9 мая, улица Ангелов, Париж.

Ничего другого он и не ожидал. Когда они подъехали на лимузине с затемненными стеклами, их уже ждала группа журналистов. Прежде чем выйти, Жан-Батист Ларош достал из потайного кармана пиджака кожаный футляр и открыл его. Там лежала, аккуратно свернутая, одна-единственная записка. В ней было всего несколько строк на латинском языке. Эти слова ему напророчил пастух, находящийся в бреду.

Ларош довольно улыбнулся. Значит, не зря он все-таки так пристально наблюдал за странным происшествием в Лангедоке. О несчастном случае с пастухом была лишь одна заметка в местной газетенке, но Ларош не оставил ее без внимания. Он поехал к нему в больницу и был прав. Каким-то образом тот парень нашел доступ к высшим знаниям. И, как Франция однажды последовала за Жанной д'Арк, так и теперь эта страна пойдет за новым королем.

Когда же он наконец вышел из автомобиля и расправил плечи, то, к своему удивлению, не встретил шквала вспышек. Вместо этого его закидали вопросами. Конечно, в его намерения не входил ответ ни на один из них, но он наслаждался ситуацией и делал все возможное, чтобы привлечь внимание репортеров к своей особе.

— Чем вызвана эта встреча?

— Вы хотите вести переговоры о коалиции?

— Каково ваше личное мнение о президенте Мишо?

Ларош остался у машины и окинул присутствующих веселым взглядом. Потом он набрал полную грудь воздуха и принял такую позу, словно хотел произнести целую речь перед собравшимися. Он выдержал паузу и дождался, пока в воздухе повисла заветная тишина.

— Благодарю вас за вопросы. Мой пресс-секретарь с удовольствием ответит на них. Прошу меня простить.

Он смешатся с толпой людей, готовых разорвать в клочья его помощника. В воздух летели колкие замечания, но Жан-Батист проигнорирован их и спокойно вошел в просторный холл здания. А свору негодующих журналистов сдерживали два охранника при входе.

— Вы уверены, что моя помощь вам больше не нужна? — спросил секретарь.

— Да, большое спасибо. Не думаю, что разговор затянется больше, чем на час. Но если это все-таки произойдет, то можете спокойно подняться наверх и освободить меня.

Они пошли в зал ожиданий, и уже спустя несколько минут Жана-Батиста пропустили через металлоискатель. Его проводили на шестой этаж, в приемную президента.

— Еще минутку, — сказала секретарь, — пожалуйста, присаживайтесь. Хотите чего-нибудь выпить?

Ларош посмотрел по сторонам и сел в кожаное кресло.

— Да, — ответил он, — бокал шампанского, пожалуйста.

Дама посмотрела на него широко распахнутыми глазами, но быстро взяла себя в руки. Она позвонила по телефону и приступила к своей работе.

Жан-Батист и сам не понимал, какой бес попутал его в тот момент. Честно говоря, шампанского он совсем не хотел, но внезапно почувствовал потребность как-то подчеркнуть свое приподнятое настроение. Он даже не мог понять, почему чувствовал себя так хорошо. С повесткой дня его не ознакомили, но он догадывался, о чем хотел поговорить с ним президент Мишо. Интересно, почему этот человек позволил обнажить свое слабое место?

В приемную вошла девушка с бокалом шампанского на подносе. Ларош пригубил немного и отставил бокал в сторону. То, что Мишо заставлял его ждать, ему совсем не правилось, но, с другой стороны, он хорошо понимал, что у президента в последнее время очень много дел. Эта мысль развеселила его, и он язвительно улыбнулся.

В конце концов дверь открылась, и в приемную вошел Мишо. Уверенной походкой он подошел к Ларошу и протянул ему руку.

— Рад, что вы смогли прийти, пожалуйста, проходите.

Президент проводил своего противника в офис, закрыл за собой дверь и сел за письменный стол.

— Надеюсь, пресса была не слишком назойливой? — спросил президент, указав в сторону окна. — Мы очень старались держать эту встречу в тайне. Но вы знаете, как все происходит…

— Нет проблем, месье Мишо, — он намеренно избегал общепринятого обращения, — вы уже что-то обнародовали, и я должен знать об этом?

— Как, например, причину этой встречи?

— Ну, например.

— Нет.

— Хорошо.

На минуту в воздухе повисла тишина. Ларош всматривался в лицо президента. Сегодня он выглядел старым. Мишо был очень важным человеком в стране, обладающим многими полномочиями. Но сейчас в его глазах явно читалось осознание того, что его позиция целиком и полностью зависела от связей. Постепенно земля начала уходить у него из-под ног, спасительные стены отъезжали на второй план, а руки поддержки куда-то исчезли. Сейчас Мишо находился в свободном полете и отдавал себе в этом отчет. Единственное, чего он не мог понять, — почему. И вот он вызвал к себе своего противника. Вероятно, он несколько дней пытался оценить, станет ли этот человек, которого он никогда не воспринимал всерьез, его последней надеждой или заклятым врагом.

— Почему я пригласил вас сегодня сюда… — начал президент.

Он приступает сразу к делу, внимание! Такого Ларош не ожидал.

— Это очень личный вопрос. Признаюсь, этот разговор неприятен мне. Могу ли я положиться на вас в том, что вы сохраните его в тайне?

— Вы уже упомянули о том, что это секретная встреча, в своем приглашении, — ответил Ларош, — с другой стороны, мы находимся на вашей территории. Насколько секретной она может быть в данном случае?

— Уверяю вас, этот кабинет не прослушивается, и здесь нет скрытых камер.

— Хорошо… — Ларош все еще колебался. К чему клонит Мишо?

— Могу ли я откровенно говорить с вами?

— Задайте сначала свой вопрос.

— Вы правы, вы уж сами решите, отвечать вам на него или нет.

Президент отклонился на спинку кресла, открыл ящик стола, достал оттуда пачку сигарет и прикурил одну. Затем протянул пачку своему оппоненту, но тот отказался. Видимое самодовольство, с которым президент курил, совершенно не понравилось молодому политику, но это могло быть всего лишь доказательством его собственной нервозности.

— Знаете, — начал наконец Мишо, — мы же знаем друг друга очень хорошо как политик политика. Но, несмотря на то что мы так давно работаем с вами в одной области, о личной жизни друг друга мы знаем не больше, чем из предвыборных рекламных роликов, правда? Ну, хорошо, у меня есть еще пара секретных папок про вас, которых нет, скажем, у журналистов. Думаю, у вас тоже собран кое-какой материал на меня. Короче: я не знаю о вас даже половину того, что хотел бы.

— Так каков же вопрос?

— Я спрашивал себя, и это совершенно серьезно, какие цели вы преследуете вместе со своей партией? Не поймите меня неправильно: я не имею в виду общественные кампании, о которых и так знают все. У вас есть личная позиция, и вы ратуете за патриотическое самосознание Франции, — он сделал неопределенный жест рукой, — все это очень интересно, особенно как предвыборная программа. В определенном смысле это даже выгодно для моей политики. Но меня в большей степени интересуют ваши мотивы. Что вы в действительности подразумеваете под вашей позицией и каковы ваши личные цели?

Ларош медлил с ответом. Мишо было не так-то просто раскусить. Что-что, а глупым его назвать никак нельзя. Именно поэтому он так преуспевал в делах. Неужели он действительно хочет знать то, о чем спрашивает?

— Чего вы ждете от меня? — спросил Жан-Батист. — Чтобы я раскрыл свои карты?

Президент поднял вверх обе руки.

— Ни в коем случае. Но смотрите: я знаю, к чему вы стремитесь, и я наблюдаю за вашим стремительным успехом. Как я уже сказал, я знаю вас слишком плохо, но, тем не менее, осмелюсь предположить, что вы преследуете не только политические цели. У меня такое чувство, что вами движет что-то еще, что-то, выходящее за рамки интересов вашей партии. Именно это я и хочу понять.

— Почему вы решили, что сможете понять это?

— Значит, я все-таки был прав?

— Я пока не ответил вам положительно, я просто не возразил.

— Да ладно вам, расскажите, что вами движет?

— При всем моем уважении, месье Мишо, если вы уж так настойчиво просите меня быть честным, то позвольте и мне поинтересоваться, для чего этот допрос. Вы что, хотите узнать подробности моей жизни? Следуете совету наших предков и стремитесь узнать своего врага намного лучше, чем друга? Или вы просто хотите объединиться со своим оппонентом, раз уж победить его не в силах?

— Почему вы все время так воинственно настроены? Мы же сейчас не на поле боя.

— Нет? Разве?

— Я вас умоляю, месье Ларош! — президент улыбнулся. — Там, за пределами этих стен, мы можем вести себя как настоящие бойцовые петухи, но, несмотря на это, мы же можем уважать друг друга чисто по-человечески.

— И если я назову вам свои политические мотивы, это поможет вам уважать меня больше?

— Нет, не политические, а чисто человеческие. Посмотрите на меня. Я родом из богатой семьи. Долгие годы жил за границей и знаком с культурой других народов. И каждый раз, когда мне приходилось покидать их, я всегда горько жалел об этом. Целый мир был больше и интереснее для меня, чем Франция. Уже тогда мысль об объединенной Европе стала для меня священной мечтой. Растворить границы между странами и культурами, работать сообща, учиться друг у друга. Моя политическая работа отчасти основывается на моих личных стремлениях и желаниях. Но даже если за годы моей работы Европа объединится не до конца, начатые мной процессы будут идти дальше в этом направлении. И, может быть, в этом свете многое станет более понятным. Пусть человек не согласен с моей работой в сфере политики, зато, я считаю, меня можно уважать как человека, имеющего перед глазами четкую цель и идущего более или менее успешно к своей мечте.

Жан-Батист Ларош ничего не ответил.

— Ваша партия, — продолжил Мишо, — представляет собой угрозу объединению Европы. Не могу сказать, что ваши действия являются реакционными, но такое ощущение, что вы смотрите назад. Почему?

— Это вы хорошо сказали — «смотрите назад»… — Несколько секунд Ларош глядел в потолок. — Значит, вас интересует, что мною движет…

Он внезапно подскочил и оперся обеими руками о письменный стол президента.

— Хорошо. Давайте я расскажу вам о моей Франции. И пусть при этом я буду казаться вам смотрящим назад. — Он начал ходить по комнате. — Вы, мой дорогой месье Мишо, хотите объединить Европу, хотите получить власть над ней, противопоставить себя остальному миру. «В единстве наша сила» — вот ваш девиз. Но вы не понимаете при этом, что таким образом наступаете на самую больную мозоль нашего времени. Скажите: почему снова и снова возникают стычки на Балканах, в бывшем Советском Союзе или на Ближнем Востоке? Нет, не потому, что люди хотят единства, а наоборот, потому что они боятся потерять свою национальную самостоятельность.

Президент Мишо облокотился на спинку кресла, сложил руки замком и оперся о них подбородком. Пока Ларош расхаживал по комнате и говорил, сильно жестикулируя, он внимательно слушал.

— Посмотрите на сегодняшнюю Францию: безработица, проблема мигрантов, мы отстаем в техническом развитии, на мировом рынке мы уже не имеем никакого веса. И если вдруг мы выступаем «против» чего-либо, то нас игнорируют. С политической точки зрения даже Швейцария и та вызывает большее уважение.

Президент хотел было что-то возразить, но Ларош поднял руку:

— Знаю, что преувеличиваю. Но теперь вы взгляните назад. Что сделали с нами паписты? Они положили нас на обе лопатки. Еще хорошо, что американцы помогли нам в Нормандии, не так ли? Да и раньше бывало точно так же. Вспомните первую мировую или Столетнюю войну. Десять тысяч погибших — и это только в одной битве при Азинкуре. А в те годы еще и речи не было об оружии массового поражения. Тогда англичане пролили нашу кровь! Целое поколение аристократии и рыцарей было уничтожено в один день. Что стало с гордой, величественной Францией? Что стало с империей Карла Великого? Что стало с наследниками Меровингов? Какую силу имела империя франков тогда! После падения Рима мы были политическим и духовным центром всего Старого Света на протяжении сотен лет. А теперь я подошел к моей мечте. Вы правы. Меня интересует нечто большее, нежели работа в области национального самосознания Франции. Я не хочу бросить свою страну в огромный плавильный котел общих взглядов и превратить ее в бесформенную, бессмысленную кашу. Мне хочется напомнить Франции о ее корнях и добиться того, чтобы она заняла свое место, дарованное ей Богом.

Жан-Батист вошел в раж. Сейчас он производил впечатление миссионера — догматичного и радикального. Но то, что он обладал харизмой, не стал бы оспаривать никто. Он мог убеждать людей при помощи совершенно особенного воодушевления — честного и идущего от сердца.

— Вот что люди чувствуют в этой стране! Однажды мы были избранным народом. И дело совсем не в безработице. Дело в попранном величии, в утрате Божьей милости.

— Утрата Божьей милости? Я и не подозревал, что вы настолько верующий человек, месье Ларош.

— Вы не понимаете всей серьезности ситуации, месье Мишо. Один тот факт, что миллионы французов чувствуют эту утрату, делает совершенно неважным то, верующий я или нет. Но я действительно верующий. И даже намного сильнее, чем вы это можете себе представить.

— Значит ли это, что ваша партия является лидером в кампании по возвращению веры?

— Вы спрашивали меня о моем личном интересе. И я усомнился в том, сможете ли вы это понять. Но раз уж мы зашли так далеко, то да, черт возьми, вы правы. Идея в том, чтобы дать Франции мессию, если хотите. Настоящего наследника королевской крови, который сможет вернуть стране Божью милость и возродить ее право на господство.

Президент медленно выдохнул. Разговор принял неожиданный оборот. Жан-Батист Ларош был слишком умен, и Мишо никак не мог представить себе его религиозным фанатиком, которого к тому же поддерживают промышленники. Пусть даже промышленники — его родственники. Но именно поэтому трудно предположить, что только его безумные проповеди о милости Божьей привели к такому успеху. Его явно поддерживал кто-то еще, соглашался с ним и даже превратил его в верующего человека.

— И этот мессия, — нерешительно начал президент, — это вы?

— Да, — Жан-Батист встал прямо напротив президента, его триумфальное настроение вернулось, — да, я и есть тот мессия. И те, кто поддерживает меня, хорошо об этом знают. И вы ничего не сможете с этим поделать. Но если вы убьете меня, то будете жестоко за это наказаны. Потому что я истинный наследник королевской крови!

9 мая, лес в Сен-Пьер-дю-Буа.

Фернанд Левазье припарковал автомобиль на обочине насыпной дороги, которая сразу же за хижиной лесничего уходила в гору. Отсюда пешком приблизительно за полчаса можно было добраться до другого конца забора, который исследователи воздвигли вокруг горы. Лесничий не знал точно, где мог находиться этот забор, если с этой стороны горы он вообще был. Эту сторону горы он знал очень хорошо. Здесь была отвесная скала, что делало возведение ограждения совершенно ненужным. Зато на утес можно было взобраться, а следовательно, пробраться на огороженную территорию и разгадать загадку ученых. Именно на это и рассчитывал лесничий.

Левазье надел темно-зеленый камуфляж, чтобы двигаться по лесу незамеченным. Через плечо он повесил ружье, чтобы в случае чего выдать себя за наивного охотника. Ему трудно было оценить то, что затеяли исследователи, но лагерь рейнджеров и задействованное в этом проекте количество людей он отчетливо видел. Кроме того, лесничий полагал, что исследователи предупредили рейнджеров о возможных попытках проникновения на территорию. А следовательно, солдаты могли усилить охрану ограждения. Так что привлекать лишнее внимание ему было ни к чему.

Если вначале идти по лесу было довольно легко, то спустя некоторое время восхождение стало даваться все труднее. Деревья росли уже не так близко друг к другу, и путь был усыпан крупными камнями. Подлесок становился непроходимым и вместе с обломками горной породы образовывал естественные баррикады. А склон становился все круче. В конце концов Левазье добрался до утеса, но это заняло больше времени, чем он ожидал. Как и предполагалось, ни о каком заборе не было и речи. Честно говоря, тут он был совсем не нужен. Именно в этом месте стена производила впечатление совершенно неприступной — по крайней мере, без подходящей экипировки.

Лесничий повернул направо и пошел вдоль утеса. В лесу ему все время приходилось брать влево, поэтому сейчас он оказался не там, где нужно. Он искал расщелину, которую хорошо знал.

Фернанд превосходно ориентировался в этой местности, у подножия горы Архивариуса. Пару лет назад он посвятил несколько недель изучению горы. В этой части Лангедока не было ни одной горы, на которую нельзя было взобраться. Для этого, как правило, не требовалось особых усилий, и даже начинающий путешественник в средней физической форме не испугался бы подъема. А еще можно перебраться с одной вершины на другую по хребту. И только гора Архивариуса была исключением из правила. Она стояла отдельно, и поэтому взобраться на нее можно было только снизу. Фернанд Левазье не был ни скалолазом, ни спортсменом, так что ему пришлось потратить много времени, чтобы найти другой путь на гору. С противоположной стороны лес рос почти до вершины. Но даже там дорога заканчивалась отвесной скалой. После того как он нашел заветный путь, у Фернанда появилась цель покорить вершину горы Архивариуса. Но до сих пор он так и не смог этого сделать. Особенно после того, как Фавель стал мэром и начались постоянные разногласия между экологами и строителями.

Идти пришлось недолго; вскоре его взору предстала та самая расщелина. Вообще-то, это была не просто расщелина, но понять это можно было, только побывав внутри. Через пару метров щель увеличивалась в размерах, и уже можно было идти совершенно свободно. Вероятно, несколько столетий назад, или даже еще раньше, именно в этом месте гора раскололась пополам. А может, она раздвигалась на протяжении всего этого времени. Тонны горной породы лежали на дне расщелины, а по бокам росли кустарники. Фернанд Левазье еще ни разу не поднимался по этой дороге, но точно знал, что по краю расщелины было достаточно много выступов, по которым, соблюдая осторожность, можно было добраться почти до самого верха. На пути попадались и ямы — то ли от дождевой воды и осыпающейся горной породы, то ли от обрушившихся пещер. Но расщелина уходила в глубь горы, все больше напоминая глубокую рваную рану.

Лесничий шел по тропинке и медленно, но верно приближался к цели. Пару раз он соскальзывал с камней, но в общем дорога была надежной. Сорвавшись, он или застрял бы между каменными массивами; или обрушился бы с остатками горной породы вниз, переломав все кости. Но перед путешествием он позаботился о прочной обуви и теперь, прежде чем сделать очередной шаг, руками и ногами проверял путь впереди. Через полчаса Фернанд оказался на каменной площадке. Он осторожно подошел к краю обрыва и посмотрел вниз, чтобы сориентироваться. Лесничий не поверил своим глазам: он вскарабкался уже на несколько сотен метров. Леса практически не было видно. Не говоря уже о заборе или рейнджерах. Но пока он все еще находился на противоположной стороне горы, которая казалась всем чересчур отвесной. И, видимо, поэтому за ней никто не наблюдал.

Фернанд Левазье осмотрелся. До сих пор было не очень сложно. Теперь придется перейти на другую сторону, но нужно обязательно запомнить это место, чтобы назад вернуться той же дорогой.

Плотно прижавшись к горе, он продолжил путь по уступу шириной в метр. То и дело Фернанд смотрел не под ноги, а вниз, чтобы оценить, виден он или нет. Он не предполагал, что будет виден как на ладони, а вот стоящий за деревом человек с такой высоты был бы совершенно незаметен. Левазье оставалось только уповать на то, что стоящий внизу случайно не поднимет вверх голову. Шансы у лесничего были велики: ни один рейнджер не ожидал проникновения на территорию сверху.

Выступ вывел Фернанда Левазье на противоположную сторону горы. Перед ним открылся знакомый вид на более пологий склон, где местами между деревьями попадались небольшие луга. Подъем по этой стороне был бы намного приятнее, и он запомнил его на будущее. Сейчас предположения лесничего подтвердились: здесь он никогда не прошел бы незамеченным. Он увидел свежевырубленную просеку и следы автомобильных колес. Значит, это действительно то место, где работали исследователи и рейнджеры. Пристально вглядываясь в более мелкие детали, лесничий замер от удивления.

К очень отвесному утесу под ним вел профессионально закрепленный трос. Очевидно, он служил исследователям для того, чтобы взбираться наверх. И заканчивался он прямо под ним!

Фернанд Левазье осторожно наклонился вниз и увидел, что на расстоянии нескольких метров от него находился еще один выступ. Трос вел именно туда. По следам на земле было ясно, что там велась активная работа. Он разглядел большую канистру с горючим, и его уже было не остановить. Он начал нетерпеливо осматриваться в поисках подходящего спуска и скоро нашел пару относительно надежных выступов. В считанные секунды он преодолел расстояние и удивился еще больше. То, что сверху выглядело небольшим уступом, оказалось просторной террасой, ведущей внутрь горы. У стены стояли бочки и два генератора. От них прямо в пещеру вели кабели. Но вход в пещеру был забаррикадирован тяжелой железной дверью.

Ворота выглядели очень солидно и даже были оснащены кодовым замком. Проникнуть туда было невозможно. Но что же скрывалось за этими дверями? Неужели исследователи нашли золото? Или уран? Или они проводили тайные эксперименты? Могли этот вход вести в лабораторию или на склад?

Фернанд Левазье ощупал дверь и попробовал заглянуть внутрь сквозь узкие щели между дверью и неровными стенами пещеры. К сожалению, там было слишком темно, чтобы что-то разглядеть. Но его подозрения подтвердились: это имеет такое же отношение к бешенству, как Луи де Фюнес к Шарлю де Голлю.

Лесничий пришел в отчаяние от того, что его следствие внезапно закончилось. Он был так близок к цели! Но пытаться проникнуть туда не было никакого смысла. С тем же успехом можно было дождаться здесь заблудившегося рейнджера. Все, что он мог узнать сейчас, он узнал. Оставалось только подобраться поближе к исследователям, и у него уже созрел кое-какой план, как это обставить.

9 мая, окрестности Альби.

Каменный зал был освещен только полудюжиной подсвечников в человеческий рост высотой. Это помещение можно было бы принять за романтический винный погреб, если бы не мрачная мебель и угрожающие настенные полотна. Даже на полу был узор. От огромной пентаграммы во все стороны расходились концентрические круги, а в центре находились изображения разных магических символов и подписи на непонятном архаичном языке. Пентаграмма, казалось, была изображена вверх ногами, потому что острый конец указывал в ту сторону зала, где был вход, а два других ответвления, как два рога, упирались в возвышение, увенчанное троном.

Трон был выполнен из темных пород дерева и украшен резьбой. Неизвестный мастер очень натуралистично исполнил отдельные части кресла, особенно хорошо ему удались конечности животных. Поэтому ножки трона были толстыми, мускулистыми и волосатыми, похожими на лапы хищника. Они выглядели сильными и опасными, но заканчивались изящными копытами, подходившими разве что гигантской козе. Подлокотники тоже заслуживали особого внимания: выполненные в виде огромных мускулистых лап, тянущихся вперед, они закапчивались когтями. Но самой импозантной в троне была все же спинка. Кто бы ни сел на этот трон, она возвышалась над ним, как минимум, на метр. Художник выполнил ее в виде обнаженного мужского торса. Но темный цвет дерева и чересчур выступающие вены придавали этому произведению искусства зловещую, нечеловеческую силу и колоссальное напряжение. Впечатление усиливаюсь широкими плечами и мускулистой шеей. А заканчивалась спинка мощной головой тигра с обнаженными клыками и парой изогнутых рожек.

На странном троне восседал молодой человек в темном костюме. Одна нога лежала на другой, руки расслабленно покоились на подлокотниках, а спина опиралась на спинку кресла. Лицо мужчины закрывала тень от головы этого чудовища.

Несколько минут он пристально смотрел на двух мужчин, стоявших в самом центре пентаграммы и глядевших на него. Он молчал, наслаждаясь их абсолютной преданностью. Не получив разрешения, они никогда бы не отважились ни пошевелиться, ни произнести хоть одно слово. Они были абсолютными слугами Велиала и уже много лет тому назад продали ему свои души. Уйдя к нему в услужение, они стали богатыми и могущественными, по крайней мере в мирской жизни. Но они никогда не смогут вернуть свои души назад.

Мужчина на троне знал их обоих. Знал, кем они работали, кто был членами их семей — в общем, абсолютно все об их существовании в обычной жизни. Он наблюдал за их успехами, знал не только их слабые и сильные стороны, но и то, чего они боялись больше всего. Он знал их, знал абсолютно всех, как собственных детей. Но никогда не обращался к ним по имени, будь то обычное имя, данное при рождении, или приобретенное уже здесь. Это было частью их ничтожности по сравнению с великим Велиалом.

В конце концов он указал на мужчину, стоявшего слева:

— Что ты можешь рассказать?

— Профессор Питер Лавелл не оставил своего адреса на работе — в Этнографическом музее в Гамбурге. Но известно, что двадцать девятого апреля он вылетел в Безье.

— Были ли от него новости с того момента?

— Нет, учитель.

Мужчина в костюме обратился к другому:

— Какие новости принес ты?

— У автомобиля, на котором исследователи ездили в Канне, — французские номера. Он зарегистрирован на имя Федеральной Организации по защите здоровья и окружающей среды. А именно — в районе Лангедок, в Руссильоне.

— Ты наводил справки о них в головном офисе?

— Там говорят, что никогда о них не слышали, учитель.

Мужчина на троне плавно поднял одну руку с подлокотника и поднес ее к подбородку. То, что исследователи приехали в Лангедок, его совсем не удивило. Наверняка именно здесь они наткнулись на Кольцо Монсегюра. Но вот какое отношение они имели к экологам? Вероятно, это было задумано для отвлечения внимания. А это могло значить лишь одно: они занимались очень важным проектом, за которым стоят очень влиятельные покровители.

— У тебя есть идеи о его местонахождении?

— Не совсем, но в данный момент одно подразделение Общества по защите окружающей среды работает в Лангедоке. В головном офисе это отрицают. Но, может быть, здесь есть взаимосвязь.

— А чем занимается отделение и Лангедоке?

— Кажется, там эпидемия бешенства. Поэтому они оцепили довольно большую территорию.

— А где именно?

— В Сен-Пьер-дю-Буа, учитель.

Учитель замолчал на несколько минут. Он узнал достаточно.

— Вы оба свободны, — приказал он.

Слуги Велиала покорно кивнули и бесшумно удалились.

Некоторое время он так и сидел в тени своего трона, довольно улыбаясь. Вот так подарочек! Профессор Лавелл собственной персоной в Лангедоке, и у него вся информация о Кольце Монсегюра!

Руке Велиала настало время выпустить свои когти.

9 мая, кабинет мэра, Сен-Пьер-дю-Буа.

Дидье Фавель кипел от ярости. Кое-кто утверждал, что вывести его из себя не составляет особого труда. Но это было не так. На самом деле он был довольно терпеливым человеком. Он всегда старался угодить всем и оказать каждому достаточное внимание. И, черт возьми, он рассчитывал на то, что ему будут отвечать тем же! Он действительно не придавал особого значения уму или самоотверженности окружающих, но люди должны были уважать его. Он требовал не слишком многого от тех, для кого делал столько добра. Но иногда у него возникало чувство, что вокруг него собрались полные идиоты!

И сегодня был именно такой день.

Люк продал свой отель. Отель «Де ля Гранж». Просто так взял и продал!

Можно же было хотя бы поделиться своими планами, не говоря уже о том, чтобы выбрать более подходящий для такого мероприятия день. В конце концов, кто в этом городе мэр!

В свое время он очень поддерживал Люка: помогал с получением лицензии, использовал для него свои старые связи и даже развесил по всему аэропорту в Безье рекламу, не говоря уже о разных дотациях. Да что там говорить, они же вместе занялись привлечением туристов в Сен-Пьер-дю-Буа. А теперь он не нашел ничего лучшего, как продать свой отель какой-то дуре из Женевы.

Дидье Фавель от души налил себе коньяка и выпил его одним махом.

Проклятье, да что такого она могла ему предложить? Сто миллионов евро? Казино в Монако? Или место в Европарламенте?

Мэр налил себе еще бокал и, намереваясь подойти к окну, резко встал из своего кресла, но бедра предательски застряли. От внезапной остановки содержимое бокала чуть не выплеснулось наружу. И тогда мэр в бешенстве пнул кресло ногой. Но тут же пожалел об этом, почувствовав резкую боль. Глубоко обиженный, с ноющей ногой, он подошел к подоконнику.

— Проклятье!

Покачивая головой, мэр всматривался в вечерние сумерки. Сейчас у него не было абсолютно никаких идей, как избавиться от исследователей более-менее деликатно. Теперь они наверняка чувствуют себя как дома в частном отеле. И не стоит удивляться, если всех гостей потихоньку выпроводят оттуда. И уже спустя неделю целые толпы ученых будут штурмовать их город и разбивать свои палатки на радость «Обществу по защите окружающей среды».

Он задавал себе одни и тот же вопрос: как часто Организация Объединенных Наций в Женеве выкупает отели, чтобы поддерживать исследования эпидемии бешенства в южной Франции…

И еще он спрашивал себя, как часто важные промышленники из Парижа бывают заинтересованы в том, чтобы те же самые исследования были прекращены.

Очевидно, речь шла не просто о паре мертвых лис, пусть даже его помощник был удовлетворен таким объяснением.

Но, с другой стороны, он никогда не мог найти общий язык с Левазье. Может быть, как профессионал он был и хорош, но не имел ни малейшего представления ни о политике, ни об экономике. Он даже не хотел ничего слышать о туризме. Наоборот: лесничий планировал устроить здесь заповедник, и все из-за пары проклятых баранов и какой-то редкой меч-травы, или что там у него было?

Нет, там было что-то другое. Что пахло большим делом. Может быть, там нашли труп, и теперь Интерпол вступил в игру? Или старый бункер с останками какого-нибудь видного военного деятеля? А вдруг там раскрыли шпиона или что-то в этом роде? Или — еще хуже — это имеет отношение к нелегальному захоронению радиоактивных отходов?

В любом случае это должно быть настоящей сенсацией, раз уж в Париже этим так интересуются.

Дидье Фавель прокручивал эту ситуацию снова и снова. Нет, глупым он не был. Иначе бы он никогда не получил этот пост и не достиг бы таких успехов. Он взвешивал положение и свои возможности. По большому счету, он даже был благодарен Люку, потому что продажа отеля сделала очевидными масштабы этого предприятия. Оставалось только проверить, сможет ли он с этим справиться.

Дидье Фавель отдавал себе отчет в том, что за ним наблюдают из Парижа. За ним был один должок, и необходимо отдать его Парижу и самому себе для восстановления душевного спокойствия.

Мэр вернулся к своему столу, сел в кресло, взял телефонную трубку и набрал номер мобильного.

— Это Дидье. Привет… Да это я… Да, знаю, мы давно не разговаривали… Послушай, мне нужна твоя помощь. Нет, по телефону не могу сказать. Это очень важное дело. И лучше прямо сегодня вечером… Ну хорошо, тогда завтра. В пять. У тебя? Согласен. До скорого.