1

Собака неспешной трусцой направлялась на работу. Вечерняя смена — ее любимая. Утреннее и дневное время совсем не то. А к вечеру в переходе метро снуют уже толпы народу. Куча людей, куча ларьков. Люди покупают в ларьках вкусные и очень вкусные вещи. Хорошим людям ничего не стоит оторвать от своего пирожка кусок и протянуть ей, собаке. Есть и плохие люди — люди, которые норовят ее пнуть или хотя бы испепелить злым ненавидящим глазом, но, во-первых, таких людей все-таки меньше, а, во-вторых, она умеет видеть их издалека.

Вечерняя смена — хорошая смена. Ей, умной и ушлой бездомной питерской псине, вечером всегда что-нибудь да обломится. Еще ведь и продавщицы-лоточницы, одна колбасных хвостиков отсыплет, другая залежавшейся сосиской одарит. Чем же не жизнь — тем более в такой необычно теплый для позднего петербургского сентября ласковый вечер?

Вечер и впрямь был на редкость мягкий и радостный. Все шло прекрасно до тех пор, пока, пробегая ленивой трусцой вдоль проездных дорожек между пятиэтажками, собака не оказалась неподалеку от густых и высоких зарослей сирени.

Кусты были еще зелеными, и сквозь листву, плотные сплетенные стволы и окружавшую их высокую траву ничего не удавалось рассмотреть, но именно там, за ними, собака почувствовала что-то странное. Нет, не странное — скорее, зловещее и пугающее. В любом другом районе или даже квартале она от греха подальше обежала бы эти кусты за добрых пару десятков метров, но это было ее обиталище, ее жизнь, это было место, где она родилась в подвале той самой пятиэтажки, вокруг которой забором стояла так насторожившая ее сегодня сирень. Нет. Ничего неизвестного, зловещего и тем более страшного здесь никогда не было и не должно было быть.

И все-таки собака двигалась по дороге, вдоль которой росли сиреневые кусты, не без опаски. Тревога не ослабевала — напротив, с каждым шагом она усиливалась. Теперь еще добавился и запах. Это был слабый, но вполне отчетливый запах. По части запахов большого города она была далеко не последним специалистом. Но так не пахло ничто из того, с чем сводила ее жизнь. Пахло незнакомым, нездешним, непонятным и явно нехорошим. Конечно, можно было, почти не теряя достоинства и лишь чуть ускорив шаг, протрусить мимо. Но это была ее территория.

И собака резко нырнула в кусты.

В то же мгновение что-то белое — это она успела увидеть уголком глаза — и острое с силой вонзилось ей в шею. Боль была чудовищной: собака никогда не думала, что боль может быть такой. Она попыталась завизжать, но из парализованной глотки вырвался лишь короткий слабый звук; она попыталась увидеть врага, но зрения лишилась давно — на целых две секунды раньше того, как лишилась жизни.

 

2

Ромео присел на ящик и с удовольствием потянулся. Сегодня он чувствовал себя на редкость умиротворенно. Вечер был еще теплым, днем же, когда и вовсе было жарковато, он успел соснуть пару часов в тени на лавочке у сорок седьмого дома, где его почти никогда не гоняли. Проснувшись, Ромео за какие-то полчаса честно заработал свой сороковник, сдав в соседнем пункте припрятанное со вчерашнего дня вторсырье: жестяные банки, пару вязанок газет и прочее барахло. Часть принесенного приемщик взять отказался, но это не испортило Ромео настроения. Он мог бы пару минут повыяснять с приемщиком отношения, но в такой погожий и славный денек на подобные подвиги как-то не тянуло. Вместо этого он неспешным шагом отправился в ближайшую аптеку, где молча протянул два червонца и так же молча получил стограммовый пузырек «боярышника» и пять рублей сдачи. Оставшихся денег с лихвой хватало на баночку дешевого совдеповского лимонада и беляш, чем он и обзавелся в лотке в двух шагах от аптеки.

Теперь Ромео сидел верхом на ящике в круге оборудованной им и друзьями «зеленки», окруженной безнадежно стареющими хрущевками и соседствующей с правильной мусоркой, куда выбрасывали в основном старую мебель, доски, железки и прочий не слишком вонявший бытовой хлам. Он достал из кармана кожаного пиджака — истертого до дыр, но настоящего кожаного — наполовину прочитанную газету неизвестного срока давности, оторвал от нее страницу и, расстелив ее на еще одном ящике, принялся обустраивать стол для раннего ужина. Ромео разломил пирожок на две части, скрутил крышечку с пузырька «боярки» и одним ловким движением большого пальца открыл баночку с лимонадом. Потом обвел накрытый стол довольным взглядом и кивнул: хорошо.

Он не спешил приступать к пиршеству: хотелось впитать в себя весь этот прекрасный ранний вечер — целиком, с его спокойным теплым воздухом, с воспоминаниями о мирно и тихо прожитом дне, с предвкушением предстоящей неспешной поправки здоровья под легкую и даже еще горячую закуску. Хорошо.

Ромео разом отхлебнул полпузырька семидесятиградусной жидкости, отпил пару глотков лимонада и, выждав с полминуты, откусил кусок беляша. Потом достал из кармана пачку «Беломора» и закурил, сладко и глубоко затягиваясь.

Эх, хорошо… Ромео грустно усмехнулся: при нынешней его жизни и впрямь хорошо, на лучшее надеяться не приходится. Разве лишь на то, что вдруг пройдет по дороге к их дому — нет, не к их, к ее дому — Светка, держа за ручку уже вполне уверенно семенящую Пуговку. И Бог с ним, что при этом Светка будет старательно загораживать внезапно обмякшего Ромео от любопытных глазенок дочки. Бог с ним, что вдруг обожжет его Светка режущим лазерным лучом отвращения и ненависти. Лишь бы прошли они обе по дорожке, ведущей к их дому…

А в остальном — что ж, в остальном и впрямь хорошо.

Темнело, однако, быстро. Отсветили, отыграли белые питерские ночи, и, хоть солнце грело еще совсем по-летнему, но день выстраивался уже по-осеннему, светало все позже, темнело все раньше, а там и беспросветная — для бомжа вдвойне беспросветная — зима… Ну да это когда еще будет. Во всяком случае, не завтра.

Ромео потянулся рукой к пузырьку. Ему показалось, что краем глаза он заметил какую-то смутную тень, скользнувшую через асфальтовую дорожку, ведшую к мусорнику. Он повернул голову в сторону дорожки. Нет, ничего. Прихотливая игра сумеречного света, подумал он. Импрессионизм. В таком вот натюрморте — с «боярышником», куском беляша, мусорником неподалеку и с ним самим, Ромео. Не портрет, а именно натюрморт, в самом буквальном значении этого слова: мертвая, неживая натура. Включая его, давно отвалившегося от жизни бомжа… Нет, подумал он, ни импрессионистов, ни даже старых фламандцев такой сюжет вряд ли вдохновил бы. Ну и черт же с ними, фламандцами, тем более старыми. Он поднес пузырек «боярышника» к губам.

И тут же ощутил страшный, проникающий удар в руку выше локтя. То, что ударило его, отпрянуло буквально в доли секунды, но Ромео все-таки успел увидеть это кошмарное существо — и даже успел удивиться, медленно падая с ящика и продолжая удивляться, пока его сердце отстукивало последние удары.

 

3

Сергей Телешов шел, наслаждаясь утренним солнцем и легким прохладным ветерком, в котором уже ощущался наступающий теплый денек, еще один из длинной череды почти летних дней, не слишком привычных в конце сентября на невских берегах. Ночное дежурство прошло нормально, без происшествий — если не считать происшествием вполне мирное изгнание со школьного двора стайки старшеклассников, прихлебывавших из банок какую-то бодягу, числившуюся, если верить надписи, джином с тоником. Все остальное время он с ностальгическим мазохизмом листал старые толстые журналы, которые ему регулярно поставляли завсегдатаи приемного пункта вторсырья, все эти «Новые миры», «Октябри», «Дружбы народов», — все как на подбор тех бурных или, скорее, буйных годов, когда народ вдруг разом опьянел без всякой сивухи и ринулся рушить собственную страну. Как всегда — до основанья. Что касалось «а затем», то наступившее «затем», как считал Сергей, оказалось хреном, по сравнению с которым старая редька была едва ли не сахарной свеклой — но, как любил он повторять то ли в утешение себе и другим, то ли просто констатируя факт собственного проигрыша, история не терпит сослагательного наклонения.

Так что дежурство прошло нормально и даже хорошо, потому что старенький приемник вдруг разошелся не на шутку и, перестав хрипеть, вполне сносно скрашивал уединенную службу ночного сторожа популярными классическими мелодиями.

Сергей обогнул длинную хрущевку — из «хороших», где стены были облицованы плиткой, а на подъездах стояли домофоны — и вышел на большую поляну между стоявшими полукругом домами и супермаркетом, закрывавшим это пространство от шумной проезжей части. Вышел — и застыл.

Вокруг «бомжатника», или «зеленки», где вольные и невольные отбросы нового общества обычно потребляли все, что покрепче и подешевле, была толпа народу. Именно толпа — на первый взгляд там было едва ли не полсотни человек. У Сергея возникло тревожное чувство, которое еще более усилилось, когда он увидел рядом с толпой две милицейские машины и «скорую помощь». Вот и еще один выпал из нестройных рядов, подумал он. Вполне мог быть кто-то из тех, кого он знал…

Телешов двинулся к месту, вокруг которого толпился народ. Чуть в стороне, согнувшись пополам и прислонившись к стволу тополя, стоял молоденький сержант милиции. Его безудержно рвало. Другой милиционер, майор и, судя по всему, руководитель следственной группы, общался с местной публикой.

— Так, ладно. Чтобы я этой хренотени больше не слышал, — четко и на повышенных тонах произнес мент с майорскими погонами.

— Да почему хренотень-то, почему хренотень? — горестно удивлялся грузчик Гошка, больше времени проводивший в возлияниях с друзьями-бомжами, чем на своей работе в магазине. — Говорю же, вчера с утра я с ним пил. Смысл мне какой врать-то? Директриса узнает, что с утра — так уж не похвалит. А здесь дело такое — врать не получается. Вот я и говорю, пил я с ним. Вчера. Утром.

Сергей подошел вплотную к группе, окружившей лежавшую на земле фигуру, но стоявшей от нее на довольно почтительном расстоянии. В ноздри ударил тяжелый запах разложения, мертвечины, запах отвратительной, мерзостной смерти, место которой было под землей — и чем глубже, тем лучше. Нечто, лежавшее у перевернутого ящика, когда-то было человеком. Но сейчас это был почерневший и прогнивший труп, который, казалось, вот-вот развалится на части.

Майор снял фуражку и вытер лоб. Был он не молод и, как показалось Сергею, не глуп.

— Гошка правду говорит, — вмешался в разговор еще один из местных. — Вместе мы с утреца пару бутылок портвейну разверстали: он, я и… — говоривший махнул рукой в сторону трупа — и вот… Ромео…

— Так, гвардейцы, — устало сказал майор. — Докладываю еще раз для тех, у кого проблемы с пониманием со вчерашнего. Я, голуби мои, не участковый.

При этих словах участковый Костя, стоявший неподалеку, обиженно вскинул голову.

— Я из убойного отдела, и такая у меня работа, — продолжал майор. — А среди всего остального прочего, работа моя — знать, сколько времени нужно трупу, чтобы от момента смерти, который на ваш незамутненный взгляд наступил не позднее как вчера, и до такого вот состояния дойти…

Майор резко повысил голос:

— Месяцы нужны! Ме-ся-цы. До такого и за неделю-другую приличный правильный труп дойти не может. А отсюда вывод — и даже несколько.

Майор сделал паузу. Бомжи и местные выпивохи насторожились.

— Первый. Жизнь вот эта кончилась не вчера, не позавчера и не пару недель назад. Но вот объявился покойничек почему-то сегодня…

— Вчера, — робко вставил кто-то слово. Майор хмуро махнул рукой.

— Вчера, сегодня — один день при его малосимпатичной кондиции погоды не делает. Следовательно, вышеозначенный гражданин стал трупом когда-то и где-то. И с этим «когда», «где», а, главное, «почему» мы будем, как оно и положено, разбираться. Второй же мой вывод, соколики, имеет самое прямое отношение к вам.

Он обвел взглядом притихшую толпу.

— Интересует меня, между прочим, из каких таких соображений вы мне тут хором лапшу на уши норовите повесить. Дескать, жив был вчера — и все тут. Не стыкуется у меня все это, хорошие вы мои, совсем не стыкуется.

Телешов подумал, что не ошибся: майор действительно не глуп. Хотя немножко и позер — интонации Жеглова-Высоцкого слышались в его речи очень явственно. Впрочем, всякий из нас не ту, так другую роль в этой жизни играет. Да и какая, собственно, разница — о том ли сейчас речь? Сергей не без усилия заставил себя посмотреть на труп. Старый, чуть ли не до подкладки истертый кожаный пиджак. Именно тот — или такой же? — что подарил Ромео отставной морпех-пьянчуга, после четвертой-пятой стопки душа широкая, но шумная. Джинсы из сэконд-хэнда — он помнил, как радовался Ромео, получив их от кого-то в подарок. Труп действительно был одет как Ромео. С другой стороны, майор «Жеглов» был прав на все сто: это не мог быть Ромео. Хотя бы потому, что Телешов, возвращаясь со своих процедур всего два дня назад, остановился здесь же поболтать с Ромео пяток минут. Тот был вполне жив, здоров и, как всегда, грустноват. А то, что лежало сейчас на земле… Сергей поежился.

— Старлей! — позвал майор участкового. Тот негромко беседовал с группой местных обитателей, но тут же подошел к следователю. — Этот, как его… Ромео, что ли? Кто такой, где его обычно сыскать можно?

Участковый пожал плечами.

— Да по большей части здесь же, товарищ майор. Если это, конечно, не он…

Майор грустно помотал головой.

— Ну что ты, в самом деле, — произнес он уже без тени актерства. — Ладно эти, но ты-то… В милиции давно?

— Семь лет уже. Сразу после армии.

— Ну, видишь? До тебя-то хоть моя логика доходит?

Участковый потупился. Он явно хотел что-то сказать, но не решался.

— Ну? — ободрил его майор.

— Тут… — Участковый замялся. — Тут вот те двое, что вчера его нашли…

— Значит, нашли все-таки еще вчера? — перебил участкового майор. — Найти нашли, а сообщить, куда надо, забыли? Фамилии их, надеюсь, записал?

— Да я их и без записи как облупленных знаю. — Участковый кашлянул в кулак.

— Ну так что там? Что ты тянешь как того кота за то самое место? Еще один сюрприз из разряда ненаучной фантастики?

Участковый нахмурился и сердито махнул рукой.

— Да что я, в самом деле, в переводчики им, что ли, нанимался? Краюхин, Гамаш, а ну идите сюда!

Двое местных достаточно потертого вида робко приблизились к офицерам милиции.

— Давайте, рассказывайте, что видели.

Краюхин с Гамашом переминались с ноги на ногу, посматривая друг на друга. Гамаш оказался посмелее.

— Ну, в общем… Шли мы, короче… Ну, из ларька шли, пивка перед сном выпить… Не домой же за таким делом двигать — двинули сюда…

— А тут вот он лежит, — вступил в разговор Краюхин.

— Да подожди ты, — остановил его Гамаш. — Мы-то метров еще с десяти увидели, что лежит. Ну, лежит — и лежит. Может, и кто из наших — перебрал, да и лег. Подошли еще метров на пять…

— А их там! — Краюхин уже не мог удержаться. — Не клубок, а клубище просто!

Его передернуло.

— Их? Клубище? — переспросил майор. — Кого? Чего?

— Да змей! Удавов этих проклятых! — Краюхин полез в карман за сигаретами, но дрожащие его пальцы все не могли ухватить хотя бы одну. Сергей почувствовал, что его собственные пальцы тоже начинают дрожать. По спине снова прошел гадкий холодок страха.

Майор перевел взгляд на Гамаша. Тот мрачно кивнул.

— Змеи, точно. Удавы, не удавы — не знаю. Хотя в жизни таких не видел. С руку толщиной, а то и больше.

— Больше, больше… — уточнил Краюхин, уже закурив сигарету.

— А цвета, небось, как и положено, зеленого? — не удержался майор.

Гамаш на ментовский сарказм не отреагировал.

— Фонарь от магазина наискось светил, да еще через ветки. Цвет на все сто не скажу. Темными показались. Но и рисунок на спинах, вроде, какой-то был.

— И что же они тут делали, эти змеи?

Краюхин вдруг отшвырнул сигарету.

— Да Вальку они жрали, сволочи! На животе его, на груди, кишмя кишели!

— Вальку? — Майор удивленно посмотрел на участкового.

— Валентином его вообще-то звали. Ромео, то есть.

— Так… — Майор снова повернулся к двум приятелям. — И дальше?

— А что тут дальше? — Краюхин часто дышал. — Рванули как олимпийцы-спринтеры. Отрывались, пока сил хватало. Ну, а потом… Страх-то залить надо было…

Майор, однако, уже не слушал продолжения. Он сделал несколько шагов к трупу и, прикрыв носовым платком нос, слегка нагнулся. Сергей, стоявший немного поодаль, пересилил себя и тоже подошел поближе.

Рубашка на груди покойника была то ли расстегнута до самых брюк, то ли просто разорвана. Живот и грудь его представляли собой сплошное черное месиво. Милицейский фотограф, морщась, обходил труп со всех сторон, щелкая затвором фотокамеры.

— «Скорая», — позвал майор врача, покуривавшего у машины, — ты, брат, не сачкуй, ты работай. Иди-ка сюда…

— Мне там делать нечего, — отозвался врач со «Скорой». — Моя работа — человека спасать, если надо. А для этого… Для этого я уже труповозку вызвал.

Майор выпрямился.

— Ты бы хоть убедился, жив ли он, мертв ли…

— Насколько он жив, я носом отсюда, с десяти метров прекрасно чую. — Врач с вызовом посмотрел на следователя. — Спасибо, что хоть на искусственном дыхании не настаиваете.

Майор пожал плечами.

— Что ж, брат, на нет ни сюда нет, ни туда нет. Да, насчет труповозки… Мешок герметичный пусть везут. И лед. Сухой, мокрый — какой у них там будет. Но побольше.

Врач усмехнулся.

— Я им уже объяснил, что к чему. Уж постараются, чтобы машину на год вперед не провонять.

— Мне, голубок, — майор, прищурившись, смотрел на врача, — очень глубоко наплевать, сколько и как их машина потом смердеть будет. Мне нужно, чтобы то, что сохранить в этой истории можно, было сохранено. — Он повернулся к участковому. — А ты проследи. Те еще работнички, сам видишь.

 

4

Это был Ромео — Валька, Валентин. Телешов понимал, что идет это против всех правил природы, логики и просто здравого смысла, но это был Ромео. Кольцо оказалось последней точкой, убедившей его. Кольцо на безымянном пальце правой руки. Ромео был единственным бомжем, носившим обручальное кольцо. Прочие гуляки, если когда и имели нечто подобное, то пропили в еще незапамятные времена. Но для него, Валентина-Ромео, оно было словно последним символическим звеном, связывавшим его с недавней женатой жизнью, которая кончилась очень быстро после того, как потерял вполне еще молодой и толковый инженер очередную копеечную работу, а жена, наоборот, нашла бывшему инженеру более качественную замену. Судиться и рядиться Валентин не стал, от претензий на свою часть жилплощади отказался, из дома после развода ушел и запил-забомжевал чуть ли не с первых дней. Дорожка протоптанная, проверенная и для многих последняя…

Насчет того, что случилось вчера с Ромео и как все было на самом деле — остается загадкой, да и вряд ли кому загадка эта окажется по зубам. Краюхину Сергей, может, и не поверил бы — тот был патентованный трепач и хвастун. Но Гамаш был мужик прямой и врать ни с того ни с сего, а тем более майору-убойщику, не стал бы.

Главным, однако, было не то, каким образом еще живое вчера человеческое тело сегодня превратилось в тошнотворное разложившееся нечто, лежавшее на асфальте и дожидавшееся труповозки. Главным было то, что школа — его, Телешова, школа — была в пяти минутах ходьбы от злополучной «зеленки». И, конечно, то, что видели Гамаш с Краюхиным. Телешов предпочел бы, чтобы речь шла о стае голодных волков. Но змеи — Сергей вздрогнул при самой этой мысли — змеи были фобией, которую он не мог контролировать. Даже фотография какого-нибудь безобидного ужа могла заставить его покрыться холодным потом. Постояв еще с минуту, он повернулся и снова зашагал в школу.

Подойдя вплотную к зданию, Сергей осмотрел двор, словно видел его впервые. Газоны, кусты, деревца туи, зеленые заборчики из сирени — работа по высшему разряду, просто загляденье. Но сегодня вся эта зеленая масса не радовала глаз, а смотрелась, скорее, угрожающе.

В школе Телешов направился вдоль по коридору, на ходу здороваясь с попадавшимися на пути учениками и преподавателями. Войдя в директорский предбанник, он, не останавливаясь, бросил секретарше Марине:

— Один? — и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь в кабинет.

Валерий Павлович оторвался от бумаг, которые листал с самым сосредоточенным видом.

— Сергей Михайлович? Что случилось? Вы по какому…

Сергей плотно закрыл за собой дверь и сел напротив директора.

— По делу, Валера. Давай без официоза.

Директор пожал плечами. В конце концов, всю жизнь они и были на «ты», во всяком случае, с самого первого курса герценовского института.

— Ну что ж, заезжих гостей и наших лоботрясов здесь нет, давай без официоза. Так что там у тебя, Сергей?

— У нас, Валера. Боюсь, что у нас.

Директор приподнял брови. Помолчал, внимательно разглядывая собеседника.

— Выкладывай.

Он слушал рассказ Телешова, не перебивая. Выслушав до конца, помолчал, зачем-то достал из стакана на столе карандаш, задумчиво повертел его в руке, поставил на место. И, вздохнув, посмотрел на собеседника:

— Сережа… Ответь мне, пожалуйста, на один вопрос. Только честно. Ты… снова в «развязке»?

Вопрос был не праздным. В последние годы Сергей действительно прилично выпивал, в школе, правда, всегда появляясь трезвым как стеклышко. Завязал он начисто лишь месяца четыре назад, когда врачи обнаружили у него болезнь, с которой, как считалось, покончено давно — туберкулез. С учениками работать ему, естественно, было нельзя, из преподавателей пришлось уйти, но директор по старой дружбе устроил на сторожевую работу — хоть какая-то приплата к временной пенсии. А набор медикаментов, который Сергею через день вливали в вену, в проспиртованную кровь вводить было бессмысленно.

Телешов тоже помолчал, не отводя взгляда. Потом спокойно произнес:

— Нет. Не в «развязке».

Директор встал и подошел к окну. Не поворачиваясь, он негромко сказал:

— Хорошо. Тогда объясни, чего ты от меня ждешь?

Этот простой вопрос, казалось, застал Сергея врасплох.

— Что я, по-твоему, в данном случае должен сделать? Созвать общее родительское собрание? — Валерий Павлович по-прежнему смотрел в окно. — Отменить занятия во вторую смену? Младшие классы на принудительные каникулы? Или вообще школу закрыть — как тебе такой вариант?

Он повернулся к Сергею. Тот по-прежнему молчал. Сейчас и ему самому собственный рассказ представлялся какой-то дурацкой вспышкой истерического страха. С другой стороны, он ведь действительно видел…

— Кстати, говоря, что ты сам-то видел? — словно читая его мысли, спросил директор.

— Я уже сказал. Труп.

— Труп. В наше развеселое время не столь уж редкая находка. В любом районе. А прочие ужасы? Это ведь все со слов пьянчужек местных, которым и без трупов чертики за каждым углом мерещатся.

Телешов пожал плечами.

— Один из них мужик вполне еще…

Валерий Павлович перебил его:

— Вчера был «вполне еще», сегодня «вполне уже». У них этот процесс происходит быстро. И, кроме всего прочего, ты не забыл, в каком городе мы с тобой живем? Как, то есть, город этот называется? Дели? Бангкок? Или хотя бы Ашхабад?

— К чему ты клонишь?

— Да к тому, что Питер это — понимаешь? Град Петров — на самой шестидесятой параллели! Какие здесь к чертовой бабуле змеи, да еще чуть ли не людоедской какой-то породы? Я здесь и ящерку, по-моему, ни разу не видел.

Директор махнул рукой.

— Конечно, неприятная история с этим твоим… как его? Ромео? Страшная история. Но я пока не вижу, каким таким боком она к нашей школе относится.

Сергей понимал, что старый его друг прав на все сто процентов. Но виденное и слышанное там, на «зеленке», все-таки не давало покоя. Бред, сказка, фантастика — но какая-то пугающая тайна во всем этом была. Ведь тело Ромео — а, главное, состояние, в котором оно находилось — галлюцинацией не было.

— Спорить трудно, Валера. Дай-то Бог, чтобы все одними страхами и кончилось. Но тогда другая просьба есть.

— Если без закрытия школы — валяй.

Еще будучи студентом биофака, Валера Авдеев проходил практику в Туркмении, вернувшись из которой взахлеб рассказывал о пустынях, степях, экзотических существах, населявших их — и более всего о руководителе практики, уже тогда известном и даже именитом герпетологе. Сейчас Сергей хотел, чтобы Валерий разыскал своего бывшего наставника и, если это удастся, поделился бы с Телешовым координатами спеца по рептилиям. Валерий Павлович вяло посопротивлялся, но потом все-таки сделал пару звонков, черкая что-то в блокноте, лежавшем на столе. Положив трубку, он набросал несколько цифр на отдельном листке и протянул Сергею.

— Вот. Как выяснилось, жив. Насколько здоров — не знаю, говорил я, как ты слышал, не с ним. Телефон только домашний, человек уже давно на пенсии. Звонить и рекомендовать тебя — уволь. Он и меня-то наверняка не помнит, а представлять ему по якобы важному делу то ли преподавателя литературы, то ли ночного сторожа… Так что уж, пожалуйста, без меня.

Директор усмехнулся.

— И буду рад, если все-таки дозвонишься. Старика потешишь, да и сам немножко в себя придешь.

 

5

Прежде, чем отправиться домой, Телешов все-таки решил еще раз заглянуть на «зеленку». Ни милицейских машин, ни «скорой помощи» уже не было. Выпивающий контингент исчез — видимо, в поисках бодрящего, чтобы залить чем-то стресс и во всех деталях обсудить происшедшее ЧП. Вездесущие бабушки, однако, еще стояли разрозненными группками, ахая, охая и перебивая одна другую. Участковый Костя был там же.

Сергей подошел ближе, на ходу кивнув участковому. Тот ответил молчаливым кивком. Тела уже не было.

— Ну и что же, товарищ старший лейтенант, увезли?

— Да ладно вам со «старшим лейтенантом», Сергей Михалыч, — буркнул участковый. Телешов улыбнулся: действительно, не так уж и давно сидел Костя Гриценко за партой в его классе.

— Ну ладно, Костя. Я из чистого уважения — ты ведь, как-никак, при исполнении. Так увезли?

— Увезли. Все сделали, как майор велел. — Участковый помолчал. — На части едва не развалился Ромео, когда в мешок укладывали…

— Так ты все-таки думаешь, что это был Ромео?

Костя посмотрел в сторону.

— Да это я так, по инерции. Все же хором: «Ромео, Ромео…» А трупом его называть… Я слово это не люблю.

— Все хором «Ромео», а ты сам как считаешь? Ромео это был или нет? Гамашу ты, скажем, поверил?

— Поверил, не поверил… Ну, допустим, поверил. В то поверил, что видели Ромео вчера…

— Я, например, его позавчера видел. И разговаривал даже.

— Ну вот. Видеть его видели. Одет труп… Одето тело было тоже, вроде, в его одежонку.

— На пальце обручальное кольцо было, Костя. Из бомжевой публики один Ромео с ним ходил.

Старлей кивнул.

— Я это тоже заметил. И вот, вроде бы, по всем этим признакам получается, что Ромео… Но и глазам своим, Сергей Михалыч, не верить я тоже не могу.

Он закурил и, не глядя на собеседника, продолжал:

— Я ведь кое-какие вещи тоже видел. По службе. При двух эксгумациях присутствовал. Зрелище — сами представляете. — Костя помолчал. — Но и те… свежее смотрелись. Чтобы за день такое с телом произошло — не верю, не понимаю.

Он ткнул большим пальцем куда-то за спину.

— Вон, майор-убойщик, он специалист. Вот пусть он этот кроссворд и решает.

Телешов вспомнил, о чем хотел спросить участкового.

— Слушай, Костя, а телефон майор никакой не оставил?

Участковый хмыкнул.

— Не то что оставил — в руку всунул самолично. Три номера целых — рабочий, сотовый и даже домашний. Приказал звонить сразу же, если что новое обнаружится.

— Озаботился всерьез… С чего? Кажется, не первого бомжа в морг повезли.

— Не первого. И не последнего, — сумрачно заметил участковый. — Но случай, сами согласитесь, совсем из ряда вон…

— Поделиться телефонами можешь?

Костя смутился:

— Извините, Сергей Михалыч, не могу, это дело служебное. Да вам-то зачем?

— Ну, это скоро выяснится, зачем или незачем. Ладно, тогда в случае чего я тебе позвоню, идет?

Костя оживился. Неловкость ситуации разрядилась сама собой.

— Это в любое время. Я серьезно, хоть ночью. И работа у меня такая, и для вас, сами понимаете… В общем, в любое время.

Они пожали друг другу руки, и Сергей направился в сторону дома. Он неторопливо шел по вымощенным дорожкам, стараясь как можно дальше держаться от тронутой желтизной разносортной травы, местами доходившей ему до пояса. Там и сям попадались вытоптанные вездесущими выпивохами полянки-«зеленки», детские площадки с качелями, горками и скамеечками. Дошколятская детвора с визгом развлекалась, катаясь с горок на кусках картона, молодые мамы читали книги с яркими обложками, выдававшими дамские детективы, старушки по двое — по трое толковали о чем-то своем. Все явно наслаждались теплым, почти летним солнышком.

И все-таки что-то было не так. Чего-то во всей этой идиллии не доставало. Внезапно Телешов понял.

Не было видно никакой живности. В такой погожий денек — да, собственно, и в любой другой — здесь обязательно крутилось бы несколько бродячих собак в поисках развлечений или еды, а поближе к домам сидели или прогуливались бы кошки. А сейчас — никого, ни одной четвероногой души. В глаза это не бросалось, но стоило лишь обратить на этот факт внимание, как все начинало приобретать иной, зловещий смысл.

Уже подходя к дому, Сергей увидел соседку. Она буквально тащила на поводке свою таксу. Бедняга упиралась всеми четырьмя лапами, тихо скулила и жалобно посматривала в сторону дома.