— Филоктетис, — сказал Самуэл. В часовню, где отпевали Педро, нам не позволил войти брат Пауло, бывший агент ДОПСа, ныне улыбчивый пенсионер. Он попросил нас уважать боль семьи.

— Вы — нет, — произнес он, улыбаясь.

В открытую дверь часовни мы видели около раскрытого гроба дону Нину, которая отгоняла воображаемых мух от сына и время от времени поправляла волос или разглаживала галстук покойного.

Самуэл, Чиаго и я были как Филоктетис, раненый воин, чья рана воняла и никто не хотел терпеть его рядом. Мы пахли смертью. Из странных мы превратились в гротескных. Наше место было на острове Филоктетисова убежища, подальше от нормальных людей. Даже Мара вошла в часовню, не взглянув в нашу сторону.

Ни одно из указаний Педро по его похоронам не было исполнено, и на мою речь на краю могилы наложено вето по единодушному сговору семьи, особенно доны Нины, которая помнила меня как нездорового мальчика, чья близость к гробу, конечно, была бы опасна для покойника. Грязюка — нет!

Педро явился с ужина поздно и не вошел в дом. Он отправился к конуре в глубине двора.

Решил умереть между своими собаками. Был найден мертвым в обнимку с боксером по кличке Чемпион и облизываемый другим — по кличке Джексон.

Самуэл, Чиаго и я пошли гулять по кладбищу. Самуэл выглядел еще более мрачным. Казалось, на каждых похоронах он стареет на несколько лет. В предыдущую ночь мы решили, что перед нами возникла дилемма: было начало августа и не осталось ни одного члена «Клуба поджарки», чтобы отвечать за ужин. Чиаго даже предложил закрыть сезон и упразднить «Клуб поджарки», но мы с Самуэлом не согласились. Педро уже считал себя покойником и промолчал.

Никто не произнес этого вслух, но казалось несправедливым закончить это нечто, не важно, что это было, таким способом. Несправедливо по отношению к умершим. Вот тогда Лусидио и предложил, что он будет отвечать за ужин. Он приготовит блины. Ужин из одних блинов. За его счет, в подарок, как взнос. Так мы и договорились, что сентябрьский ужин в моей квартире будет дан Лусидио в честь «Клуба поджарки», его мертвых и выживших, и будет простым ужином из блинов.

— Если порядок алфавитный, следующий — ты, Самуэл, — произнес Чиаго на кладбище.

— Я не так уж люблю блины, — отозвался Самуэл.

— Я тоже, — буркнул я.

— И я, — напомнил Чиаго.

Никто не попросит больше блинов. Ужин в сентябре состоится, но никто не попросит добавки, и поэтому возможность похорон в сентябре будет невелика.

В конце дня, пока Педро отпевали в часовне, Самуэл, Чиаго и я, отринутые, слонялись по тополевым аллеям кладбища, волоча за собой молчание, становившееся все тяжелее. Даже я, не умеющий молчать, ничего не говорил, и было видно, что Шоколадный Кид сдерживается, чтобы не задать Самуэлу вопросы, которые он хотел задать. Десяток раз он открывал рот, чтобы заговорить, но не посмел. В конце концов заговорил сам Самуэл, после того как постоял перед украшавшей один из мавзолеев статуей ангела с мечом в руке.

— В различных культурах, — начал Самуэл, словно разговаривал сам собой, — существует фигура Священного Палача. Это необходимый убийца, который сопровождает свою работу определенным ритуалом и остается порой не понят. Почти всегда он изгнан, его деяния понимают, только когда он становится мифом. Сам Каин, подлец по Библии, со временем превращается в уважаемую фигуру. Каин — патриарх, основатель городов…

Я подумал, что он оправдывается, и рискнул:

— Священный Палач сам себя назначает на эту должность или его роль определяется кем-то другим?

— Никто его не назначает. История его определяет. Или необходимость.

— Но кто решает, что нужен ритуал? В нашем случае?

— Что значит, в нашем случае? Мы остановились.

— В нашем случае, Самуэл.

Чиаго не удержался. Наш одержимый Шоколадный Кид должен был перейти к практике.

— Вы с Лусидио были знакомы раньше, правда, Самуэл?

Самуэл промолчал. Потом кивнул. И добавил:

— Слегка.

— Он — Священный Палач. А ты кто?

Это спросил я. Самуэл грустно покачал головой. Снова зашагал, и мы следом за ним. Он произнес не обернувшись:

— Вы ничего не понимаете.

Мы вернулись к часовне, когда процессия двинулась. Мы пошли за ней, держа дистанцию изгоев. Я заметил Жизелу, которая от меня отвернулась. И сеньора Спектора, который снова стал подавать мне семафорные сигналы, которые я трактовал как объявление скорого визита. Мы оставались вдалеке, пока Педро клали в семейный склеп, рядом с отцом, безо всяких речей. Мара поддерживала дону Нину, та казалась спокойной. Ее Педриньо в конце концов был освобожден от всех зараз. Только когда небольшая толпа начала расходиться, Самуэл, стоявший со мной рядом, вновь заговорил;

— В нашем случае я — казненный.

Мы приехали на похороны на машине Чиаго. У меня нет автомобиля. Мне никогда не разрешали водить. С детства у меня склонность к катастрофам. Это мой единственный очевидный талант. На обратном пути с кладбища Чиаго предложил:

— Не знаю, как вы, но я считаю, мы должны покончить с этой забавой.

Мы с Самуэлом промолчали. Чиаго продолжил:

— Ладно. Давайте устроим наш последний ужин. Съедим блины и покончим с этой историей? А?

Мы продолжали молчать. Самуэл — на переднем сиденье, рядом с Кидом, я — сзади.

— И я думаю, мы должны донести на Лусидио, прежде чем это сделает кто-то другой. Жизела не сидит сложа руки. Она твердит, что будет расследовать смерть Абеля, подаст в суд. В любой момент Лусидио могут арестовать и, кто его знает, нас заодно, как сообщников. И еще…

— Wanton boys, — произнес я.

Самуэл повернулся ко мне:

— Wanton boys. Откуда это?

— Шекспир. «Король Лир».

— Вы меня не слушаете, черт возьми! — взорвался Кид.

Вот она — цитата. Я купил пакет «Короля Лира» в торговом центре на следующий день. Мой английский язык еще хуже моей памяти, и было непросто найти все цитаты, услышанные мной от Лусидио и Самуэла. Но wanton boys — вот они. Акт четвертый, сцена первая. «As flies to wanton boys are we to the gods; they kill us for their sport» — как мухам, дети в шутку, нам боги любят крылья обрывать. Рамос говорил мне о своих wanton boys, одном — в Бразилии, другом — в Париже. Бразильский — Самуэл, абсолютный wanton boy, в этом никто не сомневается. Парижский, должно быть, Лусидио.

Лусидио, возможно, закончил курс кулинарии, оплаченный Рамосом, который привил обоим вкус к «Шекспиру и соусам» и, возможно, заставил выучить наизусть всего «Короля Лира». Что, если судить по Образчику, который я наблюдал, не являлось несомненным доказательством любви.

В версии, которую я купил в торговом центре, сноски, объясняющие непонятные слова, занимают большую часть страницы. Объяснения больше текста! Все эти месяцы Лусидио и Самуэл вели турнир цитат из «Короля Лира». Что бы ни происходило, оно происходило между Лусидио и Самуэлем. Это не имело отношения к нам, нашему наказанию или нашему искуплению. «Я — казненный», — сказал Самуэл. Мы были всего лишь мухами. Мы умирали как мухи.

Отец привел в исполнение свою угрозу и прекратил выплачивать мне содержание. В банк ничего не поступает. Ливия не даст умереть с голоду, но я должен придумать способ заработать деньги на покупку моих орехов. Я ничего не умею делать. Однажды я придумал писать специализированные книги по кулинарии. Один путеводитель только по возбуждающим сексуальное желание блюдам, другой — только о красных блюдах, или белых, или коричневых. Книга рецептов экзотической кухни разных стран мира, блюда из собак, обезьян, муравьев, саранчи. Рассказы о пище, приготовленной или потребленной в странных ситуациях, например, яйца, поджаренные на асфальте, трехметровая в диаметре пицца или желе, слизанное с пупка. Вряд ли существует рынок сбыта для моих рассказов о сиамских лесбиянках, тем более теперь, когда они вошли в фазу финального ужаса с существующей без сна Зенайде, принужденной к вечному бодрствованию, чтобы не быть укушенной сестрой-вампиром, и Зулмирой, развлекающейся бесконечным бредом о человечестве, аппетите, одержимости и смерти. Ливия считает, что я должен писать для детей, раз уж до сих пор не повзрослел. Я подумываю о том, как переделать рассказы о сиамских лесбиянках для детской аудитории.

Чиаго пришел на блинный ужин в хорошем настроении:

— Давайте договоримся, что сегодня никто никого не травит. А?

Лусидио был на кухне. Самуэл потонул в кожаном кресле у меня в кабинете. Открыв дверь Чиаго, я вернулся в кресло напротив, откуда вот уже минут пятнадцать я наблюдал за мрачным молчащим Самуэлем. Мы не обратили внимания на Чиаго, который спрятал улыбку, бросился в третье кожаное кресло и покорился царящей тишине. Самуэл не сказал ни слова, с тех пор как пришел. После еще пяти минут паузы заговорил я:

— Это тебя казнят.

— Да.

— Лусидио.

— Да.

— Почему?

— Месть.

Мы ждали, что Самуэл продолжит, но он не был склонен облегчить наш допрос.

— За что Лусидио мстит? — спросил Чиаго.

— За смерть Рамоса.

Мы с Чиаго переглянулись. Моя очередь:

— Какое отношение ты имеешь к смерти Рамоса?

— Я был палачом.

Я сразу подумал о СПИДе. Самуэл чувствовал ответственность за болезнь Рамоса, чьим любовником он был. Но Чиаго сделал другой вывод. Шоколадный Кид не признавал метафор. Он предпочитал свои простые и прямые детективные рассказы.

— Рамос умер от СПИДа.

— Нет, он умер от яда. Я его отравил.

Я продолжал думать, что это метафора.

— Ты его отравил вирусом.

— Нет, я отравил его мятным соусом.

Лусидио вошел в кабинет и сообщил, что есть два вида икры для блинов на закуску. Черная или красная. Мы хотим обе или предпочитаем одну из них? Мы единогласно проголосовали за обе. Лусидио вернулся на кухню.

Священным Палачом, как оказалось, был Самуэл. Он казнил Рамоса, чтобы ускорить его смерть. Он не о Лусидио думал, когда вспомнил о Священном Палаче на кладбище. Самуэл сам был необходимым убийцей. Лусидио оказался вознаграждением. Мы же уподобились мухам.

— Погоди-ка, погоди…

Шоколадный Кид ничего не понимал. Он попросил помощи.

— Ты отравил Рамоса, Лусидио об этом узнал… Я прервал его:

— Откуда Лусидио узнал?

— Рамос рассказал. Он ему написал из больницы в последний день.

— Рамос знал, что ты его отравил?

— Рамос попросил об этом.

— Погоди-ка, погоди…

— Ты положил яд в мятный соус на последнем ужине Рамоса, потому что знал — только Рамос станет есть мятный соус с бараниной. Ты его любил и хотел сократить его страдания. Потому что он об этом попросил.

Самуэл сидел с закрытыми глазами, прижав кончики пальцев к вискам. Он открыл глаза и долго пристально смотрел на меня, прежде чем произнести:

— Я любил всех вас, Даниэл.

Шоколадный Кид начал терять терпение:

— Погоди-ка. Давай начнем с начала…

— Чего именно ты ждал от нас, Самуэл? Ты должен был знать с самого начала, что ни из одного из нас не выйдет толка. Со времен наших посиделок в баре «Албери» ты знал, что никто из нас ни на что не годен. Ты хотел нас спасти. Ты был самым порочным за всех нас, ты дрался за нас, ты чуть не умер за нас, ты даже трахнул Мару за нас, а мы так и не поняли, чем ты хотел, чтобы мы стали.

— А теперь слишком поздно. — Самуэл улыбнулся, показав почти черные зубы.

Чиаго не терпелось вернуться к главному. Если Лусидио хотел отомстить Самуэлу за смерть Рамоса, то почему не отравил его первым? Почему убил всю компанию и оставил Самуэла под конец?

Самуэл указал рукой в мою сторону, продолжая улыбаться. Хотел сказать, что уступает мне право ответить за него.

— Потому что они оба — злые мальчики, Кид. Лусидио хотел доказать Самуэлу, что может быть более жестоким, чем он. Потому что главная месть Лусидио — не просто убить Самуэла, а сначала убить всех, кого он любит. Наша роль — роль мух.

— И потому что он… — Самуэл показал на Лусидио, только что вошедшего в кабинет сказать, что все готово, — сволочь. — И добавил, вставая с кресла: — В плохом смысле.

* * *

Мы выпили ледяной водки за голод, за Рамоса, за Абеля, за Жуана, за Маркоса, за Сауло, за Пауло и за Педро. Лусидио стоял возле стола, пока мы ели на закуску блины с красной и черной икрой. Происходящее не имело к нему отношения.

— И ты молчал, — укорил Чиаго. — Ты позволил ему убивать нас одного за другим…

— Я хотел посмотреть до чего он может дойти, — вздохнул Самуэл, выжимая лимон на черную икру. — Можешь назвать это болезненным любопытством.

— Но… но…

Чиаго в своем возмущении был готов забыть про икру. Он не хотел подавиться икрой.

— А что мы здесь делаем, Кид? — спросил я. — Почему позволяем нас травить? Никто не пропустил ужина Лусидио. Кроме мертвых, естественно.

— Я всегда приходил из-за еды, а не из-за яда.

— Но приходил.

Самуэл доел свои блины с икрой. Он всегда ел быстрее других.

— Вы знали с самого начала, что это — вознаграждение. Что Лусидио — палач. Только думали, будто ритуал придуман для вас, и вознаграждение — для вас, и грех был вашим. Все умерли, убежденные, что заслужили это.

— Кроме Андре, — поправил я.

— Кого?

— Андре.

Мы забыли об Андре в наших тостах. Андре — случайная жертва. В результате — единственный невиновный в этой истории.

— В любом случае теперь все закончилось, — произнес Чиаго.

— Не закончилось, — возразил Самуэл.

— Закончилось, закончилось. Жизела действует. Она подаст в суд. Я тоже приму меры. Этому безумию конец. Священный палач, вознаграждение… Что за кретинизм? Это называется убийство, дорогие мои. — Чиаго посмотрел на Лусидио, который собирал пустые тарелки, и счел нужным добавить:

— Ничего не имею против тебя лично.

После блинов-закуски появились блины с разными начинками, которые Лусидио расставил по всему столу. Чиаго настоял, чтобы Лусидио сел с нами за стол в доказательство того, что никто не обиделся. В конце концов, если забыть об остальном, Лусидио великий повар, достойный восхищения и уважения. И Чиаго с удовольствием смотрел, как Лусидио вместе с нами пробует все, что приготовил.

Мы ели блины довольно вяло. Среди нас не было любителей этого блюда. Лусидио предложил приготовить еще, но мы отказались. Для Чиаго главным было не выпускать Лусидио из поля зрения дольше чем на секунду. Особенно на кухню.

— Ты уверен, что больше не хочешь? — спросил Лусидио у Чиаго.

— Нет, спасибо.

— Десерт?

Чиаго засомневался:

— Тоже блины?

— Нет, шоколадный торт. Чиаго сглотнул.

— Шоколадный торт?

— Да. Но есть одна загвоздка…

— Какая?

— Хватит только на одного. У меня не было времени…

Шоколадный Кид посмотрел на нас с выражением боли. Что с ним делали?

— Ешь ты, Кид, — вздохнул я.

— Можешь есть, Чиаго, — подтвердил Самуэл. — Я не хочу.

— Но я тоже не хочу! — закричал Чиаго.

— Тогда я съем… — произнес Лусидио, направляясь к кухне.

— Подожди!

Лусидио вернулся. Кид спросил, как он готовит шоколадный торт. Лусидио начал рассказывать. По мере того как Лусидио говорил, Чиаго, казалось, тихо обрушивался, как взрыв, снятый медленной камерой. Когда Лусидио закончил свое описание, Чиаго скрючился над столом, свесив руки и прижавшись лбом к скатерти. Он не поменял позы, чтобы попросить:

— Неси.

Лусидио стоял возле стола, пока обливающийся слезами Шоколадный Кид пожирал торт:

— Кто знает, какая разница между горьким дураком и сладким дураком?

Я уже нашел. Акт первый, сцена четвертая. Самуэл поднялся со стула и встал напротив Лусидио.

— Мы должны договориться об ужине в октябре.

Лусидио тут же ответил:

— Пятнадцатого числа. Самуэл:

— Здесь. Лусидио кивнул:

— Я готовлю.

— Мое любимое блюдо — мясная поджарка, фарофа с яйцом и жареные бананы.

Лусидио в удивлении уставился на него:

— Твое любимое блюдо — кашоле . Самуэл усмехнулся:

— Уже нет.