Все произошло точь-в-точь так, как представлял себе папа: Дарка дала Подгорскому деньги и попросила спрятать ее билет вместе с Орыськиным. Горького миндаля и рому маме не купила. Забыла. Совсем забыла. Разве мало было у нее забот? Вспомнила в самую последнюю минуту, когда упаковывала вещи и выронила из книжки мамино письмо. Хозяйка утешила, сказав, что миндаль можно заменить косточками слив, а ром купить и в Веренчанке. Разве там нет корчмы?

Стефко Подгорский подъехал на санях к самому дому. Было уже поздно. Фонари и оранжевые блики витрин освещали тротуары. В воздухе пахло свежим чистым снегом, как травами. Зазвенели колокольчики, и санки понеслись по гладкой дороге. Дарка закрыла глаза: лететь бы вот так под звон колокольчиков и не иметь на сердце ни двойки, ни маминых слез, ни своего осиротевшего будущего.

Орыська всю дорогу до вокзала безостановочно молола языком. Стефко молчал.

Дарка открыла глаза и впервые за все их знакомство долгим взглядом посмотрела ему в глаза (он сидел на скамеечке напротив). Сколько передумал этот лоб, сколько выстрадали эти глаза с тех пор, как Ляля Данилюк уехала в Вену!

На вокзал приехали за семь минут до отхода поезда. Когда входили в вагон, подлетел с чемоданом Данко.

— Данко, — задержал его Стефко, — Веренчанка едет в этом вагоне.

— Я пересяду к вам позже, до Кицмани у меня есть компания!

Орыська внимательно посмотрела на Дарку. Хотела что-то спросить, но ее поразило Даркино несчастное лицо, и она только сочувственно шепнула:

— Не принимай так близко к сердцу… Это он нарочно делает! Знаешь, кого любишь, того всегда хочется немного помучить.

— Ой, Орыся!..

Даркино простое сердце не понимало такой игры.

Поезд громыхал. От паровоза летели искры. Только не с кем было подышать на заиндевевшее окно…

На станции Кицмань в вагон, где ехала Дарка, никто не вошел.

В Веренчанке Дарку ждали папа, мама. Мама показалась такой помолодевшей, такой свежей, что Дарка бросилась ей на шею, чтобы расцеловать это совсем девичье, красивое лицо.

— Ты, мамочка, съешь меня, когда узнаешь!

— Что такое, Дарочка? — испугалась та.

— Ты знаешь, я не купила ни миндаля, ни рому, и все удивлялась, откуда у меня лишние деньги…

— Глупости! — весело рассмеялась мама, которая уже, видно, подготовилась к худшему. — А с папой почему не здороваешься?

— Ах, правда!..

Папа стоял у санок.

— Я должна папе так много рассказать!.. — Дарка прижалась к папиному лицу.

— Деточка моя! — Отец поцеловал Дарку в лоб.

Дома свет горел в двух комнатах. Это, безусловно, в честь Дарки. Бабушка не смогла выйти во двор, даже когда санки подъехали к самому дому. Зато, когда Дарка проходила мимо окна, бабушка поднесла к нему большую, в синей перелинке, куклу. Первое, что бросилось Дарке в глаза, это что Славочка была как с картинки. Дарка заговорила с ней, и куколка улыбнулась. Так они с первой встречи почувствовали себя родными сестрами.

Но через минуту куколка скривила беззубый ротик и разревелась. Плач перешел в визг, и все — мама, бабушка, даже Гафия — забыли о Дарке и раскудахтались вокруг Славочки. Отец распрягает лошадей, и Дарка стоит одна, словно лишняя в этой комнате! Зачем она здесь? Никто не занимается ею. Кому какое дело, что она приехала с занятий домой, где не была четыре месяца! О, как она была глупа, когда представляла себе, что все здесь ждут ее, наперегонки станут расспрашивать!

Наконец Славочка, устав плакать, выпила свое молочко и уснула. Теперь мама вспомнила, что приехала домой ее старшая дочь.

— Как тебе живется на «станции», доченька? По тебе не заметно, что там плохо. А как с табелем? Будет двойка?

Папа не понял маминого шутливого тона (мама шутит, а ведь это правда, страшная правда!) и вскипел:

— Что ты говоришь?! Наша Дарка — и двойка? Когда я был там перед последней конференцией («Как раз перед скандалом с Мигалаке», — вспоминает Дарка), учитель Слепой не мог нахвалиться ею. Правда, наша дочка никогда не была сильна в математике, и Слепой как ни хвалил ее прямоту, не поставил, не смог поставить ей больше, чем «посредственно». Зато по другим предметам — пожалуйста: по украинскому «отлично», по естествознанию «отлично», по гимнастике (шутит отец) «отлично»… Чем-то там дочка провинилась перед учителем Мирчуком… нарушила какие-то правила, и поэтому по-латыни только «посредственно». Мне кажется, в журнале не было отметок по физике, румынскому языку и по истории… Ты знаешь, — обратился отец к маме, — эту нашу егозу все учителя любят…

Мама откидывает непослушные Даркины волосы, падающие на левый глаз.

— Подожди, отец, подожди… Это только первый год, да! Дочка еще не освоилась с гимназией… Но могу поспорить с тобой, что до получения аттестата зрелости она станет отличницей… А пока, — на лице у мамы шаловливая гримаса, — раз первый табель в гимназии без двоек, тебе, папочка, еще на этой неделе придется поехать в Заставную и купить дочке хорошие коньки.

У Дарки начинает гореть лицо, словно от пощечины. Так обманывать своих родителей! Самых дорогих, самых лучших под солнцем родителей!

— Нет, мамочка, мне не надо коньков! Правда! К чему такой расход? Лучше на эти деньги купить что-нибудь Славочке, — старается облегчить свою совесть Дарка.

Мама крепче прижимает дочку к груди.

— Очень хорошо, доченька, что ты такая добрая и бережешь нас. Маму радует, что у нее такая разумная дочь, но скажи: разве тебе не хочется побегать на катке? А ведь барышне из пятого класса гимназии не к лицу носиться с мальчишками на деревянных колодочках… А что бы ты не думала, что мама занимается только Славочкой («и как это мама угадала ее мысли?»), а ты здесь уже ничего не значишь, пойдем со мной!

Мама силой тянет Дарку в другую комнату, открывает шкаф и снимает с верхней полки прекрасный синий, ручной работы свитер, такую же шапочку, шарфик, даже такие же перчатки…

Это уже слишком, и Дарка вместо благодарности с плачем кидается маме на грудь.

— Я недостойна, мамочка, поверь мне… я недостойна твоего доброго сердца… недостойна, чтобы вы меня так любили!

Дарка так отчаянно рыдает, что из кухни прибегает с ножом бабушка:

— Что случилось?

Прибегает откуда-то и Гафия.

— Ой, что случилось?

У мамы дрожат руки. Она глазами просит всех замолчать. Обнимает Дарку и ведет к кровати. Тут Дарка начинает спазматически рыдать… Бабушка мочит полотенце в уксусе, и мама крепко растирает им Даркины виски.

Вскоре Дарка поднимает на маму опухшие от слез глаза:

— Мамочка, пожалуйста, убери лампу, я уже хочу спать.

Мама послушно исполняет Даркину просьбу. Дверь, возможно, из уважения к Даркиным нервам, плотно не закрывают. Из комнаты, где разговаривают шепотом, падает в спальню узенькая полосочка света и доносится голос отца (как же он взволнован!):

— Слишком измучился ребенок!

Бабушка плохо слышит и потому говорит громко:

— Ты, Климця, сама виновата в этом. Скажу тебе искренне, не хотела я вмешиваться, не мое дело, но теперь скажу тебе, что ребенку никто не пишет таких сентиментальных писем. Девочка и без того впечатлительная, а ты еще ее растравляешь. Разве я писала что-нибудь подобное тебе или мальчикам, когда вы учились в городе? Я писала: «Посылаю тебе столько-то и столько-то на «станцию», остаток на подметки для туфель, учись, а будешь плохо себя вести, приедет отец по твою душу» — и все. И ты должна признать, что нервы у вас были поздоровее Даркиных. А ведь никто не может сказать, что я не любила своих детей. Но моя любовь, не сердись, Климця, была более разумной…

Голос мамы звучит возмущенно:

— Именно потому, что Дарка впечатлительная, я должна быть нежна с ней, потому что жесткость может привести к катастрофе.

К какой катастрофе? Что значит «катастрофа»?

И Дарка видит два поезда, налетающие друг на друга. Ее мысли путаются.

Из углов на цыпочках подходит ласковый сон и осторожно укладывает Дарку в теплую, дремотную постель.

* * *

Хотя Дарка нашла под елкой то, о чем давно мечтала, — прекрасный альбом с нарисованной на нем головой белой лошади, а колядники каждую коляду заканчивали словами: «Добрая барышня по имени Дарка» — и она собственноручно выносила им колядное, — все-таки этот сочельник не был таким волшебно-праздничным, как предыдущие.

Славке сразу после обеда захотелось плакать, а потом спать, и все пошло вверх тормашками. Дарка ушла спать со своим новеньким альбомом и с глухой досадой на сестричку, испортившую вечер, которого она ждала полгода.

На рождество Данко дирижировал церковным хором. Дарка с бабушкой и папой стояли (мама опять из-за Славочки осталась дома) налево от алтаря, на «господской половине», и она могла, не обижая стареньких святых, смотреть на Данка. Орыська обошла Софийку и стала рядом с Даркой.

— Когда будешь выходить из церкви, задержись. Стефко хочет с тобой о чем-то поговорить.

— Со мной? — удивилась Дарка.

— Да! — так громко сказала Орыська, что отец Подгорский поднял глаза от евангелия и посмотрел на дочку взглядом, полным укора. Та, с опозданием спрятавшись за Дарку, шепнула ей: — Ух, и достанется же мне дома…

По окончании службы Стефко сам нашел Дарку. Так и полагается: не у нее же к нему дело, а у него к ней.

— Дарка, ты увидишься с Данком?.. Что за глупости я спрашиваю! Конечно, увидишься! У меня к тебе просьба… Мне неудобно обращаться к Данилюку… Своим сестрам я тоже не могу сказать об этом. Видишь ли, я хотел бы пожелать Ляле веселых праздников в Вене… Спроси у Данка ее адрес. Скажи, что сама хочешь писать ей… Только прошу тебя, Дарка, не говори ему, что это для меня. Ладно? Когда я смогу зайти к вам за адресом? Я хотел бы еще сегодня. А то пока письмо дойдет до Вены, праздники кончатся…

Дарка пожимает плечами:

— Откуда я знаю, увижу ли Данка… Сегодня к нам должна приехать тетка… Да, сегодня невозможно. Знаешь что? Скажи ему, что я завтра в десять буду на катке. Ты знаешь, мне папа купил новые коньки…

Стефко не обращает внимания на эту новость и тем обижает Дарку: он, верно, думает, что на свете только одно важное дело — его Ляля?

— Дарка, а может быть, ты все-таки сегодня встретишься с Данком?

— Нет, я уже сказала, что сегодня нельзя, — говорит Дарка назло Стефку, который ничего не хочет знать, кроме своих дел.

Эх, какой же он глупый! Можно подумать, что она там, в Вене, только и думает о нем!