Женился Вака второй раз, долго не вдовствовал. Видать крипторхоз яичек не давал ему продыху. Видать именно этот дефект и вдыхал в него ту любовь, которая влечет к себе и зверей и богов. Поэтому он привез из соседнего поселка Брянский Светку. Светка баба холостая — обоих детей у нее забрали в детский дом, — она их не кормила. Некогда было. Да и нечем. Мужики, что? Сделали, а сами ненадежные, говорила Светка. В детдоме им куда лучше. А надо будет, новых сделаем. Дело нехитрое. Вака вовремя подвернулся. Стали они все делать вместе — пить горькую, за щавелем ходить летом, за грибами осенью. На рыбалку. Излишки все же можно предложить односельчанам или продать у магазина.

В поселке на въезде расположились два магазина. «Луна» — четырехугольник метров в сорок зеленого цвета. Рядом летняя беседка для удобства. Его так и называли — Зеленый. Второй чуть побольше — «Светлана». Этот был Красным. И веранда его под капитальной крышей выглядела вполне убедительно. Под ней размещалось шесть столов, за которыми регулярно в любую погоду можно было справить маленький праздник души. Рядом доска для объявлений.

У железки, рядом с перроном, где некогда останавливалась Летучка, государственный железнодорожный магазин, отапливаемый печкой-голландкой — самый бедный по ассортименту и дорогой по ценам.

Продукты в долг, под запись, давали только в частных магазинах. Расплата для многих наступала двадцатого числа под пенсию. Продавщицы вычеркивали из списка должников, принимая денежки, и все начиналось сначала. С бутылки, конечно. Но были и злостные должники. Библиотекарша была должна с прошлого года больше тридцати тысяч, а являлась в магазины без зазрения совести. Но поскольку она имела высшее, когда-то педагогическое образование, к ней не могли относиться с недоверием. Ассортимент продуктов, которые она выбирала, был интеллигентный — сыр и колбаска самые дорогие, грудинка, телятинка. В то время как другие не брезговали куриными спинками и гузками, легким и почками, и даже кости говяжьи уходили в лет, за одно утро.

Магазины для деревни были настоящим спасением. Они кормили, поили и даже помогали в растопке печек, так как их хозяйки не возбраняли народу забирать коробки из-под продуктов. А некоторые из них были даже деревянные — чем тебе не лучинки! Поэтому с пустыми руками из магазина никто не уходил. Автобус тоже останавливался у Красного магазина, дети отъезжали и приезжали в школу тоже отсюда. Приезжие торговцы выставляли свой товар под стенами магазина. Чем не Красная площадь?

Хозяйка «Светланы» Татьяна Игоревна — энергичная миловидная женщина, на Джипе моталась за товаром сама и даже принимала заказы от населения. Она явно была талантливым менеджером. Ей удалось превратить магазин в минимаркет. Здесь можно было купить все — от хлеба до иголки.

В Зеленом — хороший выбор алкоголя на все вкусы. Но лидером продаж был портвейн «Три семерки» за 70 рублей с пластикой поллитровке. «Портос». Несмотря на то, что частные магазины работали 24 часа в сутки, торговля самокатом производилась повсеместно во многих дворах поселка. Торговала сноха Вани Чибиса, по прозванью Ушки, поскольку они были выдающейся формы, торговала почтальонка, предприниматель Женька — поставлявший для рыбаков червей в специализированные магазины города. Это был его основной бизнес. Не постоянный, конечно. Потому как чаще пробивался он разрешением хозяев огородов и выползков этих собирали ему мальчишки, почти, что за даром. И расплачивался он иногда чипсами, конфетами да сухариками.

Надя тоже пользовалась услугой магазина в долг. Приходилось платить за съем квартиры для Вовки и его беременной Шмары в городе. А это одна ее пенсия, значит, в магазин отдавали пенсию брата.

Шмара оказалась просто виртуозом в умении тратить деньги. А ведь все-таки две зарплаты! Она любила шикануть, зайти в кафе, купить самые дорогие джинсы, которые, впрочем, на третий день, Вовка находил в плачевном состоянии. За квартиру платить оказывалось нечем.

— Дрянь — невестка. — Жаловалась Надя Любане. — И как она сумела Вовку в постель заманить?

— А моя Ирка? — вопрошала Любаня. — На кой хрен ей сдался этот наркоман? Мирон этот поганый, от него ведь родной отец отказался. А он теперь в моем доме беспредельничает.

— Видно, секс для молодых теперь главнее всего на свете. — Сделали вывод подруги, опрокинув по рюмочке «Добренькой».

Надя уже сказала Людке, что сделки не будет. Зятю дом не понравился. Денег, сказал, не даст. Да и, похоже, не климат ей здесь. На голове у Нади обнаружилась пролысина. Это в ее-то густых прекрасных волосах, которыми она всегда гордилась!

— Не климат? Да у нас тут курортные места! — возмутилась крашеная блондинка, которую Надя с Вовушкой давно называли Изергильшей, за дурной характер и злобное выражение мелкого овечьего личика, обрамленного обесцвеченными кудельками. Надя утверждала, что в ней «ни живности, ни добринки нету» на три копейки. Такие люди на все способны, на любую подлость. А потому при ведении дел с Изергильшей, требовала от нее расписки на потраченные в пользу дома деньги.

— Это что ж за такие курортные места, когда картошка вся вымокает, помидоры не зреют! Газа нет! В четырех километрах есть, а у вас нет! Электричество дорогое. Где это видано, чтобы в самом сером, в самом гнилом климате было самое дорогое электричество в России! Европа сраная!

— А у вас в Сибири, что — сказка?

— Теперь я понимаю, что сказка! Лето жаркое, зима холодная! Солнце у нас, понимаешь, солнце! И зимой и летом! А у вас лешие одни на болотах! Вот где сказка!

Про леших она не зря упомянула. Вечером к ним вбежал бледный, как его коза Халимон.

— Я говорю, слышите… Только вам. Моя не поверит. Иду вчера от озера, полем. Вешки бросил. Назад, значит, иду. Думаю себе, Кумариху, что ль по старой памяти трахнуть. Мою-то Синепупую лохань не хочу ворошить. Да она еще и не даст. Да боязно. Насчет Кумарихи. Гандонов Танька в магазин не завезла.

— Ты думаешь, мне интересно про это слушать? — Возмутилась Надя, замахнувшись на него полотенцем.

— Да дай сказать. — Вступился Вовушка.

— Я, говорю… Да погоди. Вот иду я домой обратно с озера-то. Думаю себе про эти гандоны, что не сэкономил ни одного. А коза со мной, попаслась маленько у озера. Мекает чего-то. Я оглянулся. Мать честная! Позади меня мужик больше, чем два метра роста. Одетый. Ну. Я удивился, иду дальше. К поселку подхожу, оглянулся. Он за мной. Как догоняет. Не по себе мне стало. Рожа у него бледная. Я говорю, длинная такая… и лукавая. Я на тропинку к дому. А он, паскуда, идет за мной. Я побежал. Потому что он чуть не в затылок дышит. Вспоминаю молитву какую-нибудь…

— «Отче наш» надо было читать… — вспомнила Надя.

— Говорю, говорю, вроде, как к Богу обращаюсь, а сам не знаю, что бубню… Страшно ведь… Во двор вбегаю, он за мной. На веранду, он перед дверью.

— Ырка это тебя морочил! — вспомнил Вовушка. — Полевой мытарь Ырка. У нас так в Сибири говорили. Нельзя оглядываться, а то он будет звать знакомым голосом.

— Так я ж оглянулся! Коза ж замекала, зараза!

— Зря. Ырка не черт, но темный человек. — Продолжал Вовушка.

— Да здесь же не Сибирь! Неметчина. — Возмутилась Надя, вспоминая сказки старых людей, слышанные в детстве. — Здесь другие лешие. Гномы всякие. Ырка-то русский. Он ходит по всем дорогам, чтобы тепла живого напиться. Оборвал ведь жизнь, а должен ее дожить.

— Короче, мытарь. Дальше-то что?

— Я крючок хочу набросить, а он не дается. На веранде у меня ружье, я его скорее. В проеме поднял ружье и палю, куда ни попадя. А он стоит, лешак, этот, смеется как будто. Глаза, как у кошки. Я говорю, чур меня, чур! Ну, ни одна пуля в него не попала. Или наскрозь прошла.

— И что? — спросил Вовушка. — Он-то, этот лешак, что?

— Я говорю, развернулся и пошел.

— Врешь ты все! — не поверила Надя.

— Вот вам крест, не вру! Чем хочешь, могу побожиться. Было!

Вовушка склонил свою некогда черноволосую, а ныне лысеющую голову. Задумался.

— А черная старуха?

Вопрос адресовался сестре.