Большая жизнь проходит стороной, Легко, с задором, в радостном кульбите Летит бесшумный спутник по орбите Со скоростью ужасно неземной. За премией бежит лауреат, У кульмана столпились инженеры, В театрах ставят громкие премьеры — Премьер берёт билеты в первый ряд. Банкиры покупают корабли, Студенты путешествуют по миру, А мой Орфей наяривает Лиру, Невольно отрываясь от земли. Он голоден, он зол, он без штанов, Но истина проста и непреложна, И со стены вздыхают безнадёжно Иртеньев, Губерман и Иванов.

«Откуда темы Вы берёте?» — Спросил один меня в письме, «Сдаётся мне, вы просто врёте, Купая мир в сплошном дерьме. Я — токарь высшего разряда, Ни дать, ни взять — рабочий класс, И заливать мне тут не надо, Я знаю жизнь не хуже Вас. И я вот этими руками Побольше пользы приношу, Чем идиотскими стишками, Которых сроду не пишу!» Я написал: «В вопросе Вашем Уже содержится ответ! Да, мы не сеем, и не пашем, Но ведь на то я и поэт. Чтоб подмечать пытливым оком И освещать житейский срам, Что не под силу хлебопёкам, И недоступно малярам. Там, где завхоз, гремя ключами, Спокойно морду отвернёт — Поэт бессонными ночами Вдыхает душу в свой блокнот. Когда солдат белее мела Обходит вражеский блиндаж — Поэт туда заходит смело И всё берёт на карандаш. И уж тем более занятно, Что без снобизма и гримас Мы часто трудимся бесплатно, (Чего нельзя сказать о Вас). Я, соблюдая осторожность, К Вам не полез бы под фрезу — Так уж оставьте мне возможность Смотреть на сор в чужом глазу!»

Служить науке — безусловно, благо, Но часто ли оправдан этот риск? В чём виноват, скажите, был бедняга, Тот беззащитный пластиковый диск? Лежал себе тихонечко на полке, В душе царили нега и покой, Но чернокожий лаборант в бейсболке Его сграбастал жирною рукой. И ну гонять по зонам и отсекам, Да вслед бежать во всю дурную прыть, Для этого не то что человеком, А сволочью последней нужно быть. В СССР шумит Олимпиада, Войска в Кабул готовы вылетать, А им, видать, всего-то лишь и надо Несчастный диск до ручки укатать. «Сто пятьдесят!» — кричит, «отлично, парни!» И пялится на свой секундомер… Уж лучше б ты муку грузил в пекарне, Или в такси работал, например. Всего делов — летит кусок пластмассы, А расписали так — на все лады, И грант, небось, из президентской кассы На новые «полезные» труды. Не верю я ни в мнимую удачу, Ни в прочие рекорды-чудеса, Поскольку до сих пор ко мне на дачу Автобус едет ровно два часа…

Приснился сон: бегу я лесом, Движенья быстры и легки, На встречу Пушкина с Дантесом, У Чёрной питерской реки. Чтоб эту глупую затею Замять надёжно на корню: Я обязательно успею, Я жизнь поэту сохраню. Дантес с него не сводит взора И шубу сбрасывает с плеч… Держись, Сергеич, буду скоро! Попробуй гадину отвлечь! И вот когда француз-повеса В карман за пулями полез, Я с шумом выскочил из леса, В испуге дёрнулся Дантес. А Пушкин стрельнул… Ай да Пушкин! Нажал с улыбкой на курок — И честь сберёг своей подружки, Себе же — молодость сберёг. Ещё дымилась сигарета, Дрожа в дантесовых губах, А нас несла уже карета К мускатам в винных погребах. А после — бал! Народу — тыщи! Взрывалось множество петард, Он называл меня «дружище», И дал потрогать бакенбард. К рассвету нас уже качало, Он мне сказал: «Благодарю» И разошлись мы у причала — Я — на работу, он — к царю…

Идеальный человек хорошо воспитан, Лёгок, строен и силён, времени под стать, Верен делу и семье, сдержан и начитан, И за родину готов жизнь свою отдать. Образован, закалён, чист и аккуратен, Не затронут ни на миг стрессами извне, Он, короче говоря, мне во всём обратен, И поэтому слегка неприятен мне.

Язва, грыжа, убитая муза, Пять детей — о шестом и не знал, Да пивное объёмное пузо — Вот и весь негустой арсенал. Покидая земное логово, И прижавшись душой к небесам, Соглашусь, что добился немногого, Но добился действительно сам.

Иду по жизни без труда, Но часто хочется туда, Куда не возвратиться мне, Туда, где горе — не беда, Где окружён я был всегда Приветливыми лицами. Где я, похмельный муравей, Держал компресс поверх бровей, Лечился минералочкой, Где сыпал трелью соловей, И я пугал окрестных фей Своей волшебной палочкой. Где ты, без ханжества следа, Мне тихо ночью шепчешь «да», И в пах целуешь истово, Пустых бутылок — в два ряда, И я лечу через года До прошлого лучистого…

Время настало бездушное, кислое, В моде одежда до пола отвислая, Бледные скулы и тощие ноги, Вкусную пищу сменили хот-доги. Света больницы лишаются первыми, Физик на рынке торгует консервами, Церковь валютная, девушки-готы, Свадьба — до драки, пикник — до блевоты. Чаты фривольные, фильмы дебильные, В школьных дворах испражненья обильные, Книги — для форса, картины — для пыли, В опере не были, в Турции — были. Я не брюзга, и не враг демократии, Но представитель от пишущей братии Просто не вправе считаться поэтом, Если хоть раз не напишет об этом.

Что ж вам, милые, неймётся — Отовсюду шум да вой… Сделал небо, сделал солнце, Крышу дал над головой. Создал воду, атмосферу, Плодородный чернозём, Обратить пытался в веру — Всё равно во тьму ползём! Намекал войной, торнадо, Напускал на землю дрожь, Дескать, хватит там, не надо, Побесились и хорош… Сколько лет я вами правил, А итог — бардак везде! Закрывай программу, Павел, Мы летим к другой звезде.

Уютный зал, банкет персон на двести, Жених притих — волнуется чуть-чуть, И свадебное платье на невесте Подчёркивает талию и грудь. Родня сидит, из тундры уссурийской Зачем-то приглашённая сюда, С набитым ртом, склонясь над общей миской, Тупые шутки травит тамада. «Подбрось яйцо», «Пятнашки», «Кегли», «Фанты», Цыганский танец, водка из туфлѝ, Обрюзгшие уродцы-музыканты Лабают свой «гоп-стоп» и «ай-лю-ли». С небесным звоном стукаются стопки, Свекровь по залу скачет как блоха, Свидетель пьяный, запершись в подсобке, Активно дружит с тётей жениха. А молодые счастливы настолько, Что по волнам любви своей плывут, Охотно реагируют на «горько», И друг от друга глаз не оторвут… И, как бы не участвуя в процессе, Сплетают нежно губки в узелок… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Вот эпилог из сказки о принцессе, И фильма «Тварь» классический пролог.

В часы душевного смятения (А по-простому — с бодуна) Ловлю за хвост чужие тени я, И цель не очень-то видна. Ещё вчера казалось с вечера, Что пью я божью благодать, И печень — верного диспетчера, Смеясь, просил ещё поддать. Сверкал проспект светодиодами, Текла сивуха по усам, Сначала пил я с идиотами, Потом, дурак, догнался сам. Проснулся в клумбе — угол Кировской, Лицо по цвету — купорос… Пить иль не пить, вопрос шекспировский — Давно решённый мной вопрос.

Вчера я встретил Папу Римского: В дырявой майке, босиком, Он шёл бухой с бутылкой «Клинского» И с преогромным косяком. И весь охвачен удивлением, Спросил я: «Пап, ядрёна вошь! Какой пример своим явлением Ты прихожанам подаёшь??» А он сказал: «Мыслишка здравая… Как говорят, не в бровь, а в глаз… Но отдохнуть имею право я От Римской Мамы и от вас!?»

Я танцую по бортику крыши, Не стараясь держать равновесие, Там внизу суетятся как мыши, Им, похоже, не очень-то весело. Раздаются смешные приказы, Санитары несутся поджарые, Что-то крèпят к стене верхолазы, И батут натянули пожарные. В дверь чердачную с криком «Скорее!» Кто-то лупит ударами хлёсткими, Только я-то, ребята, хитрее — Я забил её намертво досками. Каблуками по самому краю, И руками по кругу как мельница, И кричу: «Разойдись, умираю! Ничего уж теперь не изменится!» Только пальцы сомкнулись на горле, Оттащили в отчаянном натиске… То спасатели, гады, допёрли — Со двора штурмовали предательски. Пристегнули, спустили, словили, И чтоб снять напряжение нервное, Так потом у подъезда вломили, Что уж лучше б я прыгнул, наверное.

Я судьбу не кляну, ни о чём не жалею, Мне чужого не надо — господь сохрани, Коль явился на свет, значит что-то сумею В отведённые небом недолгие дни. Ну а если и нет — ничего, не до жиру, Я не брошусь на рельсы в безлунную ночь… Значит тоже я нужен был этому миру Для мечтаний о том, чтобы что-нибудь смочь.

В моём дворе был стол для домино, Построенный самими игроками, И я, дошкольник с толстыми очками, Там как-то слово вычитал одно. Я плюнул бы и дальше побежал Не будь оно для чтения возможным, Но слово было жутко односложным И в память мне вонзилось как кинжал. И я пытал товарищей своих, Что это слово означать могло бы? Они друг с другом спорили до злобы, Но этот спор с годами поутих. Сквозь тьму веков уйдя корнями в люд, Теперь оно для многих будто фетиш, И надпись ту уже не реже встретишь, Чем «Пиццерия» и «Обмен валют».

У запястья блестит остриё, Это всё. Моя ставка проиграна, И под корень безжалостно выдрано Безобидное чувство моё. Переполнено сердце тоской, Но винить тебя в этом не вправе я… Кто-то пьёт у соседей за здравие, Я же выпью за свой упокой. Пошатнувшись на хилых стопах, Догорала любовь, как в костре зола, Ты сказала «Не дам!», как отрезала, И рукою прикрыла свой пах.

На свете столько разной дряни, Что этим трудно пренебречь… Вот, например, курнёшь по пьяни, Накатит вал, замедлит речь. Блестя отвисшими губами, Течёшь, как речка подо льдом, И догоняешься грибами, Потом с огромнейшим трудом. Находишь старую кастрюльку, Кудахчешь громко: «Ко-ко-ко», Кладёшь туда ещё граммульку Густое варишь молоко. И грузно на пол оседая У непрогретых батарей, На миг увидишь двери рая И Боба Марли у дверей. И понесёшься сквозь преграды И сотни тысяч белых стен… Блажен, кто верует, камрады, А я, похоже, не блажен.

У села Большие Кочки Где кружил осенний лист Повстречались на мосточке Эгоист и альтруист. Друг на друга смотрят строго, Руки сунули в трико, Слишком узкая дорога, Слишком падать высоко. «Пропусти меня, зараза» — Эгоист сказал, шипя «А иначе нà два глаза Станет меньше у тебя». Альтруист вскричал спесиво: «Так как я люблю людей, Люди скажут мне спасибо, Если сдохнешь ты, злодей!» Двинул в пропасть эгоиста, Завязав его узлом… Так добро светло и чисто Одержало верх над злом.

Я бы бросил всё к твоим ногам От альпийских гор и до Урала, От Канар и, скажем, до Багам, Только бы ты, детка, не орала. Я бы мог достать тебе Луну, Разогнать ненастную погоду, И рывком бы поднял целину — Всё тебе, любимая, в угоду. Жемчуга ловил бы по утрам, И ничуть не хуже Тадж-Махала Мраморный возвёл бы в поле храм, Лишь бы ты от скуки не вздыхала. И в порядке милой чепухи Преподнёс Шампань с её винишком… Но дарить французские духи — Это, извини уж, как-то слишком…