Между прочим, профессор Иван Константинович, который грозил написать жалобу на Фрэда его же московскому начальству, на поверку оказался настоящим лапушкой. И почти сразу согласился положить меня в одну палату с Любочкой Вышинской. Хотя Любочкина палата считалась послеоперационной и ставить там больше одной койки было не принято. Но профессор, узнав про всю эту ужасную историю, пошел нам навстречу и разрешил, тем более что Любочка ужасно страдала от одиночества и, как выяснилось, от невозможности поговорить с кем-нибудь, кроме своей мамы Ирины Львовны, о высоком… Я имею в виду высокие материи.

Возможно, кому-нибудь ее разговоры и показались бы чистой воды занудством. Но мне такой вариант обновленной Любочки нравился куда больше предыдущего. И, не особенно вдаваясь в причины столь разительного перерождения, я слушала ее с удовольствием. И во всем соглашалась — особенно с тем, что людей, причинивших тебе даже столь жуткие неприятности, какие были причинены нам, следует прощать…

Посетителей сразу же стало ходить в два раза больше, но нетерпеливее всех я поджидала, разумеется, мою лучшую подругу Таньку, спасшую мне жизнь. Впервые она объявилась только на третий день моего пребывания в больнице, после того как стало окончательно ясно, что Вильям вполне жив и даже здоров и, соответственно, пригоден к тому, чтобы держать ответ за содеянное по полной программе… После этого Татьяна наконец прекратила рыдать от мысли, что стала убийцей, и, едва дождавшись возможности глядеть на мир не сквозь опухшие щелочки, а более-менее нормально, дунула ко мне в больницу. Разумеется, в неприемные часы, и, разумеется, ее, как дочь генерального прокурора города, ко мне впустили.

— Ли-изочка, — попробовала она вновь начать лить слезы прямо с порога, но, перехватив предупреждающей взгляд сопровождавшей медсестры, тут же сменила пластинку. — Жаль, что я его не убила! — заявила Татьяна совсем другим, кровожадным голосом и решительно прошагала к моей кровати, не обращая внимания на тихо ахнувшую от ее заявления Любочку. В руках у Татьяны был огромный пакет и цветы. Спустя минуту обе имеющиеся в палате тумбочки были сплошь уставлены всевозможной вкуснятиной домашнего приготовления в разнокалиберных кастрюлях, кастрюльках и даже кружках.

— Я твои домашние запасы привела в порядок, — деловито сообщила Татьяна. — Не понимаю, как можно так жить: ни специй, ни мяса в морозилке, ни даже соли в запасе! И кто тебе сказал, что собак можно кормить одним «Педдигри»?!

— Не вздумай мне избаловать Варвару своими котлетами, — прошептала я, поскольку говорить громко пока еще не могла: мое бедное горло пострадало в этой истории больше всего. Особенно после железных объятий супруга…

— Ты тут лежишь и, наверное, ничего не знаешь, — хвастливо заявила Танька, — а я владею всей информацией!..

Я не стала ее разочаровывать и признаваться, что уже два раза за подаренные шоколадки, которые я теперь на дух не выношу, медсестричка тайком водила меня в мужское отделение к Фрэду… Сам он пока что ходить после того ранения не решался, тем более так далеко. Что не мешало ему быть полностью осведомленным о происходящем за стенами больницы… Коллеги навещали моего телохранителя исправно, установив строгую очередность. А один раз к ним даже подключился капитан Широков.

— Ну так вот, по поводу информации, — заливалась между тем Татьяна. — Кто бы мог подумать, что Вильям такой жадный на деньги?! Вот ты мне скажи: чего это ему не хватало? У нас же было все! Две машины, квартира, фирма… И отец, способный всегда прикрыть этого паразита от налоговой… А?

Я опять не стала разочаровывать горевавшую Таньку и объяснять ей, что фирма на самом деле, так же как и доходы от нее, была подотчетна государству в лице весьма грозной организации…

— Знаешь, — вдруг загрустила Татьяна, — еще похоже, что эту предательницу он действительно любил… В отличие от нас с тобой!

Я нахмурилась и уже хотела сказать, чтобы Татьяна не чесала нас с ней под одну гребенку, потому что кого-кого, а меня-то он любил точно, пока возможность вершить темные делишки под прикрытием ее папашки не пересилила это чувство. Но тут некстати вспомнила наши с Вильямом последние железные объятия и снова промолчала.

— Отец рассказывал, у них, в этом ведьмячьем гадюшнике, нашли паспорта зарубежные на фальшивые имена и билеты… Представляешь, если бы облаву устроили на день позже, они бы успели сдуть на своем «мерседесе» в столицу, прямо к самолету… А там — ищи-свищи эту парочку по всему свету…

Я сделала круглые глаза, старательно изображая крайнее удивление, потому что окончательно решила не разочаровывать мою лучшую подружку никогда и ни в чем. На самом деле и про паспорта, и про авиабилеты, а заодно и про номер зарубежного счета, на который они сумели перевести не умещавшуюся в моем воображении сумму денег, я знала уже два дня из трех, проведенных в больнице. Естественно, от Фрэда. Единственное, о чем я пока что не спрашивала своего поправляющегося от ранения телохранителя, — так это о судьбе Лариски… Бог весть почему, но я никак не решалась до сих пор произнести ее имя вслух… Поразительно, но Танька, не отличавшаяся прежде проницательностью, каким-то чудом это поняла.

— Знаешь, — сказала она тихо, — мне ее тоже жалко… Конечно, много ей не дадут… Она ведь только соучастница, к тому же беременная… Но я все равно закатила отцу скандал, и ей изменили до суда меру пресечения на подписку о невыезде… А?

— Ага, — сказала я и почувствовала, как у меня, вслед за Танькой, повлажнели глаза.

— Хватит об этом! — тут же сказала она и мгновенно принялась рассказывать о собственном героизме в момент захвата нашего бывшего возлюбленного, очень неожиданно поясняя, каким образом ей удалось победно завершить тактически проваленную целой кучей вооруженных до зубов мужиков операцию.

— От трусости! — уверенно пояснила Танька. — Когда я поняла, что спятивший от злобы и жадности муж движется в мою сторону, к моим кустам, по дороге додушивая тебя, я просто озверела от страха… Даже не помню, как прямо на четвереньках метнулась к своей машине и назад, уже с монтировкой… Она у меня всегда под сиденьем лежит на всякий случай!.. И вот, в этом состоянии озверения увидев вблизи, что этот гад с тобой сделал и как он тебя пинает, мне показалось, что уже умершую, я ка-ак кинусь на него, ка-ак жахну по башке… ка-ак заору во всю глотку!.. Ну а остальное ты и так знаешь! — традиционно завершила в свойственной ей манере красноречия храбрая Татьяна.

И могу сказать сразу: с того дня рассказ о собственном незаурядном мужестве, прославивший Таньку в глазах спецназовцев, фээсбэшников, а главное, в глазах ее собственного отца, стал любимой темой ее разговоров… Иногда это напрягает, но в общем и целом я ее охотно прощаю. Все равно она — наша с Любочкой лучшая посетительница и к тому же ради моей Варьки продолжает пока жить в моем доме, хотя уже сто раз могла переехать в новую квартиру, купленную прокурором дочери за мужество, проявленное в бою…

Кроме Таньки за неделю, которую мы с Любочкой долеживали вместе, в больнице у нас побывала вся оставшаяся целой и невредимой часть сотрудников «Параллельных миров». В том числе Эфроим Кац собственной персоной, пришедший убедиться, что мы живы, почти здоровы и намерены в ближайшем будущем возвратиться к своим рабочим обязанностям.

И хотя вид у Эфроимчика был самый что ни на есть жалобный, Любочка Вышинская сказала ему правду о своем намерении прекратить писать магические советы и пойти преподавать в школу великий и могучий язык и литературу…

— Что может быть прекраснее возможности благотворно влиять на еще не испорченную детскую душу? — спросила Любочка у Каца. И поскольку он не нашелся, что сказать, ответила сама: — Ничего!..

Вид у Эфроимчика после этого сделался настолько растерянный и несчастный, что лично мне не хватило мужества последовать Любочкиному примеру и выдать ему еще одну порцию этой самой правды. Его ведь можно было понять: лишиться в считанные дни почти всей женской половины редакции — такое не каждому главному редактору по силам!

— Главное, что вы живы, — пробормотал несчастный Эфроимчик и засобирался домой, оставив нам на двоих жиденький букетик из трех потрепанных гвоздик.

— Почему ты не сказала ему, что выходишь замуж и уезжаешь? — с легким укором спросила Любочка после того, как за нашим бывшим шефом закрылась дверь палаты.

— Пусть он решает свои проблемы в порядке поступления, а не все сразу, — ответила я. — Кроме того, я еще не дала Фрэду окончательного ответа…

И не совсем последовательно добавила:

— Пускай помучается! Если уж у меня такая судьба — непременно быть женой фээсбэшника, так хотя бы с гарантией, что меня действительно любят… А чем меньше мы их, тем больше они нас… Взять хотя бы Лариску! Всю жизнь мужиков презирала и ненавидела, а в итоге именно ее и полюбили, именно от нее и ребенком захотели обзавестись! А она? Да я на сто процентов уверена, что никакой такой любви она к нему не испытывала, сплошной расчет! Правильно ты ее выхухолью называла…

— Не думаю, — мягко возразила мне Любочка. И, вздохнув, добавила: — Какая она выхухоль? Просто несчастная, обделенная душевно женщина… А ты, Лизочка, не волнуйся так, тебе нельзя. Если нужно, я могу за Иваном Константиновичем сходить, он успокоительного даст.

— Сама успокоюсь, — улыбнулась я. — Вот скоро нас с тобой выпишут — тогда и будем решать оставшиеся проблемы! В том числе с моим Фрэдом…

И я действительно успокоилась.

— Все же эти фээсбэшники — жуткие нахалы! — Танька возмущенно посмотрела в сторону спальни и злобно фыркнула. Именно таким образом моя лучшая подруга прокомментировала выписку из больницы Федора Степановича, нашего общего телохранителя, пострадавшего, между прочим, при исполнении обязанностей.

— Ну, Тань, — пробормотала я почему-то оправдательным голосом. — Ему ж велено не меньше трех недель соблюдать постельный режим! Что же ему, все это время в гостинице валяться?..

Моя подруженька ахнула, всплеснула руками и уставилась на меня крайне подозрительно:

— Так это что — нам теперь целых три недели дрыхнуть неизвестно где, в то время как этот шпион будет блаженствовать на трехспальной тахте?! Может, он еще и рассчитывает на то, что я тут с утра до вечера буду деликатесы готовить для укрепления его драгоценного здоровья?!

— Ну, Тань, — снова заныла я, мысленно отметив, что и эта привычка, подцепленная от Таньки, кажется, привилась ко мне прочно, — спал же Фрэд столько дней на креслах, которые ему к тому же коротки? А тебе с учетом роста как раз будут…

В моей гостиной повисла пауза, свидетельствующая, что Татьяну постиг настоящий шок.

— Так, — произнесла она наконец. — Так… Значит, лучшая подруга — на креслах…

И тут ее наконец осенило:

— А… А ты? — И Танька почти завизжала. — Где собираешься спать лично ты, дурища ненормальная?!

— Разумеется, рядом со мной, — подал свою реплику из спальни невыдержавший Фрэд, а я, едва сдержавшись, чтобы не зажмуриться, опустила голову, прекрасно представляя, что сейчас последует.

Последовала новая пауза, показавшаяся мне целой вечностью. Танька всегда была тугодумкой и любые новые сведения, особенно неожиданные, переваривала непозволительно долго.

— Здорово! — сказала она на сей раз. И со скоростью своей «бээмвэшки» дунула в сторону кухни. А я — в прямо противоположную, поскольку надо же было мне на ком-то выместить обуревавшие меня чувства?

Этот болтун, расположившийся со всеми удобствами, какие позволяла его все еще перебинтованная грудь, посреди моей тахты, нахально сиял, как новенькая монетка.

— До чего же жаль, — произнесла я с чувством, — что я не уволила тебя вовремя!

— Все, что ни делается, — к лучшему, — провозгласил Фрэд народную мудрость, поскольку своей собственной, судя по всему, обзавестись не удосужился.

— Кто тебе сказал, что я собираюсь спать рядом с тобой?! — возмущенно прошипела я. — Кто?!

— Так ведь больше все равно негде, — миролюбиво пояснил он. — Тем более что я сейчас, к сожалению, абсолютно безопасен даже для тебя…

— Если ты поссоришь меня с Танькой, — предупредила я этого наглеца, чувствуя, что против воли краснею со скоростью, которой вполне мог бы позавидовать капитан Широков, — я тебя сама пристрелю! И будь уверен, в отличие от твоего дружка и соратника, не промахнусь!..

Ответить мне Фрэд не успел, поскольку тут-то и произошло нечто абсолютно невероятное: предательница Варька, оказывается все это время находившаяся, вопреки нашим с ней правилам жизни, под одеялом у Фрэда, высунула оттуда свою нахальную морду и… облаяла меня — свою собственную хозяйку! Меня, вынянчившую это неблагодарное существо, сделавшую ее членом своей семьи! Как вам это нравится?

Этого я уже не выдержала и, круто развернувшись, вслед за Танькой кинулась на кухню, начав всхлипывать от обиды еще по дороге и мысленно давая себе клятву ни за что и никогда не выходить замуж за этого раненого наглеца. В конце концов, любовь, как известно, рано или поздно проходит, а дружба остается! Особенно если речь идет о женской, а значит, настоящей дружбе… От этого своего твердого решения я расстроилась окончательно и появилась на кухне уже не просто в слезах, а почти зареванная.

Все-таки правильно утверждают ведьмы и колдуны, что сходное притягивается к сходному: Танька, как выяснилось, тоже сидела на кухне не просто так, а тихо и горько рыдая. Бросившись к своей любимой подруге, я обняла ее, и некоторое время мы с ней увлажняли атмосферу моей квартиры совместными усилиями, всхлипывая хорошо слаженным дуэтом.

Первой с новейшим поворотом судьбы смирилась, как обычно, Татьяна. Слегка отстранив меня от себя, она извлекла из кармана моего лучшего халата, который ей, видимо, так приглянулся, что она носила его не снимая, мой же носовой платок и тщательно высморкалась. После этого встала с табуретки, на которой предавалась своему горю, пересела в наше терапевтическое кресло и посмотрела на меня оттуда вопросительно.

— Ну скажи мне, Лизочка, — пробормотала Танька, — ну почему на тебе постоянно все женятся?! Ну почему?.. Жаль, конечно, что все они при этом служат в таком странном месте, но ведь женятся же?! А я… А на мне… Никому я по-настоящему не нужна, никто меня, кроме папашки, не любит!..

И она снова всхлипнула. Конечно, если бы меня любил такой тип, как ее папашка, я бы, возможно, тоже рыдала. Но, несмотря на сочувствие по этому поводу, я все-таки поняла, что Танька имеет в виду совсем другое.

— Да кто тебе сказал, что я собралась за него замуж?! — воскликнула я абсолютно искренне и тоже всхлипнула. — С какой стати?..

— С очень простой! — раздался голос с порога кухни. — Сама посуди: если я на тебе женюсь, логично предположить, что ты при этом выходишь за меня замуж… Разве нет?

Мы с Танькой одновременно подпрыгнули от неожиданности, а потом одновременно ахнули: лежачий больной, которого, между прочим, доставили сюда на носилках, взяв предварительно клятву о неукоснительном соблюдении постельного режима, высился в дверном проеме с несколько перекошенной физиономией, но на собственных ногах!

Я даже не помню, как мы с Татьяной оказались рядом с Фрэдом и одновременно подхватили его с двух сторон! Как раз вовремя, поскольку наш бывший телохранитель явно зарвался, вообразив, что у него вполне достаточно сил для самостоятельного перемещения в пространстве, и вслед за своим вполне, на мой взгляд, логичным заявлением начал медленно, но неуклонно сползать по косяку…

Конечно, вы помните, как именно действует на меня логика — в том смысле, что действует она на меня обезоруживающе. Так что даже после того, как Фрэд был водворен совместными усилиями обратно к Варваре и мы убедились, что жизнь его находится вне опасности, возразить ему я не сумела. Зато нашлось что сказать у моей подружки.

— Идиот! — заорала Танька, едва мы водрузили Федора Степановича на место. — Сумасшедший, проклятый идиот! Ты что, хочешь сделать Лизу вдовой еще до женитьбы?..

И, воспользовавшись тем, что я от изумления лишилась дара речи, распорядилась моей дальнейшей судьбой собственноручно и единолично.

— Вот что, Елизавета, — деловито сказала Татьяна, словно и не она несколько минут назад рыдала, пытаясь отвратить меня от очередного замужества. — Оставлять его одного — непозволительное легкомыслие! Словом, так, — продолжала она, — Завтра же берешь у своего Эфроимчика расчет и садишься дома — выхаживать этого психа! Будешь ему книжки какие-нибудь веселенькие читать, говорят, от смеха даже такие тупицы, как твой будущий супруг, выздоравливают быстрее… Ну а я, так и быть, займусь кухней. Прямо с этого момента!..

И, обустроив таким образом мою судьбу, Татьяна перешла от слов к делу.

— Ты какой супчик предпочитаешь? — строго поинтересовалась она у Фрэда, которому так и не довелось вставить хотя бы словечко в Танькин текст. — Рисовый или овощной?

— Э-э-э… — начал он неуверенно.

— Значит, рисовый! — сделала вывод Татьяна и с деловым видом направилась прочь из спальни. Она уже достигла порога, когда до Федора Степановича наконец дошло, что именно ему грозит, и он неожиданно громко и даже, я бы сказала, с отчаянием подал реплику:

— Я вообще-то борщ люблю! С черным хлебом, намазанным горчицей!

— Да? — Танька обернулась и посмотрела на него снисходительно. — Тебе здоровье поправлять надо, а не борщ с горчицей трескать. Вот выздоровеешь, будет тебе Лизка борщи готовить!

Некоторое время Фрэд задумчиво смотрел на захлопнутую Татьяной дверь, потом погладил развалившуюся рядом с ним, окончательно обнаглевшую Варвару и вздохнул.

— Даже если я проживу на свете еще сто лет, — сказал наш бывший телохранитель, — и тогда я до конца женщин наверняка не пойму!