Я вошел в здание, и на меня тотчас же набросился неистребимый запах чеснока всех предыдущих трапез, приготовленных жильцами по большей части итальянского происхождения. Вдыхая этот аромат, которым пропахли, казалось, даже стены, я поднялся на четвертый этаж и вошел в нашу квартиру, которую мы называли железнодорожным вагоном, расположенную справа, окнами на фасад. На каждом этаже было по четыре квартиры — две на одну сторону, две на другую. Длинная и узкая, наша квартира состояла из гостиной спереди, кухни-столовой в середине и короткого коридора, который вел к двум спальням и ванной. Во многих домах в нашем районе удобства были общие, одни на весь этаж, но в нашем доме каждая квартира имела отдельную ванную. Мы с любовью называли его ночлежка-люкс.

По кипящему на медленном огне кофейнику я понял, что мать отправилась в церковь помогать в подготовке к праздничному вечеру, а отец до сих пор не вернулся. На столе лежала записка.

Джино и Винченцо!

М.

Если голодны, подогрейте макароны. Есть еще салями, и я принесла свежий хлеб. Можете сделать себе бутерброды.

Если мать писала записку, адресованную и отцу, и мне, она всегда подписывала ее одной буквой «М». «М» могло означать и «мама», и «Мики» (уменьшительно-ласкательное от Микелины). Мать считала, что это позволит избежать недоразумений. Она терпеть не могла недоразумения.

Я прошел через красиво обставленную гостиную, где два высоких кресла с надголовниками стояли напротив дивана и кофейного столика в стиле королевы Анны. Пол устилал большой восточный ковер; напротив декоративного камина стоял раздвижной стол в окружении мягких стульев — стулья также были в стиле королевы Анны. Этот стиль любила мать, но отец считал его чересчур женственным для жилой квартиры, поэтому родители пошли на компромисс, поставив в гостиную кожаные кресла. На мой взгляд, результатом были недовольны оба, но у меня хватало ума не заводить об этом разговор.

Окно гостиной было распахнуто настежь, но от этого не было никакого толка. В комнате стоял удушливый зной. Не было даже слабого ветерка, а температура до сих пор держалась выше девяноста. В воздухе стоял запах асфальта. У меня мелькнула мысль, что Сидни, возможно, спасается от жары на пожарной лестнице, и я высунулся в окно. Где-то в доме напротив плакал грудной младенец, по улице в четырех этажах подо мной проехала уборочная машина, но площадка пожарной лестницы перед квартирой Сидни была пуста. У меня за спиной открылась и закрылась дверь. Нырнув обратно, я прошел на кухню. У стола, читая записку, стоял мой отец, Джино Веста.

Отец был высоким и мускулистым. У него были темные, почти черные глаза, квадратный подбородок и прямой как стрела нос, доставшийся мне по наследству. В сочетании это придавало отцу мрачную, опасную красоту. Он родился на Сицилии в начале века и в 1928 году прибыл на остров Эллис. Вскоре после этого отец стал членом Семьи Винченто Маньяно, одной из пяти крупнейших преступных группировок Нью-Йорка. Его наставником был Альберт Анастасия, правая рука Маньяно, наверное, самый жестокий убийца за всю историю мафии.

Я тепло поздоровался с отцом:

— Привет, папа!

На отце были консервативный костюм, сорочка и галстук; довершала наряд фетровая шляпа с полями, загнутыми спереди вниз, а сзади вверх. За исключением белой сорочки вся его одежда была различных оттенков коричневого цвета, дополняющих друг друга. Штиблеты со скругленными мысками были цвета какао. Как всегда, отец выглядел свежим и бодрым. Прочитав записку, он поднял взгляд, улыбнулся, снял шляпу и пиджак. В кобуре под мышкой левой руки у него лежал пистолет 45-го калибра. Положив пиджак и шляпу на стул, отец спросил:

— Винченцо, ты голоден?

У него был мягкий баритон, приправленный умеренным акцентом.

Покачав головой, я достал из холодильника бутылку молока.

— Не-ет. — Перед круглым компрессором в верхней части нашего старенького «Кельвинатора» выстроились в ряд кружки, и я взял пару. — Как прошла поездка?

Сев за стол, отец сказал:

— В Лас-Вегасе еще жарче, чем в Нью-Йорке. Как там живут люди — непостижимая загадка.

— А как «Дезерт инн»? — Я знал, что эта гостиница, открывшаяся в апреле, и была истинной целью поездки.

— Громкая, — сказал отец, показывая на ухо и глаз. — Вот здесь и вот здесь.

— И что ты думаешь?

Отец помолчал, затем своим излюбленным движением задумчиво почесал переносицу указательным пальцем.

— Семьи считают Лас-Вегас новым золотым гусем. — Пожав плечами, он добавил: — Возможно, так оно и есть. — После чего сменил тему: — А ты?

Наполнив кофе две кружки, я сказал:

— Мы сегодня приглядывались к грузовому терминалу Ла-Гуардиа.

— Что-нибудь придумали?

Я покачал головой.

— Все входы и выходы закрыты. Без своего человека в аэропорту не обойтись — а у нас его нет.

Отец отпил кофе.

— Разумно, — заметил он, затем достал из кармана сорочки небольшой белый конверт. Протянув его мне, он сказал: — Наслаждайся.

Отец, как и обещал, достал билеты на Тони Беннета, нашего любимого певца, который должен был выступить во всемирно известном клубе «Копакабана» на Восточной шестидесятой улице. «Копа» принадлежала мафии, и мой отец был в хороших отношениях с одним из теневых владельцев клуба, Фрэнком Костелло. Это в сочетании с тем, что отец Маленького Луи, Луис Антонио-старший, был метрдотелем клуба, гарантировало нам места за лучшим столиком. В конверте было всего четыре билета: Прыгун, которому только исполнилось семнадцать, оставался несовершеннолетним, Бенни не пустили бы в клуб, потому что он был негр, а Рыжий не надел бы костюм даже ради встречи с папой римским. Так что на концерт шли Мальчонка, Луи, Порошок и я.

Признательно улыбнувшись, я сказал:

— Спасибо, папа. Ребята сгорают от нетерпения с тех самых пор, как я их предупредил.

В этот момент в коридор вышел Анджело Мазерелли, застегивая ширинку.

Анджело был помощником моего отца; он заведовал доками Вест-Сайда. При взгляде на Анджело в голову невольно приходила мысль, что он похож на пожарный гидрант с приделанной головой: везде по сорок восемь дюймов — объем груди, талия, бедра. Даже в такую жару на нем был надет пиджак, под которым виднелась белоснежная сорочка. Между спиной и поясом была впихнута кобура с пистолетом 45-го калибра. Несмотря на ослабленный галстук и расстегнутую верхнюю пуговицу сорочки, ворот по-прежнему словно душил Анджело. В целом он являлся взрослой копией Порошка — что было неудивительно, поскольку был его отцом. Анджело еще совсем молодым женился на ревностной католичке, которая ежедневно слушала мессу, по четвергам ходила на заседания религиозного общества «Четки», никогда не ела мяса в пятницу и обладала почти такими же огромными габаритами, как и ее муж. Анджело никогда не ходил в церковь, не имел четок и ел то, что хотел. Он был атеистом, женатым на святой.

— Привет, малыш, — сказал Анджело, застегивая пиджак. — Как дела?

Пожав плечами, я сказал:

— План наведаться в Ла-Гуардиа сдох, зато появились наметки, как тормознуть машину с нелегальным виски.

— Расскажи поподробнее.

— Дело еще в стадии разработки.

Повернувшись к моему отцу, Анджело улыбнулся:

— Этот малый умеет держать язык за зубами. Очень хорошо. Когда за тобой заехать?

— Половина девятого меня устроит, — сказал отец.

— Тогда до встречи… — Открыв дверь, Анджело обернулся и подмигнул мне. — Осторожнее, молчун. Наслаждайся Тони Беннетом.

Помахав рукой, он ушел.

Отец спросил:

— Больше в мое отсутствие ничего не было?

— Ну, я познакомился с соседским мальчишкой.

— С сыном Батчеров… Сидни.

Я опешил.

— Откуда ты его знаешь?

Отец тряхнул головой.

— А я его не знаю. Просто когда я узнал, что в соседней квартире появились новые жильцы, я навел о них справки. Его отец портной. Человек честный. Порядочный. У сына слабое здоровье, так?

— Да. Но Сидни отличный парень. Умный. Он мне понравился.

— Постарайся не оказать на него дурное влияние.

— Договорились.

— Bene. Grazie…

Отец допил кофе, мы поднялись из-за стола, заключили друг друга в abbraccio, и я отправился переодеваться.