В течение нескольких недель после выходных, проведенных в захолустной гостинице, Ланг пребывал — и это его собственные слова, достаточно пошлые сами по себе и уж тем более в устах представителя литературного авангарда, — на седьмом небе. Он только и думал о том, как они с Саритой станут жить вместе, и даже повез ее смотреть апартаменты в новом роскошном доме на Мерикантовэген в Тэлё. Но Сарита чувствовала себя неловко, качала головой, и все закончилось косметическим ремонтом кухни и гостиной на Скарпшюттегатан. Пока велись работы, Ланг перебрался к Сарите и однажды ей заявил:
— Когда управятся на Скарпшюттегатан, мы можем сделать ремонт и здесь. Смотри, потолок уже обваливается, давай все перекрасим, тогда и комнаты будут выглядеть просторнее…
— Минуточку, — сказала Сарита, — мне кажется, ты кое-что забываешь.
— А в чем дело? — спросил Ланг. Он уже привык к резкой смене ее настроения и приступам отчужденности. — Ты хочешь напомнить мне, что это не моя квартира?
— Нет, я хочу напомнить тебе, что это не моя квартира, — сухо сказала Сарита. — На самом деле она принадлежит приятелю Марко.
— Так позвони ему и спроси разрешения, — не отставал Ланг. — Думаю, он будет только рад. Ведь его собственность станет дороже.
— Я не могу себе это позволить, — сказала Сарита.
— Ничего, — сказал Ланг. — Расходы я беру на себя.
— Я не могу себе это позволить! — повторила Сарита, и голос ее на этот раз был колючим, как битое стекло.
Первое лето Сариты и Ланга было солнечным и теплым. Позже Ланг вспоминал июнь и июль как долгие светлые месяцы: пыльные дни и ленивые разговоры, посещение бассейна и парка Боргбаккен вместе с Миро, бесконечные белые ночи с песочно-соленым запахом загорелой кожи и возбуждающими любовными стонами Сариты.
Однажды вечером Ланг пообещал встретить Сариту с Миро в парке Сибелиуса. Ланг немного опоздал, и, когда пришел, они уже были там. Миро играл в салки с каким-то мальчишкой в тени высоких деревьев, а Сарита, расположившись на зеленой скамье, читала «Дневник Бриджит Джонс». Солнечный свет касался ветвей берез и темных волос Сариты, в то лето украшенных спереди ярко-рыжей прядью. На ней были светлая рубашка с широким воротом, черные брюки и дорогие кроссовки из «Юнион Файв». Она так увлеклась чтением, что страшно испугалась, когда Ланг, подкравшись сзади, поцеловал ее в щеку. А потом у нее весь вечер было плохое настроение: в ответ на шутку Ланга, что она сидит в парке с «Бриджит Джонс», в то время как дома на ночном столике ее дожидаются романы Макьюэна, Оутс и Снельман, Сарита раздраженно ответила, что только лицемеры вроде него пытаются убедить весь свет, будто они слишком умны для того, чтобы иногда полистать что-нибудь легкое и развлекательное.
А потом был еще один вечер. Ланг, вернувшись в город после недельной командировки, решил пригласить Сариту в дорогой ресторан в центре города. За столиками рядом с ними сидели люди в сшитых на заказ костюмах и изящных платьях, а среди костюмов присутствовал один из самых известных министров финского правительства. И вдруг Сарита откинулась на спинку стула, задрала легкую блузку и показала Лангy крошечную серебряную серьгу, которой она украсила свой пупок, пока его не было. Ланг посмотрел на серьгу, на загорелый живот Сариты и краем глаза заметил, что министр за соседним столом тоже уставился на голый живот его возлюбленной глазами, круглыми от возбуждения.
А потом была еще ночь, когда Миро уехал к матери Сариты в Вирдоис, где у ее нового мужа Хейкки был летний домик, а Сарита с Лангом выпили три бутылки вина в баре Вестрахамнен и провели ночь в отремонтированной квартире Ланга. Когда они завалились в постель, Ланг вдруг вспомнил, как они в первый раз болтали ночь напролет и Сарита уснула у него на диване, а он смотрел на нее все утро и думал, сможет ли когда-нибудь прикоснуться к ней. Теперь она держала его возбужденный член в руке так, словно это был ее талисман, и казалось, для нее все было ясно с самой первой минуты их знакомства. Она тихо рассмеялась, и Ланг спросил:
— В чем дело? Что смешного?
— Как это нелепо, — сказала она. — Он пульсирует, он полон жизни, но все равно ему скоро конец.
— Что значит скоро? — спросил Ланг пьяным, печальным голосом и почувствовал, что эрекция его ослабевает. — Я не настолько стар, черт возьми.
— Я хочу сказать, в сравнении с вечностью, — ответила Сарита, но было уже поздно.
Ланг лег на другой бок, свернувшись калачиком, так что Сарите пришлось отпустить его член, и пробурчал:
— Избавь меня в дальнейшем от сравнений с вечностью. Терпеть не могу, когда ты такое говоришь. Меня это бесит!
Сарита села в постели и лизнула ухо Ланга.
— Вообще-то, Ланг, у тебя больше общего с котами, — сказала она. — Я ни за что не могу представить тебя с эрдельтерьером на поводке.
Ланг мгновенно смягчился, откинулся на спину, погладил ее грудь и спросил:
— А это плохо?
Сарита не ответила на его вопрос, она только сказала:
— Продолжай, не останавливайся.
— Разве плохо быть похожим на кота? — переспросил Ланг.
— Нет, — сказала Сарита, тяжело дыша, — это может быть даже… привлекательно.
Ланг посмотрел на Сариту, склонившуюся над ним в тусклом свете. Его захлестнуло чувство великой, головокружительной любви к жизни, и он вдруг ощутил необходимость исповедаться, быть предельно откровенным.
— Мужчина никогда не знает, где проходит эта граница, — сказал он, продолжая ласкать Сариту. — Вот только что он был сексуальным, или похожим на кота, или еще каким-нибудь необыкновенным, и вдруг оказывается, что он уже перешагнул черту и превратился в развратного старика. Нелегко найти в себе силы оставаться самим собой, и чем старше становишься, тем тяжелее это дается.
Сарита ответила не сразу. Она снова положила руку на его член, который постепенно возвращался к жизни, словно позабыв о том, что он смертен, и наконец сказала:
— Глупенький, глупенький Ланг. Мой глупенький, глупенький Ланг.
В конце июля того же года я уехал из нашего с Габи домика в шхерах Экенеса и вернулся в город: у меня была назначена встреча с издателем, а кроме того, я собирался отредактировать немецкий перевод моего очерка, посвященного описанию жизни городских пригородов в современной финской литературе. Вечером второго дня я случайно повстречал Ланга и Сариту возле теннисных кортов в Эдесвикене. Это был единственный раз, когда я видел их вместе за все время их отношений. На Ланге были солнцезащитные очки в тонкой золотой оправе, седеющие волосы зачесаны назад и намазаны гелем — так он обычно менял свою внешность, когда не хотел, чтобы его узнавали. Выглядел он даже слишком хорошо. Увидев его таким загорелым и подтянутым, я не мог не вспомнить, какой у него был скверный вид, когда он гостил у нас ровно два года назад: ввалившиеся глаза, тучное тело, черные сигарильо одна за другой, привычка смотреть на часы каждые десять минут и каждый час ловить новости на нашем старом транзисторном приемнике.
Мы зашли выпить пива, если мне не изменяет память, в маленькую забегаловку, где столики и стулья были выставлены прямо на пыльную Мекелингатан. Мы с Лангом не виделись больше года, но говорили о вещах самых что ни на есть будничных: о бадминтоне, о книгах наших коллег, которые должны были выйти осенью, и дальше в том же духе. Сарита больше помалкивала, но слушала наш разговор внимательно. В одном из писем, что Ланг прислал мне из тюрьмы, он признавался — наверняка с кривой усмешкой, — что вечером того же дня рассказал Сарите обо мне, о нашей долгой дружбе, о моих отношениях с Эстеллой, и охарактеризовал меня как «порядочного человека и хорошего друга, который одновременно представляет собой посредственность, склонную завидовать истинным талантам».
Мы допивали уже по третьей, последней бутылке пива, когда Сарита извинилась и покинула столик в поисках дамской уборной. Когда мы остались одни, Ланг не удержался от вопроса: «Как она тебе?» — и проводил ее многозначительным взглядом. Я одобрительно кивнул. Вдруг Ланг серьезно посмотрел на меня и сказал:
— Я всегда чувствовал себя обделенным в том, что касается любви. То немногое, что имел, я еще в молодости растратил на Анни и Юхана. По крайней мере, так мне казалось до недавнего времени. — Потом он меланхолично улыбнулся и спросил: — Сыграем в цитаты?
— Давай, — сказал я. Еще со школьной скамьи мы с Лангом любили озадачить друг друга малоизвестными литературными цитатами, и я, разумеется, почти всегда проигрывал.
— I wouldn’t want my youth back, — по-английски с расстановкой начал Ланг. — Not with the fire in me now.
— Haven’t got the faintest, - тоже по-английски ответил я после секундного размышления.
— Беккет, — самодовольно сказал Ланг. — Читай классику, Конни. Это развивает.
Второй вторник августа выдался невыносимо жарким и душным. По графику Ланг должен был записывать первый в новом сезоне выпуск своей передачи, а потом лететь в Куопио, чтобы принять участие в футбольном матче знаменитостей вместе с бывшим певцом и барменом Векку, актером Суосало, писателями Хотакайненом и Райтгилой, ведущим программы новостей Линдом и другими известными людьми. Ланг собирался задержаться в Куопио до воскресенья, однако прямо перед началом записи, спускаясь бегом по лестнице, чтобы купить в кафетерии сандвич, он сильно подвернул ногу. Запись перенесли на час, но, после того как был вызван врач, наложена повязка и принято болеутоляющее, Ланг отыграл свое шоу, практически не отклоняясь от заданного формата — пришлось только обойтись без заключительного монолога.
Как только Ланг повредил ногу, он сразу же связался с организаторами футбольного матча и сообщил о форсмажорных обстоятельствах. Потом он решил удивить Сариту. Миро еще не вернулся от бабушки, и Ланг вообразил себе романтический ужин при свечах, изысканные блюда и бутыль хорошего красного вина. Когда съемка закончилась, он доковылял до подземной парковки, выехал из Эстра-Бёле и направился через Тэлё в центр города. В «Стокманне» он купил еду и вино, доехал до Бергхэля, припарковал свою «селику» на Осторьет и дохромал два квартала до дома Сариты. Когда лифт с грохотом поехал наверх, Ланг услышал громкие голоса. Он с сочувствием подумал о молодой паре на четвертом этаже — она с младенцем, он с любовницей — и с удовольствием представил себе, как сейчас расслабится с бокалом вина, вместо того чтобы носиться взад-вперед по футбольному полю. Но, продолжая подниматься на лифте, он понял, что на четвертом этаже тихо, и чем выше он поднимался, тем отчетливее становились голоса. И лишь после того, как он вышел из лифта и поставил тяжелые сумки с покупками на пол, чтобы достать ключи, до него дошло: шум доносится из квартиры Сариты. Ланг замер. Звуки эти неприлично усиливались голыми стенами лестничной клетки. Они отдавались эхом у него в голове, и жизнь его тоже вдруг зазвучала пустым и гулким эхом, словно Ланг всегда жил на дне колодка, но только что впервые осознал это. Он почувствовал, как его обостренное, обнаженное и полностью парализованное сознание, покинув собственное тело, прислушивается к удивительному многоголосию. «Да! Да! — задыхалась Сарита, но в следующее мгновение уже стонала, моля о пощаде и приказывая одновременно: — Нет!.. Нет!.. Прекрати! Не так! Не так!» Мужской голос тем временем ворчал, выл, а иногда даже бормотал короткие фразы, смысл которых ускользал от Ланга, обращенного дикими воплями Сариты в соляной столп. И вдруг Ланг почувствовал, что у него эрекция, что он невероятно возбудился, и, как сказал он позже, описывая мне этот вечер, наверное, самым унизительным было именно то, что их голоса, глухие удары о стену и скрип кровати не только оскорбили, но и возбудили его. Ланг не смог удержаться от обычной для него попытки проанализировать ситуацию со стороны: он предположил, что, возможно, его глаза, так же, как и глаза многих людей, уже утомлены и пресыщены обилием обнаженной молодой плоти, которая последнее время с такой готовностью выставляет себя напоказ, и единственное, что еще способно по-настоящему искушать и завораживать, так это возможность слышать, как другие занимаются любовью, и не видеть этого.
В конце концов Ланг вышел из ступора, поскольку буря за дверью никак не утихала. Глухие удары участились, а крики восторга и жалобные стоны Сариты слились в непрерывное бормотание, словно она не помнила себя и уже близился оргазм. Услышав это, Ланг пришел в бешенство. «Какого дьявола! Черт возьми!» — шипел он сквозь стиснутые зубы, пока доставал ключ и вставлял его в замок, но, когда он отпер дверь и дернул ее, она оказалась закрыта изнутри на цепочку и приотворилась лишь сантиметров на десять. Встретив неожиданное препятствие, Ланг выронил ключ, и дверь с грохотом захлопнулась. В квартире воцарилась тишина. Тихо стало и на лестничной площадке. Ланг заметил теплый солнечный свет, который падал на лестницу через стеклянные двери балкона. Прислушался к отдаленному гулу машин на Хельсингегатан. Он не понимал, зачем они закрыли дверь на цепочку, если Миро еще не вернулся, а Сарита знала, что Ланг улетел дневным рейсом в Куопио. Он стиснул ключ в потной руке, снова отпер дверь, приоткрыл ее, насколько смог, и закричал в гневе и отчаянии: «Чем, черт возьми, ты там занимаешься, Сарита! Открой дверь! Открой дверь сейчас же!» У него не было никаких сомнений относительно личности мужчины в квартире, он сразу догадался, кто это, он догадывался об этом с самого начала их отношений и теперь, будучи поставлен перед фактом, вспомнил все подозрения, которые мучили его в прошлом году. Из квартиры не доносилось ни звука. «Открой дверь, черт возьми, нам надо поговорить! — отчаянно кричал Ланг. — Открой дверь!»
Вскорости к двери подошел крепкий коротко стриженный мужчина среднего роста. Ланг сразу узнал это лицо и острый взгляд, хотя теперь у него была другая прическа. Марко небрежно повязал на бедрах махровое полотенце, которое весьма недвусмысленно торчало спереди.
— Чего тебе надо, Ланг? — грозно спросил Марко.
Ланг разглядел странные, витые татуировки на его сильных руках.
— Я хочу поговорить с Саритой, — сказал он.
Марко прислонился к стене рядом с дверью и скрестил руки на груди. Он смотрел на Ланга с презрением, но молчал. Из спальни доносились тихие всхлипывания.
— Дай мне поговорить с ней, — повторил Ланг. — Дай мне поговорить с ней, черт возьми, я же слышу, что она плачет!
— Не валяй дурака, Ланг, — сказал Марко. — Ничего теперь не поделаешь. Ты же должен был находиться в Куопио. Сегодня ты здесь лишний.
— Открой дверь! — крикнул Ланг. — Открой дверь, сукин ты сын!
— Ты и правда хочешь, чтобы я открыл дверь и отделал тебя так, что ты несколько недель не сможешь появиться на телевидении? — спокойно поинтересовался Марко. — Ты этого хочешь?
Не говоря ни слова, они уставились друг на друга через дверной проем. Ланга охватил страх, и он отвел взгляд.
— Уходи, Ланг, — сказал Марко и захлопнул дверь. Услышав шаги за дверью, Ланг понял, что Марко вернулся в спальню.
Ланг оставил пакеты с едой и вином возле двери и вышел из подъезда на улицу. Был теплый летний вечер, и по дороге домой Ланг миновал десятки кафе под открытым небом с шумной и беспечной публикой. Он проходил мимо пьяниц и молодых, приятно пахнущих людей с милыми лицами. Шел он медленно и неуклюже, как будто вдруг стал много старше. Он прихрамывал на больную ногу, но боли не чувствовал. Так он дохромал через весь город от Хельсингегатан до Скарпшюттегатан, чтобы оказаться в своей только что отремонтированной квартире, где еще пахло свежим деревом и краской.