Я ухожу из дома Рега и кружу по району, пока Рег все обдумывает и планирует. Я просто хожу по улицам, здороваясь с кошками. Потом захожу в какое-то старое кафе и пью отвратительный вонючий чай. Женщина за стойкой, увидев меня, закудахтала и назвала меня «голубчик». Наверное, вид у меня грустный, или одинокий, или что-то в этом роде, потому что, наливая мне чай в вонючую старую чашку из огромного металлического чайника, из которого валит пар и окружает ее, как облаком, она мне вдруг говорит:

— У тебя все в порядке, голубчик?

Я сижу и думаю, почему это она вдруг называет меня голубчиком. Может быть, это из-за того, что Команда по Перевоплощению сделала с моим лицом?

— У меня все нормально, — отвечаю я, пожимая плечами.

— А вот вид у тебя грустный, дорогуша, — говорит она и широко мне улыбается.

— Ну, в общем… — начинаю я, думая, что мне нужно что-то сказать, чтобы не выглядеть как шпион. Такое ощущение, что я пытаюсь говорить на иностранном языке. — Понимаете, — говорю я, думая, что есть только одно, с чем все люди, живущие здесь, будут согласны, и только одно, о чем я знаю все, — это правительство…

— Фу! — восклицает она, закатывая глаза. — Даже не говори мне про эту кучку врунов.

— Еще какие вруны! — вторю я ей.

Эта женщина в кафе, эта официантка — она самая что ни на есть простая. Сразу понятно, что все, что она говорит, основывается на ее жизненном опыте, а не на идеях, которые варятся в ее мозгу, как, например, у Рега. А весь ее мир — это пироги и картошка, старый чай и яичница, и горшки и кастрюли, и кормежка голодного хулиганья из местных. В этом ее мире нет и в помине никаких заумных собраний ММистов.

Мне хочется узнать, почему она называет правительство кучкой врунов. Я уверен, что это никак не связано с Мартином Мартином. Она ни о чем таком никогда не слышала, да и не волнует ее все это. Она ненавидит правительство, потому что они сделали ей что-то плохое — что-то настоящее, реальное, а не что-то сумасшедшее и даже фантастическое.

— И как же они обманули вас? — спрашиваю я, делая ударение на «вас», потому что тогда она поймет, что меня они тоже обманывали.

— Да зачем тебе слушать о моих проблемах, голубчик… — говорит она. — Наверняка у тебя и своих хватает. Отдыхай и пей свой чай, дорогуша.

«Дорогуша» и «голубчик» — мне это нравится.

— Но мне правда хочется знать, — убеждаю я. — Если мы не сможем делиться нашими проблемами, получается, они вроде как нас победили, так ведь?

Кажется, этот мой довод срабатывает.

— Ну, вообще-то ты прав, милый, — вздыхает она.

«Дорогуша», «голубчик» и «милый»…

Но потом я вдруг понимаю, что мне и не нужно, чтобы она рассказывала, почему ненавидит правительство. Когда я смотрю на нее, у меня кружится голова и кажется, что в моих глазах вода. И еще я чувствую страшную усталость. Такое ощущение, что в моем мозгу лежит самородок и в нем уже существует вся ее история. Достаточно лишь посмотреть на эту женщину повнимательнее… И вот уже этот самородок раскрывается и его содержимое выходит на поверхность. Я Вижу, почему она ненавидит правительство.

Это случилось, когда она была такой же молодой, как я сейчас. Она молода и красива — с роскошной грудью, длинными ногами, в общем, мягкая и упругая одновременно, там, где нужно. Стоит лето, на ней юбка, вышитая цветами, и она вместе со своим приятелем катаются на своих стареньких велосипедах. Они хохочут и дурачатся, делая вид, что хотят столкнуть друг друга. Вокруг какая-то сельская местность, но они недалеко от города. И эта смешливая молодая девушка переполнена сексуальными желаниями, зреющими внутри ее невинного тела. Ей хочется перестать кататься и найти какое-нибудь укромное местечко, где они могут постелить на траву одеяло и устроить пикник со всякими вкусными бутербродами и вином, которые они с собой прихватили. А потом они, может быть, сделают это. Может быть, ее дружок захочет сделать это с ней. И для нее это будет в первый раз. Пришло время сделать это, и она с нетерпением ждет. Ей кажется, что она думает об этом уже сто лет. Может быть, она просто погладит его там… Может, даже и поцелует… там. Но она надеется, что пришло время для Самого Настоящего. Она очень возбуждена и не перестает думать об этом.

И вот они находят такое местечко. Закрытую со всех сторон маленькую полянку в лесу, по которой скачут солнечные зайчики и тени листьев, легонько раскачивающихся на теплом летнем ветерке. Полянку устилают цветы и трава. Она выглядит так уютно, так чисто и красиво… Девушке кажется, что это самое лучшее место для ее первого раза. Она представляет себе, как будет вспоминать этот момент всю жизнь… Ей кажется, что, раз здесь так красиво, так весело светит солнце, а ее парень такой милый, она будет чувствовать тепло и счастье всегда, когда будет вспоминать этот день, в который она сделала это в первый раз. Чудесно!

И вот они стелют свое одеяло на землю и потом достают из рюкзака еду. Они открывают бутылку красного вина. Пробка выскакивает с веселым чмокающим звуком, и они оба смеются. Они едят хлеб, сыр и помидоры. Они пьют свое красное вино. В их лесном убежище, окруженном деревьями и цветами, тихо, тепло и уютно. Рядом в траве лежат их велосипеды, лежат, будто обнявшись, и педаль одного торчит между спицами другого. Вино начинает действовать, заставляя их шутить, смеяться и игриво толкать друг друга, но потом они становятся нежными, начинают обниматься и миловаться.

Вот они уже целуются, и он обнимает ее за плечи. Он гладит ее волосы. Девушка прижимается к нему своей высокой полной грудью — та тоже жаждет ласки. Он понимает ее без слов, и его вторая рука проскальзывает ей под блузку. Он чувствует то, что девушка хочет, чтобы он почувствовал скрытые там мягкость и упругость. Она протягивает руку и находит его точку наслаждения. Там все напряжено, и кажется, что ему больно, но это доставляет ему удовольствие. Мягко обхватив пальцами эту твердость, прижав ладонь к ее вершине, девушка нежно вынимает ее из брюк, как бы выпуская на свободу. Он вздыхает с облегчением и начинает целовать ее еще крепче. А она гладит и гладит его там своими длинными красивыми пальцами, а сама при этом начинает мягко подаваться животом вперед. Эти ее движения едва заметны, но он чувствует их своими бедрами и начинает повторять их сам. Это похоже на танец — нежный сексуальный танец на тенистой поляне солнечным летним днем в тихом сельском уголке, недалеко от самого большого города Англии.

Но потом я вижу еще кое-что. Как, например, раньше, когда я наблюдал за Мартином Мартином во время его телешоу. Того телешоу, которое превратилось в сумасшедший дом, и я видел, как все эти старики удирали из студии, а я вдруг поднялся в небо и уже оттуда наблюдал, как Дэвлин Уильямс везет Мартина Мартина в больницу. Теперь я поднимаюсь над этой, залитой солнцем любовной сценой и вижу под собой весь лес и все поля вокруг.

Но, паря в воздухе и глядя на парочку влюбленных, я начинаю чувствовать, что что-то не так. Я слышу какой-то звук… Или даже ужасный гул, но это не землетрясение и не лавина. Это что-то, что я чувствую внутри себя, — этот шум, этот ужас, который происходит не там, в лесу любви, на маленькой уютной полянке с этой девушкой и ее приятелем.

Я вижу это. Это грузовик. Огромный черный ящик на колесах, рыгающий дымом из здоровенных круглых труб. Его двигатель грохочет и пульсирует, как заводские механизмы, — совсем не похоже на ровное и тихое урчание фургона Дэвлина Уильямса. Грузовик останавливается у того самого леса, где милуются эта молоденькая девушка и ее приятель. Из грузовика выходят два человека. На них черная форма и черные фуражки. В руках у них дубинки, а на ремнях висят пистолеты, из-за которых у них очень важная и даже самодовольная походка. На ногах у них здоровенные ботинки, которыми удобно бить противника в живот. Они похожи на полицейских или солдат. Они направляются в сторону леса.

Идя по опушке, эти полицейские или солдаты сбивают своими дубинками ветки деревьев и кустов, оказывающиеся у них на пути. Мне они кажутся роботами, неумолимо марширующими и размахивающими дубинками. А может быть, они похожи на какую-то жуткую машину? Например, на комбайн, который косит и рубит, косит и рубит — неумолимо и безостановочно.

Они направляются в сторону поляны, где на своем одеяле лежат эта юная девушка и ее парень.

Заслышав тяжелый топот полицейских/солдат, девушка и ее приятель перестают целоваться и обниматься. На их лицах появляется испуг. Они быстро собирают свое одеяло и остатки еды и на скорую руку запихивают все это в рюкзак. Потом они бегут к своим велосипедам, но уже слишком поздно. Один из полицейских/солдат выскакивает из кустов прямо на них.

— Вот те на, Арчи! — восклицает этот полицейский/солдат, обращаясь к возлюбленному девушки. — Похоже, тебе изменила удача.

Полицейский/солдат достает свой пистолет и наводит его на Арчи. Девушка с отчаянием наблюдает за происходящим.

— Ну, пошли, Арчи! Пришло время расплачиваться за свои преступления, — говорит полицейский/солдат.

— Я не сделал ничего плохого! — кричит Арчи.

— Ну ну, Арчи, — говорит полицейский/солдат. — Думаю, укрывать известного террориста — это преступление.

Вдруг Арчи бросается бежать, а девушка кидается на вытянутую руку полицейского/солдата. Они пару секунд борются, а потом раздается громкий треск — пистолет полицейского/солдата стреляет. И Арчи падает лицом вниз и перестает двигаться. Девушка кричит. Полицейский/солдат бьет ее дубинкой, и она уже молча падает на землю. На голове у нее появляется кровь.

А потом, когда все стихает и только голубой дымок из ствола пистолета вьется в воздухе, переливаясь в лучах яркого солнца, роботообразные полицейские/солдаты волокут мертвого Арчи и потерявшую сознание девушку к своему грузовику.

Очнувшись, она видит, что находится в тюрьме. И ее держат там, пока она не соглашается подписать признание, в котором говорится, что она участвовала в заговоре против государства, но на самом деле организатором этого заговора был ее молодой человек, а она, будучи лишь слабой женщиной, влюбленной в него, оказалась невольной соучастницей. Но моя девушка, теперь с опухшим от побоев лицом и пробитой головой, сначала отказывается это подписывать. Ее держат в тюрьме целый год, и никто не знает, где она. Я вижу, как проходит все это время. Но для меня оно сжимается в несколько коротких мгновений. Я вижу все — все, что они с ней делали. Я чувствую всю ее боль. Они допрашивали ее каждый день. Они заставляли раздеваться ее догола и обливали ее холодной водой. Они будили ее, когда она только-только засыпала. Иногда они трогали ее там и так, как она не хотела, чтобы ее трогали. Они били ее до тех пор, пока она в конце концов не согласилась подписать это признание.

Когда ее выпускают, у нее ничего нет. После двенадцати месяцев пыток сознание ее помутилось, и она стала бездомной. Она стала пить, пить любую, даже самую отвратительную выпивку, какую могла достать, она спит в парках, кричит как сумасшедшая, и мочится в трусы.

И в течение двадцати лет после этого она каждую ночь просыпается с криками, а каждый божий день для нее проходит так, будто тем солнечным днем она тоже получила пулю в голову. Она не может спать по ночам, а днем она никогда по-настоящему не бодрствует.

Но однажды она изменилась, решила, что пора прекратить быть живым трупом. Это произошло потому, что ей помогла одна молодая женщина. И я вижу, что этой доброй молодой женщиной была Клэр. Сначала Клэр просто разговаривала с ней. Каждый раз, встретившись с моей бывшей молоденькой девушкой — теперь уже взрослой женщиной, — Клэр здоровалась и улыбалась. А потом стала спрашивать, не голодна ли она, и приносила ей поесть. Потом Клэр предложила принести чистую одежду. Она привела ее к себе в дом и вымыла ее в ванной. Моя Клэр. Клэр, которая спасла и меня, смыла с меня блевотину, успокоила крики в моем мозгу и сделала из меня другого человека.

И вот теперь эта женщина работает в маленьком кафе, разливая чай и готовя плохую еду для серых, плохо пахнущих людей, которые курят дешевые сигареты и, сощурившись, читают старые газеты. Она говорит им приятные слова, потому что знает, что единственный способ чувствовать себя хорошо это быть хорошей самой. Она видит вокруг себя всех этих несчастных людей, и это напоминает ей о том, какой несчастной сделали ее, и ей хочется помочь. Поэтому она готовит им чай и еду и называет их «голубчик», и «дорогуша», и «милый». И те пять минут или тот час, который они проводят здесь, для них превращаются в маленький кусочек нормальной жизни. Всем этим старикам начинает казаться, что они вернулись в те времена, когда их матери были еще живы.

— Они хотя бы его не пытали…

Это говорит моя официантка — сорок лет спустя, — скрытая облаком пара, идущим из ее огромного чайника. Она разговаривает с Дженсеном Перехватчиком, то есть со мной. Теперь она что-то бормочет, погрузившись в воспоминания, которые я только что подсмотрел. Мое лицо все мокро от слез, которые текут из глаз, как из дырявой трубы. Я неотрывно смотрю на старую официантку и чувствую в своей груди боль, боль, которая даже больше той, которую я чувствовал, когда убегал от агентов Департамента безопасности, когда арестовали Федора.

И я думаю: «Я сошел с ума? Я совершенно слетел с катушек?»

Но я понимаю, что совершенно нормален. Все эти видения и самородки в моей голове — все это правда, которая более правдива, чем то, что я считал правдой раньше. Я чувствую себя как какой-нибудь заключенный, которого показывают в новостях. Он кричит, что он невиновен, но правительство все равно заводит его в камеру, где его умерщвляют, потому что он совершил убийство, а потом они узнают, что он на самом деле невиновен. Я чувствую себя, как этот человек чувствует себя перед казнью, — он-то прекрасно знает, что он невиновен. Я хочу сказать, что я ощущаю ту же уверенность в правдивости того, что Вижу. И не я слетел с катушек, с катушек слетело все, что вокруг меня.