На двух соседних пригорках важно восседали две вороны. Семь-восемь детей растянулись в траве на берегу Везуза. Время от времени на поверхность воды, разевая рот, выскакивала рыба.

— Ночью пойдет дождь, — сказала одна девчушка, — в полдень кот матушки Мишель чесал у себя за ухом.

— Да нет же, — мягко возразила Катрин Арно, красивая девушка, которую мортфонские дети и подростки звали Золушкой. — Послушай!..

В ближней рощице раздавалось потрескивание. Это хрустели тонкие ветки на деревьях.

— К морозу, — сказала Катрин. — Вам не холодно?

По полю протянулись первые тени; смеркалось. В прозрачной воде четко отражалась арка моста. На середине реки виднелся зеленый островок, на котором рос тополь. Одинокое дерево напоминало мудреца, который размышляет в уединении. На мост вступил какой-то человек.

— Эй! Эй! — прокричал он и дружелюбно помахал рукой.

— Эй! Эй! — отозвались дети.

— Это Блез Каппель, — сказала малышка Мадлен Нойбах. — Я знаю, куда он идет.

— Ну и куда же? Скажи, раз ты все знаешь! — подхватил толстощекий карапуз, единственный мальчишка в компании.

— В Гондраж, в аббатство.

— А зачем?

— А вот этого не скажу.

— Потому что сама не знаешь.

— А вот и знаю, толстяк!

Мальчишка скорчил гримасу, девочка показала ему язык.

— Знаю, знаю и скажу, чтобы вы поверили. Блез Каппель ищет Золотую Руку!

— Золушка! Золушка! Расскажи нам про Золотую Руку!

— Да вы знаете.

— Все равно расскажи, Золушка.

По мосту в сторону Мортфона не спеша проехал велосипедист, за ним бежала собака.

— Ну ладно! — сдалась Катрин Арно. — Было это больше тысячи лет тому назад…

Дети переглянулись. Их воображению мало что говорило это число — тысяча лет. Для них это было чересчур давно.

— При сотворении мира, да, Золушка?

— Да нет же, глупышка! Мир к тому времени уже давным-давно был такой, какой он есть. В ту пору повелитель Варанжевиля…

— А, знаю! — воскликнула Мадлен Нойбах. — Я ездила с мамой в Варанжевиль. Это в той стороне, где Сен-Никола-дю-Пор, неподалеку от Нанси.

— Да, но пока ты не замолчишь, я не смогу рассказывать. Этот владетель Варанжевиля привез из Италии реликвию — кусочек пальца святого Николая. Много лет спустя король Рене Анжуйский велел изготовить великолепный ковчег в форме руки, чтобы хранить эту реликвию.

— Он был красивее, чем рака в Мортфоне, Золушка?

— Гораздо красивее.

— Во сколько раз красивее?

— Не могу сказать. Это была рука, вся из золота, украшенная жемчугом, бриллиантами, сверкающими драгоценными камнями, понимаете?

— Такими камнями, как в витрине у ювелира Тюрнера?

— Еще лучше! И в Сен-Никола приходило множество людей, чтобы полюбоваться Золотой Рукой. Говорят, однажды на Троицу сошлось двести тысяч народу!

— Двести тысяч? Как же их разместили? Чем накормили?

— Подумаешь! — сказала Катрин. — Хлеб и сыр они принесли с собой в заплечных сумках, а спали на берегу Мёрта.

Катрин Арно была такая маленькая и худенькая, что в свои двадцать лет выглядела на пятнадцать. Огромные синие глаза на ее неунывающем личике были ясны, как глаза ребенка. Голову ее венчала густая копна волос, пышных и блестящих. Длинные мягкие локоны сверкали на солнце, как серебро, когда девочки для забавы принимались причесывать свою Золушку, приводя ее волосы в полный беспорядок. Сидя на лужайке в окружении этих проказниц, она была похожа на фею среди эльфов.

И все, что она рассказывала, выходило похоже на сказку. Золотая Рука короля Рене! Это была подлинная история, ковчег в самом деле существовал. Но насколько великолепнее, насколько прекраснее был тот ковчег, который воображали себе дети!

— А какой величины была эта Рука, Золушка?

— Размером с мою, от пальцев до локтя. К сожалению, полтораста лет назад она исчезла.

— Исчезла?

— Рассказывают, будто в те времена, которые называют Революцией, злые люди украли ее и расплавили, чтобы начеканить золотых монет. Но другие утверждают, что это неправда, и знаете, что они говорят?

Катрин улыбнулась. Она заметила, что дети сомкнулись вокруг нее теснее, подползли поближе, вытянули головы, глаза у них округлились. Все они знали эту историю. Им было известно о «неслыханном» деле, о котором шла молва, но они жаждали, чтобы им еще раз повторили этот рассказ. Он им не приедался. Близился самый патетический момент истории.

— Люди говорят, что ризничий из Сен-Николя-дю-Пор спас Золотую Руку короля Рене и спрятал ее в надежном месте сперва в Аврикуре, а потом здесь, у нас, в Мортфоне.

— Блез Каппель так и думает, — прошептала Мадлен Нойбах.

— Да. Он считает, что Рука спрятана где-то в старом аббатстве в Гондранже или в замке барона де Ла Файля, позади мэрии. Но другие считают, что он ошибается и Рука находится в одном подвале на Рыночной улице, поблизости от дома торговца красками.

— Это рядом со мной! — воскликнула одна из девочек, и в голосе ее слышалась гордость оттого, что она живет так близко к месту, где, может быть, уже полтораста лет покоится легендарный ковчег.

— А другие говорят, — продолжала Катрин, — что ее нет ни там, ни там. Они ссылаются на загадочные слова, записанные в одной колдовской книге.

— Знаю, — перебила Мадлен Нойбах и торопливо продекламировала:

— А ты-то сама, Золушка, веришь, что Золотая Рука есть на самом деле?

— Не знаю, зайка, — отозвалась Катрин. И задумчиво добавила — Кто знает?

Но дети нисколько не сомневались. Руку наверняка спасли. Она покоится, упрятанная в деревянный или железный сундук, замурованная в какой-нибудь стене. Может быть, в аббатстве, может быть, в замке, может быть, на Рыночной улице. Не важно где — важно, что она есть. Девочки были в этом убеждены. Они так и видели Руку. Она была из червонного золота. Ее окутывало мягкое сияние, исходившее от драгоценных камней. От этой роскошной картинки у них сжимались сердца и бледнели лица.

— А может быть, ее зарыли в подземном ходе, который ведет из замка в пруд? — подсказал толстощекий мальчишка.

— Может быть.

— Знаешь, Золушка, мой брат Кристоф однажды спускался в подземный ход вместе с Жюлем Пудриоле и племянником Деда с розгами, полевого сторожа Виркура, да ты его знаешь… Там совсем темно. Иной раз прямо на голову капает ледяная вода. И какие-то зверьки так и шныряют с писком у самых ног. Даже мой брат Кристоф и тот ужасно боялся, а он, сама знаешь…

Девочки захихикали.

— У! Трусишка!

Малыш в ярости вскочил на ноги.

— Нет, мой брат не трусишка! Нет, никакой он не трусишка! Вот я ему расскажу, тогда узнаете…

— Что мы узнаем?

Малыш неразборчиво пробормотал несколько слов, среди которых дважды послышалось слово «трепка», потом отвернулся, подобрал плоский камень-голыш и швырнул его в Везуз, стараясь, чтобы камешек отскочил рикошетом от поверхности воды, но ничего не вышло. Надувшись, мальчик резко повернулся, но тут его взгляд встретился со взглядом Катрин, и всю его обиду как рукой сняло.

Вода потемнела. На небо длинными бурыми полосами наползал туман.

— Ой! — воскликнула Катрин. — Пора нам удирать, а не то встретим оборотня.

В это же самое время элегантный мужчина, сидя один в купе второго класса поезда Нанси — Страсбур, нервно курил и каждые пять минут смотрел на часы. Порою он рассеянно взглядывал на лотарингские поля. Поезд был почтовый и останавливался на каждой станции. Эти попадавшиеся то и дело полустанки бесили путешественника. Однако едва он услышал, что железнодорожный служащий на перроне объявил Варанжевиль, как на лице его отразилось внезапное удовлетворение. Он опустил дверное стекло и с интересом принялся рассматривать великолепную базилику Сен-Никола-дю-Пор, возвышавшуюся в километре от станции и всей своей громадой нависавшую над городком, который жался к стенам церкви.

Поезд тронулся. Дул ледяной ветер. Путешественник вновь поднял стекло, которое вскоре, быть может по причине жары в вагоне, запотело. Мужчина принялся водить кончиком указательного пальца по стеклу. Он чертил линии, которые складывались в рисунок, примитивный набросок, почти невидимый, если смотреть прямо, но если глянуть сбоку, он был виден очень ясно: то было изображение протянутой руки. Путешественник на несколько минут задумался, а потом, пожав плечами, стер свой рисунок. Вскоре поезд остановился в Сире. Мужчина спрыгнул на перрон.

У него был с собой чемодан свиной кожи, покрытый наклейками больших отелей. Пассажир быстро вышел из вокзала и направился к двум колымагам, ждавшим на стоянке.

— Отвезете меня в Мортфон?

— Я-то нет, — возразил водитель. — Я езжу в Арракур и Виксюр-Сейль, если знаете. Это совсем в другую сторону. Но вас возьмет мой приятель: ему Мортфон по дороге.

Приятель спокойно подремывал. Первый водитель крикнул:

— Эй, Марселей! Пассажир до Мортфона…

Приезжий уселся. Колымага тронулась, громыхая всем кузовом. Через полчаса она с чудовищным визгом тормозов остановилась перед вывеской «У святого Николая-батюшки. Заведение Копфа», под которой угнездились гостиница, ресторан и закусочная.

— Лучшая кухня в этих местах, — доверительно сообщил водитель.

Появление приезжего произвело сенсацию. Даже летом в Мортфоне почти не бывало туристов, а уж зимой о них и не слыхивали. Мигом сбежалась ватага мальчишек, которые столпились на тротуаре, заглядывая в окна и пытаясь что-нибудь увидеть сквозь зазор между занавесками.

— Желаете комнату, сударь?

— Да, самую удобную. Я собираюсь провести здесь месяц.

Он вписал свое имя и название города, откуда прибыл, в регистрационную книгу, которую положила перед ним потрясенная г-жа Копф, затем пошел за служанкой, почтительно тащившей чемодан свиной кожи с множеством наклеек.

— Что это за субчик?

— Тс-с! Тс-с! — прошипела хозяйка.

Она прислушалась и, убедившись, что новый постоялец не может ее услышать, приподняла регистрационную книгу и прочла вслух:

— Маркиз де Санта Клаус из Лиссабона, Португалия.

— Ну и тип, черти бы его взяли! Маркиз! — возопил изумленный булочник Пудриоле.

— Что, съел, горе-пекарь? — поддел его хозяин. — Представь себе, маркиз. И приехал не из ближних мест. Лиссабон, если ты учил географию, это тебе не соседний городишка.

— Хотел бы я знать, зачем он явился в нашу дыру!

— Как зачем? Это же ясно как день! Молва о заведении Копфа облетела весь мир, вот маркиз и приехал единственно затем, чтобы отведать нашей стряпни. Сразу видно, что ты не знаешь толка в хорошей кухне, босяк. Ну-ка, матушка, поживей — мой белый передник и колпак, сейчас у меня все заспорится!.. Это ж надо — маркиз!

— Плевать я хотел на твоих маркизов! — посреди всеобщего веселья пробурчал Матиас Хаген.

— Тс-с! Тс-с! — снова зашипела хозяйка.

На лестнице послышались шаги. Маркиз де Санта Клаус, неотразимо аристократичный в своем темном костюме, пересек зал в наступившей полной тишине.

— В котором часу обед?

— Когда пожелает господин маркиз.

— Скажем, в половине восьмого?

— В половине восьмого все будет на столе, господин маркиз. Дозволено ли осведомиться у господина маркиза, одобряет ли господин маркиз эльзасскую кухню? Мы с женой оба эльзасцы. Жена из Рибовилле, а я из Фальсбура. Я четыре года проработал в «Мезон-Руж», в большом отеле на площади Клебера в Страсбуре. Господин маркиз, вероятно, знает этот отель?

— Нет, — ответил маркиз. — Но это безразлично. Вы уж расстарайтесь!

— Надеюсь, господин маркиз останется доволен.

Копф придал лицу самое сладкое выражение, он расшаркивался, перекидывал салфетку из руки в руку, его широкая багровая физиономия расплылась в улыбке.

Маркиз направился к выходу. Копф забежал вперед и распахнул перед ним дверь.

Потом воскликнул:

— Видел, мясник? В гостинице «У святого Николая-батюшки» знают, что такое хорошие манеры. Тут умеют принять человека!

Хаген ухмыльнулся:

— Хорошие манеры! Скажешь тоже! Уши вянут слушать. Дай-ка мне лучше еще кружку пива. Что ты сготовишь этому разборчивому маркизу на обед? Давай я тебе хоть кусок говяжьего филе принесу.

Маркиз де Санта Клаус прогуливался по городку. Его очаровал живописный лабиринт кривых улочек, вымощенных неровным булыжником и застроенных низкими оштукатуренными домиками, многие из которых, как дом фотографа Гаспара Корнюсса, словно парили над улицей, опираясь на каменные стены, окаймлявшие мостовую.

Маркиза восхищала любая подробность: погреба перед входом в каждый дом, закрывавшиеся двумя толстыми железными или деревянными дверцами; длинные коридоры, начинавшиеся прямо от порога и прорезавшие дома насквозь, так что можно было разглядеть садики, в которые они упирались; решетчатые ставни, средняя часть которых представляла собой ряд подвижных железных пластин, укрепленных на карнизе.

Какой-то старик работал, склонясь над верстаком в глубине мастерской, заваленной пихтовыми кругляками. «Должно быть, делает сабо», — подумал маркиз. Но он ошибся. Мастер вырезал из дерева лошадку.

На Козлиной улице в одном из окон были вывешены куски мяса: здесь торговал прямо у себя дома мясник Матиас Хаген, если только он не сидел за кружкой пива в заведении Копфа.

Маркиз заглянул в просвет между двумя частями говяжьей туши и осмотрел комнату. Он заметил женщину, которая помешивала в чане, до краев полном воды, сотни синеватых глаз. «Тьфу! — сказал он себе. — Ну и стряпня! Под каким соусом эти люди собираются готовить бычьи глаза?»

Но тут же он понял свою ошибку. Жена мясника промывала не бычьи глаза, а только что покрашенные стеклянные шарики.

И так везде. Человек с увеличительным стеклом в глазу, возившийся с деталями часов, был не часовщик: пружинки и зубчатые колесики были ему нужны для заводных кроликов, уток, механических кукол и всевозможных игрушечных автоматов. Другой, корпевший над ружьями и пистолетами, вовсе не был местным оружейником: его ружья и пистолеты стреляли каучуковыми стрелами и горохом. Женщина, расчесывавшая шерсть и конский волос, была никакая не набивщица матрасов: шерсть и конский волос превращались у нее в руках в руно для игрушечных барашков на колесиках. Другая, проворно нанизывавшая на нитку жемчуг, рубины, топазы, не имела никакого отношения к ювелирному промыслу: камешки стоили три франка килограмм и шли на ожерелья для кукол.

Еще одна, окруженная румяными малышами, которых она наряжала в распашонки, вовсе не была матерью многочисленного семейства: ее малыши были целлулоидными пупсами. На улице Трех Колодцев, сидя у окна между двух клеток, в которых прыгали канарейки, Катрин Арно кроила и шила из ярких лоскутков мундиры для деревянных солдатиков.

Весь городок промышлял изготовлением игрушек. В пятистах метрах от Мортфона расположилась фабричка, принадлежавшая мэру, г-ну Нуаргутту. На этой фабричке были только конторы, мастерские окончательной отделки и сборки сложных игрушек, а также экспедиция. Работали почти все по старинке, на дому. Людям так больше нравилось. Но от их копошения, особенно в сумерках, на наблюдателя веяло такой призрачностью, что маркиз де Санта Клаус, заметив крысу в водосточном желобе, а потом жабу, скакавшую вдоль церковной стены, с улыбкой спросил себя, что это — живая крыса и живая жаба или заводные игрушки, ускользнувшие из рук ремесленника?

Однако перед церковью знатный португалец обратился к более практическим мыслям, окинул здание совсем другим взглядом, и в голову ему пришли самые банальные соображения: «А, вот куда забрались афиняне! Ладно, завтра увидим. А теперь пойдем поглядим, что там настряпал этот старый хрыч папаша Копф!»

Обед был великолепен: пюре из белой фасоли, дичь «кокотт», жареное мясо «Мак-Магон», салат, фрукты, благородное рибовильское вино и сохранившее вкус свежего плода амершвирское, а затем водка, настоянная на малине.

В начале трапезы гость принялся расспрашивать хозяина о местных обычаях и традициях, о былях и легендах. Разумеется, разговор зашел о Золотой Руке короля Рене. Маркиз не скрыл, что питает особый интерес к этому исчезнувшему ковчегу и даже признался Копфу, что собирается сам заняться поисками с помощью весьма чуткого прибора, именуемого детектором. Этот прибор, оказываясь в непосредственной близости от места, где зарыто золото, чувствует притяжение благородного металла и сигнализирует о его присутствии. Копф перечислил маркизу те места в городе, где, по мнению горожан, которого не поколебали ни годы, ни безуспешность поисков, могло быть зарыто сокровище: аббатство в Гондранже, замок Ла Файля и два-три подвала на Рыночной улице. Кроме того, Копф продекламировал ему загадочное двустишие:

Португалец старательно переписал этот стишок в свою записную книжку.

Посреди обеда маркиз внезапно словно утратил дар речи. Не то чтобы он раскаивался, что чрезмерно разболтался, но поддерживать разговор ему стало неудобно: он опасался уронить свое дворянское достоинство. Язык у него заплетался, пары рибовильского и амершвирского туманили мозг и порождали в нем прекрасные видения, не имевшие никакого отношения к Золотой Руке короля Рене. Маркиз глупо улыбался и прилагал мучительные усилия, чтобы усидеть на стуле: веки у него слипались. Временами он уже переставал различать выпивох, сидевших в глубине зала; в глазах у него двоилось.

Он встал и собрал все силы, чтобы дойти до двери не споткнувшись.

— Поездка немного меня утомила, — признался он служанке, которая с лампой в руках шла впереди него по коридору.

На лестнице он почувствовал, что ноги его не слушаются, но вовремя успел вцепиться в перила.

«Черт побери, маркиз! — сказал он себе. — Держись, чтоб тебе провалиться! Что сказал бы о вас ваш высокородный отец, герцог де Санта… Санта Крус? Санта… Как бишь там дальше? Вот я уже забыл, как меня зовут. Час от часу не легче».

Оставшись один, он неуклюже разделся. Он еле ворочал языком. В мозгу у него клубились винные пары.

— Эге-ге! Стряпня папаши Копфа оказалась хоть куда! Надо будет еще раз попробовать этого винца… как там его? Благодарное ромовинское? Нет, не то… Благородное… Вспомнил! Благородное амершвирское… Нет, опять не то! Ладно, хватит. Маркиз, да когда же вы придете в себя?

Его обволакивали последние волны опьянения: стены и мебель кружились вокруг.

— О мои благородные предки! — простонал маркиз де Санта Клаус.

И рухнул на подушки.

Внизу папаша Копф доверительно рассказывал Матиасу Хагену:

— Еще один тронутый решил откопать Золотую Руку! Ему и невдомек, что у него у самого золотая рука. Спохватится, когда придет время платить по счету.

— Старый пройдоха! — ухмыльнулся Хаген, дружелюбно пихая папашу Копфа локтем в бок.

Хозяин, похохатывая, сходил за бутылкой малиновой водки, остававшейся на столике маркиза, и наполнил две рюмки.

— Потолкуем серьезно, — сказал мясник. — Принести тебе для твоего лакомки завтра в полдень баранью ногу?

На другое утро, едва знатный португалец пришел в себя, он первым делом устремился в дом священника и нанес визит аббату Жерому Фуксу.

Священнослужитель прогуливался по огороду. Блез Каппель куда-то отлучился.

Бросив взгляд на визитную карточку, священник воскликнул:

— А, это вы, сударь мой! Вы…

— Маркиз де Санта Клаус! — поспешно перебил посетитель.

Священник посмотрел на него с хитрым видом.

— Монсеньер Жибель предупредил меня письмецом о вашем приезде. Поездка не слишком вас утомила? Неблизкий путь в Мортфон из…

— Из Лиссабона? — подхватил маркиз. — Да, в самом деле далековато.

Физиономия кюре расцвела еще больше. Приезжий ему нравился.

— Первым делом, господин кюре, — продолжал тот, — нам следует, если я верно осведомлен, разгадать загадку.

— Загадку? Скажите лучше — самую настоящую тайну! Каким образом напавший на меня человек мог ускользнуть из помещения на втором этаже ризницы, минуя лестницу и не оставив следов на рыхлой и влажной земле в саду? Вот уже неделю я ломаю над этим голову. Сами посудите…

Маркиз внимательно осмотрел ризницу, сад, комнату на втором этаже.

— Дело ясное, — пробормотал он после недолгого молчания.

— Вы уже нашли разгадку?

— Никоим образом. Я имел в виду просто, что ни из этой комнаты, ни с лестницы нет никакого потайного выхода, никаких лазеек — тут дело ясное. И в самом деле, обстоятельства бегства выглядят совершенно необъяснимо!

— А, вот видите!

— Да это же просто так говорится. Мы имеем дело не с ангелом и не с чертом. То, что один человек подстроил, другой может… Давайте рассуждать. Ваш обидчик удрал через окно, это представляется бесспорным. Ладно. Следовательно, он спрыгнул в сад, ступил на землю, в грязь. Но на земле нет никаких отпечатков. Даже если бы он додумался идти на руках или катиться кубарем, на почве остались бы следы, и вы бы их заметили. Велосипед? Вы бы обратили внимание на след от колес.

Маркиз задумался.

— Итак… — начал он.

— Итак? — подхватил кюре.

— Итак, я ничего не понимаю. Давайте спустимся, если не возражаете.

Маркиз исследовал стену под окном. Ни малейших повреждений. Впрочем, это не имело значения. Заложив руки за спину, он принялся расхаживать взад и вперед. Аббат Фукс уселся на тачку под навесом, пристроенным к ризнице. С разочарованным видом он провожал маркиза глазами.

— Все это самое настоящее чудо — не в божественном смысле, разумеется, но все-таки чудо.

— Простите мне мою настойчивость, господин кюре, но вы так-таки уверены, что на почве не было никаких отпечатков?

— Совершенно уверен. Мой ризничий Блез Каппель может вам подтвердить. А мы тщательнейшим образом исследовали землю, можете не сомневаться.

— Но этого быть не может! Должны же были остаться хоть…

Священник развел руками:

— Что я могу возразить? Не было следов. Я…

Он осекся. Маркиз уже не слушал его. Он смотрел в пустоту.

— Мы допустили ошибку, — сказал он. — Мы побоялись довести наше рассуждение до конца. Нам следовало сказать: он мог бежать только через окно. Значит, он непременно должен был оставить отпечатки на земле в саду. Как же могло случиться, что ни вы, господин кюре, ни Блез Каппель их не заметили? Что это за отпечатки ухитрился оставить непрошеный гость, которые невозможно обнаружить?

Оба помолчали. Маркиз поиграл своим моноклем. Наконец он объявил:

— Я могу объяснить вам это чудо. Оно совершенно детское!

Казалось, это слово необыкновенно его развеселило. Он разразился хохотом.

— Детское! Прежде всего такой вопрос: тот, кто на вас напал, был высокого роста, не правда ли? По меньшей мере, метр семьдесят пять?

— Именно так.

— Я был в этом уверен.

— Но как вы догадались? — удивился священник.

— Да попросту если бы он был пониже ростом, чем метр семьдесят пять, то на земле неизбежно остались бы такие отпечатки, что вы бы их заметили!

— Вот как? У вас необычный способ разъяснять загадочные явления.

— Сейчас поймете. Окно приподнято над землей на высоту…

— Два метра шестьдесят пять.

— Превосходно. Теперь представим себе, что человек ростом в один метр семьдесят пять сантиметров ухватился за край окна. Он повис на руках. На какое расстояние его ноги не достигают до земли?

— Ну… Метр семьдесят пять — рост человека. Добавим еще сорок сантиметров на руки. Итого, два метра двадцать пять. До земли этому типу недостанет сорока сантиметров.

— Вот эти сорок сантиметров, господин кюре, — объяснил маркиз, доставая из угла сарая ходули, сложенные там в большом количестве: такие ходули имеются во всех французских школах и благотворительных обществах. — Шестого декабря этот тип приходит сюда. Вы возглавляете шествие в честь святого Николая: он может орудовать совершенно спокойно. Он хватает ходули, проникает в ризницу, которая оказалась не заперта на ключ, поднимается в помещение на втором этаже и из окна спускает ходули на землю, а потом устраивает засаду — прячется в шкаф в ризнице. После нападения он, перепрыгивая через ступени, взлетает на второй этаж, вылезает из окна и, побарахтавшись на весу несколько секунд, нащупывает ногами упоры на ходулях. Затем ему остается только удалиться на ходулях, как какому-нибудь мальчишке, покуда Блез Каппель яростно роется в стенных шкафах зала, принадлежащего благотворительному обществу. Разумеется, он оставил отпечатки — углубления от ходулей в земле. Но как раз такие отпечатки не могли вас насторожить: вы же искали следы подошв. Тем более, господин кюре, что у вас здесь ежедневно бывают дети, и вы привыкли, что они в любое время дня шныряют на этих деревяшках по вашим аллеям. Вы обратили на отпечатки не больше внимания, чем хозяйка — на следы кур и уток у своего порога.

— Ах ты Господи! — простодушно воскликнул священник. — Ну конечно, там было много дырок от ходулей. Они тут круглый год. Их не видно только тогда, когда земля совсем пересыхает. И впрямь, дело-то детское.

А вот чтобы до этого додуматься, нужна была не детская сообразительность. Но маркиз и в торжестве был скромен. Он лишь улыбнулся.

Затем он пожелал рассмотреть анонимное письмо, которое пришло в начале предыдущего месяца. Оно не внушило ему никаких важных мыслей. Тогда он попросил, чтобы ему показали раку святого Николая. С нее разговор свернул на Золотую Руку.

— Да будет вам! — заметил священник. — Золотую Руку короля Рене санкюлоты просто-напросто бросили в тигель. Все эти истории о спрятанном ковчеге — сплошная чепуха. Жаль только, что мой милейший Каппель вот-вот свихнется на этом вздоре. Вообразите, он считает, что это дело его чести. «Ризничий спас Золотую Руку, — говорит он, — ризничий отыщет ее и вернет церкви!»

Маркиз откланялся.

«Первые итоги таковы, — размышлял он. — Необходимо изучить всех обитателей Мортфона ростом в метр семьдесят пять и выше».

Этим утром португальский аристократ совершил ряд действий, мало совместимых с дворянским достоинством. Он извлек свои часы и резким ударом разбил стекло. Казалось, это привело его в восторг; далее он достал из кармана перочинный нож. Аккуратно ухватившись за одну из пуговиц пиджака, он перерезал нитки, соединявшие ее с материей. Затем с еще более удовлетворенным видом перерезал черный шелковый шнур своего монокля, равно как и один из шнурков от ботинок. На этом он не успокоился. Его словно обуял дух разрушения, и в пылу страсти он снял шляпу и сорвал с нее ленту, а затем вырвал перо из своей авторучки. Затем он преспокойно направился к ювелиру Тюрнеру и попросил вставить ему стекло в часы. Пока Тюрнер рылся в своих коробочках, отыскивая стекло нужного размера, маркиз исподтишка следил за ним. Следил он и за его сестрой Софи Тюрнер, которую все называли матушка Мишель. Затем он пошел к портному и попросил пришить ему пуговицу; зашел к галантерейщику и перебрал двадцать видов шнура и наконец решился на покупку; у торговца обувью он не спеша выбрал себе шнурки и примерил пару ботинок; у шляпника спросил ленту, которая по тону полностью гармонировала бы с его шляпой, и подобрать ее удалось далеко не сразу; у торговца книгами и писчебумажным товаром он придирчиво осмотрел множество перьев для авторучки, прежде чем сделать выбор.

Таким образом ему удалось вблизи и без спешки рассмотреть изрядное число коммерсантов. Затем он заглянул в несколько кафе и в каждом что-нибудь выпил и наконец на основании всех этих поступков пришел к малоутешительному выводу: в Мортфоне живет множество народу ростом метр семьдесят пять и выше.

После обеда он первым делом нанес визит школьному учителю.

Был четверг, уроки в школе не проводились. Г-н Вилар, расположившись за кафедрой в безлюдном классе, проверял сочинения и мурлыкал «Карманьолу». Он с места в карьер произнес перед маркизом небольшую речь, явно не замечая заключавшихся в ней противоречий.

— Я, господин маркиз, не привык стесняться в выражениях. Я, что называется, неукротимый республиканец. Свобода, равенство, братство — в эти три слова я верю, и, не отрицая того, что знать много способствовала развитию литературы и искусства, я ее осуждаю. Поймите меня хорошенько: я не касаюсь личностей, я осуждаю сам принцип. Я за упразднение привилегий. Вы не рассердитесь на меня? Я человек непримиримый. А теперь, когда на этот счет мы объяснились, верьте мне, господин маркиз: я очень рад, что Мортфон стал пристанищем для столь достойного человека, как вы, для представителя элиты. Я всего лишь безвестный школьный учитель, и ваше посещение — большая честь для меня.

После обмена любезностями маркиз спросил:

— Нет ли в муниципальной библиотеке каких-нибудь интересных исторических документов, касающихся этих мест? Я имею в виду время после Революции.

Учитель стал было перечислять труды, не представлявшие интереса для гостя, и маркизу пришлось намекнуть на Золотую Руку.

Г-н Вилар встрепенулся.

— Болтовня! — заявил он. — Во время Революции ковчег был отдан в переплавку, и меня это, признаться, только радует. Да, господин маркиз, радует. Мой образ мыслей всем здесь известен: я вольнодумец. Я твердо и высоко держу знамя лаицизма; при всем том я готов всячески быть вам полезен в знакомстве с библиотекой, которая хранится в одном из флигелей мэрии. Что касается местных документов, вы обнаружите не так уж много. С этой точки зрения вам было бы полезно посетить барона де Ла Файля, благороднейшего человека, которого я почитаю, хоть он и принадлежит к истинной знати. Если вы пороетесь в архивах замка, наверняка что-нибудь разыщете.

Средневековый замок де Ла Файля, расположенный на восточной окраине городка, возвышался над лесистым холмом. Из окон его открывался вид на весь городок и на луга, по которым вился Везуз. Совсем далеко синели вершины гор: то были поросшие соснами отроги Вогезов.

Помещения в замке были просторные. Керосиновые лампы не могли осветить их как следует, отчего они представлялись огромными. У барона де Ла Файля оказалось длинное суровое лицо. Хотя принял он маркиза приветливо и слушал его речи внимательно, с подчеркнутым интересом, посетитель все же почувствовал, что хозяин равнодушен к беседе и словно погружен в круг каких-то тайных мыслей.

Барон, лет сорока на вид, был холостяком. Все знали, что когда-то бывали у него в Нанси любовные похождения, «но вовсе не любовь», как поется в песенке.

— Архивы де Ла Файлей в вашем распоряжении, маркиз. Если угодно, начните знакомиться с ними прямо сегодня.

Маркиз уклонился от этого любезного предложения, сославшись на дела в городе. В действительности же его угнетала царившая в старинном доме тяжелая, неуловимо фантастическая атмосфера, которую еще усугубляли манеры и повадки хозяина.

Безвозрастная, безгласная, бесшумно, ступавшая, похожая на тень служанка проводила маркиза де Санта Клауса к выходу. Он спустился с крыльца, испытывая облегчение. У подножия холма он замер. Сквозь заросли до него донеслись сдавленные голоса:

— Значит, все ясно? Сегодня в десять вечера встречаемся позади мэрии. Берите с собой оружие. Я захвачу веревки и кляп.

— Ясно.

— К старухе Тюрнер проберемся через погреб. Ни в коем случае не стрелять; пускать в ход револьверы, только если нам отрежут путь к отступлению. Драгоценности ни в коем случае не хватать. Что касается бомбы…

Маркиз де Санта Клаус развеселился. Зловещий диалог разбудил в нем трогательные воспоминания. Он обогнул заросли.

— Скажите-ка мне, друзья, где здесь подземный ход? — спросил он.

При виде его четверо мальчишек, старшему из которых было лет пятнадцать, растерянно вытянулись на месте. Один побледнел, другой покраснел, остальные двое уставились на носки своих башмаков.

Первым опомнился самый младший. Он ткнул пальцем в сторону.

— Подземный ход? Налево, за хижиной дровосека, сударь.

— Правда, что он ведет в аббатство Гондранж?

— Когда-то вел, сударь, так люди говорят. А теперь не ведет, осыпался. Он проходит под Везузом, а потом есть выход прямо в поле. Только надо смотреть в оба: там есть узкие коридоры, которые ведут неизвестно куда.

— Спасибо, малыш.

Маркиз удалился.

— Простофиля! — пробурчал один из мальчишек. — Взял и выдал чужаку нашу тайну! А может быть, этот человек шпион?

— Ты спятил? Это знатный господин, он ищет Золотую Руку. Говорят, у него есть потрясающий прибор, чтобы отыскать сокровища. Называется детектор.

— Все равно тебя надо под суд отдать.

— Да что ты? Ну надо же! А ты, что ли, законник? Сейчас схлопочешь у меня!

— Тихо! — заорал старший, который был у них вожаком. — Мы теряем время. Я говорил: что касается бомбы…

Фантазеры растянулись на траве и снова принялись шушукаться, сговариваясь о том, как взорвать динамитом ювелирную лавку Тюрнера.

Подземный ход оказался довольно широким, но необычайно низким. Маркизу пришлось идти согнувшись в три погибели. Он освещал себе путь электрическим фонариком. Ход сперва шел слегка под уклон, потом начал подниматься. Во многих местах земля проседала; маркиз то и дело спотыкался. Он считал шаги, стараясь идти равномерной поступью, чтобы все время представлять себе пройденное расстояние. На душе у него было тревожно. Нельзя сказать, что он боялся. Не испытывал он и ничего подобного тому глухому беспокойству, что овладело им в замке барона де Ла Файля. Просто нервы у него были напряжены: его смущала мысль, что он рискует заблудиться. Он уже воображал, как с трудом глотает разреженный воздух. На самом деле здесь было свежо. Вдруг дорога разветвилась. Перед ним были три узких коридора, расходившихся лучами. Какой выбрать? У маркиза появилось искушение повернуть обратно, но он удержался. На всякий случай он оставил на земле носовой платок, который должен был послужить ему опознавательным знаком, и наудачу углубился в правый коридор.

Спустя десять минут осторожного продвижения вперед ему пришлось остановиться. Ход был завален. Путешественник повернулся и бегом бросился назад. Все же ему удалось взять себя в руки. «Ну-ну, маркиз! Больше выдержки!» Он заставил себя неторопливо вернуться к перекрестку, но, к своему удивлению, не нашел платка на месте. Предположив, что ошибся, он неосторожно углубился во вторую галерею, затем в третью. Платок исчез бесследно! Эта пропажа встревожила португальца. Неужели кто-то шел за ним следом?

В результате таких беспорядочных вторжений то в один коридор, то в другой он совершенно перестал ориентироваться и внезапно понял, что не в силах определить, по какой из четырех одинаковых галерей он сюда добрался и какая из них завалена. Он долго колебался и наконец выбрал наугад один из путей. Вскоре ему почудилось, что становится прохладнее. «Наверное, я выбрал нужную дорогу, — сказал он себе. — Судя по всему, Везуз недалеко. Может быть, я даже сию минуту нахожусь под самой рекой».

Тут он резко остановился и выключил фонарик. Он услышал шарканье подошв. Метрах в пятнадцати от него галерея делала поворот. В полной темноте маркиз стал ждать.

Мрак постепенно редел, потом его озарил слабый свет. Появился человек с фонарем в руке. Другой рукой он шарил в пустоте.

Чем ближе подходил неизвестный, тем неуверенней чувствовал себя маркиз. В свете фонаря было видно, что взгляд у человека рассеянный, незрячий.

К неподвижному взгляду добавлялось отчаянное выражение лица; вместе с вытянутой в пустоте рукой все это сообщало его облику нечто пугающее. Маркиз сунул руку в карман. Холодок браунинга придал ему храбрости. Он оторвался от стены, в которую вжался всем телом.

Человек заметил его и поспешил в его сторону. Маркиз остановился в нерешительности.

— Простите, сударь, — произнес незнакомец, — вы, случайно, не подобрали здесь мои очки?