Был еще один человек, который мог бы объяснить причину самоубийства доктора Улисса Хента и все другие, связанные с его именем, события. Это – Лайга Моунт. Но и она, конечно, не была заинтересована в открытии тайны.
…Лайга Моунт, полулежа, устроилась в плетеном кресле перед зеркалом и следила за тем, как горничная подкрашивала ей ресницы. В тот период, о котором повествует наша книга, наиболее модным цветом ресниц у блондинок выше среднего роста в Бизнесонии считался зеленый. Косметических дел мастера, может быть, со временем объяснят причины возникновения этой причуды. Что касается Лайги Моунт, то она не задумывалась над психологическими корнями этой проблемы. Раз считают модным зеленый цвет ресниц, значит, они должны быть зелеными. Тем более, что ей любой цвет ресниц к лицу. Это все говорят. Это сказал даже старый тюфяк Нульгенер, снискавший уважение слабого пола тем, что, помимо богатства, обладал нечастой у мужчин устойчивостью перед чарами женщин и никогда не говорил им комплиментов.
Любуясь подкрашенными ресницами, Лайга подумала: хорошо, что разделалась с этим «обезьянщиком» Хентом.
Улисс Хент был беден. Несмотря на это Лайга любила его. Так, по крайней мере, ей одно время казалось. Лайга Моунт вовсе не из тех девушек, которые пренебрегают богатством. О нет, она хорошо знала, что означают деньги. Но у ее отца столько бульгенов, что Лайге не приходилось задумываться над судьбой бедняков. «Если встречаются плохо одетые люди или дети, протягивающие руку за милостыней, то это… это, наверное, лентяи или совсем бездарные».
Улисс Хент учился вместе с Лайгой. Они одновременно закончили школу. Затем она поступила в. университет. Ну как зачем? Надо же иметь образование! Все учатся, и Лайга училась. И Улисс учился. Но он совсем не такой, как все. На него даже смешно было смотреть, когда он день и ночь корпел над книжками. Лайге, однако, нравилось, что Улисса всюду ставили в пример, ему предрекали большое будущее.
И еще нравилось, что Улисс такой ручной и без обидный. Прогонишь – уйдет, а потом, когда позовешь, вернется как ни в чем не бывало…
Улисс любил Лайгу. И это очень странно, хотя любовь иногда так неразборчива и слепа!
Улисс был серьезным, думающим человеком, с тонкой душой и острым умом. Ему часто не хватало решительности, смелости, упорства. Он терялся, разговаривая с девушками.
Улисс с отличием закончил университет. Однако искренне удивлялся, когда на выпускном вечере о нем говорили, как о будущем ученом. Ему все это казалось недоразумением, и он избегал встречаться глазами со знакомыми, точно его могли уличить в чем-то нехорошем.
И только одного взгляда он искал. Он мог, не отрываясь, глядеть в голубые глаза Лайги Моунт.
Улисс любил ее. Трудно объяснить причину сердечной привязанности скромного, умного юноши к взбалмошной Лайге. Нет, не за деньги, разумеется, полюбил он ее, хотя многих Лайга прельщала именно своим приданым. Будущий муж дочери фабриканта Моунта мог получить состояние, одни проценты от которого гарантировали безбедную жизнь.
Улисс Хент был почти равнодушен к деньгам. Слово «почти» не описка. В Бизнесонии считают, что только сумасшедший может быть равнодушен к деньгам. Там, где все продается и покупается за деньги, знают цену им даже такие наивные и тихие люди, как Улисс Хент.
У Лайги Моунт было привлекательное личико, немного продолговатее, чем полагается по мнению бизнесонских ценителей женской красоты, но достаточно все же миловидное, чтобы завладеть воображением такого впечатлительного юноши, как Улисс Хент. Кроме уже упоминавшихся голубых глаз, лицо Лайги привлекало маленькими подвижными губами цвета спелого граната, умеренно вздернутым носиком, прекрасным цветом кожи – очень белой, и тем резче оттенявшей нежный румянец на щеках. Добавим еще, что у нее был средний рост, стройная фигура. А все остальное уже само собою казалось Улиссу в Лайге лучшим, чем у всех девушек на свете, и он не замечал в Лайге многого, что стало заметным только после их свадьбы.
Это событие произошло, разумеется, помимо воли господина Моунта. Миллионер не мог примириться с мыслью, что его единственная дочь станет женой полунищего докторишки.
А Лайга? Пожалуй, Лайга тоже не могла бы себе этого представить. Решающую роль сыграло упрямство дочери миллионера. Раз все говорят «нет», Лайга назло станет женой этого мальчика, который ее понимает, поклоняется ей, как божеству, не требуя никаких объяснений ее поступкам. Именно такой муж ей нужен!
Свадьбу сыграли в кругу самых близких друзей. Старик Моунт на торжество не явился, но в последнюю минуту прислал записку, в которой сообщалось, что, следуя велению отцовского сердца, выделяет дочери десять тысяч бульгенов в год. У Лайги эта сумма вызвала презрительную улыбку. Этого хватит лишь на то, чтобы провести летние месяцы на пляже Мосирена. Но она утешилась мыслью, что муж сумеет заработать, сколько потребуется для приличной жизни. Недаром же Улиссу пророчествовали успех!
Однако спустя несколько месяцев после свадьбы Лайга поняла, что надежды на приличные заработки Улисса весьма зыбки.
Хент много трудился, но работа не приносила больших доходов. Первое время, когда Хент поселился в новом домике на одной из центральных улиц и вывесил табличку о приеме больных, к нему зачастили пациенты. Скорее всего в этом играло роль не столько имя безвестного молодого эскулапа, сколько имя его жены. Люди считали, что дочь миллионера Моунта не выйдет замуж за рядового врача. Шумиха, поднятая газетами в связи с женитьбой Хента на дочери миллионера, оказалась прекрасной рекламой. В пациентах не было недостатка.
Улисс был, конечно, не хуже тысяч других молодых медиков и во многих отношениях явно превосходил их. Он часто вспоминал слова профессора Монферра, известного фармаколога, довольно метко охарактеризовавшего отношение многих врачей к больному.
– Фармакология, – говорил он, – большая и сложная наука. Уже сейчас известны тысячи всевозможных химических комбинаций, применяемых в качестве лекарств. К тому же, фармакология – тончайшая наука. Если в лекарстве увеличить или уменьшить, хотя бы в минимальных долях, содержание того или иного вещества, оно может оказать принципиально новое воздействие.
Он подходил к доске и писал рецепт:
«pulvis radicis Rhei».
– Если взять этот препарат в дозах 0, 5–2, 0, он оказывает слабительное действие. А стоит уменьшить дозу до 0, 05–0, 2, эффект будет противоположным: лекарство окажет закрепляющее действие. Вот так! Человеческий мозг не в состоянии запомнить многие тысячи рецептов. Но хороший врач не постесняется заглянуть в справочник и поразмыслить над тем, какое именно лекарство избрать для данного больного… Так. Но много ли у нас хороших, добросовестных врачей? Подавляющее большинство врачей запомнило десятка полтора рецептов и пользуется ими, не задумываясь. Живот болит? Так-так, – экстракт белладонны и салол. Кашель? – кодеин с содой или сахаром. Спину ломит? – пожалуйста, салициловый натр и растирку.
Слушая профессора Монферра, Улисс понимал, что старик несколько утрирует, но в его словах было много правды.
Улисс Хент не хотел обманывать людей, он был честен, но в то же время простодушен и нерешителен. Это порождало недоверие больных. Улисс подолгу осматривал и выстукивал пациента, дотошно расспрашивал его об условиях жизни, о болезнях, перенесенных в детстве, о заболеваниях, которым подвергались его родные. Закончив расспросы, зарывался в различные справочники и тетрадки студенческих лет.
– Прошу вас потерпеть несколько минут, – говорил он извиняющимся тоном. – Я загляну в справочник… Боли по ходу тройничного нерва… Вот. Сейчас выберем, что бы вам лучше прописать…
Больные не любят нерешительности. На них хорошо действует бодрый, уверенный тон врача:
– Здесь болит? Нет? Ясно. Здесь болит? Нет? Так-так. Здесь? Болит! Все ясно. Вот вам рецептик: десять капель три раза в день. На ночь поставите горчичник… Как рукой снимет.
Улисс видел в любом пациенте особый случай, ибо каждый человек своеобразен и болеет по-своему. И ему хотелось найти самое верное средство лечения. Нерешительность и простодушие, принимаемые за незнание, отпугивали пациентов от доктора Хента.
…Звонки в частную клинику Хента раздавались все реже. Дела молодого доктора пошли хуже. И Лай-га Моунт стала проявлять недовольство.