Кристина Лампаро бросила растерянный взгляд на длинную череду металлических столбов, стоящих вдоль Плезент-авеню. На каждом из них должна была стоять касса платной стоянки. Но уже давным-давно местные бродяги выломали эти кассы и разбили их в надежде извлечь мелочь, которая могла там сохраниться. В Испанском Гарлеме нередко убивают даже за один доллар... В результате между 119-й и 120-й улицами осталось только две нетронутых кассы.

Возле одной из них вот уже целый месяц стоял старый красный «бьюик», явно краденый. Колеса были сняты. У другой виднелся помятый зеленый «шевроле», принадлежащий молодому торговцу наркотиками. Когда Кристина Лампаро намекнула ему на необходимость уплаты штрафа, поскольку он не оплатил стоянку, то юноша объяснил ей с невероятным количеством непристойных деталей, что он сделает ей и ее друзьям, если только они попытаются выполнить свою угрозу.

Кристине осталось только убрать в сумку книжечку с бланками для штрафа. Всегда одно и то же: самые вежливые обещают изнасиловать ее на капоте машины, более нервные грозят перерезать глотку. Тяжело работать в полиции по найму в Испанском Гарлеме. Однако профессиональная гордость побуждала Кристину Лампаро, работающую в 25-м полицейском участке, садиться каждое Утро на голубой мотороллер и проверять уже не существующие кассы в отведенной для ее контроля зоне.

Она посмотрела на часы. Приближается время перерыва. Она сможет расслабиться на часок в прохладном помещении участка. Сейчас, в конце июля, температура достигла сорока градусов при стопроцентной влажности. Асфальт буквально кипел под ногами. Тяжелая и липкая тара приклеивала одежду к коже. Кристина решительно вдернула свою коричневую форменную юбку и отклеила от тяжелых грудей блузку, цвет которой почти не отличался от цвета ее кожи. Ей очень хотелось сорвать парик с короткими гладкими волосами, прикрывавший ее курчавые волосы. Она родилась двадцать пять лет тому назад в Сан-Хуане – столице Пуэрто-Рико и приехала искать счастья в Нью-Йорк.

Но такая жара бесчеловечна. Во всем Испанском Гарлеме было не больше двухсот кондиционеров. Здесь люди живут на тротуарах, спят на крышах, в качестве душа используют пожарные краны.

Несколько лет тому назад пуэрториканцы изгнали отсюда негров и итальянцев. Теперь от Мэдисон-авеню до Ист-Ривер, от 97-й до 122-й улиц все говорили только по-испански. Тысячи пуэрториканцев пытались выжить в ужасных условиях: опустошенные, брошенные, полуразрушенные дома, жалкие лавчонки, разбитые улицы, заполненные наркоманами... Все это в тридцати шагах от утопающего в роскоши Среднего Манхэттена. То, что совсем недавно было одним из наиболее элегантных кварталов Нью-Йорка, превратилось в груду развалин и отвратительные трущобы.

Кристина Лампаро села на мотороллер. Молодой парень, сидящий на краю тротуара, бросил со смехом:

– С твоим задом, сестренка, тебе лучше работать проституткой.

Мини-юбка и прилегающая блузка подчеркивали скульптурные формы вольнонаемной. Чувственное лицо и огромные наивные глаза завершали внешний вид этого чудесного создания. Кокетливая, как кошка, она каждый день покидала участок в девять утра, раскрашенная, как царица Савская, на высоких каблуках... Трогаясь с места и стремясь создать впечатление своей полезности, она крикнула мальчишкам, игравшим возле пожарного крапа на углу 119-й улицы:

– Эй, ребята! Не расходуйте воду! Иначе нечем будет гасить пожар!

Один из мальчишек поднялся и крикнул:

– Тем лучше! Тогда этот проклятый квартал сгорит дотла!

Кристина пожала плечами и нажала на газ. В конце концов парень прав. Испанский Гарлем – это ад. Даже живущие здесь негры говорят об этом квартале с отвращением. Она сделала поворот, чтобы выехать на 119-ю улицу. Для этого ей пришлось проехать мимо детей, поливающих друг друга из пожарного шланга. Тотчас же из шланга брызнул мощный поток воды, который поливал ее на протяжении нескольких метров. Парень, который ей отвечал, воспользовался пустой банкой от пива, чтобы усилить струю и не потерять цель... Мокрая с ног до головы и растерянная от неожиданности, Кристина Лампаро остановила мотороллер и спрыгнула с седла. Злость душила ее. Но мальчишки мигом рассыпались в разные стороны, бросив извивающийся шланг. Кристина остановилась, взбешенная и униженная. Ее макияж стекал с лица, мокрая одежда снова прилипла к телу. Молодые пуэрториканцы, сидевшие возле заброшенного дома, громко и невероятно похабно комментировали событие. Их выражения смутили бы даже привыкшего ко всему тюремного надзирателя. Их можно понять: бесплатное развлечение.

Кристина посмотрела вокруг: невозможно вернуться в полицейский участок в таком виде. Над ней уже смеялась вся улица. Если она зайдет в любой дом, ее наверняка изнасилуют. Вдруг она заметила на небольшом почти полностью сохранившемся здании вывеску: «Международная церковь Иисуса Христа. Пастор Освальдо Барранкилья». Одна из многочисленных «церквей» Испанского Гарлема, как правило, состоящая из одной комнаты и одного священника. Посетителями являются люди, пытающиеся в вере обрести надежду на спасение от нищеты. Все эти церкви оформлялись как торговые компании, не имеющие цели извлечения прибыли, чтобы не платить налогов с нищенских даров верующих.

Конечно, в Испанском Гарлеме есть и настоящие церкви. «Церковь священных четок» возвышалась, например, в нескольких шагах от церкви падре Барранкилья. Но ее двери были завешены огромными цепями с мощными висячими замками, защищавшими от грабителей-наркоманов. Эти церкви открывались лишь на несколько часов в неделю и строго контролировали всех входящих.

Под вывеской стоял падре, занятый благочестивым делом: он чистил медный подсвечник. Кристина Лампаро направилась к нему. У него было доброе лицо с опавшими щеками, ласковыми и грустными глазами. Старая заштопанная и покрытая пятнами сутана.

– Падре, могу ли я войти в вашу церковь, чтобы привести себя в порядок?

Она оказалась выше его на целую голову. Он уступил ей дорогу со слащавой улыбкой.

– Входи, входи, дочка. Увы, для этих босяков нет ничего святого...

Кристина вошла в «церковь». Это была комната метров пятнадцати длиной. Основную часть занимали скамьи. Последние ряды составляли старые сиденья, снятые с брошенных автомобилей. На стенах висели весьма наивные картины на библейские темы. В глубине – грубый алтарь и импровизированная исповедальня, сделанная из досок и старых занавесок. В углу было отведено место для кухни, где старушка в черном чистила сладкий картофель.

– Мария выгладит вашу одежду, – предложил священник. Раздевайтесь в исповедальне.

Сотрудница полиции не колебалась. В исповедальне она сняла блузку и юбку. Оставшись в трусиках и бюстгальтере, она протянула одежду старухе, которая тотчас же исчезла во внутреннем дворике. Достав гигиенический пакет, Кристина стала наводить порядок на лице. Ни в исповедальне было темно.

– Падре, извините меня, но здесь так темно, я ничего не вижу... Можно мне выйти в церковь?

Несколько изменившимся голосом тот сразу же ответил:

– Конечно!

Она вышла из темноты. Ее щедрые формы удачно подчеркивало белье из белого нейлона. Ноги были удлинены высокими каблуками. Глаза пастора Освальдо Барранкилья тотчас же освободились от всех священных забот. При виде такой картины он замер, как бы приклеенный к полу. Кристина почувствовала его взгляд, и это было для нее приятным шоком.

– Вы можете сесть здесь, – сказал священник все еще дрожащим голосом и указал на старое автомобильное сиденье. Она расположилась на нем, для чего пришлось поднять колени почти до подбородка, и достала сумочку. С улицы доносился отдаленный шум, приглушенные крики детей, недалеко проехала машина.

Высушив парик, Лампаро почувствовала себя лучше. Подняв глаза, она встретила взгляд священника, которым не мог оторваться от ее смуглых бедер.

– Как идут дела в вашей церкви?

– Бог мой, теперь все хуже и хуже. Но все же наши братья нуждаются в Боге. Где вы живете, доченька?

– В стандартном доме между 107-й и 108-й улицами.

В Испанском Гарлеме Парк-авеню, самая элегантная в Манхэттене, сразу же меняет свое лицо: по ее центру проложена железная дорога, связывающая с графством Вечестер, вдоль которой тянутся пустыри и трущобы, построенные штатом Нью-Йорк для расселения пуэрториканцев. Адский квартал.

– Бог наградил вас прекрасным телом, – неожиданно произнес пастор Освальдо глухим голосом.

Кристина Лампаро улыбнулась, весьма польщенная. Обычно ей говорили об этом в гораздо более откровенных выражениях. Она бросила взгляд на пастора. То, что она увидела, повергло ее в смущение: тот совершенно не скрывал явных проявлений своего желания.

Так они оставались несколько секунд. Неподвижные и молчаливые.

Вдруг Освальдо протянул руку, взял ее за запястье и заставил встать. Она покорилась с опущенными глазами и дрожащими ногами. Священник коснулся пальцами ее обнаженного бедра, и это пробудило волну удовольствия по всему ее позвоночнику. Он повел ее к деревянной исповедальне.

– Вам нельзя оставаться здесь, дочь моя, – сказал он бесцветным голосом. – Если кто-нибудь увидит вас, то это будет неправильно истолковано.

Он раздвинул полотняную занавеску, вошел задом в исповедальню и прижался спиной к стене.

Пастор Освальдо продолжал смотреть на нее, его глаза, казалось, выскочили из орбит. Он был охвачен чувствами, явно не имевшими ничего общего с религиозным таинством. Его рука оставила наконец запястье и коснулась бедра девушки как раз над резинкой трусиков. Кристина проглотила слюну. Освальдо прижался к ней. Она почувствовала, как пуговицы сутаны вдавились в ее тело. Одновременно она ощутила другой контакт, хорошо ей знакомый, через черную ткань сутаны.

Инстинктивно ее таз сделал движение навстречу, усилив контакт двух тел. Возбужденное желание пастора погрузилось в ее обнаженное тело. Несколько секунд они оставались в таком положении. Затем Кристина почувствовала, что ногти священника вонзаются в ее бедра, а его тело стало дергаться, словно в пляске Святого Витта. Казалось, через него пропускали переменный электрический ток, заставлявший его все более тесно прижиматься к ней. Послышался сдавленный стон.

– Падре, падре! – прошептала Кристина Лампаро. Не надо...

Неожиданно он оттолкнул ее. Его глаза сверкали, тело продолжало беспорядочно дергаться. Кристина уже была готова сказать ему, чтобы он вернулся к ней, как вдруг с улицы послышался страшный шум. Падре Освальдо решительно набросил на нее занавеску, и Кристина Лампаро сжалась в комочек в углу, гадая, кто это рвется молиться с такой активностью.

* * *

Падре Освальдо, все еще дрожащий от своего позорного оргазма, недоверчиво и зло разглядывал молодого пуэрториканца, одетого в красную майку и джинсы. Глаза скрыты за темными очками. Явно рассчитывает выбить из священника несколько долларов, чтобы купить партию наркотика.

Он уже готовился вытолкнуть его наружу, как в двери церкви появилось три человека. Парень обернулся, увидел их и бросился к священнику с выражением ужаса на лице.

– Пастор! Спасите! Они хотят убить меня!

Освальдо Барранкилья посмотрел на троих мужчин, медленно приближавшихся к ним. Он смутно припоминал, что юноша, просивший защиты, известен под именем «Чикитин». Немного босяк, живущий случайными заработками. Никто из троих вошедших не был ему знаком. Один из них был очень худощав, одет во все синее, в черных очках и с вьющейся гривой. Другой отличался широчайшими, как у гориллы, плечами. Желтые брюки и белые лакированные ботинки. Толстая цепь на запястье и огромный медный перстень весом не менее полфунта указывали на его профессию: местный сводник. Третий, коротконогий, круглый, с одутловатым лицом, толстыми губами, тоже в темных очках, пожалуй, был самым элегантным: светлый тропический пиджак с огромными пятнами пота поя мышками.

Вошедшие находились уже на расстоянии не более одного метра. Они угрожающе молчали.

Священник увидел, что Чикитин дрожит возле него. Опять история с наркотиками. Видимо, он их обокрал.

– Чикитин, – сказал он, пытаясь сохранить достоинство. – Никто не нападет на тебя в Божьем доме. Почему эти люди преследуют тебя? Что ты им сделал?

– Матерь Божья! – простонал тот. – Они хотят убить меня! – Его голос перешел в крик.

Священник вздрогнул. В Испанском Гарлеме случалось, что резали глотку за десять центов. Он сделал шаг назад. Чикитин по-прежнему цеплялся за его сутану. Он подавил трусливый порыв, заставлявший его оттолкнуть парня и сделать вид, что он ничего не слышал. Выдав целую порцию похабщины, от которой небо должно было обрушиться на землю, парень стал умолять пастора плаксивым тоном:

– Пастор, во имя Божьей матери, помогите мне!

Потрясенный, Освальдо сказал:

– Подожди меня в ризнице, в правом углу. Я с ними поговорю.

«Ризницей» он называл темный закуток, где была устроена его постель. Неожиданно он вспомнил про девушку-полицейского, которая все еще пряталась в исповедальне. Только бы она не выскочила в таком виде в присутствии посетителей...

Увидев, что Чикитин направляется в глубину церкви, мужчина в желтых брюках сделал несколько шагов и угрожающе спросил:

– Эй, педераст, куда идешь?

– В мою спальню, – ответил пастор.

Расправив сутану, он двинулся навстречу неизвестным, но страх сковывал его горло. Стало так тихо, что слышались удары костей домино на улице.

– Братья, что вы хотите от этого юноши? – спросил он невольно дрожащим голосом.

Длинный засмеялся.

– Не лезь не в свои дела, папаша. Не мешай нам увести эту дрянь.

Падре Освальдо усиленно заморгал. Собрав все остатки мужества, он ответил:

– Здесь он под покровительством Бога. Я...

Мощным ударом прямо в грудь горилла в лакированных ботинках отправил его прямо в середину скамей. Не ожидавший такого удара, падре Освальдо упал на спину, задыхаясь. Нападавший бросился за ним, перевернул его на живот и начал водить лицом по грязному полу, держа за уши. Священник закричал, попытался освободиться изо всех сил.

– Оставь его! – неожиданно приказал толстяк.

Горилла поднял священника на ноги. Нос и губы были в крови, руки дрожали. Сквозь слезы он разглядел черные очки, жирные губы с пеной в уголках. Это был самый элегантный из троих. Тот, который в пиджаке.

– Приведи сюда этого педераста, – сказал он спокойно. – Иначе...

Священник провел языком по губам и ощутил вкус крови. В ушах шумело. Сердце громко стучало. Куда же делась Мария с полицейской формой девушки?

– Чего вы хотите?

Тип в желтых брюках вынул из кармана небольшой цилиндр, диаметром как у ножки стула и длиной около двадцати сантиметров, завернутый в красный блестящий картон, и помахал перед носом Освальдо Барранкилья.

– Мы воткнем это ему в задницу и подожжем!

Священник с ужасом узнал динамитный заряд! Его глаза перебегали от динамита к бесстрастному лицу толстяка. Не может быть! Это неумная шутка.

– Приведи его сюда, – повторил горилла, размахивая динамитом.

Священник с трудом удержался, чтобы не побежать.

– Но вы же не сделаете этого... – промолвил он дрожащим голосом. – Это же ужасно...

Горилла подошел к нему.

– Это наше дело. Тащи его сюда, иначе мы найдем такой же заряд и для тебя.

Падре Освальдо с грустью посмотрел на светлый квадрат двери, которая вела на улицу. Дети кричали, машины проезжали мимо. Никто даже не предполагал, какая здесь разыгрывается драма. Занавеска исповедальни не шевелилась. К тому же у девушки нет оружия. Совершенно растерянный, он сложил руки крестом на грязной сутане и вздохнул:

– Бог мой, пожалейте меня!

Так хорошо начавшийся день превратился в кошмар.

– Кончай кривляться, – бросил ему толстяк, – и тащи его сюда.

– Нет-нет, вы не сделаете этого, – повторил падре, будучи не в состоянии оторвать глаз от динамитного патрона.

– Разумеется, мы будем стесняться, – пошутил длинный. – Теперь поспеши за ним.

– Он заперся в ризнице, – попытался потянуть время Освальдо. – Дверь очень крепкая, ее невозможно взломать.

Толстяк подошел к нему и сказал с угрожающим видом:

– Ты скажешь ему, что мы ушли и он может выходить. Усек?

Священник попытался поймать его взгляд за темными очками, но безуспешно. Наконец он опустил глаза.

– Но вы не сделаете этого? – спросил он тихо.

Толстяк гнусно улыбнулся.

– Поскольку ты ведешь себя послушно, мы оставим тебя в твоей церкви и взорвем его на улице. А теперь веди его сюда.

Падре по-прежнему стоял не шелохнувшись.

– Ну что же, – сказал толстяк громко по-испански, – теперь мы уходим!

Все трое затопали по паркету, длинный подбежал к двери и хлопнул ею. В церкви стало еще темнее. После этого все трое вернулись на свое место.

Голова священника раскалывалась от страшных мыслей. Он испытывал ужасный страх и стыд. Хоть бы кто-нибудь пришел и спас его! Он уже представлял свою церковь, разнесенную динамитом. У него ничего не останется, придется просить милостыню... Медленно, не глядя на незнакомцев, он направился к двери ризницы. За ним, стараясь не шуметь, следовали убийцы. Он повернул ручку двери. Она, естественно, оказалось закрытой. Освальдо прокашлялся и тихо сказал:

– Чикитин, ты можешь выходить. Они ушли.

Незнакомцы задержали дыхание. Но ответа не было. Освальдо повторил свое обращение. За дверью послышался какой-то шум, и приглушенный голос спросил:

– Это правда? Что же вы им сказали?

– Что ты убежал через окно...

За дверью все подозрительно затихло.

– А почему же они не пришли проверить? – недоверчиво спросил Чикитин.

– Я пригрозил им Божьей карой, – с подъемом заявил падре Освальдо, – если они попытаются что-нибудь сделать в святом доме.

Это прозвучало почти убедительно. Про себя священник молился, прося прощения у неба. Ведь он не мог допустить разрушения дома Бога из-за одного грешника... Он повернул голову: трое убийц вжались в стену и были неподвижны. Толстяк в белом костюме жестом показал, что переговоры и так длились слишком долго. Священник послушно продолжил:

– Открой, я должен взять некоторые вещи. Говорю, что тебе нечего бояться.

Тишина продолжалась несколько бесконечных секунд. Затем послышался металлический звук, ключ повернулся в скважине, и дверь приоткрылась. Все произошло очень быстро. Горилла в желтых брюках бросился вперед, прижав створку двери плечом. С другой стороны раздался громкий вопль, юноша попытался вновь закрыть дверь, но трое незнакомцев ворвались внутрь. В долю секунды несчастный оказался на полу, осыпаемый ударами ног. Горилла уселся ему на плечи. Из последних сил парень приподнялся и крикнул:

– Кюре, ты мерзавец!

Толстяк наклонился над ним с наглой вежливостью:

– Ты и поверил, что мы ушли, Чикитин? Видишь, мы здесь!

Горилла все еще размахивал динамитным патронам. Длинный достал из кармана нейлоновый шнур.

За несколько секунд ему связали ноги и руки за спиной.

– Теперь воткни ему патрон, – приказал горилла.

Длинный поискал что-то, расстегнул пояс. Освальдо почти потерял сознание.

– Во имя вашей бессмертной души, – пробормотал он дрожащим голосом, – вы не совершите такого ужасного поступка.

– Заткнись, папаша, – мирно сказал толстяк в белом костюме.

Длинный расстегнул брюки, снял их, затем трусы, обнажив ягодицы. Чикитин вопил не переставая. Со сладострастным видом толстяк раздвинул ягодицы. Твердой рукой приставил патрон к отверстию и изо всех сил стал запихивать его внутрь. Раздался крик животного, которого режут. Патрон погрузился на несколько сантиметров.

– Прекратите, – закричал падре Освальдо. – Это позор. Ведь вы же обещали... Умоляю вас.

Толстяк посмотрел на него презрительно.

– Мы обещали тебе, что взорвем его на улице. Но мы имеем право воткнуть ему заряд здесь.

И он продолжал заталкивать патрон, не обращая никакого внимания на вопли несчастного. Красный цилиндр уже погрузился на две трети. Толстяк встал с удовлетворенным видом.

– Порядок. Он не выпадет... Пошли, Мануэле.

– Видишь, мы уходим, – сказал горилла в желтых брюках.

С помощью длинного он взвалил Чикитина на плечо, как если бы это был мешок с картошкой. Красный патрон смотрел в небо. По дороге толстяк закрыл ему рот мощным ударом кулака в челюсть. Они вышли из ризницы. Падре смотрел, как они приближались к выходу, с чувством облегчения и стыда.

Чикитин бился на плечах, как рыба на крючке. Изо всех сил священник молил всевышнего дать ему сил, чтобы догнать этих людей, избить их, поднять всю 119-ю улицу, что-то сделать. Но он оставался неподвижным, растерянным, думая только о том, как закрыть уши. Перешагивая через порог церкви, толстяк повернулся и иронически-вежливо сказал:

– Большое спасибо, падре!

Освальдо Барранкилья сделал шаг вперед, воздел руки к небу и все еще дрожащим, но уже торжественным голосом произнес:

– Благословляю вас во имя всемогущего Бога!

В этот момент группа уже была за порогом. Люди на несколько мгновений остановились на тротуаре. Чикитин извивался на плечах гориллы. Толстяк покопался в кармане и извлек из него какой-то блестящий предмет: зажигалка! Ее пламя заколебалось возле обнаженных ягодиц пленника. Освальдо снова воздел крестом руки и проговорил:

– Во имя Отца и Сына...

Тройка почему-то замешкалась. Два десятка мальчишек, игравших чуть поодаль, уставились на них с большим интересом. Толстяк, наконец, заметил на другой стороне улицы здание с выбитыми окнами, которые были закрыты облицовкой. Открытым осталось только одно.

– Вот туда мы его и бросим, – решил он.

Игроки в домино прервали игру. Горилла в желтых брюках перебежал на другую сторону улицу. За ним устремились его друзья.

Падре Освальдо ясно видел, как пламя зажигалки приблизилось к патрону. Его рука снова поднялась в знак отпущения грехов:

– ...и святого духа! – громко крикнул он как раз и тот момент, когда тело несчастного исчезало в темном окне. Тотчас же трое убийц со всех ног бросились к Плезент-авеню. Несколько секунд было тихо.

Затем громкий взрыв потряс всю 119-ю улицу. Черный дым и обломки повалили из окна, в котором исчез. Чикитин. За ними последовал столб серой ныли.

Взрывная волна бросила священника на спину. Потом он поднялся, потеряв голос от ужаса. В ушах у него шумело. Отпущение было дано вовремя. Его стало тошнить. В этот момент занавес исповедальни зашевелился и появилась Кристина Лампаро с дикими глазами. Она уже забыла, что оставалась все еще в бюстгальтере и трусиках. Священник, который тоже забыл о ее существовании, подскочил.

– Почему же вы ничего не сделали? – упрекнул он ее. – Вы же работаете в полиции!

Она затрясла париком. Лицо ее побелело от страха.

– Мне было так страшно, падре. Где моя одежда? Я должна идти.

– Вот она, сеньорита, – послышался голос старой Марии, которая появилась из внутреннего дворика. Напуганная, она также видела часть драмы, не имея сил вмешаться.

Кристина тут же надела мини-юбку, блузку, кепку, схватила сумку.

– Здесь можно выйти?

– Идите через двор, затем через соседний дом и окажетесь на 118-й улице.

– Большое спасибо! Не забудьте, что вы меня не видели!

Она бросилась во двор. Разумнее было вернуться в отделение полиции пешком. Она скажет, что мотороллер сломался. Вдали слышался все более громкий шум, покрываемый время от времени сиренами полицейских машин. Священника качало. Ему казалось, что он выбрался из чудовищного кошмара. Он убеждал себя, что все это ему приснилось, что не могло быть, чтобы человека нафаршировали динамитом и взорвали как обыкновенную шутиху...

Лицо его все еще было окровавлено, голова кружилась. Он медленно упал на землю. Обольстительная сотрудница полиции исчезла, оставив после себя запах дешевых духов.

Полицейская сирена слышалась все громче и громче. Машина проехала 120-ю улицу. Вот она уже на Плезент-авеню и, наконец, на 119-й, возле пожарного крана, из которого мальчишки поливали Кристину Лампаро.

Доминошники сразу же, испарились. Мальчишки, потираемые любопытством, пытались разглядеть, что осталось от Никитина. Дорога была усеяна всевозможными обломками.

Из голубой машины 25-го отделения полиции выпрыгнули два агента, держась за рукоятки револьверов. Один из них спросил, не обращаясь ни к кому:

– Кто здесь взорвался?

Самый смелый из мальчишек громко крикнул, убегая:

– Педераст!