратору, Рыб ругать за цены на икру, Бить ногой в ебало комментатору За команды вялую игру. Также мало смысла в астрономии — Вам не похуй, сколько там планет? Нету смысла в крымской автономии, Да и автономии — то нет… Я не вижу смысла в нумизматике: За монету острова Буян Сотни баксов платят маразматики, Чтоб потом продать её к хуям. Много ль смысла у стихотворения? Кто-то скажет «бред», а кто — «атжог»… Не сгорай, дружок, от нетерпения, Прочитай название, дружок…
С пошлой розой на кепочке жирной, С бодуна красноглаз и пятнист, По окраинам сетки всемирной Одиноко бродил баянист. Он тупые травил анекдоты, Пел частушки на ложный мотив… Бедный парень, скажи, отчего ты Не хотел уважать коллектив? Рыскал в поисках славы дешёвой Как шакал по казахской степи, Напрягался модемчик грошовый, Не заботясь о хрупком ай-пи. И за стенкой «брандмауэра» стоя, Кодекс чести прилюдно поправ, Посягал, пидарас, на святое — На незыблемость авторских прав. Но народ среагировал быстро На войне-то ведь как на войне: Обнаружили враз баяниста И вломили по ватной спине. Несмотря на цейтнот и усталость, Повалили мерзавцу винду (Даже девушке парня досталось — Ей «трояна» пустили в пизду). В телефоне отсутствует зуммер, Заблокирован банковский счёт, Кот персидский в конвульсиях умер, А из крана вода не течёт. И теперь он отнюдь не случайно Каждый день напивается пьян, И как память о бедах онлайна В уголочке пылится баян…
Гуляй, народ! Дрочи вприсядку! Ещё один герой пера С мировоззреньем школяра Пришёл к четвёртому десятку. Велик лишь тем, что ростом вышел, Что до упаду пить люблю, И громче всех во сне храплю — Так говорят, я сам не слышал. Правдив в словах. Надёжен в деле. Пожалуй, всё. Ах да, стихи… Они, возможно, неплохѝ, Но и без них бы птицы пели. Пора заняться самоедством, Составить чёткий бизнес-план, А я всё радуюсь, еблан, Не в силах распрощаться с детством. И не желаю, если честно, Никак влиять на жизни ход, Ни объявлять себе бойкот, Ни истязать себя телесно. Пусть всё идёт своим маршрутом — Я старость в гости не зову, Уж лучше ярче проживу, Хотя и малость ебанутым…
Девочка вертится около зеркала, Милая, славная Леночка Беркова, Бантики, платьице, кружится-кружится, Сладко живётся ей, весело дружится, Мамочка с папочкой дочкой любуются, Бабушка с дедушкой страшно волнуются: «Ты теперь взрослая, ты теперь — школьница… День тебе этот надолго запомнится…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Ночи бессонные, оргии страстные, Груди отвислые, слёзы напрасные… Очень обидно, что Леночка Беркова, Тупо пиздой себе жизнь исковеркала.
Будь ты трижды конченная блядь, Или жлоб на «зàпоре» убитом, Должен ты сограждан удивлять, Чтобы враз проснуться знаменитым. Ты найдёшь и славу, и почёт, Станешь королём из нищеброда, Если твой поступок привлечёт Сонное внимание народа. Натяни на голову трусы, И пройдись, смеясь, по барахолке — Будешь темой первой полосы В «Спид-инфо», «Труде» и «Комсомолке». Хуем ткни в розетку пару раз, Зафиксируй акцию на фото — И, глядишь, напишет кто рассказ, Или очерк — «Будни идиота». Посиди неделю под водой, Вырежь и сожги прилюдно печень Ты навеки вечные герой, Барельеф на доме обеспечен. Напиши сюиту о горшке, Оперу «Вонючая рубаха» — Раймонд Паулс ёбнется в тоске, Пальцы застучат в гробу у Баха. Дерзким будь, смелее, не робей, И в ток-шоу на кабельном канале Морду Жириновскому набей, Многие с него и начинали… Хлынет, растечётся, зазвенит Чередой восторженного вздоха… Только я ничем не знаменит. Может это, кстати, и неплохо.