Малко было решил, что Фелипе Манчаи шутит, но журналист склонился к нему, обдав запахом писко, способным уложить на месте рой мух, и продолжал:
— Я же вам сказал, Моника — моя приятельница. Ирландец предупредил меня о вашем приезде. Так что я устраиваю сегодня обед, и она обещала быть. Я расскажу ей про эту вашу социологию, скажу, что вы пришли ко мне за советом... Да она в вас просто вцепится. А потом, вы увидите, она — ничего себе...
Они вышли из кафе. Пекло на улице было адское. Фелипе Манчаи нацарапал свой адрес на засаленной карточке и протянул ее Малко.
— В половине девятого. Фрак не обязателен. Но будьте осторожны. Что-что, а дурой ее не назовешь.
Пошатываясь, журналист вошел в темный подъезд. Малко остановил такси и отправился в гараж Баджета. Через пять минут он выехал оттуда на великолепной новенькой «тойоте». В этой машине было все, даже кондиционер... У Баджета можно было получить что угодно, даже в Перу.
Вернувшись в «Эль Кондадо», он снова взялся за телефон. У Лауры, таинственной приятельницы генерала Сан-Мартина, по-прежнему никто не отвечал. Тогда он тщетно попытался дозвониться в Австрию. Связи не было. Там сейчас полдень... Что-то поделывает Александра? Ждет ли его как и подобает примерной невесте, или развлекается в его отсутствие с одним из своих многочисленных воздыхателей? С ней ни в чем нельзя быть уверенным, а главное — не знаешь, что хуже...
Малко воспользовался передышкой, чтобы выспаться после перелета, и прелестный образ витал в его сновидениях похожий одновременно на Александру и на восхитительную стервочку Катю, дочь генерала Сан-Мартина. В конце концов, ему надо было расслабиться перед встречей с Моникой Перес.
* * *
Моника Перес оказалась не просто «ничего себе», как говорил Фелипе, — она была великолепна. Малко на миг перестал дышать, увидев в проеме двери ослепительно-белую фигурку. Сквозь юбку и блузку из тончайшего батиста просвечивали трусики и лифчик, тоже белые. Матово-смуглая кожа создавала восхитительный контраст с этой девственной белизной. У нее были темные, возбужденно блестящие глаза, копна черных курчавых волос, но первое, что бросалось в глаза — большой алый рот. В облике молодой женщины было что-то диковатое.
Она крепко, почти по-мужски, пожала ему руку.
— Малко Линге, — представил его Фелипе Манчаи, — социолог. Он приехал изучать нашу страну.
Еще несколько гостей-журналистов, мужчин и женщин, уже сгрудились возле бара с напитками в крошечном тропическом садике. Всем присутствующим дамам было далеко до Моники. Профессия Малко, казалось, не произвела на нее ни малейшего впечатления, и она вскоре покинула его, затеяв оживленный спор с одним из журналистов. Малко издали наблюдал за ней. Она говорила, пожалуй, слишком громко, ни минуты не оставаясь на месте, курила сигарету за сигаретой и то и дело обрывала свою речь резким, почти истерическим смешком. Настоящая «Пасионария», готовая умереть за идею. Равно как и убить... Малко так и видел ее во главе колонны демонстрантов на улицах Лимы. Скромный, на первый взгляд, костюм не скрадывал, а подчеркивал ее сексапильность.
Лишь много позже, когда закончился обед и было выпито изрядное количество писко, Малко снова удалось оказаться около нее. Глаза ее блестели еще ярче, она громко смеялась, большой рот приоткрывался в чувственной и немного хищной улыбке. Ее взгляд рассеянно скользил по Малко, не задерживаясь на нем.
Ничего невозможно было прочесть в темных глазах молодой женщины. Она то и дело закидывала ногу на ногу, приоткрывая загорелые коленки под полоской непорочно белого кружева. Малко сказал себе, что любовь для такого создания — более подходящее занятие, чем война.
Воспользовавшись паузой в общем разговоре, он наклонился к ней.
— Счастлив познакомиться с вами. Я часто читаю ваши статьи в «Вашингтон пост».
Его слова явно польстили Монике Перес.
— Благодарю вас. А кто вы такой?
— Зануда-социолог, — сказал Малко.
— А, да, вспомнила! А я — увлеченная своим делом журналистка. Но вы не похожи на зануду. Что вы делаете в Перу?
— Изучаю перуанцев, — ответил Малко. — Я уже написал несколько исследований по Латинской Америке. Меня интересуют революционные движения, зародившиеся в эпоху экономического кризиса.
— Тогда вы правильно сделали, что приехали сюда! — воскликнула молодая женщина звенящим от возбуждения голосом. — Хотите, пойдем со мной в «Пуэбло Ховен»? Там матери по утрам покупают питьевую воду на гроши, которые их малолетние дочери зарабатывают ночью, продавая себя прямо на улице...
Картинки из Золя... Увы, это было, вероятно, еще далеко не все, что можно рассказать о «Ховен Пуэбло»...
Фелипе Манчаи то появлялся в комнате, то снова выходил, уводя куда-то по одному своих гостей после таинственных перешептываний. Войдя в очередной раз, он вдруг наклонился к уху Малко:
— Идемте! Покажу вам кое-что.
Вот уж не вовремя! Скрепя сердце, Малко покинул очаровательную Монику и последовал за журналистом в маленький кабинет. С видом священника, совершающего таинство причастия, Фелипе Манчаи взял с этажерки блюдечко, наполненное белым блестящим порошком, и крошечную ложечку. Он зачерпнул немного порошка и протянул ложечку Малко.
— Попробуйте!
— Кокаин? — спокойно спросил Малко.
Фелипе Манчаи довольно хмыкнул.
— А вы думали, сахарная пудра? Нет, в кофе добавлять не советую. Ну, попробуйте же, чистый, превосходного качества!
— Где вы его берете?
Журналист загадочно улыбнулся.
— Под фасолевым кустом в заколдованном лесу в Тинго-Мария...
Он решительно поднес ложечку к левой ноздре и с наслаждением вдохнул.
Малко всегда считал, что алкоголики наркотиков не употребляют... Фелипе зачерпнул вторую ложечку; взгляд его оживился. Так вот зачем ему нужны были доллары! Он осторожно поставил блюдечко на место и сказал Малко:
— Напрасно отказываетесь, это вам не «бамбеада» какая-нибудь. Девяносто девять процентов чистого кокаина. После обеда нет ничего лучше. До еды не стоит — отбивает аппетит, — добавил он со знанием дела.
«Человек ЦРУ» был поистине великолепен. «Джи энд Би», писко, кокаин — странно, что он вообще еще держался на ногах. А между тем, его морщинистые щеки лишь слегка покраснели... Малко вышел в садик, где еще пили последние гости. Он опоздал — Моника Перес как раз уходила. Одарив Малко на прощание дружелюбной улыбкой, она исчезла.
Упустил!
Малко был вне себя. Придется все начинать сначала из-за пагубных пристрастий Фелипе Манчаи! На всякий случай он вышел вслед за Моникой. На улице было темно и пустынно, тропические деревья наполняли теплый воздух восхитительным ароматом.
Молодая женщина открыла дверцу помятого «фольксвагена». Оглушительный треск нарушил ночную тишину, и облако синеватого дыма окутало машину.
Глушитель «фольксвагена» был явно не в порядке, а может быть, и не только глушитель. Малко закашлялся. Машина дернулась, мотор несколько раз чихнул и заглох.
Моника отчаянно жала на газ, но безрезультатно. Наконец она вышла из машины, со злостью хлопнув дверцей, и принялась ходить вокруг, словно желая усилием воли стронуть ее с места. Малко подошел к ней.
— Тяжелый случай, — сказал он.
Молодая женщина развела руками с комическим отчаянием.
— Рано или поздно это должно было случиться! У меня нет десяти миллионов солей на новую машину. Ладно, поймаю такси, а завтра утром вызову механика.
— Я могу вас подвезти.
— Нет, нет, мне еще надо в аэропорт, передать пакет, а потом домой — это на другом конце города, за кольцевой дорогой. У черта на куличках!
— Вечеринка у Фелипе кончилась, — настаивал Малко. — Давайте я вас отвезу, по дороге поболтаем.
Моника Перес снова села в свой «фольксваген», исторгла из мотора последний судорожный вздох и, смирившись, открыла дверцу «тойоты» Малко.
— Мне так неудобно... Вы хоть знаете дорогу в аэропорт?
— Вы мне покажете.
* * *
Уже в шестой раз все тот же чумазый мальчишка стучал в стекло машины и, размахивая перед носом Малко своими щетками, умолял разрешить почистить его ботинки. Между тем, было около полуночи.
Малко оставил включенным кондиционер: в аэропорту стояла удушающая жара. Градусов на десять выше, чем в Сан-Исидро. В дверях аэровокзала появилась белоснежная фигурка Моники Перес. Она подбежала к машине и со вздохом облегчения опустилась на сиденье.
— Все в порядке. Удалось передать конверт одному пассажиру «Лан-Чиле».
— Почему такие сложности?
Она закурила и устало улыбнулась.
— Рейсы «Аэро-Перу» в Нью-Йорк отменены. Наш единственный ДС-10 слишком старый, производит много шума и не соответствует международным нормам. А денег на новый у Перу нет. Ну, ничего, скоро все изменится...
— Каким образом?
Малко выехал на авеню Элмер Фаусетт. Угрюмые дома смотрели пустыми окнами. В темноте не было видно даже линялых флагов, вывешенных к приезду папы.
— Народ сметет прогнившее правительство! — с жаром воскликнула Моника. — Это будет настоящая революция. Страну разлагают империалисты, олигархия, продажные генералы...
Веселенькая перспектива для генерала Пепе Сан-Мартина...
Когда они добрались до авеню Арекипа, Малко уже знал все о политических убеждениях Моники — немного анархистка, сочувствующая сендеровцам, настроенная против американцев, с небольшим гошистским уклоном. Разговорившись, молодая женщина не могла остановиться. Малко положил руку на ее круглое, крепкое колено.
— Я просто умираю от жажды. Как насчет писко? Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали побольше о «Сендеро Луминосо» — это тема моего будущего исследования.
Последняя фраза явно заинтересовала Монику Перес.
— Ладно, — решилась она, — я знаю неплохой бар рядом с вашим отелем, «Таверна». Там изумительные гитаристы. Только ненадолго.
Когда они вошли, в баре было не больше дюжины человек. Трое гитаристов выводили тягучую испанскую мелодию.
Музыканты приветствовали Монику улыбками, как старую знакомую. Малко заказал два писко. Они устроились за маленьким столиком рядом со стойкой. Приходилось кричать, чтобы расслышать друг друга — гитаристы надрывались вовсю.
— Есть ли возможность познакомиться с кем-нибудь из «Сендеро Луминосо»? — спросил Малко. — Я слышал, что они в глубоком подполье.
Моника одним глотком выпила половину своего писко. От возлияний и возбуждения глаза ее так разгорелись, что Малко стало не по себе.
— Они скрываются от врагов, — сказала она, — но поддерживают связь с теми, кому доверяют.
— Вы их знаете?
— Немного.
— А вам они доверяют?
— Я никогда их не предам! — с горячностью заявила Моника.
Гитаристы подошли к их столику, и молодая женщина принялась подпевать им. Это была грустная песня о черных бархатных глазах и большой Любви. Убаюканный монотонной мелодией и слащавыми словами Хулио Иглесиаса местного значения, Малко терпеливо ждал. Девушка за стойкой бара то и дело наполняла рюмку Моники, которой мало-помалу овладевало романтическое настроение.
* * *
Малко украдкой взглянул на светящийся циферблат «Сейко» — половина третьего ночи. Голова была тяжелой. Они сидели уже больше часа, перебор гитарных струн становился все жалобнее. Головка Моники склонилась к нему на плечо; она больше не курила, только слушала музыку с блаженной улыбкой на лице. О том, чтобы расспрашивать ее о «Сендеро Луминосо», не могло быть и речи. Он наклонился к ней как раз в тот миг, когда она повернула голову, и их губы соприкоснулись.
Вместо того, чтобы отстраниться, она приоткрыла свой пухлый рот и прильнула к Малко липким от писко поцелуем, зажмурившись с видом сытой кошечки. Гитаристы подбодрили обнимающуюся парочку высоким вибрирующим аккордом. Моника вдруг оживилась и, сцепив руки у него на затылке, впилась в его губы так крепко, что он едва не задохнулся. Тело ее стало мягким и податливым, сквозь тонкий девственно-белый батист блузки проступили острые соски. Юбка задралась до самых бедер, но молодая женщина, казалось, даже не замечала этого.
Трое музыкантов уже убирали свои гитары. Малко поднялся. Моника безропотно последовала за ним, слегка пошатываясь, глядя перед собой невидящим взглядом. Свежий воздух немного привел ее в себя. Томно прижавшись к Малко, она зевнула.
— Спать хочется...
Повиснув на нем, она добралась до «тойоты» и со вздохом рухнула на сиденье.
— Куда вас отвезти? — спросил Малко.
Ответом ему был истерический смешок.
— А черт его знает! Прямо... пересечь кольцевую дорогу, а потом... третий пово...
Моника икнула и уронила голову на плечо Малко. Больше ему ничего не удалось от нее добиться. Похоже, доставить ее домой будет непросто. К счастью, его отель был в двух шагах. Он решительно вышел из машины и выволок свою спутницу. Она открыла глаза и вздохнула, как Спящая Красавица:
— Приехали?..
Объяснять что-либо было бесполезно. Поддерживая ее за талию, Малко вошел в холл «Эль Кондадо». Портье с понимающей улыбкой вручил ему ключ. В лифте Моника вновь обрела вкус к жизни и, приникнув к его губам, продолжила прерванный в баре поцелуй, отрываясь на миг, чтобы пробормотать какие-то непристойности по-испански, из которых Малко понял лишь то, что она давно не занималась любовью. Властно прижимающееся к нему тело без слов говорило о том же. Девственно-белый, как для первого причастия, наряд придавал объятию особую пикантность. Увы, едва оказавшись в его номере, Моника рухнула на кровать, как мертвая — писко сделало свое дело.
Впрочем, Малко чувствовал себя не лучше. Чтобы приободриться, он достал из бара бутылку «Перье» и налил себе рюмку. Затем осторожно снял с Моники юбку и блузку, белый лифчик и крошечные кружевные трусики, обнажив великолепные изгибы бронзового тела. Моника даже не шевельнулась. Он тоже разделся и лег рядом с ней. Палец его пробежался по смуглой спине и круглым ягодицам, не вызвав никакого отклика. Разочарованный, он отвернулся и провалился в сон.
* * *
Проснулся он от ощущения сладостного ожога внизу живота. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что, во-первых, он пребывает в состоянии, какого устыдился бы и шимпанзе, а во-вторых, причиной тому — упругое бедро Моники, которым она, повернувшись во сне, прижалась к нему.
Она спала, лежа на животе, и, казалось, даже не чувствовала его напрягшейся плоти. Малко бросило в жар; он колебался перед выбором между холодным душем и поведением, недостойным порядочного мужчины. Движение молодой женщины едва не решило дело: Моника перекатилась набок, и его вожделение оказалось как раз между се ног.
Малко затаил дыхание. Стоило чуть-чуть податься вперед — и он овладеет ею. Однако последние остатки рыцарства удержали его. Он принялся поглаживать загорелую спину; Моника вздрогнула и, не просыпаясь, вновь перевернулась на живот.
Не подозревая о том, что возбудила его еще сильнее. Это был перст судьбы. Малко вспомнил, как она прижималась к нему всего несколько часов назад, и это развеяло последние сомнения. Рука его скользнула между ног, туда, где кожа была нежной, словно истертой множеством прикосновений. Когда он ощутил под пальцами теплую влагу, Моника снова вздрогнула; ноги ее слегка раздвинулись, тело выгнулось дугой. Рука Малко продолжала нежно ласкать самое чувствительное местечко.
Он ожидал, что она проснется — ничуть не бывало! Она лишь пробормотала что-то невнятное и слегка заколыхалась под его рукой, по-прежнему не открывая глаз.
Это было невыносимо! Малко весь горел. Он прервал ласку, встал на колени и осторожно раздвинул ноги Моники.
У нее вырвался глубокий вздох. Он взял ее двумя руками за бедра и приподнял, готовый войти в нее. Ощущение было восхитительное, и он помедлил несколько секунд.
Затем резким движением притянул молодую женщину к себе, одним мощным толчком овладел ею и вновь остановился, немного пристыженный, но исполненный блаженства. Моника, казалось, ничего не чувствовала; это уже начинало его бесить. Однако он, продолжая свое дело, медленно задвигался взад и вперед.
Моника наконец немного ожила: бедра ее заколыхались в такт его движениям все быстрее и быстрее. Она застонала, судорожно вцепившись пальцами в простыню, но глаз так и не открыла. Колени ее согнулись, ягодицы приподнялись ему навстречу. Тогда, обхватив ее бедра, Малко дал себе полную волю.
Моника отвечала на его пыл с томностью сомнамбулы, еще усиливая своей полной отрешенностью его желание.
Наконец, не в силах больше сдерживаться, он достиг пика наслаждения. Тело Моники затрепетало, прогнулось, прижавшись к нему, и Малко показалось, что она испытывает то же самое. Он не спешил уходить; она мало-помалу обмякла, уткнулась лицом в подушку и, не ощущая его в себе, снова уснула.
* * *
Малко взглянул на часы — было уже восемь. Любовные утехи давно закончились, а Моника Перес все еще спала. Он встал, взял телефон и направился в ванную.
Там он набрал номер приятельницы генерала Сан-Мартина. На этот раз трубку сняли, не сказав даже «алло».
— Лаура?
Молчание.
— Лаура, — повторил Малко, — я друг Пепе.
— Кто говорит? — негромко спросил женский голос по-испански.
— Меня зовут Малко, я друг Пепе. Мне нужно с вами увидеться.
После долгого молчания голос раздался снова.
— Когда?
— Чем скорее, тем лучше.
— Я сегодня работаю.
— После работы.
Пауза...
— Ладно. В Римаке, на углу улицы Рикардо Бертуса, под часами. В шесть вечера.
Голос был низкий, хрипловатый, полный недоверия. Малко положил трубку, вернулся в комнату и застыл на пороге. Лампа на тумбочке у кровати была зажжена. Моника Перес сидела в постели, прикрыв простыней обнаженную грудь, и смотрела на него испепеляющим взглядом.
— Подонок! — выкрикнула она. — Мразь!
Рука ее метнулась к валявшейся возле кровати сумочке, и Малко увидел дуло огромного черного пистолета.
— Скотина! Я размозжу тебе башку!
Глаза ее остекленели, рот искривился, палец дрожал на спусковом крючке.
Сейчас выстрелит...