Сквозь тонкую ткань куртки Малко нащупал лежавший во внутреннем кармане конверт. Он не захотел рисковать, оставляя в отеле отпечатки пальцев Клауса Хейнкеля. Вчерашнее нападение доказывало, что далеко не всем нравится его пребывание в Боливии. На этот раз его миниатюрный пистолет был засунут за ремень на правом бедре, и курок был взведен. Он посмотрел на часы. Половина второго. Педро Искиердо задерживался.

Жирный и смрадный чад наполнял зал ресторана «Дайкири», поднимаясь от стоящих на каждом столике жаровень, предназначенных для приготовления неизменной «аппарийады», боливийского кушанья из мяса, зажаренного вместе с сосисками, почками и другими малоаппетитными вещами. Но это нисколько не мешало многочисленным посетителям. Среди них было много немцев. Несмотря на свое безвкусное оформление и отсутствие комфорта, этот ресторанчик в центре Прадо успешно конкурировал с «Немецким клубом». Хозяин постарался украсить интерьер зелеными решетками, в баре были сооружены пирамиды из фруктов и фонтан, но все тонуло в густом чаду. У входа сидела компания старых краснолицых немцев, они с подозрением осматривали всех входящих. Не в меру накрашенные девицы за соседним столиком дерзко, в упор, разглядывали Малко с самого его появления, о чем-то оживленно переговариваясь.

Видно, светловолосые «гринго» здесь пользовались успехом.

Казалось странным, что сеньор Искиердо заставляет себя ждать. Лукресия отдыхала после вчерашней драки. Малко звонил в американское посольство, но застать Джека Кэмбелла не смог. Тогда он от своего имени отправил телеграмму «фирме», извещая, что его пребывание в Боливии затягивается.

Без каких-либо подробностей.

Крошечная фигурка Педро Искиердо возникла внезапно. Он подошел к столику Малко и сел напротив.

– Я еще ничего не узнал, – сразу же объявил он. – Завтра.

– Зачем вы именно здесь назначили мне встречу? – опросил Малко. – Отвратительное место.

Боливиец болезненно улыбнулся.

– Здесь он встречался с Моникой, – ответил он. – Я их застал однажды, они держались за руки. Его контора была напротив, в доме 1616.

Обернувшись, Малко разглядел сквозь грязные стекла одно из редких на улице 16 июля, или вернее на Прадо, современных зданий, на 11-м этаже которого располагался панорамный ресторан с видом на город.

Педро Искиердо прошептал:

– Завтра отыщите меня в мотеле «Турист», улица Пресбитеро Медина. Я буду знать, где он.

Он встал и исчез так же внезапно, как и появился. Малко проглотил отвратительный кофе и попросил счет. По Прадо плотными рядами двигались маршрутные такси. Внезапно его осенило. Он остановил «Шевроле», которое по возрасту явно было его ровесником:

– Маэстро, на немецкое кладбище.

Он хотел своими глазами взглянуть на могилу Клауса Хейнкеля.

~~

– Ах, как жаль, когда умирают такие молодые, – вздохнул старик сторож. – И у него было столько друзей.

Да уж, друзей у Клауса Хейнкеля было немало. Его могила была буквально завалена венками. Она находилась в дальнем конце маленького немецкого кладбища, расположившегося на холмах Копакабаны, и пока представляла собой лишь горку свежевырытой земли, у которой высился мраморный крест с краткой надписью:

КЛАУС МЮЛЛЕР – 25 октября 1913 – 11 марта 1972

Малко повернулся к старому баварцу, сторожившему кладбище. Это был беззубый старикашка, проживший в Боливии уже 46 лет и почти позабывший свой родной язык. Что-то плаксиво бормоча, он открыл запертую на замок ограду, как только Малко заговорил с ним по-немецки.

– Вы знали его?

Старик замотал головой.

– Нет, нет. Я никого не знаю... Ведь они все молодые...

– Вы видели гроб?

Ему пришлось два раза повторить свой вопрос, пока сторож, наконец, не залился старческим смехом.

– Конечно, конечно, я ведь не пил «чичи». Красивый такой гроб, с серебряными ручками. Мне бы хотелось лежать в таком, когда придет мой черед...

Малко направился к выходу. Похоже, Клаус Хейнкель закончил свое существование и лежит здесь, среди трех сотен других немцев, умерших в Боливии...

В конце аллеи его нагнал старик, державший в руке пучок каких-то растений.

– Не желаете купить немного ревеня? Очень полезно для желудка... Десять песо. Я его выращиваю между могилами, отличная земля.

Малко от трупоядного ревеня вежливо отказался. Выходя с кладбища, он увидел строгий памятник из серого камня, над которым высился железный крест с выгравированной надписью по-немецки: «Нашим соотечественникам, погибшим в 1939 – 45 годах».

Довольно неожиданная надпись для кладбища, расположенного на краю земли.

* * *

Маленький продавец газет совал Малко под нос «Ультима Ора» с такой настойчивостью, что тот сдался.

Он сидел на террасе «Копакабаны» – единственного уличного кафе на весь Ла-Пас – и, в ожидании Лукресии, потягивал из огромной кружки пиво, отбиваясь от малолетних чистильщиков обуви, клявшихся за один песо сделать его ботинки совершенно новыми, и от босоногих нищенок-индианок.

От нечего делать он развернул газету. Большая часть статей была посвящена самодовольным речам членов нового правительства и дифирамбам в его адрес некоторых подпевал.

Но на первой полосе одно имя сразу же бросилось ему в глаза: Эстебан Баррига.

Он быстро пробежал глазами статью. Журналист Эстебан Баррига был найден ночью повесившимся на оконной задвижке в своем кабинете.

Друзья заявили, что в последнее время он находился в подавленном состоянии. Да, если вспомнить конуру, в которой он работал, было от чего. Но ведь не до такой же степени, чтобы вешаться. Да еще несколько часов спустя после визита Малко.

Он уже собирался сложить газету, когда услышал нежный голос Лукресии:

– Я тебе нравлюсь?

Он поднял голову: молодая боливийка была одета в черное, от шляпы до сапожек, включая длинную юбку с очень большим разрезом спереди. Не хватало только шпор и лошади. Увидев выражение его лица, она сразу помрачнела.

– Что случилось?

Он молча протянул ей газету.

Она побледнела.

– Его убили?

Именно так и считал Малко. Он вспомнил, как маленький журналист, позеленев от ужаса, хватался за его рукав. Малко никому ничего не сказал, и все-таки Эстебан Баррига был мертв. Кто-то с трогательной заботливостью оберегал последний сон Клауса Хейнкеля.

Если он действительно спал последним сном.

* * *

Было странно здесь, посреди Анд, оказаться в баварской таверне. Малко в задумчивости остановился перед большой вывеской ресторана «Лес Эскудос», которая гласила: «Прозит» («Ваше здоровье»). Огромный подвальный зал выглядел особенно зловеще из-за уходящего ввысь потолка, желтоватых стен, испещренных надписями на немецком и испанском языках, массивных, неудобных столов и стульев, светильников из кованого железа. Здесь можно было попробовать лучшие в Ла-Пасе немецкие колбасы или мясо «по-аргентински», которое подавали официантки в черных колготках и мини-юбочках.

В этот вечер в зале «Лес Эскудос» было почти пусто. Только в углу два хиппи в пончо ели руками сосиски.

И тем не менее, это был один из самых модных ресторанов в Ла-Пасе. Находился он в верхней части Прадо, напротив Комиболя, и говорили здесь в основном по-немецки. После той встречи в «Копакабане» Малко и Лукресия больше не заговаривали о смерти Эстебана Барриги. Но эта очередная загадка постоянно занимала мысли Малко. Лукресии с ним решительно не везло. Вот и в этот вечер она опять постаралась выглядеть как можно красивее.

Наряд для жертвы.

Увы, то, о чем Малко собирался ее просить, имело лишь самое отдаленное отношение к «буре страстей».

– Лукресия...

Она взглянула на него, глаза ее заранее светились радостной готовностью на все. Выглядела она потрясающе: подведенные черным огромные глаза, полуоткрытые губы, распущенные по плечам волосы. Малко подумал, что господь его накажет когда-нибудь за то, что он упускает такие возможности.

– О чем ты думаешь? – спросила она.

У нее самой этого можно было не спрашивать.

– Мне нужна твоя помощь.

В громадных черных глазах мелькнула тень разочарования, лицо словно застыло.

– Что ты хочешь?

– Пойти на немецкое кладбище. Этой ночью.

Она вздрогнула.

– На кладбище? Зачем?

Взгляд золотистых глаз Малко был устремлен куда-то вдаль.

– Я хочу своими глазами увидеть труп Клауса Хейнкеля.

Прежде чем ответить, юная боливийка глубоко затянулась своей сигаретой.

– Понимаю. Но мне нужно найти надежных людей. Помочь может только Хосефа.

– Пойдем к ней, – предложил Малко.

Лукресия покачала головой.

– Нет. Я пойду одна, а ты будешь ждать у меня дома. Порывшись в сумочке, она протянула ему ключ.

– Дом 4365. На втором этаже. На двери есть фамилия. Ты ни с кем не встретишься, отец уехал на выходные дни в Кочабамбу. Я приду туда.

Малко взял ключ. Все-таки Лукресия – необыкновенная девушка. Прежде чем подняться из-за стола, он спросил:

– Почему ты это делаешь? Ты со мной едва знакома.

Она игриво улыбнулась:

– А ты догадайся!

* * *

Услышав, как повернулся ключ в замочной скважине, Малко вздрогнул. Но это была Лукресия, у которой, должно быть, был второй ключ. Он предавался мечтаниям, слушая пластинку с записью игры на индейской флейте, «кене». В доме царила тишина. Мебели в той комнате, где он сидел, было немного: очень широкий диван, низкие столики, радиола. Низкий потолок.

– Все в порядке, – сказала Лукресия. – Через три часа встречаемся с ними на кладбище.

Малко не стал уточнять, кто были эти «они». Лукресия положила сумочку и пристально смотрела на него. Он снова увидел в ее глазах то же выражение, что и в ресторане, – взгляд напряженный, и в то же время словно пустой. Он внимательно рассматривал ее. Нос у нее был немного длинноват, но это даже придавало ей индивидуальности. Рот резко очерчен, четкий рисунок губ. Она, Должно быть, никогда не пользовалась губной помадой.

Кожа лица была светлой, а глаза очень темными.

Взгляд Малко спустился ниже, задержавшись на бедрах и ногах. Бедра Лукресии были в его вкусе, широкие, образующие талию, как у гитары.

– О чем ты думаешь?

Голос у нее был грудной, резковатый.

– Ты красивая, – тихо сказал Малко.

– Ненавижу лицемеров, – медленно проговорила Лукресия. – Ты лжешь. Просто ты хочешь...

Малко улыбнулся:

– Что хочу?

Поднявшись, он подошел к ней и обнял.

Губы ее, сначала холодные, постепенно становились все горячее, словно расцветая. Лукресия обвила рукой его голову, чтобы целовать покрепче. Их зубы столкнулись.

Не прерывая поцелуя и обняв Лукресию за талию, Малко увлек ее к дивану. Они медленно, боком, опустились на него. Прикосновение молодого женского тела разожгло Малко. Он чувствовал, как в нем поднимается желание, мощное и неукротимое. В мыслях он уже представлял, как овладевает ею. Лукресия угадала его мысли, высвободила одну руку и положила ее на Малко, словно желая проверить его реакцию.

Затем, прервав поцелуй, она взяла его двумя руками за голову и необычайно серьезно посмотрела ему в глаза.

– Я обидела тебя, – тихо сказала она. – Прости. Я тоже хочу любить тебя. Но я испытываю такое отвращение ко всем этим «мачо», которые обращаются с женщинами как с животными, даже не спрашивая, чего они хотят.

– Ты не любишь мужчин своей страны?

Она презрительно улыбнулась.

– Как только они кончают свои ласки, тут же бегут к приятелям рассказывать, какова ты в постели. Меня тошнит от этого!

Она сняла туфли и с насмешкой глянула на Малко.

– Ты никогда не занимался любовью с «чулой»?

Малко не знал, что отвечать... Он слышал, что «чулы» никогда не раздеваются.

– Что ты имеешь в виду?

– Увидишь.

Встав с дивана, она стянула с себя всю одежду, оставшись в трусиках и черном лифчике. Кожа ее была очень белой, ноги и руки покрыты темным пушком. Затем она вернулась к дивану. Медленно, в ритме звуков индейской флейты, раздела Малко.

Он расстегнул ей лифчик. Она вздрогнула, потом легла вытянувшись в струнку и плотно сжав ноги. У нее был очень красивый, слегка выпуклый живот, груди были хоть и маленькие, но круглые и твердые. Малко положил руки ей на бедро, и она тотчас прильнула к нему в страстном поцелуе.

Одно грубое желание овладело им: немедленно овладеть ею. Но какое-то смутное беспокойство портило все удовольствие. Он уже задыхался из-за нехватки кислорода. Удастся ли ему справиться с этой страстной кобылицей?

В тот самый момент, когда он хотел овладеть ею, Лукресия, сжав ноги, остановила его.

– Подожди. Не сразу.

А ведь он чувствовал, как под его животом вздрагивает ее живот. Но она высвободилась и, протянув руку, схватила какую-то продолговатую серебряную коробочку. Открыла ее, взяла щепотку какого-то порошка и поднесла к носу.

Резко вдохнув его, она снова улеглась.

– Хочешь попробовать? – спросила она.

– А что это?

Она засмеялась:

– Это «пичиката»! Попробуй.

Она протянула ему серебряную коробочку. Увидев белый и блестящий порошок, Малко тут же все понял.

– Но ведь это кокаин!

– Мне больше нравится называть это «пичиката». Знаешь, это очень приятная штука. Словно ты уплываешь куда-то далеко-далеко, и тебя наполняет теплота.

– И часто ты принимаешь это? – с ужасом спросил Малко.

– Все время, – просто ответила Лукресия. – Здесь все так делают. Ты знаешь, что в Боливии производится 90% всего кокаина? Все индейцы Альтиплано жуют листья коки с утра до вечера.

– И это не преследуется законом?

Молодая боливийка с горечью рассмеялась.

– Наш песо, это, наверное, единственная валюта в мире, которая обеспечивается торговлей кокаином. Наши правители набили им свои закрома, и когда им нужны деньги, продают кокаин.

– Кому?

– Американской мафии. Но конкуренции они не выносят. Ты не читал газету. Позавчера в отеле «Сукре» арестовали двух американцев, у которых нашли 212 тысяч долларов. Они приехали покупать «пичикату»...

Удивительная страна.

Лукресия закрыла глаза и, взяв Малко за руку, без всякого перехода, приказала:

– Ласкай меня.

Она всем телом потянулась к нему, и он почувствовал, как ее рука властно ласкает его. В течение нескольких минут в комнате было слышно лишь прерывистое дыхание Лукресии.

Вдруг она спросила каким-то отсутствующим голосом:

– Ты когда-нибудь видел, как спариваются ламы?

Малко должен был признаться, что не видел. В Австрии ламы встречаются редко.

– Это очень красиво, – мечтательно сказала она. – Они так прямо держат уши, и так высоко подпрыгивают.

Тут Малко почувствовал, как ее рука резко, почти с мужской грубостью, сорвала последнюю одежду, которая на нем еще оставалась. Повернувшись к нему, она смотрела на него блуждающим взглядом.

– Сейчас, – сказала она. – Сейчас...

Он был в таком состоянии, что только и ждал этого приказа и уже заранее трепетал от страсти. Когда он овладел ею, она судорожно обняла его, затем руки ее опустились, и она больше ничего не делала, чтобы ему помочь, безвольно лежа под ним.

Малко пьянило это безвольное и обжигающее тело, страсть его разгорелась. Диван под ними трещал и стонал.

Вдруг Лукресия как будто ожила. Она что-то забормотала по-английски и по-испански, подбадривая его:

– Быстрее, еще быстрее.

Это становилось похоже на Олимпийские игры! Из-за предательской нехватки кислорода Малко чувствовал, что долго выдержать такой ритм он не сможет. Легкие его были словно обожжены, а тело налилось свинцовой тяжестью. Он заметно снизил темп своей скачки.

И тут же почувствовал, что Лукресия расслабилась. Она все еще прижималась к нему, но уже по-другому... Смущенный и задыхающийся, он решил снова пойти на штурм, даже если ему придется в результате выплюнуть свои легкие. Но Лукресия оттолкнула его и выскользнула из его объятий. Он, как дурак, остался лежать, один на один со своим неудовлетворенным желанием. Воспользовавшись передышкой, он откинулся на спину, чтобы восстановить дыхание.

Стоя в постели на четвереньках, Лукресия рылась ящике низкого столика. Что-то разыскав там, она погасила лампу и снова легла рядом с Малко.

Темнота его удивила. Лукресия явно не отличалась особенной стыдливостью. Внезапно он почувствовал на своих ногах прикосновение ее волос, а затем ощутил боль от укуса, тотчас же ею нежно смягченную. Она ласкала его таким образом в течение нескольких минут, медленно и страстно...

Прошло довольно много времени, прежде чем Лукресия снова зажгла лампу. Под глазами у нее легли тени, губы распухли, она казалась спокойной и расслабленной.

Разглядывая длинные ноги Лукресии, Малко с сожалением подумал, что зря она не уничтожала на них волосы...

Она проследила за направлением его взгляда и спросила:

– Тебе кажется, что я слишком волосатая?

– Почему ты от них не избавишься?

Она засмеялась.

– Да ты что! Здесь только у женщин «чула» нет волос. И если тебе повезло, и у тебя они есть, надо их сохранять, чтобы показать, что в тебе есть испанская кровь!

Как только не проявляется расизм...

Восхитительная и бесстыдная, с растрепавшимися волосами, Лукресия глянула на часы:

– Пора идти на кладбище.