ПИСЬМА ЛЕДИ РОНДО

 

ПИСЬМО I

Милая моя,

Вы думаете, что прежние церемониальные приветствия для нас уже кончились — так думать извинительно такой любительнице философии, как Вы. По крайней мере я теперь могу дать Вам отчет в моем пребывании в той стране, в которую увлекла меня моя блуждающая планета .

Не уступая волнениям души, идя рука об руку с моим неразлучным другом — слабым рассудком, я помню всегда моих друзей, мою отчизну, несмотря на то, что, по-видимому равнодушно рассталась с нею. Теперь я испытываю действие моей приверженности к отечеству, которая тем сильнее, что она подавлена была в груди моей во время роковой нашей разлуки. Как бы то ни было, я знаю Вашу добрую душу, Вы не имеете другой слабости нашего пола, кроме снисходительности к своим друзьям и потому надеюсь, будете снисходительны и ко мне, читая описания лиц и предметов, которые я намерена представить в том виде, как они находятся предо мною.

Начну с лиц: так как по кратковременности моего здесь пребывания я ещё не столько познакомилась с русским языком, чтобы могла на нем объясняться, то я и могу судить о людях ещё только по наружности. Здешние жители вообще крепкого телосложения, среднего роста и большей частью красивой наружности. Впрочем, в лицах их я не нахожу большой выразительности. Что касается до Петербурга, то этот город прекрасно расположен и стоит на большой реке, именуемой Невою; как далеко лежит он к северу, востоку, западу, югу — не скажу ни слова, хотя бы Вы и хотели определения точного. Его составляют три острова: на первом находится адмиралтейство, от которого эта сторона и получила название ; здесь же летний и зимний дворцы; второй остров называется Петербургским , на нем построена крепость и прекрасная церковь , в которой погребены: Пётр Первый, Ваш любимый Герой, императрица Екатерина и некоторые из его детей. Третий остров называется Васильевским, на котором находятся биржа, присутственные места и другие общественные здания; здесь назначено селиться купечеству; дома и улицы в городе весьма красивы, но большею частью ещё не населены . Адмиралтейская часть есть самая населенная; Зимний дворец мал, и образует собою циркуль . Он нисколько не красив и внутри разделен на множество малых, худо расположенных комнат, и не представляет ничего замечательного ни по архитектуре, ни по живописи, ни по мебели. Летний дворец ещё меньше и хуже, исключая сада, который красив и, судя по стране, прекрасен, с приятною тенью и водою ; я не могу дать вам лучшего об нем понятия как сравнив его с нашим Английским Баутоном. В одной миле от города есть монастырь Св. Александра Невского . О жизни сего святого я ничего не знаю; но монастырь начат Петром Первым, и когда построится, будет очень хорош. В честь св. Александра Невского Пётр учредил орден того же имени . Это второй орден; знаки его носятся на красной ленте.

Нева протекает подле монастырского сада и выходит из города очаровательными изгибами, которые с вашею поэтическою душою будут вечно беседовать. В городе есть прекрасные дома, принадлежащие дворянству, но они теперь в отсутствие двора стоят пусты, при многих есть xopoшиe сады; близ одного из них я теперь живу, и часто прогуливаюсь; здесь я размышляю о том, что оставлено мною в отечестве, но я слышу Ваш голос, Вы говорите: «прочь со своею слабостью, продолжайте вашу историю», — я вздыхаю и повинуюсь.

Так как мы прибыли сюда ещё только за неделю, (с семейством г. В, с г-ном Р. и ещё одною дамою) то я очень удивилась, услышав однажды, что наши коляски готовы отправиться в путь, я должна была повиноваться. В первые дни мы отправились посмотреть бумажные фабрики ; я особенно любовалась картинным их местоположением, истинно очаровательным.

Здесь нет трактиров. Человек, занимающийся фабриками, принимает всех посетителей, и получает за то пocoбиe от правительства. Нам подали хороший ужин и отвели две просторные комнаты для ночлега; комнаты наши устланы были соломою, на которой и были постланы постели. Так жили мы во все время нашего путешествия. В следующий день мы отправились в село Петергоф, принадлежавшее Царю; там небольшой дворец стоит на горе вышиною в 60 футов, на полмили от моря! Долина между дворцом и морским берегом покрыта густым лесом, который npopезан дорожками и аллеями, с водопадами и фонтанами по большому проспекту; перед дворцом проведен в море канал, на морском берегу много прекрасных летних домов , из дворца видны Кронштадтская пристань и берега Финляндии ; во дворце живопись очень хорошая, но от небрежения испорчена. Мы скоро поедем в Москву . Оттуда Вы ожидайте от меня ещё скучнейшего письма, милая, Ваша и проч.

 

ПИСЬМО II

Милая моя,

Повинуясь Вашему приказанию, я безо всякого вступления представлю отчет о моем путешествии из Петербурга в Москву.

Мы выехали из дому 5 Марта в санях; это экипаж, сделанный из дерева, наподобие колыбели и обитый кожей. В нем можно лежать как в постели, одевшись одеялом; жаль что в санях не может поместиться более одного человека — это лишает удовольствия иметь общество. Мы ехали днём и ночью и прибыли в Москву 9-го числа. Вы скажете, мы очень скоро ехали? Что на это отвечать? Не находя для отдыха хорошего помещёния, в дурных комнатах, мы на станциях переменяли только лошадей; кушаньем же на всю дорогу запаслись дома. Народ весьма учтив, но так угнетен бедностью, что едва виден в нем образ человеческий. Если исключите хижины, расположенные на некотором пространстве вокруг почтовых дворов, то вам представится страна пустынная, в которой нет ни городов ни гостиниц. Густой лес, покрытый снегом, представляет какую то очаровательную картину; я часто воображаю, что снег на древесных пнях и ветвях превращается в многоразличные фигуры! Между прочим, я видела медведей и волков, которые теперь царствуют в лесах. Я часто желала видеть в сих местах Вас, Вы нашли бы здесь меня, влюбленную в морозы, которых в самом деле нечего бояться; я должна просить у Вас извинения, сказав, что мы не проезжали через города. Мы ехали чрез Новгород и Тверь. Первый замечателен монастырем Св. Антония , который по преданию приехал сюда из Падуи и привез с собою сокровища для построения монастыря; внешность его не имеет ничего замечательного, а внутренности я не видала. Тверь весьма веселый город, стоит на берегу Волги, на склоне небольшой возвышенности; строение в нем также деревянное, дома очень чисты. До сих пор я ничего ещё не сказала о городе в котором теперь живу, и так сделаю маленькое его описание. Император посещает Москву редко, потому здесь нет собраний, какие бывают при дворе; кажется что Государь любит больше охоту. Главный любимец его, Князь Долгорукий , который особенно старается занимать его этим увеселением, опасаясь, чтоб не быть устранену при малейшем отсутствии. Шесть месяцев назад юный монарх лишился единственной сестры своей, Великой Княжны Наталии , девицы необыкновенного ума; с тех пор он совершенно подчинился власти этого молодого вельможи, который, как я слышала, ничего не имеет отличного, кроме титла. Меня неоднократно посещали старинные знакомцы В. , и одна придворная дама времен Вашего Героя . Она с чрезвычайным искусством рассказывает мне о нем некоторые частные происшествия. Я расскажу Вам одну такую историю, она несколько длинна, но, по моему мнению, хорошо изображает его благородный характер.

Он любил в продолжение нескольких лет со всею нежностью дочь одного офицера, по имени Мунса , и, казалось был взаимно любим ею. В один несчастный день он пошел осматривать крепость, строившуюся на море , в сопровождении своих и чужестранных Министров ; на возвратном пути польский Министр случайно упал в воду с подъемного моста и утонул, несмотря на все усилия спасти его. Император, приказав вынуть все бумаги из его карманов, запечатал их в присутствии всех.

При дальнейшем осмотре выпал портрет; Государь поднял его и представьте его удивление — портрет изображал его любезную. Он тотчас разламывает конверт, развертывает бумаги и находит многие письма руки её к умершему, написанные в самых нежных выражениях; оставив общество, он вбежал в комнату моей рассказчицы и приказал послать за изменницею .

Когда она вошла, он запер дверь и оставшись втроем, спросил, для чего писала она к такому лицу. Она заперлась, но он показал портрет и письма, и когда сказал о смерти её любовника, несчастная залилась слезами. Государь в порыве страсти начал укорять её в неблагодарности; изменница ожидала наказания, но вдруг у него самого полились слезы, он сказал: «забываю все, я также имею слабости: я Вас не могу ненавидеть, и обвиняю только собственную мою доверчивость. Продолжать мою любовь с Вами значит унизить себя; прочь, я умею примирить страсти с рассудком. Вы ни в чем не будете нуждаться, но я с сих пор Вас уже не увижу.»

Он сдержал слово. Скоро она выдана за одного чиновника, которому дана должность в отдаленной провинции . Монарх заботился об их счастии до конца жизни и оказывал к ним постоянно свою любовь .

Я желаю, чтобы Вы прочли эту историю Б. Обладай он властью этого монарха, что бы делали Вы? Но пусть он сам найдет применение этому сюжету, который я предлагаю ему.

Я остаюсь и проч.

 

ПИСЬМО III

Милая моя,

Последнее письмо Ваше исполнено и нежности и жестокости. В нем Вы показали доброту сердца, извещая о многих моих подругах, но запрещаете говорить мне с ними, советоваться о чем-либо, требуя повелительно, чтоб я отвечала одной Вам. Право, это тиранство, но я должна повиноваться.

Первый Ваш вопрос — «в каком я обществе» — на это с трудом могу отвечать. Я обращаюсь ежедневно, с людьми высшего круга. У жены польского Министра каждый вечер бывают собрания, куда съезжается множество хороших людей, но к величайшей досаде они занимаются большею частью игрой в карты, впрочем, к игре никого не принуждают. Я всегда удивляюсь, как люди, одаренные высоким умом, предаются этим столь опасным забавам. Не имею нужды говорить, что я здесь только зрительница и наблюдательница человеческих слабостей, как Вы знаете, и как девица Белль привыкла называть меня. Однажды я встретилась с молодою дамою, которой также не нравились карточные игры; она удивлялась этому как и я, oт того ли, что она в этом деле была также неопытна, или от того, что её сердце исполнено нежных чувствований. Она чистосердечна, добра, умна и вежлива; присоедините к этим милым достоинствам осьмнадцатилетнюю весну её жизни и — это будет сестра императорского любимца — Княжна Долгорукая.

Она влюблена в брата германского Посла ; он щедро награжден природой, только ему нужно образовать свой ум, чего он, надеюсь, достигнет. Новая знакомка моя, кажется, желала бы вступить в брак вне своего отечества и весьма обходительна с иностранцами. В этом собрании можно быть и не быть, никто Вас не спросит; ужин готов для тех, кто хочет остаться. Я воображаю, что здесь был бы самый лучший круг общества, если бы карты не были известны.

Угадываю Ваш вопрос — Вы хотите знать о русской вере? Не зная здешнего языка, я не могла составить себе о ней основательных понятий и потому скажу немного; вот что я заметила, находясь при крещёние и обручении: в первом случае дитя погружали три раза в сосуд с водою; кум и кума, или крестный отец и мать, имели в руках по восковой свече; по совершении погружения священник (который, между прочим, был сильно пьян) надел на дитя белую рубашку и потом прогонял сатану; велел воспреемникам отрекаться за дитя от него и от дел его; во время сего отречения он и вocпреемники, обратясь к дверям, плевали на землю в знак совершенного отречения и победы над дьяволом.

Обручение совершалось над одною из моих девушек таким образом: жениха представили отцу и матери этой девушки, и когда молодой человек им понравился, то пришли просить на предполагаемый брак моего согласия; получив оное, жених прислал невесте своей в подарок гребенку, румяна и мушек. Когда позволено было им видеться в первый раз, они обменялись кольцами; и таким образом девушка моя сделалась невестою. Со дня обручения девицы, знакомые невесте, посещали её днем и ночью, оплакивая потерю своей подруги; причем пели старинные песни; а по наступлении дня, в который надлежало венчаться, со всех сторон пролиты были реки слез; родственники перенесли её имущество, состоявшее из постели, одеяла, стола и образа её Ангела. Одна из моих девушек, как главная её подруга, допущена была провожать ее, другие подруги не имели этого права. Что же касается до остального, то для удовлетворения Вашего любопытства обращаю Вас к Библии и, не желая мешать Вам в Вашем добром занятии, имею честь пребыть и пр.

 

ПИСЬМО IV

Милая моя,

Не думайте освободиться от моей докучливости, хотя Вы сами заставили меня долго скучать в ожидании от Вас ответа. По отправлении последнего письма моего к вам, здесь произошло удивительное событие. Юный монарх (по совету своего любимца , как предполагают), согласился вступить в брачный союз с прелестною княжною Долгорукою, о коей я уже писала вам. Какой жестокий удар для двух любящих сердец . Но в этой стране девице нельзя отказываться от такового брака, по-видимому, столь счастливого.

В предыдущие два дня происходил сговор, это значит, что бракосочетание объявляется всенародно. За день пред тем Княжна Долгорукая отвезена была в великолепный дом, находящийся близ дворца, в котором она и будет жить до самого бракосочетания.

На церемонию приглашали весь почетный класс: посетители сидели на скамьях в одной обширной комнате; Государственные сановники, и высшее дворянство на одной стороне, иностранные Министры и чужестранцы на другой. В конце комнаты возвышался балдахин, под которым стояли два кресла и налой со св. Евангелием; по сторонам налоя сидело множество духовенства. Когда все заняли места, вошел император и разговаривал несколько минут с некоторыми особами. Скоро приехала невеста из дому, в котором она жила, в своей карете, с матерью и сестрою, а брат её, бывший камергером, ехал впереди; затем следовал длинный ряд императорских карет, брат проводил сестру до дверей комнаты, где принял её сам император, проводил до одних кресел и сам сел в других; эта любезная жертва (так я её называю) одета была в белое глазетовое платье, вышитое золотом, волосы были завиты, и четыре косы унизаны драгоценными каменьями; небольшая диадема украшала её голову. Лицо её было бледно, и скромные взоры выражали задумчивость; посидев несколько времени, они встали и подошли к налою; здесь император наименовал княжну своею невестою и разменялся с нею кольцами, потом, повесив ей свой портрет на правую руку, приложился вместе с нею к Евангелию. Apxиепископ Новгородский прочитал краткую молитву и поздравил императора с обручением; посидев ещё несколько, он назначил чиновников и статс-дам для двора своей супруги. После сего подходили к руке будущей государыни, которую поддерживал будущий её супруг, простирал каждому её руку до тех пор, пока все не кончили поздравления.

Под конец все coбpaниe тронуто было, когда подошел к царской невесте несчастный, оставленный ею друг; до сих пор глаза обрученной устремлены были в землю, теперь она подняла их вверх, вырвала руку у императора и дозволила своему любимцу осыпать её поцелуями; в эту минуту тысячи различных страстей волновали её сердце и изменяли лицо. Юный монарх, заметив это, покраснел, но когда новая толпа приближалась с поздравлением, друзья молодого человека вывели его, посадили в сани и увезли за город как можно поспешнее. Поступок любовника слишком смелого и неблагоразумного в высшей степени!

Юный монарх открыл с своею невестою бал, который окончился скоро, и могу думать к её счастию, потому что её спокойствие, как я думаю, после этого происшествия исчезло, и она потеряла присутствие духа; боязнь и беспокойство выражались в её взорах. По окончании бала она отправилась в свой дом , но уже в императорской карете с короною. Вы сердитесь на меня, что я доселе не описала императора. Он высокого росту и довольно толст, судя по возрасту; ему 15 лет, он приятен собою, хотя лицо и загорело от частых выездов на охоту; черты лица правильны, но он близорук и вообще не смотря на то, что молод и красив, не имеет привлекательности и приятности; одет был в мундир светлого сукна, шитый серебром. Таким образом, княжна Долгорукая сделалась ныне императрицею ! Я воображаю, что если бы взорам нашим теперь можно было проникнуть в её сердце, то мы прочли бы в нем, что все настоящее её величие не облегчает страданий несчастной любви. В самом деле, надобно иметь низкую душу, чтобы променять любовь или дружбу на что бы то не было, не исключая и венца. Не будьте равнодушны ко мне и не забывайте той, которая живет так далеко от Вас и проч.

 

ПИСЬМО V

Милая моя,

Вы, конечно, очень скучаете, не получая от меня письма. Я очень скоро избавила бы Вас от горя, если бы почта была исправнее. Это письмо я отправляю с курьером здешнего нашего Министра, потому что с почтою его послать нельзя, хотя дела все в старом порядке. Из последнего письма Вы видели, что мы приготовлялись к великолепному зрелищу царского бракосочетания. Оно назначено было 19 Января. 6 числа здесь всегда бывает большая церемония по случаю водоосвящения, совершаемого ежегодно в воспоминание Крещёния Спасителя; при этой церемонии обыкновенно присутствует Государь и командует войсками, которые обыкновенно ставятся в строй на льду реки Невы . Бедная Государыня также должна была в этот день явиться пред народом. Она проезжала мимо моего дома в сопровождении гвардии и длинного ряда экипажей, с пышностью, какую только можно вообразить; сидела она в открытых санях, нарочно приготовленных для этой процессии. Император, по обычаю русскому, стоял за санками.

В этот день было чрезвычайно холодно и от того я не поехала на обед ко двору, куда приглашена была вся знать для принятия юных монархов по возвращении их с церемонии. Они стояли на льду между войсками в продолжении четырех часов. Как скоро вошли в комнату, то император начал жаловаться на головную боль, которая была следствием простуды; призвали медика, который дал советь больному лечь в постель, потому что он был очень нездоров. Этим кончилось собрание. императрица во весь этот день казалась задумчивою, впрочем большой перемены от последнего происшествия в ней не было заметно. Она так же рассталась со знакомыми, как и встретилась, т. е. с серьезною ласковостью (если так могу выразиться). На следующий день открылась на императоре оспа, а 19 числа т. е. в тот самый день, в который назначено совершение брака, он скончался, в три часа утра. Я думаю, что многие в городе не спали в эту ночь. По крайней мере мы не ложились, когда узнали в какой опасности находился больной. Кто тогда мог предузнать последствия, которые произошли от сильных споров о наследстве Престола? В 8 часов следующего утра провозгласили императрицею вдовствующую герцогиню Курляндскую . Она была вторая дочь царя Иоанна, старшего брата Петра Первого. Он оставил после себя трех дочерей: старшая была за герцогом Мекленбургским, но она после возвратилась в С. Петербург, где и теперь живет с одною своею дочерью; вторая была за умершим герцогом Курляндским, с коим жила в супружестве только шесть недель и осталась вдовою , третья незамужняя живет здесь. По пресечении мужеской линии Петра Великого, наследие перешло в женскую линию, происходящую от старшего его брата. По этому закону надлежало бы взойти на престол старшей его дочери, но она была в замужестве за человеком беспокойным . Новая императрица ещё в Курляндии , её ожидают скоро сюда.

Я воображаю, что Вы по своей чувствительности содрогаетесь об участи молодой, оставленной невесты, которая для престола оставила человека, ею любимого, и теперь лишилась своего вознаграждения — величия; но я должна сказать вам, что Княжна Долгорукая явилась героинею: она сказала однажды: «как член государства, я оплакиваю потерю, как частное лицо я радуюсь, потому что его смерть освободила меня от величайших мучений, какие может только выдумать жесточайший тиран или самый изобретательный кровопийца.» На свою будущую судьбу она смотрит хладнокровно: свою любовь надеется подавить, что же касается до телесных мучений, она их легко перенесет; один благородный человек, видевший эту особу, сообщил мне, что когда он, нашедши её оставленною с одною только девушкою и лакеем, служившими ей с детства, изъявил на это своё негодование, она отвечала: «Милостивый Государь! С юных лет моих, до времени обручения с венценосным наследником я надеялась, что никогда не буду предана общему бесчестью или доведена до нищеты. Мое сердце наполнено было одним предметом, с коим и самое уединение было бы приятным.» Казалось, она погрузилась в размышление при слове: «одним предметом», потом, как бы пробудившись, быстро произнесла: «Я запретила себе думать о нем с той минуты, как это сделалось для меня преступным; но я могу быть недовольною своим семейством, которого поступки достойны порицания. Я не притворялась в моей любви, но они принесли меня в жертву, и вот они сами подвергаются за то бедствиям.»

Вы, милая моя, так справедливо судите обо всем, что мне не нужно при описании этой сцены предаваться тем размышлениям, к каким невольно возбуждает непостоянство нашего света. Каждый час нашей жизни свидетельствует, что наши радости носят на себе отпечаток какой то легкости и насмешливости; чтобы приучиться к равнодушию во всех переменах, не должно думать, что в этом мире все продолжительно. Я уже наскучила Вам письмом; впрочем, если бы и хотела продолжать мои поучения, но курьер уже ожидает. Прибавлю только, что нам здесь нечего страшиться за нашу жизнь или имущество.

Во все время, как мы (особенно я) были в опасности, я думала поступать гораздо решительнее, нежели как Вы может быть ожидали от Вашей робкой

N. N.

 

ПИСЬМО VI

Милая моя,

Благодарю Вас за пяльцы, они прекрасны, и я скоро примусь за работу. По Вашему приказанию я должна писать к Вам длинные письма, удивляюсь, что Вы не потребуете, чтоб я писала не больше двух строчек.

Я думаю, что со своими письмами похожу очень на известного нам писателя писем, у которого всегда есть и приступ, и постскрипт, и нечто такое, от чего выходит, будто вся книга написана не нарочно.

Вы спрашиваете меня, как провожу я время? Для удовлетворения Вашего любопытства, представляю Вам описание одного дня. Так мало разнообразия! Вы это увидите, прочитавши, чем я занимаюсь, оставив дружеские общества. Встаю в шесть часов, так я отстала от лучшего тона! Осмотревшись кругом и отдав приказания слугам, в восемь часов иду к завтраку, потом занимаюсь час с учителем французского языка, после иду в свою комнату и занимаюсь одна работою или чтением до 12-ти часов; одевшись, иду в 1 час к обеду, после обеда немножко болтаем, потом я опять занимаюсь работою или пишу до шести часов; в это время садимся в коляску, едем прогуливаться, или прохаживаемся пешком до 8; тогда садимся ужинать; и в десять часов ложимся спать; так проходит время почти всегда!

Предместья города прелестны: леса, воды и поля представляют живописные ландшафты. Так как мужчины имеют больше круг знакомства, нежели женщины, и их чаще приглашают в общества, то я выезжаю большею частью одна в сопровождении только одного постоянного моего друга, — это Вы. Во время одной из прогулок мы встретили дом, принадлежавших некогда князю Меньшикову , ныне запустелый. Он стоит на прекрасной равнине, пред ним и позади его широкий пруд. Равнина окружена густым лесом, чрез который идут неправильные аллеи со многими натуральными изворотами, ведущими на долину. Мы часто ходим сюда прогуливаться; но при всем удовольствии, одно горе — много лягушек. Какая нежность! — восклицаете Вы — бояться лягушек. Но рассудите, что я также точно не могу превозмочь своего отвращения к этим животным, как Вы не можете терпеть какого-нибудь несносного обожателя, хотя я совершенно уверена, что ни те, ни другие не причиняют вреда. Вокруг города много монастырей: каждый на расстоянии трех, четырех или пяти миль; они все древние и некрасивы; некоторые великолепны; купола и башни во многих монастырях покрыты золотом. Это конечно весьма расточительно, но здесь монастыри весьма богаты, особенно храмы, мы посетили одного из монастырских настоятелей, который принял нас весьма ласково, угостил кофе, чаем и закускою; наконец он сказал, что угостит нас по обыкновению страны; и вот мы увидели на столе множество гороху, бобов, редьки, моркови, из напитков поставлены мед, пиво и водка. Одним словом, мы нашли отца настоятеля весьма гостеприимным, человеком веселым и добрым; до девяти часов мы провели время весьма весело. Около трех миль отсюда есть монастырь для благородных девиц, или монастырь вдовствующей императрицы — я разумею первую супругу Петра Первого ; едва внук её взошел на престол, она оставила монастырь, в коем содержалась как узница . Здесь она имеет свой двор как вдовствующая императрица. Она и настоятельница могут выходить из монастыря когда угодно, но только в монастырском платье.

 

ПИСЬМО VII

Милая моя,

Вы нетерпеливо желаете знать историю вдовствующей императрицы. Историю её жизни рассказывают различно, смотря потому, пристрастие или ненависть руководит рассказчиком, так что весьма трудно судить об истине.

Императрица называется Евдокией и происходит из благородного дома Лопухиных . Царь женился на ней в юных летах (бывши 17 л.) и имел от неё сына (царевича Алексея), который приговорен к смерти и оставил после себя сына и дочь. Сколько бедствий перенесла эта несчастная Государыня! Самым сильным ударом была для неё, без сомнения, смерть юного монарха, её внука; это несчастье постигло её тогда, как она, казалось, превозмогла уже все свои бедствия. Нынешняя императрица весьма уважает эту знаменитую отшельницу и часто посещает ее. Она присутствовала при помазании императрицы на царство и сидела на нарочно устроенном месте, откуда она не была видима. По окончании церемонии императрица подошла к её месту, обняла её, поцеловала и просила её дружества, при сем обе обливались слезами. Так как Евдокия вошла в церковь тайно, ещё прежде самой церемонии, то и при выходе она долго оставалась в церкви, и не хотела быть на обед во дворец, из уважения к монашескому одеянию; толпа придворных по обыкновению бросилась к ней с громкими поздравлениями, которые она принимала ласково. Вы можете догадываться, что и Ваша покорная слуга находилась в числе поздравителей; да, я была так счастлива, что могла долго смотреть на несчастную. Так как я одета была по-английски (по причинам, которые рассказывать будет весьма долго и не нужно), то она спросила, кто я такая. После пожелала видеть меня ближе, смотрела на мой убор и сказала: «Я слышала, что англичанки славятся красотою и, думаю, это правда, потому что они не рассчитывают на то, чтоб своими костюмами, особенно головным убором, придать себе как можно больше прелестей, и не смотря на то, костюмы их очень нарядны и скромнее всех других, сколько я видела; особенно шея совершенно покрыта.» Она, кроме того, наговорила мне много лесного о моем лице, стане и проч. и пригласила меня к своему двору, которого приёмы и вежливость, как видите, она ещё не позабыла. Теперь она потолстела, но, несмотря на её лета, на лице остались следы прежней красоты. Её лицо выражает важность и величие, которые, впрочем, растворены какою-то ласковостью. Её пламенные глаза так проницают говорящего с ней, что кажется она читает в самом сердце. Если её судьба также трогает Вас, как и меня, то я очень довольна, расставаясь с Вами.

 

ПИСЬМО VIII

Милая моя,

Не дивитесь что я ничего не говорю о наружности и характере новой Государыни. Признаюсь, я не видала её вблизи после коронации, хотя были балы и маскарады при дворе и у многих иностранных Министров (которые она удостаивает своим присутствием), и, кроме того, два раза в неделю бывают собрания в большой зале, но я не бывала нигде; бедный В. очень болен и нисколько не поправляется. Смотря на его страдания, я не могу не мучиться, и мои опасения увеличиваются со дня на день. Ах, если б мне немного Вашей философии в несчастьях — но я нисколько не имею твердости, несмотря на то, что силюсь укрепить свою слабую душу, чтоб хотя с приличием сносить несчастье. Теперь вдвойне чувствую разлуку с моими друзьями, особенно с Вами. Вы своею опытностью и рассудительностью могли бы меня утешить и внушить твердость. Случай познакомил меня с одним дворянином и его женою, людьми чрезвычайно добрыми. Они с трудом оставляют меня, и, так как мой больной охотно остается с ними, то они ходят за ним во время моего сна; и теперь они с ним, когда я иду спать в первый раз чрез трое сутки. Но прежде, нежели наслажусь покоем, спешу уверить Вас, что я при всех переменах в жизни Ваша и проч.

 

ПИСЬМО IX

Милая моя,

Сердечно благодарю Вас за вашу великодушную заботливость, которую Вы выражаете в письмах. Я гораздо здоровее, нежели можно предполагать, но не смею сказать того же о состоянии моей души. Ваша душа так мало подвержена слабостям человеческой природы, что Вы с трудом можете представить слабость душ чувствительных. Я смотрю на Вас как на мужчину, который не хочет во время несчастий искать женского утешения в слезах. Хотя Вы иногда согласны допустить малодушие, детское уныние при первых ударах судьбы, но Вы требуете, чтобы, когда пройдут первые порывы скорби, по-прежнему вами управляли рассудок, решимость и отречение от слабостей человеческих. Удивляюсь Вашему образу мыслей, но не думаю, чтоб когда-нибудь я могла подражать Вам. На мне лежит теперь множество обязанностей, и я не могу в точности поддерживать нашу переписку. Надеюсь, Вы меня простите. Я льщу себя счастьем, что будущим летом возвращусь в Англию. Здесь беседы Ваши излечат меня от уныния в несчастьях, наставят меня, как должно вести себя, чтоб сохранить название Вашей и проч.

 

ПИСЬМО X

Милая моя,

Я в точности исполнила Ваше предписание — думать постоянно о Вас во все то время, как, пользуясь Вашим снисхождением, я не отвечала на Ваши письма. Когда мои дела уменьшатся, я ещё не знаю; напротив, думаю, что они увеличатся. С трудом нашла время рекомендовать Вашей дружбе и покровительству подателя этого письма, г-на Г., как иностранца, не знающего нашей страны и языка. Он тот самый друг, который так был добр ко мне. Во время болезни В., его жена остается со мною во все время пребывания его в Англии; он пробудет у Вас до тех пор, пока не кончит своих дел. Он весьма добрый и веселый человек и, думаю, Вас займет приятно. Ему препоручаю отвечать на все вопросы, которые Вы можете сделать о Вашей и проч.

 

ПИСЬМО XI

Милая моя,

Прежде всего я должна благодарить Вас за ласковый приём моего друга. Я угадывала, что его беседы Вам понравятся. Думаю, и, кажется, не ошибаюсь, что мне не в чем раскаиваться, препоручив его Вам, но он очень худо заплатил мне за доставление такого знакомства, рассказав Вам какую-то историю о молодом человеке, которой Вы очень радуетесь или, лучше сказать, которую Вы так серьезно принимаете, поелику я все сказанное Вами почитаю серьезным. Но на этот раз Вы, кажется, шутили, иначе я рассердилась бы на Вас.

Я читаю в Вашем письме следующие строки: «Надеюсь Вас скоро поздравить, ибо я слышала, что молодой человек из знатной фамилии, с орденом, имеет пышный экипаж и состояние.» Можете ли Вы так мало, так презрительно думать обо мне, воображая, что все это имеет в глазах моих значительный вес?

Нет, это не обворожит меня, если нежный мой наставник, сердце, ожидает ещё выбора мужчины, которому оно отдает преимущество; но когда этот тихий диктатор не соглашается или молчит, тогда должно быть или низким или ничтожным человеком, чтоб прельститься тем, что украшает часто и глупца и бездельника. Я не хочу, чтоб Вы принимали слова мои на счет человека, о котором Вам говорили. Он по моему мнению человек почтенный, но я никогда не думала выйти за него замуж. Я воображаю на этот раз, что Вы почитаете это дело совершенно решенным, потому что я так горячо вступилась за Ваши слова. Но я так далека от этого, как ненавижу безрассудных мужчин (исключая немногих, кои не имеют этого порока), которые, вообразив, что они нравятся нашему полу, вдруг пристают убеждать свою жертву, что они влюблены.

Касательно этого, я не разделяю образа мыслей здешней страны, в которой поступают с женщинами так, как будто бы они всегда ждали или искали, кто бы к ним присватался или как будто бы они не знали, что такое брачный союз. Здесь думают, что женщина, встретив мужчину с состоянием из хорошей фамилии, несмотря на все его недостатки, спешит завербовать его; станут дивиться, если Вы скажете «он не может быть моим мужем, я не могу любить его,» потому что не имеют никакого понятия, что значит это слово "любовь". Такие важные рассуждения напоминают мне, что и в нашем отечестве есть люди, которые также думают; главная забота состоит в том, чтоб жить, как называется, "по-людски", — wordly — все остальное роман.

Я расскажу Вам одну историю, чтоб дать вам образчик северных модников и красавиц. Меня пугает только Ваша чинность (извините, ваше благоразумие), но как бы то ни было, я не могу удержаться; Вы можете опустить флер, потому что я начинаю. Здесь есть молодой человек, модник, путешествовавший во Франции и пр. Возвратившись домой, он встретил трех или четырех красавиц в доме своего знакомого, где он танцевал, пел, смЕёлся, был свободен с дамами a la mode de Paris . Показав опыты своей ловкости, он начал хвастать, что успел возбудить к себе любовь в каждой из красавиц, и это дошло до ушей de Mess. leurs maris , (ибо они были замужни). Мужья долго смотрели, не зная на что решиться, наконец высказали прямо своим женам, что они ими очень недовольны. Дамы пожелали, чтоб им позволено было привести с собою этого господина к своим мужьям. Все эти четы условились, чтобы одна из нимф пригласила его на ужин к себе в дом, не объявляя, что с ним ещё будет. Он полетел на крыльях любви на свидание, и его приняли как нельзя лучше. Но в минуту его высочайших надежд хозяйка начинает его упрекать за речи, которые он говорил. Он запирался, но к ним входят другие дамы со своими мужьями, свидетелями его вины, и обличают его совершенно. Мужья произнесли приговор, чтобы жены его высекли. Одни говорят, что он в самом деле это сделали, a другие — что они препоручили экзекуцию своим девкам. Только верно, что наказание было так жестоко, что бедняга пролежал несколько дней в постели , но сами ли дамы были исполнительницами приговора или только зрительницами, не известно.

По этому Вы можете судить, в каком состоянии находится galanterie в северном климате. Прощайте.

 

ПИСЬМО XII

Милая моя,

Господин Г. от Вас с ума сходит и только о Вас говорит. Его жена признавалась мне, что она уже чувствует ревность — прошу Вас остерегаться. Вы слышали, как наказывают на севере за такие преступления, хотя я убеждена, что она о таких вещах также думает, как и Вы, впрочем, кто знает, чего примеры не делают! Она мне говорила, что намерена посетить Англию, берегитесь, повторяю. Ожидали ли Вы такого ответа, какой я Вам сделаю на ваш вопрос? Ожидаете или нет, я скажу правду, как могу; вот он: я колеблюсь и не могу сказать, что из этого выйдет. Мне кажется, он человек с умом (сколько могу судить), имеет кроткий нрав и ровный характер, сколько можно знать о характере, живя в одном доме. Его весьма уважают мужчины, но, как говорят, он не обращает на себя общего внимания женщин. Должно ли мне идти на перекор всему нашему полу? Я не могу решить.

Признаюсь, я чрезвычайно уважаю и ценю его. Предоставляю Вам угадывать будущее, что касается до настоящего, — я не знаю, что сказать. Говорят, двор зимою переедет в С.-Петербург; в таком случае дела мои принудят меня отправиться туда же. Вы весьма многого от меня требуете, но я могу сказать весьма мало для удовлетворения ваших желаний, потому что в настоящем положении я никуда не выхожу.

Фамилия Долгоруких в изгнании , равно как и бедная минутная императрица. Они отправлены в тот же город, где находятся в изгнании и дети князя Меньшикова . Таким образом, две женщины, которые попеременно стремились завладеть юным царем, могут встретиться в изгнании. Какой предмет для трагедии! Говорят, что дети Меньшикова будут возвращены, и та самая стража, которая Долгоруких проводит в ссылку, возвратит в С.-Петербург семейство Меньшиковых. Если это правда, то это благородно, потому что князь Меньшиков был непримиримым врагом теперешней императрицы, говорил и обращался с нею весьма грубо . Вы может быть удивляетесь, что ссылаются женщины и дети? Отец семейства, впавши в несчастье, увлекает естественно за собою и все семейство, потому, что преступники лишаются всего имения, исключаются из сословия дворян, никто не спросить об них в обществе. Иногда говорят: «такой то разорился», но никогда не услышишь, что такой то в немилости. Если кому удается снова снискать милость при дворе, то все ласкают их, но не говорят ни слова о случившемся.

Но я пишу Вам о том, о чем Вы уже слышали от меня сто раз и не могу сказать ничего занимательного для Вас. Но Вы принуждаете меня, повторяете приказания, передавать Вам самые мелочные наблюдения; я их стыжусь. Надеясь на наше дружество, я уверена, что Вы только сами прочтете эти безделицы и никому их не покажете. Ваша и пр.

 

ПИСЬМО XIII

Милая моя,

Для Вас, без сомнения, не удивительно, что я переменила имя . Думаю, что Вы уже были уверены, тогда как я была в величайшей нерешимости; надеюсь, Вы будете благодарить меня за то, что пишу к вам тогда, как мне не остается почти нисколько времени от визитов. Мы представлялись ко двору и теперь приготовляемся к отъезду в С. Петербург, куда мы отправляемся чрез десять дней. Г-н Г. и его супруга с нами неразлучны, от этого и наше путешествие будет не так скучно. Так как двор переезжает в это же время, то нам нельзя будет получать почтовых лошадей, и мы должны будем останавливаться в избах, как прежде описывала. Дней чрез 12, вероятно, прибудем в Петербург. Меня отрывают от письма гости — должно до переезда в Петербург проститься с Вами.

 

ПИСЬМО XIV

Милая моя,

Портрет моего друга , нарисованный Вами в воображении, весьма близок к подлиннику. Так как Вы уверены, что я занята теперь одною страстью, страстью нежной любви, то можно ли требовать от меня описания празднеств, по случаю прибытия Её Величества в Петербург. Короче, Вы имеете все любопытство нашей прабабушки Евы, но Вы избегаете всех его неприятностей; я, напротив, чувствую нечто подобное. Г-н Г. говорит мне, что он прежде рассказывал Вам много подобных церемоний, но должно Вам повиноваться.

Её Величество была встречена в двух милях от города всеми членами присутственных мест , сухопутными и морскими офицерами, иностранными купцами, членами Академии и иностранными Министрами. Она проходила пятью триумфальными воротами, нарочно построенными на этот случай , заехала в церковь и, принесши благодарность Всевышнему, отправилась в карете с прежним великолепием ко дворцу . Здесь при входе встречена была многими приветственными речами. Когда все это кончилось, пошли к обеду; за столом с императрицею сидели высшие сановники двора с своими женами и иностранные Министры также с женами; всех числом около 80. В других комнатах накрыты были столы для остальной части собрания, вечером был бал.

Теперь у меня есть время и случай описать Вам двор. Начну с Царицы: она почти моего росту, но несколько толще, с стройным станом, смуглым, веселым и приятным лицом, черными волосами и голубыми глазами. В телодвижениях показывает какую-то торжественность, которая Вас поразит при первом взгляде; когда Она говорит, на устах играет улыбка, которая чрезвычайно приятна. Она говорит много со всеми и с такою ласковостью, что кажется, будто Вы говорите с кем-то равным. Впрочем, она ни на одну минуту не теряет достоинства монархини. Кажется, что Она очень милостива и думаю, что её бы назвали приятною и тонкою женщиною, если бы она была частным лицом. Сестра императрицы, Герцогиня Мекленбургская, имеет нежное выражение лица, хорошее телосложение, волосы и глаза черные, но мала ростом, толста и не может назваться красавицею, нрава веселого и одарена сатирическим взглядом. Обе сестры говорят только по-русски и могут понимать по-немецки. Третья сестра императрицы скончалась в девицах незадолго до прибытия двора из Москвы . Она была больна, когда я увидела её; была красавица. Дочь Герцогини Мекленбургской, усыновленная нынешнею императрицею, принцесса Анна, ещё дитя, не весьма красива и по природе застенчива, так что трудно сказать, что из неё будет. Наставница её — прекрасная женщина во всех отношениях. Великая Княжна Елизавета, дочь Петра 1-го, как Вы уже знаете, истинная красавица, с светло смуглыми волосами, большими, выразительными, голубыми глазами; прекрасные зубы и очаровательные уста, дополняют картину красоты. Может быть с годами сделается она толста, но теперь прелестна и танцует лучше всех женщин, сколько я их ни видала; говорит по-немецки, по-французски и по-итальянски, чрезвычайно веселого нрава и может говорить с каждым, как бы ни велико было общество, но строго соблюдает церемонии двора. Граф Бирон и его супруга, первые любимцы Её Величества, к которым она так привязана, как будто бы все её могущество в них заключалось . Он обер-камергер, красивый мужчина, но с каким то отталкивающим взглядом, впрочем это также мало служит знаком великого ума, как и в нашем бедном сире Томасе В. Впрочем, когда он начинает говорить, то становится ласковым. Графиня — женщина низенького росту и весьма красива, но лице её испорчено оспою, зато шея самая прелестная. Герцогини Мекленбургская и Великая Княжна Елизавета имеют каждая свой двор и особенные дворцы, но у них не бывает больших собраний, поэтому они весьма часто бывают у императрицы. Когда они намерены быть при дворе, то прежде посылают доложить Государыне, может ли она их принять. В день рождения, утром они принимают поздравления у себя, а ввечеру — у императрицы. Принцесса Анна живет с Государынею как её дочь. Большая зала во дворце весьма удобна для собраний, имеет круглый вид и весьма обширна. Государыня и Принцессы занимаются картами, гости могут также свободно составлять партии. Но, думаю, Вы уже желаете чтоб я вступила в какую-нибудь новую партию и сказала Вам "прости". Ваша и пр.

 

ПИСЬМО XV

Милая моя,

Теперь я в состоянии отдать Вам отчет о себе самой собственноручно, хотя я теперь так бледна и тоща, что если бы Вы увидали меня, то едва ли бы узнали вашу старинную подругу; особенно когда г-н Г. недавно известил Вас, что я с некоторого времени сделалась чопорною. Этого нет совсем в моем характере, я до сих пор совершенное дитя! Я не имею обыкновения вдруг отворачиваться или с презрением улыбаться на небольшая шалости молодых людей, не пожимаю выразительно плечами, слушая рассказ о легкомыслии наших угодников — тогда я имела бы такой характер! Но время производит чудеса, обо мне рассуждают чрезвычайно оригинально: «она прекрасна, с умом; некоторые говорят, насмешница; но я не знаю о ней больше, кроме того, что она любит Н.» «О! свет истинно злостен!» «Тут не было ничего дурного; но молодежь должна быть осторожна, хотя xopoшиe люди говорят, что она женщина, как быть; я очень рад и говорю это не для того, чтобы сказать о ней что нибудь.»

Теперь я открыла все и боюсь, что Вам все вверила; если Вы мне измените, что мне делать? Надеюсь на Вашу скромность, но всегда держусь одного правила (Вы знаете, я всегда так думала), что женщине должно бояться насмешек своего пола. Мы, женщины, отличаемся непримиримою враждою друг к другу, и должно признаться, что другой пол обходится с нами гораздо человеколюбивее, нежели мы друг с другом. Если Вы хотите, чтоб я исполняла Ваши поручения с большею свободою, то прошу Вас не показывать письма ни одной женщине, иначе я совершенно лишусь покоя! Мне чрезвычайно хочется рассказать Вам, по какому случаю я заслужила название чопорной, хотя надобно признаться, об этом не должно бы было говорить, и если бы и не имела доверенности к Вашей дружбе, и не знала что Вы сохраните тайну, ни что бы не принудило меня рассказать Вам эту историю.

Во время путешествия из Москвы госпоже Г. и мне нужно было переменить белье, потому что мы уже несколько дней были в дороге; мы вошли в одну крестьянскую избу, в которой мы видели одних только женщин; мы попросили наших мужей, чтобы они прогулялись, пока мы переменим белье. Так и сделано. Я уже разделась, моя подруга готова была тоже сделать, но взглянула вдруг на печь и увидела там спящего мужчину (что часто бывает в жестокие морозы); она закричала; мужья наши, беспокоясь не обижает ли кто нас, взошли в комнату. Они захохотали и воротились назад, но после стали смеяться, что при нашем туалете участвовал элегический пастушок; это взбесило меня, и я при их насмешках приняла важный тон, и вот тогда он назвал меня чопорною. Кажется, Вы меня уже спрашиваете: а точно ли мужик на печи спал? Да, я так думаю, впрочем он смотрел так глупо, что это все равно. Мое письмо наполнено болтовнёю какой нибудь кумушки; впрочем, это некоторым образом ко мне идет. Уже три месяца, как я разрешилась от бремени и ещё не выхожу; но так как я не страдаю в душе, то надеюсь что скоро совершенно выздоровею. Правда, это первые роды, но будь сказано между нами, я боюсь ужасно, если мне должно быть ещё раз в таком состоянии . Спустя день после разрешения, один русский вельможа посетил г-на Р. и настоятельно требовал видеть меня. Он взошел на минуту в спальню и поздравив меня, подал червонец, убеждая принять его тем, что по общему верованию, умрет или мать или дитя, если монета не будет принята. Это меня весьма развеселило, потому что я в это время была ни жива ни мертва; но все прошло благополучно. Ваша и пр.

 

ПИСЬМО XVI

Милая моя,

В этом письме я намерена писать вам о турках, татарах и китайцах; потому что из этих стран прибыли сюда послы . Турок говорит по-французски; посещает всех Министров, чего ни один из его единоземцев доселе не делал; этот посол, напротив, говорит, что если бы двор стал ему в этом отказывать, то сделано будет то же и с русским Министром в Константинополе . Недавно он обедал с нами и пил вино, несмотря на то, что он окружен был многочисленною свитою. Кто-то в одном обществе пил за здоровье славной парижской красавицы, и он сказал вслух: «Саr elle est fort de mes amis.» Он красив собою, высок ростом, одевается со вкусом, в разговорах отличается французскою живостью и остротою.

Татарский посол напротив весьма нескладен, с весьма плоским лицом, что у татар считается

величайшею красотою. Один из них княжеского рода и прибыл сюда с женою и детьми, просить у Её Величества защиты от своих соседей . Они магометане и весьма малорослы, едят лошадей: я сама однажды видела, что к ним въехали на двор три или четыре воза с этими припасами. Китайцы по очертанию лица весьма походят на татар. В тот день, как им давали аудиенцию (это было поутру), при дворе был бал. Когда собрались гости, то они, вошедши в зал со своими переводчиками, казалось, замечали всякую безделицу с любопытством явных невежд. Её Величество спросила у главного из них (их было тут трое), «какая дама здесь прелестнее всех?» он отвечал: «смотря на небо в звездную ночь, можно ли сказать, которая звезда более блестит?» Но видя, что императрица желает решительно знать, кого он предпочтет, он вежливо поклонился Великой Княжне Елизавете и сказал: «из числа всех этих прелестных дам я почитаю эту прекраснейшею, и, если только у нее были не так велики глаза, то никто бы не мог взглянуть на нее, и после жить». Во всякой стране свои понятия о красоте. По нашему вкусу, у Великой Княжны прекраснейшие глаза. Её Величество спросила посла: «из всего того, что ты здесь видишь, что более всего поражает тебя несходством с обыкновениями твоей страны?» «Видеть женщину на престоле», — отвечал он. После этого они введены в придворный маскарад, и когда спросили их, не кажется ли им это странным, они отвечали: «нет, потому что для нас здесь все маскарад.» Их подвели к иностранным Министрам и наименовали Государей, от которых они сюда посланы. Когда их подвели к Р., они сказали: «мы знаем с детства англичан, потому что многие из них были у нас в отечестве и называли нас братьями.»

Недавно г. Р. и я прогуливались в летнем саду; вдруг приехали эти послы посмотреть на сад; когда мы встретились с ними, они начали обнимать г. Р.; один из них открыл маленький кошелек, висевший на стороне и подал из него мне сверток с какой-то материею, похожею на японскую землю — я догадалась, что это был самый лучший черный чай. Они сказали г-ну Р.: «мы думаем, что англичане весьма благоразумно сделали, позволив женщинам выезжать из государства и располагать собою свободно»; далее они говорили, что чрезвычайно рады видеть меня, потому что прежде не видали ни одной англичанки, и что они знают, что у меня было столько любви и бодрости, чтоб решиться вдали от своей родины вступить в брак.

Сюда ожидают также персидского посла, и если я буду в состоянии что-нибудь сказать о персах, то постараюсь доставить Вам это удовольствие. Но ни один Министр так не удивил меня, как польский : когда он сделал мне первый визит, то вбежал к нам как бешеный и когда он хотел целовать у меня руку, то я испугалась, что он выбьет мне зубы; но он вдруг остановился и стал как вкопанный, так что я опустила руку — короче, он и я смешались. Здесь мой Р. мне изменил, надо мной стали шутить.

Я весьма бы желала видеть Вас здесь, хотя бы на один месяц; здесь весьма много замечательного, но Вы робки и вместе любопытны; мне остается только уверить, что я есмь и пр.

 

ПИСЬМО XVII

Милая моя,

Благодарю за присылку сколков для вышивания ; я их получила, они чрезвычайно хороши. Теперь умею класть тень и делать канелевые полосы . Вы удивляетесь, что я хочу заниматься такою работою; правда я её весьма люблю (в свободные часы она доставляет мне величайшее удовольствие). Но я бы никогда бы не подумала просить у Вас таких огромных фигур: это для графини Бирон, для которой работает множество рук. Она величайшая охотница до шитья золотом, и когда услышала, что у меня есть шитье моей работы, то хотела непременно его видеть. С тех пор она присылает за мною два или три раза в неделю, чтобы работать с нею. Это послужило мне к двойной пользе: во-первых, выгодно для г-на Р. по его делам, во-вторых доставило мне случай так хорошо видеть Государыню, как никому другому не удастся; потому что она всегда приходит в комнату, в которой мы работаем — её апартаменты смежны с комнатами графини, она часто ходит мимо и приходит к нам нарочно в послеобеденное время, не извещая никого о своем приходе и не желая, чтобы мы вставали, часто сама садится с нами за работу. Много раз она спрашивала меня об Англии, особенно о королеве. Она сказала мне однажды: «Я весьма желала бы видеть Её Величество у себя в России: я встретила бы её на половине дороги.»

Ей нравится, когда я делаю попытки говорить с нею по-русски и так милостива, что всегда поправляет меня, когда я делаю ошибки, что случается со мною весьма часто, потому что я говорю по-русски весьма мало, хотя и понимаю все, о чем говорят. Мне весьма приятно, что я нашла столь человеколюбивою и кроткою эту жену, которая облечена столь великою властью. В комнате при ней бывает обыкновенно пять иди шесть дам, и один или два кавалера; все говорят весьма свободно. Хотя она принимает участие в разговоре, и говорит наравне с другими, но всегда сохраняет своё достоинство, впрочем, так, что прогоняет и малейшую робость. Я не один раз видела её обливающеюся слезами, когда рассказывали ей какую-нибудь печальную историю. Она показывает непритворный ужас при малейшем знаке жестокости, так что можно сказать, её душа одарена самыми любезными качествами, какие только можно найти. Я уверена, Провидение явило России особенную благость, вручив власть над нею такой женщине; если бы я говорила о ней как о частном лице, то сказала бы, что в этой женщине больше здравого ума, нежели остроумия. Если когда у неё вырываются короткие сатирические ответы, то они всегда умеряются такою добротою, что её острота не оскорбляет никого. Она владеет мужеством, презирает робость, она говорит весьма раздельно, и голос её чист. Я часто удивлялась любопытству, свойственному каждому человеку — все хотят узнать нрав государей; характер их собственно важен для их подданных; действия их как государей не касаются других частных лиц; правда, жизнь их есть самый блестящий пример для общества, но этот пример скрыт для большой части народа и потому имеет мало влияния; и при всем том у нас есть любопытство!

Мне открывается случай скоро писать Вам из другого климата и о других предметах; прошу не бояться, когда Вы получите письмо из военного лагеря. Я не могу вам теперь подробно описать этого случая, меня заменит вам мой брат; будьте уверены, что при всех переменах, я есмь и проч.

 

ПИСЬМО XVIII

Милая моя,

Ваша душа создана для дружбы, — в этом я убеждена, но она не знает любви, иначе Вы не стали бы удивляться моей решимости следовать в поход за моим Р., если ему должно будет туда отправиться ; я знаю все трудности, которые Ваша дружба представляет в самом увеличенном виде; даже сознаюсь, что я не одарена от природы вашею твердостью, мне все кажется опасным и страшным, моя робость представляет все ещё ужаснее, но я нахожусь в таком состоянии, в котором я забываю всю опасность, весь страх — я замужем. Если б я была уверена наперед, что буду свидетельницею всех ужасных сцен, нарисованных Вашею дружбою и моею робостью, я отваживаюсь и тогда разделять с ним поход, хотя он из любви ко мне не позволяет себе просить меня об этом; мысль, что моё присутствие будет для него приятным, проведет меня сквозь все опасности.

Я не остановлюсь и тогда, когда любовь его будет меня от того удерживать; так как уже я твердо решилась, то оставляю этот предмет до времени, и буду беседовать с Вами обыкновенным тоном. Недавно был День рождения императрицы ; в этот день дворец украшается ежегодно всем, что производит природа. Нынче торжество происходило в новой зале , которая гораздо шире Виндзорской залы Св. Георгия . Так как в этот день было холодно, то залу натопили, потом украсили миртовыми и померанцевыми деревьями, на которых лишь вполне распустились цветы. Деревья расставлены были рядами и образовали с двух сторон аллеи; середина залы оставлена была для танцев. Утомленные гости часто уходили в густоту дерев, садились кругами, не быв беспокоимы взорами Государыни; красота, благовоние и прохладная теплота этого удивительного сада, возникшего вдруг среди снега и льда, казалась волшебством и располагала душу к какой то мечтательности; в уединенных аллЕёх мы пили кофе, чай и другие прохладительные напитки, воротившись в средину залы мы были поражены музыкою; начались танцы, аллеи наполнились красивыми юношами и прелестными женщинами. Во время всего праздника вместо пастушков и нимф Аркадских, я воображала себе сцены из Подземного царства и «Мечты летней ночи» Шекспира , да представятся и Вам эти поэтические образы, как представлялись мне. Но вдохновение — Ваш талант, я не могу так мечтать или писать как, Вы.

Мы купили себе в окрестностях небольшой домик, который доставляет мне истинное удовольствие . Мы здесь свободны, не стеснены придворными этикетами, докуками, которых невозможно избежать в столице. С нами живет одно английское семейство, с которым Р. познакомился весьма коротко. Я сказала, что г. Р., потому что семейство состоит из двух братьев , которые так любезны и умны, что знакомство с ними было бы драгоценно и в Англии; они часто бывают у нас. Дом наш деревянный и состоит только из одной залы с двумя гостиными с одной стороны, кухни и буфета с другой. Кроме того, есть четыре спальни и кабинет. Он стоит на небольшом холме, перед нами спуск на прелестной луг, прилегающий к морю, а сзади березовый и сосновый лес на несколько миль. Здесь нет изящных произведений искусств и наук, потому что по невежеству здешней стороны это было бы смешно. Все по-сельски, все просто; посуда глиняная, постели из белого полотна, стулья из тростника, все остальное в соответственности. Только в одной гостиной книги, географическая карта и в другой моё шитьё немного отличают нас от деревенских жителей. Здесь проводим мы три дня в неделю весьма приятно. Р. читает передо мною, я работаю, вокруг нас пасутся наши коровы, овцы и дворовые птицы, которые так ручны, что подходят к нашим окнам. Если бы это уединенное жилище было близ Вас, я имела бы друга из нашего пола, как он имеет двух друзей из своего.

О как бы я была счастлива! Но пока не сбудется эта мечта, мне остается она залогом и верной дружбы и нежной любви, и пока небу угодно будет сохранить мне моего друга и любовника, я буду счастлива при всех переменах и проч.

 

ПИСЬМО XIX

Милая моя,

Кажется, Вы очень радуетесь, услышав, что я не надела ранца и не отправилась в поход. Вы даже воображаете, что это и меня привело в какой-то восторг и потому с уверенностью требуете, чтоб я описала вам праздники по случаю взятия Данцига , несмотря на то, что они прошли весьма давно.

В самом деле, теперь уже на дворе очень холодно, тогда было ещё жарко; потому торжество происходило в летнем саду. Дамы одеты были в накрахмаленные белые газовые платья, вышитые цветами, но чехлы были возможных цветов, кому какой нравился; я с удовольствием вспоминаю описание одной девицы, сделанное мне молодым человеком. Не зная назвать её по имени, он сказал мне: «celle-la. aveс le cotillon rouge.»

Волосы были у всех естественные, только немного подстрижены и завиты в большие локоны и букеты цветов. императрица и императорская фамилия кушала в гроте против длинной аллеи, оканчивающейся фонтаном и заключенной с обеих сторон изгородью из высокого голландского вяза. Во всю длину аллеи, от самого грота, тянулись столы. Над ними возвышалась палатка из зеленой шелковой материи , которая опиралась на пилястры, обвитые и увешанные цветами. Между пилястрами, в нишах загороды, по обеим сторонам столов помещался буфет, с одной стороны тарелки, с другой фарфор.

Кто-нибудь из кавалеров получал билеты , потом мужчины садились с дамами за стол без порядка так, что кавалеры и дамы сидели по обеим сторонам. За столом было до 300 человек, 600 тарелок нужно было для одной перемены, перемен было две и десерт. После обеда общество разделилось: все разошлись гулять по саду и собрались уже тогда, как под вечер стало холодно, и сад запылал огнями иллюминации. Бал открыт был в той же палатке, в которой обедали. Иллюминованные пилястры представляли прекрасную картину. Музыканты стояли позади изгороди. Можно было подумать, что богиня этой рощи принимала участие в нашем веселии. Когда начался бал, ввели французских офицеров, взятых в плен под Данцигом . Признаюсь, это мне показалось так жестоким, что я подошла к ним как можно ближе, чтоб посмотреть, как поступят французы в такую критическую минуту. Начальник их, граф Де ла Мотт, мужчина лет пятидесяти, показывал важность и мужественность во всех приёмах. Он так смотрел, как будто бы душа его чувствовала все несчастья и презирала их. Когда они подошли к руке Её Величества, то она, обратясь к предводителю, сказала: «Вы конечно весьма удивляетесь, что Вас представляют мне в такое время. Это вознаграждение за худой приём сделанный вашими соотечественниками моим подданным, взятым вами в плен . Я могла бы теперь жесточе отмстить, но кроме этой неприятности Вы не подвергнетесь ничему. Я знаю, что французы самый любезный народ общества, и потому надеюсь, что мои дамы заставят Вас забыть эту неприятность.»

Её Величество после того подозвала несколько дам, знавших по-французски, и просила их занять пленников, чтобы они по крайней мере на этот вечер забыли о своем плене. Так как Государыня была всегда в зале, то им отданы были шпаги на честное слово. Как я по своему любопытству была ближе всех к императрице, когда она рекомендовала офицеров, то ко мне именно она и обращалась; от того мне досталось занимать самого начальника. Он, как представитель французской вежливости, поклонился Государыне и сказал: "Ваше Величество победили нас вдвойне. Мы надеемся, что Миних отдает нам справедливость, что мы сдались ему в плен после того, как тщетно истощили всю храбрость, но теперь мы с восторгом предаем наши сердца во власть столь прелестным победительницам". Так как я весьма утомилась, то мне было весьма приятно, что мой кавалер по преклонности лет отказался от танцев. Мы провели весь вечер в разговорах, в которых он показал ум, светскость и остроумие, но в его речах много надутости и риторических фраз, так любимых в его отечестве, особенно в разговорах с дамами: он показывал величайшее удивление, видя пышность Петербургского двора и ласковость в обхождении. С французами, в самом деле, здесь обходятся весьма вежливо, им дают дрожки выезжать за город и осматривать все замечательное для иностранца. Мы раскланялись. Он обещался у нас обедать с несколькими из своих товарищей. Всех их было 12. Он привел к нам четырех. .

Но Вы, кажется, хотите, чтобы я оставила в покое французов и распрощалась с Вами по-английски.

 

ПИСЬМО XX

Милая моя,

Вами обладает любопытство в такой степени, то Вы меня с этой страстно, лишаете приятнейших удовольствий. Не жестоко ли с Вашей стороны запретить мне делать Вам вопросы в свою очередь? Мне кажется, что если бы Вы услышали, что я имела аудиенцию у турецкого султана, то Вы потребовали бы, чтобы я рассказала вам, что там происходило. Вы слышали, что я посещаю великую Княжну Елизавету, и что она также удостаивает меня посещёнием, и Вы уже спрашиваете: "одарена ли она умом, великою душою? Как бы она стала царствовать, если бы была на престоле?" Вы полагаете, что легко отвечать на такие вопросы? У меня нет вашей проницательности. Она так милостива, что принимает меня часто, и иногда сама посылает за мною, и, признаюсь чистосердечно, я питаю к ней почтение и любовь, от чего посещёния Великой Княжны доставляют мне величайшее удовольствие, а не занятие церемониями. Её ласковость и кротость заставляют нечувствительно её любить и уважать. В беседе она жива, непринужденна, и весела, так что можно додумать, что какое-то легкомыслие составляет её главный характер. Но в частном кругу её суждения чрезвычайно верны и основательны, и я уверена, что веселое расположение её в обществе происходит не от сердца. Кажется, что она весьма довольна своею судьбою; я говорю «кажется» потому, что кто может проникнуть в сердце человеческое? Одним словом, это любезное существо, достойно восседать на престоле, хотя он теперь занимается также достойною женщиною. Можно по крайней мере желать, чтоб она была наследницею. Принцесса Анна , почитаемая теперь всеми наследницею, находится ещё в таком возрасте, из которого можно сделать всё, особенно хорошим воспитанием. Но она не отличается ни красотою ни тонкостью в обращении, и её ум, впрочем, ещё не развитый, не обнаруживает никаких блестящих качеств. Она всегда старается держать себя с важностью, говорить мало и никогда не смеётся, что совсем несвойственно молодой княгине. Я даже думаю, что важность её происходит больше от слабоумия, нежели от обдуманности. Впрочем, это должно остаться между нами; я хотела только удовлетворить Вашему любопытству и не смею даже это письмо вверить почте.

Недавно я познакомилась с одною шведкою, которая взята в плен татарами, и, прожив у них 18 лет, возвратилась наконец в Петербург. Вот её история, как я слышала её от самой пленницы: она была жена шведского капитана; попавшись в плен к русским вместе со своим мужем, послана была с ним и другими соотечественниками в Сибирь. На дороге их окружила толпа калмыцких татар. Шведы, страшась подвергнуться второму плену, соединились со своим конвоем для отражения набега. В сшибке пал её муж, оставшееся у них имение разграблено. Она и ещё одна русская, умевшая говорить по-калмыцки, достались двум татарам, которые и отправились с ними в свои жилища. Одному из них особенно понравилась моя рассказчица, и он сделал русскую толковательницей своих чувств. Но когда на предложение сделан был отказ, варвар угрожал употребить силу. Она в отчаянии решилась пронзить себя стрелою в грудь, и непременно сделала бы это, если бы её подруга не взяла нужных предосторожностей.

Чрез несколько дней они приехали к палатке хана или царя Калмыцкого, который весьма много смЕёлся приключению с несчастным любовником и его пленницей. Хан призвав к себе её и русскую переводчицу, спросил, почему она отвергает любовь этого человека, и по-видимому удивлялся её разборчивому вкусу в выборе нежного друга; но наконец сказал, что обычаи их страны запрещают принуждать кого либо к вступлению в брак, и так моя героиня отдана одной из его жен (у него было их две). Новая госпожа спросила её, умеет ли она что нибудь делать. Она показала кошелек своей работы, который чрезвычайно понравился татарке. Она взяла её к себе в дом и с тех пор любила её с нежностью, препоручив ей заведывание столом и весьма радовалась, что она варит кушанье, потому что они прежде ели все сырое.

Счастье привело в то же самое место одного её соотечественника. Он учил татар многим полезным искуствам, и наконец лил для них пушки, которые во время войны с китайцами оказали им величайшую услугу. Благодарные татары даровали ему свободу и, по его ходатайству, и моей теперешней знакомке. Они соединились узами брака и готовятся теперь к отъезду в Швецию. . Вы любите новости, что Вы сказали бы, если бы кто из дам сделал визит этому хану, который, кажется, очень милый человек? Я предлагаю Вам об этом подумать; между тем остаюсь и проч.

 

ПИСЬМО XXI

Милая моя,

Посылаю Вам книгу, в которой Вы найдете описание разных татарских племен; она может лучше удовлетворить Вашему любопытству в этом отношении; я напротив об них ничего не знаю и даже не читала этой книги. Я говорила Вам однажды об одном татарском князе, который приехал сюда со своим семейством искать покровительства Государыни. Он обратился в христианскую веру и крещён в присутствии двора. Я уже описывала Вам, как совершается крещёние, теперь опишу обряд погребения; он совершался над младшею дочерью князя Меньшикова , которая вызвана из ссылки вместе со своим братом нынешнею Государынею и была в замужестве за графом Густавом Бироном , младшим братом герцога Курляндского. Она померла от родов и погребена с величайшею пышностью. Собрание, посидев несколько времени вошло в залу, где лежало тело умершей. Гроб был открыт, княгиня была одета только в спальное платье, в котором она скончалась (говорят, что она желала, чтобы её положили в полном одеянии); это платье было сделано из белой материи, вытканной серебром, голова украшена была прекрасными кружевами и короною потому, что покойная была Княгиня Римской Империи ; на челе лежала лента, на которой золотыми буквами означено было её имя и возраст, на левой руке лежал младенец, умерший спустя несколько минут после своего рождения, одетый в серебряную ткань, в правой руке разрешительная грамота .

Когда все заняли свои места, то взошли слуги проститься с госпожою, младшие впереди. Они целовали её руку и дитя, прося прощения в проступках и сопровождая слезы ужасными криками. Затем подходили знакомые, которые целовали умершую в лицо и также плакали навзрыд. Потом подходили родственники, самые близкие; после, когда прощался брат её , то я думала, что он совсем опрокинет гроб. Но трогательнее была сцена при прощания супруга. Он сначала отказался присутствовать при этой ужасной церемонии, но герцог приказал ему покориться обыкновению русских, представляя, что он, как явный чужеземец, лишится общего уважения. Его вывели из комнаты два чиновника, которые впрочем его более поддерживали, нежели сопровождали. На лице его изображалась скорбь, скорбь безмолвная. Взошед в траурную залу, он остановился и потребовал пить. Подкрепившись питьем подошел к гробу, но здесь упал в обморок. Когда он был вынесен и приведен в чувство, то подняли тело и поставили в открытой карете. За гробом тянулся длинный ряд карет, и так как покойница была жена генерала , то гроб провожала гвардия. Поезд отправился в Невский монастырь. Когда ехали по улицам, на гробе лежал парчовый покров, который, впрочем, снят был при входе в церковь. В церкви церемония прощания повторена была ещё раз, но муж, едва приведенный в чувство после другого обморока, увезен, бедный, был домой ещё прежде. После погребения все возвратились в дом Бирона на большой обед, на котором уже больше веселились, нежели скорбели. Казалось все забыли печальное событие. Воображаю, что Вы коварно улыбаетесь, что я ничего не говорю о несчастном супруге. Он, мне кажется, в самом деле сражен скорбью. Он любил её во все время супружества — это видно было из его обращения с нею. Если Вы задумаетесь над моим письмом и в таком положении застанут Вас, то конечно мне не уйти от вины, что я навожу на Вас грусть. Впрочем, надеюсь, Вы не объявите истинной причины, Вы умеете так долго держать его в покорности к себе, не раскрывая движении своего сердца. В самом деле, я прошу Вас не показывать никому этого письма, то, что оно писано к другу, не может служить мне извинением. Мои замечания смешны и их никто не должен видеть, если для Вас дорого, чтоб я была вашею и проч.

 

ПИСЬМО XXII

Милая моя,

Вы составили в своем уме совершенно ложное понятие о графе Минихе , Вы говорите, «я думаю, что это старик с суровым взглядом солдата, проведшего век в лагере» напротив, ему теперь около 54 или 55 лет, он человек весьма красивой наружности, с прекрасным телосложением, высоким ростом; его движения благородны и приятны. Он очень хорошо танцует и по своим приёмам кажется больше молодым человеком, нежели стариком. Он считается при дворе одним из самых услужливых кавалеров и более всех внимателен к дамам. Находясь в кругу нашего пола, он вдруг притворяется веселым и нежным, что, без сомнения, не может никому нравиться, это чистое притворство, потому что, несмотря на все его старания принимать такую наружность, в нем остается все ещё неповоротливость немецкая; и видеть, как этот человек, стоящий на столь высокой степени гражданской в обществе, употребляет все усилия, чтоб сделаться петиметром , есть тоже, что видеть монашеский капюшон на каком-нибудь уличном гуляке . Надобно сходить в поход с этим полководцем, обращающим в бегство тысячи и десятки тысяч неприятелей, чтобы видеть всю странность, когда этот же самый человек, послушный звукам голоса какой-нибудь дамы, подходит к ней с умирающим взором, вдруг схватывает у ней руку и в восторге осыпает поцелуями! Но каково должно быть ваше удивление, когда Вы узнаете, что такие приёмы он почитает необходимыми в обращении со всякою женщиною! Что касается до других черт его характера, то его можно назвать предприимчивым войном, он быстр, и так как успех его часто зависел от решимости, то решимость сделалась теперь в его характере господствующею чертою: он никогда не размышляет, сколько людей он приносит в жертву своему честолюбию . Впрочем, в мире часто бывает больше шуму нежели существенности. Я думаю, что хитрость везде есть его любимый приём: прямодушие напротив есть качество вовсе ему неизвестное, и если бы моя подруга спросила меня, каких я мыслей об графе Минихе, я отвечала бы стихом Отвая :

Я думаю, он таков и в любви и в дружбе и могу уверить всякого, что кто ни вверится ему, тот узнает, что я говорю правду. Теперь он в силе и первый при дворе после герцога Курляндского и кажется, любимец императрицы, но не соперник Бирона. Принц Гессен-Гомбургский теперь в отсутствии; он по интригам Миниха, в продолжение двух или трех лет начальствует над войском в отдаленной от столицы провинции . Впрочем, он нигде не совершил ещё никаких подвигов, чтобы заставить всех говорить о себе. Миних и принц совершенно различны характерами, посему не удивительно, что они не могут сойтись один с другим. Принц по виду и поступкам совершенный солдат, только благовоспитанный, ласковый и откровенный. Редко обедает или ужинает без гостей, где бы он ни был. Общество его состоит частью из людей должностных, часто из друзей. С женщинами он вежлив без притворства. При дворе он обязан по своему важному месту танцевать и он танцует с видом добродушного солдата, и часто шутить сам над недостатком в себе ловкости и приятности. Он обожаем солдатами, любим и уважаем каждым человеком. Его лицо выражает какую-то серьезность, но при всем том видно, что он добродушен; — но Вы требованиями своими наводите на меня страх — я боюсь писать вам о таких вещах. Вы требуете от меня ещё описания страны, характера народа; это тоже что от государственного министра требовать совета, как кроить платье. Впрочем, хотя я описываю Вам предметы так, как они представляются моему слабому рассудку, но не удивляйтесь, если мои суждения будут и ложны. Если Вы по своей снисходительности найдете что-нибудь занимательное в моей болтовне, то это будет предел моих желаний и пр.

 

ПИСЬМО XXIII

Милая моя,

Я сердита на Вас за то, что Вы сказали Госпоже С. о нашей переписке; вследствие этого дано приказание от Г * исследовать ссору между двумя дамами. Впрочем, я не думаю, чтобы из этого вышли важные следствия — может быть, только на счет их посмеются при дворе. Чтобы ввести Вас в эту историю, я считаю необходимым дать вам понятие об этих дамах и об их происхождении. Достоинством они обе равны, обе жены чужестранных Министров, живущих при Русском дворе.

Одна из них дочь французского генерала, который перешел в службу в другое Государство. В это время родилась героиня моего рассказа. Один знатный вельможа прежде всех приобрел её любовь, спустя несколько времени женился на ней и занял теперешний пост. Другая дама — дочь Гамбургского ремесленника, и вышла за графа, который имел нужду в деньгах, как она в титуле сиятельства . Она прибыла ко двору без совершенного знания придворных условий, другая дама, выросшая при дворе, сделалась её руководительницею и наставницею. Но дружество двух красавиц редко бывает продолжительно; так случилось и на этот раз: каждая воображала, что она имеет право на сердца всех мужчин, каждая хотела видеть вокруг себя сколько можно больше обожателей и старалась отвлечь их от соперницы. В той и другой, естественно, зародилась зависть, которая обнаружилась сперва холодностью, потом остроумными насмешками.

Наконец в одном большом обществе, где каждая из них старалась привлечь к себе одного молодого человека, во время общего разговора, произошло столь сильное столкновение, что графиня не могла удержаться, чтобы не наговорить колкостей своей сопернице; её соперница, напротив, отвечала на это хладнокровием и презрением. Графиня вышла из себя, — «в каком странном мире мы живем!» сказала она; «да это правда,» отвечала другая, «свет странен, и особенно с тех пор, как дрейеры вообразили, что они червонцы.» При этих словах графиня заплакала и вышла из-за стола. Я думаю, Вы также нетерпеливо хотите узнать смысл этой колкости, как в то время хотелось знать мне. Я должна вам сказать, что прежнее имя графини было Дрейер; дрейером в Гамбурге называется также монета ценою в полфертинга. С этой минуты между соперницами началась открытая война, которая простерлась так далеко, что приверженцы той и другой являлись ко двору и в другие места в любимых цветах их повелительниц — их назвали полком серым и красным. Сами предводительницы нападали везде одна на другую и подавали повод к беспрестанным над собою насмешкам. Бедная графиня была везде побеждаема и не могла поддерживать борьбы. Она теперь решилась её не возобновлять, потому что совсем не может владеть собою, напротив, её соперница всегда показывает спокойствие, и, наговорив колкостей, сохраняет приличие и благородное обращение. Графиня одарена от природы истинным остроумием — во время борьбы она обнаружила много блестящих качеств, худых и хороших; оставив эту ссору, она нашла больше обожателей, и, если уже должно сделать признание пред Вашею строгою добродетелью, то я скажу, что я её люблю. Надеюсь, что Вы будете ко мне снисходительны и не будете меня порицать за то, что я, не обращая внимания на её поведение, вошла с нею в короткие связи.

Я рассказала вам подробно об этом глупом происшествии, хотя повторять оное с моей стороны было бы весьма непростительно, но Вы хотели этого, а обязанность болтать с Вами о таком соблазне не сделала меня столь глупою, чтобы я прибавила что-нибудь лишнее. Я люблю так истину, как Вы уверены, что я есмь и проч.

 

ПИСЬМО XXIV

Я страшилась распечатать Ваше письмо, сознавая в совести, что преступила ваше приказание, не отвечать Вам на то, о чем Вы пишете из Англии, но только описывать то, что найду замечательного в России. Вы писали мне, что я получаю от Вас известия обо всех моих друзьях, живущих в Англии, и потому мне нет нужды предлагать Вам вопросы. Но я Вас поймала, Вы виноваты против меня, и вот как: Вы ничего не написали мне об юношеской ветрености девицы N. Ежели она пишет мне правду, то она пьет горькую чашу. Правда, она худо сделала, что вышла за такого человека, но дело уже сделано, теперь должно не порицать её за ошибку, но подумать, нельзя ли как помочь. Она убеждена, что Вы могли бы помочь ей, если бы знали о её отношениях. Я посылаю к вам её собственный рассказ о своей участи, ибо я сделала бы несправедливость рассказав вам эту историю своими словами. Я писала ей, что сделаю так, и думаю что она посетит Вас. Но я боюсь, её суждения не так основательны, как сильны её выражения, и потому я прошу Вас оказать ей снисхождение. Вы скажете, что «благоразумие должно управлять всеми нашими поступками», Вы думаете, что всякий человек может отличаться такими высокими качествами, как Вы? Нет, таких людей немного, и, если Вы в этом случае не откажетесь от Вашей обыкновенной суровости, то я не знаю, чем Вы лучше её тетки, которая, как я воображаю, сердится на то, что племянница осмеливается её оскорблять и не обращает внимания на худые от того следствия.

Это дитя вверено было её попечению и должно было ей повиноваться; но малейшее подозрение, что оно хочетъ независимости, стало навлекать её гнев; но когда эта страсть воспламеняется, тогда всякое оправдание лишь умножает пламень. Если бы тетка была способна содействовать счастью племянницы, то они наслаждались бы им, но Вы знаете, и я никогда не думала, чтобы она имела сколько-нибудь нежности. Дай Бог, чтобы я обманывалась! Я жалею об этой бедной малютке, которая с младенчества была воспитана в совершенной свободе; малейшее противоречие раздражало её; и этот быстрый переход от свободы к суровому обращению тетки, в такие лета, когда она ещё не могла судить дальше настоящего, действительно мог привести к такой развязке, какая последовала. Но мне не нужно было рассуждать об этом, я знаю, что Вы сами будете судить об этом правильно и снисходительно.

Что касается до любопытного г. М., который желает знать, «бываю ли я в русских банях», то он не стоит ответа и заслуживает презрения как человек, воображающий, что он говорит остро, тогда как говорит нелепость.

Я сержусь на Вас за то, что Вы, рекомендуя мне вашего друга, пишете огромную апологию. Г. Р. уверяет Вас через меня, что он употребит все зависящие от него средства доставить ему место и чин. Простуда воспрепятствовала ему вчера быть при дворе, и потому я сама отправилась с моим юным героем к фельдмаршалу , к коему сперва представляются все вступающие в военную службу. Он принял его ласково и представил Её Величеству. Государыня сказала, что «он прекрасный молодой человек и должен быть определен в службу. Ему нужен наставник, прибавила она, если хочет иметь успех». Я сказала фельдмаршалу, что «кандидат одарен живым умом, и не без честолюбия». Он усмехнулся и сказал: «это видно». Мне остается желать, чтобы в нем с летами как развивался ум, так и возрастал военный жар. Г. Р. и я немало смеялись, как эту куколку величали «моим героем»; куда его определят, теперь ещё нельзя сказать. Я думаю, впрочем, что Вы уже совсем потерялись в моей болтовне.

 

ПИСЬМО XXV

Милая моя,

С величайшим удовольствием уведомляю Вас, что наш маленький герой теперь уже офицером, хотя не высокого ранга, но надеюсь, он скоро будет повышен. Так как в первый раз его представляла ко двору я, то он назван был дамским фельдмаршалом; кроме того, Г. Р. сказал Её Величеству, что новый офицер находится под покровительством его жены, которой рекомендовали английские дамы, не осмеливавшиеся отнестись к нему. Государыня отвечала, что они хорошо сделали, избрав меня просительницею, но что это ещё не может быть ручательством за способности кандидата или его ревность ко службе. Впрочем, продолжала она, несмотря на его юный возраст, он может быть уверен, что немногие годы могут сделать великую перемену в судьбе молодого воина, и что я сама предчувствую, что он будет фельдмаршалом. Этот ответ так возгордил молодого воина, что он о нём только и думает. Когда он в мундире подошел к руке Её Величества, то Государыня спросила, «сколько ему лет». Он чрезвычайно смешался и его переводчик едва не засмЕёлся, когда он отвечал: «чрез десять месяцев будет шестнадцать лет». Государыня улыбнулась и стала говорить со мною по-русски. Ему чрезвычайно хотелось узнать, о чем она со мною говорила; но когда я сказала ему, что от того потерпит его честь, то он успокоился, думая, что его почитают человеком рассудительным.

Я весьма удивилась, когда узнала, что Ваши усилия примирить тетку с племянницею остались тщетными. Могли ли Вы ожидать лучшего? Вы говорите, что она на словах показывает к племяннице величайшую любовь, но не хочет слышать никаких оправданий. Вы хорошо знаете людей, и Вам должно быть известно, что тот, кто говорит много о своей любви к другим, её не имеет, потому что истинная любовь и приверженность не иначе могут быть выражены, как только тем, что они могут быть сокрыты. Слова здесь бесполезны, но самое маловажное действие открывает внутреннее расположение. Вы также ожидаете невозможного от племянницы; можно ли думать, чтоб эта молодая, пятнадцатилетняя девушка, вышедшая замуж за баронета, могла сознаться, что она поступила ветрено? Нет, я уверена, что она никогда не сознается, ибо ничто не принуждает её почувствовать, что она поступила неблагоразумно; и этого никогда не будет. Вы шутите надо мною и пишете: «надобно быть очень умною, чтобы с мистрис N. говорить о супруге и детях, это значит тоже, что дать ей шить рубашку тогда, как целое общество занимается кадрилью»; Вы это можете отнести к себе.

Я прошу Вас показать мне, в чем состоит острота в помещённых Вами стихах; я сделалась так глупа, что не знаю, что со мною делается, только может быть холодный здешний климат может меня извинить в недостатке понятливости. Ваша и пр.

 

ПИСЬМО XXVI

Милая моя,

Вы можете подумать, что я сделалась похожею на Дон Кихота, и что при моем приближение самый обыкновенный случай обращается в чудесное приключение. Думаю, что Вы теперь также знакомы с моими Петербургскими друзьями как я сама; но Вы удивитесь, когда я скажу Вам, что старинный Ваш друг граф Д. явился здесь и сделался весьма внимателен ко мне. Последнее обстоятельство так странно, что я испугалась, не вздумал ли он в меня влюбиться. В самом деле, если любовь часто превращается в ненависть, почему же ненависть не может превратиться в любовь? Но недавно я открыла другую причину его странного поведения, и гораздо важнейшую, именно страх; недавно, когда я была дома одна, он явился ко мне и сказал: "Надеюсь, что Вы не будете упоминать о смешном приключении с г-жой Ф. и о матерчатых перчатках, потому что это все выдумка». Я отвечала, «что если это не верно, то нет причины опасаться последствий. Но как бы то ни было, Вы можете быть уверены, что я никогда не думала воспоминать об этом». Этот ничтожный человек вообразил, что я могу злобно разглашать и представлять в худом свете всякую безделицу, которая неизвестна всем. Я теперь думаю, что он или сам способен к таким низостям, или не обдумал хорошо, что делал.

Я удивилась, посмотревши назад, сколько строк я писала об этом пустом человеке, который не стоит и того, чтоб над ним смеяться. Я теперь опишу вам пример, как можно иногда проговориться — он находится в связи с предисловием.

Во время обеда у одного из наших друзей говорили о странных поступках Прусского короля и о его высоких гренадерах. Этот разговор не касался до меня, и я собственно не знала, о чем шла речь, я только и слышала слова: «высокие солдаты и Потсдам» (город, в котором они были расположены по квартирам). Когда явился Прусский министр, то этот разговор был прекращен. После того мы пошли смотреть на прекрасный ковер, купленный хозяином. На нем был изображен купидон исполинского росту. Когда все начали делать свои замечания, мне пришло в голову сказать, и я сказала: «Это Потсдамский Купидон» , я удивлялась, не зная чему приписать последовавший после того сильный смех, и едва угадала причину, увидев стоящего за собою бедного прусака.

Мы большею частью живем в своем загородном домике, и один день в неделю не выходим никуда. В это время мы ездим по окрестностям. На прошедшей неделе мы осматривали дом, который застроен Петром Первым и никогда не будет окончен , это весьма жалко; потому, что план его весьма обширен; местоположениe такое же как и в Петергофе, который я Вам уже описывала. Её Величество хочет здесь проложить канал, для проведения больших судов в город, куда они не могут входить по причине отмелей. Если бы это сбылось, то этот дворец был бы прекраснейшим в свете, потому что канал проведен будет чрез весьма обширные сады; из окон дворца мы увидели бы военные корабли первого ранга, плывущие на парусах мимо деревьев. Вы скажете, «это прекрасный прожект, но как привесть его в исполнение?» Почему же нет? В мирное время на эту работу могут быть употребляемы войска, и когда начнется работа, то можно на неё употреблять вдруг до 30000 человек, и это весьма легко, — впрочем, я не намерена дожидаться окончания этого канала, но хочу доставить себе удовольствие, уверить лично, что я есмь и пр.

 

ПИСЬМО XXVII

Милая моя,

Вы весьма любопытны и так любите странности, что мне никогда бы не простили, если б я не описала Вам новой забавы, занимавшей двор нынешнею зимою. Это ледяная гора, построенная с верхнего дворцового этажа на двор. Она довольно широка, так что по ней может спуститься коляска, и имеет по обеим сторонам небольшие борды. Её устройство следующее: сначала сколочены были доски, которые поливали водою пока наконец вся отлогость не покрылась льдом значительной толщины. Придворные дамы и кавалеры садятся в санки, спускаются с верху горы и несутся вниз с быстротою птицы. Иногда санки случайно сталкиваются одни с другими, тогда катающиеся опрокидываются, и это всем, как можете представить, доставляет смех. Всякий, кто имеет вход ко двору, должен кататься — так они называют забаву и, к счастью, никто ещё не сломил себе шеи. Я была объята ужасом, когда мне должно было идти на это опасное увеселение, потому что боялась не только сломить себе шею, но и подвергнуться сраму, о котором нельзя подумать без содрогания — пришед к горе, я стояла несколько времени в надежде, что кто-нибудь сломит себе руку и тем остановит забаву, но наконец дошла очередь и до меня. Кто-то сказал: «Вы ещё ни однажды не скатились», вдруг все мои знакомые явились ко мне со своими услугами. Я едва не умерла, услышав такое предложениe, но Её Величество сказала, "что теперь она не может", и таким образом меня обошли . Если б Вы вздумали прибыть сюда во время этой забавы, то и Вы должны бы были представить подобное извинение — или катиться.

Теперь о семейных делах. Можно подумать, что Вы мало наблюдали над людьми и не изучали их страсти (Вы это делали); иначе непонятно, каким образом Вы не могли склонить этих двух женщин к какой-нибудь уступке. Впрочем, я уже сказала Вам, что это было не возможно, потому что это причинит Вам столько беспокойства, что я не стала бы Вас просить. В самом деле, Ваша гордость пострадала очень много, и Вы досадуете, что при такой Вашей рассудительности Вы не могли примирить их. Того и должно было ожидать. Что причиною неуспеха? Вы предполагали в них рассудительность, тогда как её в них было не больше как в болтовне за карточным столиком или в собрании. Я думаю, (если их лучше понимаю нежели Вы) проложить к примирению другую дорогу. Так как они обе жалуются вам одна на другую, то соединитесь с каждою и браните ту, которой у Вас нет в доме. Я осмеливаюсь думать, они обе будут просить Вас о примирении. Этот план можно поручить г. В., но я думаю, он очень откровенен и презирает успех, приобретенный хитростью, и потому не будет следовать совету той, которая и пр.

 

ПИСЬМО XXVIII

Милая моя,

Вы умели наказать меня жестоко за план, который только и думала возложить на г. В., Вы пустились в описание характеров этих двух женщин, разобрали мой план и больше ничего не писали. В свой черед я накажу и Вас.

Герцог и герцогиня (граф и графиня Бирон, как Вы знаете) ещё пользуются милостью Государыни; от их сурового или ласкового взгляда зависит бедствие или благополучие всех жителей Империи. Bсе повышения зависят от их благосклонности, его гнев причиняете гибель. Здесь нет никого, кто бы мог им противиться, напротив, все у них в руках. Герцог весьма горд, вспыльчив; когда рассержен, говорить с неумеренною запальчивостью. Если к кому он милостив, то весьма щедр на ласки и похвалу, но он непостоянен, переменяется без всякой причины, и часто так же преследует, как прежде любил. Поступая таким образом, он даже не может скрываться, но обнаруживает свою немилость самым убийственным образом. Он от природы осторожен, но кого любит, с тем обходится свободно; откровенен, но если видит, что откровенность неуместна или что не стоит труда рассказывать правду, то истины никогда не скажет. Он презирает русских и это показывает публично самим вельможам; я думаю, что это будет некогда причиною его паденья, хотя я сердечно уверена, что его верность к Её Величеству непоколебима, и он имеет в виду благо вверенной ему страны. Герцогиня высокомерна и угрюма, в её взгляде и приёмах видна суровость, и потому не может приобресть почтения, которое она силится внушить. Оно отдается ей только наружно; если признаться, то я, которая считаюсь её любимицей, и, как думаю, больше всех пользуюсь её благосклонностью, я не чувствую в ней в сердце своем того, что называется почтением, потому что приветствия, должные её сану, не составляют того, о чем я пишу, хотя вообще это понимают так, и она сама в этом случае обманывается. Так как она вдруг введена в высший круг общества, то остается до сих пор ещё не в своей сфере и думает, что для приобретения почтения должно быть гордою. Если бы она была частною женщиною, то она принадлежала бы к разряду тех женщин, коих доктор N. называет notables , и я предоставляю вам спросить его как бы он назвал такую женщину, из самого высшего круга. Она не вмешивается в государственные дела, но показывает, что она все время, остающееся от личной службы Её Величеству, употребляет на воспитание детей и на работу. Она редко бывает в обществах, не отличается особенным умом, однако ж и не глупа; любит наряды. Вы восклицаете! «Она женщина, что же тут удивительного?» Может быть, это верно, но я предоставляю это решить мужчинам. Таким образом, я исполнила Ваше желание, рассказав Вам о двух важных особах на севере, и надеюсь (к большему достоинству моего рассказа) — Вам не нужно об этом знать что-нибудь более от Вашей и пр.

 

ПИСЬМО XXIX

Вместо того, чтобы освободить меня от таких задач, какие Вы мне давали, Вы требуете теперь большего. Я думала, что в последнем письме я составила Вам полное описание герцога и герцогини, но Вы предлагаете и после того множество вопросов. Я буду отвечать на них по порядку.

Герцог по-прежнему считается при дворе Великим Камергером, несмотря на то, что он принадлежит теперь к правительствующим особам . Герцогиня считается первою статс-дамою , с тем только отличием от других придворных дам, что она со времени нового достоинства садится в присутствии Государыни, как Великие Княгини, и в публичных собраниях целует руку Её Величества. Они живут во дворце, но при себе имеют в услужении также чиновников, какие составялют двор Государыни. Только штат их состоит из их собственных подданных, которые их всегда окружают. При Герцоге находятся камергеры, и при Герцогине — фрейлины, во время выездов имеют свою ливрею и экипаж, которые отличаются величайшею пышностию.

Граф Остерман возведен в достоинство вице-канцлера Империи и управляет всеми делами, которыми прежде занимался герцог. Его почитают теперь в Европе величайшим министром; так как искренность при этой должности не есть необходимое качество, то он в самом деле успевает своим предприятиям дать блестящий успех. Он образован, красив, и когда перестает быть министром, то весьма занимательный собеседник. Он родом вестфалец и сначала был домашним секретарем у голландского адмирала. Пётр Великий, увидев бумагу, переведенную им на русский язык, призвал его к себе. Проницательный ум сего монарха открыл в нем быстрое соображение, взял его к себе и возводил постепенно до того поста, которое он теперь занимает. По предложению Петра I он вступил в супружество с природного русскою, девицею отличной красоты, знатною по роду и богатству ; но сам Остерман остается лютеранином. Он не богат и даже беден, смотря по месту им занимаемому. Он был дядькою Петра II и главным орудием падения Меншикова, но он был вытеснен Долгоруким, главным любимцем юного монарха, и многие думают, что одна только смерть Петра II избавила графа от погибели, потому, что любимец страшился его тонкости и опытности, чему доказательство видел он в низвержении Меньшикова. Он весьма вежлив с женщинами, но никогда не нарушал покоя нашего пола, от того любовные его похождения никогда не делали шуму и теперь он кажется смотрит на женщин как на забаву и на приятные игрушки (т. е. в свободное время, когда он может несколько часов провести в пустых разговорах). Здесь он принадлежит к числу тех людей, которые ищут смысла там, где слышат одну только бессмыслицу. Я знаю, что Вы считаете наш пол удивительно склонный к болтовне и в этом убеждаетесь примером той, которая и проч.

 

ПИСЬМО ХХХ

Милая моя,

Мне нет от Вас покою, берегите и себя. К графу Остерману присоединены ещё два лица, которые теперь составляют Тайный Совет . Один из этих сановников есть князь Черкасский , природный русский , первый вельможа (и, по мнению народа, лучший), величайший богач, имеющий до 30000 душ крепостных крестьян и одну дочь, которой должно достаться это имение . Что касается до его наружности, то он гораздо больше в ширину нежели в длину; большая его голова склоняется к левому плечу; его брюхо, которое так велико, перегибается напротив к правой стороне; ноги, весьма короткие, всегда в ботфортах, как в больших собраниях так и при торжествах. Наконец венец всему, он по своей молчаливости, кажется, ни с кем в обществе никогда не говаривал, разве некогда в славных ассамблеях , которые знаете Вы и я. Но его богатство и род сделали его необходимым при занятии сей почетной должности. Он, без сомненья, сделает не много и не будет мешать советникам своим красноречием.

Другой кабинет-министр, граф Ягужинский , весьма красивый мужчина; лице его хотя не отличается правильностью, но исполнено величия, живости и выражения. В обхождении свободен, даже небрежен, и что в другом показалось бы недостатком в воспитании, то в нем весьма естественно, так что никто не может быть им недовольным. Владея такою свободою в обращении, что каждое действие его кажется как будто случайным, он имеет преимущество, привлекать к себе взоры всех; и как бы ни велико было собрате, он кажется первою особою; одарен умом высоким рассудительностью и живостью, которая так ясно выражается во всем, что, кажется, исключительно составляете его характер; в самом деле, он в один день делает столько дел, сколько другой не может сделать в неделю.

Если кто просит у него покровительства, то отказываете прямо, если не можете оказать его. «Я не могу вам служить, отвечаете он, потому и потому;» если не может решиться вдруг, то назначаете просителю время для ответа, и тогда отвечает: я буду стараться, или — не могу стараться по такой и по такой причине. Но если он уже обещаете что нибудь принята на себя, то скорее умрёт, нежели нарушит обещание. Выражает свои мысли свободно, без лести пред самыми высшими сановниками. Если первый сановник империи поступает несправедливо, то он порицает его с такою же свободою, как и низшего чиновника. Это на его месте так опасно, что за него не могут не трепетать его друзья.

Теперь его особенно боятся высшие чиновники, потому, что его приговоры, хотя справедливы, но весьма строги, и всех приводят в страх. Весьма к немногим он питает дружество, хотя весьма многим оказывает услуги. Но к тому, кто однажды приобрел его расположение, он всегда останется верным другом. Ничто не может разорвать их любви, разве когда он ясно убедится, что удостоенный им дружества, не стоит его. Он старается избегать тягостных церемоний, необходимых по его месту, и любит обедать в кругу своей фамилии с каким нибудь другом. Тогда он самый занимательный собеседник, какого где-либо встретить можно.

Я расскажу вам пример его человеколюбия, из которого Вы лучше узнаете этого отличного человека, нежели из моего описания: обедал однажды с нами (точно так, как я описала выше, — честь, которую он оказывает нам из дружества к Г. Р. и расположения ко мне), он слышал, что я упоминаю с участием и состраданием об одном несчастном человеке (лишившемся милости императрицы и заключенном в тюрьму), я не стала распространяться больше об этом деле, боясь оскорбить его, потому, что он пришел к нам отдыхать от дел. Но он спустя несколько минут сказал мне: «матушка, (так он всегда звал меня) я постараюсь об нем, только теперь не могу». По прошествии трех месяцев, я искала случая напомнить ему об его обещании, которое он, казалось, забыл. Но он приходит ко мне в день рождения императрицы и объявляет, что этому человеку возвращена свобода и должность; он сказал мне при этом: «я люблю Вас за сострадательное сердце; надеюсь я доставил вам живейшую радость, избавив человека от несчастья, не бойтесь обращаться ко мне с подобными просьбами, и не питайте той недоверчивости, какую Вы мне показали в то время». Он был одним из первых любимцев Петра I, который обыкновенно называл его «своим глазом» потому что, говорил он, если что нибудь осмотрит Павел, то я знаю это так верно, как будто бы я сам видел, но я вижу, что я исписала всю бумагу и должна сказать вам, что я есмь и пр.

 

ПИСЬМО XXXI

Милая моя,

Я всеми силами старалась обмануть Вас и уверить, что тот молодой человек, которым Вы пленились, не женат. Я воображаю, что когда он был здесь, Вы хотели бы приехать сюда, что б обезопасить вашу победу; но, увы, к его несчастью, равно как и к Вашему, у него много жен, и он не знает, что с ними делать, и я советую вам не предпринимать сюда путешествия, Вы видите какое участие я в нем принимаю; я его пришлю к вам, чтоб показать, как несправедливо и жестоко Вы поступаете с г. Б. и я уверена, что Вы не устоите против моих доказательств. Как бы то ни было, если Вы хотите ещё приобретать почетное титло престарелой девы, то избегайте встречи с ним. Он по своей проницательности скоро откроет, что ваша жестокость зависит от уступчивости и покорности г-на Б. и, следовательно, не замедлит насмеяться над вами, что теперь сделаетесь женою такого мужа, которого Вы столько времени держали в своих руках.

Я должна рассказать вам историю одной дамы, которой геройству я удивляюсь, но не имею ни малейшего желания подражать ей.

Польский Министр и его жена приглашены были на большой обед к графу Ягужинскому. Он жил на одной стороне реки, а Министр на другой. Во время переезда их чрез реку проломился лед и они с санями упали в воду. Жена Министра была уже в воде по шею, но наконец с большим трудом спаслась; она отправилась домой, а её муж пошел в гости, извинился пред хозяином и рассказал о случившемся с женою несчастии. По хладнокровию ли, или от радости, только и она к величайшему всех изумлению, отправилась за своим мужем в гости, переправилась чрез реку и явилась в общество в новом платье. Она не только не обнаружила ни малейшего расстройства, но и танцевала с нами всю ночь, как будто бы ничего не случилось, и после опять чрез лед отправилась домой по той же дороге. Все спешили на перерыв удивляться её геройству, но что касается до меня, то я смотрела на это совсем иначе; Я почла это знаком легкомыслия, в котором по справедливости обвиняют наш пол. Можно — ли отважиться на столь явную опасность, чтоб быть на бале; мне досадно, что это сделала женщина. Сказав об этой даме, я могу ещё нечто прибавить об ней и её соотечественницах.

Здесь были ещё две или три польки, такие же как та. Они прекрасные, блестящие дамы; не отличаясь особенною красотою, весьма приятны, веселы, но несколько круты; любят танцевать, петь и предаваться всем забавам, — и кажется духом и телом созданы так что никогда не могут утомиться. Они приятны собеседницы на один час, после они становятся несносны, — их нельзя терпеть потому, что они дерзки; одеты всегда пышно и имеют многочисленную прислугу; но в них слишком много национальной надменности и приёмов свойственных больше детям Марса, нежели нежному полу. Но эти замечания заставляют и меня задуматься; не можете ли Вы после этого подумать, что я совершенно вышла из своей сферы. В самом деле, если пробежать моё к вам письмо, как должна я показаться смешною, но ваши желания для меня закон; исполнение их есть лучшее доказательство моей к вам дружбы, нежели всегдашнее повторение об ней в каждом письме; и хотя я весьма жалею, что у меня нет уменья, удовлетворить вашим требованиям, впрочем я никому в мире не уступлю драгоценнейшего для меня права, именоваться Вашею верною преданною.

 

ПИСЬМО XXXII

Милая моя.

Вы справедливо браните меня за то, что я ездила за реку, когда со мною мог встретиться такой же случай, какой я вам описала в предыдущем письме, но г. Г., рассказавший вам об опасности, должен был также упомянуть и о причине, побудившей меня ей подвергнутся. Я ездила посетить больную иностранку лежащую при смерти, и не имеющую здесь никого знакомых, в таком состоянии она должна была ввериться своим слугам; можно ли её не посетить? Я думаю, Вы помирились со мною, согласившись, что милосердие должно быть важнейшею причиною, нежели геройство; тот подвиг (равно как и многие другие) теряют свою цену, когда об нем узнают все. Скажите, когда Вы прогуливаетесь в парке, полном народу, можете ли назвать имена всех гулящих? Если нет, то как можете спрашивать меня: «какие ещё лица составляют двор!» я уже описала вам людей, управляющих внутренними и внешними делами государства; остальное есть ничто иное как дополнение и состоит, как и при всех дворах, из военных и собственно придворных чиновников, хотя здесь существует большое различие между этими двумя классами, нежели при других дворах. Первые вообще дики и грубы, всегда во Фронте, без ласковости во взорах и приятности в приёмах; все это рож-дает понятие об ужасном ремесле их звания. Они кажется назначены составлять мебель для залы; хотя надобно им отдать справедливость, они своими поступками никогда не оправдывали того, к чему их назначают. Другой класс напротив состоит из тех отличных людей, которые весьма обыкновенны и хорошо одеты. В одном письме я описывала вам одну забаву, и именно катанье с горы, от которой как Вы может быть думаете, мы сделались канатными танцовщицами и шутихами. Теперь мы сделались кажется драгунами, именно с тех пор, как при дворе главною забавою сделалось стреляние в цель и беганье: от этого я уже не могла отговориться, как от катания, когда я выстрелила, мне сказали, что я попала в цель, тогда как я дрожала всем телом и не смотрела вперед. Но при всей своей трусости, я ещё могу уверить, что некоторые из тех отличных людей, о которых я выше говорила, кажется боялись больше меня, и я смею сказать, что если бы дамы исключены были от этой забавы, то они с радостью отдали бы свои сюртуки первой женщине, которая бы захотела поменяться с ними своим платьем. Я впрочем согласна с ними, что всякая женщина должна быть одета в такое платье, которое бы исключало и от этих забав. Впрочем придется ли мне быть петиметром, забавницей, или во что бы я не нарядилась, я всегда буду постоянна в моем уверении и проч.

 

ПИСЬМО XXXIII

Милая моя.

Вы без сомнения воображаете, что я в самом деле сделалась брюзгливою, потому, что как Вы видите, нахожу величайшее удовольствие в том, чтобы описывать характеры лиц нашего пола. — Или если Вы так обо мне не думаете, то заставляете меня думать об Вас, то, чего мне прежде в голову не приходило. Если мы не заражены излишним самолюбием, то нам должно бы: лучше стараться, управлять нашими поступками так, чтобы они были в высшей степени безукоризненны, а не искать пятен в поступках других. Так как я не могу отказаться отвечать на ваши вопросы (хотя и весьма удивляюсь, что Вы их предлагаете) то я воображаю что мы болтаем за чайным столиком и рассуждаем о нарядах для дня рождения и о брюссельских кружевах; я рассказываю вам, в чем кто был одет и на ком было платье по моему вкусу, с небольшими замечаниями, какие делаются, когда мы говорим о нарядах, а не об женщинах. Также я буду говорить и здесь; хвалю ли я, или порицаю, это не может иметь никаких следствий, потому, что лица мною описываемые вам не известны; иначе Вы никогда бы не убедили меня дать об ком нибудь моё мнение, хотя бы оно и нисколько не оскорбляло чести другого.

Вы из моих описаний очень хорошо знаете Государыню, Великих Княжон и герцогиню Курляндскую. Мадам Аркасс , занимает должность гувернантки у Великой Княжны Анны. Она родом из Пруссии и вдова одного генерала, кажется французского. С ним она была во Франции, в Германии и Испании. Она имеете прекрасную наружность, хотя уже не молода, одарена от природы острым умом, который образовала чтением. Видев многие дворы (из коих при многих жила весьма долго) эта женщина приобрела разнообразные сведения об людях всякого круга, обращением с ними, она так образовала себя, что теперь в состоянии разговаривать и с принцессою и с женою ремесленника и ни той ни другой не будете в тягость. В частном кругу она не теряет придворной вежливости, а при дворе свободы частной жизни. Во время разговора, так внимательна, что кажется она старается научиться от того, с кем она беседует, хотя, я думаю, здесь весьма немного людей, которые бы имели что либо ей сообщить. Прекраснейшие часы после того, как я рассталась с Вами (в отсутствие 3. Р.), я проводила с нею, хотя должность не позволяет ей столько заниматься обществом, сколь бы того хотела я. Но когда я бываю у ней, то никогда не ухожу без наставлений и утешения. Она имеете одну дочь, которая наследовала её доброе сердце и способности ума, только не красоту, в этом отношении природа была к ней мачехой; от того она не имеете и половины тех блистательных качеств, которые имела бы, если б была красива, но может быть причина этого заключается в том, что лицу того же пола кажется, что она мало имеет блестящих качеств, тогда как мужчины найдут, что она имеет их очень много. Но вот она сама входите ко мне и так без церемонии и проч.

 

ПИСЬМО XXXIV

Не думайте, чтоб вы, заставив одну женщину говорить о другой, особенно о многих, не услышали чего нибудь соблазнительного; но крайней мере, исполнял ваши поручения, я остаюсь в этом отношении верною своему полу. Мне cде — лала визит одна дама, из первых здешних красавиц, жена Русского дворянина А. , которого Вы знали в Англии. Она постоянно была верна, если верить рассказам, — своему любовнику, который с своей стороны любил её страстно. Во время её беременности, я пожелала; чтоб она своему мужу родила сына. — Спустя не долго, встретившись с мужем, я спросила, «каково здоровье вашей жены?» он отвечал мне, по Английски: «что Вы меня спрашиваете? спросите графа Левенвольда — он об этом знает лучше меня.» Заметив, что я смешалась от его ответа, он прибавил: «это всем известно и сущая правда, только меня нисколько не беспокоит; меня принудили жениться на ней, тогда как я знал, что она меня ненавидит. Я также не любил ее, хотя она и красавица. Я не могу ни любить её ни ненавидеть, для меня все равно; и от чего мне беспокоиться, если она забавляется с человеком, которого она любить, особенно, — надобно отдать ей справедливость — когда ведет себя с таким благоприличием, какого только можно желать.» Судите о моем стыде, или подумайте, чтобы Вы сделали на моем месте? Я скажу вам, что я сделала, я оставила его с негодованием и пересказала разговор с ним первому попавшемуся на встречу. Его жена говорит только по Русски и по Немецки, и потому наш разговор всегда касается только самых обыкновенных вещёй так, что я могу сказать вам только об её наружности, которая чрезвычайно красива. Вот все, о чем я хотела сказать, но не могла совершенно умолчать об этой низости, которая кажется мне оригинальною, я ненавижу сама себя за злословие, виновата и едва ли Вы простите ту, которая и проч.

 

ПИСЬМО XXXV

Милая моя,

Я расскажу вам теперь об одной даме, которая, думаю, Вас очарует собою. Она родом благородная венецианка, жена старого мужа, уроженца Рагузского , который за несколько лет поселился здесь. Он послан был Петром Первым с важным поручением в Венецию и женился здесь на этой женщине, или, лучше сказать, купил её потому, что он чрезвычайно богат. Ей теперь 25 лет, она высока, стройна, мила, благородна и грациозна; черты лица чрезвычайно выразительны, особенно прекрасны её большие черные глаза; вообще смотря на её наружность, я представляю тех идеальных красавиц, которых описывают в романах. Старый её муж держит её взаперти и с трудом позволяет ей выезжать кроме двора, при котором она является во всем блеске, каким только могут окружить такую прекрасную женщину великолепная одежда и драгоценные камни; она носит на себе, столько прекрасного жемчуга, что многие особы из нашего пола, стали подозревать, что он поддельной и естественно мучились желанием узнать справедливо, или ложно это подозрение. Так как здесь в моде глупые забавы, в продолжении которых особы обоего пола имеют право делать и говорить тысячи глупостей, то одна дама решилась воспользоваться этим обстоятельством для открытия тайны. В следствии этого, в первое такое собрание при дворе она говорила с восторгом о прелестях Венецианки и наконец как бы желая поцеловать её в шею, схватила зубами одну жемчужину. Она приметив это, ударила её в щеку и сказала: «вот вам на память, что благородная венецианка никогда не носит поддельных камней!». Женщина, оглушенная ударом, закричала, что будет жаловаться Её Величеству — Государыня была в это время в соседней комнате. Венецианка отвечала спокойно: «и если Вы это делали по приказанию Её Величества, то Вы должны бы были мне сказать, ежели же нет, то я думаю, что Государыня будет очень довольна тем, что я сама наказала Вас за вашу дерзость, не беспокоя её формальною жалобою.»

Эта женщина уже с сих пор не являлась при дворе и поступок предан забвению, но Вы я думаю говорите: «Люблю венецианку за храбрость!» и спешите засыпать меня вопросами об ней. Но я уже сказала вам, что её можно видеть только при дворе, где разговор бывает общий, и так я не могу ни чего сказать. Что касается до этого поступка, то мне кажется, что он выше женщины, имевшей низость продать себя за деньги дряхлому старику; потому, что в этом случае я очень согласна с Шотландским проповедником, который сказал об девушке, продавшей свою любовь за маловажную сумму, что она лучше бы поступила, сделав это во славу Божию. Признаюсь, что эта дама мне представляется в столь дурном свете, что я едва могу говорить с нею и отвергла её знакомство, хотя она его искала. Но я могу думать, что Вы восхищены поступком этой женщины, в таком случае я смею напомнить вам то, что Вы не один раз мне говорили, именно что Вы по одному только чрезвычайному ко мне дружеству простите мне, если я в чем нибудь унижу себя; так Вы говорили мне, и я почла за нужное оставить это знакомство; не желая больше приобретений, довольствуюсь называться вашею и проч.

 

ПИСЬМО XXXVI

Милая моя,

Я очень рада, что Вы одобрили мой образ мыслей, касательно знакомства с венецианкой, мне досадны были только ваши слова: «я люблю ее; но знаю, что не могу соперничать с нею в таких подвигах,» впрочем я утешилась, прочитав ваши суждения на счет недостатка вкуса в сделанном ею выборе супруга; потому, что уверилась, что Вы её любите только за то, что она минутно и сильно воспламеняется гневом при обиде,» я думаю она не прольет слезы, услышав упрек от своего друга, слабость, которую как я знаю, Вы презираете.

Мы все заняты теперь приготовлением к браку Великой Княжны Анны, с принцем Брауншвейгским . Кажется я ещё вам не сказала, что он приехал сюда за шесть лет, с надеждою получить руку княжны, ему тогда было не больше 14 лет. С тех пор воспитывали его вместе с княжною, чем надеялись поселить в них взаимную привязанность; но это, кажется, произвело совершенно противное действие, потому, что она оказывает ему более, нежели ненависть — презрение. Принц имеет прекрасную наружность и приятное лицо, но во взорах его выражается какая-то женская изнеженность и отчасти дикость, происходящая кажется от всегдашнего принуждения, в котором он здесь воспитывался . Так как он готовится в мужья столь высокой невесте, то его держали в отдалении от людей. Эти недостатки, равно как и то, что он, говоря, всегда заикается, поставляют меня в затруднение об его достоинстве. Он отличился в двух кампаниях под предводительством фельдмаршала Миниха; говорят, что отъезд его в армию подал мысль герцогу Курляндскому соединить княжну браком с своим сыном. Так как Великая Княжна показывала явное презрение к принцу Брауншвейгскому, то герцог надеялся в отсутствие его дать этому делу оборот в свою пользу. Вследствие этого он на прошедшей неделе отправился ко Княжне Анне и сказал ей: «что прислан Её Величеством объявить ей, что она должна вступить в брак; выбор её должен пасть или на герцога Брауншвейгского, или на принца Курляндского.» Она отвечала, «что готова повиноваться повелениям Её Величества, хотя на этот раз, она сознавалась, с большею неохотою. Для нее гораздо легче бы умереть, нежели выйти за которого нибудь из предлагаемых женихов, Но если уже должно иметь кого нибудь супругом, то избирает принца Брауншвейгского.» Вы можете представить, как жестоко поражен был герцог Курляндский и его приверженцы, которые на этом обстоятельстве строили самые блестящие планы. Теперь принцесса поступает с герцогом с благоразумною политикою и его обманывает. Но я уверена, что она скоро обнаружит свои истинные мысли, когда она не будет иметь нужды скрывать их, то подобным образом низвергнет ненавистного герцога с высоты его. Она в самом деле не любит никого, и так как неохотно повинуется, то и ненавидит герцога ещё более. Но теперь она принуждена обращаться с ним ласково. Как бы то ни было, теперь происходят большие приготовления к свадьбе, которая будет сыграна с величайшею пышностью. После свадьбы, я опишу вам её как могу, думаю, что это будет ваше приказание для меня и проч.

 

ПИСЬМО XXXVII

Вы уже без сомнения знаете из ведомостей, что наша свадьба кончилась и ждете моего описания маркиз Ботта , Министр Императора , наименован на этот случай (только на три дни) посланником для того чтобы формально, именем своего Государя, требовать руки принцессы его племяннику принцу Брауншвейгскому. В субботу маркиз выехал из города в монастырь Александра Невского, из которого в воскресенье имел торжественный въезд в город, как посланник; стечение народа было многочисленнейшее. В понедельник предстал пред Её Величество просить руки принцессы. Императрица стояла под балдахином на троне, возвышавшемся на 12 ступеней; в конце залы, позади стояли большие кресла и столь по левую руку. Главные придворные сановники занимали ступени трона. Впереди стояли камер — пажи, знатнейшее дворянство, иностранные Министры помещёны были по левую сторону престола в три ряда, дамы по правую сторону в том же порядке. Ни одна из принцесс, ни герцог, ни герцогиня, не явились сюда, кроме Великой Княжны Елизаветы с своим двором.

Посланник имел пышную свиту. Поклонившись Её Величеству, он взошел на ступень престола, надел шляпу, когда начал говорить, но скинув опять, вручил бумаги. Вместо Государыни отвечал Великий Канцлер ; когда удалился посол, то приблизился к трону Министр принца Вольфенбиттельского , говорил речь и подал бумаги, только не всходя на ступень престола и не накрывая головы. Во все это время царствовала глубокая тишина, так, что можно было слышать, если бы упала булавка; слышны были только речи Министров. Величественный вид и богатая одежда Её Величества, важность её особы, блеск собрания делали эту церемонию торжественною и великолепною, Как скоро удалился Министр Волфенбиттельский, Её Величество в сопровождении всех присутствующих изволила шествовать в длинную галерею, в которой вся свита остановилась в прежнем порядке; Государыня стала под балдахином, под которым, однако, не было трона. Когда она села, то явился принц для принесения благодарности за удостоение руки принцессы. Он был одет в белое отличное платье, шитое золотом. Его прекрасные длинные волосы вились локонами и лежали по плечам.

Я не могу умолчать, он казался мне жертвою, обреченною к погибели . Когда он кончил свою речь, императрица поставила его на правой стороне подле себя под балдахином. Призван был посол, который поставлен по левую руку. Тогда Великий Канцлер и князь Черкасский ввели принцессу, которая остановилась пред императрицей. Её Величество сказала ей: «я дала своё согласие на то, чтобы ты была супругою принца.» При этих словах принцесса обняла свою тетку и начала плакать. Её Величество несколько времени держала себя с важностью, но скоро она смешала свои слезы со слезами племянницы. Спустя несколько минут посланник уже мог занимать разговорами императрицу. Великий Канцлер начал говорить с принцессою. Её Величество, принявши прежний вид, сама сняла кольцо с рук принцессы и принца, обменяв их подала назад обоим. После того повесила портрет жениха на руку невесты, поцеловала обоих и поздравила. Великая Княжна Елизавета, подошед поздравить невесту, обняла её и залилась слезами. императрица сама отвела её прочь; принцесса Анна должна была позволить присутствующим целовать её руку. Во все время поздравления она плакала.

Принц поддерживал ее, но смотрел холодно на потоки её слез. Когда кончилось поздравление, Её Величество удалилась во внутренние покои, собрание разошлось по домам, приготовляться к следующему дню на свадьбу. На другой день во вторник иностранным Министрам отведена была особенная зала, из которой можно было видеть процессий, в церкви также назначено было место, которое они должны были занять по окончании процессии, ибо по церемониалу не положено было им присутствовать при процессии, потому, что никто не хотел занимать места ниже своих товарищей. Принц первый прибыл в церковь со своим двором, без излишней пышности; потом, приезжали кареты высших сановников и знатного дворянства, их экипажи были чрезвычайно роскошны. У каждого пред каретою шло до десяти человек лакеев пешком, у иных по сторонам бежали ещё два скорохода, с различными кривляньями; у одного из них, и это было самое лучшее в этом роде, скороходами были два негра, одетые в черное бархатное платье, под цвет их кожи; от чего они казались нагими, лишь одни перья, расположенные по-индейски, покрывали их. За этими каретами приехала коляска принца Карла, младшего сына герцога Курляндского с 12 лакеями впереди, четырьмя скороходами, двумя пажами, двумя гайдуками и двумя дворянами, ехавшими верхом. Потом прибыл старший брат, его принц Пётр , таким же образом. Потом герцог  в великолепнейшей карете, с 24 лакеями впереди, восемью скороходами, четырьмя гайдуками, четырьмя пажами, кроме того ехали за каретою верхом его шталмейстера, маршал, и два камергера; у двух последних были свои лакеи в собственных ливреях. Наконец прибыла императрица с невестою. Её карету сопровождали:

1. 48 лакеев, 12 скороходов, 24 пажа с камер — пажом, ехавшим верхом.

2. Камергеры верхами, каждый с своим скороходом, державшим лошадь за поводья, и двумя слугами в своих ливреях; один слуга с лошадью.

3. Придворные чиновники, каждый с двумя скороходами, ведшими по лошади и четырьмя слугами, из коих трое с лошадьми; ливреи и сбруя блистали роскошью.

4. Обер-шталмейстер в сопровождении двух нижних чинов.

5. Обер-егермейстер, в сопровождении нижних чинов, в своем костюме.

6. Гофмейстер, со своим жезлом.

7. Обер-гофмейстер, со своим жезлом, каждый со слугами, в собственных ливреях, как и камергеры.

8. Четырехместная карета, чрезвычайно богатая, запряженная цугом лошадей. В ней императрица сидела впереди, напротив невесты. Невеста была одета в парчевое платье шитое золотом и серебром, с передником блиставшим алмазами; волосы были завиты, в четырех косичках сияли драгоценные камни и утверждались небольшою алмазною короною; кроме того, драгоценные камни блистали в её черных локонах. Все эти драгоценности были чрезвычайно к лицу.

9. Великая Княжна Елизавета с своим двором, который помещался в семи каретах, со служителями, в том же порядке как и при Её Величестве, только не в таком числе.

10. Герцогиня Курляндская и её дочери в одной карете с двором, также как Великая Княжна Елизавета.

11. Жены знатнейших дворян в каретах и с такою же прислугою, как и у их мужей, ехавших впереди императрицы.

Роскошь карет и ливрей чрезвычайна, из церкви возвращались в том же порядке, только невеста и жених ехали уже в одной карете, в сопровождении их двора и непосредственно за императрицею. Вся свита кроме ближайших придворных должна была отправиться в большую придворную залу для принятия новобрачных.

Вход происходит следующим образом:

1. Императрица введена герцогом Курляндским. Она одета была в темное штофное платье, шитое золотом, весьма богатое и по моему вкусу весьма красивое, с множеством жемчугу, но без драгоценных камней.

2. Невеста, поддерживаемая женихом. Платье жениха было из одинаковой материи и одинакового цвета с платьем невесты.

3. Великая Княжна Елизавета, поддерживаемая Петром, принцем Курляндским. Она одета была в малиновое платье, шитое серебром, и убрана множеством камней.

4. Герцогиня Курляндская с своим младшим сыном. На ней было белое атласное платье, шитое золотом, со множеством рубинов.

5. Её дочь, поддерживаемая князем Черкасским , одетая в шелковое платье, вышитое цветами по серебреной земле.

Когда все взошли в залу явился посланник, и поздравил новобрачных; за ним поздравляли иностранные Министры и всё общество. Её Величество кушала только с новобрачными и Великою Княжною Елизаветою. Все остальные разошлись по домам, изнуренные усталостью; потому, что поезд начался в 9 часов утра и когда мы дома сели за стол, то ударило 9 часов вечера. В 10 часов все собрались опять ко двору, в котором открыт бал и продолжался до 12 часов. В это время императрица отвела невесту в её апартаменты, позволив следовать за собою только герцогине Курляндской, двум русским статс-дамам и женам тех иностранных Министров, коих мужья были близки к принцу. Впрочем только императорский резидент  и г. Р., получили то преимущество, чтобы жены их были допущены в это число, и так как жена императорского резидента была в это время больна, то из иностранок была только я.

Когда мы взошли в апартамент невесты, то императрица, приказала герцогине и мне раздеть новобрачную. После мы одели её в белый атласный шлафрок с брюссельскими кружевами и послали звать принца. Он пришел с одним герцогом Курляндским, в спальном платье; лишь только он взошел, императрица поцеловала обоих, и, простившись с величайшею нежностью, отправилась в своей карете в летний дворец, приказав обер-гофмейстеру проводить меня домой, потому что всё общество уже разъехалось, когда императрица увела невесту. Я приехала домой, едва живая от усталости, в три часа утра. Все дамы были одеты на бале в дорогие платья, так что трудно изобразить богатство нарядов. Несмотря на то, что свадьба была в июле, ни одна дама не хотела надеть легкого платья.

В среду новобрачные обедали у императрицы в летнем дворце. Она переехала с ними после обеда опять в зимний дворец, куда приглашены были все присутствовавшие на свадьбе, и явились в новых нарядах т. е. не в тех, в каких были на кануне; на невесте было платье из золотой парчи с золотыми цветами, обшитое бахромою. Жених был одет в кафтан из золотой материи. Бал и ужин были в большой зале для всего собрания, Невеста, жених, Великая Княжна Елизавета и семейство герцога Курляндского сидели за столом. Императрица, которая никогда не ужинает, в это время ходила вокруг столов и разговаривала со всеми с обыкновенной приветливостью. Ужин был весьма роскошен. Водопад, устроенный в зале и бивший водою во все это время, мог всем казаться, как будто бы он тут был вечно.

Четверг был последним днем брачного торжества, потому что как императрица так и её гости имели нужду в покое. Впрочем, в пятницу после обеда был маскарад. Составлены были четыре кадрили, каждая из 12 дам, кроме так называемых распорядителей кадрилей. В первой управляли танцами жених и невеста, которые были в домино оранжевого цвета, в маленьких шапочках, также оранжевых, с серебряными кокардами и в кружевных манишках, привязанных лентами того же цвета. Прочие пары одеты были также — они состояли из иностранных Министров и их жен, особенно тех, которых мужья были близки к принцу или к принцессе.

Второю кадрилью распоряжали Великая Княжна Елизавета и принц Пётр , одетые в зеленые домино, с золотыми кокардами на головах. Их пары имели такой же наряд. Третью кадрилью распоряжали герцогиня Курляндская и граф Салтыков (родственник императрицы) , в голубых домино с серебреными и коричневыми кокардами. Четвертою кадрилью управляли дочь и младший сын герцога , в коричневых домино с зелеными и серебреными кокардами. Прочие гости были одеты, как кому нравилось. Ужин был в круглой зале только для четырех кадрилей. Вокруг стола поставлены были лавки. Как лавки, так и столы казались сделанными из дерну, потому что покрыты были мохом и цветами, кои можно было почесть натуральными. Весь ужин, не смотря на его роскошь, казался сельскою пирушкою. Императрица во весь ужин была без маски.

В субботу Её Величество и большое общество обедало в апартаментах новобрачных. В продолжение обеда они прислуживали при столе, по старинному русскому обыкновению. После обеда разыграна была опера во дворцовом театре.

В воскресенье был маскарад в саду летнего дворца, который был прекрасно иллюминован, и фейерверк на реке, текущей мимо сада. Одевались, кто как хотел, иные были одеты со вкусом, другие роскошно. Таким образом кончилась эта великолепная свадьба, от которой я до сих пор не могу опомниться, и что всего хуже, вся эта тревога сделана была для двух человек, которые как я полагаю, сердечно ненавидят друг друга. По крайней мере, я думаю, что это верно. Она показывала это как прежде, так и в продолжение всех этих праздников, и продолжает до сих пор с ним обращаться с величайшим презрением, когда не видит пред собою императрицы. Я прошу Вас не спрашивать меня больше об этой свадьбе, я довольно мучила Вас этим набором всякой всячины и уже стыжусь своего письма. Здесь столь много было всего, что я совершенно растерялась и не могла всего представить в порядке; теперь голова и рука отказываются служить мне, я могу только уверить Вас, что я и проч.