Пять тридцать утра. На Лондон пал легкий туман. Мы едем по Юстон-роуд к Вествею. За вокзалом виднеется верхушка башни, в которой живет Большой Луи. Дом приветствует меня. Из-за тумана его пропорции искажаются — кажется, что дом накренился. Как бы не рухнул к моему возвращению. Интересно, Луи на ногах? Бессонница у него прошла? Я-то и часа ночью не спала. Какой там сон!

Приемник в машине работает — я вслушиваюсь в сообщения о ситуации на дорогах. Правда, в запасе еще часа три, но мне предстоит хитрая операция — переезд с терминала на терминал. «Ройал Эйр Марокко» вылетает с терминала два, а мой рейс на Вегас — с терминала четыре. Когда Джо скроется из глаз, придется перебираться. Ничего, электрички ходят часто.

В пути мы разговариваем мало. Джо интересуется, захватила ли я крем от загара и имодиум. Отвечаю, что куплю в аэропорту. Джо спрашивает, не забыла ли я страховку. Отвечаю, что застрахуюсь позже, когда буду приобретать валюту.

— Как? Ты еще не поменяла деньги?

— А? Нет, не поменяла. Куплю доллары, когда прилечу на место.

— Доллары?

— Ну да… Марокканские доллары.

— Там разве доллары?

— А что, нет?

— Не-а. По-моему, там дирхамы в обращении.

— Ну ладно. Значит, куплю дирхамы.

Меня охватывает страх. Я вспоминаю про сверток Большого Луи. Он лежит на самом дне чемодана, прикрытый трусиками. Во мне теплится надежда, что если таможенники и будут рыться в моем чемодане, то не полезут в нижнее белье. Постесняются. Я намеренно оделась поэлегантнее, рассудив, что у бизнес-леди больше шансов проскочить без досмотра. На мне серый фланелевый брючный костюм, который я надеваю на собеседования и похороны.

— Тебе удобно будет?

— Ты о чем?

— Все-таки четыре часа лететь, а ты в этом костюме.

— Знаешь, я его так редко надеваю. Пусть проветрится.

— Костюму для походов по работодателям тоже положен отдых?

— А чего впустую висеть в гардеробе? Не так уж часто я хожу по работодателям.

Джо смотрит на меня. «Совсем рехнулась», — читается во взгляде.

* * *

Семь тридцать пять. Я все еще на терминале два. Мой рейс вылетает меньше чем через час. Локти зудят, волдыри на пальцах полопались, и мне даже не почесаться. Джо решил побыть со мной, пока я благополучно не пройду регистрацию. А то еще окошки перепутаю. Мне ничего не остается, как притвориться, будто регистрацию еще не объявили, и затащить Джо в бистро на чашечку кофе. Мне кажется, Джо нарочно тянет время. На что ему завтрак на «шведском столе»? Сколько времени требуется, чтобы съесть сосиску? Зачем он положил себе такой длиннющий кусок бекона — таких и не бывает? Ей-богу, мы отсюда никогда не уйдем. Сколько можно? Я силой отрываю Джо от рагу и выталкиваю из здания аэропорта. Мол, не люблю долгих проводов. У Джо обиженный вид. Наверное, он воображал себе этакую кинематографическую сцену: выход на посадку, я долго машу ему рукой из толпы пассажиров, и по щекам у меня льются слезы.

Все остальное идет как по маслу. На регистрацию я приношусь за пятнадцать минут до окончания, никто не роется в моем чемодане, и на душе делается веселее. Какой у меня дорогой костюм, что же это я пришла последняя, вон, за мной уже никого нет, — и я совсем приободряюсь. Другие пассажиры бизнес-класса не пьют бесплатного шампанского и с презрением отвергают сувенирные тапочки, я же хватаю все, что мне предлагает авиакомпания. Когда я еду к взлетной полосе, во мне уже три порции шампанского, на мне пончо с начесом, в руках два приспособления для массажа, а на ногах две пары поддерживающих носков. В самолете я заказываю шесть DVD на просмотр, пару коктейлей, бифштекс и жду не дождусь, когда принесут восемнадцатилетний марочный портвейн. В руке зажата фотография папы. Ну, взлетим мы когда-нибудь или нет?!

Взлет проходит идеально, но стоит самолету набрать высоту, как мы попадаем в болтанку. Самолет трясет и бросает из стороны в сторону. Некоторые гримасничают и пристегивают ремни, а я в восторге. С каждой новой воздушной ямой я все больше расслабляюсь и где-то над Дублином засыпаю. Все десять часов полета я дрыхну, мне не достается ни старого портвейна, ни бифштекса, ни коктейлей. Вот и Атлантический океан остается позади, и Средний Запад тоже. Я продираю глаза, когда самолет уже нарезает круги над пустыней Мохаве.

* * *

Лас-Вегас соткан из солнечного света. Шампанское тому виной, долгий перелет или пустой желудок, но я все время жмурюсь. Полгода под британским свинцовым небом дают о себе знать: я сейчас как пони, который долго катал вагонетки в мрачной шахте и наконец вырвался на свет божий. Краски ослепляют. Пустыня начинается прямо у подножия рыжевато-коричневых гор. Жара залезает за воротник. Вся поездка похожа на путешествие во времени: вот я ем сосиски в безобразной аэропортовской обжорке и слушаю шум дождя — и вот я уже шагаю по бетонке, жую фахитас, и в тени, между прочим, сорок по Цельсию. Тень отбрасывает гигантский пластиковый кактус.

* * *

— Мисс? Прошу вас, отложите сэндвич в сторону.

— Это не сэндвич. Это фахитас.

— Мисс, уберите эту гадость с глаз долой.

— Мне это стюардесса дала, чтобы я хоть как-то перекусила. А то я проспала и обед, и ужин. Я даже не посмотрела «Миссис Даутфайр».

— «Миссис Даутфайр»?

— Там играет Робин Уильямс. Я бы этот фильм никогда не заказала, терпеть не могу Робина Уильямса, но я впервые летела бизнес-классом, у меня просто глаза разбежались.

— Вам разве не понравился «Король-Рыбак»?

— Нет.

— А «Общество мертвых поэтов»?

— Нет, нет и нет. Ужасный фильм.

* * *

Пока вроде все идет нормально. Мы очень мило перемываем косточки Робину Уильямсу, как вдруг чиновнику иммиграционной службы приходит в голову каверзный вопрос. А с какой целью я прибыла в Вегас: бизнес или развлечение? Я на секундочку задумываюсь и говорю — с двоякой. И бизнес, и развлечение. Мой ответ ему почему-то не нравится. По его мнению, цель у меня может быть только одна. И чего это я понаписала в анкете?

— Так вы утверждаете, что являетесь членом коммунистической партии?

— Нет, не являюсь. Я просто галочку не там поставила. С недосыпа. Наркотиков не принимаю, под арестом не находилась.

— Вы нацистка?

— А похожа?

— Вы кто, австралийка?

— Послушайте. У вас в руках мой паспорт. Я подданная Великобритании.

— Угу. Откуда у вас тогда австралийский акцент?

— Э-э… а я сказала, что Робин Уильямс мне понравился в «Морке и Минди»?

— Ну-ну… Я не смотрел.

Зараза. Чиновник ставит меня в конец очереди и велит по новой заполнить анкету. Пока я вожусь с бланком, прибывают еще два рейса. Проходит минут сорок, прежде чем я получаю наконец багаж и выхожу в зал прилета.

Люди уже играют. Коридоры уставлены игровыми автоматами, на каждом углу по кафешке, и если у охотников за удачей имеется мелочь, можно ее просадить. Я на секундочку останавливаюсь и бросаю пару пенсов в установку, именуемую «Колесо Фортуны». Колесики вертятся, слышится щелканье, бульканье и легкое завывание, и автомат выдает мне целых пять долларов. Добрый знак. Вообще-то я приехала в этот город играть с серьезными людьми. В первый и последний раз в жизни. Не к лицу мне размениваться на мелкий азарт.

Я кладу выигрыш в карман и пробиваюсь через толпу к выходу. Представители гостиниц подхватывают утомленных туристов, беспокойные мужья поджидают жен, усталые шоферы курят или читают газеты. У некоторых в руках листки бумаги с надписями типа «Не проходи мимо», или «Венецианец», или «Харрах желает удачи». На глаза мне попадается надпись «Унгар из Лондона». Бумажку держит над головой розовощекий коротышка в черной стетсоновской шляпе, надвинутой на глаза. На нем ковбойские сапоги и шорты, переделанные из тренировочных штанов. На кармане рубашки красуется имя «Эдди».

Я подхожу к коротышке и представляюсь.

Эдди пожимает мне руку и принимает мой чемодан. Ведет он себя вежливо — расспрашивает, как долетела, как там Большой Луи, — но говоруном его никак не назовешь. Когда я интересуюсь окончательным раскладом завтрашней игры, он уклоняется от ответа. Мол, детали обговорим в гостинице. Мы бодро направляемся к выходу, он впереди, я сзади. Площадь перед аэропортом залита солнцем. То, что я вижу, радует меня, как ребенка. Белый лимузин длиною в переулок, с зеркальными стеклами.

— Катались когда на такой машинке? — спрашивает Эдди, распахивая передо мной дверь.

— Нет, — отвечаю я. — Никогда в жизни.

— По мне, так слишком шикарно, — говорит Эдди через губу, — но Великанище сказал, вам понравится.