Глава 1
1
Шесть месяцев спустя Себастьян получил записку от Джо.
«Отель «Сент-Джордж» Сохо.
Дорогой Себастьян, я в Англии проездом на несколько дней. Очень хотелось бы повидаться.
Твоя Джо».
Себастьян читал и перечитывал коротенькую записку. Он находился в краткосрочном отпуске в доме матери, так что получил ее без задержки. Он чувствовал, как глаза матери наблюдают за ним через стол, и в очередной раз восхитился ее материнской интуицией. Она читает в его непроницаемом лице так же легко, как он читает эту записку.
Она заговорила самым обычным тоном:
— Еще мармеладу, дорогой?
— Нет, спасибо, мама. — Он сначала ответил на высказанный, а потом на невысказанный вопрос. — Это от Джо.
— Джо, — повторила миссис Левин. Ее голос ничего не выражал.
— Она в Лондоне.
Пауза.
— Понятно, — сказала миссис Левин. Опять ее голос ничего не выражал. Но Себастьян понял всю бурю ее чувств. Как будто бы она прокричала: «Сыночек, сыночек! Только ты начал ее забывать! Зачем она вернулась? Почему не оставит тебя в покое? Эта девушка, которой нечего делать среди нас и нашей расы! Которая никогда не станет тебе хорошей женой!»
Себастьян поднялся.
— Думаю, мне следует зайти к ней.
Мать ответила тем же голосом:
— Зайди, конечно.
Больше они не говорили. Они понимали друг друга и уважали чужое мнение.
Вышагивая по улице, Себастьян вдруг сообразил, что Джо не дала никакой подсказки, звать ли ее мисс Уэйт или мадам Ламарр. Не важно, конечно, но из-за таких глупых мелочей чувствуешь себя ужасно неловко. Придется спрашивать либо так, либо этак. До чего это похоже на Джо — пренебречь таким важным пунктом!
Однако никакой неловкости не случилось, потому что первой, кого он увидел во вращающихся дверях отеля, была Джо. Она приветствовала его возгласом удивления:
— Себастьян! Я и подумать не могла, что ты так скоро получишь мое письмо!
И она повела его в дальний угол вестибюля.
Первым его впечатлением было то, что она изменилась — так сильно, что стала почти чужой. Отчасти из-за одежды, решил Себастьян. Ультра-французский наряд. Спокойный, темный, неброский, но явно не английский. На лице косметика. Его молочная бледность искусно подправлена, губы накрашены, что-то она сделала с уголками глаз.
Он подумал: «Незнакомая — и все же это она! Та же самая Джо, только она проделала большой путь — ушла так далеко, что до нее не дотянуться».
Но разговор шел довольно легко, хотя каждый словно выставил вперед невидимые щупальца, проверяя разделяющее их пространство. И вдруг это расстояние само собой исчезло, элегантная парижанка превратилась в Джо.
Они заговорили о Верноне. Он не писал никому из них.
— Он на Солсберийской равнине, под Уилтсбери. В любую минуту их могут отправить во Францию.
— Так Нелл все-таки вышла за него замуж! Себастьян, я довольно свирепо относилась к Нелл. Я не думала, что у нее хватит духу. Если бы не война, это и не проявилось бы. Не правда ли, эта война — замечательная вещь? Я имею в виду то, что она делает с людьми.
Себастьян сухо ответил, что эта война — как любая другая война.
— Нет-нет, вот тут ты не прав. После нее мир станет другим. Люди увидят то, чего не замечали раньше. Всю жестокость и бессмысленность войны. И они постановят, что такое никогда не должно повториться.
Лицо ее горело экстазом. Себастьян почувствовал, что война, что называется, «заразила» ее. Война всех заразила, они с Джейн уже обсуждали и немало сожалели об этом. Его тошнит от газетной трескотни: «Война делает героев», «Война до победного конца», «Битва за демократию». На деле война как была, так и осталась кровавым бизнесом. Не пора ли об этом сказать открыто?
Джо с ним не соглашалась. Она утверждала, что трескучие фразы неизбежны, что это неотъемлемая принадлежность войны. Так Мать-Природа дает людям возможность укрыться от суровых фактов за стеной лжи и иллюзий.
Себастьян сказал:
— Я не настаиваю, но, по-моему, война обернется дьявольским уроном для нации.
Он был слегка подавлен яростным энтузиазмом Джо. Но для нее это характерно.
Она всегда раскаляется докрасна. Никогда нельзя было предугадать, в каком лагере она окажется. С таким же успехом она могла быть пацифисткой и с жаром приняла бы мученичество. Она накинулась на Себастьяна с обвинениями.
— Ты не согласен! Ты считаешь, что все повторяется!
— Войны были всегда, и они ничего не меняли.
— Да, но сейчас совсем другая война.
Он не мог сдержать улыбки.
— Дорогая моя Джо, когда дело касается лично нас, то всегда все другое.
— О! Ты меня выводишь из себя! Такие, как ты… — Она остановилась.
— Да? — подбодрил ее Себастьян. — Такие, как я…
— Раньше ты таким не был. У тебя были идеи. А теперь…
— А теперь я погряз в деньгах. Я капиталист. Всем известно, какие капиталисты жадины.
— Не дури. Но все равно деньги душат людей.
— Да, отчасти это верно. Но все зависит от человека. Я согласен, что нищета благословенна. Выражаясь литературно, она — как навоз для сада. Но глупо говорить, что из-за своих денег я не могу прогнозировать будущее, тем более в том аспекте, как война отразится на государстве. Именно то, что у меня есть деньги, и дает мне возможность судить. Деньги и война накрепко связаны.
— Да, ты все меряешь деньгами, потому и говоришь, что войны будут всегда.
— Ничего подобного я не говорил. Я думаю, что войны будут упразднены. Лет через двести.
— Ага, признаешь, что наши идеалы чище твоих?
— С идеалами это никак не связано. Это скорее вопрос транспорта. Развитие коммерческих перелетов свяжет все страны воедино. Например, воздушный караван через Сахару по средам и субботам — как тебе? Это будет революция в торговле. Мир станет меньше. Со временем он превратится в единый народ, включающий отдельные страны. По времени пути он сократится до масштабов одной страны. Так называемое всемирное братство будет достигнуто не благодаря прекрасным идеям, а просто из соображений здравого смысла.
— О, Себастьян!
— Я тебя раздражаю, Джо, дорогая. Извини.
— Ты ни во что не веришь.
— Ну нет, это ты у нас атеистка. Хотя это слово вышло из моды. Мы теперь говорим, что верим в Нечто! Лично меня вполне устраивает Иегова. Но я тебя понял, и ты не права. Я верю в красоту, в творчество, в музыку Вернона. Я не вижу, как можно защитить их экономически, но я уверен, что это самое важное, что есть на свете. Иногда я даже готов потратить на них деньги. Представляешь, что это значит для еврея!
Джо невольно засмеялась.
— Себастьян, скажи честно, что такое «Принцесса в башне»?
— О, это что-то вроде разминки для гиганта: спектакль неубедительный, но масштаб грандиозный, не похожий ни на что.
— Думаешь, со временем…
— Уверен. Абсолютно уверен. Если только его не убьют на этой проклятой войне.
Джо поежилась.
— Это ужасно. Я работала в госпитале в Париже. Это надо видеть.
— Могу понять. Если его покалечат, это не конец, не то, что скрипач без руки. Нет, тело его они могут изуродовать, лишь бы он сохранил голову. Может, звучит жестоко, но ты меня понимаешь.
— Да. Но иногда… даже тогда… — Она оборвала себя и совсем другим голосом сказала: — Себастьян, я вышла замуж.
Если в нем что-то дрогнуло, этого нельзя было заметить.
— Вот как? Ламарр развелся?
— Нет. Я ушла от него. Он чудовище.
— Могу себе представить.
— Я ни о чем не жалею. Каждый должен жить своей жизнью, обретать опыт. Нечего шарахаться от жизни. Этого не могут понять такие, как тетя Майра. Я не поеду к ним в Бирмингем. Я ни о чем не жалею и не раскаиваюсь.
Она с вызовом посмотрела на него, и он мыслями унесся в лес в Эбботс-Пьюисентс. Она все такая же. Заблуждается, бунтует, восхищается. Следовало ожидать от нее чего-нибудь в этом роде. Он мягко сказал:
— Мне только жаль, что тебе пришлось страдать. Ведь ты страдала?
— Ужасно. Но теперь я нашла настоящую жизнь. В госпитале был один парень, тяжелораненый. Ему давали морфий. Он вылечился, хотя работать, конечно, не может. Но морфий — он к нему пристрастился. Вот почему мы поженились. Две недели назад. Будем бороться вместе.
Себастьян лишился дара речи. Джо верна себе. Но почему, во имя всего святого, она не может довольствоваться хотя бы физической немощью?! Морфинист. Кошмар!
Его пронзила острая боль. Последняя надежда рухнула. Их пути идут в разных направлениях: Джо со своими заблудшими созданиями — и он на крутом подъеме. Его, правда, могут убить на войне, но он почему-то думал, что не убьют. Даже не ранят серьезно. В нем жила странная убежденность, что все это его благополучно минует, возможно, он получит медаль; вернется к своим спектаклям, переделает их и возродит; станет знаменитым в том мире, где не прощают неудач. И чем выше он будет подниматься, тем больше отдалится от Джо.
«Всегда найдется женщина, готовая вытащить тебя из пропасти, — с горечью подумал он, — но никто не составит тебе компанию на вершине горы. Так и останешься там в гордом одиночестве».
Он не знал, что сказать Джо. Не стоит огорчать бедного ребенка. Упавшим голосом он спросил:
— Как теперь твоя фамилия?
— Вальньер. Надо будет тебе как-нибудь встретиться с Франсуа. Я приехала уладить здесь кое-какие формальности. Мой отец умер месяц назад.
Себастьян кивнул. Он слышал о смерти майора Уэйта.
Джо продолжала:
— Я хочу повидать Джейн. И еще Вернона с Нелл.
Договорились, что завтра он отвезет ее в Уилтсбери.
2
Нелл и Вернон снимали комнаты в маленьком домике в километре от Уилтсбери. Вернон, загорелый и оживленный, кинулся обнимать Джо.
Они зашли в комнату, где стол был накрыт для ланча — отварная баранина и соус с каперсами.
— Вернон, ты отлично выглядишь, правда, Нелл?
— Ему идет форма, — застенчиво сказала Нелл.
Как она изменилась, подумал Себастьян. Он не видел ее после замужества. Для него она всегда была представительницей класса хорошеньких девушек определенного склада. Сейчас он увидел ее индивидуально — настоящую Нелл, освободившуюся от кокона.
Она как будто светилась. Стала спокойнее и одновременно живее. Молодые были счастливы, это было видно каждому. Они редко переглядывались, но когда это случалось, то вы это чувствовали — будто что-то пролетало между ними, еле уловимое, но несомненное.
Ланч проходил весело. Вспоминали Эбботс-Пьюисентс.
— И вот мы опять собрались вместе, все четверо, — сказала Джо.
Теплая волна окатила Нелл. Джо включила и ее, она сказала «четверо». Нелл помнила, как Вернон говорил: «Нас было трое», — и как ее ранили эти слова. Но все прошло. Теперь она — одна из них. Вот еще одна награда. Жизнь, казалось, полна наград.
Нелл была неимоверно счастлива. А ведь могло случиться так, что она не знала бы такого счастья — если бы вышла замуж за Джорджа. Как она могла быть такой глупой, не понимать, что ей нужен только Вернон, все остальное не важно? Они необыкновенно счастливы. Как прав был Вернон, когда говорил, что бедность не имеет значения!
Она не одна такая — множество девушек, бросив все, выходят замуж за любимого, даже если он очень беден. После войны этого уже не будет. В глубине души таится страх, который глушишь в себе, единственное, что позволяешь сказать, — это: «Что бы впредь ни случилось, у нас было время, когда мы были счастливы».
Она думала: «Мир меняется. Все теперь становится иным. И таким останется. Назад ничего не вернуть…»
Она бросила взгляд на Джо. Джо тоже странно изменилась. Что у нее там было с этим ужасным Ламарром? Нет, лучше не думать об этом. Теперь все это не имеет значения.
Джо была с ней очень мила, в отличие от прошлого, когда Нелл становилось неуютно от чувства, что Джо ее презирает. Может быть, у нее были к тому основания. Она ведь всегда была трусихой.
Война — это, конечно, ужасно, но она все упрощает. Например, ее мама почти сразу же к ним примчалась. Она, конечно, была разочарована, что не удался брак с Джорджем (бедняжка Джордж, он действительно душка, а она так скверно с ним обошлась), но у миссис Верикер хватило здравого ума вести себя вполне благожелательно.
— Уж эти военные свадьбы! — говорила она, слегка пожимая плечами. — Бедные дети, их нельзя винить. Неразумно, конечно, — но что разумно в наше время? — Миссис Верикер понадобилось все ее мастерство и изворотливость, чтобы ладить с кредиторами, и ей это удавалось. Некоторые из них даже сочувствовали ей.
Если они с Верноном недолюбливали друг друга, то весьма похвально это скрывали. Да и виделись они только раз — сразу после венчания. Так что все вышло очень просто. Да и вообще — если у тебя есть мужество, все просто. В этом и состоит главный секрет жизни. Так размышляла Нелл, но потом, словно проснувшись, подключилась к беседе.
Говорил Себастьян.
— Когда мы вернемся в город, то поедем навестить Джейн. Я сто лет ее не видел. А ты, Вернон?
Вернон покачал головой.
— Я тоже.
Он старался говорить непринужденно, но ему это не очень удавалось.
Нелл сказала:
— Она очень мила, но с ней трудно, вы согласны? Никогда не знаешь, что она думает.
— Она умеет приводить в замешательство, — добавил Себастьян.
— Она ангел! — с горячностью возразила Джо.
Нелл смотрела на Вернона и думала: «Скажи хоть что-нибудь… Я боюсь Джейн. Она дьявол».
— Может, она уехала, — сказал Себастьян, — в Россию, или в Тимбукту, или в Мозамбик. Джейн приучила нас ничему не удивляться.
— Когда ты ее последний раз видел? — спросила Джо.
— Недели три назад.
— Всего-то? Я уж и вправду подумала — сто лет.
— Мне так показалось, — сказал Себастьян.
Они поговорили о госпитале в Париже, где работала Джо, потом о Майре и дяде Сидни. Майра чувствует себя хорошо, два раза в неделю орудует шваброй и к тому же дежурит в воинской столовой. Дядя Сидни преуспевает на новом поприще — производстве взрывчатых веществ.
— Он своевременно переключился, — одобрительно заметил Себастьян.
— Война протянется года три, а то и больше.
Все заспорили. Хотя пора оптимизма — «какие-то полгода» — прошла, но три года казались слишком мрачной перспективой. Себастьян говорил про взрывчатые вещества, про положение в России, снабжение, подлодки. Он был настолько убежден в своей правоте, что впадал в излишнюю категоричность.
В пять часов Себастьян и Джо уселись в машину и уехали в Лондон. Вернон и Нелл, стоя на дороге, махали им вслед.
— Вот и все. — Нелл взяла Вернона под руку. — Я рада, что сегодня тебе удалось освободиться. Было бы очень жаль, если бы Джо тебя не застала.
— Как тебе показалось, она изменилась?
— Немного. А ты как думаешь?
Они шли вдоль дороги, потом свернули в переулок.
— Да, — вздохнул Вернон. — Это было неизбежно.
— Я рада, что она вышла замуж. Прекрасный поступок, правда?
— У Джо всегда было доброе сердце, благослови ее Бог.
Он говорил как-то отстраненно. Она взглянула на него и вдруг поняла, что он сегодня вообще был молчалив. Говорили в основном другие.
— Как я рада, что они приехали, — повторила она.
Вернон не ответил. Она сжала его руку и ощутила ответное пожатие. Но он молчал.
Стемнело, в воздухе похолодало, но они все бродили и бродили не разговаривая. Они и раньше так гуляли — молча, счастливые. Но сейчас молчание было другим. В нем чувствовалась тяжесть и угроза. И Нелл поняла.
— Вернон! Вас отправляют…
Он крепче сжал ее руку и не ответил.
— Вернон… когда?
— В следующий четверг.
— О! — Она остановилась. Ее охватила слабость. Началось. Она знала, что их отправят, но не думала о том, как это переживет.
— Нелл, Нелл. Ну пожалуйста. Все будет хорошо. Я знаю. Меня не убьют. Не могут, раз ты меня так любишь и мы так счастливы. Некоторые ребята чувствуют, что там им придет конец, но я уверен, что выживу. Я хочу, чтобы и ты так чувствовала.
Она замерла. Вот что такое война. Она вынимает у тебя сердце из груди, высасывает кровь из вен. Нелл с рыданием повисла на нем. Он ее обнял.
— Все будет хорошо. Нелл. Мы же знали, что скоро отправка. И я очень хочу пойти, мне только жаль покидать тебя. Ты же не хочешь, чтобы я всю войну просидел в Англии и стерег какой-нибудь мост? У меня будут увольнения, мы будем их очень весело проводить. У нас будет много денег, мы будем сорить ими. Нелл дорогая, я знаю, что со мной ничего не случится, раз ты меня любишь.
— Не случится, Бог не может быть так жесток.
Но у нее мелькнула мысль, что Бог допускает много жестокостей.
И, сдержав слезы, она храбро сказала:
— Все будет хорошо, дорогой. Я тоже в этом уверена.
— А даже… даже если что-то случится, ты будешь помнить, как у нас было прекрасно. Ведь ты была счастлива, дорогая?
Она потянулась к нему губами. Обнявшись, они стояли в полузабытьи. Над ними нависла тень первой разлуки.
3
Домой они вернулись, весело болтая. Только раз Вернон коснулся темы будущего:
— Нелл, когда я уеду, ты вернешься к матери или как?
— Нет, останусь здесь. В Уилтсбери есть чем заняться: госпиталь, воинская столовая.
— Да, но я не хочу, чтобы ты работала. Может, тебе лучше перебраться в Лондон? Там театры и все такое.
— Нет, Вернон, я должна что-то делать — работать.
— Ну, если хочешь работать, свяжи мне носки. Терпеть не могу этих сиделок в госпиталях. Понимаю, что они необходимы, но мне это не по душе. Может, все-таки поедешь в Бирмингем?
Нелл решительно сказала, что не хочет ехать в Бирмингем.
А настоящее прощание прошло куда легче. Вернон поцеловал ее почти небрежно.
— Ну что ж, пока. Не унывай. Все будет хорошо. Я буду писать как можно чаще, хотя военным мало что разрешается рассказывать. Береги себя, Нелл, дорогая.
Одно неудержимое объятие — и он почти оттолкнул ее от себя.
Он ушел.
Она подумала: «Сегодня мне ни за что не заснуть…»
Но она заснула. Тяжелым, глубоким сном. Как в яму провалилась. Настороженный сон, полный страшных предчувствий, постепенно перешел в забытье.
Проснулась с острой болью в груди. Вернон ушел на войну. Надо найти себе работу.
Глава 2
1
Нелл пошла к начальнице Красного Креста миссис Кертис. Та была приветлива и любезна. Она наслаждалась своей значительностью и считала себя прирожденным организатором — а зря. Зато все в один голос говорили, какие у нее прекрасные манеры. Она милостиво посмотрела на Нелл.
— Значит, вы миссис… посмотрим… Дейр! У вас есть карточка добровольца и свидетельство сиделки?
— Да.
— Но вы не приписаны ни к какому отделу?
Они обсудили статус Нелл.
— Посмотрим, что мы можем для вас сделать, — сказала миссис Кертис. — В госпитале штат сейчас заполнен, но у них люди то и дело выбывают. Когда пришел первый конвой, через день уволились семнадцать человек, женщин определенного возраста. Им не нравилось, как медсестры с ними разговаривают. Я тоже считаю, что сестры бывают грубоваты. Не любят они Красный Крест. Чувство соперничества. А те женщины были о себе высокого мнения и не любили, чтобы им указывали. Вы не так чувствительны, миссис Дейр?
Нелл сказала, что она не возражает против указаний.
— Вот это правильный настрой, — одобрила миссис Кертис. — Лично я смотрю на это с точки зрения дисциплины. Где бы мы были без дисциплины?
У Нелл мелькнула мысль, что сама-то миссис Кертис не подчиняется никакой дисциплине, ей проще. Но Нелл продолжала стоять, глядя на нее и почтительно внимая.
— Я внесу ваше имя в список резерва, — продолжала миссис Кертис. — А пока походите в амбулаторию при городской больнице два раза в неделю, получите некоторый опыт. Там не хватает рабочих рук, и они охотно принимают нашу помощь. Будете ходить с участковой медсестрой вместе с… кажется, мисс Карднер, минутку, — она заглянула в список, — да, мисс Карднер, по четвергам и пятницам. Форму получили? Ну тогда все.
Мэри Карднер оказалась приятной пухленькой девчушкой, дочерью мясника на пенсии. Она была очень приветлива, объяснила Нелл, что их дни — среда и суббота, а не четверг и пятница, но «старуха Кертис вечно все путает», что участковая медсестра душечка и никогда на тебя не наскакивает, а вот старшая сестра Маргарет в больнице — просто кошмар!
В ближайшую среду Нелл делала свой первый обход с участковой сестрой — маленькой суетливой женщиной, перегруженной работой. В конце дня она похлопала Нелл по плечу:
— У вас есть голова на плечах, я очень рада. А то иногда приходят такие девицы, просто придурочные. А корчат из себя таких важных дам, не поверите — я не о происхождении говорю. Простые полуграмотные девахи, которые считают, что наша работа — это взбивать подушки да кормить больных виноградом. Вы мигом сами все поймете.
Подбодренная этими словами, Нелл без особого трепета пришла в назначенное время в амбулаторию. Высокая, мужеподобная старшая сестра встретила ее недобрым взглядом.
— Еще одна начинающая явилась, — буркнула она. — Вас прислала миссис Кертис? Меня уже тошнит от этой особы. Легче самой сделать, чем научить ее глупых девиц, которые уверены, что все знают.
— Извините, — кротко сказала Нелл.
— Получат пару свидетельств, прослушают десяток лекций и думают, что все в порядке, — желчно сказала сестра Маргарет. — Ко мне обращайтесь только когда невмоготу.
Состав пациентов был обычный: у юноши ноги покрыты язвами; ребенок ошпарил ногу кипятком; у девушки в пальце обломок иглы; пациенты с «больными ушами», «больными ногами», «больными руками».
Сестра Маргарет резко сказала:
— Умеете спринцевать ухо? Нет, конечно. Смотрите.
Нелл посмотрела.
— В следующий раз будете делать сами. Снимите повязку с пальца у того паренька, и пусть парит в горячем растворе борной кислоты, пока я подготовлюсь.
Нелл действовала нервно и неуклюже, присутствие сестры Маргарет парализовало ее. Минуты не прошло, как та уже стояла рядом.
— Мы не можем возиться с этим целый день. Пустите, я сама. У вас руки не тем концом вставлены. Отмочите бинты на ногах у ребенка. Теплой водой.
Нелл принесла таз с теплой водой и поставила на пол. Крошке было не больше трех лет. Ожог был серьезный, бинты прилипли к тонким ножкам. Нелл отмывала и снимала бинты очень осторожно, но ребенок закричал от страха и боли, и Нелл потерпела полное поражение.
Она вдруг почувствовала слабость и тошноту. Ей не справиться с этой задачей, она просто не в силах. Она отодвинулась и тут поймала на себе взгляд сестры Маргарет — та светилась злорадством.
«Я знала, что ты не выдержишь», — говорил ее взгляд.
Это заставило Нелл собраться. Она наклонила голову, сжала зубы и продолжила работу, стараясь не слушать воплей ребенка. Закончила и встала — бледная и дрожащая.
Сестра Маргарет была разочарована.
— А, сделали, — сказала она и обратилась к матери девочки: — В другой раз будьте внимательнее, миссис Сомерс, не давайте ребенку опрокидывать чайник.
Миссис Сомерс пожаловалась, что не может сразу за всем уследить.
Потом Нелл было приказано наложить повязку на нарывающий палец, потом помочь, когда сестра делала укол в изъязвленную ногу, потом она стояла возле молодого врача, который извлекал иголку из пальца девушки. Девушка дернулась, и он прикрикнул на нее:
— Сиди тихо, неужели не можешь?!
«Эту сторону жизни никто не видит, — подумала Нелл. — Мы привыкли к тактичным, внимательным докторам».
— Боюсь, будет немного больно. Потерпите, пожалуйста.
Молодой врач выдернул пару зубов, бросив их прямо на пол, потом взялся лечить руку, раздавленную в аварии.
Не то чтобы ему не хватало профессионализма. Не хватало такта, которого Нелл ожидала от врача. Но что бы он ни делал, за ним по пятам ходила сестра Маргарет, льстиво щебетала, смеялась шуточкам, которые он соизволил отпускать. Нелл он не замечал.
Наконец час прошел — слава богу. Нелл робко попрощалась с сестрой Маргарет.
— Понравилось? — с дьявольской ухмылкой спросила та.
— Боюсь, я очень тупая, — сказала Нелл.
— Разве могло быть иначе? Любительницы лезут в Красный Крест и думают, что все на свете знают. Может, в следующий раз будете порасторопнее!
Таков был многообещающий дебют Нелл в амбулатории. Однако со временем дела пошли лучше. Сестра Маргарет смягчилась и перестала яростно огрызаться. Снисходила даже до ответов на вопросы.
— Вы не такая зазнайка, как другие, — сказала она.
Нелл, в свою очередь, восхищалась тем, как много квалифицированной работы сестра Маргарет ухитряется сделать за короткое время. И поняла, почему ее раздражают любители.
Нелл потрясло огромное количество пациентов с «больными ногами», большинство — успевшие перезнакомиться и подружиться — завсегдатаи амбулатории. Нелл, набравшись смелости, спросила про них у Маргарет.
— Им особо не поможешь, — ответила та. — Наследственность, по большей части. Дурная кровь. Они неизлечимы.
Что еще поражало Нелл — как героически, не жалуясь, бедный люд терпит боль. Приходят, подвергаются болезненному лечению и уходят, иногда за несколько миль пешком.
То же она видела у них дома. Нелл и Мэри Карднер обошли много домов вместе с участковой медсестрой. Они мыли лежачих больных, лечили «больные ноги», иногда купали малышей, если мать была тяжело больна. Домишки обычно маленькие, окна чаще всего закупорены, кругом барахло, дорогое сердцу хозяев, поэтому духота там стояла невыносимая.
Но самый страшный шок Нелл получила две недели спустя, когда они нашли лежачего больного мертвым и им пришлось выносить его. Если бы не Мэри Карднер с ее бодрой деловитостью, Нелл не выдержала бы.
Сестра их похвалила.
— Молодцы, девочки, вы мне по-настоящему помогаете.
Они разошлись по домам с чувством исполненного долга. Но никогда в жизни Нелл так не радовалась горячей ванне с ароматической солью.
Она получила от Вернона две открытки. В обеих было нацарапано, что у него все хорошо и замечательно. Она писала ему каждый день, стараясь рассказывать о событиях дня так, чтобы это было занимательно. Он отвечал:
«Дорогая Нелл!
У меня все хорошо. Чувствую себя прекрасно. Только скучаю по тебе. Я хочу, чтобы ты перестала ходить по домам, где грязь и зараза. Еще подцепишь что-нибудь. Не понимаю, зачем это тебе. Я уверен, что нет никакой необходимости. Кончай. Мы здесь думаем только о еде, а все томми — ни о чем другом, только о своем чае. За чашку чая они дадут разорвать себя на куски. Мне по долгу службы приходится читать их письма, так вот, один тип заканчивает все письма так: «Твой до адских заморозков». Вот и я говорю то же самое.
Твой Вернон».
Однажды утром позвонила миссис Кертис и сказала Нелл:
— Есть вакансия санитарки в госпитале. На вторую смену. Приходите в два тридцать.
Городской магистрат Уилтсбери был превращен в госпиталь. Это было большое новое здание на соборной площади; высокий шпиль собора отбрасывал на него свою тень. Красавчик в форме, с медалями, на деревянной ноге, приветствовал ее при входе:
— Не в эту дверь, мисс. Персонал проходит через отдел снабжения. Туда, скаут вас проводит.
Малыш-скаут провел ее вниз по лестнице, сквозь мрачное подобие склепа, где восседала пожилая дама из Красного Креста посреди кип больничного белья, затем по каменным коридорам и наконец привел в мрачное подземелье, где ее встретили мисс Кертен, начальница санитарок, и высокая дама с лицом мечтательной герцогини и с обворожительными манерами.
Нелл объяснили, в чем заключаются ее обязанности. Они были несложными, хотя включали тяжелую работу — мытье каменных коридоров и лестниц. После этого нужно было накрыть чай для медсестер, подождать, убрать, и потом санитарки сами пили чай. За ужином — тот же порядок.
Вскоре Нелл освоилась. В ее новой жизни было два камня преткновения: первое — война с кухней, второе — угодить медсестрам с чаем.
Нянечки-добровольцы из Красного Креста вваливались толпой, рассаживались за длинным столом бешено голодные, и всегда оказывалось, что еда заканчивалась перед тремя последними. Надо было кричать в трубу на кухню и получать едкий отказ. Хлеб с маслом присылали по счету, по три куска на каждого. Кто-то непременно съедал вторую порцию. Нянечки из добровольческого отряда громко возмущались. Они дружно и громко болтали, называя друг друга по фамилии.
«Я не ела твой кусок хлеба, Джонс! Это не в моих правилах». «Вечно они обсчитывают». «Послушайте, дайте Кэтфорд поесть! У нее через полчаса операция». «Пышка, (ласковое прозвище), поторопись, нам еще клеенки отскребать».
В другом конце комнаты сидели медсестры, и там манеры были совсем иные. Беседа велась изысканно, холодным шепотком. Перед каждой сестрой стоял коричневый чайничек. Обязанностью Нелл было помнить, какой крепости чай кто любит. Принести сестре «чай как вода» — значило навсегда лишиться ее благосклонности.
Шепот шел непрерывно.
«Я ей сказала: «Естественно, в первую очередь внимание уделяется хирургии». «Я только передала это замечание, так сказать». «Проталкивается вперед. Всегда одно и то же». «Я передала это замечание старшей сестре».
То и дело повторялась фраза: «Я передала это замечание». Нелл стала прислушиваться. Стоило ей приблизиться к столу, шепот стихал, и сестры с подозрением косились на нее. С преувеличенной любезностью предлагали друг другу чай.
Беседовали только между собой, с важным видом.
«Попробуйте моего, сестра Вестхейвен. В чайнике еще много чаю». «Сестра Карр, вы очень обяжете меня, если одолжите сахару». «Прошу прощения».
Только-только Нелл начинала понимать атмосферу госпиталя — вражда, ревность, интриги, сто одно подводное течение — как ее перевели в палату на место заболевшей нянечки.
Она обслуживала ряд из двенадцати коек; в основном это были хирургические больные. С ней на пару работала Глэдис Потс, маленькое смешливое создание, умница, но лентяйка. Начальницей над ними была сестра Вестхейвен — тощая, высокая, ядовитая особа с вечно недовольным лицом. У Нелл сердце упало, когда она ее увидела, но позднее она поняла: под началом Вестхейвен работать было куда приятнее, чем с другими сестрами.
Сестер было пятеро. Сестра Карр, кругленькая и добродушная; мужчины ее любили, она с ними шутила и смеялась, а потом опаздывала с перевязками и делала их наспех. К добровольцам она обращалась: «Дорогуша», — любовно их похлопывала, но характер у нее был неровный. Вообще она была растрепа, и все у нее шло кувырком, а виновата оказывалась «дорогуша».
Работать под ее началом — тут можно было с ума сойти.
Сестра Барнес была просто невыносима, все это говорили: она ругалась с утра до ночи, ненавидела добровольцев и всячески это демонстрировала. «Я научу их, как корчить из себя всезнаек», — заявляла она. Но если не считать едкого сарказма, она была хорошей сестрой, и некоторые девушки любили у нее работать, несмотря на ее язык.
Сестра Данлоп была сущий клад — спокойная, тихая, только ужасно ленивая. Она то и дело пила чай, а работать старалась как можно меньше.
Норис была вполне квалифицированной операционной сестрой, она красила губы и изводила подчиненных.
Получалось так, что сестра Вестхейвен — лучшая в госпитале. Она рьяно работала и была справедлива к нижестоящим. Способным и старательным она выказывала дружелюбие. Если же она решала, что это дуры, то им доставалась жалкая участь.
На четвертый день она сказала Нелл:
— Поначалу я думала, что толку от вас будет чуть, но вы работаете много и хорошо.
Нелл летела домой как на крыльях.
Мало-помалу она втянулась в больничную рутину. У нее больше не сжималось сердце при виде раненых, не пугали перевязки. Кровь, раны, страдания — все это стало обыденным.
У мужчин Нелл была популярна. В часы затишья после чая она писала за них письма, приносила с полок в углу палаты книги, которые, по ее мнению, им могли понравиться, выслушивала истории про семью и про возлюбленных. Как и другие санитарки, она стремилась защитить их от возможных жестокостей или глупостей.
В дни посещений в госпиталь потоками стекались пожилые дамы. Они усаживались у коек и изо всех сил старались «поддержать дух наших храбрых солдат». И на неизменный вопрос: «Я полагаю, вы рветесь обратно на фронт?» — следовал неизменный ответ: «Да, мэм».
Случались и концерты. Некоторые были хорошо организованы и доставляли массу удовольствия, но другие!.. Няня Филис Дикон, сидящая рядом с Нелл, подытожила:
— Каждый, кто считает, что умеет петь, но дома ему не позволяли драть глотку, теперь получил шанс!
Бывали также священники — никогда Нелл не видела столько священников сразу. Двоих она высоко ценила, они умели выразить сочувствие и понимание, находили нужные слова и не педалировали религиозную сторону дела. Но встречались и совсем другие.
— Няня. — Нелл резко окликнула сестра, и та прервала свой торопливый проход по палате. — Няня, ваш ряд коек сдвинулся. Седьмая выступает.
— Да, сейчас поправлю.
— Няня, вы меня не помоете?
Необычная просьба.
— Но еще нет и половины восьмого.
— Ко мне придет пастор исповедовать. Он уже идет.
Нелл пожалела его, и преподобный каноник Эджертон застал своего новообращенного за оградой из ширм и тазов.
— Спасибо, няня, — прохрипел пациент. — Трудновато выносить приставания парня, который от вас никак не отцепится, а?
Мытье, постоянное мытье. Мыть больных, мыть полы и в любой час дня отмывать клеенки — прорезиненные подстилки. И бесконечное наведение порядка.
— Няня, кровати. На девятой свешивается простыня. Вторая сдвинута. Что подумает доктор?
И доктор, доктор, доктор. Утром, днем и ночью. Доктор! Доктор был богом. Для простой няни из добровольцев обратиться к доктору считалось непростительной дерзостью и значило навлечь на себя ярость сестры. Некоторые няни невольно совершали подобное кощунство: они жили в Уилтсбери, знали этих врачей и жизнерадостно здоровались с ними. Тут же оказывалось, что они «проталкиваются вперед». Мэри Карднер «протолкнулась». Доктор попросил ножницы, и она ему подала не задумываясь, она в этот момент шила. Сестра долго выговаривала ей за это преступление. Закончила она так:
— Я не говорю, что вам не следовало этого делать. Видя, что у вас есть требуемая вещь, вы должны были шепотом меня спросить: «Сестра, это то, что ему нужно?» Я бы их взяла и подала доктору. Никто бы не стал возражать.
От слова «доктор» Нелл уставала. Сестра сопровождала им каждую фразу. «Да, доктор… Не думаю, доктор… Простите, доктор? Я не уловила… Няня, подержите полотенце для доктора».
И ты стоишь, как вешалка, и держишь полотенце. А доктор, вытерев свои священные руки, швыряет полотенце на пол, ты его смиренно поднимаешь. Поливаешь доктору на руки, подаешь мыло доктору и наконец слышишь команду:
— Няня, откройте дверь доктору!
— Боюсь, нам теперь от этого не избавиться, — свирепо сказала Филис Дикон. — Я никогда больше не буду относиться к врачам по-прежнему. Я теперь всю жизнь буду прислуживать самому последнему докторишке: он придет к нам на обед, а я брошусь ему дверь открывать. Так и будет, я знаю.
В госпитале царил дух франкмасонства: сословные различия были забыты. Дочь дьякона, дочь мясника, миссис Манфред, жена обойщика, Филис Дикон, дочь баронета, — все называли друг друга по фамилиям и сообща интересовались, что будет на ужин и хватит ли на всех. Случалось и жульничество. Хохотушка Глэдис Потс была поймана на том, что пораньше спускалась на кухню урвать лишний кусок хлеба с маслом и порцию риса.
— Знаете, я теперь сочувствую слугам, — сказала Филис. — Мы всегда думали, что они слишком хлопочут о еде, а здесь мы сами такие же. Кто бы мог предугадать? Вчера я чуть не заплакала, когда мне не хватило омлета.
— Они не должны взбивать яйца, — сердито вмешалась Мэри. — Надо варить или жарить яйца по одному. Когда взбивают, легко обмануть людей.
И она выразительно посмотрела на Глэдис Потс. Та нервно хихикнула и отошла.
— Лентяйка. Вечно отлынивает, — сказала Филис Дикон. — И ябедничает. С Вестхейвен это не проходит, она справедливая, но к малышке Карр она подлизывалась до тех пор, пока не заполучила всю непыльную работу.
Маленькую Потс не любили. Иногда предпринимались попытки заставить ее делать самую грязную работу, но Потс была хитрее. С ней могла сравниться только изобретательная Филис Дикон.
Среди самих врачей тоже процветало соперничество. Каждый хирург хотел получить интересный случай. Распределение больных по палатам вызывало всплеск эмоций.
Вскоре Нелл знала всех врачей и их особенности. Доктор Лэнг был высокий, неопрятный, сутулый, с длинными нервными пальцами. Среди хирургов он был самый способный. Он был невоздержан на язык и безжалостен в обращении с больными, но он был умный, и сестры его обожали.
Потом был доктор Уилбрехем, у него в Уилтсбери была модная практика. Цветущий толстяк, добродушный, если дела шли хорошо, и похожий на обиженного ребенка, если плохо. Когда уставал, то раздражался и грубил, и Нелл его не любила.
Был доктор Медоуз, спокойный и деловой, — он был врач общей практики. Он бывал доволен, когда не надо делать операцию, и внимательно относился к каждому пациенту. С нянями держался вежливо и полотенце на пол не бросал.
Еще был доктор Бери, про которого говорили, что он не слишком хороший врач, но сам он был уверен, что знает все на свете. Он вечно стремился испробовать новые методы и дольше двух дней пациентом не занимался. Когда его больной умирал, говорили: «Чему тут удивляться, это же доктор Бери!»
Самым молодым был доктор Кин, он вернулся с фронта после ранения. Он знал меньше студента, но был исполнен важности. Снисходил до того, чтобы поболтать с волонтерками, объяснить им значение только что законченной операции. Нелл сказала Вестхейвен:
— Я не знала, что оперировал доктор Кин, я думала — доктор Лэнг.
На что сестра мрачно ответила:
— Доктор Кин держал ногу. Вот и все.
Поначалу операции были для Нелл сплошным кошмаром. В первый раз она грохнулась на пол, и няня ее вывела. Она не смела поднять глаз на сестру, но та неожиданно подобрела.
— Это бывает от духоты и эфира, — сказала она. — В следующий раз не заходите надолго. Понемногу привыкнете.
В следующий раз Нелл почувствовала слабость, но выходить не понадобилось, в другой раз ее только слегка тошнило, а потом и тошнить перестало.
Пару раз ее посылали помогать убирать после операции. Комната напоминала бойню — всюду кровь. Операционной няне было восемнадцать лет. Она сообщила Нелл, что сначала ненавидела свою работу.
— В первый раз я была на ампутации ноги, — сказала она. — Сестра ушла первой, велела мне убрать, и мне пришлось самой унести ногу в печь. Это было ужасно.
По выходным дням Нелл ходила на чай к друзьям, некоторые из них, сентиментальные пожилые дамы, кудахтали вокруг нее и восхищались.
— Но по воскресеньям вы не работаете, дорогая? Да что вы! Это неправильно, в воскресенье надо отдыхать.
Нелл мягко указывала, что по воскресеньям солдат тоже надо кормить и мыть, старые дамы соглашались, но говорили, что все должно быть лучше организовано. Их также очень огорчало, что Нелл приходилось одной возвращаться по ночам домой.
С другими дамами приходилось тяжелее.
— Я слышала, что все эти госпитальные сиделки задрали нос и всеми командуют. Я бы такого не стерпела. Проклятая война! Я готова делать все, что потребуется, но унижения не потерплю. Я так и сказала миссис Кертис, и она согласилась, что работа в госпитале мне не подходит.
Этим дамам Нелл вообще не отвечала.
В это время в Англию просочились слухи о «русских». Многие говорили, что видели их — ну, если не сама, то троюродная сестра кухарки видела, а это практически одно и то же. Слух упорно держался — такой приятный и возбуждающий. Как-то в госпитале Нелл отозвала в сторонку очень старая дама и сказала:
— Дорогая, не верьте этим сказкам. Это правда, но все не совсем так, как мы думаем.
Нелл вопросительно смотрела на нее.
— Яйца! — сказала старуха пронзительным шепотом. — Русские яйца! Несколько миллионов яиц, чтобы мы не голодали.
Все это Нелл рассказывала в письмах к Вернону. Она остро переживала свою оторванность от него. Его письма бывали сжаты и выразительны, он повторял, что ему не нравится ее работа в госпитале, и настаивал, чтобы она уехала в Лондон к матери.
Странные люди, эти мужчины, размышляла Нелл. Они не понимают. Ни за что не станет она одной из тех, кто старается «сохранить себя привлекательной для своего парня». Как же быстро люди перестают понимать друг друга, когда они заняты разными делами! Она не может жить его жизнью. Вернон не может разделить ее жизнь.
Первое потрясение от разлуки, когда она боялась, что его убьют, прошло. Она стала такой же, как все жены. Прошло четыре месяца, а он даже не ранен. И не будет. Все будет хорошо.
На пятый месяц он прислал телеграмму, что приезжает в увольнение. У Нелл сердце замерло. Она пошла к старшей сестре, получила разрешение на отпуск и поехала в Лондон, чувствуя себя странно и непривычно в обычной одежде. Их первый отпуск!
2
Это правда, это действительно так! Подошел поезд с отпускниками, из него высыпала толпа, и она увидела его. Он приехал. Они встретились. Он отчаянно сжал ее руки. И она поняла, как же она все это время боялась.
Пять дней промелькнули как вспышка. Как бредовый сон. Она обожала Вернона, Вернон обожал ее, но они были словно чужие. Когда она заговаривала о Франции, он бесцеремонно обрывал ее. Все хорошо, все отлично. Не надо принимать это всерьез. Бога ради, Нелл, не будь сентиментальной. Как ужасно приехать и видеть вытянутые лица. И не распускай нюни о «храбрых солдатах, отдающих свою жизнь» и так далее. Меня тошнит от этого. Пойдем купим билеты на еще одно шоу.
Ее задевала его бессердечность: как можно так легко относиться к войне? Когда он расспрашивал ее, она могла говорить только о событиях в госпитале, а ему это не нравилось. Он умолял ее бросить работу.
— Такая грязь. Мне противно думать, что ты этим занимаешься.
Сначала она обиделась, но потом одернула себя. Они снова вместе, что еще может иметь значение?
Они восхитительно проводили время. Каждый вечер — шоу и танцы. Днем они ходили по магазинам. Вернон покупал все, что привлекало его взгляд. Они зашли в салон парижской портнихи и смотрели, как перед ними проплывают юные воздушные принцессы в облаках шифона. Вернон купил самое дорогое платье, Нелл вечером его надела, они чувствовали себя ужасно порочными и ужасно счастливыми.
Потом Нелл сказала, что ему следует навестить мать. Вернон взбунтовался:
— Не хочу! Дорогая, у нас так мало времени, оно драгоценно, я не хочу терять ни минуты.
Нелл уговаривала его: Майра будет так расстроена и обижена.
— Тогда ты поедешь со мной.
— Нет, так не годится.
В конце концов он поехал в Бирмингем с коротким визитом. Мать устроила грандиозное представление, пролила потоки слез — «это слезы радости и гордости» — и уговорила зайти к Бентам.
Вернулся Вернон, переполненный сознанием собственной добродетели.
— Нелл, ты просто бессердечная чертовка! Мы потеряли целый день. Господи, меня всего обслюнявили!
Но ему тут же стало стыдно. Почему он так мало любит мать? Как она ухитряется раздражать его, невзирая на самые его добрые намерения? Он обнял Нелл.
— Я не должен был так говорить. Я рад, что съездил. Ты такая славная, Нелл, никогда не думаешь о себе. Как чудесно снова быть с тобой. Ты даже не знаешь…
И она опять надела новое платье, и они пошли в ресторан, чувствуя себя как примерные дети, получившие награду.
К концу обеда она увидела, что Вернон вдруг переменился в лице — оно стало тревожным и напряженным.
— Что такое?
— Ничего, — поспешил он ее заверить.
Но она оглянулась и увидела Джейн, сидящую за столиком у стены. На миг она похолодела, но потом беспечно сказала:
— Это же Джейн! Подойдем к ней и поговорим.
— Нет. Не стоит. — Ее удивило, с какой горячностью он это сказал. Он заметил ее удивление и продолжал спокойнее: — Дорогая, я такой дурак, я хочу быть с тобой и только с тобой, и пусть к нам никто не лезет. Ты доела? Пошли. Я не хочу пропустить начало пьесы.
Они расплатились и ушли. Джейн беззаботно кивнула им, Нелл помахала ей рукой. В театр они пришли за десять минут до начала.
Позже, когда Нелл спускала с плеч свое бальное платье, Вернон вдруг спросил:
— Нелл, как ты думаешь, я еще смогу писать музыку?
— Конечно. Почему же нет?
— Не знаю. Кажется, мне не хочется.
Она удивленно посмотрела на него. Он сидел, хмуро глядя перед собой.
— Я думала, только это ты и любишь.
— Любишь, не любишь… Такое нельзя выразить словами. Это не то, что ты любишь. Это то, от чего не можешь избавиться, что тебя преследует. Как лицо, которое то и дело представляется, даже если ты не хочешь его видеть.
— Вернон, дорогой, не надо.
Она подошла и опустилась на колени. Он порывисто прижал ее к себе.
— Нелл, дорогая Нелл, все пустяки, кроме тебя. Поцелуй меня…
Но он тут же возвратился к начатой теме.
— Знаешь, пушки создают образ, музыкальный образ. Не звук выстрелов, а звуковой образ в пространстве. Это, наверное, вздор, но я так чувствую. — И через минуту: — Как бы ухватить его?
Она осторожно отодвинулась. У нее словно появилась соперница. Открыто она никогда этого не признавала, но втайне боялась музыки Вернона. Если бы это не так его занимало!
Но, по крайней мере в эту ночь, победила она. Он опрокинул ее, прижимал к себе, покрывал поцелуями.
Однако, после того как Нелл уснула, Вернон еще долго лежал без сна, глядя в темноту, видел лицо Джейн и очертания тела в узком платье тускло-зеленого атласа на фоне малинового драпри — такой, какой он увидал ее в ресторане.
Он беззвучно сказал себе: «К черту Джейн!» Но знал, что так легко ему от нее не избавиться.
В Джейн было что-то чертовски тревожащее.
Если бы никогда ее не знать!
На следующий день он ее забыл. Это было прошлое, и оно летело со страшной быстротой. И очень скоро закончилось.
3
Все было как во сне, но сон кончился, и Нелл вернулась в госпиталь, как будто и не уходила. Она отчаянно ждала первого письма от Вернона. Оно пришло — более пылкое и безудержное, чем обычно, он как будто забыл о цензуре. Нелл носила его, приложив к сердцу, и на коже отпечатались следы химического карандаша. Нелл ему об этом написала.
Жизнь продолжалась своим чередом. Доктор Лэнг ушел на фронт, его заменил престарелый врач, с бородой, с привычкой повторять: «Благодарствую, сестра», — когда ему подавали полотенце и помогали надеть халат. Большинство коек опустело, и Нелл предавалась вынужденному безделью.
К ее удивлению и радости, однажды ее навестил Себастьян. Он был в увольнении и по просьбе Вернона зашел к ней.
— Так ты его видел?
Себастьян сказал — да, они получали боеприпасы от части Вернона.
— Ну и как он, в порядке?
— О, он в полном порядке!
Что-то в его голосе вызвало тревогу Нелл. Она поднажала на Себастьяна, и тот хмуро сказал:
— Ну, это трудно объяснить, но Вернон всегда был странный малый. Не хочет смотреть фактам в лицо.
Он опередил свирепую отповедь, готовую сорваться с ее губ.
— Я ни в коей мере не хотел сказать то, что ты подумала. Он не боится. Он как будто совсем не знает страха — хотел бы я быть таким же. Я говорю про другое — про жизнь в целом. Грязь, и кровь, и шум — главное, шум! Непрекращающийся грохот с короткими промежутками. Мне это действует на нервы, что же говорить о Верноне?
— Да, но что означают твои слова — не хочет смотреть в лицо фактам?
— Он попросту их не признает. Он боится думать и потому говорит, что здесь не о чем думать. Если бы он, как я, признал, что война — это грязное, презренное дело, с ним вообще все было бы в порядке. Но он не хочет смотреть на вещи честно и прямо. Какой смысл говорить, что «ничего такого нет», если оно есть! А Вернон говорит. Он в хорошем расположении духа, всему радуется, и это неестественно. Я боюсь… о, я сам не знаю, чего боюсь. Но я понимаю, что мне не следует приукрашивать тебе состояние дел. Вернон музыкант, у него нервы музыканта. Хуже всего, что он сам себя не понимает.
Нелл с тревогой спросила:
— Себастьян, как ты думаешь, что с ним будет?
— О! Скорее всего, ничего. Я пожелал бы Вернону оказаться в самом безопасном месте и благополучно вернуться к тебе.
— Как бы я этого хотела!
— Бедненькая Нелл! Для всех вас это так скверно. Хорошо, что у меня нет жены.
— А если бы была… ты хотел бы, чтобы она работала в госпитале, или пусть лучше ничего не делает?
— Со временем все будут работать. Так что лучше начать пораньше, так я думаю.
— Вернону это не нравится.
— Опять его страусиная позиция да плюс к ней — консерватизм, которого он никогда, кажется, не преодолеет. Ему придется смириться с тем, что женщины работают, но он не будет с этим соглашаться до последней минуты.
Нелл вздохнула:
— Как все тревожно.
— Понимаю. А я тебе добавил тревог. Но я очень люблю Вернона. Он мой единственный друг. Я надеялся, что, если расскажу тебе, ты сумеешь — ну, успокоить его, что ли. Или тебе это уже удалось?
Нелл покачала головой.
— Нет, по поводу войны он только шутит.
Себастьян присвистнул.
— В следующий раз постарайся, ладно?
Вдруг Нелл резко спросила:
— Может быть, он скорее разговорился бы с Джейн?
— С Джейн? — Себастьян смутился. — Не знаю. Может быть. Смотря по обстоятельствам.
— Значит, ты так думаешь! Но почему? Скажи мне, почему? Она лучше умеет посочувствовать или что?
— О господи, нет, конечно. Джейн не то чтобы сочувствует. Скорее провоцирует. Ты разозлишься и оглянуться не успеешь, как правда — тут как тут. Она заставляет понимать самого себя, даже против твоей воли. Никто лучше Джейн не умеет сбросить тебя с постамента.
— Думаешь, она имеет влияние на Вернона?
— Ну, я не сказал бы. И потом, это не имеет значения. Она две недели назад отплыла в Сербию. Будет там работать.
— О, — сказала Нелл и улыбнулась, с трудом сдержав вздох облегчения. На душе у нее полегчало.
4
«Дорогая Нелл, знаешь ли ты, что я каждую ночь вижу тебя во сне? Обычно ты очень мила со мной, но иногда — как маленькое чудовище. Холодная, жесткая, отстраненная. Но ведь ты не такая, правда? Ну как, дорогая, смылся химический карандаш?
Нелл, милая, я не верю, что буду убит, но даже если так — это не важно. Мы получили от жизни очень много. Вспоминай обо мне весело и с любовью, хорошо, дорогая? Я знаю, что буду любить тебя и после смерти — какая-то маленькая частичка меня не умрет и будет тебя любить. Я люблю тебя, люблю, люблю…»
Никогда раньше он так не писал. Она положила письмо на обычное место. В этот день в госпитале она ходила с отсутствующим видом, и мужчины это заметили.
— Нянечка замечталась, — поддразнивали они ее, отпускали шуточки, и она смеялась.
Как чудесно быть любимой. Сестра Вестхейвен была не в духе, Глэдис Потс отлынивала больше обычного. Но все было не важно. Даже Дженкинс, заступившая на ночное дежурство с присущим ей пессимизмом, не смогла нагнать на нее тоску.
Поправив манжеты и поелозив двойным подбородком по воротничку, чтобы не очень подпирал, она заговорила в обычной манере:
— Так-с. Третий номер еще жив? Удивительно. Я не думала, что он протянет еще день. Значит, завтра отойдет, бедняга. (Сестра Дженкинс всегда пророчила, что больной умрет завтра, и ошибки в предсказаниях ничуть не уменьшали ее пессимизма.) На восемнадцатого я даже смотреть не хочу — та последняя операция была более чем бесполезна. Номеру восемь должно стать хуже, если я не ошибаюсь. Я говорила доктору, но он не послушал. — Вдруг она оборвала себя: — А вам, няня, нечего здесь болтаться. Выходной есть выходной.
Нелл воспользовалась милостивым позволением удалиться, уверенная в том, что, если бы она не замешкалась, Дженкинс спросила бы: «Чего это она так торопится? Ни минуты не даст себе переработать».
Идти до дому ей было двадцать минут. Ночь выдалась звездная, и Нелл наслаждалась прогулкой. Вот бы Вернон шел рядом с ней!
Она тихо вошла в дом, открыв дверь своим ключом. Хозяйка всегда рано ложилась спать. На подносе лежала телеграмма.
Она все поняла.
Она говорила себе, что не может быть, что он только ранен, — но она уже знала.
Вспомнилась строчка из его письма, которое она получила утром:
«Нелл, милая, я не верю, что буду убит, но далее если так — это не важно. Мы получили от жизни очень много».
Никогда он не писал такого. Значит, он чувствовал, он уже знал. Иногда чувствительные люди знают заранее.
Она стояла с телеграммой в руке. Вернон, ее возлюбленный, ее муж… Она долго стояла.
Наконец распечатала телеграмму, в которой с глубоким сожалением ее извещали, что лейтенант Дейр убит в ходе военных действий.
Глава 3
1
Заупокойная служба по Вернону состоялась в той же маленькой старой церкви, что и по его отцу, — в Эбботсфорде, рядом с Эбботс-Пьюисентс. Двум последним Дейрам не суждено было лежать в семейном склепе. Один остался в Южной Африке, другой — во Франции.
Позже в памяти Нелл все происходившее заслонила огромная фигура миссис Левин, как древняя богиня из эпохи матриархата, своим величием низведшая остальных до размера карликов. Временами Нелл кусала губы, чтобы не расхохотаться истерически, так все было смешно, так не похоже на Вернона.
Была ее мать, она выглядела элегантно и держалась в сторонке. Был дядя Сидни в черном костюме, он с трудом удерживался от того, чтобы не бренчать мелочью в кармане и сохранять похоронное выражение лица. На Майре была густая вуаль, она непрерывно плакала. Но миссис Левин господствовала надо всем. Она вместе с ними вернулась в гостиницу, подтверждая свою принадлежность к семье погибшего.
— Бедный мальчик, такой милый, такой храбрый. Я всегда думала о нем как о сыне.
Она искренне горевала. Слезы капали на черный лиф. Она похлопала Майру по плечу:
— Ну, ну, дорогая, крепитесь. Не надо так. Это наш долг — все вытерпеть. Вы отдали его на благо отечества. Большего вы сделать не могли. Посмотрите, как стойко держится Нелл.
— Все, что у меня было в мире, — всхлипнула Майра. — Сначала муж, потом сын. Никого не осталось.
Она устремила залитые слезами глаза куда-то ввысь в страдальческом экстазе.
— Он был самый лучший сын, мы были всем друг для друга. — Она схватила миссис Левин за руки. — Вы поймете, что я чувствую, если Себастьян…
Ужас исказил лицо миссис Левин, она вырвала руки. Сидни сказал:
— Я вижу, принесли сандвичи и портвейн. Очень разумно. Майра, дорогая, капельку вина. Для тебя это такое испытание.
Майра в ужасе отодвинула вино. Сидни дали понять, что он бесчувственный.
— Мы должны держаться, — сказал он. — Это наш долг.
Рука его скользнула в карман, и он зазвенел монетами.
— Сид!
— Извини, Майра.
Нелл опять охватило неистовое желание хихикнуть. Она не хотела плакать. Она хотела смеяться, смеяться, смеяться. Ужас, что такое!
— Мне показалось, все идет хорошо, — говорил дядя Сидни. — Просто очень хорошо. Столько народу пришло. Не хотите ли прогуляться по Эбботс-Пьюисентс? Мы получили очень милое письмо, на сегодня его отдают в наше распоряжение.
— Я его ненавижу, — страстно сказала Майра. — Всегда ненавидела.
— Нелл, ты была у нотариуса? Помнится, Вернон перед уходом на фронт сделал очень простое завещание — все оставил тебе. В таком случае, Эбботс-Пьюисентс теперь твой. Имение не числится как родовое, да и Дейров больше нет.
— Спасибо, дядя Сидни, — сказала Нелл. — Я виделась с нотариусом, он объяснил, что все принадлежит мне.
— Это больше, чем обычно могут сделать нотариусы. У них даже простые вещи выглядят страшно сложными. Не мое дело тебе советовать, но, как я понимаю, в твоей семье нет мужчин, кто бы мог дать тебе совет. Лучше всего тебе его продать. На его содержание нет денег, понимаешь?
Нелл понимала. Ей дали понять, что деньги Бентов ей не достанутся. Майра оставит деньги своей собственной семье. Естественно; на другое Нелл и не рассчитывала.
Вообще-то дядя Сидни заранее поговорил с Майрой — узнать, не ожидается ли у молодых ребенок. Майра сказала — как ей кажется, нет. Дядя Сидни велел уточнить.
— Я точно не знаю, но, кажется, если ты завтра сыграешь в ящик, завещав деньги Вернону, они достанутся ей. Без вариантов.
Майра слезливо заговорила о том, как жестоко с его стороны говорить, что она умрет.
— Ничего подобного я не сказал. Все вы, женщины, одинаковы. Кэри дулась на меня целую неделю, когда я заставил ее оформить завещание. Мы не хотим, чтобы денежки уходили из семьи.
Сверх того, он не хотел, чтобы денежки уходили к Нелл. Он не любил ее, считая, что она перебежала дорожку Энид. И с отвращением смотрел на миссис Верикер: в ее присутствии он чувствовал себя неуклюжим, потным и не знал, куда девать руки.
— Нелл обязательно посоветуется со специалистом, — сладким голосом прощебетала миссис Верикер.
— Не подумайте, что я хочу встревать, — сказал дядя Сидни.
В Нелл вспыхнуло болезненное чувство сожаления. Ах, если бы она была беременна! Вернон так берег ее. «Дорогая, будет ужасно, если меня убьют, а ты останешься с ребенком на руках, — куча забот и мало денег… к тому же… ты можешь умереть, я не могу рисковать».
Тогда действительно казалось, что можно подождать. А теперь ей было очень жаль. Утешения матери показались ей жестокими.
— Нелл, ты случайно не ждешь ребенка? Слава богу. Ты выйдешь замуж еще раз, и лучше, чтобы не было обузы.
В ответ на ее пылкий протест миссис Верикер улыбнулась.
— Я не должна была говорить это сейчас, но ты еще дитя. Вернон и сам хотел бы, чтобы ты была счастлива.
«Никогда не буду. Она не понимает», — думала Нелл.
— Ну, ну, мы живем в печальном мире, — сказал мистер Бент, вгрызаясь в бутерброд. — Погибает цвет человечества. Но я горжусь Англией, горжусь, что я англичанин. Мне радостно чувствовать, что и я вношу свой вклад, как эти ребята. В следующем месяце мы удвоим производство взрывчатых веществ. Работаем день и ночь. Могу сказать, я горжусь фирмой «Бент».
— Это должно быть очень прибыльно, — сказала миссис Верикер.
— Я предпочитаю смотреть на это иначе. Я считаю, что служу своей стране, — сказал мистер Бент.
— Надеюсь, все мы делаем, что можем, — сказала миссис Левин. — Я работаю по два дня в неделю, забочусь о бедных девушках, у которых появляются дети войны.
— Слишком много легкомыслия, — сказал мистер Бент. — Мы не должны распускаться. Англия никогда не была распущенной.
— В любом случае надо позаботиться о детях, — сказала миссис Левин и добавила: — А как там Джо? Я думала, что встречу ее здесь.
И Сидни, и Майра смутились. Стало ясно, что Джо — это, что называется, деликатная тема, и они быстро ее обошли. Работает на войну во Франции… очень занята… Не смогла получить увольнение.
Мистер Бент посмотрел на часы.
— Майра, у нас осталось мало времени до поезда. Надо вернуться засветло. Кэри — вы знаете мою жену — нездорова, поэтому не смогла приехать. — Он вздохнул. — Странно, как все оборачивается к лучшему. Мы жалели, что у нас нет сына, а теперь оказалось, что судьба нас пощадила. Вот бы мы сейчас переживали! Пути Господни неисповедимы.
Миссис Верикер сказала, после того как они расстались с миссис Левин, подвезшей их на машине:
— Я очень надеюсь, Нелл, что ты не считаешь своим долгом часто видеться с этой семьей. Сказать не могу, до чего мне не нравится, как эта женщина купается в своем горе. Она прямо-таки упивается им, хотя вряд ли предпочла бы лечь в гроб вместо сына.
— О, мама! Она действительно несчастна. Она обожала Вернона. Как она сказала, он — все, что у нее было в мире.
— Женщины любят эту фразу. Она ничего не значит. И не делай вид, что Вернон любил мать. Он ее только терпел. Между ними не было ничего общего. Он насквозь Дейр.
Этого Нелл не могла отрицать.
Она прожила у матери три недели. Миссис Верикер была к ней очень добра — в пределах собственных принципов. Она была не из тех, кто вечно готов сочувствовать, но уважала горе Нелл и не вмешивалась. Ее практические суждения были, как всегда, безупречны. Она говорила с нотариусом и осталась очень довольна.
Эбботс-Пьюисентс все еще сдавался. Жильцы занимали его до будущего года, и нотариус настоятельно советовал продать его, а не сдавать еще раз. К удивлению Нелл, миссис Верикер эту позицию не поддержала. Она предложила подождать с продажей.
— Мало ли что может случиться, — сказала она.
Мистер Флеминг встретил ее упорный взгляд и, кажется, понял. Он задержал взор на Нелл, которая в трауре выглядела прекрасной и юной. Он заметил:
— Как вы сказали, многое еще может случиться. Во всяком случае, в течение года можно ничего не решать.
Уладив дела, Нелл вернулась в госпиталь Уилтсбери. Только здесь для нее была возможна жизнь. Миссис Верикер не спорила. Она была разумная женщина, и у нее были свои планы.
Через месяц после смерти Вернона Нелл снова была в госпитальной палате. Никто не заговаривал с ней об ее утрате, и она была благодарна. Девизом момента было — держаться.
2
— Сиделка Дейр, вас кто-то спрашивает.
— Меня? — удивилась Нелл.
Должно быть, Себастьян. Только он мог приехать навестить ее. Она не была уверена, что хочет его видеть.
Но, к ее величайшему изумлению, это был Джордж Четвинд. Он объяснил, что, проезжая через Уилтсбери, остановился узнать, нельзя ли с ней повидаться. Он приглашал ее на ланч.
— Я подумал, что сегодня вы дежурите во вторую смену.
— Вчера меня передвинули на утро. Я спрошу у старшей сестры. Мы сейчас не очень загружены.
Разрешение было дано, и через полчаса она сидела в отеле «Кантри», перед ней стояла тарелка с ростбифом, а официант склонился к ней с блюдом капусты.
— Единственный овощ, который в «Кантри» признают, — отметил Четвинд.
Он говорил занимательно и не касался ее утраты. Он только сказал, что ее возвращение на работу в госпитале — самый мужественный поступок, о каком ему приходилось слышать.
— Не могу выразить, как меня восхищают женщины. Они все терпят, они работают. Без шума, без героизма — принимают это как должное. По-моему, англичанки прекрасны.
— Надо же чем-то заниматься.
— Я понимаю. Все лучше, чем сидеть сложа руки.
— Да.
Она была благодарна ему. Джордж всегда все понимал. Он рассказал, что через день-два поедет в Сербию для организации помощи.
— Честно говоря, мне стыдно, что моя страна не вступает в войну. Но вступит, я убежден в этом. Это только вопрос времени. Пока мы делаем что можем, чтобы облегчить людям тяжесть войны.
— Вы хорошо выглядите.
Он выглядел моложе, чем ей помнилось, — хорошо сложенный, загорелый, только седина в волосах выдавала возраст.
— Хорошо себя чувствую, потому что много работаю. Организация помощи требует много энергии.
— Когда вы уезжаете?
— Послезавтра. — Совсем другим голосом он сказал: — Послушайте… вы не сердитесь, что я вот так заглянул к вам? Не считаете, что я суюсь не в свое дело?
— Нет, что вы. Это очень любезно. Особенно после того, как я… я…
— Вы знаете, что я не держу на вас зла. Я восхищаюсь тем, что вы послушались зова сердца. Вы любили его и не любили меня. Но нет причин не оставаться друзьями, верно?
У него был такой дружеский, такой несентиментальный взгляд, что Нелл легко сказала «да».
— Вот и прекрасно. Вы позволите мне делать то, что дозволяется друзьям? Я имею в виду — советовать в сложных случаях?
Нелл ответила, что будет только благодарна.
На том и порешили. Вскоре он уехал в своей машине, пожав ей руку и сказав, что надеется увидеться через шесть месяцев. Он просил ее в любое время обращаться к нему в затруднительных случаях.
Нелл обещала.
3
Зима выдалась для Нелл тяжелой. Она простудилась, не позаботилась принять необходимые меры и проболела больше недели. Когда стало ясно, что она не сможет возобновить работу в госпитале, мать увезла ее в Лондон. Там она медленно восстанавливала силы.
Утомляли бесконечные хлопоты. Оказалось, в Эбботс-Пьюисентс нужно полностью заменить крышу, проложить новые трубы, и ограда была в плачевном состоянии.
Впервые Нелл оценила, какой прорвой может быть собственность. Затраты на ремонт многократно покрывали ренту, миссис Верикер то и дело приходила Нелл на выручку, чтобы та не наделала слишком много долгов. Они жили так скудно, как только возможно. Миновали деньки кредитов и внешнего блеска. Миссис Верикер еле сводила концы с концами, ей это удавалось только благодаря карточным выигрышам. Она была первоклассным игроком в бридж и целыми днями пропадала в еще уцелевшем бридж-клубе.
Жизнь Нелл была скучной и тоскливой. Она тревожилась о деньгах, но недостаточно окрепла, чтобы работать, и ей не оставалось ничего другого, как сидеть и размышлять. Бедность вкупе с любовью — это одно, бедность без любви — совсем другое. Иногда Нелл удивлялась, как она вообще будет дальше жить, когда впереди такие унылые и мрачные перспективы. Это было невыносимо, просто невыносимо.
Мистер Флеминг опять пристает, что пора принимать решение по Эбботс-Пьюисентс. Через месяц жильцы уезжают. Надо что-то предпринимать. Надежды на более высокую ренту нет никакой. Никто не хочет снимать дом без центрального отопления и современных удобств. Он усиленно советует продавать. Он знает, какие чувства к этому дому испытывал ее муж. Но поскольку она, скорее всего, никогда не сможет там жить…
Нелл соглашалась, что все это разумно, но умоляла подождать. Она колебалась, но не могла справиться с чувством, что если она избавится от хлопот с имением, то сбросит с себя тяжелую ношу. Однажды мистер Флеминг позвонил и сказал, что он получил очень хорошее предложение насчет Эбботс-Пьюисентс. Он назвал сумму, которая заметно превышала ее, да и его ожидания.
Он настойчиво советовал не тянуть с решением.
Нелл помедлила и сказала «да».
4
Как ей сразу стало легко — просто необыкновенно! Она свободна от этого кошмарного монстра! Имение совсем не напоминало о Верноне. Дома и строения становятся просто досадной обузой, если нет денег, чтобы их поддерживать.
Даже такое письмо от Джо из Парижа ее не огорчило:
«Как ты могла продать Эбботс-Пьюисентс, если знаешь, как к нему относился Вернон? Я думала, что ты ни за что этого не сделаешь».
Она подумала: «Джо не понимает». Она ей написала в ответ:
«А что мне было делать? Я не знала, где взять денег. Крыша, трубы, вода, и так без конца. Не могу я поддерживать дом в долг. Я так от всего устала, что лучше бы умереть…»
Три дня спустя она получила письмо от Джорджа Четвинда, он спрашивал, нельзя ли к ней зайти, он должен кое в чем покаяться.
Миссис Верикер не было дома, Нелл приняла его одна. Он обрушил на ее голову новость: это он купил имение.
Она отпрянула. Только не Джордж! Джордж в Эбботс-Пьюисентс?! Он отстоял свою точку зрения блестяще. Конечно, лучше, чтобы имение попало в его руки, а не к незнакомому человеку. Он надеется, что Нелл и ее мать будут заезжать к нему и жить там.
— Мне приятно думать, что дом вашего мужа открыт для вас в любой момент. Изменения я сделаю минимальные, буду с вами обо всем советоваться. Ведь вы предпочтете, чтобы им владел я, а не какой-нибудь вульгарный пошляк, который набьет дом позолотой и сомнительными картинами старых мастеров?
Она даже удивилась, почему сначала была против. Конечно, лучше Джордж, чем кто-то другой. Он добрый, он все понимает. Она так устала. Она вдруг не выдержала и расплакалась у него на плече, он обнял ее совершенно по-братски и сказал, что все хорошо, просто она еще не совсем здорова.
Когда она рассказала матери, та объяснила:
— Я знала, что Джордж ищет себе дом. Повезло, что он выбрал Эбботс-Пьюисентс.
Наверное, он потому дал хорошую цену, что когда-то любил тебя.
Безразличие, с каким было сказано «когда-то любил», успокоило Нелл. Она опасалась, что мать может иметь «идеи» насчет Джорджа Четвинда.
5
Лето они провели в Эбботс-Пьюисентс. Они были единственными гостями. Нелл не была здесь с детства. Глубокое сожаление охватило от мысли, что она не смогла жить здесь с Верноном. Дом был прекрасен, как и сады, как и развалины аббатства. Ремонт дома был в разгаре, и Джордж советовался с ней по каждому поводу. Нелл наконец не на шутку заинтересовалась. Она была почти счастлива, наслаждалась покоем, роскошью и свободой от забот.
Разумеется, получив деньги за Эбботс-Пьюисентс, она положила их в банк и будет иметь небольшой доход; но она с ужасом понимала, что надо решать, где жить и что делать. Ей не очень нравилось жить с матерью, друзья поразъехались. Она не знала, что ей делать со своей жизнью. Эбботс-Пьюисентс давал мир и покой, здесь она была как бы под защитой. Возвращаться в город смертельно не хотелось.
Был последний вечер. Джордж уговаривал остаться подольше, но миссис Верикер заявила, что они больше не могут злоупотреблять его гостеприимством. Нелл и Джордж шли по длинной дорожке. Вечер был тихий и спокойный.
— Здесь было чудесно, — с легким вздохом сказала Нелл. — Не хочется возвращаться.
— Мне тоже не хочется, чтобы вы возвращались. — Он помолчал и тихо спросил: — У меня нет никаких шансов?
— Не понимаю, о чем вы.
Но она знала — она сразу же поняла.
— Я купил этот дом, потому что надеялся, что когда-нибудь вы будете в нем жить. Я хочу, чтобы у вас был дом, принадлежащий вам по праву. Нелл, неужели вы хотите всю жизнь прожить воспоминаниями? Разве этого хотел бы он — Вернон? Я так не думаю о мертвых, не думаю, что они завидуют счастью живых. Думаю, он хотел бы, чтобы о вас заботились, вас берегли, когда его нет и когда он сам не может этого делать.
Она тихо сказала:
— Я не могу… не могу…
— Забыть его? Я знаю. Но я буду беречь вас, Нелл. Вы будете окружены заботой и любовью. Я думаю, что могу сделать вас счастливой — счастливее, чем вы были бы одна. Я верю, что Вернон хотел бы этого.
Хотел бы? Пожалуй, Джордж прав. Другие скажут, что это неверность, но это неправда. Ее жизнь с Верноном была нечто совсем особое, и никто не смеет ее касаться.
О! О ней будут заботиться, беречь ее, лелеять, понимать. Она всегда за это любила Джорджа.
Она очень тихо сказала: «Да».
6
Больше всех разозлилась Майра. Она написала Нелл письмо, полное обвинений:
«Ты слишком скоро забываешь. У Вернона есть только один дом — он живет в моем сердце. А ты никогда его не любила».
Дядя Сидни покрутил большими пальцами и сказал: «Эта леди знает, с какой стороны хлеб намазан маслом», — и послал ей формальное поздравление.
Неожиданным союзником оказалась Джо; она прилетела в Лондон с коротким визитом и навестила Нелл.
— Я очень рада, — сказала она, целуя ее. — И Вернон был бы рад. Ты не можешь бороться с жизнью одна. Не обращай внимания на тетю Майру. Я с ней поговорю. Жизнь беспощадна к женщинам. Я думаю, с Джорджем ты будешь счастлива. А Вернон хотел тебе счастья, я знаю.
Поддержка Джо была Нелл дороже всего, ведь она была ближайшим другом Вернона. В ночь перед свадьбой она встала на колени возле кровати и посмотрела туда, где висела шпага Вернона. Закрыв глаза, она прижала к груди руки.
— Ты понимаешь, любимый? Понимаешь? Я люблю тебя и всегда буду любить.
О Вернон, если бы я могла быть уверена, что ты меня понимаешь!
Она постаралась вложить в вопрос всю душу, чтобы он дошел до Вернона. Он должен, должен ее понять.
Глава 4
1
В городе А в Голландии, неподалеку от германской границы, есть неприметная гостиница. Сюда в один из вечеров девятьсот семнадцатого года вошел молодой человек с изможденным лицом и на ломаном голландском языке попросил комнату на ночь. Он тяжело дышал, и глаза у него беспокойно бегали. Анна Шлидер, толстая хозяйка гостиницы, прежде чем ответить, с присущей ей осторожностью внимательно оглядела его с головы до ног, затем сказала, что комнату он получит. Дочь Фреда проводила его наверх, а когда вернулась, мать лаконично объяснила: «Англичанин, сбежал из плена».
Фреда кивнула, но ничего не сказала. Ее глаза фарфоровой голубизны были нежными и сентиментальными. У нее были собственные причины интересоваться англичанином. Она снова поднялась по лестнице и постучала. Войдя, поняла, что молодой человек не слышал стука. В полном изнеможении он совершенно отключился от действительности, и посторонние звуки его не достигали. Дни, недели он был на грани между жизнью и смертью, не раз чудом избегал опасности, спал урывками, не давал себе расслабиться, чтобы не поймали. Теперь наступила реакция. Он как свалился на кровать, так и лежал. Фреда стояла, смотрела, наконец сказала:
— Я принесла горячую воду.
— О! — Он подскочил. — Извините. Я вас не слышал.
Медленно и раздельно она сказала на его родном языке:
— Вы англичанин?
— Да. Да, это… — Он замолчал. Надо быть осторожным. Но опасность миновала — он уже не в Германии… В голове шумело. Диета из сырой картошки, выкопанной на полях, не способствовала умственной деятельности. Он помнил только, что надо быть осторожным. Это так трудно. Он испытывал странное желание — говорить, говорить, теперь, когда долгое, полное страха напряжение спало.
Голландская девушка кивнула — серьезно и понимающе.
— Я знаю, вы пришли оттуда. — Она махнула рукой в сторону границы.
Он все еще был в нерешительности.
— Вы сбежали. У нас был один такой, как вы.
Неуверенность прошла; это хорошая девушка. Ноги у него подкосились, и он снова рухнул на кровать.
— Есть хотите? Да, вижу. Пойду что-нибудь принесу.
Хочет ли он есть? Наверное. Когда он ел последний раз? День, два назад? Он не помнил. Под конец он шел как в бреду — слепо шел и шел. У него были карта и компас, он знал, в каком месте надо перейти линию фронта, там было больше шансов. По нему стреляли, но не попали. Или все это было во сне? Он плыл по реке… да, плыл. Нет, все было не так. Он не будет об этом думать. Он убежал, и это замечательно.
Фреда принесла поднос с едой и большой кружкой пива. Он ел, пил, а она стояла и смотрела. Эффект был магический — в голове прояснилось. Только теперь он понял, как же у него шумело в голове. Он улыбнулся Фриде.
— Замечательно, — сказал он. — Очень благодарен.
Ободренная его улыбкой, она села на стул.
— Вы знаете город Лондон?
— Да, знаю. — Он чуть улыбнулся, она так забавно спросила.
Но Фреда не улыбнулась. Она была очень серьезна.
— Вы знаете там одного солдата? Капрала Грина?
Он покачал головой. Он был тронут.
— Боюсь, что нет, — сказал он мягко. — В каком он полку?
— В Лондонском. Лондонские фузилеры. — Другой информации у нее не было.
Он ласково сказал:
— Когда я буду в Лондоне, я попытаюсь его найти. Если хочешь, дай мне письмо.
Она посмотрела на него с сомнением, но надежда все же победила, и она сказала:
— Да, я напишу.
Она встала, чтобы уйти, и на ходу бросила:
— У нас есть английская газета… две английские газеты. Кузен принес. Хотите посмотреть?
Он поблагодарил, и она принесла и с какой-то гордостью вручила ему «Ив» и «Скетч».
Когда она опять ушла, он разложил рядом с собой газеты и закурил сигарету — последнюю! Что бы он делал без сигарет! Может, Фреда еще принесет, деньги у него есть. Добрая девочка Фреда, хотя лодыжки толстые и внешность непритязательная.
Он вынул из кармана записную книжку с чистыми листами и записал: «Капрал Грин. Лондонские фузилеры». Он сделает, что сможет. Интересно, что за история за этим скрывается? Что делал капрал Грин в голландском городе А? Бедная Фреда! Обычная история.
Грин — это напомнило ему детство. Мистер Грин. Восхитительный, всемогущий мистер Грин, товарищ по играм и заступник. Смешные вещи выдумывают дети. Он не рассказывал Нелл о мистере Грине. Наверное, у нее был свой мистер Грин. Наверное, у всех детей есть.
При слове «Нелл» у него замерло сердце. Теперь уже скоро. Бедняжка, как она страдала, зная, что он в плену в Германии! Но теперь все позади. Скоро они будут вместе…
Он взял «Скетч» и лениво полистал. Кажется, много новых спектаклей; забавно будет снова сходить в театр. Фотографии генералов — какие свирепые и воинственные! Фотографии вступающих в брак — красивая толпа! А вот это… как…
Неправда, не может быть. Это сон, ночной кошмар!
«Миссис Вернон Дейр выходит замуж за мистера Джорджа Четвинда. Первый муж миссис Дейр погиб в сражении более года назад. Мистер Джордж Четвинд — американец, он много сделал для организации помощи в Сербии».
Погиб в сражении — да, такое бывает. Несмотря на все старания, подобные ошибки случаются. Вернон знал одного человека, про которого сообщили, что он убит. Шанс — один на тысячу, но так случается. Естественно, Нелл поверила и, естественно, снова вышла замуж.
Что за чепуха! Нелл — снова вышла замуж! Так скоро? За Джорджа, Джорджа с его седыми волосами?
Его пронзила острая боль. Он отчетливо представил Джорджа. Чертов Джордж. Чтоб ему трижды лопнуть!
Но это неправда, это неправда!
Он будто видел себя со стороны — как он стоял покачиваясь, словно пьяный. Он спокоен. Да, он совершенно спокоен. Главное — не верить. Не думать, отбросить — просто отбросить. Это неправда, этого не может быть. Если признать, что это может быть правдой, тебе конец.
Он вышел из комнаты и спустился вниз. Прошел мимо Фреды, которая смотрела во все глаза, и спокойно сказал (просто замечательно, до чего он спокоен):
— Пойду прогуляюсь.
Он вышел, спиной чувствуя взгляд Анны Шлидер.
Фреда ей сказала:
— Он прошел мимо меня, как… как… Что с ним такое?
Анна многозначительно постучала пальцем по лбу. Ее ничем не удивишь.
Вернон шел вдоль дороги, очень быстро шел. Надо уйти, уйти от того, что его преследует. Если он оглянется, если будет о нем думать — но он не будет.
Все в порядке, все нормально.
Только не надо думать. То странное и темное, что идет за ним… идет за ним… Если не думать, то все будет хорошо.
Нелл. Нелл с золотыми волосами и нежной улыбкой. Его Нелл. Нелл и Джордж… Нет, нет, нет! Этого не было. Он успеет.
И вдруг его пронзила мысль: газета полугодовой давности. Они женаты уже пять месяцев.
Он покачнулся. Подумал: «Я этого не перенесу. Нет, не перенесу. Что-нибудь случится». Он тупо повторял: «Что-нибудь случится».
Кто-нибудь ему поможет. Мистер Грин. Что это такое ужасное, что преследует его? Чудовище. Конечно, Чудовище.
Он слышит его шаги. Он бросил короткий панический взгляд через плечо. Он уже вышел из города и шел по дороге между двумя кюветами. Чудовище шумно шло за ним огромными шагами, пыхтя и громыхая.
Чудовище… О, если бы вернуться назад, к тому Чудовищу и мистеру Грину, к детским страхам, детскому уюту! Они не так ранили, как теперешние — Нелл и Джордж Четвинд. Джордж… Нелл принадлежит Джорджу.
Нет! Нет, неправда, не может быть. Больше он не может об этом думать. Только не это.
Есть лишь один способ уйти от всего этого и обрести мир — только один. Вернон Дейр запутался в своей жизни. Лучше уйти.
Последняя мучительная вспышка пронизала его мозг. Нелл — Джордж., нет! Он отогнал их последним усилием. Мистер Грин, добрый мистер Грин…
Он шагнул на дорогу прямо перед мчащимся грузовиком, который попытался его объехать, но было поздно — он сбил его, швырнув навзничь.
Страшная, жгучая боль. Слава богу, это смерть.