Нищие марокканские мальчики подошли к прохожему и попросили у него тысячу лир. «Eil Itler!» – увидев их, крикнул молодой? наголо остриженный торговец рыбой – коллеги по работе прозвали его нацистом-скинхедом – и, бросив острый, слегка искривленный окровавленный нож в белый пенопластовый ящик с сардинами, вскинул руку в оранжевой резиновой перчатке в приветственном фашистском жесте. «Bambino stupido!» – воскликнул Принципе, когда Пикколетто поранил голову о металлическую лопасть установленного в рыбном ларьке вентилятора, а потом поцеловал подростка в усеянную веснушками щеку. То же самое сделал и Фроцио – толстый торговец рыбой. Он к тому же хотел сорвать лейкопластырь с раны Пикколетто, но лицо мальчика исказилось от боли, и это остановило Фроцио. Сын торговки инжиром – в этот день он был одет в майку с изображением группы «Битлз» – ожидал за прилавком покупателей, зажав в губах серебряный крестик и положив ладонь на голову выставленной на продажу меч-рыбы. Скорчив рожу, Фроцио сунул руку в штаны подростка, но Пикколетто только пренебрежительно хмыкнул. Увидев юную китаянку – на ней были облегающие брючки персикового цвета, – Пикколетто впился зубами в сочный персик, вскинул голову, закатил глаза и погладил себя по заднице.

Когда сын торговки инжиром вспорол острым искрив ленным ножом брюхо карпа – от него уже исходил сильный запах гниения, – у рыбы раскрылась пасть и оттуда закапала темно-желтая жидкость. Несколько рыбьих чешуек упало на руку чернокожей покупательницы. Фроцио уложил рыбу в тару – пенопластовые ящики – и встал за прилавок, скрестив руки на груди. «Vuole? vuole? dica! vuole?» – не глядя на прохожих, монотонно повторял он. Цыганские подростки – у них на запястьях висели разноцветные соски-пустышки – брызгали водой из игрушечных пистолетов в лицо проходившим мимо юным цыганочкам. Черноволосый кудрявый цыганенок, задумчиво потирая подбородок, проводил взглядом двух прижимавших к груди младенцев молодых цыганок – на их больших позолоченных серьгах-кольцах тоже висели маленькие разноцветные соски-пустышки. На тротуаре – перед рыбными ларьками – уличный художник нарисовал цветным мелом святого Себастьяна. На его пронзенном стрелами теле выступали капли крови. Руки святого были закинуты за голову и привязаны к стволу дерева. Рядом с раздавленными разноцветными мелками валялась открытка – репродукция с картины Гвидо Рени, которую художник использовал в качестве образца. Пикколетто, напевая песенку, подошел поближе к художнику, что-то зарисовывавшему в свой альбом. Нацист-скинхед тоже вышел из ларька и, взяв из рук художника альбом для эскизов, заявил, что хочет записать в него «un bel'canto». Нагло ухмыляясь, он изобразил под рисунком черно-желтой мурены свастику и бросил альбом в руки художнику. Вернувшись в ларек, Пикколетто – висевшая в мочке его левого уха маленькая соска-пустышка была забрызгана чернильной жидкостью каракатицы – стал потрошить лосося, напевая песенку о любви. «Disegna me! disegna me!» – обращаясь к художнику, крикнул Принципе. Выпотрошив жирного карпа, он окунул его в чан с водой. Черная жидкость струйкой побежала из пасти рыбы. Пикколетто рассказал, что был в больнице и красивая белокурая врач наложила швы на его рану.

На обратном пути – возвращаясь из больницы на рынок – перед решетчатой оградой Museo Nazionale Romano, на Пьяцца деи Чинквеченто, Пикколетто видел подростка-наркомана. Он лежал – без сознания, перепачканный собственной блевотиной – в старом зубоврачебном кресле прямо перед киноафишей, рекламировавшей фильм «I gladiatori delia strada». Его перекошенный рот был вымазан рвотной массой – остатками яичных желтков, а из уголков губ текла слюна. Пикколетто повернул парня в зубоврачебном кресле на бок, чтобы он не захлебнулся рвотой. В нескольких шагах от потерявшего сознание подростка возвышалась гора цветов. На крышке от картонной коробки на арабском и итальянском языках было написано, что на этом месте скончался тридцатипятилетний наркоман. Чтобы сохранить принесенные в память об умершем розы и гвоздики от увядания, их поставили в наполненные водой бутылки из-под пива. Пикколетто хотел позвонить домой и сообщить матери о полученной травме, но в кабине ближайшего телефона-автомата стояла девушка – она была одета в плотно облегающий фигуру костюмчик. Незнакомка сообщила собеседнику о том, что ее поезд прибудет в Неаполь на Стадионе Централе в девять часов вечера. Разговаривая по телефону, она все время поглаживала себя по сильно обтянутому брюками лобку. Заметив, что за ней наблюдают, она несколько раз с улыбкой оттянула резинку своих узких эластичных желтых брюк так, что Пикколетто смог отчетливо разглядеть ее округлый лобок. «Prego!» – воскликнула девушка, едва закончив разговор, и поспешно направилась в сторону станции метро «Термини», помахивая красной дорожной сумкой.

* * *

Толстый торговец рыбой запрокинул голову и выжал себе в открытый рот лимон – желтоватый сок бежал ему прямо на язык. Бородатый молодой человек – он покупал черно желтую мурену – спросил Принципе, как готовить это чудище. Торговец подошел к покупателю и стал шептать ему рецепт на ухо. Но когда араб с полуоткрытым ртом – у него, очевидно, был поврежден мускул лица и губы больше не смыкались – приблизился, чтобы тоже послушать кулинарный совет, Принципе сразу же замолчал и отошел за прилавок. Араб с открытым ртом долго смотрел остекленелыми глазами на черно-желтую мурену. Фроцио завернул несколько пригоршней искусственного снега в фольгу, придал ей форму фаллоса, а затем на глазах у сына торговки инжиром приложил холодный объект своего поклонения к бедрам и – имитируя мощное извержение спермы – сжал его так, что из фольги посыпались белые хлопья. Фроцио то поглаживал ладонями – они были перепачканы чернильной жидкостью каракатиц и облеплены рыбьей чешуей – бедра Пикколетто и терся жесткой бородой о его мягкую, покрытую пушком щеку, то прижимал свой влажный нос к темени подростка и кусал его в затылок. Пикколетто молча терпел все выходки Фроцио и других старших продавцов, подчиняясь заведенным в рыбном ларьке порядкам. Наконец Фроцио, обняв Пикколетто, так сильно прижался щекой к его залепленному пластырем шраму на лбу, что мальчик громко вскрикнул от боли и попытался высвободиться из объятий толстяка.

Когда чернокожая покупательница подцепила пластиковой лопаткой в ванне несколько крабов, Фроцио отобрал у нее лопатку, бросил крабов снова на груду шевелящейся морской живности и стал сам рыться в пластиковой ванне. Тем самым он давал понять, что здесь только он распоряжается крабами. Молодая наркоманка – у нее было изможденное морщинистое лицо – мыла за рыбным ларьком под струей фонтана шприц, и капли крови из него падали на плававшие в чаше фонтана рыбьи головы. «Li mortacci tua!» – воскликнул Пикколетто, всплеснув руками, и поморщился от отвращения. Нищенка – она держала на руках грудного ребенка – спросила подростка, нельзя ли ей взять бесплатно рыбу из стоявшего за ларьком деревянного ящика. «Compri! soldi!» – ответил ей Пикколетто, покусывая серебряный крестик. Фроцио предложил капо выбросить лежавшую в деревянном ящике рыбу. Однако Принципе решил, что ее можно будет выставить завтра на продажу – если рыба, конечно, к тому времени не протухнет. Пикколетто – он не умолкая зазывал покупателей – сложил непроданную рыбу в пенопластовый ящик и насыпал сверху колотого льда. Из его прозрачной россыпи выглядывали розовато-красные рыбьи головы и раскрытые пасти с крошечными зубами. Потом Пикколетто – осторожно, обжигаясь и дуя на пальцы – вывинтил горячие лампы накаливания, висевшие над рыбным ларьком, завернул их в мятую розовато-красную газету «Gazzetta delio Sport» и положил сверток в коробку. На землю упали первые капли дождя. Над громыхавшим зеленым вагоном трамвая вспыхивали голубоватые электрические искры. Фроцио в шутку приставил к животу сына торговки инжиром острие окровавленного рыбного ножа, сунул ему в руку купюру достоинством в десять тысяч лир и, многозначительно показав на сгущавшиеся черные тучи, дал мальчику поручение сбегать в близлежащую пиццерию и купить там, как всегда, на обед для торговцев рыбой пиццу с салями. «Buona notte, anima mia!» – пропел Фроцио и вытер влажной тряпкой рыбью кровь с прилавка.

Высокий стройный негр в длинном бело-коричневом одеянии – у него на груди висел большой кулон в форме Африканского континента, раскрашенного в цвета итальянского триколора – пережидал дождь под козырьком рыбного ларька. Он держал на плече пакет с репчатым луком и смотрел на потоки струящейся воды и быстро проезжающие мимо машины. Дождевая вода бежала на тротуары с выстиранного белья, развешанного на окнах стоявших напротив рынка жилых высотных домов. Чтобы защититься от дождя, женщины разрывали по сгибу черные пластиковые пакеты и накрывали ими голову и плечи. G серебряных спиц зонтиков падали дождевые капли. Потоки ливня, похожего на тропический, струились с жестяных крыш ларьков и киосков, падали в промытые канавки и уносили рыбьи внутренности и головы на середину залитой водой проезжей части улицы, где их давили колеса автомобилей. По дороге промчались две красные пожарные машины с включенными сиренами, поднимая по сторонам широкие водяные веера. Рядом с раскрытым зонтиком стоял велосипед с вмонтированным в него точильным камнем. На его шершавом искрящемся диске точильщик, вращая педали, точил перепачканные кровью ножи мясников и торговцев рыбой. Между рыбными рядами шел человек – по его лицу бежала дождевая вода – и громко предлагал свой товар – серые пластмассовые скелеты с красными глазами. Они лежали в открытом ящике, который висел на груди торговца. Дождь струился по слипшимся прядям волос и лицу юной цыганки – на ее руке был вытатуирован синий крест. Дождевая вода смывала крупные кристаллы соли с груды слипшейся соленой трески. Три мокрых черных котенка – у них гноились глазки – грызли кусочки выброшенной соленой рыбы. За торговыми палатками и ларьками, в парке Пьяцца Витторио, с кустарников опадали красные, белые и бежевые цветки олеандра. В деревянных ящиках лежала мягкая заплесневевшая клубника, струившаяся на нее дождевая вода окрашивала ящики в красный цвет.

На потемневшем небе вспыхнула яркая молния. Оглушительные раскаты грома слились с воем сирены мчавшейся на большой скорости по залитому ливнем асфальту пожарной машины. Выскочив из-за поворота, она переехала трамвайные пути, разбрызгивая во все стороны окрашенную кровью воду вместе с плававшими в ней рыбьими внутренностями и головами. Навстречу ей на проезжую часть улицы выбежал Пикколетто – в руках у него была теплая свежая пицца. Она отлетела далеко в сторону и упала на тротуар. Пожарная машина протащила мальчика метров десять. Пикколетто лежал навзничь на асфальте – на нем были желтые трусы и разорванная белая майка с изображением группы «Битлз». Дождь барабанил по телу подростка, падал на лицо с открытыми неподвижными глазами, струился в рот. Из носа и ушей Пикколетто текла кровь. Подбежав к потерпевшему, водитель – он лишился дара речи – воздел руки к небу в немом жесте отчаяния. Визжали тормоза, хлопали автомобильные дверцы, мужчины, женщины и дети спешили к месту происшествия. Движение на улице остановилось. Дождь хлестал по асфальту и крышам автомобилей, сверкала молния, громовые раскаты заглушали уличный Шум. Фроцио – все это время он выглядывал на улицу, поджидая Пикколетто, который должен был принести пиццу – был очевидцем несчастного случая. Он выскочил из ларька и бросился бежать по проезжей части улицы между сигналившими машинами туда, где лежало безжизненное тело подростка. Упав на колени, Фроцио прижался лицом к окровавленной груди Пикколетто. Потом он поднял мальчика на руки и побежал по усыпанному кусками льда, рыбьими головами и внутренностями асфальту – мимо белых пенопластовых ящиков, в которых лежали молодые серые акулы с грубой, как терка, кожей и еще извивались в предсмертной агонии скользкие угри. «Aiuto! aiuto!» – кричал Фроцио. Над серебряной чашей старых весов висели покрытые слизью лапки каракатицы. Из пасти большого карпа с переливчатой зеленовато-фиолетовой чешуей торчали внутренности. Фроцио – его лицо было перепачкано кровью – бежал с мальчиком на руках мимо висевших на мясницких крюках освежеванных ягнят, мимо мясника, выпускавшего ударом кулака воздух из бычьих легких, мимо молочных поросят с белой кожей – они были подвешены на крюки за связанные задние ножки. «Mille Lire! forza! dai!» – без устали выкрикивал продавец дичи. Он схватил лежавшего на прилавке фазана за пестрый хвост, и окоченевшее тело мертвой птицы – оно было похоже на букет цветов во славу Божью – встало вертикально. Голова фазана безжизненно упала на грудь. Фроцио бежал мимо ощипанных, разложенных на больших фиговых листьях перепелов – к их брюшкам иглами были приколоты ценники; мимо висевшей вниз головой косули – в ее выпотрошенное брюхо была вставлена деревянная распорка; мимо щетинистой головы кабана – с его морды капала кровь. Он пробежал мимо беззубой морщинистой торговки лягушками – у нее были черные, как у шимпанзе, ногти. «Vuole! dica! coraggio! vuole!» – без умолку кричала она, держа над головой лягушачью лапку с ободранной кожей. Торговка опустила лягушачьи лапки – они были нанизаны на тонкое проволочное кольцо – в ведро с водой. Когда толстый торговец рыбой с окровавленным Пикколетто на руках приблизился к ней, она испуганно отпрянула и наступила на виноградную улитку. Фроцио пробежал мимо грязного, державшего речь перед грудой костей человека – на его груди висело изображение юного Давида, обезглавливающего мечом раненного в лоб Голиафа. Мясник, издав громкий возглас, разрубил пополам заячью голову и извлек мозг. Обе половинки заячьего черепа – в каждой из них было по одному красному глазу – он положил на розовато-красную вощеную бумагу. К мясницкому крюку – между двумя висевшими вниз головами зайцами – красной резинкой от женского чулка была привязана обернутая в золотистую фольгу шоколадная подкова. Она раскачивалась как маятник. Перед флягой из-под оливкового масла – из нее торчали желтые куриные лапки с судорожно сжатыми грязными коготками – толстый Фроцио, наступив на белую заячью лапку, поскользнулся и упал на колени. «Bello mio! figlio mio!» – воскликнул он, снова встал на ноги и побежал. Торговка курами положила трепетавшую курицу на спину и перерезала ей горло ножом. Умирающая, истекающая кровью птица широко расправила крылья, несколько раз судорожно сжала длинные грязные коготки на желтых лапках и, вздрогнув в последней конвульсии, скончалась. Ее голова безжизненно упала на окровавленную грудь. Перепачканные кровью белые куриные перышки налипли на искусственные фиалки, украшавшие края сплетенной из лозы корзины со свежими яйцами. На говяжьих позвонках – среди налипших на кости опилок – сидели осы. Серо-белая лайка с голубыми глазами каталась по влажной от дождя земле, зажав в зубах говяжью кость. В пулевые отверстия на лбах мертвенно-белых коровьих голов – они висели на мясницких крюках – были воткнуты ценники, а из пастей торчали свежие веточки розмарина. Между коровьими головами – их длинные ресницы склеились от крови – на розовато-красных четках висела зеленая фосфоресцирующая фигурка Иисуса – у него были отломаны руки. Перед тележкой торговца иконами – пятнадцатилетнего подростка с заячьей губой и двумя сросшимися пальцами на правой руке – Фроцио снова упал на колени. Однако прежде чем он успел встать и продолжить свой путь, его подхватили под руки торговец ананасами и торговка лимонами. Фроцио громко хрипел, уставившись безумным взглядом в пространство и пуская слюну. С руки толстяка свешивалась голова мальчика с растрепанными, склеившимися от крови волосами. Фроцио положил неподвижное тело на сырую, усыпанную влажными опилками землю, прижался на мгновение губами ко лбу Пикколетто, а потом в отчаянии обмазал свое жирное лицо с трехдневной щетиной сочившейся из груди мальчика кровью, встал, побежал за торговые ряды в парк Пьяцца Витторио и, громко рыдая, вцепился там ногтями в кору мокрого олеандра, с которого опадали бежевые цветы. Нос и уши мальчика были в крови, кровью пропиталась и его разорванная майка с изображением «Битлз» и оранжевой надписью «Yellow Submarine». Справа в грудной клетке Пикколетто зияла рана и были видны два белых ребра, на которых поблескивали капельки алой крови. Кровь стекала в желтые трусы и бежала по обнаженным загорелым бедрам. Вокруг мальчика – среди заплесневелых апельсинов и лимонов, разбитых фанатов и раздавленных зеленых смокв – валялись мятые, трепетавшие и тихо шуршавшие на ветру обертки от дорогого сорта сицилийских апельсинов, на которых была изображена голова чернокожей красотки с большими серьгами-кольцами в ушах.

Вокруг тела мальчика сгрудились растерянные, ошеломленные, охваченные ужасом и любопытством люди. Здесь стояли, понурив головы, мясники – их фартуки и волосатые руки были перепачканы кровью. Молодая цыганка – ее мокрые волосы украшали искусственные гвоздики – шелушила фисташки обломанными, покрытыми красным лаком ногтями. Человек, продававший серые пластмассовые скелеты с вставленными в черепа красными глазами, закрыл крышкой висевший у него на груди ящик. Плачущий Принципе – на его руках поблескивала серебристая рыбья чешуя – встал на колени у тела мальчика и начал вытирать кровь с его груди. «No! no!. Mio dio! mio dio!» – время от времени восклицал он, поднимая лицо к небу. Марокканские подростки – они весь день бродили по рынку, взявшись за руки – с любопытством смотрели на безжизненное тело Пикколетто. Худой, с ввалившимися щеками торговец кониной – весельчак и балагур – открыв рот, не сводил глаз с погибшего. «Jesus! Jesus!» – сквозь рыдания бормотала смуглая торговка потрохами, увешанная с ног до головы позолоченными украшениями. Беззубая торговка лягушками-у нее было морщинистое лицо и седая голова – бросила проволочное кольцо с нанизанными на него лягушачьими лапками в ведро с водой и почесала черными, как у шимпанзе, ногтями подбородок, усыпанный гнойными угрями. «Dio! o Dio mio!» – прошептала она тихим хрипловатым голосом. Араб – у него не смыкались губы из-за травмы лицевых мышц – с изумлением смотрел остекленелыми глазами на лежавшего на земле, залитого кровью мальчика. Пьяный уличный музыкант – на его волосатых предплечьях были вытатуированы змеи и стрелы – бросил грязную консервную банку из-под сардин, из которой он пил пиво, и поспешно подошел к распростертому на земле телу подростка. Взглянув на окровавленного Пикколетто, он несколько раз тихонько присвистнул. «Mamma miai Mamma mia!» – воскликнула цыганка – ее мокрые волосы украшали пестрые искусственные цветы. Покупательницы – они держали в руках большие пластиковые пакеты с овощами, мясом и фруктами, – встав на цыпочки, заглядывали через плечи мясников. Из хозяйственной сумки выглядывали язык и окровавленная челюсть ягненка. Старая толстая нищенка, оставив на обочине дороги поломанную, застеленную окровавленной пленкой детскую коляску – она была до краев наполнена мясными отходами, – расталкивая прохожих локтями, двинулась к сгрудившейся вокруг Пикколетто толпе народа. Уличный художник закрыл лицо руками – они были перепачканы мелом. Он молился, впившись зубами в палец. Бородатый монах в коричневой рясе встал на колени рядом с мальчиком и положил на его тело иконку – на ней были изображены Мария с младенцем Иисусом во время бегства в Египет. Ангел с распростертыми крыльями протягивал одетой в красно-синий наряд, отдыхающей после трудного пути Марии блюдо с персиками, клубникой и смоквами, нагой младенец Иисус тянулся к фруктам, Мария держала за черешок двумя пальцами зеленую смокву. Точильщик ножей, сойдя с велосипеда, в который был вмонтирован точильный камень, оттолкнул марокканских подростков – они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и с любопытством смотрели на мертвое тело, время от времени переглядываясь – и уставился на залитого кровью Пикколетто.

Длинные влажные ресницы левого – открытого – глаза Пикколетто касались брови; слипшиеся ресницы правого – закрытого – касались усеянной веснушками щеки. Его пальцы – с грязью под ногтями – были переломаны и торчали в разные стороны. Пластырь на лбу отклеился, и на коже виднелись сделанные черной хирургической нитью стежки – швы, которые в больнице наложила ему красивая белокурая врач. На теле Пикколетто теперь не было ни маленького серебряного крестика, который он носил на шее, ни пестрых сосок-пустышек – популярных этим летом в Риме амулетов. Лишь на правой руке подростка сверкало узкое золотое кольцо, которое он обычно крутил на пальце, когда скучая, дожидался в рыбном ларьке покупателей. Мясник – у него на правой руке была белая хирургическая перчатка, а из нагрудного кармана халата выглядывал красный платочек – пощупал пульс мальчика, взглянул на его белки, оттянув нижнее веко, и хотел накрыть тело черным разрезанным пластиковым мешком для мусора. Однако его коллега – в мочке его правого уха висела оранжевая соска-пустышка – заявил, что он не врач и не имеет никакого права объявлять мальчика мертвым, а тем более накрывать его черным мешком для мусора. На это мясник, у которого на правую руку была надета хирургическая перчатка, выразительно жестикулируя, сказал, что ему невыносимо видеть, как здесь толпятся любопытные, жадные до зрелища чужого горя люди. Одна из пришедших на рынок женщин оказалась медсестрой. Она сумела утихомирить спорящих прежде, чем дело дошло до драки. Пощупав пульс мальчика, женщина перекрестилась и поцеловала кончики своих пальцев. «Jesus Maria!» – произнесла она, подняв лицо к небу.

Через несколько минут на улице почти одновременно появились карета «скорой помощи» и машина карабинеров. Они мчались с включенными мигалками и сиренами. Два одетых в черную форму карабинера вышли из машины и захлопнули дверцы. Врач – в руках он держал черный чемоданчик – поспешно направился к пострадавшему. Санитары открыли задние дверцы кареты «скорой помощи» и вытащили носилки. Врач пощупал пульс Пикколетто, раздвинул его веки, приложил руки к окровавленной груди и несколько раз, громко сопя, нажал на грудную клетку в области сердца. Еще раз пощупав пульс, врач сложил руки погибшего на груди – из нее все еще сочилась кровь – перекрестился и, сняв окровавленные хирургические перчатки, поцеловал кончики своих пальцев. Caнитары укрыли тело Пикколетто тонкой белой пленкой, уложили на носилки и задвинули их в карету «скорой помощи». Сквозь тонкую пленку просвечивали темные брови мальчика и лежавшая на его теле яркая иконка. Фроцио – он все еще находился в шоке и пускал слюну, уставившись безумным взглядом в пространство – отвели к машине. Его ладони и лицо были перепачканы кровью, пятна крови виднелись даже на серой майке с надписью «Hawaii» и изображением мчащегося на доске для серфинга парня. Когда Фроцио нагнулся, чтобы сесть в машину, с его головы посыпались мокрые бежевые цветки олеандра. Его коллеги по работе, Принципе и нацист-скинхед – оба бледные и ошеломленные, – молча убирали помещение ларька, выбрасывая пустые, испачканные рыбьими внутренностями ящики прямо на валявшиеся на земле рыбьи головы. Принципе, чувствуя тошноту, несколько раз выходил на обочину дороги, к канаве, в которой плавали рыбные отбросы, и его рвало. Тем временем дождь прекратился, и снова проглянуло солнце. Во влажном воздухе сильно пахло гнилой рыбой, тухлым мясом и испорченными овощами. В пронизанном солнцем парке Пьяцца Витторио – он располагался сразу же за торговыми рядами – с пиний падали шишки, и их черные зерна рассыпались по асфальту, от которого поднимался пар. На обочине дороги у груды мокрых от дождя отбросов – желтых куриных лапок и голов, говяжьих костей, гнилого легкого, испорченных лимонов, раздавленного инжира, заплесневевших персиков и абрикосов – стояли, бурно жестикулируя, мясники. Они уже закрыли свои ларьки и сняли перепачканные кровью фартуки. За ларьками на газоне – между олеандрами и кустами роз, среди валявшихся кругом пустых бутылок из-под пива и банок из-под колы и фанты – сидели две девочки. Одна из них горько плакала, другая смотрела остекленелыми глазами на черно-белую кошку, сидевшую перед ней, обвив хвостом лапки. Изнутри розовато-красные, снаружи белые ушки животного вздрагивали. Расположенный на рынке бар – обычно в этот час он уже не работал – сегодня все еще был открыт. Бармен подавал вино, граппу, капучино и эспрессо без умолку говорившим, перебивавшим друг друга торговцам. Мужчины возбужденно жестикулировали, хлопали себя по лбу, закатывали глаза. Дождь смыл с асфальта нарисованного цветными мелками святого Себастьяна. В красноватой от крови луже – среди рыбьих голов, акульих плавников и внутренностей – плавали остатки мелков, разорванная газета с кроссвордами и репродукция с картины Гвидо Рени – художник, рисовавший святого Себастьяна, использовал ее в качестве образца.

На обочине дороги – там, где произошел несчастный случай – поставили букет в большой фляге из-под оливкового масла со срезанным горлышком, а к фонарному столбу привязали красно-розовые гладиолусы, желтый дрок и цветы олеандра. Встав на колени перед цветами рядом с коленопреклоненной, одетой в черное монахиней – она молилась, перебирая четки, – двое детей, мальчик и девочка, прочитали молитву. У их ног лежали два больших красных водяных пистолета. Из распахнутых дверей расположенного напротив музыкального магазина – оттуда доносились звуки фисгармонии – вышел чернокожий юноша в грязной одежде. В одной руке он держал большую бутылку с колой, в другой – шест, на котором сидел зеленый попугай. «Buon giorno! buona notte! buon giorno! Auguri e tante belle cose!» – повторяла маленькая девочка в веночке из красного дрока. Она стояла на крыльце магазина перчаток и тянула, здороваясь, правую ладошку к дверной ручке, вырезанной в форме кисти человеческой руки. Как всегда, по вечерам, после закрытия ларьков и магазинов, когда торговцы расходились по домам, на рынке появлялись голодные кошки, бродячие собаки, мыши, крысы и бедняки – римские старики и беженцы из Боснии, которые рылись в отбросах в поисках пищи. На территорию рынка въехали оранжевые машины-мусоровозы. Четыре араба и два негра замели отбросы в кучу, а потом лопатами погрузили их в разверстые пасти мусоровозов. На следующий день рыбный ларек «Pescheria Darnino» был закрыт, у входа в него на земле лежали букеты красных и белых гладиолусов, а в стеклянном стакане мерцала большая красная свеча.