— Черт меня побери, Дженсен! Дженсен?

Это Брок. Увидев меня, он совершенно обалдел от удивления. Я одет в костюм и сижу в шикарном кабинете Брока на сорок пятом этаже. У меня на лацкане висит бирка Департамента безопасности, но теперь она уже не кажется мне чем-то особенным. Я едва взглянул на крутозадую секретаршу Брока, когда проходил в кабинет, несмотря на то что на ней надета обалденно тесная блузка, пуговицы которой из последних сил сдерживают напор ее огромных грудей.

Это так шокировало Брока — мое лицо. Мое новое лицо, которое мне смастерила Команда по Перевоплощению. Лицо, которое без всяких повреждений выдержало мое подводное путешествие от больницы, где лежит ММ, до моей квартиры.

Кстати, об этом самом подводном путешествии…

Когда я проснулся сегодня утром, то почувствовал будто укол зазубренным кинжалом прямо в кишки, вспомнив все, что со мной приключилось, и все, что я вроде как делал. Оказавшись опять у себя дома в привычной обстановке, окруженный всеми моими крутыми штучками и шикарной мебелью — то есть в том месте, в котором я уже годами просыпался каждое утро, — я вроде как вернулся в реальность.

Сначала, только продрав глаза, я подумал, что все в порядке. Проспав всю ночь на своем диване, я совершенно забыл о том, что произошло. Но потом, вспомнив всю эту воду, которая хлынула в квартиру, когда я открыл окно, я подскочил как ужаленный и стал оглядываться. Но воды никакой не было. Я даже потрогал пол руками. Он был сухим, как песок в пустыне.

Я выглянул в окно. Передо мной был Лондон, залитый солнечным светом, а внизу, там, где ей и положено быть, блестела Темза. Никакого подводного царства. Все как обычно.

За исключением того, что это, черт возьми, не так!

Все ни фига не обычно, так ведь?

Все, на хрен, стало совершенно, абсолютно не так!

Моя голова по-прежнему болит, и живот крутит. У меня ужасный отходняк после всей этой «дури». Я решаю принять душ. Раздеваюсь в ванной и с ног до головы поливаю себя «Клинитом» — «Самопенящимся волшебным шампунем для тела» (с крутым ароматом дуба, который даже реже встречается, чем шампунь с гребаной розой или лимоном, потому что «Клинит» был выпущен в очень ограниченном количестве; я купил себе еще одну такую бутылку и держу ее в фирменной упаковке в первозданном, так сказать, состоянии). Но когда я захожу в свой супер «дерма-душ», в меня не бьют освежающие струи воды. Вода вообще не течет! Я слышу только звук какого-то электромоторчика, который вроде как пытается запуститься и пищит, как комар, причем совсем уж маленький и дохленький комар. Потом раздается какой-то шум — такое ощущение, что во внутренностях моего супердуша что-то, к черту, ломается. Из отверстий в стенах и потолке вытекают коричневые жиденькие струйки, похожие на мочу, и лениво капают мне на голову и грудь. А потом я роняю этот гребаный флакон с «Клинитом», тот падает на пол и окатывает меня мощной струей. И я оказываюсь весь в пене, а воды, чтобы ее смыть, нет! Я выхожу из душа, и шум прекращается. Я голый, и мне ужасно хочется принять душ, чтобы освежить голову и подумать. И еще мне, естественно, просто необходимо смыть с себя весь этот гребаный шампунь, чтобы можно было идти на доклад к Броку. Но мой гребаный «дерма-душ», на хрен, сломался. Я опять захожу в кабину, и из ее внутренностей опять слышится этот идиотский звук, а с потолка опять капает моча. Поэтому я выхожу наружу, пытаюсь стереть с себя пену полотенцем, надеваю халат и топаю ногами от охватившей меня зверской злости.

Какого хрена сломался мой гребаный «дерма-душ»?! Ведь он не проработал и шести месяцев! Разве вещи ломаются всего через полгода? Может, через год, но никак не через шесть проклятых месяцев. Ты даже не против, когда большинство вещей накрывается через год, потому что к этому времени они все равно уже надоедают и тебе хочется чего-то новенького. Но такие серьезные вещи, как душ! Они должны работать минимум год. Ведь даже мой гребаный проектор диапозитивов продержался целый год.

И тогда я принял несколько «повышателей настроения», нюхнул «бориса» и заодно заглотил пяток «сместителей». А потом надел костюм и направился в свою контору повидаться с Броком. И с собой я прихватил кучу «пурпурных» и еще несколько гребаных «дрезденов». У меня было такое чувство, что они мне понадобятся.

От меня воняет. Чувствую себя отвратительно. Пока еду в метро, не перестаю беситься по поводу своего накрывшегося «дерма-душа». Это вроде как последняя капля. Глазурь на торте. Дерьмовая глазурь на дерьмовом торте. Я думаю о том, что у Клэр нет никакого «дерма-душа», но с каким удовольствием я плескался в ее старой ванне.

В окне напротив, за которым проносятся стенки туннеля и всякие там кабели, я вижу свое отражение — мое новое лицо. И еще я вижу, что раскачиваюсь взад-вперед. Я оглядываю вагон. Народу довольно много, но сиденья слева и справа от меня пустые. Никто не хочет сидеть рядом с Дженсеном. От него воняет, он раскачивается взад-вперед, лицо и волосы у него как у отъявленного подонка, и еще он, как психопат, что-то там бормочет себе под нос.

Мне кажется, что в моей голове вспыхивают какие-то крошечные цветные огоньки. Эти огоньки — Странные Новые Мысли. Например: если правительство такое замечательное, почему тогда половина Лондона превратилась в выгребную яму со старыми полуразвалившимися домами и полным отсутствием современных зданий и наворотов, как в южном Лондоне? Или: если все так охрененно замечательно в районе, где все такое охрененно крутое, модное и новое, тогда почему же сломался мой гребаный «дерма-душ»? И: если здесь, где живу я, все так охрененно замечательно и все так охрененно хреново там, где живут Рег и Клэр и маленькая Роуз, то почему же мне было так здорово и легко на душе, когда я был там вместе с Клэр, и почему я чувствую себя так погано и отвратительно, вернувшись домой, где я вроде как и должен жить. Если, конечно, вы понимаете, о чем я… И еще: если эти ММисты вроде как враги общества и кровопийцы-бомбисты и все такое, почему Клэр такая милая?

Мне кажется, что я смогу получить ответы на эти вопросы, лишь попав в Архив, где правительство хранит всю информацию обо всем. И я понимаю, что хочу знать о Клэр не меньше, чем о Мартине Мартине. Я хочу знать, известно ли о ней правительству, потому что, если нет, я смогу спасти ее из этой ММ-бодяги, пока еще не поздно.

Когда я добираюсь до своей конторы, у меня уже раскалывается голова от всех этих мыслей, а глаза слезятся, будто от дыма.

Эти мысли все крутятся и крутятся в моей башке, пока Брок на меня пялится. Я в его кабинете. Стою, облокотившись о дверь, которую только что закрыл за собой, и все еще держусь за ручку. Я потею, у меня все болит, а шишка, которую мне посадил тот старикашка своей чертовой бутылкой, аж горит.

— Черт меня побери, Дженсен! — говорит он. — Просто обалдеть! Я имею в виду твое лицо. А больно было?

И он смотрит на меня каким-то непонятным взглядом — то ли смеется, то ли, действительно, его мой вид так потряс. И из-за этого я кажусь себе полным придурком.

— Нет, Брок. Это не больно, понятно? — отвечаю я немного вспыльчиво. Во рту у меня пересохло, и мне кажется, что его голос доносится до меня с каким-то эхом и искажениями.

— Ну хорошо, Дженсен, сбавь обороты. Садись, — говорит Брок, понимая, что разозлил меня. — Чаю?

— Нет, — говорю я все еще сварливым голосом.

Брок садится в свое кресло, я сажусь напротив. Он смотрит на свой информационный экран и говорит:

— Ну, давай, Дженсен, начинай. Есть что доложить?

Я смотрю на Брока. Листая какие-то страницы на своем экране, он все еще шмыгает носом, наверное, после того, как занюхал пару «дорожек» «формулы 3» — первоклассной «дури», которую могут позволить себе такие начальники, как он. Так вот смотрю я на него и начинаю задумываться. И почему-то мне не очень хочется рассказывать ему обо всем, что произошло… А хочется мне послать и его, и всю эту контору куда подальше.

Брок поднимает на меня глаза, потому что я молчу уже секунд двадцать.

— Ну же, Дженсен, — говорит он. — У тебя есть что мне рассказать?

— Сломался мой гребаный «дерма-душ», — говорю я, пожимая плечами.

— Что? — спрашивает Брок.

— Сломался мой гребаный «дерма-душ». Он только как-то странно шумит, а вода из него не идет. Вот дерьмо! Он у меня всего около полугода.

— Какой модели? — спрашивает Брок.

— ДС сто шестьдесят шесть восемьдесят девять, — отвечаю я.

— А зачем ты брал восемьдесят девятую? Нужно было брать девяностую Б. Она намного лучше. В восемьдесят девятой пластмассовые детали электромотора ломаются через шесть месяцев работы.

— Чего? — спрашиваю я. — Но он же должен был проработать по крайней мере год, разве нет?

— Угу, — говорит Брок. — Так все и думают. Но на самом деле восемьдесят девятая ломается через полгода. Летит ее пластмассовый ротор. Это вроде как предупреждение, что пора менять весь мотор. И вместе с заменой этого дурацкого ротора они заодно еще меняют и сам мотор, впускной и выпускной трубопроводы, систему подогрева, еще какую-то фигню. И это обходится в крутые бабки. А вот девяностая Б работает аж два года без всяких поломок. Очень даже классная модель.

— Угу… А по мне так все эти модели — дерьмо собачье.

— Ну, может быть, и так. Но ведь ремонтникам душей нужна работа, разве нет? Подумай, Дженсен, если бы души не ломались, что бы тогда делали ремонтники?

Но думать об этом я совсем не могу, так как голова раскалывается, несмотря на принятые с утра «лекарства».

— Ну ладно, черт с ними, с душами, Дженсен. Я на днях пришлю тебе пару ребят из департамента починить его. Привилегии Департамента безопасности… У тебя есть что мне рассказать?

— Да, собственно, ничего особенного, — говорю я, пытаясь собраться с мыслями. — Думаю, мне еще нужно кое над чем поработать. Была там кое-какая активность, но мне нужно еще несколько дней.

— Ладно, — соглашается Брок. Он опять уставился в свой экран, и по всему видно, что он потерял ко мне интерес.

И вдруг я будто вижу Брока таким, каков он есть на самом деле, — работник, который ничего не знает. Он просто делает, что ему велено, протирая штаны и высиживая положенный срок, когда будет выплачен его ДЖ и он сможет уйти на пенсию и жить в маленьком коттедже где-нибудь за городом, выращивая розы и тихо дожидаясь, когда помрет. А чтобы бороться со скукой на своей работе, он нюхает «борис»…

— Думаю, Брок, мне нужно больше информации, — продолжаю я осторожно.

— Угу, — отвечает Брок, кивая, как заводная кукла, но на самом деле совсем не слушая меня.

— Думаю, мне нужно собрать кое-какие материалы, провести, так сказать, исследование, — говорю я.

— Угу, — опять повторяет Брок, а глаза, глядящие в его экран, стеклянные после «бориса».

— Поэтому мне нужен доступ в Архив, — говорю я.

Ту информацию, которую я хочу получить, не найти в обычных библиотеках. Эти обычные библиотеки просто заполнены всякими там кнопочками и экранами, на которых можно посмотреть красивые картинки знаменитостей и тому подобное — в общем, всю эту ерунду, которая так нравится народу. А мне нужна настоящая информация — историческая. Понимаете, о чем я? А такая информация хранится под замком в Архиве. Брок отрывает взгляд от своего экрана и снова смотрит на меня.

— А вот это уже интересно, — говорит он. — Чтобы получить доступ в Архив, тебе придется идти к Мыскину, а он наверняка пошлет тебя куда подальше. Может быть, есть другие способы получить то, что тебе нужно? — Все это он говорит вроде как веселым тоном, барабаня пальцами по столу и посматривая на меня с улыбкой.

— Другие способы? — спрашиваю я. — Какие, например?

— Ну, такие, каким ты получил ту свою информацию, — говорит Брок.

— Какую ту информацию? — переспрашиваю я.

— Черт возьми, Дженсен! Ты, кажется, совсем отупел! Тот конверт, помнишь? Про Мартина Мартина? Твой секретный источник?

— А, это, — говорю я без особого энтузиазма. А сам думаю про себя: «А на самом деле откуда, блин, он взялся, этот конверт?»

— Хорошо, — отвечаю я Броку, вставая и собираясь уходить. — Я подумаю над этим. Посмотрю, что можно сделать.

— Вот именно, Дженсен, подумай. Пора чинить наши протекающие туалеты и сломанные души, так ведь? — говорит он серьезным тоном без тени улыбки.

— Угу, пора, — отвечаю я.