Вилькина секретарша, которую я видела очень давно всего один раз, застряла в моей памяти в виде крепко сбитой тетки с абсолютно незапоминающимся лицом, обрамленным мелкими и жиденькими кудряшками. Одевалась она, по словам мужа, всегда одинаково: в скромненькую белую блузочку без особого фасона и антикварный бостоновый костюм синего цвета, должно быть доставшийся ей при расформировании в 1991 году местного райкома партии. В точности такой костюм носила моя бабушка, большая общественница, которую я помню очень смутно и тоже исключительно в этом синем бостоне. Всякий раз надевая его перед выходом из дома, бабушка сообщала окружающим, что он возвращает ей юность…
Короче, когда мы с Танькой подъехали к одной из окраинных пятиэтажек первого поколения панельных домов и, внимательно оглядевшись по сторонам, вылезли из машины, именно эту тетку я и приготовилась увидеть, направляясь к подъезду вслед за Татьяной. Состояние моей подруги было не ахти: всю дорогу сюда она нервно вздрагивала и, не довольствуясь зеркальцем заднего вида, оглядывалась каждую минуту в поисках хвоста. Совершенно не доверяя мне в качестве вперед… то есть назадсмотрящего. И даже достигнув секретаршиной пятиэтажки, Танька все еще не верила, что нас никто не ведет.
— Хватит трусить! — разозлилась я. — Бандитам сейчас не до нас, не слышала, что ли, что Фрэд говорил? У Широкова на их мафиози что-то есть! Им самим бы следы замести…
Танька мои увещевания к сведению не приняла и всю дорогу на пути к подъезду шла, втянув голову в плечи, словно ждала выстрела в спину.
Подъезд, в отличие от фасада, оказался чистеньким, а все двери — свежеокрашенными. И пока мы звонили в секретаршину дверь, я сама чуть не заболела аллергией от запаха краски. Потом дверь осторожненько приоткрылась, и я просто ахнула, обнаружив, до какой степени меняет человека одежда!
В голубеньком халатике, отделанном кокетливыми кружевцами, и с учетом мелких кудряшек, Вилькина, теперь уже бывшая, правая рука выглядела как сильно состарившийся амурчик. Единственное, чего ей не хватало, — так это лука со стрелами… Впрочем, ни то ни другое она бы просто не удержала — до такой степени затряслись ее руки при виде Татьяны. На меня она едва взглянула. Поначалу она сделала попытку прикрыть дверь обратно, но, видимо, вовремя вспомнила, чья Танька дочь, и тут же распахнула ее пошире, виновато бормоча:
— Ах, Татьяна Викторовна, это вы? Ах, неужели это вы!.. Какой сюрприз неожиданный…
Ну и все такое в том же духе. Не полагаясь на Татьяну, я решительно шагнула в маленькую, пропахшую дешевой пудрой прихожую и потянула за собой свою подружку. Мне даже пришлось незаметно ущипнуть эту трусиху, после чего она наконец обрела дар речи:
— Добрый день, Эльвира, мы… — И эта дурища снова замолчала.
Услышав имя секретарши, да еще такое прихотливое, я жутко обрадовалась, поскольку заполучила возможность взять наконец инициативу в свои руки.
— Эльвира, здравствуйте, — сказала я как можно строже. — Мы с Татьяной, точнее, я — из прокуратуры…
Данная фраза заготовкой не была, вылетела она из меня совершенно случайно. Татьяна сильно побледнела, а секретарша по имени Эльвира взвыла.
— Господи, Господи, — всхлипывала она, — но ведь я уже все рассказала вашим сотрудникам, сколько же можно повторять одно и то же?!
Как-то незаметно мы, все трое, оказались в комнате, напоминавшей шкатулку для драгоценностей какой-нибудь девицы позапрошлого века. Повсюду колыхались голубенькие, в цвет хозяйкиного халата, занавески и занавесочки, отделанные кружевами. А к ним — в точности такие же салфеточки, расстеленные в самых неожиданных местах: например, на спинках и даже сиденьях кресел. Но я все-таки, поколебавшись, села в одно из них — прямо на салфеточку, вспомнив, кем именно представилась: насколько знаю, деятели из прокуратуры выше подобных условностей и излишней деликатностью не страдают.
— Никто и не собирается заставлять вас и дальше повторять одно и то же! — рявкнула я и грозно посмотрела на Таньку. — Нас интересует не то, что вы рассказали, а то, что скрыли от следствия!
— Я-а?! Скрыла?! — Эльвира картинно заломила пухленькие ручки. — Клянусь памятью мамы и папы, я ничего не знала про их дела! Ни-че-го! Ни сном ни духом…
— Мы сейчас не о порошке, — поморщилась я и добавила для сохранения имиджа: — Всему свое время… Почему вы скрыли от следствия, что у вашего шефа есть любовница?!
И я снова посмотрела на Таньку: дело в том, что эта дурища, после того как поздоровалась с секретаршей, снова набрала в рот воды и стояла столбом посреди комнаты. Хотя еще в машине мы уговорились, что по мере возможности она будет отвлекать секретаршу на себя. Хотя я эту Эльвиру и видела всего один раз в жизни, да еще года два назад, когда Вилька только-только принял ее на работу, меня не покидала опасность, что она все же вспомнит, кто я такая, и расконспирирует.
Под моим взглядом Татьяна наконец ожила и соизволила выжать из себя следующее:
— В самом деле, Эльвира… Ты ж мне рассказывала…
Секретарша снова всплеснула ручками и бойко закудахтала:
— Господи, Господи, да разве я скрывала? Да разве меня о ней спрашивали?! Все, что знаю, как на духу…
После этого она как-то сразу успокоилась и уселась во второе кресло, на самый кончик, чтобы не попасть задом на свою кружевную салфетку. И подняла на меня зареванные глазки мышиного цвета. В глазах мелькнуло недоумение.
— В чем дело? — спросила я нервно.
— Что вы, что вы, — тут же испугалась Эльвира, — честное слово, ни в чем, просто мне лицо ваше показалось знакомым…
— Ближе к делу! — рявкнула я, никак не комментируя Эльвирино заявление.
— Ну, особо-то вроде и нечего рассказывать, — зачастила она. — Но женщина у него есть… то есть была… Я ее даже один раз видела, правда, мельком…
— Когда? — заинтересовалась наконец происходящим Танька.
— Кажется, в прошлую пятницу… Да, точно в пятницу, — кивнула Эльвира сама себе. — Я, помню, вышла с концерта, на пианиста Федорова ходила, в консерваторию… Обожаю классическую музыку! — Она жеманно закатила глаза. — Ну а напротив, как раз у сквера, смотрю, машина хозяйская…
— Серебристый «опель»? — быстро переспросила я.
— Ну да, она самая… А рядом — эта девица, на каблуках и с сигаретой… Ужасно вульгарная девица!..
— Описать можете? Поподробнее пожалуйста! — Я возблагодарила Бога, надоумившего меня читать на ночь детективы, где очень реалистично описываются различные способы ведения допросов. — Рост, цвет волос, особые приметы и одежда!
Эльвира тут же ужасно расстроилась и опять начала заламывать руки:
— Какие особые приметы я могла увидеть, если она спиной стояла? Вот на шефе, поскольку он сидел ко мне лицом, точно помню, был серый костюм и темный галстук. С искоркой… Я вначале его увидела, а уж потом ее…
— Ни за что не поверю, — внезапно развязно встряла Танька, — что ты на Вильку глазела, а не на его пассию… Ну?
— Так ведь я их только в последний момент увидела, когда уже почти дошла до них! — обиженно возопила Эльвира. — Я на нее-то и глянуть толком не успела, поймите, я под впечатлением классической музыки была, ничего вокруг не замечала…
— Ну хоть что-то ты заметила? — продолжала нахальничать Татьяна, вспомнив, должно быть, о своих баксах, уплаченных этой клуше за шпионаж.
— Конечно! — обиженно произнесла Эльвира. — Она выше меня, наверное, на целую голову… Брюнетка, волосы в узел собраны… вот тут… — Секретарша ткнула себя пальцем куда-то за спину, чуть ниже затылка. — И костюмчик фирменный… Розового цвета, с люрексом по низу пиджачка и юбочки… Худющая, как оглобля, из тех, что нынешним мужикам-извращенцам по вкусу.
— Про костюмчик еще раз, и подробнее. — У меня неожиданно снова подсел голос. Поскольку и про дамочку, и про костюмчик, и про серебристый «опель» я, как вы понимаете, уже слышала. Только совсем в другом месте, при других обстоятельствах и, главное, совсем в ином исполнении…
— Костюмчик действительно чудесный! — Впервые за время нашего визита на лице Эльвиры отразилось что-то похожее на оживление. — Я в дорогих вещах, между прочим, разбираюсь, у меня мама портнихой была, очень модной в свое время… Думаю, костюмчик не менее чем из Италии, ткань — просто чудо, мягонькая и вся по фигуре. И люрекса — совсем чуть-чуть, в самый раз — не то что турецкая дешевка…
Я поднялась со своего кресла и, кивнув Таньке, двинула в прихожую. То, что я услышала от Эльвиры… Словом, на такое везение я и рассчитывать не смела! Хотя вывод из услышанного напрашивался самый что ни на есть дичайший…
Уже на лестничной площадке в голову мне пришла еще одна мысль. Настолько важная и одновременно ужасная, что я, попросив Таньку меня подождать, вернулась и снова позвонила в секретаршину дверь.
— Вы что-нибудь забыли? — Она с растерянным видом отступила в сторону, поскольку я бесцеремонно вломилась назад в прихожую.
— Эля, — сказала я панибратски, — неужели вы меня действительно не узнали?
И поскольку секретарша в ужасе молчала, пришлось договаривать самой:
— Я же Лиза, первая Вилькина жена… Тихо-тихо, только не кудахтать! Я хочу вас предупредить: насчет этой девицы — никому ни звука! Иначе вас могут убить, одну уже пытались… За то, что видела их вместе!
И, не вслушиваясь в набор нечленораздельных звуков, полившихся из Эльвиры, я наконец покинула эту шкатулочную квартирку.
— Ну чего ты прицепилась к этому костюмчику? Лучше бы про внешность поподробнее расспросила! — нахально заявила Татьяна, едва мы оказались в машине.
— Да что ты говоришь?! — моментально взвилась я. — Что ж ты сама-то молчала, да еще за свои собственные деньги?!
— Чего, чего… — мрачно осела подружка. — Я ей теперь никто, а деньги за предыдущие доносы уплачены… Кто, кстати, тебя дернул за язык представляться следователем?..
— Теперь это никакого значения не имеет, — махнула я рукой. — Я ей все равно рассказала, кто я и зачем мы приходили.
— Ты что?! — взвизгнула Танька, подпрыгнув от неожиданности. — А если она в прокуратуру на нас настучит? Хочешь, чтобы папашка меня вообще в тюрьму посадил!
— Не визжи! — оборвала я Татьяну. — В отличие от тебя я знаю, что делаю: к твоему сведению, Эльвира располагает информацией, опасной для ее жизни… Да-да, я имею в виду именно костюмчик, расспросы о котором тебя возмутили!.. Короче, я ее предупредила, что одна такая же болтушка протрепалась про этот костюмчик и уже пострадала. Эльвира эта теперь скорее собственный язык откусит, чем кому-нибудь про него проколется…
Когда мы вернулись домой, под моей дверью с крайне обреченным видом и виноватыми глазами сидел не кто иной, как бывший телохранитель Федор Степанович, он же Фрэд для друзей…