В тот же день мы должны были бы покинуть Копенгаген, но из-за приглашения французского посланника отобедать у него дома, после чего последовала еще и очень приятная вечеринка, пришлось перенести день выхода в море. Эта задержка позволила нам посетить восхитительный парк Фредериксберг, ныне ставший предместьем разросшейся столицы.
А на следующий день, в воскресенье 26 июня, «Сен-Мишель» вышел курсом на Булонь, предварительно высадив нашего друга Робера Годфруа, направлявшегося через Мальме, Стокгольм, Христианию, Тронхейм в Финмаркен, в Хаммерфест и до мыса Нордкап. Четыре дня спустя, снова пройдя по Айдерскому каналу, мы прибыли в Дил и отдали якорь на Дюнном рейде.
Томас Пиркоп оказался на родине; он возвращался в лоно своей семьи в великолепном состоянии, с отличным отзывом, лишний раз удостоверявшим его высокие качества «Pilot for the North Sea».
He стоит и говорить, что Томас Пиркоп унес свой знаменитый рюкзак.
И что же? Этот невероятный, заключавший в себе целый мир рюкзак, куда, казалось, невозможно было всунуть еще хотя бы иголку, стал еще толще и тяжелее, когда Томас Пиркоп покидал «Сен-Мишель». В него дополнительно вошли четыре бутылки отборного вина, столько же бутылок ликера и еще много разного съестного, переданного нами для миссис Пиркоп, уже два года прикованной к постели тяжелой болезнью, оставлявшей мало надежд на выздоровление.
Меня несколько шокировала зависимость миссис Пиркоп от всевозможных подкрепляющих средств. Может быть, дары, привезенные ее идеальным супругом, пойдут ей на пользу? Однако не стану утверждать, что они не ошибутся адресом, укрепляя без особой необходимости джентльмена к большому ущербу для его заинтересованной половины, если та надеется выздороветь только с их помощью.
Оставалось договориться относительно платы за лоцманскую проводку в течение месяца по Северному морю, и это обсуждение прошло без осложнений.
Счет вырос до солидной цифры, и мы ее удовлетворили. Томас Пиркоп поднялся на борт «Сен-Мишеля» на какие-то полчаса, запросив за это полфунта, но в результате провел с нами двадцать семь дней, заработав тридцать фунтов.
Эти деньги в поблескивающих луидорах мы выложили на обеденном столе, дополнив их для точности английской мелочью.
Глаза Томаса Пиркопа метали молнии. Засунув наличность в огромный кошелек, он даже не поблагодарил нас.
В этот момент мы спустили на воду маленькую шлюпку. Джентльмен занял в ней место и направился к дилскому пирсу, к которому наша яхта подошла ближе, чем на полкабельтова.
Как раз в этот момент моего брата разыскал испуганный юнга:
— Хозяин!
— Боже правый! Что случилось?
— Хозяин, он засунул в свой мешок здоровенный кусок нашего мыла!
— О чем ты говоришь, юнга? Ты начисто лишен всякой деликатности! — шутливо ответил брат. — Да возможно ли, чтобы это сделал такой уважаемый человек, как Томас Пиркоп?
— Нет-нет! — закричал я. — Не упрекайте его! Смотрите, шлюпка возвращается. Томас Пиркоп хочет вернуть нам этот кусок.
В самом деле, шлюпка развернулась, и джентльмен, встав во весь рост на корме, подавал нам рукой какие-то знаки. Подойдя к наружному трапу, шлюпка остановилась, и Томас Пиркоп собирался уже заговорить со мной, когда я опередил его:
— Друг мой, не стоило труда возвращаться из-за такого пустячка!
— Пустячка! — вкрадчивым тоном возразил Томас Пиркоп по-английски. — Но, месье, вы рассчитали фунт по цене в двадцать пять франков и двадцать пять сантимов.
— Разумеется, — подтвердил я, сбитый с толку этими неожиданными словами. — А разве не таков сегодняшний курс?
— Нет, месье, — ответил джентльмен. — Фунт стоит сейчас двадцать пять франков и двадцать шесть сантимов, а следовательно, вы должны мне три пенса.
— Три пенса! Шесть су! Держите их, бравый Пиркоп, теперь мы в расчете. Не так ли?
— All right, господа.
— All right!