Первый день занятий после рождественских каникул был как праздник. Девушки встречали одна другую восторженными криками, радовались каждой входящей в класс. Все привезли с собой вольный дух родного дома. Даже на самых бедных была чисто выстиранная форма. У каждой под партой лежало в бумаге что-то оставшееся от праздников. А сколько они привезли новостей! Ведь две недели время в гимназии стояло на месте.
Дарка рассказала подругам, что Орыська переезжает в Гицы. Никто не пожалел об этой потере. Маленькая Кентнер, у которой не было сдерживающих центров, крикнула:
— Хорошо, что она ушла от нас!
Ореховская, стоя спиной к классу и барабаня пальцами по оконной раме, сказала так, чтобы слышала только Дарка:
— Я не ошиблась, значит…
— Почему Подгорская ушла от нас? — вдруг страшно заинтересовалась Лидка.
Дарка сделала вид, что не расслышала этого вопроса. Стефы еще не было в классе, и Дарке вдруг стало очень одиноко.
Лидка обнимала Косован, они что-то рассказывали одна другой, смеялись и снова шептались.
Дарка вышла в коридор. Там и застал ее сторож.
— Вы не знаете, здесь ли уже Ореховская и Попович? Господин директор велел им сейчас же после звонка прийти к нему.
Попович — это она. Ореховская в классе. Хорошо, сразу же после звонка они пойдут к директору.
Дарка вбегает в класс, вне себя от страха, и, позабыв, что, может быть, об этом не надо говорить вслух, кричит:
— Наталка, тебя и меня вызывает директор!
Лидка смеется:
— Чего ты испугалась? Подожди, повысит вам плату за учение, как мне и Равлюк! Нас тоже вызывал к себе директор. Конечно! Почему мы должны платить больше, чем вы? Ну и трусиха же ты!
Лидка говорит так убедительно, что можно ей поверить. Но почему Дарку и Наталку вызывают вместе?
Дарка ищет спасения у самой Ореховской. Наталка старается держаться спокойно, но подруга замечает, как сбегает краска с ее лица.
В класс входит сторож.
— Первая пойдет Попович!
— Доленька, не покидай меня! — Дарка вздохнула и тайком в уголке перекрестилась.
— Что вам угодно?
Неужели директор забыл, что сам вызывал ее?
— Я Попович. Господин директор велели…
Директор поморщился, словно кто-то капнул ему уксуса на язык.
— Ага, Попович. Ну хорошо. Господин учитель! — Директор повернул свою толстую, как у буйвола, шею и бросил взгляд на дверь в другую комнату. Мигалаке словно только и ждал вызова, чтобы проскользнуть в дверь, как из-за кулис. — Вот здесь ваша ученица, — сказал директор по-румынски, затем обратился к Дарке по-украински: — Вы знаете, Попович, что у вас двойка по румынскому языку и «плохо» по поведению за непочтительность?
— Да, — ответила Дарка. Изворачиваться не приходилось.
— А ваши родители уже знают об этом? — Директор поднял одну бровь высоко, а другую опустил низко, так, что они напоминали колодезный журавель.
— Да, да, — вмешался своим пискливым голосочком Мигалаке, — знают ли родители, как ученица ведет себя по отношению к старшим?
— Да, дома знают о моей двойке, — уверенно ответила Дарка, нисколько не задумываясь над тем, что говорит неправду. Где-то в самой глубине сознания мелькнуло, что так она защищает не только себя, но и родителей.
Директор вытянул шею. Так кот тянется к куску сала, подвешенному на шнурке.
— И как же они отнеслись к этому?
— Как папа и мама отнеслись к этому? — заговорил Мигалаке по-украински. Казалось, он каждую твердую согласную будто подпиливает напильником. — Говорили, что ты хорошо поступаешь? Велели не учить румынский язык и не слушать учителей? А может быть, радовались, что ты такая большая патриотка — имеешь двойку по румынскому языку?
У директора запершило в горле, он закашлялся, и Мигалаке замолчал, словно испугался, что директор захлебнется.
— Господин учитель шутит… Я не думаю, что бывают родители, которые хвалят дочь за плохую отметку. Кто ваш отец, Попович?
— Учитель. — Дарку удивил этот вопрос: директор знал то, о чем спрашивал.
— А мама тоже учительница?
— Да, но мама не преподает.
— Вот вам, — искренне сетовал директор. — Народный учитель с маленькой зарплатой тянется изо всех сил, чтобы держать дочку в гимназии, а эта дочка в благодарность за все труды одаривает родителей двойкой. Есть чему порадоваться! Но самое печальное то, что вы, наверно, не рассказали родителям, что сами хотели получить такую отметку. Я лично пересмотрел ваши контрольные работы по румынскому языку. Там есть, правда, одно «неудовлетворительно», однако можно было устно хорошо ответить и заработать «посредственно». Но если ученица дерзко заявляет перед всем классом, что по румынскому может иметь двойку, то здесь уже и сам господь бог не поможет. И меня интересует еще одно: я посмотрел ваши оценки по другим предметам и вижу: вы, Попович, умная, способная девочка. Любопытно, кто внушил вам, что румынский язык не нужен, что по нему можно иметь даже двойку? Вы ведь сами понимаете, что мы живем в Румынии, что мы королевские подданные и румынский язык должен быть самым важным предметом в наших школах. Итак, кто натолкнул вас на этот ложный взгляд? Прошу не бояться… Я не сделаю из этого никаких выводов. Я только хочу знать, кто этот умник.
Дарка в каком-то хаосе чувств.
«При чем здесь румынский язык? — думает она. — Если бы нас учил Локуица, я бы наверняка любила этот язык… Почему он не говорит директору, что заставляет нас шпарить наизусть целые поэмы этого Тудоряну?»
— Ученица не может сразу вспомнить. Это ничего.
Директор оглядывается на Мигалаке, тот сразу понимает, что он здесь лишний, и снова прячется в смежной комнате. Еще и дверь закрывает за собой.
— Садитесь, пожалуйста! — говорит директор так учтиво, что Дарка сразу понимает: бедный директор! Он тоже при этом Мигалаке боится заговорить со своей ученицей чуть теплее. — Прошу садиться, — повторяет он.
Даже как-то неловко садиться перед ним, как перед равным.
Теперь директор забывает, что Дарка только ученица, к тому же еще и провинившаяся, а он директор. Он только помнит, что они оба украинцы и разговаривают без свидетелей. С этого он и начинает.
— А что вам обещали родители за хороший табель? — отечески спрашивает он.
Мягким, ласковым тоном этот добрый человек раскрывает перед Даркой всю глубину ее вины перед родителями. Как она осмелилась принять подарки за хороший табель, если знала, что у нее будет двойка?
Ее напряженные нервы больше не выдерживают, она счастлива, что нашла человека, которому можно доверить свою сердечную боль, и Дарка, плача, признается полушепотом:
— Господин директор! Папа не знает, что у меня двойка… Они мне столько подарков накупили, что я не могла причинить им такую боль и признаться… К тому же, господин директор, я и в самом деле не виновата, что у меня двойка…
— Да?! — Директор так резко повернулся, что под ним заскрипел стул. — Значит, вы не сказали родителям, чтобы не причинять им неприятностей? Да? Вы так заботитесь о родителях? А может быть, вы боитесь наказания? — Он хочет все, все знать, этот отец — не директор.
И Дарка признается во всем:
— Меня дома никогда не наказывают. Возможно, даже не отругали бы… Только маме было бы очень больно… и папе…
Директору становится жаль Даркину маму:
— Гм… Может, мы исправим беду? Я мог бы как-нибудь уговорить господина учителя, чтобы он простил вам недостойное поведение в классе. Гм… а по самому предмету… по румынскому устному вы хорошо подготовлены?
— Я… все… каждый абзац, каждый стишок знаю! — обрадовалась Дарка.
Она уже свыклась с мыслью (как всегда привыкает человек ко всякому затянувшемуся несчастью), что этот табель последний в ее жизни. Но тем упорнее проявляется свойственное Даркиному характеру желание: последний табель, должен быть чистым. Никто, возможно, и не спросит ее об отметках в полугодовом табеле, Дарка понимает это. И все-таки он должен быть без единой двойки. Мучительный страх, страх перед мамиными упреками, что Дарка, мамина дочка, соврала маме, жжет Дарку раскаленным железом.
Дарка знает и то (господи, чего только мы не знаем в этом возрасте!), что многие дети лгут своим родителям. Дарка могла бы вспомнить немало случаев из своей жизни, когда надо было… немного иначе обрисовать то или другое событие, чем оно происходило в самом деле. Но бывают такие минуты в жизни людей, когда сердце сливается с сердцем, как капли воды со своими сестрами. В одну из таких Минут Дарка поклялась говорить маме только правду. Никогда, никогда не лгать. И поэтому Дарка пуще смерти боится услышать от мамы: «Ты же знала о двойке и не сказала мне? Ты обманула меня?»
Никогда не поймет она, что эта ложь, эти муки, испытанные Даркой, — все было для того, чтобы не волновать маму. Даркино сердце не знает дешевых жертв. Не знает половинчатости в увлечениях, сдержанности в преданности. Она хочет бросить на жертвенный алтарь дела такой же щедрый дар, как и отец! Какой дешевой ценой был бы табель с двойкой! Разве не имел бы права первый встречный упрекнуть ее, что она только потому согласилась пойти на этот сговор, чтобы с честью избавиться от своих двоек? Дарка Попович должна обрести право — хотя бы пришлось вырывать его зубами! — ответить всем тем, кто будет спрашивать ее, почему она не ходит в гимназию: «Смотрите! Вот мой последний табель! Он безупречен. Я могла бы с ним перейти в следующий класс… но я жертвовала им и собой во имя дела».
Директор, казалось, придумал что-то.
— Гм… Пожалуй, можно будет еще кое-что сделать. Но ученица должна вспомнить и сказать, конечно, только мне… кто наговорил ученице, что Буковина лишь временно оккупирована королевским правительством… Что украинские патриоты не должны изучать стихи Тудоряну… Что на Буковине будут изменения… Вы не помните, кто так говорил? Где вы слышали что-нибудь похожее? Это могло быть и не в гимназии, могло быть за ее стенами…
Дарка опускает голову: шутник этот директор! Да ведь это же папа говорил! И. разве только папа? Странно, в самом деле странно и даже подозрительно… И Дарке моментально становится ясно, что теперь она ничего не должна «помнить».
— Я где-то слышала то, о чем вы говорите, но не могу вспомнить. Никак не могу… Думаю, и не смогу…
Может быть, наконец прекратится этот допрос? Чего хочет от нее директор? Из благосклонности к Дарке лишить ее отца места?
Директор молчит, и Дарка поднимается с кресла. Выскочить бы из этого кабинета, чтобы только пыль поднялась.
Но он снова усаживает ее:
— Вы можете не спешить на этот урок.
Кто-то стучит в дверь. Это сторож.
— Ореховская из пятого может идти на урок или прикажете ей ждать?
— Пусть подождет!
Наталка! Хоть бы одним словечком перекинуться с ней, хотя бы через стекло увидеть выражение ее лица!
Директор берет Дарку за подбородок. Кто-то, казалось, шепчет ей на ухо: «Смотри же, смотри!»
— А вы, Попович, случайно не слышали о том, что ученики украинской гимназии не должны участвовать в концерте в честь министра? Не было разговоров об этом в гимназии?
Как-то еще в детстве Дарка упала с яблони. Теперь она явственно пережила то же ощущение: перед глазами забегали чёрно-желтые пятна, вся кровь от рук и лица отхлынула к ногам. Ее обдало холодом. В то же мгновение директор как на крючок подцепил Даркино смятение:
— Я вижу, что и вы слышали об этом! Не правда ли, какое ребячество! Господина министра интересует состояние школ и то, как учатся, а не музыка… Ха-ха! Разве это не смешно? Не петь в хоре! Тоже Мне, артисты! Им кажется, будто господин министр заметит, что их группа не поет! Любопытно, кто придумал такую глупость? Но мне во всей этой затее чудится что-то другое… Мне кажется, что мальчики говорят одно, а на концерте сделают другое. Может быть, они хотели подбить на этот неразумный шаг девочек нашей гимназии, поставить их в смешное положение перед господином министром! Пусть думает, что в украинской гимназии нет ни одной музыкальной девочки! Хо-хо! Ведь мальчики прибегают ко всяким хитростям, только бы досадить девочкам! Я сам когда-то тоже был учеником! Как… как фамилия этого ученика, Попович, ну, того, который подбивал на это? Кто-то уже говорил мне… Я уже знал фамилию этого махера, но она как-то вылетела у меня из головы…
Дарка уже и не знает, сама ли она сидит в кресле, или стоит возле кого-то, ужасно измученного страхом, и страдает оттого, что не может ему помочь. Она чувствует только, как что-то теплое бежит между лопаток. Собирает остатки воли, которую еще не парализовал страх, и приказывает себе:
«Орест… Орест… Не скажу… не скажу…»
— Так скажите вы фамилию этого скандалиста? — допытывается директор даже вроде бы и не очень серьезно.
— Я не знаю… я… — начала она так неловко, что сразу почувствовала: выдала себя.
Директор только засмеялся, глядя на такую плохую игру.
— Разве это такая большая тайна? Я ведь говорю вам, что знал фамилию этого юноши, а теперь она вылетела у меня из головы… О девочки, нет у вас ни на грош гордости! Мальчики сговорились оставить вас в дураках, а вы защищаете их! Ну, так как же зовут этого «героя»?
Дарка прикрывает глаза, сжимается в комок и только неустанно повторяет про себя: «Не скажу, не скажу, не скажу!»
Директору, видно, осточертело уже это телячье упрямство. Он насупил брови, как сказочный Усыня, и еще раз спросил по-хорошему:
— А если я попрошу господина учителя, чтобы он вычеркнул «плохо» по поведению и еще раз спросил по румынскому… и пообещаю вам, что даже директору мужской гимназии не назову фамилию этого ученика… тогда вы скажете мне, кто он?
Искушение так велико, что Дарка отворачивается, чтобы не слышать этого голоса, не видеть этого многообещающего взгляда. Она ничего уже не видит, кроме двух туннелей маминых глаз.
Вот они смотрят на нее, когда Дарка кладет перед мамой этот злосчастный табель с двойкой. А вот те же глаза снова и снова перечитывают табель без двойки. Эти туннели придвигаются к Даркиным глазам вплотную, она на миг зажмуривается, чтобы рассеять видение. Потом поворачивается лицом к директору, но глаз не поднимает и говорит, продолжая смотреть на туфли:
— Я не могу его назвать.
И, сказав это, Дарка почувствовала себя освобожденной. Вот и все. Теперь она ни за что не проговорится. Словно в сердце автоматически щелкнул замок, выбросив все ее страхи и сомнения за пределы директорского кабинета. В этот же миг она поняла, что перед нею заклятый враг. Враг, открытый враг, которому не нужно больше притворяться дипломатом. Он так стукнул ладонью по столу, что на нем подпрыгнули бумаги, а у Дарки екнуло сердце в груди.
— Что значит «не могу»?! Разве вы не знаете, что здесь гимназия и ученица обязана отвечать, когда ее спрашивают? Неслыханная дерзость так отвечать старшему! Я вам приказываю сейчас же назвать фамилию этого ученика!
Дарка молчит.
— Ты слышишь, что я тебе говорю?!
Директор так орал, что даже Мигалаке выбежал из соседней комнаты. Выбежал разъяренный, подскочил к Дарке, схватил своими руками, как ястреб когтями, и потащил к шкафу, где зазвенели стеклянные ампулы.
— Скажешь ты или нет?!
— Я ничего не знаю!.. Никто мне ничего не говорил!.. И прошу здесь не драться!.. Никто не имеет права здесь толкать…
Дарка чувствует: стоит протянуть руку к этой шее, худенькой, как у курицы-голошейки, и она свернет ее.
— Ласац, домнуле, ласац, — уговаривает его по-румынски директор. — На таких упрямых учениц мы найдем другую управу…
— Можешь убираться вон! Забери свои книжки и больше не показывайся мне на глаза! Можешь больше не приходить в гимназию! Мы сумеем справиться с такими упрямицами. Марш отсюда!
Директор собственноручно выталкивает Дарку за дверь.
Хорошо. Но почему эти глупые слезы текут по лицу? Разве Дарка еще перед праздником не знала, что ей, возможно, придется расстаться с гимназией?.. Правда, это исключение она связывала с героическим, патриотическим поступком… А теперь ее выгоняют, как побитую собаку! Должно быть, от этого у нее нестерпимо болит сердце и по лицу текут слезы.
В коридоре тихо, как в гробу. Из-за дверей кабинета доносятся отголоски какого-то разговора.
«Теперь очередь Ореховской», — вспоминает Дарка и, обессилев, прислоняется к стене. И опять эта зловещая, мертвая тишина. От нее еще нестерпимее боль в сердце.
Но вот чьи-то шаги звучат в другом конце коридора. Кто-то идет, ускоряя шаг, — видно, заметил Дарку у стены. Она слышит тиканье чьих-то часов, запах табака, чье-то дыхание.
— Что случилось? Почему вы плачете, Попович?
Дарка по голосу узнает учителя Слепого, «своего» учителя. Она отнимает ладони от щек.
— Что с вами? У вас совсем опухшее лицо! — шепотом говорит учитель. — Сейчас же умойтесь!
Холодная вода помогает. Дарка настолько пришла в себя, что может с пятого на десятое рассказать учителю о своем столкновении с директором.
— И вы не сказали фамилию этого ученика? — Глаза учителя смотрят на Дарку доверчиво, и ее даже удивляет, что он при ней называет Ореста Цыганюка «этим учеником», зная (Дарка в этом совершенно уверена) его фамилию так же, как и она.
— Нет! Нет!
— А вы уверены, что ваши подруги будут так же держаться? — Он говорит, наклонившись к Даркиному уху, тем шепотом, который сближает людей и звучит как присяга.
— Нет! Нет! Наверное, никто не предаст!
Учитель, оглядевшись вокруг, крепко берет ее за руки.
— Тише, уже кто-то предал. Но ни слова об этом. Те там хорошо держатся.
Дарка догадывается, что речь идет о мальчиках из мужской гимназии.
— А вы знаете, что ваших подружек из шестого класса допрашивают в мужской гимназии?
Нет, она ничего не знает. Все рассчитано так, чтобы не было времени посоветоваться.
Слепой покачивает головой. В этом печальном жесте есть упрек за недоверие к нему, и сочувствие их неудаче, и сожаление об их судьбе. Дарку снова охватывает страх, уже не за себя, а за незнакомых подруг, ее соучастниц в этом деле. Хватит ли у них мужества и упорства, чтобы не сказать правды, когда их станут бить головой об стену?
Словно ища защиты от врагов, она хватается за плечи учителя. Разве можно в такую минуту думать, чьи это плечи? Есть только подсознательное, инстинктивное ощущение, что здесь можно не рискуя спрятать голову и сердце и тебя здесь не выдадут.
Учитель на мгновение прижимает Дарку к себе, отвечая на ее сердечный порыв, затем мягко отталкивает, сохраняя приличное расстояние между учителем и ученицей. Это происходит так молниеносно, что Дарка не поверила бы, если бы не глаза учителя, смотрящие на нее теплым, доверчивым взглядом.
— Успокойтесь! Ничего дурного не произойдет!
— Как не произойдет? Да как же не произойдет?
Учитель не любит, когда ученица возражает ему.
— Я говорю вам, Попович, что ничего не произойдет. Я иду из мужской гимназии, видите, без шляпы, и еще раз повторяю: ничего плохого не случится. Можете мне поверить. Теперь спокойно идите в класс, и я не видел вас возле крана и не говорил с вами. Понимаете?
Дарка закрывает лицо руками.
— Разве можно так идти в класс?.. Что я им отвечу, если спросят? — Ее ни капельки не волнует официальный тон учителя. Сердце приняло как подарок его доверчивый взгляд, и теперь официальный тон не обманет ее.
— Подругам скажите правду… Скажите, что у вас двойка по румынскому, — учитель так интонирует слова, что даже Даркино немузыкальное воображение может окончить фразу: «Только о двойке говорить! Об остальном… молчать, молчать…»
Все-таки учитель не хочет, чтобы Дарка неправильно поняла его. Он кладет руку ей на голову, ласково гладит ее по лицу…
Дарка входит в класс с опущенной головой. Урок латинской грамматики в самом разгаре, и в классе не кто-нибудь, а сам Мирчук, но тем не менее все глаза и головы обращаются к Дарке. Эти глаза искрятся от желания узнать, что произошло в кабинете директора. Дарка смотрит направо и налево. Немного терпения! Потом она все расскажет.
Во время перемены, как только за учителем закрывается дверь, Дарка поднимается на возвышение.
— Слушайте! У меня двойка по румынскому и «плохо» по поведению, — уже спокойно излагает Дарка свое горе. — Директор хотел, чтобы я извинилась перед Мигалаке, он говорил, чтобы я…
— Дарка! — кричит за ее спиной Стефа. Это более чем предупреждение, это угроза, возглас ужаса.
У Сидор нет времени, чтобы найти нужное слово и остановить Дарку. Одним прыжком Стефа подлетает к ней, хватает ее за плечи и стискивает, как клещами.
— Что ты делаешь, сумасшедшая? — шипит она ей на ухо.
Дарка успокаивает ее улыбкой: «Не бойся, я не скажу больше, чем надо».
Чтобы не вызвать подозрения класса, она отталкивает от себя Стефу и говорит дальше:
— Он сказал, чтобы я еще раз проработала материал, — может быть, Мигалаке спросит меня.
— А ты? Ты извинилась перед ним? — хочет узнать Лидка.
Дарка взмахнула было руками, но тут же скромно опустила их, так как место на возвышении надо было уступить Мигулеву, классному наставнику. Класс не взрывается радостным шумом, как обычно, когда любимый учитель заглядывает в него в неслужебное время. Мигулев сегодня строг и неприступен. Даже голос необычный, чужой.
— В нашей гимназии произошли события, которые надо обстоятельно обсудить. Два дня в гимназии не будет занятий, потому что все преподаватели заняты на конференции. Приходите только в пятницу. Только как придете, не расходитесь по классам, а соберитесь все, вместе с учениками мужской гимназии в спортивном зале. Теперь помолимся!
Стефа успела шепнуть Дарке:
— Не выходи вместе со мной… За нами будут следить… После обеда к тебе кто-нибудь придет.