Ничто. Не. Меняется.

Я проснулась одна.

Нагая.

Сладостно изнуренная.

Приятно опустошенная.

Но — одна.

Если не считать рослой рыжеволосой амазонки с мечом, которая сидела в кресле у двери в спальню. На ней были джинсы и футболка, и когда она повернулась ко мне спиной, чтобы убрать меч в ножны, под натянувшейся белой тканью футболки стали заметны два высоких длинных бугра.

— Я — Гури, — сообщила амазонка. Таким голосом могла бы говорить женщина-терминатор, боевая подруга Арнольда Шварценеггера. Скучающая женщина-терминатор. — Я здесь, чтобы защищать тебя. Я…

— Шаддай, — закончила я за нее и, отвернувшись к стене, натянула одеяло на голову.

Чертовски верно сказано: ничто не меняется… И псих уж точно не изменится. Я продрогла до костей, и меня затрясло. Потом мне захотелось заплакать.

Нет, неправда. Мне захотелось завопить. Потребовать, чтобы рыжая доставила меня к Шанту.

Вместо этого я уткнулась лицом в подушку и крепко стиснула зубы. Мне стало страшно.

Что сделают с ним за то, что он нарушил обычай своего племени? Кажется, он что-то говорил про отверженных… Господи, какой же эгоистичной сукой я была! Эгоистичной сукой, которая вот-вот заревет белугой.

Прекрати. Прекрати, прекрати.

Зазвонил телефон. Наверное, звонят из «Ривервью». Или полиция. Или те и другие. Не обращая внимания на звонок, я перекатилась, рывком села, старательно придерживая одеяло у подбородка.

— Эй, терминаторша! Хочешь подраться?

Гури уставилась на меня. На ее бесстрастной физиономии ясно читалось: «Расчету не подлежит». И она снова приняла скучающий вид.

Я встала с постели, натянула джинсы и футболку — только черную — и протиснулась мимо Гури в скудно обставленную гостиную. Почти весь пол в этой комнате был вместо ковра устлан гимнастическими матами. Пройдя по мягкому синему пластику, я остановилась в самом центре гостиной. Повернувшись лицом к терминаторше, я приняла классическую стойку сайокана — руки подняты, ноги расставлены — и жестом поманила ее к себе.

Уголки ее губ изогнулись в усмешке. Скучающий вид исчез.

А затем она меня хорошенько отметелила.

Раз пять или шесть. Может быть, и семь.

Я сбилась со счета где-то между вывихнутым плечом и раной на подбородке, которую потребовалось зашить, потому что я ни за что на свете не позволила бы Гури себя лечить.

Я ее к себе не подпущу.

Я больше никого к себе не подпущу.

Кроме Шанта.

Если я с ним еще когда-нибудь встречусь.

И если сразу не прикончу его за то, что он заставил меня поверить в любовь с первого взгляда, а пока я спала, исчез, точно сладкое видение.