В конце 1699 года вся Москва хоронила генерала Патрика Гордона. За гробом,, во главе гвардейских полков, шёл царь Петр Первый.

Ни один из российских полководцев, даже Суворов, не удостоился таких почестей. И не случайно. В грозный час стрелецкого бунта генерал-аншеф Гор­дон привёл в Троицу, к юному царю Петру свои полки иноземного строя и тем решил дело. Софье пришлось сдаться.

Патрик Гордон стал другом и учителем Петра Великого и с ним вместе создавал русскую регулярную армию. Ту армию, с которой варварская Московия стала Российской империей и вошла в число ведущих государств Европы.

Сорок лет Гордон вёл дневник - и этот уникальный документ сохра­нился. Донёс до наших дней реалии того давнего времени, даже Кодекс чести солдата удачи.

Бедный шотландский дворянин прошел длинный и трудный путь, от рядового драгуна до генерал-аншефа, на службе России.

 

Польша

Пролог

Патрик Гордон, худой, длинноногий юноша, сидел, задумавшись, на пригорке, над ручьём. Было над чем подумать!

Вчера, на лисьей охоте, его поднял на смех двоюродный братец, щеголь Джордж Гордон. Дескать, и кафтан у тебя не модный, и ко­былка старая, ну, впрямь, йомен, не джентльмен.

Лисицу-то затравил Патрик. Старенькая кобылка поспела раньше породистого жеребца Джорджа. Недаром он все рвы, кусты и канавы в округе наперечёт знает.

Джорджу, ясное дело, обидно. Двести марок за жеребца запла­тил. Вольно кузену язвить.

После дяди, Джона Гордона, графа оф Хэддо, такое наследство получил! Знатнее клана Гордонов в Шотландии рода не найдёшь. Ро­дичи короля. Глава клана — герцог. Да толку что? Отец прошлой осе­нью продал сестре с зятем лучшую ферму с мельницей в своём поместье Охлухис за две с половиной тысячи шотландских марок. Хоть с долгами расплатились.

«Дядюшку-то расстреляли по приказу Кромвеля. А мне где взять денег на доброго коня? Младший сын младшего брата из младшей ветви, — думал Патрик. — Адальше что? Джон, старший брат, получит отцовское имение. Мне ничего не светит,

Спасибо, родители позаботились, домашнее образование я по­лучил неплохое. Но дорога в Эдинбургский университет закрыта. Ка­толику и роялисту 11 , под тяжёлой рукой генерала Кромвеля не пробиться. Нынче Кромвель в Шотландии — полный хозяин. И, по­хоже, надолго.

Одно остаётся: уехать в чужие края. Не я первый. Тысячи шот­ландцев бегут с родины. В Германию, в Швецию, в Польшу, даже в Мос­ковию. Там легче сделать карьеру, заслужить высокий чин. А здесь — глухо.

Матушка-то точно будет против. Главное, что скажет отец? У него характер — ого! Вспылит, потом не уговоришь. Может, сначала пойти к патеру Джозефу? Старик разумный, да и ко мне всегда хорошо относился. Добрый совет пригодится...».

Патрик в свои шестнадцать лет не любил скоропалительных ре­шений. Всякое серьёзное дело старался обдумать не раз и не два. Хотя и с ним бывало: вспылит, наломает дров.

В воскресенье, после мессы, Патрик дождался, пока патер при­частил всех прихожан, подошёл к нему,

—              Поговорить хочешь? Пошли, поужинаем.

Служанка Патера, старая Бетси, поставила перед ним миску постного супа.

«И как она ухитряется так вкусно готовить в Великий пост?» — подумал Патрик.

Патер Джозеф погладил лысину, налил эль в оловянные кружки:

—              Ну, сын мой, что тебя нынче так заботит?

Патрик рассказал.

—              Верно говоришь, Патрик. Католику да младшему сыну нынче в Шотландии делать нечего. А тебе — особо, — заметил отец Джозеф, а затем долго молчал, разглядывая юношу серыми, выцветшими глазами. — Господь дал человеку право выбирать себе путь.

Конечно, не каждый день, да и не каждый стоит перед подлин­ным выбором.

Иной бедняга весь век бредёт по протоптанной колее, как ста­рый мерин в шорах. Сначала за него отец и мать всё решают, потом жена. Ты не из таких. Сам думаешь, сам решаешь. Да к тому же Господь дал тебе талант: умеешь говорить с каждым человеком на его языке. Любезность и вежливость в жизни — великое дело.

Не раз тебе придётся делать выбор, как нынче. Главное — не спеши и молись Господу. Ошибёшься, пойдёшь не той дорогой, судьба не простит.

Я учился в иезуитском коллегиуме в Браунсберге, в Восточной Пруссии. Езжай туда. Ежели хватит терпения да удачи, станешь епи­скопом, Князем Церкви. Дам тебе рекомендательное письмо к отцу Александру, ректору коллегиума. Когда-то мы были друзьями.

Да что скажет твой батюшка? Джон Гордон крут. Загляни-ка ты к дядюшке Джорджу. Весьма почтенный джентльмен, к тебе благоволит. Ежели Джордж замолвит словечко, отец со старшим братом спорить не будет.

Патрик так и сделал. Отец согласился. Получив благословение родителей, 12 июня 1651 года юноша поднялся на борт большого тор­гового судна, идущего в Гамбург. А через месяц приплыл в Данциг.

***

Земляки, купцы из Шотландии, встретили юношу весьма лю­безно. Неделю он прожил у них гостем, потом его отправили в иезу­итский коллегиум.

За два года Гордон освоил латынь в совершенстве, старательно учил теологию, священную историю. Ректор, отец Александр, отно­сился к нему по-отечески. Кабы летом 1653-го мудрый и добрый старик не помер, Патрик, наверное, доучился бы, принял сан, а там, кто знает...

Вместо отца Александра, в коллегиум прислали тупого и вздор­ного отца Никодима. Школяры его сразу возненавидели за мелочные придирки и занудные проповеди. Осенью Анджей Корецкий прита­щил в класс гнилую репу и подложил на кресло ректора.

—              Зря ты это затеял, Андреус! — заметил Патрик. — Сикофантов хватает. Донесут.

—              Плевать! — засмеялся Корецкий. — У меня дядя — архиепископ. Струсит, не накажет.

Школяры, затаив дыхание, смотрели, как ректор вошёл и важно уселся. Но, почувствовав странную сырость пониже спины, вскочил. На новой, шёлковой рясе зияло грязно-бурое пятно.

Отец Никодим заорал, как зарезанный, и выскочил из класса. Вернулся после перемены в старой рясе, уже выяснив, кто устроил сию пакость, и объявил:

—              Легкомыслие, выказанное паном Корецким, достойно всяче­ского сожаления. Памятуя заветы Господа нашего Иисуса Христа и юность провинившегося, в этот раз мы простим его. Но негодяям, слу­гам сатаны, кои подбили и наущали невинного юношу на сию мер­зость, нет прощения! Шмидт, Гордон и Седелецкий будут завтра сурово наказаны розгами.

«Подставлять свою задницу под розги, да ещё и за чужую вину? Увольте! Да и не так сильно манит-то духовное поприще. Найдётся что- нибудь получше!»

В тот же вечер Патрик сбежал. Плюнув на учёбу, пошёл пешком в Данциг. На плечах плащ, в котомке — бельё и несколько книг. Добрый отец Мензис, настоятель местной церкви, проводил юношу до шляха на Данциг.

Пока дорога шла полями, было славно. Потом начался лес. Ти­шина, лишь огромные ели по сторонам. Начало темнеть. Ох, как страшно ночью в чужом лесу!

Патрик не верил во всякую нечисть — леших, водяных и прочие россказни простонародья, но тут в голову полезло всякое. Показалось, что он сбился с пути и непременно пропадёт здесь один, в тёмном лесу, в чужом краю.

Он и по-немецки едва знал два десятка слов, чтобы спросить еду и дорогу. Отцы иезуиты разрешали говорить только по-латыни. Гос­поди! Как же ему стало тошно!

Юноша сел на пенёк у дороги и даже расплакался. Что делать? Семи талеров надолго не хватит.

В беде лишь Господь поможет! Патрик принялся усердно мо­литься Пресвятой Деве: просил не оставить его в беде. И страх отсту­пил. На сердце полегчало.

Тут его догнал седой, почтенный старец на чалой кобылке. По­смотрел участливо на зарёванное лицо беглеца и ласково сказал на местном наречии:

—Не плачь, дитя моё. Господь тебя утешит.

Во всяком случае Патрик так понял. Явный знак Божий! Он при­ободрился и зашагал дальше.

Действительно, лес скоро кончился. В придорожной корчме он поужинал, выпил кружку доброго пива и спокойно проспал до утра во дворе на груде соломы.

Утром нашлись двое парней, шедших в Данциг, и юноша пошёл с ними вместе. Парни были самого разбойничьего вида, и Патрик, будто случайно, показал им горстку мелочи в своём кошельке. Втроём идти куда веселее. Всё обошлось, и на третий день Патрик прибыл в Данциг. Там юноша узнал, что последний корабль в Шотландию ушел три дня назад и надо ждать весны.

Один, в чужом городе, с семью рейхсталерами 12 в кармане...

Выручили земляки — шотландцы своих в беде не бросают. Они отправили юношу в Кульм, к богатому купцу и однофамильцу.

Худой, длинный Ник Гордон принял Патрика приветливо. Мягко, ненавязчиво расспросил о семье, о том, как юноша попал в здешние края. Купец отличался изысканными манерами истого джентльмена. Патрик страшно удивился, когда узнал, что в молодости хозяин пас овец на ферме своего отца в горах Шотландии. А нынче Ник ворочал огромными суммами, скупал скот и зерно в Великой Польше и с большой выгодой продавал в Гамбурге и Амстердаме.

— Оказать гостеприимство и помощь племяннику графа Гордона оф Хэддо — большая честь для меня. Слуга покажет вам вашу комнату. Живите и ни о чём не думайте!

Через пару дней хозяин прислал портного, и тот сшил Патрику нарядный костюм из тонкого сукна. Юноша дивился щедрости Ника Гордона, а потом понял, что такой гость в доме — живое свидетельство богатства и кредитоспособности хозяина. Юный шотландский джентльмен мог жить в Польше без гроша в кармане сколько угодно. Тем более — двоюродный племянник графа оф Хэддо Были бы хоро­шие манеры.

Патрика не раз уговаривали заняться торговлей. Но уронить честь рода Гордонов юноша не мог — и со всей учтивостью, дабы не обидеть хозяев, отказывался.

Однажды случилась встреча, которую он вспоминал много лет. В начале великого поста в дом пришёл гость, важный старик, маркиз Агостино. Седые кудри обрамляли сухое, изрезанное глубокими мор­щинами лицо. Маркиз ел мало и почти не участвовал в застольном раз­говоре, пока не зашла речь о пророчествах и гаданиях. Брат хозяина Эндрю сказал, что решительно не верит в сие шарлатанство.

Маркиз поднял тонкую, украшенную редкостными перстнями руку:

— Вы правы. Шарлатанов много. Да, признаться, нет смысла пред­сказывать судьбу людям заурядным, коих так много. Женился, народил детей, умер. — Низкий голос маркиза звучал торжественно. Мерный звук латыни завораживал. — Лишь редким счастливцам приоткроет Фортуна дверцу к великим свершениям. И не каждый сумеет войти в эту дверь. Путь к славе не скор и не лёгок. И много бед и трудов должен перенести избранник. А всё ж. Бывает. Четверть века прошло с тех пор, как предсказал я юному шотландцу судьбу великую. Вы слышали о нём. Нынче Дуглас — уже генерал, сподвижник и ближний друг короля Швеции Карла Густава. Ещё много славных дел предстоит свершить ему в грядущих войнах.

Речь сия произвела чрезвычайное впечатление на всех присут­ствующих. Принялись упрашивать гостя предсказать судьбу кому-либо ещё. Маркиз Агостино отказал вежливо, но решительно:

— Взгляд в будущее требует затраты огромных сил душевных. Я стар и не могу позволить себе оного.

Патрик очень хотел подойти к старику и сказать хоть пару слов. Но не решился. Почему-то подумал, что и его судьба должна быть схожа с судьбою того Дугласа.

Вскоре маркиз откланялся. А юноша не спал полночи, видел себя полководцем во главе победоносной армии. Непросто стать генера­лом.

Патрик прожил у купца полтора года. Можно бы и дольше, да стало стыдно. Сидя на месте, карьеры не сделаешь. Надо было что-то решать. К тому же он приметил, что младшая дочь хозяина, толстушка Пеги Гордон, явственно строит ему глазки. Девочке всего четырна­дцать лет, но за последний год она выросла и оформилась. Невеста. И кухарка как-то сказала о Патрике:

—Наш-то зятёк.

Нет, такая перспектива юношу не прельщала. К весне Патрик сдружился с Джоном Диком, учеником Ника Гордона. Тот был страшно честолюбив и вполне уверен, что в Польше шотландцу нетрудно до­биться и славы, и богатства. Джон говорил:

— У князя Радзивилла вся рота охраны из шотландцев. Нас при­мут! Пошли вместе!

Юноши ушли после Пасхи. Это было славное путешествие! В больших городах отдыхали несколько дней у гостеприимных земля­ков, а затем шли дальше. В дороге Джон начал обучать друга польскому языку. Где на попутных подводах, где пешком, они дошли до Варшавы.

Однако на Сейм 13 Радзивилл не приехал — план рухнул. Джону проще, снова пошёл служить приказчиком. Патрик — дворянин, ему эта дорога заказана.

Не получилось стать солдатом! Значит, придётся возвращаться домой.

Земляки и здесь помогли юноше добраться до Познани, а там пристроили в свиту юного графа Опалинского, отправлявшегося, по обычаю, в чужие края.

В феврале 1655 года Патрик подъезжал к Гамбургу. Откинувшись на мягкие подушки, сладко посапывал во сне владелец богатейших маетностей 1 в Великой Польше, юный магнат, пан Станислав Опалинский. Спал и его педагог, пан Ежи, сопровождавший барина в Амстердам и Париж.

Гордону не спалось. Опалинский взял его с собой по рекоменда­ции земляка, Фергюсона, богатейшего купца в Торне. Пан Станислав свободно владел немецким, французским и латынью. А тут удобный случай — усовершенствовать свой английский.

Завтра Гамбург. А там — попутный корабль до Эдинбурга, и я вер­нусь домой. С чем? Чего я добился за три с половиной года на чужбине? Мало. Почитай ничего...

За окном, на тощих берёзках, галдели вороны. Редкие пропле­шины снега на полях.

Пан Станислав протёр глаза:

—              Славно вздремнул! Далёко ли до привала?

—Часа через полтора приедем, Ваша Светлость, — ответил пан Ежи.

В Гамбурге пана Станислава дожидался граф Сан Педро, старый друг его отца. Вельможа должен был представить юного Опалинского ко двору Людовика XIV. Граф, вальяжный сановник в расшитом сереб­ром бархатном кафтане и роскошном парике, внимательно наблюдал за Гордоном.

«Что ему от меня нужно?» — подумал Патрик.

После обильных возлияний за ужином пан Станислав отпра­вился спать. Встал и Гордон.

—Не торопитесь, юноша, ещё так рано. Посидите со стариком, расскажите о себе, — остановил его граф. Он мягко расспросил Пат­рика о его семье, о его жизни в Польше. — Вы дворянин из древнего рода, не глупы, учтивы, хорошо воспитаны, — заметил Сан Педро и долил вина. — Зачем Вам в Шотландию? Пока Кромвель жив, там де­лать нечего. Поедем с нами в Париж!

Знатному вельможе, прибывшему ко двору, подобает иметь свиту из молодых дворян. Я думал подобрать двух-трёх в Амстердаме. Но Вы нам вполне подходите. Ваш французский плоховат, но, я не сомне­ваюсь, через полгода будете говорить, как истый парижанин. Согла­шайтесь, мсье Гордон! Опалинский сказочно богат, Вы ни в чём не будете нуждаться. А при дворе Короля-Солнце для юного дворянина столько возможностей! Фортуна Вас не обойдёт. Богатые вдовушки будут просто гоняться за вами. А если повезёт, так женитесь на отстав­ной метрессе 14 одного из принцев, получите богатое имение, а может, и титул...

«Снова выбор. — подумал Патрик. — И вся жизнь зависит от моего решения».

—              А пан Станислав согласен?

—              Он-то и поручил мне побеседовать с вами.

—Позвольте выразить Вашей Светлости мою глубочайшую бла­годарность за столь лестное мнение о моей особе, — ответил Гордон, подумав. — Надеюсь, вы не сочтёте неучтивостью просьбу об отсрочке. Столь важные перемены в жизни следует обдумать неспеша. Не далее, чем завтра, я отвечу Вашей Светлости.

Патрик долго ходил из угла в угол маленького номера гости­ницы. Надо было решать. Стать придворным кавалером первого двора Европы лестно. Нет слов, Людовик XIV — не богатый купец в Торне. Но что-то мешало согласиться.

Гордоны — католики, не пуритане. А всё ж нравы в Шотландии строгие. Приеду в Охлухис с женой, лет на двадцать старше себя. Как на меня посмотрят соседи?! А уж с отставной метрессой и того хуже. Как будут сплетничать за спиной! Стоит ли продавать себя за возмож­ное поместье и титул?!

Утром Патрик сказал графу Сан Педро, что вынужден отка­заться. Он бесконечно сожалеет, но отец потребовал срочного возвра­щения на родину. Через три дня Опалинский уехал, а Гордон остался ждать попутного корабля в Шотландию.

 

Шведский рейтар

В той же гостинице, где жил Патрик, жили офицеры-вербов­щики. Они усердно обхаживали статного юношу, убеждая завербо­ваться в армию короля Швеции.

—Стань солдатом удачи, парень! — убеждали они. — Весь мир будет у твоих ног! И слава, и богатство.

Патрик не поддавался. За каждого завербованного рекрута офи­церы получали хорошие деньги. А дать себя одурачить — позор для шотландца.

Как-то Патрик узнал, что в Гамбург приехал ротмистр Джеймс Гордон, шотландец. Юноша поспешил к нему, подумав: «Вдруг кто-ни­будь из наших.».

Ротмистр с тремя офицерами сидел за весёлым обедом. Учтиво поклонившись, Патрик сказал:

—              Услышав о приезде человека таких достоинств, я не мог не за­свидетельствовать Вам своё почтение. Надеюсь, что господин рот­мистр простит мне неожиданное вторжение в час, когда Вы, вероятно, поглощены важными делами.

Ротмистр приветливо улыбнулся:

—              Что Вы, друг мой! Земляк на чужбине — всегда радость. Счаст­лив принять Вас. Садитесь.

Выяснилось, что ротмистр не Гордон, а Гардин. Тем не менее, нашлось дальнее родство и куча общих знакомых. Хозяин радушно пот­чевал гостя. После третьего бокала вина Патрик почувствовал себя со­всем легко. Офицеры очень удивились, узнав, что он хочет вернуться на родину.

— Тебя, дружище, на смех подымут! Поехал за море, поглядеть который час, и вернулся таким же дурнем, как уехал. Да и что нынче делать в Шотландии? Там правит надменный узурпатор! — гремел рот­мистр Гардин — Нет, если уж вернуться домой, то со славой и богат­ством! Оставайся со мной, волонтёром. Будешь жить не как слуга, а как мой младший брат.

Он тут же повёл Патрика в конюшню, где стояли три его ло­шади, и предложил любую, на выбор. Отличные кони! Особо пригля­нулся Патрику чалый мерин, не слишком видный, но резвый и послушный.

«Пойти волонтёром — другое дело! Не понравится, можно вер­нуться», — немного опьяневший Патрик согласился. Утром он пожалел о своем решении, но слово было дано.

Ротмистр служил в драгунском 15 полку герцога Саксен Лаутен бургского. Весною армия выступила в Штеттин.

***

Покачиваясь в седле, Гардин просвещал своего юного друга:

— Наконец, зима кончилась. Вон как жаворонки заливаются! Семь лет прошло после Тридцатилетней войны. Европа отдохнула. Те­перь наше время. Скоро в бой. Можно и отличиться, и деньжат подна­брать. Карл Х Густав собрал добрую армию: семь тысяч кавалеристов и десять тысяч пехоты с прекрасной артиллерией. Пойдём в Польшу. Будет, чем поживиться. Там паны на золоте едят.

—Да ведь с Польшей перемирие ещё на шесть лет, — удивился Патрик.

—Королю на это плевать! — засмеялся Джеймс. — Корону он по­лучил совсем недавно, после отречения кузины, Королевы Христины.

И теперь Его Величество желает отметить начало царствования победоносной войной. Шведская армия — лучшая в мире. А Польша едва держится под ударами мятежных казаков Хмельницкого и моско­витов, уже захвативших пол-Литвы. Говорят, подканцлер Радзиевский, изгнанный королем Яном Казимиром, уверил Карла Х, что большин­ство польских вельмож тут же перейдут на его сторону.

Патрик недавно прошел почти всю Польшу. Богатая страна, храброе дворянство.

—              Не думаю, что Польшу можно одолеть столь малыми силами.

— Сие — только начало, — заметил Гардин. — Шведский риксрад 16 на собственные средства набрал три полка. Ещё четыре набирают на деньги Кромвеля. Лорд-протектор рад любой драке на континенте, лишь бы иноземцы не вмешивались в его дела в Англии. Король наме­рен довести армию до сорока тысяч. Да ведь не в числе дело. Польская кавалерия не сможет противостоять регулярной шведской армии. Вот увидишь, дойдёт до дела, и поляки побегут.

—              А как же договор о перемирии?

—              Законники найдут сотню причин объявить его недействитель­ным. Ян Казимир весьма неосторожно пишет в своём титуле «король Швеции». Такая наглость! И совсем не важно, что он тоже из рода Вазы, дальний родич Карла Х.

Карл Х Густав предъявил Польше шесть «веских претензий» и объявил о расторжении договора о перемирии. Главным был вопрос о титуле.

Фельдмаршал Виттенберг собрал старших офицеров.

— Мы входим в Польшу, — сказал он. — Весьма важно, дабы любой поляк, перешедший на нашу сторону, не испытывал обид и при­теснений. Требую строжайшей дисциплины! Солдат и офицеров, оби­жающих и грабящих обывателей, буду вешать беспощадно!

И ещё. Учите солдат строю! Не жалейте ни сил, ни времени. В бою плотный строй — самое главное. Вдолбите в их тупые головы: кто дрогнул, побежал, тот погиб. Поляки — прекрасные наездники, нале­тают лихо. А справиться с регулярным строем не могут.

После первого же столкновения возле Везе от польских воевод прибыл трубач. Они запросили перемирия. На переговоры уехал под- канцлер Радзиевский. Он сказал полякам:

—Король Карл Густав клянётся сохранить все вольности шляхты и духовенства, не притеснять католическую веру, не увеличивать по­дати. Никто не понесёт обид и не будет ограблен. Шведские войска не имеют права на постой во владениях шляхты или на иные поборы, кроме тех, что шляхтичи платили на коронное польское войско.

Заманчивые обещания! К тому же своевольное, буйное и плохо обученное шляхетское ополчение, да ещё и под командой ни разу не нюхавшего пороху познанского воеводы Кшиштофа Опалинского, не могло устоять против железных полков Виттенберга.

Познанская и Калишская области присягнули на верность и под­данство шведскому королю. Дальше шведская армия шла без боя, зани­мая город за городом. Фельдмаршал строго карал грабителей и мародёров. Солдат и офицеров вешали за малейшую жалобу.

В Германии драгунам жилось привольно. В Польше не стало ни бесплатных квартир, ни жалования. Его Величество Карл Густав счи­тал, что война сама себя кормит. Как и любой солдат, Патрик каждый вечер должен был раздобыть фураж для лошадей и что-нибудь съедоб­ное себе и ротмистру. Приходилось изворачиваться.

Скоро драгуны объяснили Гордону, что они-то солдаты короля, а он слуга офицера, в сущности, мародёр, им не чета. И хоть Патрик добросовестно исполнял обязанности драгуна и больше других ста­рался добывать продовольствие и фураж, доставалось парню немного: ротмистр забирал всё или лучшую часть.

— Нет, парень, таким путём ни чина, ни славы не выслужишь, — как-то молвил ему шотландец Вильям из соседней роты. Он был всего на год старше Патрика, а уже выслужил чин лейтенанта. — Честнее, да и выгоднее служить солдатом. Тяжело, но другого пути у тебя нет. Кабы ты имел высоких покровителей, тогда другое дело. Дерзай! Недаром шотландцев считают лучшими солдатами в Европе.

Гордон два дня думал, потом решился. Ротный лейтенант по его просьбе поговорил с Гардиным. Ротмистр поворчал, но согласился.

Патрик принял присягу, стал законным солдатом. И попал из огня да в полымя. В роте его приняли хуже некуда: чужак, новичок, да ещё джентльмена из себя строит, а сам по-немецки говорить не на­учился. В первую же неделю Патрик четыре раза стоял ночь в карауле, да и дальше легче не стало. Сумей при этом раздобыть корм и себе, и коню!

Гордон старался не замечать обид. Молчал. Скоро Вилли отозвал его в сторону:

— Какого чёрта ты терпишь насмешки этих хамов? Твою дели­катность и благородное воспитание немцы считают трусостью. Зате­вай ссору при малейшем намёке! Вызывай на дуэль! Победишь или проиграешь, неважно. Обычные дуэли до первой крови. Только так ты заставишь немцев уважать себя.

—Спасибо за совет, — кивнул Патрик. — Я и сам об этом думал. Наверное, ты прав.

Долго ждать не пришлось. В тот же вечер граф Кенигсмарк под­нял полк в ночной марш. Шведы славились уменьем внезапно по­являться там, где их никто не ждёт.

Предыдущую ночь Гордон провёл в карауле и теперь ужасно хотел спать. Впрочем, дремали и другие драгуны, придерживаясь за луку седла, дабы не упасть. Ровно шли привычные к строю кони. Уснул и Патрик. И тут один из соседей легонько подхлестнул его мерина. Тот плавно вынес Гордона из ряда и, обогнав эскадрон, пристроился рядом с полковником. Граф тоже дремал. Проснувшись, он заметил рядом не­знакомого всадника и спросил:

—              Кто тут?

Патрик, уверенный, что едет в своём эскадроне, не ответил.

—              Кто тут? — резко повторил полковник.

—              Помолчи! — ответил Гордон. Ему так не хотелось просыпаться.

Разгневанный граф Кенигсмарк дважды вытянул Патрика по спине тростью. Вернувшись в строй, Патрик принялся расспрашивать соседей, кто устроил ему сию пакость. По гаденькой ухмылке догадался — Фриц Шлоссер.

—              Ты мне за это ответишь! — сказал Гордон.

На привале ушли в кусты. Несколько рейтар пришли глянуть, каков-то новичок в деле. Шлоссер фехтовал куда лучше Патрика. Гор­дон держался, как мог. Старший брат когда-то учил его владеть шот­ландским палашом 17 . Но опыта не хватило, и Патрик получил всё же зарубку на лбу.

За три недели юноша дрался на дуэли ещё пять раз. Дважды по­бедил, три раза проиграл, не из трусости, а по неуменью. После чет­вёртой дуэли к нему подошёл немолодой драгун Ганс Хольштейн:

—Похоже, ты парень стоящий и не трус. Давай держаться вме­сте. Нас, католиков, так мало.

Ганс был из самых опытных солдат в роте. Патрика признали своим и больше не трогали.

Шведы настигли польского короля под Варшавой, но Ян Казимир отступал, не принимая боя. В воскресенье армия устроила днёвку. Утром солдатам раздали по полбуханки хлеба и по кружке пива. Хольштейн покопался в карманах и выдал Патрику луковицу.

— Всё повкуснее. Эх, курочку бы сейчас.— мечтательно протянул Ганс. — Что, Патрик, может рванём на добычу? Бог даст, попадётся что- нибудь получше чёрствого хлеба. Да и кони голодные.

Скоро солдаты наткнулись на пустую деревню. Жители сбежали от шведов в леса. Всё брошено: скот, припасы. Это была удача! Ганс ра­зыскал большую телегу и пару хомутов. Солдаты с шутками нагрузили её под завязку. Три мешка овса, овцы, гуси, куры. Бочка пива! И по­ехали, предвкушая триумф в своей роте. Но в миле от лагеря проклятая телега попросту развалилась! Бросили жребий, кому стеречь добычу, кому ехать в лагерь за телегой. Гордону выпало караулить.

—              Не скучай! Я скоро, — крикнул ему Ганс.

Уже стемнело. Прошлую ночь Патрик опять провёл в карауле. Мучительно хотелось спать. С полчаса парень ходил вокруг телеги, тёр руками лицо.

—              Какого чёрта! В округе ни души, кого тут бояться? — Он намо­тал уздечку на руку, привалился к колесу и уснул.

В лагере объявили сбор. Грохотали барабаны, пели трубы. Полк снялся с лагеря и ушёл — Патрик ничего не слышал: молодой сон кре­пок. Зато сбор услышали мужики в соседнем лесу и бросились в остав­ленный лагерь: после армии всегда можно чем-нибудь поживиться. Одна из таких шаек наткнулась по дороге на спящего драгуна.

У него осторожно вынули из руки уздечку и угнали коня. Выта­щили палаш из ножен.

А Патрик всё спал! Ему снились кошмары. Юноша проснулся в ужасе. Действительность оказалась куда страшнее любого кошмара. Невысокий мужик с пегой бородой, должно быть предводитель шайки, с усмешкой посмотрел на молодого солдата:

—              Плащ добрый. Да и сапоги неплохие. Раздевай его, хлопцы.

Гордон был так ошарашен, что даже не пытался сопротивляться. Ему оставили только порты и нижнюю рубаху. И тут, глядя на злобные, бородатые рожи, тяжёлые дубины в мозолистых руках, Патрик вдруг понял: «Убьют! Сейчас и убьют. И не в бою, а здесь, ночью, на грязной дороге.». Слёзы хлынули из глаз.

Добрый человек везде найдется. Старик в нагольном тулупчике попросил за Патрика:

—              Может, отпустим парня? Он ведь ничего худого нам не сделал.

Но пегобородый рыкнул на заступника:

—              С глузду съехал! Отпустим его, вернётся со шведами, деревню спалят. Кончай его, хлопцы.

Здоровенный мужик крепко ухватил Гордона за левую руку, а двое других старались разбить ему голову дубинками. Патрик ужом вер­телся вокруг державшего его мужика и старался уклониться от ударов. Тот, видно, и сам опасался удара дубиной и на момент выпустил руку пленника.

Господи! Как он бежал! За ним погнались. Дубинка, брошеная верной рукой, чуть не сбила Патрика с ног. Он устоял. Мужики скоро отстали. Он не останавливался, пока не увидел армейский обоз. Воз­чики подсказали, что полк с корпусом фельдмаршала Виттенберга свернул направо и ушел недалеко.

Патрик побежал направо. Наконец-то, полковой обоз! Тут Гор­дона знали. Сердобольная маркитантка подарила юноше старый поль­ский кафтан, у другой он выпросил пару поношенных польских сапог, третья кинула шапку. Ещё одна пустила в свой фургон, погреться.

В свою роту Гордон пришёл утром. Ротмистр отругал Патрика, а товарищи долго потешались над юношей:

—Силён ты спать, парень! Не проспи Царствия Небесного.

Насмешки Патрик сносил молча. Оправдаться-то нечем.

В тот день Хольштейн стоял в карауле, а из других никто не пред­ложил парню помощи. Просить Патрик не хотел: мол, управлюсь и сам!

Он выбрал в обозе коня из запасных, не слишком резвого, но с добрым норовом. В пустой деревне долго шарил по хатам и нашел-таки потёртое польское седло! Пошёл дальше, отыскал подпругу и стре­мена. Теперь нужно было добыть оружие. Отъехав на полторы мили в сторону, в пустом, ограбленном господском доме, под ворохом сухого гороха на кровати, увидел старую саблю и пару жёлтых польских сапог. Наконец, Фортуна повернулась к нему лицом! Ведь сапоги Патрика ни­куда не годились. Теперь не стыдно было вернуться в роту.

Гордон много воевал. И не раз доказал незаурядное мужество и хладно­кровие перед лицом смерти. Одного всегда боялся - попасть в лапы банды му­жиков.

Армия шла за польским королём к Кракову. В Раве устроили днёвку рядом с монастырём иезуитов. Гордон зашёл.

Всё разграблено! Только в монастырской библиотеке копошился секретарь фельдмаршала, отбирал книги для Виттенберга — един­ственное, что не растащили. Патрик с удовольствием взялся помогать секретарю. Заодно отложил для себя томик Плутарха.

Война пошла всерьёз, и теперь немцы и шведы нещадно грабили костёлы и монастыри, жгли и портили иконы и статуи: папистские идолы.

Патрика мучил стыд и чувство бессилия. Изменить он ничего не мог. Во дворе монастыря Гордон заметил кучку старых костей. Пригля­делся:

—              Господи! Ведь это же святые мощи! Драгоценные раки украли, а их выкинули!

«Что делать?» — Хольштейн говорил, что замке остались два ста­рых монаха, остальные бежали в Силезию. Патрик бережно увернул мощи в чистое полотенце, разыскал монахов и отдал им святые релик­вии. Старики даже заплакали от радости:

—              Да хранит тебя Пресвятая Дева в боях и опасностях! Будем мо­литься за тебя.

Ближе к вечеру католик, лейтенант Розен, вызвал на дуэль кор­нета Гинце из полка графа Делагарди. Тот недавно ограбил десяток ко­стёлов и похвалялся сделанной из стихаря парчовой попоной.

Дуэль была конная. Гордон и Ганс пошли посмотреть. Лейтенант дрался с большим мужеством, и, видно, Господь был на его стороне. Он убил у корнета коня и ранил Гинце.

—Нет, даром это нашим не пройдёт, — ворчал Ганс, помешивая в котелке пивную похлёбку с сыром. Старый солдат всё умел, а уж свар­ганить что-нибудь вкусное из того, что есть под рукой, особо. Тут Гансу равных не было. — Помнишь, как вешали солдат за всякую мелочь, когда мы вошли в Польшу? А нынче напропалую грабят церкви и мо­настыри. Господь не простит такого! Шляхта уже вовсю режет наших квартирьеров. Ежели так и дальше пойдёт, вся Польша поднимется против шведов. И тогда нам придётся туго. Вспомни мои слова!

Больших сражений не было, но польские отряды всё чаще напа­дали на шведов.

В субботу капрал Ван Болен повел дюжину драгун в боковой дозор. Гордон с Хольштейном ехали в арьергарде.

—              Слышь, Патрик, — заметил Ганс, — в обозе-то палят! Не иначе шляхта балует.

Скоро они услышали тяжёлый топот. Подполковник Форгель вёл рейтарский полк наперехват напавшим на обоз полякам.

—              Давай за нами! — скомандовал Форгель капралу. Перешли на рысь.

—Без толку! — ворчал Ганс. — Кони у панов куда резвее наших. Не догоним.

Доехали до перелеска. На большой поляне подполковник оста­новил рейтар. И вовремя! На них летел большой отряд поляков — три сотни сабель.

—              Стройся!

Двести пятьдесят рейтаров выровнялись плечом к плечу с обна­жёнными палашами, пистолеты наготове, на луке седла. Регулярная ка­валерия, вид грозный! Поляки придержали коней.

Обменявшись парой залпов со шведами, шляхта умчалась. Форгель встопорщил закрученные вверх, по шведской моде, усы:

— Не нравится мне это. Похоже, у поляков тут не только эта банда. Ротмистр Дункан! Езжайте вперед, гляньте, какой сюрприз нам готовят!

Дункан отсалютовал палашом и тронул в разведку. Прихватил и их капральство.

—              Поздненько спохватился, старый дурак! — бурчал Хольштейн.

—           Угнал полк чёрт знает куда. Как пить дать, влипнем в засаду.

Лишь только выехали из кустарника, как на них кинулись поляки —           с десяток хоругвей. Ротмистр едва успел послать вестового к подпол­ковнику и выстроить своих рейтар.

И тут началось! Рейтары держались, как могли, три десятка про­тив трёх сотен. Да долго не удержишь. Поляки всё же прорвали строй.

—              За мной! — крикнул Ганс, сворачивая к лесу. Патрик рванулся за товарищем.

Наперерез вылетело пятеро поляков. На Гордона мчался парень в зелёном кунтуше с кривой саблей. Патрик удачно отбил удар, кони разнесли соперников, и тут на Гордона ринулись ещё двое. Один из них выстрелил, и Гордон почувствовал сильный удар в левый бок, под ребро.

«Пропал! — подумал Патрик. — Не отобьюсь.».

Хольштейн свалил первого шляхтича выстрелом из пистолета, второй уклонился, и они нырнули в кустарник. Ганс гнал коня, петляя по узким тропкам. Гордон скакал следом, пригибаясь к самой холке, чтобы веткой не вышибло из седла. Мучительно болела рана в боку, но он терпел. Патрик с детства был терпелив к боли.

Вот и поляна! Тут уже кипел бой. Хольштейн притормозил в ку­старнике. Они видели, как Дункан с кучкой солдат прорвался к своим. Рейтары держались стойко.

Но тут три сотни шляхтичей ударили с тыла — и плотный строй рассыпался. Ускакать не смог никто, кони у шляхты были куда лучше. Сначала поляки брали пленных. Потом шведский корнет, сдавшийся в плен товарищу 18 , выстрелил в него из спрятанного пистолета и по­пытался уйти. Корнета догнали и зарубили, а за ним принялись рубить и других.

Поляки взяли в плен подполковника, раненного в руку майора Кенигсмарка, двух ротмистров, пять лейтенантов и около ста двадцати рейтар. Кроме Ганса и Патрика, спаслись капрал Ван Болен и ещё ше­стеро рейтар. Успели скрыться в кустарнике и во весь опор помчались к своим.

Войска строились в боевой порядок. Дежурный офицер немед­ленно привёл спасшихся к Виттенбергу. Фельдмаршал с укутанной ногой (подагра замучала) пытался из кареты пересесть в седло.

—              Что с полком? — строго спросил он Ван Болена.

—              Только мы и уцелели.

—Дьявол вас забери! — выругался фельдмаршал и, расспросив об обстоятельствах боя и о количестве неприятеля, отпустил рейтар.

Гордон едва доехал до роты. Увидев рану, ротмистр Гардин по­слал за герцогским хирургом. Пуля сидела глубоко, врач не смог из­влечь её, лишь наложил пластырь с тампоном:

—              Твоё счастье, что ничего не ел сегодня. Был бы покойник. Ещё сутки полный пост. Потом можно тёплое пиво с оливковым маслом и собачьим салом. Завтра перевяжу

Рана воспалилась. Патрик давно понял, что Гардин — человек легкомысленный, но добрый. При случае мог отдать другу последнюю рубаху, мог через пару дней и напрочь забыть о товарище.

О Патрике Гардин заботился, как о брате. У ротмистра нашлась подвесная люлька, и Ганс удобно устроил раненого, подвесив её меж двух запасных коней.

Хольштейн приходил в обоз при всяком удобном случае. Прино­сил очередной чудодейственный бальзам, щипал корпию из чистых тряпок, перевязывал. Патрик терпел. Рана болела от качки, а главное, тошно было ощущать собственную беспомощность.

«Хорошо, друг рядом. Заботится... — думал Патрик. — Я бы давно пропал без него. Удивительно! Я ведь в сыновья ему гожусь. Должно быть, Гансу нужно о ком-то заботиться. Такой характер».

Молодость, железное здоровье и заботы друзей помогли вы­жить.

Наконец, прибыл король Карл Густав, генерал Дуглас, пятьсот рейтар и триста драгун. А через пару дней армия пошла вперёд.

Хольштейн подъехал в полдень:

—              Начинается. Авангард наш впёрся в засаду. Бежали без оглядки. Говорят, польская армия за холмом. Ты лежи, не дёргайся. А мне пора.

Патрик полежал немного, потом подозвал Дитриха, слугу рот­мистра, попросил его оседлать Рыжего, старого, спокойного мерина.

—              Чего рыпаешься? — удивился слуга. — Что ли тебе здесь плохо? — но мерина оседлал.

Покряхтывая и постанывая от боли, Гордон сел в седло, устроился поудобнее. Боль утихла. В седле было даже лучше, чем в люльке. Шагом выехал на гребень. Он не мог пропустить, не увидеть своё первое серьёзное сражение.

На вершине холма стоял король в окружении свиты. Рядом ге­нерал Дуглас.

Вражеское войско выстроилось на ровном поле, левее городка Жарнув: несколько рот драгун в центре 19 , на флангах — гусары и шля­хетская кавалерия. Польский король с иноземной гвардией стоял на невысоком холме в тылу своих войск.

Карл Густав построил свою армию в две боевых линии на склоне холма. В первой стояли конные эскадроны, на флангах — мушкетёры и пикинеры. Во второй мощные полки шведской пехоты заняли центр, рейтары и драгуны — на флангах. Шведские пушки уже палили по по­лякам с гребня холма. Над головами солдат летели ядра.

Загремели огромные, в человеческий рост литавры, и шведские линии пошли вперёд. Как они шли! Залюбуешься! Медленно, чётко, под грохот барабанов, не сбивая линии, сохраняя интервалы между полками. Подойдя к полякам на мушкетный выстрел, солдаты остано­вились.

Карл Густав с генералом Дунканом выехали вперёд и проехали вдоль фронта, ободряя солдат перед боем. Ян Казимир скомандовал отступление. Без пехоты и доброй артиллерии шансов на победу не было. Скоро отход превратился в бегство. Поместная шляхта броси­лась кто куда. Многие увязли в болоте и выбирались, как могли, бросая коней. Иноземная гвардия уходила через узкую гать. Толчея, неразбе­риха. Отставшие солдаты сдавались.

Король послал в погоню три тысячи конницы. Солдаты добра­лись до польских обозов и взяли богатую добычу. Тут же, возле гати, шведская армия встала на ночлег. Утром снялись с лагеря и двинулись в погоню. Король польский ушел в Краков, но там не задержался и, оставив командующим Стефана Чарнецкого, поехал дальше.

Дней через десять Гордон несколько оправился от раны, но вер­нуться в роту не спешил.

— Погуляй! — сказал ему Ганс. — Войны на твой век хватит. Должно, Царица Небесная замолвила за тебя словечко. Не иначе вспомнила святые мощи, что ты подобрал. Признаться, не думал я, что ты выберешься. Больно рана-то худая.

Как-то к Патрику подошёл корнет Ян Рудачек из полка графа Де- лагарди:

—              Хотим пошарить по окрестным усадьбам. Шляхта вся по боло­там разбежалась. Айда с нами. Можно взять недурную добычу.

Гордон удивился. Он едва знал щеголеватого корнета.

—              Почему ты меня зовёшь?

—              Ты ж шотландец! А шотландцы — народ надёжный и верный. Да и рейтары говорят, что ты парень храбрый. Нас всего трое. Мало­вато для дела.

«Одно дело — шарить по пустым хатам хлопов, — подумал Пат­рик. — Но обирать дворян?».

Ян заметил его колебания.

—              Не сомневайся, дружище! Мы ж не трогаем тех, кто верно слу­жит королю Швеции. По лесам и болотам прячутся гнусные измен­ники, нарушившие присягу. И прямой долг честного ландскнехта, наказать их, — усмехнулся корнет. — Мы ведь не грабим мирных жителей, а просто забираем брошенное, ничейное имущество. Все так делают!

Патрик пошёл седлать коня. В этот раз на его долю досталась пара коней и добычи на двадцать талеров. В стране, охваченной вой­ной, нетрудно составить состояние.

У многих рядовых рейтар шли в обозе повозки с добром под при­смотром надёжных слуг. Правда, немало удальцов сложило при этом голову.

25 сентября шведская армия подошла к Кракову. Воевода Чар- нецкий жёг предместья, чтобы затруднить врагу штурм города.

Гордон легко сходился с людьми, особенно с земляками. На при­вале он познакомился с шотландцем, майором Майклом Боу, и тот при­гласил юношу к себе.

Боу только что прибыл в Польшу с рекомендательным письмом к Дугласу и был уверен, что тотчас получит блестящее назначение. Майор остановился на ночлег рядом с квартирой генерала Дугласа, рассчитывая с утра явиться к прославленному генералу

Вечером Майкл и Патрик засиделись за бочонком доброго шот­ландского виски, а утром проспали встречу. Дуглас уже уехал. Они ре­шили отправиться за генералом вдогонку, а, коли повезёт, то и поживиться по дороге.

Майор был из той породы людей, что всё знают и всех учат. Важно поглаживая толстое брюхо, он объяснял юноше, как следует в три недели закончить сию компанию. Гордон учтиво слушал, кивал, не спорил. Патрик крайне не любил таких резонёров, и решил при случае проучить самодовольного олуха.

Они долго ехали вдоль узкой, глубокой речки и никак не могли перебраться на ту сторону. Патрик заметил широкую доску для пеше­ходов, переброшенную на тот берег и, не задумываясь, направил по ней коня. Риск был велик, но Гордон проехал благополучно. В него словно чёрт вселился. Майор, не решившийся на такое безрассудство, яростно бранил Патрика с того берега, называя наглым мальчишкой. Когда они доехали до мельничной плотины, Боу, наконец, перебрался и снова поехал вместе с юношей.

Миновали линию двойных постов. Дальше уже шла ничья земля.

«Погоди! Увидишь нынче небо с овчинку», — подумал Патрик. Он заметил в поле рыжую лисицу — добрая примета! — и был уверен, что нынче с ним ничего худого не случится.

Невдалеке пылало предместье Кракова. Обсуждая неразумных поляков, выжигающих и разоряющих собственную страну, друзья по­ехали дальше. Майор думал, что они вот-вот догонят генерала Дугласа.

В предместье Гордон заметил двух солдат в синих мундирах:

— Поляки!

—              Где двое, там и двадцать! Пора возвращаться, — встревоженно заметил майор.

—              Чего нам бояться двоих? Вперёд!

Тут шотландцев обступила дюжина солдат с сержантом:

—              Кто такие?

—Мы иноземцы, служим в польской армии, — ответил Гордон спокойно. — Дайте напиться, парни! Жарко.

Сержант что-то заподозрил:

—              В каком полку служишь? А ну слезай!

Гордон, боясь ошибиться, ответил уклончиво.

—Вы шведы! — крикнул сержант и выдернул из седельной ко­буры пистолеты майора.

Патрик крикнул Боу по-английски:

—              Не отдавай!

Но майор не думал сопротивляться. Он не знал ни слова по-поль­ски и, слыша дружеский разговор, считал, что это шведские часовые.

Тут сержант выхватил саблю и напал на майора. Рванувшись впе­рёд, тот прижал Гордона к стене. Чтобы избежать удара, Патрик на­гнулся, и конец сабли лишь раскроил ему кафтан и панталоны да нанёс легкую рану в бедро. Счастливо отделался.

Шотландцы оторвались, но путь назад был перекрыт, и им при­шлось скакать к городу. Солдаты бежали следом, но, как ни удиви­тельно, не стреляли.

Майор мчался впереди, пришпоривая коня. Вот и ворота города. А на стене множество вооруженных людей. Патрик во время заметил узкую улочку влево и крикнул об этом Боу. Свернули. Они скакали со­всем близко от стен, и просто чудо, что их не подстрелили. Солдаты отстали, и Гордон уже подумал: « Пронесло.».

Вокруг горели дома предместья. За поворотом улицу напрочь пе­регородил рухнувший дом. Его обломки ещё пылали. Шотландцы по­вернули налево, через кладбище. Выход был загорожен невысокой железной решёткой. Мешкать было нельзя. Гордон с трудом уговорил Боу накинуть на решётку свой плащ. После этого лошади легко пере­скочили через неё и почти не повредили плащ.

—              Чёрт меня дернул связаться с этим отчаянным парнем! — при­читал майор. — Он готов в одиночку штурмовать город, а через реку запросто скачет по пешеходным мосткам. И мои пистолеты из-за тебя пропали.

Отъехав далеко от предместья, заспорили, куда теперь. Но тут Патрик заметил три десятка поляков, скакавших к ним во весь опор. Пришлось поторопиться.

Добравшись до дозорных, они подняли тревогу, а потом спрята­лись в обозе, дабы не объяснять, как их занесло на вражеские позиции. Их искали, но не нашли.

В конце сентября, сделав солидный запас пластыря и мазей, Гор­дон вернулся в роту. А через пару недель его рана совсем затянулась.

Тем временем Карл Густав пошел в Войнич. Там стояли квартиа- неры 20 — самая боеспособная часть польской армии. Но и они не вы­держали удара шведов. После сего поражения королю Польши пришлось бежать в Силезию. Карл Х, вернувшись к Кракову, приказал копать апроши (осадные рвы и насыпи) и готовить штурм. Чарнецкий провёл несколько удачных вылазок, но сие могло лишь несколько от­далить неизбежную сдачу города.

Окрестная шляхта и мужики всё чаще резали шведских фуражи­ров. Пришлось отправить против партизан генерала Дугласа с тремя сотнями рейтар. Участвовал в этом рейде и Гордон. В одной из стычек польская пуля пробила ему правую ногу, пониже подвязки, и убила коня. Патрик получил отличную вороную кобылу из трофейных, но нога распухла так, что пришлось разрезать сапог. В Казимеже, жидов­ском предместье Кракова, раненого определили на квартиру к порт­ному Исаку. Пришел доктор, перевязал рану, заметил:

—Тебе повезло, парень. Кость не задета. Через пару недель ся­дешь в седло.

Патрик с любопытством присматривался к хозяевам. Из Англии евреев выслали полтора века назад, и в Шотландии юноша их не встре­чал. Говорили о них всякое, дескать, проклятый народ, враги Хри­стовы.

«Люди как люди, — решил Патрик. — Шумные, любопытные. Ко мне относятся прекрасно. Кормят, заботятся».

К нему часто приходили друзья. Чаще других — Хольштейн. Как- то зашёл Ян Рудачек с другим рейтаром, Вилли Мидлтоном. Вилли вы­ставил бутылку венгерского.

—              Зря ты поступил в драгуны! — сказал он Патрику. — У вас в роте, кроме тебя, ни одного шотландца нет. А у нас — шестеро! И ротмистр великолепный, Джеймс Дункан. Он тебя знает. Переходи в рейтары. Драгуны — мужичьё. А у нас — порядки для дворянина. И на добычу вы­браться куда проще. Право, решай.

Гордон задумался. Служить в рейтарском полку куда легче и при­вольнее. Да и заработать офицерский чин рейтару значительно проще, чем драгуну. Спросил Хольштейна.

— Соглашайся, и не думай! — ответил друг. — Тебе нынче удача привалила. Кабы меня пригласили, бегом бы побежал.

Вскоре Патрик простился со своим покровителем Гардиным и нанялся добровольцем в полк графа Делагарди, к ротмистру Джеймсу Дункану.

Только жаль было расставаться с Гансом.

19 октября Чарнецкий сдал Краков на почётных условиях. Гарнизон свободно вышел из города с распущенными знамёнами, с двенадцатью пушками и большим обозом. Казалось - победа! Почти все польские вельможи присягнули на верность шведскому королю. Князь Трансильвании Ракоши и гетман Богдан Хмельницкий клялись ему в вечной преданности. Из Вены прислали богатые дары. Император, по просьбе Яна Казимира, предлагал посредничество.

Но не сдался генералу Миллеру Ясногорский монастырь, где хранилась почитаемая всей Польшей икона Ченстоховской Божьей Матери. Пришлось шведам начать осаду.

К общему удивлению, крохотный монастырь держался!

Пламенем по сухой траве пошла по стране весть: Они не сдаются!

И вставали мужики с косами и дубинками, а за ними и шляхта. Все крупные города Польши были заняты шведскими гарнизонами, но страна им уже не принадлежала.

Полк графа Делагарди стал на зимние квартиры в городе Новый Сонч, владении графа Константина Любомирского, в двенадцати милях от Кракова. Рейтары уже не были желанными гостями в городе и в крае.

Вернувшийся из плена, подполковник Форгель приказал срочно сделать лафеты для найденных в городе чугунных пушек и расставить их в ключевых местах. Окрестные местечки обложил контрибуцией, и пять или шесть недель её платили исправно. Потом стало хуже. Отряд рейтар, посланный собрать недоимки, почти целиком вырезали мужики. По воскресеньям на рынке Сонча было пусто. Мало кто при­возил продукты.

Форгель отобрал у горожан всё оружие и заставил их в костёле присягнуть на верность королю Карлу Х. Срочно чинили городские стены. На рыночной площади дежурил дозор, двадцать четыре рей­тара. Каждая рота получила для обороны участок городской стены.

Впрочем, первое время жили неплохо. Местные пани не обхо­дили своим вниманием любезного, щеголеватого рейтара. А уж хо­зяйка, панна Марыся, дебелая сорокалетняя красавица, поглядывала на него многозначительно и за обедом подкладывала Патрику лучшие куски.

— Чего теряешься, парень?! — посмеивались над Гордоном друзья. — Давно бы пошарил у пани под юбками. Она явно не против.

Юный рейтар не умел спешить в делах Венеры. Да и хозяин явно косился. Кто знает, чем бы кончилась сия история, только настали худые времена.

В декабре шляхтич-арианин 21 сообщил, что окрестные горцы и русины собираются огромными толпами, дабы напасть на город. Под­полковник отослал в Краков супругу и большую часть имущества.

Ночью 14 декабря часовые заметили в лесу, к северу от города, множество огней. Посланная туда сотня рейтар привела шестерых пленных. Они рассказали под пыткой, что в отряде братьев Вонсови- чей двести драгун краковского епископа и около трёх тысяч холопов. Братья намерены захватить богатую усадьбу этого арианина, а потом двинуться на Новый Сонч.

Подполковник Форгель на военном совете предложил разогнать эту сволочь. Храбрый, но безрассудный офицер считал, что эскадрон добрых шведских рейтар шутя справится с этой швалью. И почти все офицеры с ним согласились.

Возражал только ротмистр Дункан, но его подняли на смех.

Утром, взяв с собой двести пятьдесят рейтар и почти всех офи­церов, Форгель отправился на вылазку. Комендантом Сонча остался ротмистр Донклау. День прошёл тихо. К вечеру половина гарнизона напилась. Гордон заглянул на квартиру своего ротмистра. Тот сидел мрачный за бутылкой горилки.

—              А, земляк! — обрадовался Дункан, — Заходи, садись. Меня тоска одолела. — Налил Патрику чарку, подвинул тарелку колбасы. — Пред­ставляешь, парень, этот хлыщ, майор Кенигсмарк, посмел усомниться в моей храбрости. Мальчишка! Да я дрался в Померании, когда он ещё под стол пешком ходил! Не будь майор моим командиром.

Самодовольные дурни! Думают, что Польша дрожит при виде шведского мундира. Было, да прошло. Набьют им нынче морду. Да и нам тут надо бы поостеречься. Я сказал ротмистру Донклау, что стоит удвоить караулы. Он послал меня к дьяволу. — Ротмистр жадно выпил ещё чарку. — Дай нам Бог дожить до утра без драки!

Уже стемнело, когда он насторожился:

—              Что за шум? Погляди, парень.

Простоволосая паненка бежала по улице с криком:

—              Поляки ломают ворота!

«Неужто Дункан угадал?! Побегу гляну!» — подумал Патрик.

Встречный рейтар подтвердил:

—              Ломают! И через стены лезут!

Как оказалось, повстанцы выслали к воротам своих лучших стрелков, переодетых простолюдинами, с цешинками 22 . Сии ружья весьма метко стреляли пулей размером в большую горошину. И звук от выстрела тихий. Полупьяная стража на них и не смотрела.

По сигналу они перестреляли часовых и принялись вырубать то­порами брешь в воротах. А иные притащили длинные лестницы и по­лезли на стены. Всё это Гордон узнал позднее. А тогда он бросился к ротмистру:

—              Тревога! Враг в городе!

Патрик стремглав побежал к себе, не думая об опасности. Его за­ботила Блекбёрд, вороная кобылка благородных кровей, доставшаяся ему после ранения. Такой лошади у Патрика в жизни не было! К не­счастью, он утром приказал расковать Блекбёрд, дабы подточить под­ковы.

Ротмистр Донклау скакал к воротам с десятком рейтар:

—              За мной! Быстро!

Медлить было нельзя. Рядом с кобылой стоял под немецким сед­лом запасной конь, низкорослый чалый мерин. Патрик вскочил на него и поспешил следом. Пушку возле ворот горожане успели испор­тить, а из широкой бреши уже торчало с десяток мушкетов. Дружный залп ранил двух рейтар и убил лошадь.

— Поздно! — закричал Донклау. — На рыночную площадь! За мной!

Патрик повернул к дому. Хозяин стоял у ворот и щурил хитрые глазки на круглой роже. С виду — простачок.

—              Мою кобылу! — рявкнул Патрик.

Спешиться он боялся. Хозяин медлил.

— Быстро! Пошли слугу, или я раскрою тебе череп, пся крев! — кричал Патрик.

Ах, как не хотелось отдавать лошадь сему шведу! Хозяин уже при­кинул, сколько выручит за неё. Но ведь бешеный мальчишка мог и вправду зарубить. Кликнул слугу. Хлопчик вывел кобылу.

Теперь скорей! Надо догнать своих. Но никакая сила не могла за­ставить старого мерина ускорить шаг.

А сзади уже бежали поляки, стреляли, метали топорики. Стре­ляли враги плохо, а вот топориков приходилось опасаться.

Испуганная Блекбёрд рванулась вперёд и чуть не выдернула Гор­дона из седла.

Ночной бой в городе — никто не знает, где свои, где чужие, где спасение, а где гибель! Вокруг полная неразбериха.

Ротмистры собирали рейтар, дабы пробиться к южным воро­там. Из переулка выехал грозный майор Боу в каске, с обнажённым па­лашом в руке.

— Не забыли ли вашу книгу, майор? Похоже, мы нынче все разо­римся! — не удержался от шутки Патрик.

Боу всю неделю мучил их рассказами о некой волшебной книге. Дескать, в ней описано, как можно богато прожить в большом городе, имея в запасе всего сотню дукатов.

«Пробьёмся! — подумал Гордон. — Однако на старом мерине да­леко не ускачешь!».

Рискнул, пересел на Блекбёрд, хоть она и без подков, а дороги скользкие.

Ротмистры вновь повели взвод на рыночную площадь. Поляки рассыпались, но кто-то крикнул, что они бегут по боковым улицам, дабы отрезать шведов от ворот.

Повернули обратно. Пока Дункан очищал улицу от врагов, ко­была упала, и Патрик с трудом успел поставить её на ноги и поправить седло.

В третий раз ротмистр Дункан повёл рейтар в атаку на площадь. Тут погиб их знаменосец, и никто не смог помочь ему. Площадь была забита поляками. Патрику показалось, что их там тысячи две. Всё время он боялся, что седло вот-вот перевернётся. В спешке плохо за­тянул подпругу.

Атака успеха не имела. Дункан с большим риском пробился назад, чтобы обеспечить отход. Несколько пехотинцев палили из муш­кетов вдоль улицы по своим и чужим.

«Ловушка! Где же выход?» — подумал Патрик. И опять Блекбёрд упала на скользкой дороге. Срезав седло (поправить нет времени!) Гор­дон вскочил на неё. Тут его саданули по голове чем-то тяжёлым. Усидел, не свалился. Блекбёрд вынесла.

Очнулся он перед воротами. Но их уже заняли поляки и рубили шведов, пытавшихся вырваться из города.

«Тут-то я и погибну. Один остался.— подумал Гордон. — Может, попытаться? Матерь Божья, помоги!».

Прикрыв голову палашом, дал шпоры! Кобыла не подвела. Сши­бая стоявших на пути, они пролетели через ворота.

Подход к воротам защищал форт — земляной вал с палисадом. В нём также было двое ворот. Пошире, справа, там стояли трое драгун краковского епископа. Поуже, слева, — кучка простолюдинов.

«Авось прорвусь! — Патрик помолился и повернул кобылу влево. — Выручай, милая!».

Бородатый мужик целил в него из мушкета. Гордон пригнулся к самой шее коня — пуля прошла мимо. Так трудно держаться без седла на скачущей лошади! Тут другой мужик рубанул его по голове косой, насаженной на длинное древко. Кабы не добрая бердская шапка из тол­стой воловьей кожи, был бы конец. Спас Господь милосердный!

С залитым кровью лицом, оглушённый Патрик всё же добрался до своих.

— Гордон! Жив? — удивился ротмистр Дункан. — Повезло тебе.

Они хотели захватить усадьбу того арианина, но встреченный слуга сказал, что там уже поляки, — опоздали.

Оставалось идти на Краков.

Вдалеке, в утреннем тумане, двигался большой отряд кавалерии. Ротмистр решил переправиться через Дунаец. Всем конным приказал перевозить пеших, бежавших из города. На берегу уже собралась толпа цыганок в пёстрых лохмотьях. Удивительно, сколько сброда следовало за полком графа Делагарди!

Сзади Гордона взгромоздился толстый, красномордый шотлан­дец — главный обозный полка. Ледяная вода доходила до брюха лоша­дей, пришлось поджимать ноги. Патрик перевёз его благополучно. Вторым рейсом к Патрику посадили двух цыганок. Одну — спереди, другую, худую дылду, — сзади. Девки визжали, дёргались.

«Того и гляди, опрокинут кобылу». Гордон обругал их нехоро­шими словами. Чтобы не упасть, пришлось опустить ноги в воду. Бо­тинки промокли. Скоро Патрик промёрз до костей.

Тем временем подъехал конный отряд. Оказались свои, рейтары из эскадрона, ушедшего с Форгелем. Они тоже попали в засаду, и ушли живыми далеко не все.

Со стен города начали палить из пушек. Но, должно быть, кто- то по неопытности поднёс огонь к бочонку с порохом. Там прогремел взрыв.

Объединившись, пошли на Краков. В оставленной хозяевами шляхетской усадьбе рейтары бросились в комнаты — грабить.

А Гордон — в конюшню. И не ошибся, нашёл седло и с полведра овса. Из рук Патрик накормил свою вороную красавицу. Ведь столько раз спасала его этой ночью. Потом пошёл в дом. Всё ценное уже разо­брали. Но и Патрику повезло. Ему досталось хозяйское бельё. Гордон тут же надел его поверх своего. Разрезал пополам шерстяной платок, обмотал ноги. Стало теплее.

Горькая дорога отступления! Снег, ледяной ветер и страшная усталость. Конным полегче, а пешим совсем худо. Шагай без оста­новки. Кто упал, тот уже не встанет. Останется мёрзлой куклой на обо­чине.

Столько трупов по сторонам, на них уже и не смотрели! Однако, увидав брошенных у дороги замёрзших младенцев, Патрик содрог­нулся.

Впервые мелькнуло в душе сомнение: «Правильно ли я выбрал военную стезю? Не божеское дело эта война! И так трудно остаться здесь христианином».

Гордон совсем не чувствовал окоченевшие ноги.

«Не дай Бог заснуть! — думал он. — Упадёшь — не встанешь».

Подъехал Дункан:

— Живой ещё? Держись! — заметил Ротмистр. — Скоро привал.

Только когда стемнело, отряд добрался до жилья. Дункан провёл раненого в тёплую комнату корчмы, где собрались офицеры, усадил возле печки. Лекарь перевязал Патрику рану на голове, но зашить большой кусок кожи, свисавший на затылок, было нечем. Тут, у очага, Патрик согрелся.

Пару дней солдаты прожили в жалких, чёрных сушилках. Потом приехал подполковник Форгель. Он с частью рейтар добирался до Кра­кова дальней дорогой. Остатки полка перевели в Казимеж, предместье Кракова. Перед этим приказано было устроить смотр.

С утра рейтаров вывели на широкий луг. Орали капралы, равняя строй, матерились рейтары. Ротмистра Дункана услали в Варшаву с до­несением, поэтому роту строил лейтенант Барнс, сухопарый англича­нин. Рядом строился эскадрон ротмистра Хальберштата. Его лейтенант, Клаус, подъехал к Барнсу и рявкнул:

—              А ну-ка, отодвинь своих болванов саженей на пять!

—              Какого чёрта ты здесь командуешь? — удивился Барнс. — Да ещё так нагло!

Джек Барнс в полку — новичок. Откуда ему знать, что Клауса давно кличут Бешеный пёс. Из-за любого пустяка лезет в драку и каж­дый месяц дерётся на дуэли с кем-либо из офицеров.

Вот и сейчас Клаус взорвался, выхватил шпагу и ударил ею плашмя Барнса по спине. При этом так теснил англичанина конём, что тот и шпагу вытащить не мог.

—              Во имя Господа! — возмутился Гордон. — Неужели мы стерпим это?

—              Тише, Патрик! Не лезь ты в их ссору.. — попытался остановить его сосед.

Но Гордон пришпорил Блекбёрд и выскочил из ряда с обнажён­ным палашом:

—              Защищайтесь, лейтенант!

Бог знает, чем бы это кончилось, но подъехавший ротмистр при­ставил к его груди взведённый пистолет:

—              Рейтар! На место марш!!!

Патрик оглянулся. Лейтенант Барнс уже отъехал на пару сажен и стоял с обнажённой шпагой. И два офицера вклинились между ним и Клаусом, препятствуя столкновению.

—              Сюда, Патрик! Скорее!! — орали друзья.

Медленно, стараясь сохранить достоинство, Гордон стал в строй.

После смотра Барнс подъехал к нему, пожал руку:

—Спасибо, дружище. Сей наглец чуть не выставил меня посме­шищем перед всем полком. Поруха чести. Ты меня выручил, и я этого не забуду.

Вечером была дуэль Барнса с Клаусом. Впрочем, большой чести лейтенант Барнс не снискал.

Через неделю солдаты перешли из Казимежа на квартиры в замке. И Барнс уговорил Патрика разместиться с ним вместе.

Настало Рождество. У лейтенанта Барнса собрались друзья: квартирьер полка Фридрих Альтсдорф и корнет Ян Рудачек. Джек любил посидеть за бутылкой в доброй компании, а тут такой день! Хо­зяйка приготовила знатный ужин: жаренный каплун 23 , карп под белым соусом и бигос 24 . Патрик помогал ей накрыть на стол.

Рождество для каждого — святой день. И хотя рождественские гимны Патрик и Ян пели на латыни, Джек — по-английски, а Фридрих тянул хриплым баритоном «Штиле нахт, хейлиге нахт» 25 , это никому не мешало. Впрочем, скоро перешли к обычным заботам. Рудачек, лихой парень, авантюрист, поддразнивал Альтсдорфа:

—Мы намедни усадьбу очистили, так моя доля: золота на шесть дукатов да кафтан знатный, бархатный. Ты, небось, и за три месяца столько не заработаешь, тыловая крыса.

Фридрих только улыбнулся в густые усы:

—Что ты понимаешь, щенок? В полку, после Форгеля, я самый главный. Воюем полгода. А в бою сколько? Неделю? Остальное время на квартирах. Вот и гляди: приходим в местечко, я к старосте или к войту, ежели городок частный, какого магната: «Дзень добрый, пан, мы с постоем». А для него постой — хуже чумы! Меня в горницу, кормят, поят и тихонько спрашивают: «Может, вы в соседней деревне Голый- пуп станете? А мы вам двадцать талеров». Поторгуемся. Полк станет в деревне, а я, кроме тридцати талеров, ещё и от жидов получу богатый подарок. Да за эту кумпанию я на полдома скопил. Наберу ещё столько, уйду в отставку и женюсь.

—              А много ли вы потеряли в Новом Сонче, господин квартирмей­стер? — спросил весьма заинтересованный Патрик.

—Нисколько. Все своё добро я отослал в Краков вместе с супру­гой господина подполковника. Думать надо! — Фридрих, налил чару мёда и выпил её. — Коварная штука, их мёд! Пьёшь, как воду, а потом с места не встанешь. Но вообще-то, ты прав, парень. Война как-то не туда повернула.

—Верно, — кивнул Барнс. — Осенью казалось: всё, победа наша. Ян Казимир после разгрома бежал в Силезию. Его все со счетов сбро­сили. А нынче возвращается да не один! С ним этот изменник, маршал Любомирский, со своим войском, да и другие магнаты туда же. Слы­шали? Крымский хан шлёт ему сто тысяч татар.

Ян Рудачек закрутил длинный ус:

—              Ерунда всё это! Они до первой битвы храбрые. Придёт наш ко­роль и разнесёт их вдребезги.

—Может, и разнесёт. Да толку что? — Фридрих снял парик и по­чесал лысую голову. — Города — у нас, а вокруг — разбойничьи шайки. Армию кормить надо? Они будут резать фуражиров, пока мы сами не уйдём. Надо думать. Похоже, промашку я дал. Не туда нанялся. Как те­перь от сей службы уйти, чтоб без порухи для чести?.

Гордон запомнил этот разговор надолго.

В отдаленные края Краковского воеводства часто отправляли разъезды для сбора невыплаченной контрибуции, и Ян Рудачек обычно вызывался добровольцем.

Вернувшись, он заходил к Барнсу, хвастался добычей. Того это заметно коробило. Джек вырос в почтенной семье, и подобные вы­лазки казались ему прямым разбоем.

—              Ну ты как ребёнок! — смеялся Ян. — Врагов надо жечь и разо­рять. Слышал, польские банды половину нашей Лифляндии выжгли. Года не прошло, как поляки присягали нашему королю, значит, они из­менники и клятвопреступники. Чего их жалеть.

В январе Барнс, наконец, согласился поехать на вылазку. Вы­ехали на рассвете: Барнс, Гордон, ещё два офицера-волонтёра и пя­теро слуг.

Командование принял Рудачек, как самый опытный, хоть по чину он был самым младшим из господ офицеров. Ехали рысью, не останавливаясь. Часа через два на перекрёстке лесных дорог путников встретил цыган самого разбойничьего вида, весь заросший чёрными курчавыми волосами. Мужик коротко пошептался с Яном и поехал по­казывать дорогу

Наконец, лес кончился. На пригорке солдаты увидели небога­тую шляхетскую усадьбу, а за ней небольшую деревушку. Рудачек при­казал выстроиться в ряд, слуги во второй шеренге.

—Главное — напугать их, — сказал Ян. — Хозяин воюет, в доме — одни бабы. Побольше шуму, они и убегут.

Дали залп из пистолетов и с криком, размахивая палашами, по­гнали коней. Глянуть издали — грозная сила. Ян не ошибся: когда сол­даты прискакали, в доме уже никого не было.

Патрик начал с конюшни. Он сразу заметил рослого, длинноно­гого трёхлетку с густой, лохматой гривой. Поляки называли таких «бахмат». Не так хорош, как Блекбёрд, но добыча славная! Такой стоит талеров тридцать. Оседлав, привязал его рядом с кобылой.

В доме все ценности уже выложили на обеденный стол. Ян, от­ложив десять талеров цыгану, вдумчиво делил добычу на пять равных кучек. Потом Барнсу приказали отвернуться, и он, не видя, назначал, какую долю кому. Одежду и прочее свернули в три больших узла, пере­вязали и нагрузили на запасных лошадей.

—              Жиды в Кракове дадут за них неплохие денежки, — сказал Ру­дачек. — А сейчас поторапливайтесь! Не дай Бог, поляки очухаются да вернутся.

В Кракове Рудачек знал, к кому пойти. За лошадей из шляхетской конюшни и добытое барахло заплатили весьма прилично.

—              Сегодня Фортуна нам улыбнулась! Надо отметить! — сказал Ян и пригласил всех к себе.

Ну, была пьянка! Гордон мог выпить весьма много. Но в сей вечер чествовали Бахуса чересчур усердно. Назавтра Патрик с трудом вспомнил, как под утро они ворвались в весёлый дом с криком:

—              Девочек!

Воистину, сию ночь он провёл в занятиях, не подобающих хри­стианину. Проснулся поздно, во рту сущий ад, рядом в постели грязная, толстая девка.

Брр... Хорошо хоть от срамной болезни Господь спас.

Не торопясь, опохмелились, вернулись к себе и тут узнали, что на рассвете их полк ушёл, — проспали. Не думал, не гадал Гордон, как дорого придётся ему платить за это опоздание.

В шведской армии маршрут и пункт назначения знает только высшее начальство. Остальным — не положено. Догонять полк по­ехали вшестером: два офицера-волонтёра, Барнс, Гордон и двое слуг.

Вечером перед Лиманувым встречные мужики сказали, что здесь прошла сотня рейтар. Вроде собирались вернуться ночевать. Сотня — большой разъезд. Значит, полк ушёл влево. Но лошади выбились из сил. Надо было подкормить животных, да и самим отдохнуть.

—              Здесь и заночуем! — решил Барнс. — У тебя, Патрик, запасной конь ещё неплох. Скачи вперёд, займи квартиру. Ты ведь бывал в Ли- мануве. А мы поедем неспешно.

Патрик пересел на бахмата, оставив Блекбёрд другу, и поскакал. Здешнего войта, пана Ежи, он знал как человека порядочного. Тот встретил его приветливо, сказал, что рейтары уехали с час назад, не­бось, вернутся на постой.

Гордон выехал за околицу и долго ждал своих друзей. Их всё не было. Патрику стало муторно. Он поехал навстречу. Но даже на том месте, где солдаты расстались, никого не было. «Что с ними? Может, они поехали другой дорогой? — думал юноша, отгоняя прочь тревож­ные мысли: — Обойдётся.»

Вернулся в город. Пан Ежи отвёл его в сторону и тихонько ска­зал, что трёх офицеров, по слухам, захватили шляхтичи недалеко от Лиманува. Тут Патрику стало совсем тоскливо! Вокруг мятеж, одному не отбиться. Уже стемнело. Гордон попытался найти проводника до Висьнича, сулил любые деньги. Никто не согласился. Патрик выехал один. У ближней деревни встретил парня и попытался уговорить его пойти проводником. Даже грозил ему пистолетом! Но хлопец резво сиганул через плетень и засвистел, вызывая подмогу. Из калитки вскочили мужики с дубьём и с топорами.

Патрик пустил коня карьером по тёмной дороге. Не дай Бог, спо­ткнётся. Сия чернь не ведает ни учтивости, ни милосердия. Забьют.

Гордон вернулся в Лиманув, тихонько вошел в дом войта. В ком­нате, за боковым столом, семеро мужиков пили пиво. На Патрика никто и не глянул. Он попросил воды и корма для коня, да и себе по­есть: с утра маковой росинки во рту не было. Скоро служанка принесла ужин: горячую кашу с кровяной колбасой и пиво. После еды усталость и сон сморили Патрика — головы не поднять.

— Ложись, пан Гордон, — кивнул ему хозяин. — Здесь тебя никто не тронет.

Уснул мгновенно. Сон был тревожным. Приснилось, что за ним гонится огромная стая волков, с человечьими лицами. А конь едва бежит! Волки настигли его, сдёрнули с седла. Сейчас разорвут.

Гордон проснулся. В углу комнаты сидел знакомый шляхтич, не раз служивший проводником в их полку. Патрик обрадовался: — Пан Статкевич, поехали в Висьнич! Я готов коня отдать, только бы до своих добраться.

— Ни, пан Гордон! Того не можно. Ночь уже. Устал я, как собака. Да и страшно. Зарежут! — ответил шляхтич.

Кто-то громко застучал в наружную дверь и потребовал пива.

—Кто там, пан Ежи? — спросил Гордон.

— Худо, пан. Мятежная шляхта про тебя проведала. Ежели чёр­ный ход не занят, может, вы и успеете, — ответил хозяин.

Гордон вскочил в седло, но Статкевич от страха никак не мог взнуздать свою лошадь — руки дрожали. Патрику пришлось помогать ему. Хозяин вышел отпереть ворота и тут же вернулся.

—  Поздно. Вокруг дома дюжина конных да пеших вдвое. Не про­рваться!

Гордон бросился назад, в комнату, чтобы, по крайней мере, сдаться на хороших условиях. Рванув, придвинул к двери тяжёлый стол, взвёл пистолеты и приказал пану Статкевичу смотреть за окнами. В дверь загремел топор.

—Ломайте! — крикнул Патрик. — Двух первых я уложу, как Бог свят.

Шляхта притихла.

— Панове, — услышал Патрик голос пана Ежи, — за ради Господа, пощадите сего юношу. Он так молод.

— Уговорите его сдаться, — ответил кто-то. — Мы ему вреда не причиним.

Кто-то крикнул на ломаном немецком:

—Сдавайся на милость.

—              Готов сдаться на хороших условиях, — ответил Патрик.

Шляхтичи поклялись, скрестив пальцы. Тогда Гордон отодвинул стол от двери, положил на него пистолеты и сел на лавку. Статкевич отпер дверь. Тотчас ворвались четверо и приставили карабины к его груди. «Могут и пристрелить, — подумал Патрик, — что им клятва». Но командир отряда, пан Стоцкий, взял юношу под свою защиту и отвёз к себе в усадьбу, что в миле от города.

 

Плен

По дороге пан Стоцкий любезно расспросил Патрика, кто он, откуда и из какого рода. Заметив, что пленнику трудно говорить по- польски, перешел на грубую латынь. Пан уложил Патрика спать в собственной спальне на потёртом ковре рядом с собою и тут же захра­пел. Юноше не спалось. Мучали мысли: «Что со мной будет? Хорошо, коли обменяют или выкупят. А ежели нет? Я — даже не офицер».

Утром, после обильного завтрака, хозяин, весьма импозантный джентльмен с роскошной седой шевелюрой и подвитыми усами, обра­тился к Патрику с прочувственной речью:

— Дорогой юноша, — ласково говорил пан. — Мне жаль тебя! Закон повелевает отвезти тебя в Новый Сонч. Военнопленных содер­жат там под строгим надзором и кормят скудно. Тебя тщательно обы­щут, до рубашки, и всё ценное отберут. Пожалуй, для тебя лучше оставить своё имущество на время плена у меня. А я походатайствую перед маршалом Любомирским. Даст Бог, он разрешит перевести тебя до освобождения в моё имение. Мы с женой примем тебя как сына. Как выйдешь на свободу, я тебе всё верну.

Патрик подумал, что пан может и так отобрать всё, не спраши­вая разрешения. Да и выглядел он весьма благообразно.

Как он потом ругал себя олухом и простофилей! Поверил слад­коголосому обманщику! До конца жизни, встретив седовласого кра­савца с бархатным голосом, Гордон настораживался и думал: «Какую подлость от него ждать?»

А тогда Патрик сам вытащил кошелёк и отдал пану. Не так и мало: девять дукатов, четыре талера и около восьми флоринов мелкой монетой.

Пан Ян рассыпался в уверениях, что обеспечит пленнику всё не­обходимое, и намекнул: дескать, попади так хорошо одетый пан в дру­гие руки, ему бы не уцелеть.

Положившись на его великодушие и боясь обыска, Патрик вы­тащил все свои спрятанные на теле сокровища и отдал Стоцкому.

А было немало: два золотых браслета с эмалевыми замками, тон­кая цепочка длинной в полтора локтя, три кольца, одно с большим сап­фиром и два с бриллиантами, четыре дюжины пуговок, серебряных с позолотой, амулет и ещё кое-какие безделушки общей ценой в сто пять­десят дукатов или более.

Как обрадовались и пан, и пани! Пан перед иконой Божьей Ма­тери поклялся всегда заботиться о своём друге и вскользь заметил, что об оставленных ценностях лучше никому не говорить.

Холодным утром Патрик въехал в Новый Сонч пленником. Впе­реди, на его бахмате, гордо ехал пан Стоцкий. За ним — пятеро шлях­тичей, потом, на низенькой, дрянной кобылёнке, Гордон, а сзади дюжина слуг. Патрик ехал по той самой улице, где квартировал! Многие жалели его, особенно женщины.

До чего же это было тошно! Гордон старался не показывать вида.

Его допрашивал комендант, белобрысый немец. Капитана Коллета весьма заботил отряд, идущий к городу. Велик ли, кто командир и каковы планы.

Гордон правдиво рассказал всё, что знал. Беда в том, что знал-то он мало. Немец глядел недовольно, похоже счёл, что пленник утаил самое важное. Патрика покормили добрым обедом. Потом сержант с десятком мушкетёров отвёл Гордона в каземат, под ратушей.

В подвале, у небольшого очага, трое дюжих парней играли в кости. Сержант сказал, что пленный упирается, не говорит всей правды, посему следует вздёрнуть его на дыбу.

Гордон просто онемел от ужаса!

«Дыба!!! Дикая боль, да, того хуже, позор. На всю жизнь!»

Его разум лихорадочно искал выход:

— Пан сержант, ради Господа Всеблагого!!! Доложите пану ко­менданту: я ему всё рассказал! Всё, что знаю. Богом клянусь! Ведь когда отряд вышел из Кракова, меня там не было. Сколько солдат, куда они пошли, я не видел. Пан сержант, вы опытный воин. Всякому ведомо, что шведы свои планы хранят в великом секрете! Даже командующий часто получает план в запечатанном пакете. И сей пакет может вскрыть в присутствии старших офицеров, лишь дойдя до назначен­ного места. Что ж может знать простой рейтар? Ради Господа, пан сер­жант!

—              В самом деле, что спрашивать с простого рейтара? — Немоло­дой сержант почесал в затылке. — Подождите, хлопцы, схожу к началь­ству.

Рыжебородый, лысый кат подошел к пленнику, присел на чур­бак:

—Немец?

—Шотландец.

—              Далече твоя Шотландия?

—              За морем.

Кат глядел на него спокойно, без злобы. Даже с любопытством.

«Он просто делает своё дело, — подумал Гордон. — Ему платят, он и делает.»

—              Что ж вас гонит за море, в наши края? Голод?

—              Мою родину захватил враг. Кромвель. Нашему королю голову отрубил, католиков притесняет.

—Нешто ты католик? Почто ж тогда шведам служишь?

На лестнице затопал вернувшийся сержант.

—              Худо твоё дело, парень! — сказал он, - Комендант получил о шведах иные вести. Выходит, ты врал. Приказано пытать.

—              Да я ведь только с чужих слов знаю об отряде! — закричал Пат­рик. — Что слышал, то и рассказал. Если слух был ложный, я-то при­чём?

—Оно и так, да начальство приказало. Давайте, хлопцы.

—              Лучше уж пристрелите меня! — закричал Гордон, заливаясь сле­зами. — Или срубите голову.

Его не слушали. Помощники палача сняли кафтан и рубаху Пат­рика, ловко связали руки за спиной, сноровисто ощупали штаны: не прячет ли чего. Сержант зажёг смоляной факел.

—              Гляди, парень, будешь запираться, мы тебе бока-то подпалим. Говори правду.

«Как же убедить его? Какие слова найти?», — в отчаяньи думал Патрик:

— Ладно, сержант! Пали! Мучай! Губи невинного человека! Я-то сегодня попаду в рай! И святой Пётр откроет золотые врата мученику. А ты, сержант, пойдёшь прямо в пекло! Ибо нет прощенья за невинно пролитую кровь. И Божья Матерь за тебя не заступится. Даже Пречи­стая Дева не простит мучителю. Лишь дьявол встретит тебя в аду по­целуем.

Кат спокойно стоял в сторонке. Не спешил. Ждал приказа. А сер­жант задумался. Картина ада его явно не обрадовала.

—              Черт с тобой! Схожу к немцу ещё раз, — сказал поляк.

В этот раз сержант ушёл надолго.

«Может, поужинать зашёл? Оно и лучше, что не торопится. Пусть себе ходит, всё от дыбы подальше», — размышлял Гордон.

Он стоял полуголый у промёрзшей стены пыточного подвала и старался не думать, о том, что дальше. Патрик вспоминал родной Ох- лухис, матушку, братьев. Потом его начало трясти от холода. Рыжебо­родый кат подошёл и накинул пленнику на плечи кафтан.

—Замёрз? Ничо, паря. Может, ещё и обойдётся, — поляк протя­нул пленнику склянку горилки. — Глотни. Согреешься!

—              Спаси тебя Бог! — искренне сказал Патрик.

Глоток крепкой водки буквально оживил его. Никак не ждал Гор­дон от палача такой доброты! Он снова начал соображать, что надо сказать сержанту, если пытку не отменят.

«Сейчас уже вечер, — думал пленник. — Наверняка комендант по­лучил новые донесения о передвижении шведов. Чем дальше, тем меньше ему нужны мои показания. Надо стоять на своём».

Явился сержант и снова стал орать на Гордона, грозить факелом, требовать правды. Но было в его угрозах что-то нарочитое.

«Пугает!» — подумал Патрик и стоял на своем твёрдо. Скоро сер­жанту надоело.

—              Упёрся, поганец! Ладно! — он махнул рукой и вышел.

Гордон полдня простоял под дыбой. Но обошлось. Рыжеборо­дый кат развязал Патрику затёкшие руки и кинул одежду:

—              Посиди у огня. Согрейся.

Только ночью за пленным пришли стражники и отвели его в дом коменданта. Там, в маленькой комнате, под стражей, Патрик провёл пять дней. В первый не мог ни пить, ни есть. Потом понемногу пришёл в себя. В субботу тюремщик сказал, что остальных шведских пленных держат в ратуше, и что среди них — Хольштейн. Гордон сразу попросил перевести и его к ним, ибо, как писал Марло: «SolomenmiserissocioshabisseDeloris» 26 .

Патрика повели в ратушу в разгар ярмарочного дня. Вокруг тол­пились люди. В городе многие помнили Гордона. Юношу жалели, про­тягивали деньги. Он пришёл в ратушу с четырьмя флоринами в кармане. Просидев почти неделю в одиночке, Патрик мечтал о встрече с друзьями. Думал, вместе будет куда легче.

Всё оказалось не совсем так.

В полуподвале ратуши старый друг, Ганс Хольштейн, встретил Гордона с раскрытыми объятиями. За ним подошли с приветствием се­доусый капрал Хооде и изящный, с русой бородкой, Карл фон Грюн- дорф, сын пастора из Кёнигсберга. О злоключениях Патрика они уже слышали. Ещё двое — угрюмый, заросший густой щетиной Стивенс и щуплый Михал (Майкл), полуполяк, полушотландец, — лишь поклони­лись издали.

Из левого угла камеры за новичком с любопытством следили с десяток поляков. Все они недавно были слугами у шведов.

—Люди низкородные и незначительные, — сказал о них капрал Хооде.

Двое слуг внесли в подвал ужин. Тюремщик поставил на стол де­ревянный поднос с ломтями вязкого ржаного хлеба, по ломтю каж­дому, и принялся раскладывать по мискам густую гречневую кашу без масла и без соли.

Белобрысый, худой поляк подошёл к столу будто ненароком. И попытался слямзить горбушку. Не повезло. Капрал заметил манёвр и закатил воришке здоровенную оплеуху. Отскочив, тот принялся поно­сить Ходе последними словами:

—Швед проклятый! Мало вы издевались над нами! И здесь свои порядки заводите. Врёшь! Не выйдет. Теперь наша власть!

Тюремщик развернулся к капралу:

—Бунтовать!!! Да я тебя сгною.

—Пан тюремщик! Этот парень — вор! — удивился Хооде.

—               Он пытался украсть хлеб, — подтвердил Патрик. — Я сам видел!

Но тюремщик ничего не слушал.

—               Лютеране поганые, пся крев! Еретики!

Он тут же ушёл к бургомистру с докладом. И пан бургомистр, не утруждая себя допросом обвиняемых, приказал отвести капрала и Гор­дона в темницу. Их подвели к дыре в полу и на верёвке опустили на глу­бину четыре-пять сажен.

—Идите налево! — крикнули сверху.

Ощупью пленники прошли в совершенно тёмную камеру. До чего холодно! Как в леднике.

—               До утра не доживём, замёрзнем, — заметил Фридрих.

На полу пленники нашли что-то вроде соломы, сгребли в кучу и улеглись. Каждый прижимал к себе и согревал ноги товарища.

Это была страшная ночь. Стараясь не заснуть, пленники до утра разговаривали.

Патрик рассказал о своей юности в Шотландии, о семье. Фрид­рих — о Бремене, где он родился и вырос в старом доме возле гавани. До сих пор там жил его старший брат.

Питеру досталась отцовская доля в рыболовецкой шхуне. Он, как дед и отец, ловил селёдку в Северном море. А Фридриха смолоду потянуло под знамёна Марса. Он двадцать лет отслужил шведскому ко­ролю.

Старый солдат не вспоминал былые сражения. Говорил о жене, тихой, набожной Лизхен, о дочке, что удачно вышла замуж за приказ­чика в рыбной лавке. Весной дочь родила ему внука! Назвали Фрицем, в его честь. А сын пошёл учеником к переплётчику. Слава Богу, не по стопам отца. Солдатский хлеб горек.

Не замёрзли! Утром, часов в десять, сверху крикнули Гордона и вытащили его на свет. Страшно было оставлять товарища, но через пару часов подняли и капрала. Однако их бедствия на этом не кончи­лись. На обед, как обычно, принесли блюдо пареной репы 27 , сухой, без­вкусной, сваренной без соли и приправ. Такую и в рот не возьмёшь. А в сей день мелкая репа оказалась гнилой, изъеденной червями. Тут даже тихий фон Грюндорф не выдержал:

—              Да что мы, свиньи что ли, жрать гнильё?!

—Опять бунтуете, еретики! — обрадовался тюремщик, и тотчас побежал жаловаться бургомистру.

Месяц назад пан бургомистр низко кланялся, встретив любого шведского офицера, просто мёдом исходил. Нынче он всем и каждому демонстрировал свой патриотизм и ненависть к проклятым захватчи­кам:

—              В кандалы мерзавцев!

Четверых иноземцев: капрала, пруссака, англичанина и шот­ландца Гордона —приковали за правую ногу к железной цепи, да ещё и левые руки сковали попарно.

Хольштейна, к счастью, беда миновала.

Тяжко жить на цепи. И больно, и неудобно, да и стыдно. Ежели одному понадобилось отойти к поганому ведру у двери, то и все шли с ним вместе и терпеливо ждали, пока тот справит нужду.

К вечеру в камеру торжественно вошёл пан Ян Стоцкий.

—              Несчастный юноша! — воскликнул он с чувством. — Сердце моё обливается кровью при виде твоего столь печального состояния! Но не теряй надежды! Я уже начал хлопоты у пана маршала.

Стоцкий послал слугу за водкой и пирогами и, щедро угощая уз­ников, рассказал, что оставил квартирной хозяйке Патрика солидную сумму денег и ещё продуктов.

—Сей благородный юноша не будет нуждаться ни в чём.

Пан даже поднял тост.

—              За недалёкую свободу!

Больше Гордон Стоцкого не видел. А пани Марыся принесла утром горшочек бигоса, и рассказала, что пан Ян дал ей двадцать гро­шей и одного гуся. Куда как щедро! Мог и ничего не дать.

Добрая женщина жалела юношу и тайком от скупого мужа забе­гала два-три раза в неделю, приносила Патрику что-нибудь вкуснень­кое. Да ведь делили-то на пятерых. Каждому доставалось совсем по чуточке.

Холод, голод, грязь, насекомые. Да и рана Патрика на затылке гноилась. А пуще всего одолели любопытные поляки! Горожане при­ходили поглазеть на пленников, как на диких зверей, и пугали:

— Слышали? Ваши шведы разграбили костёл Святого Духа! А в Казимеже двух шляхтянок ссильничали. Скоро мы вас всех повесим или на кол посадим по татарскому обычаю.

Пленники терпели, отмалчивались. Как-то двое пьяных горожан начали орать, что в Висьниче шведы холодом и голодом заморили пя­терых поляков:

—              Мы вам тоже устроим!

Фон Грюнсдорф ответил с достоинством:

—              Вы, панове, не правы. Пленники в Висьниче — мужланы и раз­бойники. А мы благородные солдаты. По законам и обычаям войны, принятым у христианских народов, вы обязаны хорошо обращаться с пленными.

Горожане примолкли и ушли.

Человек может притерпеться ко многому. Гордону особливо по­везло с соседом. Карл фон Грюндорф, человек образованный, знал и немецкий, и польский в совершенстве. Каждый день, с утра, Патрик занимался с соседом языками. Капрал любил шахматы, да и Карл играл отменно. Хооде слепил из жёваного хлеба фигурки, расчертил на полу доску. Гордон учился, и к концу тринадцати недель, проведённых в око­вах, начал обыгрывать своих учителей. Потом пани Марыся принесла Патрику его томик Плутарха. Мудрая книга — большое утешение.

Пленников поманила свобода. По местному обычаю, ежели какая девица выберет себе женихом заключённого, то даже и отъяв­ленные злодеи получали прощение.

Одна паненка, служанка в богатом доме, два дня, в полдень и вечером, присылала к пленным блюда отборной снеди. На третий день попросила тюремщика получить решительный ответ. И тот самый по­луполяк, полушотландец Михал соблазнился и пошел под венец. Были и другие девицы, мечтавшие хоть так заполучить мужа. Но все они были из низкого состояния.

Гордон считал порухой чести купить себе свободу столь недо­стойным способом. Да и друзья его не соблазнились.

Однажды, выглянув в окно, Гордон увидел новую группу пленных шведов. На другой день узников вывели, сбили оковы и перевели в иное, весьма тесное помещение. На полу едва хватало места улечься. Тяжёлая дверь о обрадовался обита железом, крошечное окошко под потолком пропускало столь мало света, что не только читать, соседа толком разглядеть было трудно. Пленники сочли сие дурным призна­ком. И, действительно, через три дня вечером тюремщик сказал:

—Готовьтесь! Ваш конец близок.

Отчаяние овладело узниками. В эту ночь никто не спал. Кто рыдал, кто молился, кто каялся в грехах. Солдаты, они не раз смотрели смерти в лицо. Так то в бою! В строю, рядом с товарищами. А тут висе­лица. Было жутко.

Молился и Патрик. Вспоминал прожитую жизнь. Много, ох, много в ней заслужило людского осуждения и кары всемогущего Гос­пода. Каялся. Под утро Гордон вдруг почувствовал милость Божию и поверил в прощение. В душу вернулось мужество и решимость. Утром они с Хольштейном сказали тюремщику:

— Мы католики. Нельзя ли исповедаться и причаститься в ко­стёле или в каком монастыре?

В костёл их не отпустили. Повели наверх, в ратушу, там монах- францисканец принял исповедь и причастил узников.

—Жестокость к пленным противна всем законам: и Божеским, и человеческим! — сказал ему Гордон. — Нельзя казнить без вины бла­городных солдат удачи, честных узников. Ежели нас повесят, великий грех падёт на виновных. Святой отец! Попросите за нас, добрых ка­толиков и честных солдат. А коли нам предложат послужить Польше на приличных условиях, мы не откажемся.

Францисканец обещал постараться. В камеру возвратились с на­деждой. Прошло ещё шесть дней. Пленников не трогали. На седьмой день Гордона с Хольштейном повели наверх. Брат-францисканец по­дошёл к ним в коридоре:

—              Приехал отец Иннес, провинциал нашего ордена в Польше. Я говорил о вас. Припадите к стопам святого отца, дети мои! Отец Иннес может многое.

Пленников ввели в узкую, высокую комнату и поставили у стены. Они ждали долго. Наконец, из дальней двери вошёл толстобрюхий, низенький монах в чёрной шёлковой рясе.

«Неужто сие патер Иннес? — удивился Гордон. — Да он почти кар­лик».

Монах шёл неторопливо, протирая льняной салфеткой жирные пальцы.

«Видно, патер не чужд греху чревоугодия», — подумал Патрик.

Иннес сел на высокое кресло. Его короткие ножки чуть-чуть не доставали до пола. Патер промокнул салфеткой подвитые усы.

—Как же вы посмели, безбожные еретики, воевать против ма­тери своей, Святой Католической Церкви? — загремел могучий голос. Маленькие, серые глаза из-под седого венчика волос глядели пронзи­тельно. Монах-коротышка мгновенно преобразился в грозного Князя Церкви. — Что молчите? Язык прилип к гортани?!

Гордон низко поклонился:

— Мне, человеку юному и неопытному, не подобает спорить с Вашей Мудростью. Дозвольте лишь слово молвить. Когда мы с Иоган­ном вступали на службу шведскому королю, о войне с Польшей и речи не было. А мы присягнули Его Величеству на Библии.

Окромя того, Ваше Преосвященство, сия война, по моему разу­мению, — дело, скорее, государственное, не церковное! В начале оной король Карл Х Густав поклялся, что не тронет права и привилегии Свя­той Католической Церкви, и мародёров, грабивших церкви и обижав­ших ксёндзов, по его указу вешали. Война — дело страшное. И никакими строгостями не обуздать озверевшую солдатню. Поверьте, и я, и Иоганн с глубокой скорбью наблюдали за разграблением соборов и святых монастырей. Но что могут сделать два рейтара там, где и ге­нералы бессильны!

Патер Иннес посмотрел на Патрика с любопытством.

—              Остёр юноша и не глуп. Кто? Откуда?

—              Патрик Гордон, из Шотландии.

—Земляк! Да ещё из клана Гордонов! Какой позор!!! — загремел патер. — И ты, шотландец, пошёл воевать против Польши?! Здесь нас любят и почитают, как никого другого. В сей земле шотландцы имеют самые широкие привилегии и покровительство. Многие наши земляки получили в Польше обширные поместья и вольности. Стыдись!

Гордон вновь низко склонился:

—              Meaculpa! 28 Каюсь! Мы готовы искупить свою вину и служить Польше верно и честно, достойно доверия и доброго содержания.

—              Хитрец! — ухмыльнулся патер. — Замолвлю о вас словечко пану старосте. Идите.

Всем ведомо: беда не ходит одна. Да и удача норовит идти поло­сой. В тот же день пришла из Кёнигсберга весть: родные собрали денег на выкуп Карла из плена. Попрощавшись с друзьями, он вышел на сво­боду. А вечером Патрик заметил в толпе любопытных длинное, как у лошади, лицо и вислые усы пана Анджея Кропки, великого знатока конских дел. Он служил у ротмистра Дункана конюшим, и Гордон не раз приходил к нему советоваться. Не раз и выпивали вместе. Нынче пан Кропка обиходил коней нового коменданта города.

Вот уж повезло! Куй железо, пока горячо! Гордон бросился к ко­нюху. Пан Анджей с охотой взялся помогать. Зашел к пани Марысе, и добрая женщина утром принесла в тюрьму пару листов бумаги и брон­зовую карманную чернильницу Патрика. Ещё из дому! Забыл её при бегстве из Сонча.

Гордон тут же написал прошение пану коменданту от имени всех пленных с просьбой о зачислении на польскую службу, а пан Кропка отнёс и передал — золотой человек.

В город прибыл староста, граф Константин Любомирский, пра­вящий сиим воеводством.

В Польше великие магнаты богаче и сильнее короля. Они ни от кого не зависят. Любомирские, Потоцкие, Радзивиллы, Вишневецкие, Сапеги — полные владыки. У каждого собственная, частная армия, сотни сёл, десятки городов.

Своей враждой и честолюбием магнаты не раз ставили Польшу на грань гибели. А когда маршал Юрий Любомирский, средний из братьев, перешёл на сторону Яна Казимира, война явно повернула к победе Польши.

В отличие от старших братьев, Казимир Любомирский, корон­ный чашник, был ленив, скуп, да и разумом не блистал. Но в здешнем краю он был полный хозяин. На парадном обеде в ратуше комендант завёл разговор о шведских пленных. Дескать, солдаты добрые, приго­дятся. Пан староста кивнул:

—              Приведите, гляну.

Узников выстроили во дворе ратуши. Граф Константин подошёл к окну:

—              Пусть один говорит.

Пленники заспорили, кого послать. Большинство выкрикнуло старого пьянчужку, лейтенанта Боула, единственного среди них офи­цера. На вопрос старосты «Хотят ли пленные служить Короне Поль­ской?» тот ответил:

—Мы все теперь в Вашей власти. Делайте, что хотите.

Сей ответ так возмутил вельможу, что тот приказал вернуть всех в тюрьму.

«Будь я проклят! Старый дурак погубил нас! Напрасны все мои старания», — думал Гордон, шагая в унылой колонне пленников. Но его окликнули:

—Гордон, подойди!

«Не забыл святой отец, замолвил словечко», — обрадовался юноша.

Патрик стоял один перед ратушей, задрав голову. Из окна вто­рого этажа пленника придирчиво разглядывал важный вельможа в рас­шитом золотом кафтане. За плечом пана виднелась тонзура и серые глаза патера Иннеса.

— Будешь ли ты верно служить Польской Короне? — строго во­просил староста на хорошей, классической латыни.

—Весьма охотно!

—               Хочешь ли ты поступить в королевскую гвардию или служить мне?

—Счастлив буду служить Вашей Светлости!

— Добро. Останешься в гарнизоне или пойдёшь со мною в поход?

— В поход, коли на то будет воля Вашей Милости. Я молод. В боях легче снискать себе честь и производство в чине, чем в службе гарнизонной.

—Есть ли иные пленники, что мыслят, как и ты?

—За двоих могу поручиться честью.

—Ступай. Я распоряжусь.

Гордона, капрала Хооде и Хольштейна отправили обратно в тюрьму. А прочих — в столь памятную Патрику подземную темницу. Сутки пленники прождали в тюрьме, мучаясь раздумьями. Казалось, о заключённых забыли. Однако через день, рано утром, выпустили, дали коней и сёдла.

Утром рота драгун графа Константина Любомирского в синих немецких мундирах выступила из города вслед за своим хозяином. Командовал немец, капитан Митлах. Из восьмидесяти драгун в роте иноземцами были только они, остальные — поляки.

Почти семнадцать недель провёл Гордон в узилище, пока по ми­лости Господа и с помощью добрых людей не вышел на волю.

 

На польской службе

За то время, что Гордон сидел в заключении, в стране про­изошло многое. К Рождеству 1655 года, покорив всю Польшу (крохот­ный Ясногурский монастырь и, тем более, банды хлопов и шляхты никто в расчёт не брал), Карл Густав двинулся в Пруссию. У тамошнего курфюрста Фридриха Вильгельма неплохая армия, и главное, не­сколько первоклассных крепостей.

Карл Х сходу захватил Эльбинг, а его брат, принц Адольф, после недолгой осады, взял Мариенбург. После сего курфюрст начал перего­воры, и подписал договор о братской дружбе с Карлом Густавом. В воз­мещение проторей и убытков он получил богатое епископство Варминское (конечно, польское).

Тем временем Ян Казимир с маршалом Любомирским вернулся в Польшу, и к нему валом повалила и шляхта, и магнаты, вчера ещё при­сягавшие шведскому королю.

Разгневанный Карл Х, несмотря на зиму, тут же бросился на юг с десятитысячной армией. Мощным ударом отбросил полки лучшего из польских воевод Чарнецкого и пошел на Замостье!

Могучая крепость. Истинно неприступная твердыня. Закрепив­шись в ней, Карл Х получил бы контроль над южной Польшей и Украи­ной. Да как твердыню взять?!

В крепости сидел Калушский староста Ян Замойский, своенрав­ный чудак, упрямый, не слишком умный, но отнюдь не трусливый. Его называли Себепан.

Карл Х надеялся обольстить его, посулив княжеский титул. Не вышло!

— Каждому своё, — молвил Себепан. — Стокгольм — шведскому королю, а Замостье — мне.

Начали осаду. Артиллерия крепости была куда сильнее королев­ской.После нескольких дней яростной бомбардировки Карл Густав убедился: Замостье не покорится. Пришлось отступать к Варшаве.

И тут, у слияния Сана и Вислы, шведы попали в ловушку. За Саном — Сапега с литовским войском, за Вислой — Чарнецкий с Любо- мирским, а на юге — восставшая Польша.

К тому же Чарнецкий штурмом взял Сандомир, отрезав снабже­ние шведской армии! Куда как худо!

Но не зря Карла Х считали лучшим полководцем Европы! Обма­нув поляков, он навёл мост через Сан и прорвался к Варшаве. Без на­дёжной пехоты и драгун Сапега не смог удержать шведов.

Оставив в Варшаве Арвида Виттенберга с большим гарнизоном, король поспешил в Пруссию. Там его ждали восемь бочонков золота — подарок короля Людовика XIV, и лорд Крентон с двумя с половиной тысячами шотландцев, присланные Кромвелем. Срочно нужно было втянуть курфюрста Фридриха Вильгельма в тесный союз, пообещав кусок Польши, получить армию курфюрста и захватить (или хотя бы нейтрализовать) Данциг. Польша подождёт. А поляки стянули к Вар­шаве всё, что смогли. Для них ничего важнее столицы не было.

Гордон не попал под Варшаву. Граф Константин отправил его охранять Малые Лумны. Богатое имение старшего из братьев Любо- мирских, коронного шталмейстера, лежало в двух милях 29 ниже сто­лицы. Управляющий, подстароста пан Арцишевский, старый ворчун, встретил не слишком любезно. Но его пани Матильда, пожилая, милая дама с седыми буклями на щеках, приняла Патрика как родного. Тут его окружили теплом и заботой. После отчего дома ему не случалось спать так мягко, есть так вкусно.

Но главное. Главное! В первый же вечер юноша заметил гор­ничную Стешу. Да и как не заметить?! Что за красавица! Русая головка на лебединой шее. А стать и походка королевы. Глаз не отведёшь. Пат­рик попытался обнять Стешу в тёмном коридоре. Она вырвалась и убе­жала. И в ту же ночь сама пришла в комнату Патрика! Не будь Стеша дворовой девкой, другой жены юноша не искал бы. А так приходилось скрываться, отводить глаза и стараться не краснеть, когда она прохо­дила мимо, и ждать ночи.

Как любила его эта, пятнадцатилетняя девочка, как шептала:

— Коханый мой!

А Патрик только молча целовал и ласкал её. Давно, лет десять назад, отец объяснил ему, что джентльмен может сказать «Я люблю тебя» только той, кого надеется сделать своей женой.

Скоро в дом приехали племянницы хозяина: Зося и Хелена. Близняшки тут же взяли в оборот статного рыцаря. Ещё бы! Высок, ладен, учтив да ещё иноземец! Патрику пришлось нелегко.

Сёстры были удивительно непохожи. Не поверишь, что близ­нецы. Волоокая, мечтательная, медлительная Хелена и стремительная, худая, языкастая Зося.

Они тотчас принялись обучать Патрика всем тонкостям поль­ского языка. Для сего барышни давали Патрику задания: сочинять лю­бовные сонеты, разгадывать хитрые загадки, ну и прочие мелочи из богатого арсенала матушки Венус. Юноша выполнял задания стара­тельно и к паненкам относился со всей учтивостью, не выказывая пред­почтения ни одной из сестёр. Ему даже нравилась эта игра, тем более, что ночью к нему проскальзывала Стеша.

Граф Константин прислал в помощь Гордону двух шляхтичей, не­давно служивших в пехотном полку квартианеров, и раненных под Варшавой.

Пан Станислав, полуседой, бывалый солдат, ходил, тяжело опи­раясь на костыль. Его друг, пан Болеслав, напротив, был подвижен, учтив и неравнодушен к прекрасным дамам. Как говорят в Польше: «Падам до ног». Любезный пан Болек мгновенно завоевал внимание сестёр, и Патрику стало легче. С шляхтичами он сдружился сразу. Весьма музыкальный пан Стас хорошо играл на лютне. То-то обрадо­вались близняшки! Они обожали танцы! Почти каждый вечер устраи­вался бал. Пан Болек прекрасно танцевал, иногда девушки уговаривали и подстаросту. Пришлось и Патрику учиться трудным местным танцам, осваивать мазурку, краковяк, полонез. Впрочем, кроме развлечений, было ещё и дело. Уже можно было не опасаться шведских разъездов, но разбойничьих шаек и мародёров хватало.

С позволения пана подстаросты, Гордон отобрал с дюжину мо­лодых парней из числа дворовых и вооружил их чем смог. Старый графский егерь Франек и конюх Микола, старший брат Стеши, стали его сержантами. За округой круглосуточно наблюдали с двух постов: один в усадьбе, другой на высоком холме над Вислой. Стада на залив­ных лугах у реки и на островах — основное богатство здешних мест. Его-то и должно было беречь. В конюшне постоянно стоял пяток ло­шадей под седлом. В случае нужды можно быстро прийти на помощь. Бог миловал. Должно, разбойнички дознались о здешней охране и об­ходили Малые Лумны стороной.

За жбаном пива Франек как-то сказал:

—На большом острове, окромя наших коров, пасут своих и за- вислянские. Хитры мужики. Выходит, мы их задаром караулим.

Отправились туда. И впрямь, там паслось около сотни коров из Мышковки. Гордон сказал бородатому пастуху:

—              Не станете платить, брошу без охраны!

К вечеру приехал староста из Мышковки, уплатил шестнадцать флоринов за прошлое, обещал впредь платить по четыре флорина в неделю.

Но возле реки паслись стада и из Великих Лумен. Пан подстаро- ста указал с них денег не брать. Дескать, добрые соседи, нельзя.

Гордон поехал в лагерь под Варшаву, потолковал с капралом Хооде. И надо же! В ту же ночь шайка конных угнала с лугов стадо из Великих Лумен. Гордон с Миколой и Франеком кинулись в погоню и отбили почти всё стадо. Дня через три случилось то же самое.

—              Пан Арцишевский, — сказал Гордон, — мы за разбойниками го­няемся, жизнью рискуем, а хозяева нам ни гроша не платят. Так дело не пойдёт!

Куда денешься? Подстароста согласился, и Патрик стал получать по рейхсталеру за отбитый гурт, а коли удалось вернуть весь скот — по два. Пан Арцишевский ни разу не заподозрил обмана: ведь Гордон вдвоём-втроём отбивал скот у пяти-шести разбойников. Правда, изло­вить их никак не удавалось.

Патрик всегда делился с друзьями, а они отдавали ему часть вы­ручки за угнанный скот. Не одну кварту пива выпили они во здравие простофили. Что делать, piafraus30 .

Оные доходы позволили Гордону приодеться. За время плена он весьма обносился. По случаю Патрик купил у маркитантки весьма из­рядный синий немецкий мундир. Правда, дырка от пули в левом боку и следы худо застиранной крови его не красили. Но портной Янкель за пару дней привёл мундир в отличный порядок. А надев ещё и новые жёлтые шведские сапоги, Патрик и вовсе стал франтом.

Всяк сведущий в делах Марсовых знает: суть войны — марш, битва и осада крепостей. По сему случаю, осада Варшавы была особо любопытна для Гордона. Других-то он не видывал. Патрик старался как можно чаще приезжать в воинский лагерь и, уж приехав, увидеть всё, что можно, расспросить друзей.

Капрал Хооде считал, что шведы долго не продержатся.

—              Уж больно велик город, — говорил он. — Да и лежит с трёх сто­рон на равнине. Стены старые, ров пересох. Как удержать такую ма­хину? Разве что Карл Густав придёт с сикурсом 31 .

—Поляки воевать не умеют! — спорил с ним Ганс. — Да и пехоты регулярной у них кот наплакал! А у шведов один Виттенберг двух пол­ков стоит. Смотри, с каким искусством превратил он пригородные мо­настыри и дворцы в мощные форпосты! И какую славную вылазку сделал полковник Форгель на Духов день!

Рейтары гнали поляков аж до цейхгауза, а пехота захватила ба­тарею, две пушки заклепали, две с собой уволокли.

— За битого двух небитых дают, — смеялся Хооде. — Поляки учатся быстро! Такую стражу поставили, что шведы на вторую вылазку и выйти не рискуют. А мощные пушки, что привезли из Замостья? Ста­рым стенам долго не устоять...

Гордон слушал и помалкивал. Своя правда была у обоих.

В конце июня решились на штурм. Чарнецкий его не хотел: слишком мало было опытных драгун и пехоты. Но уж очень рвались добровольцы. Он махнул рукой. Подготовив фашины 32 и лестницы, ты­сячи горожан, слуг, хлопов, под водительством шляхтичей, служив­ших в пехоте, ринулись на приступ. Куда там! Штурм шведы отбили с огромными потерями. Но поляки захватили несколько весьма важных аванпостов и подошли апрошами и батареями близко к стенам.

Ян Замойский привёл к Варшаве свои пехотные полки и артил­лерию. После сего был назначен генеральный штурм города. Прознав об этом, Гордон с паном Болеславом решили ехать, дабы не пропустить сие важное событие. Как назло, утром Патрика вызвал пан Арцихов- ский и долго нудил никчёмными разговорами. Мол, с лугов пропал двухлетний бычок. Небось, пастухи кому продали, чужих той ночью на лугах не было. Гордон с паном Болеславом выбрались около полудня. Всю дорогу гнали лошадей рысью, а впереди грохотала канонада.

Рота, где служили Хольштейн и Хооде, уже ушла на приступ к мо­настырю бернардинцев. Друзья выехали на пригорок, пытаясь хоть что-то разглядеть в кромешном дыму и столбах пыли. Пан Болеслав, обычно шутник и балагур, нынче был необычайно молчалив и собран. Патрик заметил, что он что-то бормочет.

«Молится! — догадался Гордон. — Просит Божью Матерь о по­беде».

Чуть правее толпа добровольцев штурмовала ворота усадьбы Радзиевского. Дубовые, скреплённые железными полосами ворота не поддавались. В них колотили топорами, ломами, били тяжелыми брёв­нами. Без пользы.

—              Дурачьё, холера ясна! — выругался пан Болек. — Порох нужен!

Кто-то из атакующих сообразил это. Патрик увидел, как в подкоп под воротами закатывали бочонок. Вот поляки разбежались, укрыва­ясь под стенами. Взрыв! В столбе дыма и пламени было заметно, что половинка ворот перекосилась на одной петле. И тотчас в щель рину­лись люди.

—Слава Господу! — вздохнул пан Болек. — Палаццо Радзиевских наше!

Рядом, у бернардинского монастыря, атака захлебнулась. Из всех окон и амбразур шла яростная пальба по полякам.

—              Смотри! — воскликнул пан Болек. — Пошла пехота Замойского. Хоть и не наш полк, а как хорошо идут, дружно.

Жолнеры тащили длинные лестницы, прикрываясь от выстре­лов снопами незрелой пшеницы. Солдаты были уже у стен, но тут с башни собора грохнуло два выстрела из картечниц — и среди польских солдат, как косой, выбило две полосы. Уцелевшие бросились назад.

Пан Болеслав побледнел, схватился за саблю, и Патрик едва успел схватить за уздечку и удержать его.

—              С ума спятил! На крепость верхом, с одной саблей! Да у тебя и рука ещё не зажила.

—              Братья гибнут! — скрипел зубами пан. — А я тут, в сторонке...

—Чем ты поможешь братьям? Сложишь голову ни за грош? Мо­лись! Победа в руце Господа.

Пан Болеслав дрожащей рукой вытер пот с лица.

—Без пушек монастыря не взять. А ведь во дворце Радзиевских артиллерии хватает. Неужто никто не сообразит подтащить пушки к окнам?

Должно быть, нашёлся толковый офицер среди добровольцев. В дворцовом окне показалось тупое жерло пушки. Потом ещё два! От ударов ядер затряслась стена собора бернардинцев. Вот уже по ней прошла трещина!

—Долго не устоит! Ура!!! Сдаются! Белый флаг над воротами. — закричал Болек.

Это была победа. Из занятых форпостов легко простреливался весь город до королевского дворца. Скоро над Краковскими воротами запели трубы. Шведы выслали парламентёров с белым флагом.

Гордон с другом поскакали к дворцу Лещинского, где, как они знали, была ставка короля, узнать подробности. По счастью, Болек уви­дал знакомого офицера.

Пан хорунжий ведал все новости: шведам дали всего два часа на ратификацию. Условия весьма милостивые:

Всем шведам и иноземцам, но не полякам, разрешен свободный выход из города с оружием и знамёнами. Им обещан безопасный проход до Торна.

Поляки займут городские ворота и замок. Все пушки останутся в Вар­шаве. Больных отправят в Новый Двур по Висле. Мёртвых так же.

Шведы могут свободно унести всё своё имущество, кроме церковных цен­ностей и украшений.

Женщин отвезут в Новый Двур водою. Виттенберг постарается освобо­дить из плена всех польских женщин.

Шведы вернут все книги из Королевской библиотеки и заплатят все свои долги. Освободят всех пленных, не станут минировать ни город, ни дворец.

И, наконец, они дадут слово четыре недели не брать оружие и не воевать против Польши.

Патрик даже кратко записал сии условия для памяти в дневник, который не так давно начал вести.

—  Поехали к Краковским воротам. Там будут парламентёры, — предложил Болек.

У ворот шумела огромная толпа горожан, подмастерьев, мелкой шляхты. Тощий пан в грязном кунтуше, с длинной саблей в руке кричал с воза:

— Нас предали! Вокруг короля трусы и изменники! Позволили цим гадам свободно уйти из Варшавы со всем добром! Они всю Польшу ограбили, а теперь увезут наши денежки в свою Швецию. На штурм, братья! В Варшаве есть чем поживиться!

— Панове, как можно! Пан Круль дал слово, — пытался перекри­чать смутьяна почтенный шляхтич на соловом жеребце. — Мы ж не та­тары какие, не разбойники.

— А что нам король? Он себе сбёг в Силезию, бросил нас, — орал тощий.

Чернь слушала его, а не благоразумные речи.

— Два часа явно прошли, — заметил Патрик. — Где же парламен­тёры?

И, будто отвечая ему, рявкнула пушка, потом вторая.

— На приступ! — закричал тощий. — Бей шведов, кто в Бога ве­рует!

Толпа решительно бросилась к стенам.

—               Лестницы тащи! Лестницы.

До стен добежать не успели. Снова запели трубы, и над башней заполоскал белый флаг. Это были парламентёры. Навстречу послам выехали Чарнецкий и гетман Лянцкоронский. Королевские гвар­дейцы окружили шведов плотным кольцом, защищая их от ревущей толпы.

—  Тише, детушки, тише! — закричал Чарнецкий, поднимая бу­лаву. — Послы — дело святое!

Отважный старик был любимцем толпы. Он не раз бил шведов, и к его длинной, седой бороде относились с почтением. Ближние смолкли. И, хоть в задних рядах орали «Бей их, кто в Бога верует!», по­слов довезли до усадьбы Лещинских благополучно. Но, как только за ними захлопнулись тяжёлые ворота, толпа вновь заревела:

—              Нас предали! Обман! Где наша добыча?

Особо бесновался тощий шляхтич в рваном кунтуше:

—              Лестницы сюда! Во дворец!!! Пусть король заплатит.

Четверо вельмож подошли к открытому окну:

—              Панове! Король заплатит! Расходитесь по домам.

Толпа только ревела в ответ:

—              Обманщики! Обещать-то горазды. Деньги сейчас!!!

Простолюдины уже принесли лестницы. Придворные забеспо­коились. Впрямь ведь полезут на стены. Озверевших людей не остано­вишь. И тогда кто-то из вельмож крикнул:

—              Возьмём Варшаву, армянские купцы заплатят.

По толпе понеслось:

—              Армяне заплатят! Армяне!

—              А что ждать-то?! — выкрикнул шляхтич. — Вон на рынке их ла­вочки! Айда грабить!

И толпа ринулась громить и грабить лавки невинных армян.

Домой возвращались в сумерках, шагом. Молчали.

—Не завидую я участи короля польского, — вполголоса заметил Патрик. — Уж больно нрав у поляков переменчив. Утром они лезут в огонь, штурмуют город с отвагой необыкновенной. А вечером готовы взять приступом своего короля, понуждая его изменить королевской клятве! Понять сего не можно. Надеюсь, я Вас не обидел, пан Боле­слав?

Тот ответил не сразу:

—              Нет. Не обидел. То есть правда.

Услышав о сдаче Варшавы, пани Матильда страшно разволнова­лась:

—              Там же Анеля, доченька моя! Какой ужас! Бог знает, что может случиться с юной пани. Пан Гордон, я понимаю, вы устали. Но я Вас умоляю, скачите за нею немедленно! Будьте рыцарем.

Подстароста кивнул головой:

—              То так. Надо ехать! Привезите Анелю. Единственная дочь, нам никак нельзя рисковать. Возьмите людей и езжайте.

Пришлось снова гнать в Варшаву. Впрочем, Гордон привёз де­вушку к родителям без особых приключений. За эти хлопоты и бессон­ную ночь Патрика удостоили титула «рыцаря и спасителя». К оным похвалам он всерьёз не относился. Хозяйка и ранее выказывала юноше свою благосклонность, а после приезда дочери приязнь почтенной пани Матильды стала куда горячее. Трудно было не заметить матримо­ниальные планы хозяйки. Как-то вечером она подробно поведала Пат­рикуо приданом Анели, весьма значительном, и добавила:

— Да то не главное, пан Гордон. После нашей смерти к дочке отойдут два села под Уманью. Поверьте, мы не заживёмся в сей греш­ной юдоли. Правда, край ещё не вполне оправился от бесчинств Хмельницкого, но и сейчас жид-арендатор высылает нам каждую осень сумму весьма солидную. Когда на Украине наведут порядок, сему име­нию цены не будет. Польской пшеницей кормится Дания, Померания, Швеция.

Патрик задумался всерьёз. Милая, улыбчивая пани Анеля от­нюдь не была ему противна. Но Стеша! Тайная любовь держала силь­нее.

Да и не хотелось ему идти в зятья полунищим солдатом. Вот за­работает чин, положение, тогда дело другое. Кто знает, что станет с тем имением на мятежной Украине?! А главное, кочевая жизнь солдата удачи, полная опасностей и риска, ему ещё не надоела. Осесть своим домом Патрик не спешил.

Зося и Хелена давно поняли, что пан Гордон, при всей его лю­безности, к ним горячих чувств не питает. Посему девушки охотно при­нялись помогать пани Матильде в её хлопотах.

4 июля шведский гарнизон с оружием и знамёнами вышел из Варшавы. Мятежная толпа черни и шляхтичей чуть не растерзала фельдмаршала Вит- тенберга и высших офицеров. Ян Казимир вынужден был взять их под свою защиту. Король успокоил мятежников, пообещав, что посадит Виттенберга и других шведов в крепость под крепкий надзор. Фельдмаршала отправили в Замостье, а больного канцлера Оксенштерна оставили в столице.

На другой день Гордон получил приказ от графа Константина: передать все дела по охране панам и немедленно явиться во дворец Любомирских в Варшаве.

Юноша хотел ехать тотчас, но пани Зося и Хелена задержали его. Им срочно понадобилось в столицу к старшей сестре, Барбаре:

—              Пан-рыцарь нас проводит?

К ним сразу примкнула и Анеля:

—Не помирать же мне от скуки в этой глухой деревне! Я тоже еду!

Пришлось отложить отъезд до утра. В эту горькую ночь Патрик простился со Стешей:

—              Не грусти, солнышко моё. Я вернусь.

Девушка рыдала. Оба знали, что встретиться снова им наверняка не придётся.

Графа Константина в Варшаве уже не было. Важный дворецкий в расшитой золотом ливрее сказал:

—              Пан Граф отбыл по делам неотложным. Особых распоряжений пану Гордону не оставил. Комната вам отведена. Ждите.

Во дворце Любомирских ему жилось привольно. Патрик купил нарядное седло и нанял двух слуг. Первый служил ему недолго, а вот со вторым Патрику повезло.

За свои тридцать лет Стас хлебнул лиха вдоволь. Была когда-то у него белая хатка, добрая кобыла и пара круторогих волов под Льво­вом. Жена, чернобривая Оксана, растила трёх сынов. Да только в од­ночасье всё и кончилось. Пришёл Хмельницкий. Татары сожгли деревню и угнали всех в Крым, продавать. Стас ухитрился перетереть сыромятный ремень об острый камень и утёк. А где Оксана и хлопцы, живы ли, один Бог знает.

Долго Стас бедовал без места, голодал, скитался и службу у доб­рого пана счёл великой удачей. Был он неразговорчив, старателен и надёжен. Служил Гордону верой и правдой больше двадцати лет.

Юные пани остановились в доме аптекаря на Малостранской. Там пани Барбара, тридцатилетняя вдова недавно погибшего офицера, занимала просторный второй этаж. Гордона здесь всегда привечали.

Вдалеке от бдительного ока родителей он куда ближе узнал пани Анелю. Девушка легко говорила по-немецки, немного знала латынь, иг­рала на клавикордах, недурно пела. А по части хороших манер не усту­пила бы и любой фрейлине. Сероглазая Анеля обожала дразнить Патрика. С самым серьёзным и искренним видом она рассказывала какую-нибудь невероятную историю, а потом хохотала:

—              Поверил! Поверил!!!

Девушка была умнее и глубже своих кузин. Такую можно бы не стыдясь привезти в Охлухис, представить родителям и братьям. Дело, правда, осложнилось.

Поздно вечером, когда Патрик уже собирался пойти домой, его вдруг затащила в свою комнату вдовушка и кинулась на шею:

—              Коханый мой!

Нельзя же было оскорбить отказом пани Барбару.

В одном доме такое дело от женских глаз не скроешь. Анеля на­дула губки.

***

Полоса удач редко бывает долгой. С севера вновь надвигалась угроза.

Карл Густав с объединённой шведско-бранденбургской армией двинулся к Варшаве. Не зная, с какого берега ждать беды, поляки на­вели через Вислу широкий понтонный мост, защитив его с двух сторон фортами. Король и гетманы ждали врага на левом берегу, Сапега с ли­товским войском — на правом. Литовцы вырыли траншею от берега до леса, поставили батареи в больверках 33 . Правый фланг, от леса до ко­ролевского имения Непорент, остался почти открытым, пехоты, как всегда, не хватало. В тылу поднимались стены варшавского предместья Праги.

Прослышав о близком сражении, Гордон взял с собою Стаса и отправился навстречу неприятелю: посмотреть битву, а при случае, по­пытать счастья.

Король с войском перешел Вислу ещё утром и ждал шведов вме­сте с Сапегой.

Гордон встретил у перелеска два десятка пёстро одетых шляхти­чей. Впереди ехал офицер с перевязанной рукой.

«Должно хорунжий, — решил Гордон. — А жеребец у него хорош! Красив!».

Представившись, Патрик спросил:

—              Далеко ли до шведов?

—Недалёко, — ответил хорунжий. — Рейтары за леском. Едва мы ускакали. Хорошо стреляют, холера ясна! А вам, пан, лучше бы вер­нуться. Мундир немецкий, далеко ли до беды?

Гордон повернул коня и поехал рядом с офицером:

—              Много ли у врага войска?

— Сказывают, двадцать четыре тысячи. Половина — шведов. У нас-то за сорок. Да пехоты и драгун всё равно меньше, чем у Карла. А от поместной кавалерии и татар толку немного.

Скоро шведы подошли вплотную к траншеям. Встретив друж­ный огонь, отошли и принялись окапываться.

Ночь Патрик провёл в крытом фургоне маркитанта. А утром ему повезло. Подъехав к группе офицеров, он услышал от высокого гене­рала в центре речь с шотландским акцентом.

—Надеюсь, Ваше Превосходительство милостиво извинит мою бесцеремонность, но встретить земляка на чужбине такая радость. Позвольте представиться: Патрик Гордон оф Охлухис, волонтёр, — ска­зал молодой шотландец.

Генерал широко улыбнулся:

— Шотландцев в Польше хватает. Но я рад. Граф Гордон оф Хэддо вам не родич?

—              Родной дядя.

Император Фердинанд III отправил генерал-майора Хендер- сона, выдающегося тактика, в помощь королю Польши. Здесь, однако, мудрые советы не потребовались.

Паны гетманы и собственного короля не желали слушать. Для Гордона было редкой удачей наблюдать битву в обществе опытного стратега.

Весь день 29 июля Гордон следовал за ним и смог увидеть и за­писать самое главное. Хендерсон любезно рассказал земляку, что вчера на военном совете у короля было решено остаться на сей удобной по­зиции. Пусть шведы штурмуют наши траншеи и больверки. Продуктов у противников мало, татары отрежут пути снабжения.

В соответствии с планом, басурманы налетели на шведские тылы вскоре после рассвета. Но татар там ждали, и орда откатилась в беспо­рядке.

Тем временем шведы начали переводить свои полки к лесу. За­метив сие, отважные шляхтичи решили, что враг бежит, и, не дожида­ясь команды, бросились в яростную атаку. Шведские траншеи встретили их столь яростным огнём, что обратно вернулись не мно­гие. Скоро колонны шведов показались из леса на правом фланге. Ге­нерал Хендерсон встрепенулся:

— Чёрт побери! Карл Густав готовит удар справа! У нас там жи­денькая линия траншей, а почти все пушки остались в больверках, на левом. Поехали на правый фланг!

На пригорке стоял король с гетманами. Хендерсон подъехал к ним. Гордон скромно держался за его спиной. Тут шёл яростный спор. Гетман Лянцкоронский кричал одно, Чарнецкий говорил другое. Гет­ман Любомирский с жаром и красноречием утверждал, что цель сего демарша — богатые запасы продовольствия и фуража в королевском имении Непорент.

Король в споры не вмешивался. Послали в Непорент пять сотен драгун с приказом «Всё сжечь!». Что и было исполнено добрым поряд­ком.

Тем временем Карл Х выстроил свою армию в две мощных линии параллельно реке, артиллерия на флангах. Теперь его намере­ния вполне прояснились.

—              Нам не удержать удара! — заметил Хендерсон. — Надо контр­атаковать!

И поляки бросили на левый фланг врага свою лучшую ударную силу — пятьсот литовских гусар. Они проехали совсем близко от Гор­дона — статные воины на великолепных конях, орлиные крылья за спи­ной. Впереди — рослый рыцарь в сияющих доспехах. Запела труба, кони пошли карьером. Земля задрожала.

— Какая силища! — восхищённо сказал Хендерсон. — Орлы! Хва­лёной шведской пехоте не удержать их.

А шведы и не собирались удерживать летящую лавину. По сиг­налу Карла Густава пехотинцы разбежались в стороны, пропустив гусар в промежуток меж шведских линий. А там на окружённых обру­шилась лавина огня со всех сторон. Гусары заметались в ловушке, и тогда из леса вылетели шведские кирасиры, королевская гвардия. Почти все гусары погибли в западне. Никто из гетманов не пришёл на помощь храбрецам. Стояли и ждали.

Сомкнув ряды, под гром барабанов, шведы мерным шагом пошли на польские траншеи. И поляки дрогнули. Битва была про­играна. Сбив врага с позиций, шведы повернули к Непоренту. К счастью, на преследование сил у них не было.

Король со свитой отбыл в Варшаву. Через мост потянулись обозы. Сунулся туда и Гордон, да стража не пропустила. Тогда с двумя иноземцами он поехал к Праге, надеясь нанять лодку. Но в сумерках из густого кустарника на них выскочила шайка негодяев с криком:

—Стой! Куда спешишь? Приказано не пущать.

Бородатый хлоп схватился за узду, другой оторвал патронташ. Патрик выдернул пистолет из седельной кобуры:

—С дороги! Пристрелю!

Бородатый отпрыгнул. Гордон круто развернул коня. Стас отби­вался от трёх бандитов плёткой, саблю его они уже отобрали. Патрик выпалил над головами и выдернул палаш:

—              За мной!

Ускакали. Ночевать устроились в лощинке возле моста. Гордон очень боялся за лошадей.

Решили караулить по очереди со Стасом. На рассвете тот рас­толкал хозяина:

—              Извольте проснуться. Удобный случай.

Патрик протёр глаза. В утреннем тумане по дороге двигался ге­неральский обоз. В арьергарде ехало несколько иноземцев в синих мундирах. Гордон незаметно пристроился и спокойно перешёл Вислу.

В городе началась паника. Люди состоятельные спешно грузили имущество и покидали столицу. Чернь проклинала иноземцев, как все­гда, обвиняя чужаков в собственных бедах.

Выбираться одному не следовало: могли и голову проломить. Гордон объединился с десятком товарищей по несчастью. Вскоре не­большой отряд иноземцев выехал из Варшавы. Решили держать на запад. Шляхтичи, проезжая мимо, бранили их, называя изменниками, и грозили перерезать глотки. Впрочем, дальше угроз дело не шло.

Утром заехали в опустевшее село, чтобы подкормить лошадей. Разбрелись по хатам и даже охрану не выставили. Услышав выстрелы, Гордон бросился к конюшне и успел вскочить в седло. Поздно. Де­ревню плотно окружили рейтары — бранденбуржцы, и, получив в левое бедро пулю (к счастью, рана оказалась лёгкой), Патрик сдался.

 

Снова у шведов

Ротмистр Михельс допрашивал пленных поодиночке. Памятуя об ужасах польского плена, Патрик сразу заявил:

—              Я шотландец, служил рейтаром под началом генерала Дугласа. Под Краковом попал в плен и был вынужден пойти на польскую службу.

Ротмистр посмотрел на Гордона с подозрением:

—              А не врёшь ли ты, парень? Что-то я тебя не видел. Отведу-ка я тебя к Дугласу сам. Погляжу.

Через пару дней, в Варшаве, ротмистр привёл Патрика к Дугласу. Недавно за битву под Прагой тот был произведён в чин фельдмаршала- лейтенанта.

—Этот парень — шотландец, уверяет, что служил под вашим на­чалом.

Гордон стоял непринуждённо, страха не показывал.

Дуглас спросил по-английски:

—              Где и когда ты служил у меня?

Патрик низко поклонился:

— Прошу извинить меня. Я осмелился прибегнуть к имени Ва­шего Превосходительства единственно для того, чтобы добиться луч­шего обращения. Не имел чести служить под начальством Вашего Превосходительства. Но я служил рейтаром в полку Делагарди. Попал в плен и после долгого и тяжкого заключения был вынужден пойти на службу полякам.

Дуглас внимательно разглядывал юношу:

«Ловкач! Неглуп и весьма учтив. Такой пригодится».

—              Я знаю этого парня, — сказал фельдмаршал по-немецки. — Буду весьма признателен Вам, герр Михельс, если вы соблаговолите осво­бодить его.

Польщенный ротмистр согласился не только отпустить Гордона, но и вернуть коня и оружие. Дуглас поблагодарил Михельса в самых лестных выражениях.

На другой день Дуглас принял Гордона лишь после обеда, однако был весьма любезен.

—Я хочу собрать лейб-роту из шотландцев, — сказал фельдмар­шал. — В наше время полезно иметь под рукой сотню преданных людей. Рота станет офицерской школой. Шотландцы получат важные привилегии: свободу от дозорной службы, хорошие, просторные квар­тиры и прочее. А если у кого-либо возникнет неотложная нужда вер­нуться на родину, помогу получить отставку. Ты парень неглупый, и язык хорошо привешен. Поищи в Варшаве и вокруг достойных земля­ков и уговори их поступить в оную роту на сказанных условиях.

«Вот удача! — подумал Патрик. — Не ждал, не думал, что сведу ко­роткое знакомство с прославленным Дугласом! С тем самым, чью ве­ликую судьбу когда-то предсказал маркиз Агостино. Наконец-то, Фортуна улыбнулась мне. Надо постараться. Доброе мнение фельдмар­шала весьма много стоит. И трудно найти дорогу к офицерскому чину короче, чем его лейб-рота».

Патрик немедля отправился на поиски. Скоро он встретил двух шотландцев, коих не раз видел здесь при поляках. Тогда земляки Гор­дона гордо ходили в волонтерах. Нынче парни оскудели, надели поль­ское платье и опасались новых властей.

Патрик пригласил шотдандцев в трактир, угостил добрым вином и предложил вступить в лейб-роту на лестных условиях. Земляки слу­шали с недоверием. Молокосос! Откуда он знает Дугласа? Гордон за­метил их сомнения и не оставлял стараний. Зашли ещё трое шотландцев, подсели к Патрику и собеседникам.

Начал снова. При поляках шотландцы служили в привилегиро­ванных частях, имели весьма хорошее содержание и не верили, что это так просто сойдёт им с рук. Шотландцы недоверчивы и более всего боятся остаться в дураках. Уговоры Патрика они сочли пением сирен и даже принялись убеждать Гордона никому не сообщать о земляках.

—              Ну, парни, вы чересчур много от меня хотите, — молвил Гордон с едва заметной угрозой. — Вам бояться нечего. Фельдмаршал Дуглас — наша лучшая защита. Ему нужна шотландская лейб-рота, и он готов платить щедро. Чего же лучше? А права и привилегии можно подробно оговорить в контракте. Подумайте до завтра, да и решайте.

—              Если мы пойдём, найдутся и другие, — заметил капрал Эндрю Стрейтон.

—              Чем больше нас будет, тем лучше! — обрадовался Гордон.

Дело пошло. Патрик поспешил к Дугласу, но фельдмаршал был у Его Величества и вернулся поздно, зато утром принял Патрика сразу, одеваясь.

— Отличное начало! Продолжай, — и приказал выдать юноше денег на расходы.

Гордон щедро угощал земляков. Вино помогло рассеять сомне­ния, они стали сговорчивее. И всё же Патрику пришлось пустить в ход всё своё красноречие, пока земляки не составили список — девятна­дцать имён — и не выбрали капрала Стрейтона своим представителем.

Фельдмаршал принял Гордона и Стрейтона рано утром. Дуглас был весьма милостив и, добавив к прежним обещаниям множество новых, отпустил шотландцев. В тот день Патрик и Стрейтон нашли и добавили в список ещё шестерых земляков.

Вечером обрадованный Гордон решил зайти к милым дамам. На Малостранской его встретили с изумлением и восторгом. Патрик понял, что паненки его уже оплакали. Нынче все они теснились в двух задних комнатах, ибо лучшие апартаменты занял юный шведский граф.

Девушки не имели никаких вестей из деревни и тут же приня­лись просить Гордона поехать в Малые Лумны, узнать, что там и как. Даже Анеля, в последнее время редко удостаивавшая Патрика внима­ния, улыбнулась с нежностью:

—              Я Вас прошу, пан-рыцарь, поезжайте! Узнайте, как там мои ро­дители.

В столице и в окрестностях с приходом шведов стало куда спо­койнее, да и репутация «рыцаря» обязывала. Утром Гордон отправился по знакомой дороге.

В усадьбе он нашёл только пару слуг да старую ключницу. Та тот­час послала казачка в лес, за болото, где скрывались хозяева. Скоро приехала пани Матильда и заключила Патрика в свои жаркие объятия:

—              Вы из Варшавы? Как там Анеля?

Выслушав подробный отчёт, женщина провела его в полупустую гостиную (ковры, шторы и нарядную посуду увезли и спрятали).

— Мне надо серьёзно поговорить с Вами, пан Гордон! Быть может, сие не совсем прилично, но время нынче худое, медлить нельзя. Позвольте говорить откровенно. Пан Арциховский простыл в лесу и нынче лежит в тяжёлой лихорадке. Бог знает, выживет ли. Приходится решать мне, — сказала пани Матильда.

Патрик давно знал, что при всей внешней почтительности к мужу всё в доме решала хозяйка.

— Оставаться в Варшаве Анеле — чистое безумие. Нынче в столице шведы, завтра снова поляки. У меня в Пруссии, около Эльбинга, живёт сестра. Там спокойно. Я хочу, чтобы Вы отвезли туда дочку. Да и кузин заодно. Вы человек надёжный и храбрый, можете это сделать.

Гордон был поражен. Пани Матильда, обычно такая мягкая, не­много манерная, нынче говорила властно, решительно, настойчиво: — Понимаю, что сие предложение нарушает Ваши планы, Вашу карь­еру. Я видела, пан Гордон, что пани Анеля для Вас небезразлична, но брак — дело серьёзное. Перемена всей жизни. Так вот, мы с мужем ре­шили, что, ежели найдётся надёжный человек, которому не страшно доверить нашу единственную дочь, он получит в приданое село Яблу- новку под Уманью. Какой там чернозём! Знаете, сколько нынче платят в Кёнигсберге за пуд украинской пшеницы? А какие там луга, какие сады! Я там выросла. Мой отец в селе даже церковь построил для хло­пов. Они хоть и схизматики, а всё ж христиане. Правда, усадьбу сожгли казаки, но вы её отстроите.

Патрик молчал, пораженный сим предложением, и размышлял: «Стать владельцем богатого имения? Помещиком?».

—              Много ли там хлопов? — спросил он.

—              Раньше было за полторы сотни. Нынче осталась треть. Да ведь я дам в приданое за Анелей пятьсот дукатов. Хлопов можно задёшево прикупить у татар. Соглашайтесь, пан Гордон! Отвезёте девочек в Эль- бинг, да и сыграете свадьбу.

—              Согласится ли на сие Анеля?

—              Не сомневайтесь! Я напишу ей письмо.

Получив «доверительное письмо» и пять дукатов на расходы, Гордон выехал в Варшаву, сопровождаемый благословениями и доб­рыми пожеланиями пани Матильды.

Известие, что пани назавтра отправятся в Пруссию, вызвало на Малостранской бурю восторга. Пани Зося просто прыгала от радости, да и пани Барбара была совершенно счастлива. Должно быть, ей чуди­лись сказочные приключения.

Анеля сидела надутая, но явно не возражала. Девушка прекрасно понимала, кто станет главным призом в грядущем путешествии.

Патрик ушёл поздно и в больших сомнениях. Паненкам чудились романтические бредни, а он-то знал, что им предстоят грязные до­роги, вонючие постоялые дворы, клопы и много опасностей. Впрочем, на днях в Кёнигсберг отправлялся ротмистр Михельс с отрядом бран- денбургских рейтар. Если к ним присоединиться, то, скорее всего, юные пани доедут до Эльбинга благополучно.

Мучило юношу другое. Почудилось, что обманули, обвели вокруг пальца. Полночи Патрик ворочался, тщетно пытаясь уснуть:

«Легко пани Матильде обещать златые горы. Имение под Ума- нью вдвое больше, чем батюшкин Охлухис. Чернозём. Так ведь Охлу- хис в Шотландии! Там казаки не жгут дворянских усадеб, а татары не тащат в рабство любого встречного. Кто будет править Украиной через десять лет? Поляки? Хмельницкий? Или турки? Может быть, даже мос­ковиты?

Анеля — милая девочка, хорошо воспитанная. Но характер в ма­тушку. Отец, пан Арциховский, полностью под каблуком ужены. Ведь хозяйка имения — Анеля. И стану я управляющим под началом ясно­вельможной пани. Понадёжнее, да и подешевле, чем жид-арендатор.

В сущности, меня купили. Купили! К дьяволу!!! Сие дело надо ме­нять немедленно! Да так, чтобы ущерба чести не было. Нет уж, жену я себе выберу сам».

Утром Патрик тщательно продумал свою роль. О Михельсе вспо­минать,конечно, не следовало.

На Малостранской сборы были в полном разгаре. Пани Анелю за ночь убедили полностью. Гордон усадил дам в гостиной.

— Надобно обсудить наши планы, — сказал он с важностью. — Ваше семейство удостоило меня знаков внимания столь существен­ных, столь исключительной милости и доверия, что с моей стороны было бы непростительно решать сии вопросы наспех, без должной ос­новательности и осторожности.

Честь моя обязывает оправдать возложенные на меня упования. Следует признать, что в Варшаве нынче куда спокойнее, чем при по­ляках. Шведы навели порядок. Прямой грабёж и насилие, к счастью, вам пани, уже не угрожают. А именно опасность оного вынудила вас решиться на путешествие в Пруссию. Дороги всё ещё весьма небез­опасны.

Ежели мне даже удастся получить подорожную от фельдмаршала Дугласа (а сие весьма не просто!), оная обезопасит нас от шведов, но не от бесчисленных шаек разбойников. Возможно, шляхтичи и отне­сутся к благородным пани с должным почтением, но, ежели мы встре­тимчернь, хлопов? Сии негодяи беспощадны, поверьте мне! И я, по своей молодости и низкому званию, не смогу вас защитить! Не медля ни минуты, готов отдать за вас жизнь, но подвергать прекрасных пани столь страшному риску я не могу.

Я умоляю вас обдумать оные доводы и остаться! Доподлинно из­вестно, что шведы скоро уйдут, не сделав вреда никому в городе. И тогда вы обретёте свободу, не рискуя ни жизнью, ни благополучием.

— Слава Господу! Мы остаёмся! — облегчённо вздохнула пани Анеля.

Кузины же были весьма разочарованы доводами юноши, но не могли не согласиться с высказанными резонами. И только вдовушка, пани Барбара, не скрывала горести.

Так и на сей раз не стал Патрик Гордон польским помещиком.

Впрочем, и потом не получилось. Знать, не судьба!

***

Вскоре их отряд выехал из Варшавы вместе с фельдмаршалом Дугласом. После смотра войска получили недельную передышку. Дабы не терять время, они разделились на партии и двинулись в поисках приключений.

Гордону с дюжиной шотландцев не слишком повезло. Они при­гнали в Торн семь сотен голов крупного рогатого скота да вдвое больше овец, но цены на скот были низкие, и на долю Патрика доста­лась всего сотня рейхсталеров.

Потом их всех влили в роту Джона Мелдрама. К тому моменту у того в роте оставалось всего восемнадцать шотландцев.

Осень и зиму провели в Пруссии. Хорошие, чистые квартиры, не чета польским. Да и кормили отменно.

Только вот дружественная страна, никаких приключений. По до­бычу не пойдёшь.

Война шла с переменным успехом: то шведы били поляков, то наоборот. Однако сил не хватало, и Карл Густав приказал вывести шведские гарнизоны, оставив их только в крупных городах, да в ключе­вых крепостях.

Осенью по наущению императорского посла царь Алексей Ми­хайлович двинул в Лифляндию стотысячную армию. Ригу держали в плотной осаде шесть недель. Встревоженный шведский король прика­зал Дугласу с четырёхтысячным корпусом пойти на помощь. Шот­ландцы уже готовились к маршу, но сикурс был отменён.

Второго октября, после обеда, когда русские, по обычаю, зава­лились спать, осаждённые ударили по стану князя Черкасского. Вы­лазка удалась. Сказалось превосходство регулярной армии над стрелецкими полками и, особенно, над плохо обученной дворянской кавалерией. Русских отбросили далеко от стен, взяли восемнадцать знамён. После сего царь снял осаду и ушёл.

Осенью основные баталии шли в Литве. Лейб-рота Дугласа в сих сражениях не участвовала.

В ноябре король Ян Казимир со своей армией прибыл в Данциг. Вельможе устроили великолепную встречу и поднесли два бочонка с золотом.

А шведский король никак не мог перейти Вислу. Наводили мост, его дважды снесло огромными льдинами, у Грауденца. Перешли ниже. Сильные морозы сковали реку тонким льдом, и шведы три дня усти­лали его соломой и поливали водой, пока лёд не окреп настолько, что по нему прошла вся армия с артиллерией.

Поляки боя не приняли: без пехоты и пушек нечего было и пы­таться. Ушли в Малую Померанию.

Дуглас послал сильный отряд кавалерии в разведку. Выступили до рассвета. Гордон ехал на левом фланге. Убедившись, что поляки уже ушли, шведы повернули обратно. Возле Гребина ехали мимо каменной усадьбы, окружённой рвом. Данцигцы, шестьдесят солдат с лейтенан­том, подняли пальбу.

—              С правой стороны в первом этаже окон нет, — молвил Вилли Мидлтон, отчаянный парень по прозвищу Длинная рапира. — А из среднего окна во втором не стреляяют. Право, я смог бы туда за­браться. Недурно глянуть, что у них в сундуках. Поможете?

Гордон и Стрейтон кивнули:

—Можно.

Низко пригнувшись, галопом, промчались сквозь зону обстрела. У самого рва стало уже тихо.

Патрик остался караулить коней, а Эндрю с Вилли, помогая друг другу, перелезли ров. Стрейтон встал к стене, упёршись руками. Мидл- тон кошкой взобрался ему на плечи, дотянулся до подоконника, ныр­нул!

«Добро, коли в комнате пусто. — думал Гордон. — Впрочем, пи­столь за поясом, да он и ножом орудовать мастер».

Вилли показался в окне:

—Держи! — выкинул Эндрю большой тюк, повис на руках и спрыгнул. Патрик помог друзьям выбраться изо рва — и вновь карь­ером сквозь огонь.

Пронесло! Не попали! Добыча богатая: добротная одежда. В роте смельчакам завидовали.

***

Данциг, сильнейшая крепость Польши, укреплённая по новей­шей голландской манере, занозой сидел в ближнем тылу шведских войск. И не взять!

Карл Х Густав оставил на Данцигском вердере 34 Дугласа с пяти­тысячным корпусом, дабы тот беспокоил и разорял врагов посто­янными набегами, и отбыл в Мариенбург.

Скоро Дуглас выступил к Данцигу со своей кавалерией. Погода подвела. Сильный мороз за ночь покрыл землю ледяным панцирем. Кони на летних подковах едва шли по скользкому льду и часто падали. Маневрировать стало просто невозможно. Фельдмаршал с трудом на­скрёб всего три сотни на острых зимних подковах. В том числе, и свою лейб-роту.

Шотландцы стояли на правом фланге. Молодой, рослый мерин Гордона нервничал, переступая с ноги на ногу. Патрик поглаживал, успокаивал коня.

Сотня данцигцев с длинными пиками выехала навстречу. Вы­строились. Тронулись рысью.

«Дьявол! — подумал Патрик. — Почему в бою страшнее всего ждать?»

Он очень живо представил, как длинное стальное остриё входит в его грудь. Покосился влево. Капрал Стрейтон сидел как каменный — рука с пистолем на луке седла.

Немцы уже шли галопом.

—Целься! — скомандовал ротмистр Мелдрам. — Огонь!

Залп! Разряжённый пистоль в кобуру, быстро. Второй в руку.

Но рейтары уже поворачивали коней. Сажен двадцать не доска­кали. Гордон осторожно вытер пот со лба. По команде проехали шагом саженей четыреста. Встали на гребне очередного холма. Мелдрам вы­ровнял строй. Снова враг полетел в атаку, и опять его остановил друж­ный залп. Оттеснили немцев ещё на полверсты. И так до полудня. Потом к врагу подошло подкрепление. Но и Дуглас прислал с полсотни голландских стрелков. Мушкетёры свалили с десяток данцигских рей­тар. Отбились и на этот раз.

Видно, тот офицер, что командовал данцигцами, никак не хотел упустить близкую победу, тем более, при таком перевесе сил. Рейтары перестроились и вновь пошли в атаку. Два залпа в этот раз их не оста­новили. Дошло дело и до палашей.

Строй рассыпался. Патрик удачно отбивался от двух рейтар, ста­раясь держаться поближе к Стрейтону. Тут во фланг нападавшим уда­рил полуэскадрон шведской гвардии, и враги ретировались.

Шотландцы гнали их, не останавливаясь. Патрик оглянулся. Лейб-рота безрассудно втиснулась меж вражеских резервов. Времени перезарядить пистолеты не было. Но кураж победы был так велик, что шотландцы с палашами наголо опрокинули атакующий эскадрон на стоящий во второй линии и погнали оба.

Впрочем, ротмистр Мелдрам тут же отозвал своих. Преследо­вать было слишком опасно. Отошли. Только теперь Патрик заметил, что у него правая щека и ворот мундира в крови. Никак не мог вспом­нить, кто и когда хватил его кончиком сабли по лбу.

Стемнело. Враги разошлись как бы по взаимному согласию.

***

На этот раз выспаться не удалось. Вестовой растолкал:

—Ротмистр зовёт.

Несмотря на ранний час, Мелдрам был одет и чисто выбрит.

—              Седлай коня, парень. Твоя очередь конвоировать Шварцваль- дов. Проводи, да пригляди, чтоб в Гребине их тамошний гарнизон не ограбил.

Раз в неделю братья Шварцвальд, с разрешения начальства, отвозили в Данциг припасы своим семьям. Выехали затемно. Ночью выпал пушистый снежок, и Патрик улыбался, покачиваясь в удобном седле. День обещал быть солнечным, с лёгким морозом, и о возмож­ных бедах Гордон совсем не думал.

Гребин проехали спокойно. Патрик уже собирался повернуть об­ратно, когда Фриц, старший брат, попросил его:

—              Проводи нас ещё немного, дружище! Хоть до поворота. Боюсь, сии разбойники устроят нам какую-нибудь пакость. А вернёмся из Дан­цига, я тебя такой ливерной колбасой угощу, пальчики оближешь.

Проехав с полмили, до поворота, Гордон повернул обратно. И хоть он был совсем один, на ничьей земле, не боялся. Но невдалеке от Гребина увидел двух неизвестных кавалеристов. На всякий случай Пат­рик заставил мерина перескочить канаву и вытащил пистолет.

—              Кто такие?

—              Ты чё, парень? Своих не узнал? — рассмеялся коренастый рей­тар с пышными усами. — Добропорядочные шведы, служим генералу Дугласу. А ты где?

Патрику стало стыдно. Свои ж! Дал шпоры мерину, перескочил обратно.

—              В лейб-роте.

Поехали втроём, коренастый — справа, молодой — слева.

—              Мы на поживу собрались. Айда вместе! Втроём-то сподручнее.

Гордон отказался. Спешил вернуться в роту, да и парней этих он

не знал.

—              Тогда и мы вернёмся. — Солдаты ехали спокойно. Пышноусый оказался капралом. Несколько сараев отгородили их от стен Гребина. И тут попутчики вдруг схватили Патрика с двух сторон за руки! И на помощь им уже спешили семеро.

Вот влип! И до оружия не добраться! Тут ему на голову накинули его же плащ и понеслись.

«Чтоб тебе в аду гореть, проклятый обманщик!» — подумал Гор­дон Обиднее всего, что его, бывалого солдата, провели, как мальчишку. Вспомнив муки плена в Новом Сонче, осторожно вытащил кошелёк из кармана и сунул в панталоны. Всё ж таки пятнадцать рейхсталеров!

Отъехав от крепости на достаточное расстояние, мужиковатый капрал забрал у Патрика оружие и принялся его обыскивать. Нашёл- таки в кармашке семь медных грошей! А уж как он старался: и ворот камзола ощупал, и пояс снял.

—              Все деньги я на квартире оставил, — усмехнулся Гордон.

—              Не может быть, чтоб столь нарядный господин на хорошей ло­шади с богатой сбруей выехал из дома без денег! — возмутился капрал.

Принялся искать снова, но кошелька не обнаружил.

Встречный конный дозор записал имя пленника. Поехали дальше. И тут капрал углядел на Патрике отличные английские сапоги:

—              Стой, парень! Сымай! Меняться будем.

—              Коль скоро вам угодно столь неучтиво со мной обращаться, то, будьте любезны, возьмите на себя труд снять оные, — ответил пленник.

Да этих хамов учтивыми манерами не проймёшь. Спешили Гор­дона, стащили сапоги бросили взамен старьё.

—              Мужицкие! Будь я проклят, если одену хлопские сапоги! Лучше босиком останусь.

—              Иди босой, коли хошь. В полотняных чулках по снегу.

Патрик упёрся:

—              Не пойду!

Уж его тащили, толкали карабинами в спину, ругали — не идёт. Посадили в седло, поехали к городу. Недалеко от ворот капрал снова стал нудить Гордона надеть старые сапоги.

—Нет уж! Одеть хлопские сапоги — поруха чести. Везите боси­ком. То-то комендант вам спасибо скажет. А уж попадёте в плен к нашим — не посетуйте. И вас примут так же.

Капрал устало махнул рукой.

—              Не зря говорят: «упрям, как шотландец». Чёрт с тобой.

И вернул Патрику его сапоги.

Полковник Винтер, комендант крепости, пленному из лейб- роты обрадовался — редкая пташка. Расспросил Гордона о численности войск, их расположении, и приказал капралу отвести пленного в тюрьму. По дороге Патрик попросил вернуть отобранную книжку:

—              К чему тебе Фома Кемпийский, да ещё и на латыни? Его никто и не купит. Верни.

Капрал отказался. Правда, купил Патрику хлебец:

—              Тебе теперь ежедень положен такой хлебец и штоф пива.

Тюрьма помещалась в башне Хоогена. Капрал провёл пленника

через тюремный двор и заказал Патрику в таверне кружку пива. В свод­чатой, большой комнате расхаживало несколько пленных шведских офицеров, да сидела компания данцигских рейтар, должно, попавших сюда за какую-нибудь провинность. Капрал подсел к ним и стал хва­статься знатной добычей: конь добрый, и плащ, и оружие. Рейтары по­завидовали удаче.

«Ну, бахвал, погоди», — подумал Патрик. Он допил пива и потре­бовал вторую кружку.

—              Нет, паря, второй кружки тебе не положено, — рассмеялся кап­рал.

—Почему ж? — сказал Патрик, вытащил кошель и позвенел мо­нетами. — Мужичьё! Ты и в солдатском ремесле ни черта не смыслишь. Пленного обыскать и то не сумел.

У меня здесь сотня талеров, вернусь к шведам, куплю и коня, и оружие, да и с тобой я ещё посчитаюсь.

Капрал от изумления рот разинул! Рейтары смеялись до упаду, потешаясь над простофилей.

Утром капрал побежал к коменданту жаловаться. Дескать, плен­ник спрятал двести рейхсталеров и грозится отомстить, нельзя ли у него отобрать деньги.

Комендант засмеялся:

—Поздно. Что с воза упало — пропало. Будь у него хоть тысяча, отобрать уже нельзя!

В тюрьме жили четыре сотни пленных. Здоровые, раненые, больные, человек по пятьдесят в камере, все без разбора. Свирепство­вал лагерный тиф 35 . Вонь стояла такая, что человек непривычный, зайдя с улицы, мог и в обморок упасть.

Впрочем, днём можно было гулять по двору. Патрик подолгу сидел в таверне. Правда, приходилось заказывать пиво, и Гордон не­редко угощал земляка. Тот прослужил рейтаром тридцать лет и сильно онемечился. Да никого лучше не нашлось. А Патрику здешнее пиво уже в глотку не лезло.

С субботу всех пленных вызвали в большую залу. Вслух зачитали имя, звание и происхождение каждого. Потом почтенный полковник предложил перейти на польскую службу. Сулил хорошее содержание. Три четверти согласились. Гордон отказался. Его и потом уговаривали. В тюрьму пришли два нарядных офицера:

—Давай к нам! У нас и платят регулярно, не задерживают, как у шведов. Шотландцев ценят. Твой родич и тёзка, Патрик Гордон, по прозвищу Стальная рука, служит у нас ротмистром. Иди к нему, не по­жалеешь.

Патрик вежливо отказался.

Наконец, пленных повели на обмен. Простонародье на улицах Данцига ругало идущих последними словами. За городом встретили конный разъезд во главе с Гордоном Стальная рука. Тот признал ро­дича:

—              Ты, случаем, не сын Гордона из Охлухиса? Как там отец? Оста­вайся служить со мной.

Патрик учтиво извинился и пошёл к месту обмена.

***

Утром Гордон явился к фельдмаршалу. Дуглас осведомился:

—              Какого дьявола тебя угораздило попасть в плен?

—Мужики подвели, Ваше Превосходительство! Уговорили про­водить их далёко за Гребин. Может, они и неслучайно меня уговари­вали.

—Тогда они должны вернуть тебе коня. Поезжай и потребуй с них. В понедельник в любом случае вернешься в роту.

О стоимости коня и снаряжения торговались долго. Наконец, Фриц Шварцвальд предложил Патрику вернуть его собственного. Тот согласился. Братья послали в Данциг человека, чтобы разыскал и вы­купил коня.

Тем же вечером Гордон свалился. Сильный жар и жуткая голов­ная боль. Должно, прихватил лагерный тиф в тюрьме. Назавтра, когда пришли братья Шварцвальд, он лежал, головы не поднять.

—              Слышь, парень, шведы-то с вердера ушли. Того гляди, заявятся данцигцы, будет тебе совсем худо. Мы перевезём тебя в Гросс Лихтенау, к брату. Там потише. Поживёшь, пока мы твоего коня и экипировку не раздобудем.

Легко сказать — поедем! Патрик с огромным трудом взобрался в седло и всю дорогу судорожно хватался за луку, только бы не упасть. К вечеру добрались до Ханса Шварцвальда. Гордон никак не мог со­греться под толстой периной. Болезнь усилилась. Обращались с ним тут не слишком любезно. Только стряпуха Клара подкладывала боль­ному куски пожирнее. Немолодая толстушка была бы ещё недурна, кабы не большая красная родинка на правой щеке. Стряпуха старалась прятать недостаток, поворачивалась левой щекой.

В среду с утра Гордону так похужало, что он подумал: «Помираю» — и попросил послать за католическим священником.

Хозяин отмахнулся:

—              Где его найдёшь?

Вечером, когда Фриц привёл коня и имущество, Патрик даже не встал посмотреть.

В четверг он очнулся от шума за окном. В комнате было пусто. Вбежала баба:

—              Спасайся, солдатик! Данцигцы тута. Ваших ищут!

На улице пальба. В полубреду подумал, что буянят пьяные шведы. С трудом встал. До чего трудно натянуть панталоны! Дважды упал, пока добрался до двери. Но всё ж таки прошёл через кухню. Зашел в чуланчик. Должно, тут прислуга живёт. Лёг на лавку. Ох, как худо! Просто сил нет.

Вспомнил: в кошельке два дуката, золотой крестик и на три талера мелочи. Надо спрятать. Засунул под лавку.

Зашла стряпуха:

— Милок! Они уже в доме! Прячься! Ложись-ка в мою постель, скажу, муж хворый. Портной у меня мужик-то.

— Портной! В солдатских панталонах с серебряным галуном и лен­тами.

Кухарка мигом стащила с Патрика панталоны, запрятала их, а больного уложила в постель:

—Ничо! Ты худой да страшный, бородой оброс, поверят!

— Всеблагая Матерь Божья, — взмолился Патрик. — Ты всегда вы­ручала меня в беде! Не выдай, Заступница!

Помогла! Солдаты обыскали во дворе каждый уголок, даже сви­нарник, в кухне шастали, а в чуланчик никто так и не сунулся! Дан- цигцы в тот день перебили в деревне семьдесят шведов, в основном, больных, сорок увели в плен. Угнали и коня Патрика со всем снаряже­нием. А он уцелел!

Через два дня у Гордона началась сильная испарина, слабость, чуть не до обморока. Потом стало легче. Отлежавшись ещё пару дней, Патрик встал, худой, слабый, но здоровый.

Узнав, что Дуглас в Мариенбурге, Гордон чуть свет явился к Его Превосходительству. Тот ахнул:

—Что с тобой, парень? Один скелет остался.

Патрик поведал о болезни и о своих приключениях.

Фельдмаршал был весьма тронут и приказал вернуться и потре­бовать своего:

— Да скажи писарю, чтоб выдал тебе форменный приказ, дабы мужики не упрямились.

Повидав ротмистра и товарищей, Гордон вернулся к Гансу Шварцвальду и предъявил приказ. Хозяин спорить не стал. Отослал приказ в Данциг, братьям. Шли дни, а толку не было. Хитрые бауэры явно тянули время.

Тут их лейб-роту отправили на восток. Дорога шла через Гросс Лихтенау. Патрик попросил ротмистра задержаться. Мелдраму шутка понравилась. Он отправил квартирьера к старосте объявить, что рота будет квартировать в деревне, пока Гордону не возместят потери. Тут мужики стали сговорчивее! Патрик получил доброго коня и двадцать пять рейхсталеров за ущерб. Поделившись с ротмистром, Гордон купил всё необходимое и встал в строй.

Вскоре его послали с конвоем в Гребин для размена пленных. Гордон встретил там знакомых данцигцев. Дивясь его отличному сна­ряжению, один из них заметил:

—              Пора бы тебе снова наведаться в Данциг!

—Простите, сударь, но нынче ваш черёд. Ждем вас в Мариенбурге.

***

А в замке Мариенбурга шумно. Бегают слуги, важно шествуют придворные, куда-то спешат офицеры. Это — внизу. У резной дубовой лестницы стоит офицер, пропуская гостей наверх с большим разбо­ром.

На втором этаже Его Величество изволит беседовать с принцем Адольфом Иоганнном и с фельдмаршалом Виттенбергом. У дверей комнаты, встали как истуканы, два гвардейца — мухи не пропустят.

Карл Х расхаживал по комнате, придерживая шпагу на поворо­тах.

—Что-то не так! — говорил король. — Поляки от нас бегают, из­бегая баталии генеральной. Наши гарнизоны стоят во всех крупных городах Польши, кроме Данцига. А победа ускользает из рук! Фран­цузы и голландцы набиваются в посредники. Какого чёрта! Пока Ян Казимир не согласится на наши условия, мне посредники не нужны!

Тем временем польские послы в Вене ждут не дождутся кончины императора. Тот совсем плох. Фердинанд III влезать в здешнюю свару не хотел. А вот наследник, Эрц-герцог Леопольд, вельми охоч. Помрёт император, и придут на помощь Яну Казимиру имперские полки. Сул­тан послал татар в помощь полякам. И с московитами он заключил пе­ремирие. Надо действовать! И действовать немедля!!!

Принц Адольф поднял голову от карты Польши, лежавшей на большом столе:

— Ведомо, характера Яну Казимиру не хватает. Король — человек мягкий, но упрямый. Он будет тянуть и изворачиваться, а капитуляции не подпишет. Особливо теперь, когда и магнаты, и шляхта идут за ним. Однако не следует забывать и Данию. Ваше Величество! На острове Фюн датские сословия ассигновали на войну с нами по сорок тысяч рейхсталеров в месяц! Хотят вооружить семьдесят тысяч солдат. Мало того, пятнадцать знатных дворян обязались на собственный счёт на­брать по полку каждый!

—Ты прав, брат! — кивнул король. — Именно посему надо спе­шить! Должно разобраться с Польшей до того, как датчане соберут силы. Курфюрст выделил нам четыре полка. И князь Ракоши уже пе­решёл границу Польши! Старая лиса, князь Любомирский, пытался от­говорить трансильванского князя от союза со мной.

Сулил ему корону Польши после смерти Яна Казимира. Не вышло! Недаром я плачу дукаты вельможам Ракоши! Мы выступим не­медля, не дожидаясь весны. Дугласа я возьму с собой, а ты, брат, оста­нешься в Пруссии главнокомандующим. Мы покажем этим хвастунам, что шведская сталь не затупилась!

Фельдмаршал Виттенберг сидел в кресле перед камином. Даже и здесь он кутался в тёплый плащ. Старика знобило.

—              Не сомневаюсь ни минуты, Ваше Величество, что Вы наголову разобьёте поляков, — ворчливо заметил он. — Но приблизит ли сие по­беду?

Карл Густав остановился:

— Верно сказал, старик! Польша оказалась нам не по зубам. Слишком большой кус! Вот я и решил разделить её, как затравленного оленя. Мне — Королевскую Пруссию, Малую Померанию и Кашубию. Бранденбургскому курфюрсту — Великую Польшу и епископство Вар- минское, а уж с южной Польшей пусть этот мадьяр разбирается.

Сколько сможет удержать — столько его и будет.

***

Перед Торном Мелдрам выстроил лейб-роту и лично проверил каждого. В крепость шотландцы въехали в шеренгах по три: 98 храб­рых молодцев, один к одному, на добрых конях, при отличных мунди­рах и оружии. А следом двести слуг. Их выстроил в колонну денщик ротмистра: верхами, в отличном порядке, с хорошим вооружением. Стас гордо ехал в третьей шеренге с саблей на боку. Картина внуши­тельная. Сам фельдмаршал изволил одобрить.

Джеймс Монтгомери оф Скалморли, племянник маркиза Ар- гайла, прибыл к Дугласу в Варшаве. Столь знатного юношу, да ещё и прибывшего с отличными рекомендациями, фельдмаршал принял весьма любезно. Джеймс получил прекрасного коня, мальчишку-немца в услужение и наказ:

—              Учите немецкий, друг мой. Выучите, освоите основы службы солдатской, тогда я подыщу вам приличную должность.

Юный аристократ не столь учился, сколь кутил и буянил. Дер­жался Монтгомери весьма надменно, почитая себя неизмеримо выше всех вокруг.

Скоро его возненавидели многие, особо слуги Дугласа. Они стали регулярно докладывать фельдмаршалу о выходках парня. Дуглас вызвал Джеймса и попытался сделать тому отеческое внушение, но в ответ встретил лишь надменную наглость.

Фельдмаршал стал его сторониться, мальчишка-слуга сбежал, не выдержав побоев, и после Варшавы Монтгомери попал в лейб-роту.

И здесь заносчивость и высокомерие оттолкнули от Джеймса людей благородных. Пришлось ему квартировать с низкими, кои не оспаривали у него первое место за столом, да и коня его обихаживали. Пока стояли в Пруссии, хозяева кормили и поили Джеймса. Всё было ещё терпимо. Но в Польше слуги обычно следовали с обозом, и каж­дому пришлось самому заботиться о себе и о коне. Да и деньги у Монт­гомери кончились. Все стали тяготиться сим пустым человеком, избегать его общества. Наконец, прекрасный жеребец, подаренный фельдмаршалом, подох с голоду в деревенской корчме! Это был предел падения.

Джеймс в самых смиренных выражениях просил ротмистра, а потом и других рейтар, у которых были запасные лошади, одолжить коня. Все отделались отговорками.

Мелдрам скомандовал:

—              Стройся!

И вся рота увидела, как Монтгомери стоит у дверей с седлом и пистолетами Другой-то поклажи у него и не было.

В глубине души Гордон пожалел парня. Конечно, Джеймс наде­лал глупостей. Но ведь он ещё так молод. Патрик охотно предложил бы ему коня из своих запасных. Да боялся открыто высказать жалость к сему отверженному. Ещё Иисусиком обзовут.

Рота тронулась, и Монтгомери пошел следом, взвалив на спину седло и пистолеты. Он знал, отстанешь от своих — мужики мигом глотку перережут.

Рейтар обогнала карета фельдмаршала. Несомненно, Дуглас знал о бедственном положении юного Монтгомери, но в окошко не выглянул, не удостоил внимания.

Через полчаса ротмистр Мелдрам сжалился и послал Джеймсу коня.

Рота встала на лугу, возле барского дома. Патрик занимался бла­гоустройством лагеря.

Тут подъехал отставший Монтгомери на низенькой, дрянной ко­быле, и привязал её к только что вбитому Гордоном колу. Сие вполне обычное действие почему-то вывело Патрика из себя:

— До коих пор ты будешь нахлебником в роте? Неужто мы — слуги Джеймса Монтгомери и обязаны на тебя работать? Стыдно! За­работаешь кличку Генерал Скемлер 36 .

Не совестно прослыть подонком среди товарищей? Все в роте тебя сторонятся и презирают из-за твоей нелепой надменности и вы­сокомерия. Ужели сегодняшний день тебя ничему не научил? А ведь за­служить уважение и любовь наших ребят так просто. Делай своими руками всё, что надлежит, да будь учтив с каждым.

К общему удивлению, Монтгомери выслушал сие поучение с ве­личайшим терпением и лишь весьма мягко спросил: чем он заслужил столь суровую отповедь и что, собственно, ему надлежит делать.

—На марше самое трудное — работа в лагере. Не жди приказов, ищи сам, что нужно и что можешь сделать. Станешь участвовать в стряпне и в заготовках, смело садись к общему котлу. Вилли Мидлтон овцу притащил. Сумеешь её освежевать? — спросил Патрик.

—              Да я с радостью! Только вот ножа нет. И, может, кто подержит её пару минут? — ответил Монтгомери.

Гордон протянул ему острый нож, а капрал Стрейтон придержал овцу за уши. И вот чудо! Джеймс ловко прирезал овцу и с великим при­лежанием принялся снимать шкуру. Патрик не выдержал, забежал в барский дом:

—Право, джентльмены, ежели вы дадите себе труд взглянуть в окно, увидите прелюбопытную картинку.

Мелдрам выглянул и расхохотался:

—              Глазам своим не верю! Неужто ты обратил сего нечестивца?

—              Подождите немного, увидите, как он будет крутить вертел.

Суровый урок не прошёл даром. С того дня Монтгомери стал самым прилежным и усердным работником в роте и скоро заслужил всеобщее уважение.

А друзья Патрика восхищались сим подвигом куда больше, чем его отвагой в боях.

***

Под Петрокувом шведская армия встретилась с трансильван- цами. Толмача, знающего венгерский, не нашлось. С новыми союзни­ками пришлось объясняться на латыни.

Король Карл Х устроил большой смотр. Объезжая с князем Ра- коши выстроенные полки, особо указал тому на шотландскую лейб- роту.

Шотландцы часто стояли в карауле у ставки Дугласа. Новости узнавали первыми. Вилли Мидлтон принёс вечером весть: Вена под­писала договор с Яном Казимиром.

Император Леопольд давал ему корпус в шестнадцать тысяч с из­рядной артиллерией. Но подчиняться они обещали токмо королю, от­нюдь не гетманам.

—Чем же заплатит Польша за сию подмогу? — заинтересовался Гордон.

—              Отдадут пятьсот тыщ дукатов за десять лет. А ещё корма и бое­припасы ...

—Во деньжищ-то! — ахнул капрал. — Откуда их взять в разорён­ной стране?

—              Император получит половину дохода от соляных копей.

Друзья чистили коней, готовясь к выходу.

—Соль нынче не хуже серебра! — заметил Стрейтон. — О майоре Андерсоне слышали? Дивная история!

Майора оставили с гарнизоном в две сотни добрых шведов на острове возле Нового Двура. Выстроили они редут, пушки поставили, всё чин чином.

Рядом, на правом берегу, был большой склад соли, польского ко­роля. Андерсон, не будь дурак, всю соль перевёз на остров. Зимой шве­дов обложили со всех сторон, носа не высунешь. Солдаты с голода пухли. Майор уже и рапорт послал в Мариенбург: дескать, дозвольте ретираду, пока гарнизон не вымер. Разрешили. Только не уйдёшь! По­ляки на берегу батареи поставили, стерегут. Тут майора кто-то и надо­умил: в округе соли ни щепотки.

Андерсон отпустил двух пленных шляхтичей да намекнул: дес­кать, соль могу и продать. Тотчас мужики навезли припасов выше го­ловы. Начал майор продавать соль за серебро. Озолотился.

—Слыхал я об этом, — кивнул Вилли. — Так оно и было. Однако корпус в шестнадцать тысяч не велика сила.

—              Не скажи! — возразил Гордон. — Нынче австрийцам просто на­нять добрых солдат и генералов. Сказывают с ними граф Монтеку- колли — полководец знатный, из первых в Европе.

Мидлтон усмехнулся:

—              Ты, Патрик, ведомый стратиг. Скажи, куда двинут имперцы?

—Един Господь ведает. Проще всего им ударить по Трансильва- нии. Князь Ракоши — старый враг Вены. Навряд ли они упустят такой случай.

За Енджевом рота остановилась невдалеке от иезуитского мона­стыря. Вечером Патрика потянуло взглянуть.

Сколь горестная картина! Алтари были разорены и обезобра­жены. Перед главным — убитый старец, второй монах — на хорах.

Лежавший внизу старик с седой, узкой бородкой напомнил ему отца Вильяма, когда-то учившего Патрика катехизису. Сердце заще­мило от жалости. Патрик постарался успокоить себя: «Святые отцы приняли мученическую кончину, и сейчас они, несомненно, в раю».

Позвать на помощь некого, и Гордон сам вырыл в саду могилу и похоронил старцев. Принёс из часовни большое деревянное распятие, поставил на могилу. Кто-то рубанул тесаком по лику Иисуса. Встав на колени, Патрик долго молился, каялся и просил прощения у Господа за своё участие в столь богопротивном деле.

Союзники заняли Варшаву, Краков, Брест-Литовский и прочие главные города страны. Однако поляки упорно уклонялись от крупных сражений. Карл Х гонялся за польской армией, как за призраком. А ведь ходил слух, что Чарнецкий, недавно получивший звание воеводы русского, где-то под Ченстоховым формирует регулярные полки с офи­церами-иноземцами. Пользуясь передышкой, шотландцы, как и дру­гие, с молчаливого одобрения ротмистра промышляли по лесам и болотам. Главное было —отыскать в кустарнике лагерь шляхты. Затем двое-трое шотландцев кидались в атаку с пальбой и громкими криками. Спешить не следовало, дабы хозяева успели разбежаться. Самое труд­ное в сиих рейдах — довезти добычу до обоза. А там уж трое слуг Гор­дона под присмотром верного Стаса оберегали ладную повозку, две гружёных телеги и табунок добрых коней. Фортуна не обижала Пат­рика. Одначе сия богиня вельми переменчива.

Как-то его отрядили в наряд к обозу. В тот вечер заночевали в больших амбарах. Гордон удобно устроился в углу на груде соломы. Ло­шадей поставил рядом. Среди ночи ему приснилось, что он борется с каким-то великаном и тот раз за разом швыряет Патрика наземь. Про­снулся в дыму — пожар!!! Верхушки снопов поодаль уже пылали.

Гордон кинулся к воротам, с трудом распахнул их, бросился об­ратно и палашом обрубил поводья. Скорее выгнать коней на гумно! С каждой секундой огонь усиливался. Вернуться в амбар — чистое без­умие. Но там же новое, отличное седло и пистолеты! Укрывшись пла­щом, Гордон снова сунулся в пекло. Нащупал и вытащил в дыму пистолет. Спасти седло не смог. Благо, живой выкатился в поле!

Слуги, повозка, две телеги с добычей, лошади — всё сгорело. Один Стас выбрался с опалённой рожей. Четверо шотландцев легли дальше от выхода. Выбрались безо всего в горящих на спине рубахах.

В ту ночь их эскадрон потерял большую часть запасных лошадей и экипировки.

У Гордона пропала вся упряжь, много богатой добычи и девять лошадей. Потом Гордон три дня ездил без седла — ни за какие деньги не купишь! Вечером у костра капрал Стрейтон заметил:

— Не жалей! Будем живы, будет и добыча. На войне всегда так. Да, видать, скоро всё кончится. Князь Ракоши привёл восемьдесят тысяч мадьяр, теперь полякам не выдержать.

—Не думаю, — ответил Патрик. — Мадьяр и половины не набе­рётся. Да и толку с венгров не густо. Они только грабить хороши.

Начался яростный спор. Большинство рейтар поддержало кап­рала.

— Чего зря глотки драть? — рассудительно заметил Александр Ландельс. — Проверить мы всё равно не сможем.

—              Мост через Вислу достроили, — заметил Мидлтон. — С утра пе­реправа. Пересчитать несложно.

—              А что? И посчитаю! — заявил Патрик.

Гордон надеялся в ближайшем будущем стать офицером и стара­тельно постигал все тонкости марсовой науки. Ему и впрямь было ин­тересно.

Он поднялся затемно, собрался и встал у моста. Появились трансильванцы. За князем и его свитой — восемьсот гвардейцев. Потом конница, тысяч двенадцать-пятнадцать. Пехота — пять тысяч молдаван. Обозы — примерно столько же. Княжеский обоз и артилле­рия — ещё две тысячи. Вышло меньше тридцати тысяч! А уж похваля­лись!

Вскоре за Брест-Литовском капрал и Вилли предложили Гор­дону:

—              Айда по добычу! Время удобное, с ротмистром договорились.

Взяли ещё пятерых парней. В такой компании можно смело

ехать куда угодно.

Первые два дня удачи не было. На пути сожженные татарами сёла, только вороньё орёт с обгорелых печных труб. А в уцелевших де­ревнях уже всё подмели под метёлку, задолго до шведов. Ничего до­стойного перевозки не отыскали.

На третий день Мидлтон заметил узкую тропу, ведущую в за­росли. Свернули. Недавно прошёл дождь, и, как ни старались шот­ландцы уклоняться от мокрых ветвей, промокли до нитки. Тропа вывела к узкой песчаной гряде меж двух болот. А там стояли шесть больших возов, гружённых доверху. И хозяев, ясное дело, не видно было: попрятались.

Тридцать-сорок финнов из полка генерала Барнса уже потро­шили возы, выбирали, что поценнее.

—Есть смысл подождать и взять хотя бы то, что останется, — за­метил капрал.

Ждали в сторонке, не сходя с коней.

Тут двое финнов выволокли из болота прекрасную паненку, оде­тую весьма изысканно. Вытащив кричащую и упиравшуюся панночку на сухое место, солдаты принялись срывать с неё одежду: меховую без­рукавку, кофточку, расшитую кружевами и лентами, верхнюю юбку тон­кого сукна.

Панночка осталась в корсаже с серебряными петлями и белой фланелевой юбке. Девушка сразу заметила шотландцев и сообразила, что они из другой компании.

—              Спасите, люди добрые! — отчаянно кричала девица, заливаясь слезами. Лицо её, искажённое страхом и залитое слезами, трудно было назвать красивым, но Патрик отметил высокую грудь и роскошные белые плечи под сорочкой.

—              Ради Господа! Спасите!

Гордон не выдержал:

—Послушай, камрад! Вы и так взяли нынче богатую добычу. Всё ж мы христиане. Негоже оставлять нагой сию девицу. У тебя тоже есть мать.

Солдат не слушал. Заметив на корсаже серебро, финн даже за­ржал от радости и тут же сорвал его и передал товарищу. Тот, не торо­пясь, складывал добычу в мешок.

Патрик соскочил с коня и подошел поближе.

—Гордон! Брось! — окликнул его Стрейтон. — Девка — его закон­ная добыча. А уж финн из своего гроша не упустит. Не трогай.

Солдат тем временем пощупал фланель нижней юбки и рявкнул на ломаном польском:

—              Тонкая!!! Сымай, курва.

Панночка вывернулась у финна из рук и спряталась за спиной у Гордона.

—              Постой, камрад, договоримся, — начал Патрик. Он хотел пред­ложить финну два-три талера как выкуп за девицу.

Солдат не стал ждать. Возмущённый вмешательством, он сада­нул Патрика по шее. Гордон устоял с трудом.

«Такое хамство спускать не должно!» — Патрик выхватил палаш и ударил финна плашмя, по макушке. Тот рухнул.

И тут же шестеро финнов с палашами наголо бросились на по­мощь к товарищу. Гордон отбивался от семерых. Счастье, что их тупые клинки не наносили большого вреда. Лишь один прямой выпад рассёк бровь. Но долго Патрик не удержаться бы.

Да уже бежал на выручку Алекс Ландельс, а за ним прыгали с коней и спешили остальные. Восемь шотландцев, плечом к плечу, с па­лашами в руках перегородили косу. Теперь решало не число, а уменье и превосходство в оружии. Добрые шотландские палаши быстро охла­дили пыл атакующих. То и дело умелый выпад выбивал одного из фин­нов. Особо отличался Вили Длинная рапира. Скоро финны побежали, и шотландцы загнали солдат в лес. На косе осталось шестеро раненых. Убитых вроде не было.

Капрал остановил друзей:

—              Ну, влипли! Ежели эти парни пожалуются, и дойдёт до началь­ства, мало нам не будет. А всё ты, Патрик! Какого чёрта полез засту­паться за эту девку!

—              Выкрутимся. Финны нас не знают. Уведём их лошадей, как они нас догонят? — ответил Гордон. — Да и постыдятся жаловаться: четыре десятка восьмерых не одолели.

—              Негоже оставлять их пешими! Всё-таки они из наших, — заме­тил Ландельс.

—              Алекс прав. Возьмём с собой троих раненых, завяжем глаза. А отъехав на милю, отпустим с лошадьми назад. Тогда и жаловаться не станут, — поддержал Патрик.

Трём легко раненным финнам завязали глаза и посадили на за­хваченных коней. Погрузили всё оружие и кое-что из добычи. Капрал торопил: выбирать некогда. Когда шотландцы садились на коней, пан­ночка бросилась к Гордону. Глаза её горели.

—              Благородный рыцарь! Вы спасли меня от столь горестной уча­сти! Неужто оставите беззащитную девицу сим варварам? — молила пани.

«Придётся стать рыцарем, — подумал Патрик, — и спасать сию красотку. Бросить знатную пани — позор. А жаль, что знатная. Хо­роша».

— Оставь её, парень! — остерёг его Стрейтон. — Беды не обе­рёшься.

Да и остальные шотландцы смотрели с явным осуждением. Но Гордон подхватил девицу и посадил на круп, сзади себя.

По зарослям ехали молча. Пани крепко держала Патрика за талию, временами он чувствовал спиной её тёплую грудь.

«Видно, панночка к Венериным играм охоча», — подумал Гордон.

Выехав из леса, пошли рысью. Красотка начала тихонько вы­спрашивать своего спасителя:

— Позвольте осведомиться, как зовут милостивого пана? А ка­кого он рода? А жена у пана вельми красива?

Пани поведала и о себе. Ее звали Беата Коштецкая. У её отца в округе было пять деревень.

«Ввязался в историю! — подумал Патрик. — Как теперь выпу­таться?».

Ландельс подъехал и сказал по-английски вполголоса:

—              Извини, дружище! Я не собираюсь читать тебе мораль или вме­шиваться в твои дела. Однако леди явно знатного рода. Это ведь не маркитантка и не служанка в доме. В Шотландии после подобного пу­тешествия тебе пришлось бы на ней жениться.

Гордон усмехнулся:

—              Спасибо, Алекс! Я о том и сам размышляю.

Ландельс появился в лейб-роте недавно. Невысокий, скромный, хорошо образованный юноша сразу пришёлся по сердцу Патрику. Свой! Он стал ближайшим другом Гордона на много лет.

Беата Гордону понравилась.

«Приедем в город, сниму ей квартиру у булочника, а там видно будет, — подумал Патрик. — Подальше от чужих глаз, может, и сладится к обоюдному удовольствию. Сейчас рисковать не стоит».

На закате, в сожжённой деревне, финнам развязали глаза и от­правили обратно с конями и оружием.

— Не держите зла, камрады! — сказал им капрал на прощанье. — Мы не хотели вас обидеть. Так уж вышло.

Полнолуние, ночь светлая. Погнали дальше. Часа через два оста­новились покормить коней в брошенной усадьбе.

Патрик нашёл в добыче подходящий польский мужской костюм (женских не было) и дал пани Беате переодеться. Спокойно добрались до шведских пикетов. Здесь разделили добычу, и Гордон отослал пан­ночку с верным Стасом в город.

Шотландцы навестили, и не без пользы, ещё пару шляхетских усадеб, потом поехали к себе.

На улице, возле главной квартиры, Гордон увидел своего Стаса в окружении каких-то поляков. Слуга был в смущении:

— Проше пана, только тут слуги пана Корицкого узнали нашу панночку, да и забрали. Говорят, родственница.

Из дома вышел сам пан Корицкий и обратился к Гордону весьма учтиво:

— Надеюсь, милостивый пан не посетует на некоторое само­управство моих слуг. Пани Беата — моя племянница. Позвольте выска­зать Вам глубочайшую благодарность за то, что не бросили благородную пани в беде, спасли. Я Ваш вечный должник, — вельможа говорил с большим чувством. — Если Вашей Милости будет угодно пе­редать мне сию благородную пани, то я уж позабочусь, дабы пани Беату проводили в безопасное место с подобающим почётом.

Корицкий — один из немногих польских магнатов, оставшихся на службе у шведского короля. Спорить с ним было рискованно. Да не хотелось так уж сразу отдать красавицу.

— Ваша Милость, должно быть, слышала, с какими трудами и с какой опасностью удалось уберечь пани Беату от бесчестия. Мои наме­рения всегда были благородными. Да ведь пани сама пожелала ехать со мною! И, коль скоро я отбил её от насильников и с великими тру­дами довёз до города, ухаживал за пани, как подобает дворянину, мне поистине невозможно расстаться с прекрасной пани Беатой, — сказал Патрик.

Вельможа улыбнулся:

— Ваши заслуги, пан Гордон, неоценимы. Однако примите во внимание, что нынче я имею честь ужинать с Его Величеством, и стоит мне замолвить ему пару слов...

«Ну его к дьяволу! — подумал Патрик. — Дойдёт до разбиратель­ства, так всплывёт наша драка с финнами!».

—Буде досточтимый пан позволит мне удостовериться в том, что пани Беата действительно Ваша племянница и что ей будет оказан по­добающий приём, почту за честь вручить панну Коштецкую Вашей Ми­лости.

Тем временем Мидлтон вполголоса сказал одному из слуг Кориц- кого, что за сию панну уступили долю в богатой добыче, и что, отдав Беату, останемся в большом убытке.

Слуга тут же доложил про это хозяину

— Проше пана подождать, — Корицкий зашёл в дом и, вернув­шись, протянул Патрику десять дукатов. — Соблаговолите принять сие в счёт вашей доли.

Тут из дома высыпала стайка нарядных дам, и средь них была пани Беата.

«Взять дукаты у неё на глазах! Невозможно!» — подумал Патрик.

—              Недостойно дворянина брать деньги за спасение благородной девицы! Вручаю вам, пан Корицкий, сию девицу. Она в добрых руках! Осмелюсь просить Вас не разглашать сие приключение. Я не хотел бы стать предметом пересудов. Позвольте прислать пани Коштецкой по­добающее платье. Мне достались немалые запасы оного при разделе добычи.

Беата улыбнулась и помахала Гордону белой ручкой. Она выгля­дела довольной.

Вечером Гордон отослал в дом Корицких Стаса с запасом дам­ских нарядов. «За труды» ему выдали дукат.

***

Лето солдаты провели между Бугом и Наревом. Много было лихих налётов, коротких схваток. Да и добычи хватало.

Фортуна изменчива! Имперская армия перешла границы Польши — и князь Юрий Любомирский тут же занял все Карпатские перевалы крепкими гарнизонами. Мадьярам отрезали дороги к родной Трансильвании. Пришлось гордому Ракоши повернуть на юг. Как легко князь занял Краков! И Польская Корона была почти в руках. Но дома уже хозяйничала польская кавалерия. Жгла, грабила, разоряла.

Карл Густав понял: победа в Польше снова ускользнула. Следо­вало спасать положение на севере. Наградив Дугласа чином фельдмар­шала, король отправил его в Швецию, готовить датскую экспедицию. Да и сам вскоре собирался туда же. А лейб-роте приказал зимовать в Пруссии.

Хуже некуда! Тут ни богатства, ни почестей не добудешь. Запрут в гарнизоне, сиди, соси лапу. Покровитель далеко. А и шведы, и немцы шотландцев не любят. Все надежды Гордона на скорое производство в офицеры с отъездом Дугласа рассыпались.

Ландельс предложил подать королю петицию. Почтительно умо­лять Его Величество взять с собою шотландцев. Два дня сочиняли оную. Алекс, лучший каллиграф в роте, переписал её изысканным го­тическим шрифтом. Уговорили фельдмаршала Стенбока передать пе­тицию королю. Без толку! Карл Густав отказал!

Вот незадача! Ротмистр посоветовал послать к королю делега­цию — живое слово доходчивей.

—Мне ко двору соваться не след! — грустно заметил Мелдрам. — На прошлой неделе неосторожно говорил с государем, чуть в трибу­нал не попал.

Пошлите парни Стрейтона и Мидлтона. Король их хорошо знает. Ну, и кого-нибудь поречистее, скажем. Гордона. Можно и Ланд- ельса, тоже учёный малый.

Так и порешили. Вили Длинная рапира разузнал у королевского денщика (не раз выпивал с ним вместе), когда лучше всего подойти к Его Величеству. Тот сказал: после обеда, когда король изволит гулять по парку.

Карл Х, весь в чёрном бархате, неспешно шёл по дорожке с фельдмаршалом Стенбоком. Четверо друзей низко склонились, под­метая шляпами пыль у ног кололя.

— Ваше Величество! — волнуясь, начал Гордон. — Окажите ми­лость своим верным слугам! Дозвольте обратиться с нижайшей прось­бой.

Король посмотрел холодно, отставив руку с тростью:

—Шотландцы? Что там у вас?

— Мы служим Вашему Величеству под командой фельдмаршала Дугласа. Не сомневаюсь, Вашему Королевскому Величеству достаточно известна доблесть и верность нашей лейб-роты. Покорнейше просим нас выслушать. Все мы покинули родную Шотландию, дабы снискать себе славу и средства к существованию. За всю нашу службу Вашему Ве­личеству мы не получили и фартинга жалования. А ведь мы — дворяне. Мы не можем заработать себе на хлеб тяжким трудом, как простою- дины. Нынче, в рядах победоносной полевой армии Вашего Величе­ства, мы имеем возможность приобрести достаточно, чтоб не бедствовать. Но зимой в прусских гарнизонах нам предстоят тяжкие лишения, голод. Умоляем Ваше Величество: не лишайте милости своих вернейших слуг! Дозвольте нам и дальше сопровождать Вас! — сказал Патрик, низко поклонился и сделал шаг назад.

Всё время своей речи Гордон старательно разглядывал королев­ское жабо из редкостных, черных брюссельских кружев. Король не любил, когда ему смотрят прямо в лицо. Кончив, осторожно поднял глаза. Карл Густав был явно в гневе:

— Вы будете верно служить Короне Шведской там, где вам ука­жут! Да я лучше прикажу привязать камень на шею каждому из этих упрямцев, чем отпущу их отсюда.

Пришлось подчиниться. Резкий отказ короля поразил всех. Гор­дона особенно. Он так готовил свою речь, так надеялся!

Заметив на улице характерную, толстенькую фигуру учёного сек­ретаря Его Величества доктора Самуэля Уолтропа, Патрик обрадо­вался.

С доктором Гордон был почти дружен. Мало кто знал все при­дворные тайны лучше этого весёлого и радушного толстяка. И время от времени он делился кое-чем с учтивым юношей.

— Всё весьма просто, мой юный друг! — сказал доктор, картинно, почти как король, отставив руку с тростью, и поправив очки. — Наши дела — швах! Князь трансильванский выбыл из игры. Как, вы разве не знаете?

Казачий атаман, Колов, уговорил князя Ракоши возвращаться на родину южным путём. Уверил князя, что в Подолии тысячи вольных казаков примкнут к их армии. С такой силой никакой враг не страшен!

Но там уже хозяйничала шестидесятитысячная орда крымского хана. Прознав про сие, казаки разбежались в одну ночь, оставив князя промежду полками гетмана Любомирского и татарами, словно меж Сциллой и Харибдой.

Пришлось трансильванскому владыке капитулировать перед по­ляками, дабы не стать татарским пленником!

Князь поклялся вывести гарнизоны из польских городов, отпу­стить всех пленных и выплатить Польше миллион дукатов! Для обес­печения сего долга он оставил князю Любомирскому двух знатнейших вельмож.

Взамен гетман обещал безопасно проводить князя Ракоши с его спутниками до Трансильвании. Поручиться за армию он не мог, боялся разгневать хана. Под защитой Любомирского князь Ракоши благопо­лучно достиг родины.

А вот его армии под командованием славного генерала Кемени пришлось отражать яростные атаки орды.

На седьмой день к татарам переметнулся пеший корпус молда­ван. До того дня они дрались лучше всех, да испугались татар, переоде­тых в турецкие мундиры. Храбрые мадьяры сложили оружие. Пленных увели в Крым до выкупа.

По указу князя Ракоши, венгры сдали полякам Краков и прочие города. Ныне мадьяры нам уже не союзники! Да и за Курфюрстом надо следить в оба. Того гляди, и он переметнётся!

Его Величество на днях отбудет в Данию. А оберегать Пруссию будет принц Адольф Иоганн. Он-то и попросил брата оставить ему самые надёжные части. В том числе и вашу лейб-роту.

Шведская армия уходила в Пруссию по восточному берегу Буга. Гордон прибыл в Пултуск вечером. Здесь обещали днёвку, и Патрик мечтал вволю отоспаться. Но его окликнул корнет Стюарт. С ним си­дело с полдюжины шотландцев из их роты.

—              Говорят, в Пшасныше можно взять богатую добычу, — заметил корнет. — Ежели поспеть вовремя.

—              Доброе дело. Я готов, — согласился Патрик.

Дюжина шотландцев и семеро слуг съехались у куста на шляхе после захода солнца. Скакали всю ночь, не останавливаясь. Лошади ровно бежали по пыльному шляху.

—              Гоним мы коней, торопимся, ловим удачу, — меланхолично за­метил Ландельс, — а там, может, и нет ничего. Хорошо, коли живыми вернёмся.

Гордон не ответил. Что толку гадать о завтрашнем дне!

На рассвете увидели Пшасныш. Опоздали! В городке полно нем­цев и шведов. Лейтенант махнул им рукой:

— Поздно, камрады! Кроме пива, тут ничего не осталось.

Обидно! Приказав слугам накормить коней, разбрелись в по­исках добычи. Да долго искать не пришлось. Через пустой майдан летел немец-рейтар с криком:

—Поляки!

Они вскочили в сёдла и выехали за околицу. Шотландцы, и правда, увидели поляков. Восьмёрка шляхтичей подъезжала к ме­стечку, осторожно оглядываясь.

—              Нашли, кого бояться! — воскликнул Роберт Стивен, храбрец, на великолепной лошади. — Да мы их в капусту изрубим! — и бросился в погоню. Остальные следом.

Шляхтичи уходили по узкой гати, ведущей к лесу. Патрик при­метил, что поляки придерживают коней.

—Стивен, стой! — крикнул он. — Впереди засада!

Куда там! Роберт почти настиг последнего, толстого шляхтича и уже поднял палаш. Тут и высыпала из кустов засада: десятка три кон­ных.

—Назад! Боб! Назад! — кричал Патрик.

Поздно. Загремели выстрелы. Стивен схватился за грудь и сполз с седла. Пропал ни за грош. Не спасти.

Шотландцы развернулись — и, карьером, обратно к гати. Отстав­шие дали залп из карабинов, задержали погоню. Перескочив мостик, Стюарт скомандовал:

—Стой! С коней! Берись, парни! Дружно!

Мостик опрокинули в топь и уже спокойно доехали до Пшас- ныша. А там пусто! Только их слуги остались. Выехали на шлях, на холме обернулись. Погоня. Человек сорок.

«Пока далёко, да лошади у них свежие. Не уйти. Догонят», — по­думал Патрик.

—  В низинке у ручья табунок, — заметил Вилли Мидлтон. — Может, повезет?

Подъехали ближе. Лошади мужицкие, скорости не дадут. Нет смысла менять. У ручья возле кустов — костерок. Вокруг с десяток му­жиков да пяток мальчишек. На шотландцев смотрят с ужасом.

—              Коли одеть их в наши кафтаны и шляпы, поляки издали не раз­берут, — заметил Ландельс. — А нападать на столь мощный «эскадрон» не решаться.

Корнет рассмеялся:

—              Браво, Алекс! Вот это мысль! Обожаю театр.

По-польски Патрик говорил вполне свободно. Он и объяснил му­жикам, что шотландцы берут их всех, с лошадьми, отпустят по домам на прусской границе и три талера за труды дадут. Даже поклялся на рас­пятии.

Мужиков посадили на лучших коней, обрядили в форменные кафтаны и шляпы. Корнет выстроил «эскадрон» весьма продуманно: мальчишек и мужиков поставили в середину. Шотландцев — по бокам. И в арьергарде — четвёрка на лучших лошадях и с отличным вооруже­нием: Гордон, Ландельс и ещё двое. Дня три назад Патрик в стычке пристрелил польского офицера и взял его мышастого жеребца. Вели­колепный конь, не хуже памятной Блекбёрд, быстрый, послушный, вы­носливый.

Выскочив на гребень холма, поляки увидели внушительный «эс­кадрон», уходящий неспешной рысью.

Шляхтичи придержали коней. Понемногу к преследователям подъезжали ещё всадники. Они начали наскакивать с флангов или с тыла. В таких случаях арьергардная четвёрка бросалась в яростную атаку, паля из пистолетов и размахивая палашами. Шляхтичи отста­вали. Так проехали пару миль.

—              Покуда нас спасает отвага да милость Господа, — молвил Ланд­ельс. — Ежели шляхтичи сообразят, из какого теста наш «эскадрон», нам крышка.

Молодой мужик с длинными усами вдруг сказал, что знает корот­кий путь в Пруссию. Капрал снял с него свой кафтан и вывел в голову отряда. К полякам подъехало ещё человек пятнадцать. Они раздели­лись на три отряда: один с тыла, два по флангам. Но действовали без общей команды и ни разу не решились на общую атаку. А наскоки двух- трёх удальцов шотландцы отбивали без труда.

Вдруг проводник спрыгнул с коня, перескочил через канаву и бросился к полякам с криком:

—              Рятуйте, люди добрые! Рятуйте!!!

«Добежит до шляхтичей, мы пропали!» — Гордон дал шпоры се­рому и погнался за мужиком.

На кочкастом лугу хорошей скорости не набрать. Патрик догнал беглеца совсем близко от поляков — уже не схватишь. Осталось только одно: Гордон наотмашь рубанул палашом. Мужик кратко вскрикнул и упал, заливаясь кровью. Едва Патрик успел развернуть жеребца! Серый не выдал.

Проехали еще с полмили. Боковые отряды вдруг умчались впе­рёд, оставив в тылу с дюжину всадников.

—              Проскочили! — обрадовался Вилли Длинная рапира.

—Кабы так! — вздохнул Гордон. — Видишь, впереди два ряда де­ревьев? Наверняка гать через болото. Коли шляхтичи займут выход с гати, мы пропали.

—              Вперёд, джентльмены! — скомандовал корнет Стюарт.

Арьергардная четвёрка, пришпорив коней, обогнала отряд и ри­нуласьк болоту.

—Смелее, парни! — бешено орал Патрик. — Будем драться, чтоб хоть погибнуть на суше! Негоже джентльменам подыхать в канаве!

К счастью, болото оказалось неглубоким. Шотландцы гнали коней, поднимая фонтаны грязной воды и тины. На том берегу драгун уже ждала дюжина шляхтичей. Но где им было остановить бешеный удар шотландцев. Освободили выход с гати, очистили путь своему «эс­кадрону». После этого преследователи отстали.

Дотемна шотландцы путались по грязным дорогам, пока добрая старушка не показала путь к мельнице:

—              За ручьём уже Пруссия.

Отпустили мужиков и мальчишек с их лошадьми, отдали обещан­ные три талера.

С каким наслаждением шотландцы вдоволь напились пива у прус­ского бауэра! Завалились спать.

Где-то среди ночи Гордон проснулся. Привиделся тот длинно­усый мужик с окровавленным лицом и страшный крик:

—              Рятуйте, люди добрые!!!

Патрик долго ворочался на ароматном сене. Нет. Не уснуть. Осторожно вышел во двор, уселся на бревнышке, развёл костерок из щепочек.

«К чему сон сей? На тот свет отправил не меньше дюжины. Ни­когда никто не снился. Видно, неспроста. Тех-то убивал в бою. Сол­даты. А этот — безоружный мужик. Бежал к своим. Святое право всякого узника. Ясное дело, выбора-то не было. А всё ж грех велик. За­губил невинную душу.

В первом же костёле закажу мессу за упокой его души!» — решил Гордон. Но и это не успокоило. Патрик вглядывался в огоньки костра. В голове крутились невесёлые думы:

«До сего дня Пресвятая Дева выручала меня из всех переделок. Солдат он и есть солдат. А тут, вроде, грань переступил. Уже не сол­дат, разбойник. Прав был Алекс, в погоне за добычей мы теряем люд­ской облик. Пора вернуться в роту! Будет тяжко — перетерплю. Замолю грех у Господа, Он поможет. Пора стать офицером».

Патрик стал молиться.

Через пару дней, разделив добычу, шотландцы сели решать: что дальше. Большинство возвращаться в роту не хотело. Особо шумел Вилли Длинная рапира:

—              Запрут в крепости, зимой с голоду сдохнем! А тут до зимы, пока власть не установилась, сколько добычи можно взять. С деньгами иди куда хошь. Дорога открыта: хоть к имперцам, хоть к немцам, хоть к москалям.

Гордон помалкивал. Споры — дело пустое. За себя он всё решил у костерка.

***

На другой день, до рассвета, забрав вещи и лошадей, Патрик с верным Стасом выехал в Торн. Гордон сразу поехал в роту, к ротмистру.

Не повезло. Нарвался на лейтенанта Мак Кулло. Сей тупой сол­дафон давно ненавидел Патрика, считал умником и пролазой. А тут такая удача! Лейтенант своим глазам не поверил:

—              Дезертир!!! Взять его!

Скоро пришёл ротмистр Мелдрам и выпустил Патрика. Ну и рожа была у Мак Кулло, когда он встретил Гордона на улице.

Вновь потянулась служба. Через неделю в Торн приехал корнет Стюарт и тут же был посажен на гауптвахту под арест. За его судьбу шотландцы особо не тревожились. Милорд Крэнстон и милорд Гамиль­тон обещали пойти к Генералиссимусу и выпросить Стюарту помило­вание.

Гордону первому выпал черёд его караулить. Патрик обрадо­вался: хотелось узнать о судьбе оставшихся друзей, особо, Ландельса. За последнее время он прикипел сердцем к сему чудаку. Пока Стас бегал в трактир за выпивкой и закуской, можно было потолковать. Корнет был не весел.

—Ты, брат, слинял во время! Надо бы и мне так. Вилли втянул нас в грязную историю. Кто-то из местных донёс ему, что купец Вайс- ман везёт в Ригу груз русских мехов. У Длинной рапиры аж глаза заго­релись. Дескать, пугнём купчишку — и враз разбогатеем. Русский соболь дорого стоит. Ландельс долго спорил, отговаривал, да и мне затея не нравилась. Все остальные клюнули на приманку богатой до­бычи.

Дождались купеческого каравана на лесной поляне. На беду там оказались парни не из пугливых. Поставили возы кругом и давай па­лить по нам из вагенбурга! Двоих ранили, одного убили. Наши и озве­рели. Вилли перескочил через заграждение, и пошла резня. Шестерых кончили сразу, Вайсману отсекли ухо. К тому же с купцом ехала пле­мянница, пани Мария. Девку сразу прикрыл Ландельс, закричал: «Моя доля! Кроме неё, мне ничего не надо». И что Алекс нашел в этой ху­дышке? Ни кожи, ни рожи. Одни глаза огромные. Сказал, что повезёт панночку в Ригу сам, передаст отцу. Ландельс, похоже, решил бросить службу. Небось, женится и заживёт себе, как мирный человек. Тут и я решил, лучше покаяться и выпросить прощение за дезертирство, чем болтаться в петле за разбой.

—              С добычей-то повезло? — спросил Патрик.

—              Не шибко. Соболей не было, бобров две дюжины, четыре мед­вежьи шкуры, остальное лисы да белки.

***

Осень да зима — нелёгкая пора для солдата. А уж в том году осо­бенно. Похоже, Фортуна решительно повернулась спиной к Гордону.

Пока он потчевал в своей палатке пришедших в гости офицеров, какой-то гад увёл Серого. Неделю Патрик искал любимого коня. Без толку. Потом дошёл слух, что жеребца украл рейтар из полка милорда Кренстона. Найти так и не удалось. Патрик купил нового коня, отдал за него почти все деньги. Но равняться с Серым новый никак не мог.

За то время, что Патрик искал удачи на берегах Буга, пропала вся оставленная им кладь и добыча. В разъезды ходить было не с кем, да и опасно. Всю округу обложили контрибуцией и обеспечили охра­ной.

Рота квартировала в городе, и спесивые бюргеры относились к постояльцам весьма нелюбезно.

В сентябре лейб-роту перевели в Штрасбург и выделили шот­ландцам на пропитание три деревни на другом берегу реки. Получить с полупустых и разграбленных деревень было нечего. Ротмистр вместе с Гордоном поехал в Мариенбург, просил помочь в содержании и во­оружении эскадрона. Получил лишь пустые обещания. Возвращались невесело. Ротмистр угрюмо молчал. Потом его прорвало:

—Чёрт знает что! Знал я, что после отъезда Дугласа будет худо, но чтоб настолько! От лейб-роты уцелело меньше половины. Вся шваль дезертировала. Остались, правда, надёжные парни. Да ведь коней кормить нечем. Сейчас, осенью, не только овса, сена не купишь. Падут лошади, что будем делать? Ума не приложу.

По дороге шотландцы зашли в трактир. Немолодой офицер с гу­стыми усами внимательно разглядывал Патрика

«Где я его видел?» — подумал Гордон и вдруг вспомнил весёлое Рождество 1655 года у лейтенанта Барнса, почтенного полкового квар­тирмейстера.

—Офицер в углу за блюдом с жареным гусем — квартирмейстер Фридрих Альтсдорф, — шепнул Гордон ротмистру. — Великий дока в делах денежных. Может, потолковать с ним?

Мелдрам кивнул.

—Молодой человек! — загудел басом Альтсдорф. — Я вас узнал! Ведь вы — Патрик Гордон, шотландец? Не ошибся? Садитесь, господа, составьте старику компанию.

—              Счастлив встретить вас в добром здравии, герр Альтсдорф!

—              Здравие относительное, — засмеялся квартирьер, указав на со­лидный костыль в углу. — Впрочем, сия рана — дар Божий. Польская пуля в бедре не даёт сесть в седло. Законный повод для полной от­ставки. Еду в Мариенбург. Мои друзья замолвят словечко принцу, и, на­деюсь, Адольф Иоганн не откажет. Даст Бог, через пару недель — домой! Ну, а вы, господа?

Слуга поставил миску с бигосом и заказанный ротмистром штоф водки. Подняли чарки за встречу.

—Мы из Мариенбурга. Роте жрать нечего. Да, окромя добрых слов и обещаний, ничего от Генералиссимуса не добились, — молвил Мелдрам.

—              Могли бы и не ездить, — усмехнулся Фридрих, — принц рад бы помочь вам, да не из чего.

Доходов Короны Шведской даже на запросы двора не хватает, а ведь надо ещё набирать новых рекрут для войны с Данией. То золото, что Кромвель и Людовик XIV шлют Карлу Густаву, до Пруссии не до­ходит. За два года войны Польша так обнищала, что с неё много не возьмёшь. К тому же пригнанные с юга стада принесли в Пруссию скот­ский мор.

Думаю, вы, ротмистр, слегка преувеличили, говоря, что ваша рота голодает. Зерна запасли вдоволь, и свои два фунта хлеба и кружку пива в день солдаты получать должны. Соль, свечи, топливо и лепёшки — это уже зависит от хозяев квартир. Рейхсталера в месяц пехотинцу маловато. Рейтарам положено больше, да платят далеко не всегда. Надо ж ещё и коней кормить. Мой вам совет: не ждите помощи из Мариенбурга. Нынче среда. В воскресенье в Зольдау ярмарка. И укреплён городок слабо, — Альтсдорф, достал из кармана платок и аккуратно вытер с губы.

В субботу шотландцы выехали, когда стемнело, и шли всю ночь. На рассвете ворвались в город. Рассеяли людей и взяли добрую по­живу.

—              На пару месяцев хватит, — решил Мелдрам.

На обратном пути Стрейтон молвил:

—              У меня предчувствие: свернем направо — будет удача.

Пятеро друзей свернули и в миле, на лугу, увидели табунок оди­чавших коней. Лошадей загнали в деревню и часть переловили. Пат­рику досталась молодая кобылка замечательной красоты и стати. На въезде в Штрасбург драгуны встретили коменданта. Он так и ахнул:

—              Чья красавица? Продайте! Никаких денег не пожалею.

Памятуя о превратностях солдатской судьбы, Патрик подарил кобылку коменданту и даже взять взамен что-либо отказался. Тот рас­сыпался в благодарностях и поклялся не забыть услуги.

Благосклонность сего офицера весьма пригодилась Гордону впо­следствии.

 

Последний бой лейб-роты

Первого октября, утром, труба запела тревогу. Гордон поспешил седлать коня.

—              Куда спешишь, камрад? — окликнул хозяин. — Жратва на столе, а обед и обедня никому не помешают. На дурное дело успеешь.

Не слушая воркотню старого солдата, Патрик вскочил в седло и подъехал к дому ротмистра. Мелдрам, уже готовый, направил своего светло-серого красавца к выходу. В воротах жеребец заупрямился и никак не хотел выезжать.

«Дурная примета!» — подумал Гордон, но промолчал.

За рекой ротмистр построил эскадрон — двадцать девять рейтар с офицерами — и послал в головной дозор шесть рейтар с капралом Бруном. Проехали лес — никого. Второй лес — тишина. Ротмистр за­беспокоился, прихватил трёх рейтар и поехал вперёд.

Эскадрон шёл неспешной рысью. Капитан Кит вспомнил весё­лую историю, все много смеялись.

—              Противник сзади! — крикнул замыкающий.

Развернулись. Из леса выезжал большой эскадрон, сотни в три, и выстраивался широким фронтом. Шведы двинулись навстречу не­другу. Противник сплотил ряды в шахматный, боевой порядок.

«Не поляки! — подумал Патрик. — Регулярная часть».

Как-то не верилось, что это враг.

—              Наверное, то люди полковника Ноймана, — сказал капрал.

— Мундиры немецкие, — заметил квартирмейстер Стокер. — Может, бранденбуржцы? Они нынче взбунтовались и перекинулись к полякам.

—              Это враг! — резко сказал Гордон. — И схватки нам не избежать.

Разница в силах была чересчур велика. И шансов на победу у шот­ландцев не было. Как-то сразу все почувствовали — бой последний. Но никто не струсил, не оглянулся, не заговорил о бегстве.

«Пришла и моя пора, — подумал Патрик. — Всё одно. Кроме жизни, терять нечего».

Он принялся истово молиться, просил Пресвятую Деву не оста­вить его в сей час.

Подъехали на мушкетный выстрел.

—Правофланговые, вперёд! — скомандовал квартирмейстер. — Спросите, кто они.

Капитан Кит и Гордон стояли на правом фланге. Они и поска­кали вперёд.

—              Что за люди?

—              Подданные императора!

—              А мы — короля Швеции!

—              Сдавайтесь!

«Что за чёрт? — подумал Патрик. — Император воюет с князем Ракоши, а не со шведами. Что имперцы здесь делают?».

Грянул залп. Джеймс Кит схватился за грудь и рухнул. Пуля уда­рила Гордона под левый сосок, и на мгновение он даже потерял созна­ние. Очнувшись, Патрик увидел, что подъехавший немецкий офицер приставил к его груди карабин и спустил курок.

«Осечка! Жив!» — подумал Патрик, крутанул коня и поскакал к своим.

—              Теперь увидели, кто это? — молвил Гордон, становясь на пра­вом фланге.

Рана сильно кровоточила, но, видно, пуля прошла по рёбрам, можно было терпеть.

—Вперёд! — крикнул Стокер.

И шотландцы ринулись в безнадёжную атаку. Они прорвали пер­вую линию, но дальше их окружили со всех сторон. На Патрика летел смуглый гигант на пегом жеребце. Первый удар кривой сабли был так силён, что острая боль от раны отозвалась во всём теле. Гигант вновь замахнулся.

«Второго удара мне не удержать», — подумал Гордон. Вспомнив уроки Вилли, он стремительно ткнул остриём палаша под челюсть смуглого. Тот выронил саблю и сполз с седла. Выскочив из круговерти схватки, Патрик изо всех сил гнал коня к лесу

«Кабы Серого не украли, ушёл бы», — Патрик оглянулся.

Шестеро летели следом и орали:

—Сдавайся! Проси пощады!

Гордон разрядил по ним все пистолеты. Враги не отстали. На скаку Патрик зарядил один пистолет, на крайний случай. Уже близко. Коня ранили в ногу, он захромал.

«Не уйти! — Ещё удар. Пуля попала в левое плечо. — Пора сда­ваться». Повернул коня и поехал к офицеру в красном плаще. Бросил пистоль в жухлую траву:

—Пощады.

Офицер тут же взял Патрика под свою защиту. Отобрал палаш и другое оружие. Гордон сам отдал ему дэрк 37 , спрятанный под камзолом. Патрик не раз слышал, что имперцы почитают карманные пистолеты и кинжалы оружием предательским и бесчестным.

Оглядев нарядный камзол пленника, хоть и пробитый пулей, офицер начал его расстёгивать.

«С такой раной, на холоде, замёрзну насмерть», — подумал Гор­дон.

Но, глянув на залитую кровью изнанку, офицер оставил камзол Патрику.

Раненый, безоружный, пленный, Патрик увидел, как скачет к месту схватки ротмистр, за ним — трое рейтар.

—              Обезумел! Здесь верная гибель! — ахнул Гордон.

Мелдрам об опасности и не думал. Он прорвал плотную линию имперцев и, хотя свободно мог бы уйти на своём красавце в лес, раз­вернулся и вновь бросился в бой. Ротмистр расстрелял все свои шот­ландские и немецкие пистолеты. Мелдрама окружили. Какой-то корнет попытался схватить его, но тот разбил пистолет о голову не­приятеля. Наконец, сломал полуэсток 38 , своё последнее оружие. Же­ребец, поражённый десятком пуль, рухнул. Весь мундир ротмистра был прошит пулями, но, странным образом, ни одна из них не нанесла ему большого вреда.

Лишь одна пуля, раздробившая тазовую кость, преградила сток мочи и привела к его смерти пять дней спустя.

Мелдраму подвели нового коня, и ротмистр нагнулся, чтобы снять седло. Имперский офицер остановил раненого и приказал рей­тару оседлать коня пленному

Бой был кончен. Десять шотландцев погибли, четырнадцать по­пали в плен, почти все израненные. Лишь квартирмейстер Стокер и трубач ускакали, да один ушёл пешком через болото.

Имперцы, не мешкая, отступили, опасаясь подхода шведов. Возле дороги сидел Джеймс Кит, охватив голову руками, и стонал.

— Это мой брат! — сказал Патрик. — Ради Господа в небе, поз­вольте подойти.

Офицер в красном плаще кивнул.

—              Джеймс! Что с тобой? — спросил Патрик.

Вся его грудь была залита кровью. Он рвал на себе волосы:

—              Увы! Сегодня я умру.

—              Молись, брат! — грустно сказал Патрик. — Господь милостив.

Офицер уже торопил Гордона.

 

Плен

Ехали долго. В сумерках Гордон так ослабел от потери крови, го­лода и холода, что часто хватался за луку седла, дабы не упасть. О по­беге даже не мыслил. В темноте добрались до какой-то хаты. Пленным дали пива. Патрика трясло.

«Привал короткий, скоро тронемся, — подумал он. — Коли не поем, свалюсь».

И попросил конвоира, если возможно, принести кусок хлеба.

Толстый, рослый немец молча вышел. Пока он ходил, какой-то рейтар сорвал с Гордона шляпу и нахлобучил свою. Спорить сил не было, да и бесполезно.

Как Патрик обрадовался краюхе чёрствого, грубого хлеба с со­ломой! Гордон съел её до последней крошки, запил остатком пива. Еда заметно подкрепила.

Имперцы сделали ещё пару миль. В шляхетской усадьбе полко­вой лекарь перевязал раненых. Через день пути, в Плоцке, пленных поместили в тюрьму под ратушей.

Рана в плече воспалилась, и Гордон старался не вставать. В пят­ницу зашёл капрал Кемп и сказал, что ротмистр очень слаб. Превозмо­гая боль, Патрик с великим трудом пошёл к нему через улицу.

Мелдрам обрадовался другу:

—              Славно, что ты пришёл!

Его красивое лицо осунулось и побледнело. Взяв руку ротмистра, Гордон ощутил холодный пот.

«Совсем плох!» — подумал Патрик.

За столом в той же комнате трое офицеров играли в кости, не обращая никакого внимания на умирающего.

—              Не пора ли устроить свои земные дела? — спросил Гордон.

—              Вчера ко мне зашли два иезуита.

—              Может быть, позвать их снова?

—К дьяволу! — рявкнул один из игроков. — Лишь этих воронов тут и не хватает!

«Бешеные протестанты, — подумал Патрик. — Лучше не связы­ваться».

Мелдрам дал знак Кемпу и Гордону придвинуться ближе.

—              Должно составить завещание. Слушайте! Моё жалование, не­выплаченное за пять месяцев, и претензии к Короне Шведской за набор 84 рейтар, а также хранящиеся в Замостье три сундука с имуще­ством отослать моей сестре, в Шотландию, — сказал он и откинулся на подушку, собираясь с силами. — Лучшего коня, шпагу, пистолеты и кожаную куртку отдать лейтенанту. Второго из лучших коней — пи­сарю. Третьего и расшитый пояс для шпаги — Гордону. Остальных коней и имущество продать, из вырученного отдать десять дукатов отцам иезуитам, отпустившим мои грехи. Прочее разделить слугам. Прошу милорда Гамильтона и ротмистра Фрайера не отказать мне в последней просьбе и стать моими душеприказчиками. Кажись, всё.

Мелдрам замолк.

Писарь Брун записал его последнюю волю, ротмистр прочёл и подписал завещание.

К этому моменту все бывшие в доме шотландцы и с полдюжины имперских офицеров собрались вокруг умирающего.

Ротмистр оглядел угрюмые лица и вдруг улыбнулся.

—Пива! — воскликнул он окрепшим голосом. — Не горюйте, парни! Шведская Корона вас вызволит! Во здравие всех честных кава­леров! — сперва по-шотландски, потом по-немецки провозгласил рот­мистр, поднял полную кружку, выпил полкружки и лёг.

Видно было, как Мелдрам устал.

—              Ступайте, парни. Мне надо помолиться, — сказал он.

Так отдал Богу душу Мелдрам, совершенный джентльмен и чест­ный солдат.

Австрийцы отнеслись к погибшему герою со всем решпектом, подобающим кавалеру. Расходы по погребению принял на себя гене­рал-майор Хойстер. Ротмистра отпели в капелле иезуитов, а над моги­лой имперские рейтары дали залп.

Скоро имперские полки выступили к Торну. Генерал Хатцфельд строил там апроши и батареи против шведских редутов.

Для раненых подали повозки, но Гордон не мог даже сидеть. На привале в дубовой роще пленные набрали корзину желудей, а вечером пекли их в углях костра — куда вкуснее каштанов.

Имперцы остановились в шляхетской усадьбе. Они относились к пленным куда лучше, чем поляки. Нередко их офицеры щедро уго­щали шотландцев, особенно земляки. Но пайков не выдавали. При­шлось дважды в неделю посылать двоих просить милостыню на рыночной площади. Подавали щедро. Обычно пленным приносили столько снеди, что её не успевали съесть. Первое время раны позво­ляли Патрику не нищенствовать. Но когда он встал на ноги, пришлось в свой черёд идти просить подаяния.

Быть нахлебником у своих товарищей — последнее дело.

Прошёл слух, что в Главную квартиру приезжал шведский трубач и предлагал выкуп или обмен за пленных шотландцев. Имперцы отка­зали, сказав, дескать, все они уже переменили службу.

—              Опозорили нас, гады! — ворчал Джон Смит. — Кто и поверит, что мы шесть недель условного срока не выдержали.

Имперцы весьма желали переманить к себе прославленных шот­ландцев. Не раз, не два лощёные офицеры расписывали им все преле­сти службы императору.

— Коли шведы нас не разменяют и не выкупят, тогда будем ду­мать,— отвечали пленники.

 

Побег

Миновало больше пяти недель плена. Пришёл майор Майер и резко потребовал ответить немедля: пойдут ли на имперскую службу. В самых учтивых выражениях Гордон объяснил ему, что шотландцы лейб-роты не простые рейтары, и для них шесть недель — слишком малый срок.

—Шведы о вас давно и думать забыли! — раздраженно восклик­нул майор.

— Надеюсь, Ваша Милость великодушно простит наши сомне­ния, — ответил Патрик. — Но слышали мы, что шведы не раз обраща­лись к Вашему генералу. Кабы бы Вы дозволили отпустить одного-двух пленных под честное слово к Генералиссимусу! Они вернутся в срок, не сомневайтесь! Ежели принц откажется выручать нас, все мы с охо­той пойдём служить королю Богемии и Венгрии. Нам всё едино. Но честь для шотландцев дороже жизни, и пока не знаем наверняка, мы к Вам перейти не можем.

Разгневанный майор ушёл, угрожая суровым обращением.

Войска двинулись дальше. Пленные шли в обозе. На марше к Гор­дону подошли пятеро шотландцев:

—              Собираемся свалить отсюда. Может, с нами?

Патрик ответил не сразу. Раны подживали, и можно было риск­нуть. Но стоило ли бежать? Он много размышлял об этом последнее время.

«Шведский король не чает выбраться из Польши, сохранив хотя бы честь. У него и в Дании забот хватает. А тут в игру вступил и импе­ратор Леопольд, да и курфюрст бросил шведов и заключил братский союз с королём Польши. Они полные хозяева страны. Защиту основ­ных гарнизонов в Пруссии шведы обеспечивают с трудом. Запрут их в крепостях и будут душить голодом и нуждою. Может, махнуть рукой и перейти к имперцам? И у них можно недурно устроиться».

—              Раны ещё не зажили, — ответил Патрик, — как бы не стать для вас обузой. Идите без меня, братья. И не тревожьтесь, тайну вашу я не выдам.

Впрочем, у ребят что-то не заладилось. Пятёрка так никуда и не

Пленные сидели вокруг большого костра в разрушенной де­ревне. После полуночи к огню подошли два ротмистра имперца: моло­дой и постарше.

—Какого дьявола вы до сих пор упрямитесь, не хотите сменить службу? — резко бросил молодой. — Позорно, вам, шотландцам, слу­жить шведскому королю. Ведь он союзник этого еретика и архипреда­теля Кромвеля! А римский император выручил и приютил вашего короля в то время, когда его ближайшие родичи выслали Карла II из Франции и Голландии.

— Нечего время тянуть! — поддержал офицер постарше. — Вся­кого подданного короля Великобритании, пошедшего на службу шве­дам, должно почитать изменником!

«Каковы наглецы! — подумал Гордон. — Решили взять нас нахра­пом! Небось, им обещаны хорошие денежки за вербовку шотландцев!»

—Надеюсь, Ваша Милость извинит меня, — сказал Патрик рот­мистру негромко, — однако ж никакие одолжения и любезности, ока­занные нашему королю римским императором или же его отцом, не могут налагать на его поданных столь великие обязательства, способ­ные изменить или разрушить судьбы.

Вернув, с Божьей помощью, своё достояние, король Карл IIсто­рицей заплатит императору за его дружбу и помощь, как это принято меж государями. Мы, вольно рождённые подданные короля Велико­британии, уехали на чужбину искать счастья и поступили на службу ко­ролю шведскому. И мы сделали сие вполне законно, без малейшего нарушения верности своему государю. Перейдя так скоро на другую службу, мы бы запятнали свою честь. Шотландцы готовы дать присягу королю Богемии и Венгрии, только ежели будут знать, что нами пре­небрегли. Но доказательств сего мы пока не видели.

Все разговоры вокруг костра умолкли. Шотландцы вслушива­лись в негромкую речь Гордона. Молодой ротмистр побелел от гнева:

—Смутьян! Как ты смеешь, молокосос, спорить с заслуженным офицером? Паршивая овца!

Старший, поняв, что затея провалилась, увёл товарища, но, обернувшись, пригрозил:

— Гляди, попадёшь в кандалы за длинный язык! Будешь камни таскать.

«Боюсь, что за моё красноречие платить придётся дорого, — по­думал Патрик. — Снова попасть в кандалы? Нет, надо бежать, и немед­ленно. Уйти одному и опасно, и трудно. Но и от большой компании толку мало».

Гордон подсел к Джону Смиту, парню ловкому и решительному.

— Не хочешь ли отправиться в путешествие нынче ночью? — спросил Патрик шёпотом.

Помолчав, Джон ответил:

—              Да. Если вам угодно.

—              Когда я отойду отсюда, следуй за мной.

Дождавшись, пока большинство пленных завалились спать, Гор­дон встал и не торопясь, будто по нужде, пошёл в густую траву. Смит всё не появлялся. Патрик ждал, нервничал и уже собрался идти в оди­ночку. Но Джон всё-таки пришёл, и, уповая на Бога, беглецы ринулись в ночь.

Дороги на Торн охранялись лучше всего, посему они направи­лись в тыл, надеясь дойти до болота без особых трудностей. Не вышло.

Справа послышался оклик дозорного:

—              Кто идёт?

Беглецы рванули влево, но и там услышали стук копыт.

—              Скорее, проскочим между ними! — сказал Патрик.

Беглецы бежали к болоту 39 .

«Не могу! — подумал Гордон. — Задыхаюсь».

Сзади грохнул выстрел — откуда силы взялись!

Наконец, топь! Взявшись за руки, беглецы ломились напрямик, мокрые от пяток до макушки. «Уж сюда-то конники не сунутся!» — по­думал Патрик. Добравшись до сухого берега, беглецы вылили воду из сапог, выжали одежду и пошли дальше, сделав большой крюк, дабы обойти деревню, где стояли пленные. Шотландцы перешли болото об­ратно и осторожно пошли к Торну.

Начинало светать. В утреннем тумане беглецы спрятались в мел­ком кустарнике средь широкого поля. Томил голод. У Смита нашёлся маленький, грубый хлебец. Хотели оставить половину на вечер, но не смогли остановиться, съели до крошки. Туман поднялся, и пленники увидели слева лес, ведущий к речке Дрвенице и Висле, а впереди де­ревню. Там маячили трое рейтар.

— Небось, нас ищут! — сказал Гордон. В кустарнике днём не скроешься. Беглецы выломали по длинной дубинке — хоть какое, а ору­жие, — и поползли к лесу на четвереньках, хоронясь в бороздах пашни.

Лес был редкий, без кустарника. Беглецы переждали в яме, пока по дороге проехал конный отряд, и осторожно пошли дальше. На опушке Гордон забрался на дерево и заметил вдали дым, а потом и башни Торна.

«Теперь только бы через Дрвеницу 40 перебраться!», — подумал Патрик. Беглецы спустились к реке и пошли вдоль берега, собирая по дороге терпкие ягоды терна.

Впереди какой-то мужик обирал дикую яблоньку. Сняв сапоги, приготовив дубинку, Патрик подкрался к нему вплотную:

—              Достань нам лодку! Или хоть брод укажи!

— Проше пана, в деревне полно рейтар, лодки не добудешь. А брод, вот он. Только воды много. Глубоко, и путь извилистый. Да вы, пане, ступайте. Я вам с берега укажу

Большего от мужика беглецы не добились ни деньгами, ни угро­зами. Что было делать! Помолясь, разделись и пошли, проверяя глу­бину дубинками. Мужик подсказывал путь.

Вода ледяная. Патрик трижды терял дно и чудом выскакивал на более мелкое место. А ведь он не умел плавать!

Перебрались. Не одеваясь, нагишом, перебежали всю пойму до холма над Вислой. У мельницы оделись. И спокойно вошли в город через ворота святого Иакова — никто им и слова не сказал.

Гордон привёл друга в дом своего старого товарища, Вильяма Хьюма. Того не было дома. Но его жена, Хелен, дочь Гордона из Гласса, щедро накормила беглецов и дала Патрику старые ботинки и чулки Хьюма. Его-то сапоги совсем развалились.

 

Вновь у шведов

Приведя себя, по возможности, в порядок, беглецы отправились к коменданту Торна. Генерала Билау вельми обрадовала весть о том, что имперцы в скором времени отправятся на зимние квартиры в Ве­ликую Польшу

Завещание ротмистра Мелдрама следовало передать лорду Га­мильтону. Милорд принял их весьма любезно. Он с большим интере­сом выслушал рассказ Патрика о последнем бое лейб-гвардейцев и о доблестной кончине ротмистра.

Дабы помочь попавшим в беду соотечественникам, приказал вы­дать им по пять локтей серого сукна. Сие было кстати. Гордон тут же продал сукно на рынке по полтора талера за локоть, купил коня и за один талер краденое седло с пистолетами. Теперь можно было ехать в Штрасбург.

В эскадроне Патрика никто не ждал, считали погибшим. Почти все его вещи разобрали или распродали, а квартирмейстер Стрейтон пришёл в ужас, когда Патрик заглянул к нему утром, и посчитал его призраком.

Только Стас кинулся к нему со слезами:

—Слава Господу! Жив! Недаром поставил я свечку Матке Боске Ченстоховской! — И по обычаю почтительно поцеловал хозяина в плечо. — Простите, пан, не уберёг я лошадок. Только повозку не отдал.

Близких друзей здесь больше не осталось, и служить в эскадроне далее не было ни малейшего резона. Получив пропуск у коменданта, Гордон поехал в Эльбинг.

Патрик подумал, что из оной несчастной истории: ранения, плена, побега — можно при удаче получить немалую выгоду. Хватит тя­нуть солдатскую лямку! Пора обратиться к принцу Адольфу Иогану.

По дороге Патрик прихватил пару лошадей. Под седло они не годились, а в повозку были в самый раз. В Шотландии он никогда бы не позволил себе ничего подобного, но здесь сие не считалось грехов­ным или постыдным.

Рано утром Гордон дождался выхода Генералиссимуса и низко склонился перед ним:

—              Да будет сие угодно Вашему Королевскому Высочеству! Я рей­тар лейб-роты генерала Дугласа. Недавно раненым попал в плен и со­вершил побег из заключения. За все годы службы я ни разу не получил от Короны Шведской ни фартинга на жалование и снаряжение. Ли­шившись всего, что имел, покорно прошу Ваше Королевское Высоче­ство принять во внимание моё бедственное положение и разрешить мне вновь служить Шведской Короне. Токмо из преданности к ней со­вершил я побег от неприятеля с великой угрозой для жизни. А посему сделался свободным человеком. Прошу также об увольнении из оной роты.

Принц слушал со вниманием.

—              Мне доложили, что вы все переменили службу.

—              Сие неправда, Ваше Королевское Высочество! Все наши плен­ники ждут от Вас помощи и освобождения.

Принц кивнул благосклонно:

—              Я Вас помню, Гордон. Сделаю для Вас всё возможное и распо­ряжусь о вашем снаряжении. За увольнением из роты Вам следует об­ратиться к полковнику.

Три дня Патрик ждал принца. Но слуги Генералиссимуса, должно быть, забыли о нём.

Махнув рукой, вернулся в Штрасбург. Глупо было возвращаться с пустыми руками. Патрик предложил Джону Смиту попытать счастья. С двумя слугами он притаилися в лесу у дороги. В тот день Фортуна по­вернулась к ним спиною. Сначала мимо долго тянулась пехотная рота, и сидевшие в засаде упустили пару верных случаев поживиться.

Потом долго никого не было, и друзья совершенно окоченели. Наконец, появилось двое доброконных крестьян — добыча не ахти. Так они ещё и сопротивлялись! А потом подняли тревогу в ближайшей де­ревне, и шотландцы с трудом ушли от погони. Коней продали за два­дцать шесть талеров.

Полковник Брето в увольнении отказал наотрез:

—Офицера лейб-роты можно отпустить только после того, как он поставит вместо себя столь же доброго бойца! Таков приказ гене­рала.

—Ещё чего! Коль скоро я освободился из плена сам, то по зако­нам людским и Божьим я теперь свободный человек! К тому ж за всё время службы Шведская Корона мне ни гроша не заплатила за вер­бовку или за службу, — сказал Гордон, повернулся и вышел.

Дня через три зашёл лейтенант Мак Кулло и приказал немедля идти в эскадрон. Патрик отказался. Тогда Мак Кулло отправил его с квартирьером к коменданту, дабы тот посадил Гордона в узилище. К счастью, комендант не забыл подаренной кобылки и не только отпу­стил Патрика, но ещё и подарил ему неплохого коня.

Пришлось снова ехать в Эльбинг. Принц, услышав, что Гордон хлопочет не о полном увольнении со службы, а лишь о переводе, остался доволен и приказал секретарю назначить Патрика прапорщи­ком в драгунский лейб-регимент.

Патрик посулил писарям рейхсталер за труды и получил свиде­тельство:

Мы, Адольф Иоганн, милостью Божьей пфальцграф Рейнский, герцог Баварский, Юлихский, Клевский и Бергский, граф фон Вельденц, Шпонхайм, Марк и Равенсбург, владетель Равенштайна, Генералиссимус над войсками Его Величества короля шведского и Верховный Правитель королевских прусских воеводств настоящим уведомляем,, что предъявитель сего, Патрик Гордон, со­стоял вольным рейтаром (волонтёром) в лейб-гвардии господина фельдмар­шала графа Дугласа, в роте ротмистра Мелдрама в течение полутора лет, за каковой срок показал себя, как подобает и приличествует солдату, любящему честь.

Однако, вследствие недавней гибели ротмистра и разбития большей части роты, помянутый Патрик Гордон намерен добиваться повышения в чине.

Посему мы представили ему настоящее увольнение и свидетельство о его добром поведении и просим всех и каждого из высших и младших офицеров Его Величества короля шведского, а равно и простых солдат, конных и пеших, уч­тиво и милостиво принимать помянутого Патрика Гордона и не только про­пускать его со слугами лошадьми и имуществом свободно, надёжно и беспрепятственно, но также, ради его доброго поведения и сего нашего свиде­тельства и желания, почитать его уполномоченным и достойным всяческого содействия и поощрения.

В удостоверение чего мы подписали сиё своею рукою и повелели прило­жить личную печать Нашего Высочества.

Дано в Эльбинге 1/11 января anno 1658.

Адольф Иоганн

Офицер! Наконец-то. Сказать по правде, он вовсе не жаждал тянуть в драгунском полку гарнизонную лямку младшего офицера. Гор­дон привык к вольной жизни солдата удачи и пока не собирался менять её.

Всякий командир полка в шведской армии весьма дорожил своим правом назначать младших офицеров. Это был существенный источник дохода. Посему «чужаков», хоть и присланных самим Глав­нокомандующим, до крайности не любили. На это можно было рассчи­тывать. Так и случилось. Подполковник Андерсон принял Гордона крайне нелюбезно:

—Что вы готовы исполнить ради звания прапорщика и сколько людей можете завербовать? — спросил он строго.

—Вряд ли я найду для Вас даже одноногого солдата! — ответил Патрик и, извинившись, откланялся.

Лейтенант Хью Монтгомери пригласил Патрика в компанию ещё с тремя шотландцами. Они решили перемещаться вдоль и поперёк вердеров и промышлять чем придётся. Джентльмены подобрались весьма опытные и надёжные. Каждый день из окрестных вражеских гарнизонов за фуражом и провиантом выезжали отряды драгун и рей­тар. Они и стали «дичью» для наших охотников.

Прихватив с собою десяток рейтар (всего получилось восемна­дцать всадников), ещё до рассвета они укрылись в брошенной усадьбе в полумиле от лагеря имперцев. Утром по дороге к Эльбингу потяну­лись отряды фуражиров.

Шотландцы выехали неспеша, врассыпную, и влились в общий поток. Никто на них и не глянул — свои.

Перед деревней два десятка верховых свернули вправо, к сто­явшей поодаль усадьбе одного голландца. Лейтенант махнул рукой:

—Подходит!

Поехали за верховыми. Во дворе было пусто, у длинной кор­мушки стояли привязанные кони. Они спешились, оставили двоих в карауле у ворот, ещё троих рейтар с пистолетами наготове у вражеских лошадей и пошли осторожно. В большой сушилке у двери стояли два десятка мушкетов. Удача! Лейтенант рявкнул:

—Просите пардону! Кто сложит оружие — останется жив!!!

— Что за дурацкие шутки?! — возмутился смуглый рейтар с ще­гольской, узкой бородкой, тащивший на плече куль овса.

Кемпбелл легонько ткнул его палашом в лицо. Из щеки обильно пошла кровь. Шотландцы стояли плечо к плечу, пистолеты наготове, палаши наголо.

— Сдаёмся! Сдаёмся! — Драгуны и рейтары торопливо склады­вали свои палаши у порога.

—Сколько вас тут всего? — спросил Гордон.

—С полсотни или больше, — ответил рейтар, зажимая щёку плат­ком.

— Кто спрячет оружие, пристрелю на месте! — пригрозил Пат­рик. — Хотите жить, сидите тихо.

Палаши и мушкеты отнесли к воротам. Оставили у выхода из су­шилки троих караульных, заперли дверь и пошли вылавливать осталь­ных. Десяток отыскали в доме, шестерых в сарае у бочек с квашеной капустой, восемь — во дворе, ещё пятерых взяли в амбаре. Никто не сопротивлялся.

Для рейтар отобрали худших лошадей, поставили охрану. Потом посадили в сёдла драгун, раздали им мушкеты без фитилей. Ещё восемь драгунских коней шли в поводу, их хозяев не нашли.

Впереди ехал лейтенант, по бокам охрана, вся увешенная клин­ками и пистолями: — Кто двинется из шеренги, пристрелим! — и в арь­ергарде Гордон, Кемпбелл и Соррелл.

В таверне оставили трофейное оружие и рейтарских коней. Ка­питан городской стражи дал им ещё двенадцать мушкетёров для кон­воя. Впереди рейтары пешком, за ними драгуны в конном строю, как на параде, прошли через весь город к фельдмаршалу фон дер Линде.

Монтгомери отсалютовал палашом:

— Ваше Превосходительство! Богу было угодно благословить наш поход. Безо всякого кровопролития мы захватили и доставили двадцать три рейтара и тридцать пять драгун! Насколько мы поняли, драгуны вполне готовы служить Шведской Короне. Отдаём их Вашему Превосходительству с лошадьми и оружием. Извольте принять от нас оных, а также рейтар.

Фельдмаршал был в восторге и сердечно благодарил храбрецов:

—              Сколько вас?

—              Восемнадцать.

—              Восхищён вашим мужеством и благоразумием!

По просьбе лейтенанта он тут же выписал храбрецам приказ с разрешением стоять на временных квартирах на вердере сколько по­требуется. Сей приказ позволил им дальше жить и действовать на за­конных основаниях.

Вернувшись в таверну, поделили добычу и сели пировать. Немцы было взъелись на Хью Монтгомери за то, что он отдал фельдмаршалу драгунских лошадей и оружие, но быстро одумались. Не каждый выезд шотландцев был столь удачен. Однако добычи хватало.

За шесть недель на долю Гордона только сёдел и конской сбруи пришелся двадцать один комплект. А доля в пленных была куда больше. Плохо экипированных драгун и прочих отдавали шведам.

Беда, за трофеи в Эльбинге платили сущие гроши. Стас возвра­щался с рынка злой:

—Ни, пан, не можно отдавать почти задарма такие добрые пи­столи !

Сам-то Патрик на рынок старался не ходить. Дворянину не­вместно.

Скоро слава о неуловимых шотландцах разнеслась по всей Прус­сии. Тогда к Гордону и пришёл пан Рувим, немолодой, основательный купец из Торна в лисьей шубе и шапке. Предложил купить всё трофей­ное оружие и снаряжение оптом и по приличной цене. Поторговав­шись, ударили по рукам. Патрик удивился:

—              Куда вам, пан Рувим, столько оружия?

Тот улыбнулся в полуседую бороду:

—              Зимой война спит. Придёт весна, сии железки ой как понадо­бятся.

Гордон не стал спрашивать, кому тот будет продавать их.

За добрую добычу временами приходилось платить недёшево. Фортуна не всегда им улыбалась.

В конце января, только сели завтракать, как в горницу вбежал слуга Монтгомери:

—Имперцы близко!

Разобрали оружие и выехали. Никого не было.

—              Дурак твой Фриц! — заворчал Соррелл. — Могли бы пожрать спокойно.

—Ладно, джентльмены, — ответил лейтенант. — Сели в сёдла, есть смысл прогуляться. Вперёд!

Всадники пошли размеренной рысью. Холодный ветер примо­раживал щёки.

«Зря я новые сапоги надел, — подумал Гордон. — Тесны. Ноги мёрзнут.».

Но тут из овражка вынырнул отряд конных, с полсотни имперцев.

—              Хотят нас отрезать! — крикнул Монтгомери. — В карьер!

Понеслись. Но, как ни шпорили коней, а рейтары успели пере­хватить дорогу

—              Нас всего десяток, со слугами, — бросил Кемпбелл.

—              Прорвёмся! — ответил Патрик.

С палашами наголо шотландцы бросились в атаку. Австрияки боя не приняли, ушли в сторону.

Мили через полторы компания спешилась у крестьянской усадьбы. Печь топилась. На столе лежал хлеб. Хозяев не было — сбе­жали.

Патрик сел у печи. Ноги зудели — сил не было. С трудом разулся. Ступни распухли и страшно болели. Обморозил. Ведь чувствовал, как они окоченели, да не до того было.

На другой день возле мизинцев вздулись волдыри, потом они прорвались, вышло много гноя. Опухоли спали, но ноги болели по- прежнему. Пришлось отправиться в Эльбинг к хирургу и заплатить ему десять талеров.

—              Кабы ты растёр ступни снегом, а не сунулся к печке, ничего бы и не было, — наставительно сказал лекарь.

Он выдал мазь и пластырь. Впрочем, за две недели лечения лучше не стало.

В крестьянской избе, вечером, Патрик сел перевязывать ноги. Подошла хозяйка.

—Обморозился, милок, — сказала она сочувственно и понюхала мазь. — Дерьмо. Пользы никакой.

Ты, милок, пристрели завтра ворону али грача. Да птичьими моз­гами и намажь ножки. Дня два-три не трогай. Я дам тебе свою мазь, потом мажь ею. Заживёт, как на собаке!

И вправду, зажило!

В конце февраля шотландцы отправились в Эльбинг с очеред­ной партией пленных. В дороге их догнал капитан Форбс, старый доб­рый друг Патрика.

— Слышали новость? — сказал он. — В таверне Лама-Ханд стоит Бредшо, посол Кромвеля. Протектор отправил его в Московию, но та­мошний государь, Алексей Михайлович, не захотел иметь дело с царе­убийцами и отослал его прочь.

—              Бредшо? — встрепенулся Хью Монтгомери. — Тот самый Джон Бредшо, что приговорил к смерти нашего доброго государя?

—              Похоже, он, — кивнул капитан Форбс.

—              Джентльмены! — воскликнул лейтенант. — Судьба даёт нам воз­можность покарать гнусного убийцу нашего несчастного короля Карла Первого. Неужто мы упустим сей счастливый случай?!

—              Дело не из лёгких, — молвил Кемпбелл. — Посла хорошо охра­няют. Предприятие надо обдумать хорошенько.

— Нас шесть опытных бойцов, с прислугой — пятнадцать. При­едем к нему якобы с поручением от фельдмаршала фон дер Линде, — сказал Патрик. — Слуг оставим возле ворот с конями. Ежели пробьёмся обратно, в темноте спокойно уйдём. О чём говорить, братья! Мы каж­дый день рискуем жизнью ради горстки талеров.

—              А потом ускачем в Данциг! — подхватил Соррелл. — Ради такого дела не грех и плюнуть на службу шведам.

Капитан Форбс замялся. Его положение, да и присяга Карлу Х, не позволяли участвовать в сей авантюре. Пожелав друзьям удачи, он уехал.

В сумерках шотландцы въехали в Лама-Ханд.

— Стоит сходить, разведать, где там и что, — негромко молвил лейтенант. — Сходи, Патрик, погляди, послушай.

Гордон подошел к таверне. Из двери как раз вышел молодой, наг­ловатый парень в нарядной ливрее с серебряным позументом.

«Наверняка, из слуг Бредшо!» — подумал Гордон.

—              Постой, милейший! — остановил он парня. — Не в этом ли доме расположился милорд Бредшо?

—              Здесь! — ответил тот. — А какое дело к милорду у Вашей Мило­сти?

—Мы присланы к нему от фельдмаршала фон дер Линде с по­ручением.

—              Поднимайтесь прямо на второй этаж. К милорду только что приехали четверо офицеров и сорок драгун из Эльбинга для обеспече­ния безопасности.

—              Спасибо! — сказал Гордон и протянул парню пару злотых. — Кстати, как имя милорда посла?

—Сэр Ричард Бредшо, полномочный посол лорда-протектора.

Парень ушёл. А Гордон вернулся к своим.

—              Дело сорвалось! — сказал он. — Это Ричард, а не Джон Бредшо. К тому же Генералиссимус только что прислал ему конвой: сорок дра­гун и четверых офицеров.

—              Это брат Джона, — заметил Монтгомери. — Я о нем нём слы­шал.

Друзья развернули коней.

Данцигцы страшно злились на шотландцев за постоянные на­лёты, за неуловимость и грозились отомстить.

Капитан Форбс не раз приглашал Патрика приехать в Штум. На­конец, Гордон собрался. Стаса со всем имуществом отослал, на всякий случай, в Эльбинг.

И вовремя. На другой день, поздно вечером, сотня данцигских драгун и шестьдесят рейтар окружили деревню, рассчитывая застать шотландцев врасплох.

К счастью, друзья в этот вечер засиделись у лейтенанта за вы­пивкой. Врага встретили дружной пальбой. Обороняться трудно: окна большие. По команде Монтгомери друзья пробились в амбар. Там-то их было уже не взять.

Однако данцигцы увели всех коней и оружие. Да взяли в плен Кемпбелла и двух его слуг. В ту ночь он рано завалился спать.

 

Прапорщик

«Должно быть, хозяйка, фрау Ванда, не без амурного интереса к своему постояльцу», — подумал Гордон, любуясь весьма щедро устав­ленным столом.

Кроме большого жбана пива, глаз радовал фигурный штоф от­менного данцигского шнапса. Впрочем, едва они собрались присту­пить к трапезе, за окном труба запела тревогу

Все бросились по своим местам. Заткнув за пояс пару пистоле­тов, капитан Форбс поспешил на плац-парад к своим драгунам. Гордон пошёл следом и встал рядом.

Подполковник Андерсон шагал вдоль шеренги, проверяя, в по­рядке ли фитиль на мушкете, достаточно ли у драгун пуль в подсумке, пороху в пороховницах.

Капитан отсалютовал ему палашом, как должно. Так же отсалю­товал и Гордон. Подполковник внимательно поглядел Патрику в лицо, взял капитана Форбса под руку и отвёл в сторону. Хоть он и старался говорить тихо, Гордон расслышал.

— Обязательно убеди его остаться в полку! — сказал полковник.

Совсем недавно здесь для Гордона не было ни одной вакансии прапорщика! Видно, слава шотландских удальцов дошла и досюда.

Скоро труба сыграла отбой, и друзья отправились на квартиру, допивать.

Уж как старался капитан Форбс уговорить Патрика! Щедро под­ливал в чарку, подкладывал вкусные заедки, соловьём разливался. Гор­дон, со всей учтивостью, отказывался. Ему нравилась свободная жизнь, да и добыл он за полтора месяца куда больше, чем за прошлый год. Форбс настаивал. Патрику было нелегко отказывать старому, доброму другу. Сколько раз выручал его Форбс в трудные дни!

К полуночи Гордон не выдержал и дал согласие. Утром, конечно, пожалел об этом. Но слово было дано. Теперь он прапорщик в роте Форбса. Единственно, что выговорил для себя, — поездку в Эльбинг за своей кладью.

Стас поведал хозяину о бедствиях лейтенанта Монтгомери и его друзей. И Патрик подумал: может, и не зря в очередной раз он решился поменять судьбу.

Так кончилась для Патрика вольная жизнь солдата удачи.

Вновь началась регулярная служба. Жалованье маленькое, а служба тяжёлая. В ночном дозоре через день, через два дня на третий — на работах. Прапорщику, как и лейтенанту, платили шесть и две трети рейхсталера в месяц. К тому ещё и на денщика немного. Капитан получал всё же двадцать.

Квартиры убогие. Горожане обнищали. Окрестности разорены, а на дальние вылазки нет сил. Немцы-офицеры с шотландцами учтивы, а исподтишка норовят сотворить какую-нибудь пакость.

И ещё подполковник! Гордон не встречал столь горячего и вспыльчивого человека, как их командир.

Чуть что не по нему, Андерсон приходил в ярость, кричал, рас­швыривал трость, шляпу, перчатки, рвал на себе волосы. Такое бывало даже на улице!

Приглядевшись, Патрик заметил, что тот и не пытался сдержать свой гнев, а даже распалял себя. Нагонял страх.

Притом подполковник держал хороший стол, всегда приглашал к обеду нескольких офицеров и был с ними отменно любезен и обхо­дителен. На службе — весьма строг и суров. Дело знал. Андерсон был из шотландцев, но родился и вырос в Гамбурге. Семью — жену и пять дочерей — он поселил в Померании и очень о них заботится.

Ежемесячно в гарнизон доставляли 408 талеров. Сотню из них подполковник откладывал себе. Он брал деньги за все вакантные, про­тив полкового комплекта, должности в четырёх ротах и в штабе. Впро­чем, на шведской службе сие вошло в обычай. Да какой ни есть, а командир полка. И с ним надо было уживаться.

Поляки, задумав выжить шведов с большого вердера, перепра­вились через Вислу, укрепили Лиссаушанц, поставили мост.

Генералиссимус, собрав все свободные силы, двинулся им на­встречу. Гордон с двумя десятками драгун был послан в разведку. Зада­ние выполнил успешно и был удостоен особливой благодарности.

Шведы выстроили у Лиссаушанца мощную батарею, разбили мост и отрезали его защитников. Через несколько дней поляки сда­лись. Принц Адольф Иоганн сформировал из пленных полк и отослал их в Данию. Сказывали, дрались солдаты там вполне прилично. Взамен король прислал сюда полк пленных датчан.

До Пасхи жили спокойно. Тут на вердер перебрался со своим полком некий Михалко. Сей мужик, сын прусского крестьянина, знал все тропки и овраги в округе. Он выказал в боях редкостную доблесть и воинское искусство. Его люди хватали фуражиров, перерезали до­роги и принесли вельми много вреда. Шведы никак не могли изловить Михалко. Польский король даже пожаловал ему дворянский герб и фа­милию Михальский, что для Польши великая редкость.

На третий день Пасхи капитан Форбс с Гордоном затеяли боль­шой пир и ждали гостей. Однако начать не успели: дозорный на шпиле закричал:

— Поляки угоняют драгунских лошадей!

Бросились в погоню. Гордон с капитаном держались вдоль гребня холмов, опасаясь окружения. Наконец, в лощине заметили три десятка поляков и табунок коней. Нагнав их, принялись стрелять из пистолетов по конокрадам.

При каждом залпе поляки отпускали нескольких лошадей и не преследовали офицеров, когда те отъезжали, дабы перезарядить пи­столеты.

—              Нас заманивают! — молвил Гордон. — Их лошади свежие. Впе­реди засада.

Отчаянный капитан Форбс никак не хотел остановиться. От го­рода драгуны удалились уже на полмили. Подъехал Стас, и Патрик тут же отправил его с отбитыми лошадьми в город.

Наконец, капитан придержал коня. Заметив это, поляки броси­лись в атаку. Пришлось уходить. Из леса к ним наперерез вылетели две сотни поляков. Пустив коней быстрым галопом, друзья какое-то время сохраняли отрыв. Не было времени даже перезарядить пистолет! Ле­тели, не разбирая дороги. И тут Гордон угодил в болото! Вытащив пи­столи, он спрыгнул и повёл коня в поводу. Скоро жеребец совсем увяз.

«Болото не велико, — подумал Патрик. — Отдохнёт, я его вы­веду..».

Форбс успел свернуть налево, но его нагнали, загнали в болото, ранили, взяли в плен.

Тем временем жеребец отдышался, и Гордон потихоньку вывел его на сушу. Тут Патрика встретили трое, но, отпугнув их разряженным пистолетом, он прорвался.

Гордон гнал жеребца к городу, на скаку заряжая пистолет. На дамбе его поджидали ещё два десятка шляхтичей.

«В плен взять решили, — подумал Патрик и взмолился: — Пресвя­тая Дева, спаси!».

Он летел прямо на врагов, низко пригнувшись к шее коня. Со всех сторон стреляли. Повезло. Три стрелы застряли в мундире, чет­вёртая впилась в бедро. Пули прошли мимо. Выпалил почти в упор в преградивших дорогу. Шляхтичи шарахнулись, и конь пролетел! Кто- то схватил за гарду его палаш, висевший на руке. Ремешок лопнул, Пат­рик лишился клинка. Другой ухватил шляпу и сорвал её, выдрав попутно клок волос. Плевать!

За дамбой его поджидал верный Стас. Не велика помощь, а всё ж не один. До города было ещё далеко, но на холме Патрик увидел отряд шведских драгун.

—              Драгуны! Ко мне! Сюда! — крикнул Гордон.

Поляки придержали коней. Но драгуны не тронулись с места, не пришли на помощь. Однако жеребец успел перевести дух, и Патрик зарядил пистолет.

К полякам подошёл свежий отряд, погоня возобновилась.

Свернув с большой дороги, Гордон поскакал прямиком к городу, да чуть не угодил в глубокий овраг. К счастью, город был уже рядом, и поляки отстали.

Подполковник встретил Гордона крепкой бранью:

—              Мальчишка! Своевольничаешь! Отдам под трибунал!

—Я не мог оставить своего капитана, — негромко ответил Пат­рик.

Андерсон замолк.

Наутро Патрик пришёл к подполковнику с просьбой: ходатай­ствовать перед Генералиссимусом за попавшего в плен капитана Форбса. Андерсон принял его весьма любезно и оное ходатайство тут же написал и отправил. Через шесть недель по просьбе Генералисси­муса Форбса отпустили, и он вернулся в полк.

Летом курфюрст Бранденбургский объявил войну своим быв­шим друзьям и союзникам шведам. После сего драгуны провели набег вглубь его герцогства и пригнали множество лошадей и скота.

В мае подполковник послал Гордона в Эльбинг за жалованием полка. Он привёз 408 талеров мелкой монетой, целый мешок денег. После этого Гордона посылали за сим каждый месяц. Поляки держали оную дорогу под неусыпным контролем, но Патрик ездил только ночами, а добрый конь, разумный расчёт и отвага его выручали.

Ближе к осени Гордон всё чаще стал задумываться. Положение шведов ухудшалось на глазах. Надежды на очередное победное возвра­щение Карла Х Густава таяли. Уж слишком завяз он в датской компа­нии.

Поляки учились воевать на глазах. У них всё больше становилось регулярных полков иноземного строя, всё меньше шляхетской воль­ницы и неразберихи. И союзники у поляков были нынче знатные: им­ператор, курфюрст и царь.

А здесь жалования и на жизнь не хватало. Да ведь перейти к врагу, дезертировать, — поруха чести. К тому же шведскую армию от­личала железная дисциплина, каждому по его должности — почёт, спра­ведливые отличия за заслуги в бою. Сие помогало мириться с тяготами службы.

22 ноября часовой крикнул с башни, что в Боровиц, деревушку, лежащую за пределом дальности шведских пушек, вошло два десятка поляков.

Гордон подъехал к южным воротам. Там уже стоял подполковник и ещё шесть офицеров верхами.

—Скачите нижней дорогой, — приказал Андерсон. — Их можно взять врасплох.

Проскакав лощиной, драгуны поднялись на холм. 20 поляков на добрых конях уже уходили из деревни. Повозка с имуществом застряла в болоте, и двое солдат старались её вытащить.

Гордон помчался вниз, дабы напасть на пеших. Не успел. Поляки стреляли в него через болото. Он долго уворачивался от выстрелов, чем весьма утомил молодого коня. Оглянувшись, Патрик увидел, что остальные офицеры во весь опор понеслись к деревне.

«Видно, заметили отбившихся поляков, — подумал Гордон. — Надо задержать здесь этих, дабы не ударили в тыл нашим».

Патрик разъезжал по берегу, угрожая врагам пистолетом. Вдруг поляки дружно бросились на него через болото в атаку. Пришлось ухо­дить. Наверху увидел, как две сотни поляков гнали товарищей вокруг озера.

«Какого чёрта они мне не крикнули! Теперь придётся выби­раться одному, — подумал Патрик. — Конь совсем выдохся. Дальней до­роги не вынесет. Надо прорываться напрямик».

Гордон мчался во весь дух, поляки догоняли. Патрик свернул на­право, но конь не смог перескочить канаву и рухнул. Гордон поднял его: «Сверну к озеру, спрячусь в кустарнике. Тут много немцев, может, и не заметят?».

Но поляки заметили! Человек сорок, не шляхтичи, слуги, гнали Патрика через колючий кустарник. Молодой конь совсем обессилел застрял в кустах. С двумя пистолетами в руках Гордон побежал по полю. Он уже не надеялся уйти от погони и только хотел сдаться шляхтичу, не хлопам.

Впереди ехали двое верховых в нарядных кафтанах, должно быть, дворяне. Погоня была близко. В Патрика стреляли из луков и из длинных ружей. Пришлось петлять, бросаться в стороны, чтобы сбить прицел. Две пули продырявили кафтан.

—              Сдаюсь, пане! Прошу пардону! — закричал Патрик.

Шляхтичи осадили коней.

—Боятся моих пистолетов, — догадался Гордон и отбросил оба пистоля.

Тогда шляхтичи подскакали вплотную, и вовремя. Мужики с саб­лями были совсем близко. Старший шляхтич положил руку на плечо Гордона:

—              Це мой пленник!

Преследователи ворчали, но подчинились. Гордона отвели в де­ревню — опять плен.

 

Снова плен

Патрика допросили и передали на попечение старосте Литин- скому. Через день от Генералиссимуса прибыл трубач с предложениями об обмене или выкупе пленных. Первым в списке стояло имя Гордона. Староста отказал.

Скоро пленных отправили к Торну. Литинский, взяв с Патрика слово, что тот не будет пытаться бежать, дал ему доброго коня, плащ и позволил разъезжать без охраны, где угодно. Гордон жил в доме старо­сты и обедал за его столом.

Полковник Андерсон прислал барабанщика, предложив в обмен за Патрика прапорщика из бранденбуржцев. Литинский отказал на­отрез.

В лагере под Торном Гордон скоро получил разрешение в сопро­вождении солдата ходить где вздумается, навещать земляков и знако­мых. Пан Собеский предложил ему роту драгун и службу в своём имении. Патрик отказался, сказав, что готов служить лишь на поле брани.

Торн сдался, и пятьсот шведов были с почетом пропущены в Пруссию. Тогда коронный хорунжий передал Гордона гетману Юрию Любомирскому. Тот отправился в Люблин, на Сейм, и Гордон ехал с ним со всеми удобствами.

На место прапорщика в лейб-роте гетмана Патрик не согла­сился:

— Я уже служил драгунским прапорщиком Короне Шведской, и более ни у одного государя в христианском мире прапорщиком не буду!

Тогда маршал Любомирский предложил ему чин полкового квар­тирмейстера в формируемом драгунском полку.

«Прошло уже одиннадцать недель плена, можно и переменить службу без порухи чести. — подумал Гордон. — Сей чин равен чину ка­питана или ротмистра. Маршал Любомирский, коронный гетман, — один из самых знатных и влиятельных вельмож в Польше. Его покро­вительство дорого стоит».

Согласился.

 

У князя Любомирского

Полтора года Гордон отслужил князю полковым квартирьером. Дело доходное. Немало рейхсталеров, а то и дукатов скопилось в его походной сумке. Да Патрика тянуло в боевые офицеры.

Наконец, гетман дал ему семьдесят шесть шведских пленных и поручил сформировать драгунскую роту. Фортуна, ветреная богиня удачи, не слишком благоволила к Гордону.

Полураздетые, босые, больные, голодные солдаты. А тут ещё и чума началась. Почти половину схоронил. Заболел и сам, едва живой добрался до Познани. Благо, врач, еврей, пустил кровь из височной жилы и дал добрые пилюли.

Но теперь он — ротмистр. И дело чести — привести роту в отлич­ный порядок.

Первым делом Патрик купил барабан и тафты на знамя. Одел, обул, вооружил своих парней, в основном, на свои деньги. Выучил.

Зато весной привёл князю бравую роту: сотня молодцов на до­брых конях, при мушкетах. Любомирский тут же определил их своей лейб-ротой и щедро наградил Патрика.

Гордон успел вовремя. Уже шла на Украину армия воеводы Ше­реметьева. Поляки встретили русских возле Любартува. Силы были примерно равны. Но на помощь Шереметьеву Юрка Хмельницкий вёл сорок тысяч казаков! Грозная сила! Ежели они объединятся, полякам придётся худо.

После долгих споров решили разделить войско. Гетман Потоц­кий остался стеречь Шереметьева, а Любомирский с дивизией Яна Вы- говского и татарами Нураддин-султана отправился наперехват Хмелю.

Два дня поляки штурмовали казачий лагерь. Потери большие. Только убитых — три сотни, а сколько раненых! Лейб-рота всё время была в огне. Гордон действовал решительно, но старался не зары­ваться. Слишком хорошо помнил, чем заплатили за безрассудство от­важные шотландцы генерала Дугласа.

Казаки дивились: при столь малых силах поляки лезут на штурм. Засомневались, Может, у них могучее войско на подходе?

Риск страшный! Продукты на исходе, в лагере тиф, за одну ночь пало десять тысяч лошадей.

Однако расчёт Любомирского оправдался. Казакам не хватило стойкости. Начался разброд. Заслали к ним «перебежчика» с щедрыми посулами. И Юрась дрогнул. Перешел к полякам!

Не только сам присягнул в верности королю Яну Казимиру, но и послал гонца полковнику Цецуре, в лагерь Шереметьева. Дескать, пе­реходи и ты. Чего ждать от восемнадцатилетнего хлопца, коему Бог не дал ни воли, ни таланта отца Богдана!

А русские в лагере под Чудновым стояли прочно. Атаки отби­вали крайне упорно.

Четвёртого октября Шереметьев вывел войско из лагеря. Рус­ские пошли на прорыв! С огромным трудом поляки удержали их на­тиск и смогли загнать русских обратно в лагерь. Да перешёл к поляком Цецура. Тут уж русским стало совсем худо. Враг со всех сторон, свинца и пороху мало, помощи ждать не от кого. Всё же они держалось под огнём ещё четырнадцать дней. Но выхода не было.

Пришлось Шереметьеву начать переговоры. Первого ноября 1660 года он подписали трактат. Отдал Польше всю Украину! Русские обязались сдать пушки, знамёна, оружие, вывести с Украины все гар­низоны.

Поляки пообещали пропустить их до Путивля безопасно, запла­тить татарам шестьдесят тысяч рейхсталеров и в залог того оставить двадцать знатных дворян. Втайне гетманы поклялись отдать Нураддин-султану и самого Шереметьева. А ещё русские пообещали: не изменив­ших Москве казаков передать полякам на полную милость.

Девять тысяч казаков сложили оружие. Немедленно пленных окружила толпа татар. Как хищные гарпии, набросились они на не­счастных, уводя христиан в рабство.

На другой день должны были сложить оружие московские полки. Татары ждали.

Гетман Любомирский уведомил Шереметьева и предложил пе­рейти в польский лагерь с лучшими офицерами.

Две тысячи московитов со своими повозками двинулись к поля­кам. Правда, чернь и прислуга из польского войска бросились грабить их по дороге. Но большая часть дошла до шатра Любомирского. Гетман приказал Гордону взять русских под свою охрану.

Шереметьев отправил русским полкам в Киев, Чернигов, Нежин приказ: уходить в Россию.

Скоро получил ответ от князя Борятинского: «Без указа Государева Киев не отдам. А Шереметьев мне не указ. В Москве их, Шереметьевых, много».

Как только русские сложили оружие, татары ринулись в их ла­герь. Сим разбойникам только ясырь и нужен. Четыре сотни польских пехотинцев пытались остановить басурман. Тщетно. Поляков смяли.

Русские отбивались жестоко. Оглоблями, палками, конскими ко­стями. Многих татар перекалечили. Но к утру московитов повязали и увели в Крым.

Для пленных воевод гетман устроил пир. Тут-то Шереметьеву и сказали, что его отдают татарам. Сколь горестна судьба отважного вое­воды! Более двадцати лет провел в татарском плену боярин. Да не его воля. Татары требовали и остальных знатных воевод, но тех Любомир- ский отстоял.

После сего войско тронулось в обратный путь. Война кончилась.

В мирное время виды на успешную карьеру у двадцатипятилет­него капитана сумнительные. Даже и при явной благосклонности князя Любомирского. Снова Гордон оказался у перекрёстка: думай, решай, по какой дорожке пойти.

Патрик услышал о благополучном возвращении на престол ко­роля Карла II. Тут же отправился к князю и попросил отставки. Любо- мирский отказал:

— До весны не можно. И кораблей к тебе на родину нет. Служи! Летом поговорим.

Патрик написал отцу, что хочет вернуться. А на Пасху пришёл ответ, что в Англии мир. Войска распустили, и жалование платят лишь немногим частям. Новичку без особливых заслуг перед Его Величе­ством здесь делать нечего. А прожить в Шотландии без доброго со­стояния весьма трудно.

Гетман поручил Гордону переговоры с московским послом о вы­купе попавших в плен старших офицеров. Боярин Леонтьев выкупил двоих: полковника Кроуфорда и капитана Мензиса. Замята Фёдорович зело уговаривал Патрика перейти на царскую службу. Златые горы сулил! Дескать, первый год — майором, потом два года — подполковни­ком. А ежели после домой запросишься, не задержим.

Патрик кивал вежливо, но всерьёз сии посулы не принимал. Ехать в варварскую Московию казалось ему чистым безумием.

Куда интереснее было пойти к имперцам. Барон д'Изола пред­ложил подполковнику Гордону Стальная рука набрать для Вены рей­тарский полк. Тот позвал нескольких офицеров, в том числе и Патрика. Дело казалось весьма выгодным! Гордону обещали чин стар­шего ротмистра и по тридцать пять талеров за каждого рейтара, сверх своих двух рот.

Бранденбургский курфюрст распустил четыре полка рейтаров — охотников хватало.

С огромным трудом Гордон выпросил себе отставку у гетмана Любомирского.

На прощанье получил от князя лестный Диплом:

«Всем и каждому... Благородный Патрик Гордон, шотландец, во всех войнах, битвах и походах против многих врагов сего королевства, шведов, мос­ковитов и казаков, участвовал и сражался отважно. Долг доброго воина вы­полнял столь усердно, что сыскал себе славу и честь...»

Патрик обрадовался и стал собираться в Пруссию, но не тут-то было!

Из Вены прибыл курьер к барону д'Изоле: никаких офицеров не нанимать, а ежели кого нанял, уволить как можно пристойнее.

И на этот раз Фортуна повернулась к Гордону спиной! А вер­нуться к гетману Любомирскому без порухи чести уже поздно.

Боярин Леонтьев и полковник Кроуфорд снова принялись уго­варивать Патрика поехать в Московию.

Ничего лучшего не предвиделось. Пришлось согласиться: Он ехал в Москву с большими сумлениями.

Из Риги чуть не повернул назад, да встретил там старого друга.

В своё время Ландельс женился на дочери богатого купца, бро­сил службу. Но Фортуна отвернулась от тестя. В один год погибли оба его корабля: один налетел на риф в бурю, второй достался каперу у бе­регов Дании. Чтобы вылезти из долгов и обеспечить жене и двум доч­кам достойное существование, Алекс готов был хоть в Китай отправиться. Посоветовавшись с Кроуфордом, Патрик завербовал Ландельса служить царю Московскому.

Тем временем в Варшаве шумел Сейм. Ясновельможные паны собрались решать наиважнейшие для Польши вопросы: продолжение войны с Московией, подчинение остального казачества, выплата долгов войску и содержание оного в дальнейшем, ратификация мира со Швецией, выборы наследника престола.

В пору великих бед Польша обрела единство и справилась с врагами: с грозным шведом, с казаками, с московитами, с пруссаками, с мадьярами. Но только забрезжил долгожданный мир, от былого единства и следа не осталось! Снова магнаты рвали страну на части и не могли сговориться на Сейме. Един­ственно — утвердили договор со Швецией. Более всего спорили о наследнике ко­роля. Бездетный Ян Казимир и особливо его королева желали видеть преемником французского принца.

Сколько было интриг, споров, сколько золота тайком раздала француз­ская партия!

Важнейшая из привилегий польской шляхты — право выбирать короля! И гетман Любомирский возглавил партию несогласных. До оплаты войску руки не дошли.

А полки на Украине терпели без денег, терпели, да и подняли мятеж! Выбрали себе гетмана и двинулись ко Львову. Плоды великой победы под Чуд- новым и единственная возможность покорить Украину были утеряны

 

На службе царю Московскому

Первый год в России

В августе 1661 года Патрик Гордон вступил на землю государства Московского вместе с другими завербованными офицерами. Ехали через Псков, Новгород, Тверь. Могучие стены и башни древних крем­лей, соборы с огромными куполами, а вокруг грязь, вонь, нищета, кур­ные избы.

В Москве поселились в Немецкой слободе. Господ офицеров до­пустили к целованию руки Его Царского Величества в Коломенском. Алексей Михайлович изволил благодарить Гордона за любезность и доброе отношение к пленным русским офицерам.

Назавтра всем приказали прийти на Чертолье 41 . Там уже ждал глава Иноземного приказа, большой боярин, Илья Данилович Мило- славский, тесть государев.

Первым он вызвал Гордона:

—              Бери мушкет, пику, покажи, что умеешь.

Патрик удивился:

—Моё дело солдат учить да в бой вести! Кликну денщика, он ар­тикулы лучше меня справит!

Толмач засмеялся:

—              Не горячись, майор! У нас такой закон, хучь и полковник, а по­кажи, что умеешь. Самозванцев много едет.

—              Ну, коли у вас закон.

Взял Патрик мушкет, пику, отработал артикулы с блеском.

Боярин остался доволен:

—Хорош. Пойдёшь в полк Кроуфорда майором. За приезд на службу государеву тебе положено деньгами двадцать пять рублей да со­болями столько ж. А ещё сукна четыре локтя да восемь локтей дамаска. В приказе дьяк выдаст.

Вместе с Гордоном в тот же полк определили ещё трёх приехав­ших шотландцев.

Так началась для Патрика Гордона долгая служба России, почти сорок лет, до самой его смерти. И началась эта служба вельми трудно.

Пошел Патрик в Иноземный приказ. А дьяк Зарубин денег не даёт, невесть чем отговаривается. Взятки ждёт! Только не на того напал! Шотландцы народ упорный.

Гордон — к Милославскому. Пожаловался.

Тот милостиво кивнул:

—              Ништо. Заплатит.

Дьяк денег всё равно не даёт. Патрик снова к боярину. Тот опять пообещал.

Да Зарубину на боярские обещания начхать. Он гнёт своё:

—              Нет денег, и баста!

Гордый шотландец не стерпел. Встретил боярина, ехавшего в по­местье, и спросил:

—Да кто ж у вас на Москве главный? Царский тесть, большой боярин Милославский, али дьяк Мишка Зарубин? Дьяк-то, видать, по- боле будет!

Такого уж Илья Данилович не выдержал. Вызвал Зарубина, из­лаял его матерно, драл за бороду, пригрозил в другой раз бить кнутом. Выдал дьяк всё положенное.

Осмотревшись, Патрик горько пожалел о своём приезде в сию варварскую державу. В Польше иноземцы жили в великом почёте и многие достигали больших чинов и состояний. Здесь же на чужестран­цев смотрели как на наёмников. Надежда на карьеру ничтожная. Мос­ковиты грубы и необразованны. Приличных манер не знают. Редко кто владеет польским, а уж благородной латыни они и вовсе не ведали.

Гордон записал в дневник: «Люди в Москве угрюмы, алчны, ска­редны, вероломны, лживы, высокомерны и деспотичны, когда имеют власть. Под властью же смиренны и даже раболепны, неряшливы и подлы. Однако при том кичливы и мнят себя выше всех прочих народов!»

Всего хуже плата в низкой медной монете. Ведь за серебряную копейку отдавали четыре медных! О богатстве и думать нечего. Но как отсюда вырваться?

Гордон решил, что никаких денег брать не будет и уедет при пер­вой возможности.

Полковник Кроуфорд с огромным трудом отговорил его от сего намерения:

—              Пойми! Ты же католик! Решишь уехать, тебя наверняка сочтут лазутчиком и сошлют в Сибирь.

Пришлось остаться.

Гордон получил семьсот беглых солдат из разных полков, разме­стил по квартирам в Красном селе и принялся обучать: дважды в день при ясной погоде.

Из Риги приехали ещё тридцать иноземных офицеров, среди них было четверо шотландцев, старых друзей Патрика, ещё из лейб- роты генерала Дугласа. Стало повеселее.

Осенью перешли в слободу Огородники. Как всегда, беды с по­стоем! Гордона поместили к богатому купцу. Так тот, дабы досадить по­стояльцу, приказал разобрать печь в комнате. Такие фортели Гордону не впервой! Патрик перешёл к другому купцу, а к этому определил ка­пральство, двадцать солдат, отнюдь не самых смирных. Через две не­дели купец с радостью уплатил сотню талеров, лишь бы избавиться от сей напасти.

О своих солдатах Гордон всегда заботился, старался защитить их от домохозяев и от городских властей. Помнил: за добро солдат в бою отплатит сторицей.

А бывало всякое. В воскресенье, когда он уехал в Немецкую сло­боду, в третью роту приперся Стряпчий со стрельцами. Кто-то донёс, что солдаты продают водку.

Сие в Московии под строжайшим запретом — хмельное можно купить лишь в царёвом кабаке, у целовальника.

Пока стрельцы ломились в дверь, солдаты успели спрятать водку в саду. Долгий обыск не дал ничего. Обрадованные солдаты дружно вы­шибли стряпчего и стрельцов из дома. Однако тем дело не кончилось. Стрельцы вызвали подмогу.

Полсотни стрельцов снова ворвались в дом и нашли-таки в саду водку! Но и к солдатам подоспела помощь. Стрельцов гнали до ворот Китай-города. Драка началась нешуточная! Сотня солдат выбила шесть сотен стрельцов за ворота. Да из Кремля подоспели ещё столько. При­шлось отступать.

Двадцать семь солдат, не успевших сбежать, повязали, после не­долгого разбирательства били кнутом и сослали в Сибирь. Тут уж Пат­рик ничего не мог сделать.

Как-то вернулся Гордон к себе от капитана Мензиса, а Стас, при­нимая у хозяина плащ и шляпу, молвил:

—Вас сержант Хомяк дожидается. Погуторить хочет.

—  Хомяк? Зови.

Гордон заприметил сего коротышку в первый же день, когда при­гнали дезертиров. Во-первых, он хорошо говорил по-польски. А Пат­рик тогда русский только начал осваивать.

Главное, Хомяк оказался опытным солдатом, из пленных. Два года прослужил в полку квартианеров. Патрик с ходу назначил его сержан­том и не ошибся.

Хомяк низко поклонился от двери. Морда толстая, простодуш­ная, а глаза хитрые.

—              Худо у нас в роте, пан майор! Капитан Спиридонов над солда­тами измывается не по-людски. В субботу полдловил четверых за игрой в карты. Деньги и карты отобрал, ребят посадил в холодную. Ну, нака­зал за дурость, и будя. Так он их теперь вымучивает, грозит сгноить! Шестьдесят рублей отобрал! Не по-хрестьянски сие.

Гордон выругался. Даже чёрта помянул. Сколько раз говорил он Афоньке, предупреждал, даже к полковнику таскал. Без толку!

—              Ладно, Хомяк, ступай! С капитаном я завтра разберусь.

Вызвал Свиридова к вечеру, а всех слуг, кроме верного Стаса, из

дома услал.

— Заходи, Афанасий Константинович, садись! Наслышан я о твоих делах. Что солдат наказал, карты отобрал — добро. Но почему ж ты мне не доложил? Сие негоже. А уж деньги у своих солдат вымучи­вать — вовсе последнее дело. С офицерской честью невместное.

Наглец рыжий ус крутит, да смеётся:

—              Что за честь такая? Наша честь — государю угождать! А на тебя, майор, мне плевать. Ничо ты мне не сробишь. У меня дядька — ближ­ний боярин.

Гордон схватил нахала за шкирку, сдёрнул на пол да отходил ко­роткой дубинкой по спине и по бокам. Капитан едва ушёл, но у порога обернулся:

—              Ты у меня ещё поплачешь! Жаловаться буду!

Назавтра полковник Кроуфорд спросил у Патрика:

—              Что там у тебя со Спиридоновым было? Говорит, избил ты его до полусмерти.

—              Врёт нагло. Ничего не было!

Свидетелей-то не было! Капитан и боярину Милославскому жа­ловался, но тоже без толку. Дядюшка-боярин помог Свиридову перейти в другой полк.

Иноземцы в Москве жили своим кругом, в Немецкой слободе. С местными знались мало. Приезжему офицеру найти жену вельми не просто. В Немецкой слободе неженатые дамы и барышни наперечёт. А о русских красавицах — и не мечтай. Разве что решишься перейти в их веру. Да и то боярышню из хорошего дома за «басурмана» нипочём не отдадут.

Тем не менее, в ноябре там сыграли две свадьбы: ротмистр Рей­тер женился на вдове полковника Мензиса, а капитан Ломе на девице Беннерман. Патрик плясал и веселился на обеих свадьбах, свёл доброе знакомство со здешними дамами.

Летом на Украине было спокойно. Поляки с собственной мятежной ар­мией разобраться не могли. Как всегда, дрались за гетманскую булаву казацкие старшины.

Однако литовская армия в мятеже не участвовала и сильно утесняла московские гарнизоны в Быхове, Борисове, Витебске и Полоцке.

Государь Алексей Михайлович послал туда армию князя Хованского. Со­ветником князю назначил думного дворянина Ордина-Нащёкина, мужа вельми мудрого и просвещённого, лучшего из российских дипломатов. Жаль, таланты Афанасия Лаврентьевича в сием походе не пригодились.

Иван Андреевич Хованский был весьма речист, заносчив и любил при­хвастнуть. Недаром на Москве его прозвали Тараруй. Воинского таланта князю Бог не дал.

Поставил армию лагерем в пятнадцати верстах от Полоцка и ждал. Чего ? Неизвестно. А ведь имел явное превосходство над поляками.

Двухтысячный отряд Валентина, по прозвищу Кривой Сержант, от­резал подвоз фуража и продовольствия. В лагере начались голод, болезни, а пуще всего дезертирство. Скоро от армии осталась половина. А от Вильны на по­мощь к гетману Жеромскому уже шли отборные полки Яна Казимира. В ко­роткой битве при Кулишках поляки разбили армию Хованского. Полторы тысячи убитых, многие попали в плен. Гродно, Могилёв и Вильна были поте­ряны. Лишь проливные дожди и страшная русская грязь помешали полякам воспользоваться плодами сией победы.

В Немецкой слободе жадно ожидали вестей из-под Полоцка. На­конец, приехал генерал Томас Делейл. На него набросились с расспро­сами:

—              Как? Почему?

Генерал устало махнул рукой:

—При этаком воеводе иначе и быть не могло! Чванливый дурак! Я пришёл к нему за два дня перед битвой, говорю: «Бездействие смерти подобно!». Тараруй меня и слушать не стал. Беспомощным сви­детелем ждать неизбежной гибели войска? Сие не по мне. Я и уехал в Полоцк. Потому и жив. А полковник Дуглас погиб! Полковники Фор- рет и Бокхофен в плену.

—              Горестная история, — заметил Гордон. — Какую же кару понесёт князь Хованский за сие поражение?

— Никакой, — ответил Делейл. — Государь милостив и простил его. Молвил: «Видно, за грехи наши карает Господь». А вот боярину Милославскому досталось. Похвалился, что ежели бы государь послал с войском его, привёл бы пленником польского короля. Царь хвасту­нов не терпит. Вскочил, кричит: «Ты, страдник, худой человечишка! Да как ты смеешь, б.... сын, хвалиться своим могуществом в деле рат­ном? Когда ты ходил с полками, какие победы показал над неприяте­лем?». Дал старику пощёчину, отодрал за бороду и пинками вышиб его из палаты. Его Величество гневлив, да отходчив. Простит.

— Откуда вы узнали сие, генерал? — спросил полковник Кроуфорд.

—              Ордин-Нащёкин рассказал. Я его как раз после думы встретил.

В ноябре боярин Милославский устроил полку смотр. Солдаты уверенно держали строй, дружно выполняли команды.

—Молодец, майор! — похвалил боярин Гордона. — Добро ты их выучил. Нынче я у тебя шестьсот солдат заберу. Новый стрелецкий полк Никифора Колобова ладим. Да ты бы подучил его маленько. Ни- кифор в конюшенном приказе служил, ваших пехотных дел не разу­меет.

Горько было отдавать обученных солдат полуграмотному голове Колобову. Приказ! Впрочем, лучших из них, и Хомяка в том числе, Гор­дон не отдал.

Солдаты не хотели идти в новый полк. Горевали. Многие потом дезертировали. А Гордон получил шесть сотен новых солдат и при­нялся их обучать.

***

В Москву прибыли цесарские послы, бароны Колуччи и Майер- берг, толковать о замирении с Польшей. У них в доме капеллан еже­дневно служил мессу. Католического храма в Немецкой слободе не было. Лютеран здесь терпели, а католиков считали заклятыми врагами своей веры. При всяком удобном случае Патрик ходил на мессу.

В Рождественский пост всех прибывших офицеров собрали в избе Иноземного приказа, принимать присягу.

На улице ясный день, а тут полутемно, душно. Слюдяные оконца пропускают совсем мало света. Только виднеется в красном углу, под иконами, окладистая борода боярина Милославского, да две свечи освещают толстый том Библии и чёрный сюртук голландского па­стора.

Гордон уселся в углу, на лавке. Думал о чем-то своём, особо не вслушивался. Вдруг что-то задело его:

— Что он говорит!!!

«Служить Его Величеству верой и правдой во все дни нашей жизни.».

— Как же так?! — возмутился Патрик. — Я сговаривался в Варшаве с боярином Леонтьевым на три года! Нет! Такую присягу я не под­пишу!

Два часа дьяк Прокофьев и сам боярин Илья Данилович угова­ривали упрямого шотландца. В конце концов, он присягнул на службу Великому государю до конца войны с поляками.

Полковник Дэниел Кроуфорд был человек добрый и подлинный джентльмен. Однако утруждать себя излишними заботами не любил. Для решения полковых дел в Иноземный приказ посылал Гордона.

До чего же Патрик не любил туда ходить! Уж больно не хотелось встречаться с наглым Мишкой Кузовлёвым. Патрик частенько шел к другому дьяку. С седобородым Ефимом Прокофьевым сговориться было куда проще.

К Рождеству Гордону выдали в Сибирском приказе давно обе­щанных соболей. Вот Патрик и надумал наладить сердечное согласие с сиими канцелярскими крысами. Второго генваря Патрик устроил у себя богатый пир и пригласил весь приказ, окромя Мишки. За празд­ничным столом поклонился каждому соболиной шкуркой, кому и двумя, по чину.

С той поры в Иноземном приказе Гордона встречали как род­ногои не раз выручали из беды.

Жизнь и служба входили в накатанную колею: с утра обучение солдат строю, вечером отдых и развлечения в Немецкой слободе. На Валентинов день тянул по жребию возлюбленную, перед Пасхой долго и тяжко болел. Господь спас, выбрался.

Мучило одно: медные деньги дешевели на глазах. Когда Патрик приехал в Москву, за серебряную копейку давали три медных, к Рож­деству шесть, а летом уже десять копеек. Офицеры жаловались много раз, наконец, им повысили оклады на четверть.

Умер ближний боярин, Борис Иванович Морозов. Он завещал выдать каждому иноземному офицеру месячный оклад серебром. Не­чаянная радость.

На Троицу устроили конные бега. Гордон пришёл первым и вы­играл сто рублей. Почти все деньги потратил на пирушку с друзьями.

Медный бунт

25 июля Гордон, как обычно, муштровал полк на поле у Ново­спасского монастыря. Внезапно подскакал полковник Кроуфорд:

—              В городе бунт! Чернь поднялась из-за медных денег. Веди полк к Таганским воротам.

—Где же государь?

—Говорят, в Коломенском.

Подошли к Таганке. По наплавному мосту через Москва-реку валит толпа горожан. Вроде бы без оружия. Орут, машут палками. Пол­ковник было подъехал к толпе. Его тут же окружили:

—Басурман! Изменник! Тащи его с коня, робя!

Кроуфорд выдернул палаш, да нападавших было уж очень много.

—Стой, братцы! Это ж полковник Кроуфорд! Добрый немчин, не изменник! Я у него два года отслужил, — крикнул бородатый стре­лец.

В толпе нашлось ещё трое бывших солдат Кроуфорда:

—              То правда! Мы его знаем! Отпустите его, мужики.

Выдернув пистоль, Патрик гнал коня на выручку своему коман­диру.

Обошлось. Отпустили.

— Дело худо. Надо немедля вести полк на помощь государю! — заметил Патрик.

— Без приказа? Как можно! — не согласился полковник. — Да и где теперь царь? Может, в Кремль уехал? Подождём.

Послал в Коломенское на разведку лейтенанта Скворцова.

Полк стоял в ротных каре. Жарко. Время идёт. Что делать, не­понятно.

Гордон медленно ехал мимо строя. В первой шеренге выделялась толстая морда и хитрые глаза Хомяка. Патрик подозвал его:

— Хорошо бы разузнать, что и как.

Сержант ухмыльнулся, кивнул:

—              У меня в Гончарной слободе кум живёт. Дозвольте, я сбегаю. Может, что и узнаю.

—Ступай!

Хомяк отдал мушкет солдату и пропал в толпе.

Жара. Из окрестных изб набежало любопытных. Разглядывают солдат, переговариваются. Гордон оттеснил их конём подальше от строя.

«В полку восемьсот человек — мордва и черемисы, — подумал Патрик. — На них можно положиться. Не сбегут. Москвичей, к счастью, совсем мало».

На всякий случай приказал офицерам строго следить за солда­тами, из строя не выпускать, разговоров не дозволять. Опять подъехал к полковнику:

—              Сэр! Вы нынче упускаете редчайший случай отличиться перед Его Величеством! Представьте, вокруг царя — мятежники, а вы приве­дёте верный полк! Коль велика будет благодарность государя!

«Может, Гордон и прав? — задумался Кроуфорд. — Но вести полк без приказа? И кто знает, как повернётся сие дело?». К такому он не привык. Приказал ждать дальше.

Гордон раздал солдатам порох и пули, по три заряда на каждого — всё, что было. Вернулся Юрка Хомяк:

— Нашел я кума. Грит, с утра на Лубянке прибили к столбу бунташ- ную грамоту, а в ей прописаны изменники: Милославские, Фёдор Рти­щев, да гость, Васька Шорин. Стрелец Кузьма Ногаев ту грамоту чёл, да и крикнул: «Православные! Постоим всем миром!» Ну, все и трону­лись: большая часть в Коломенское, к царю, а кто и к дому Васьки Шо- рина, грабить. Там, слышно, в горницах все стены камкой да адамаском обтянуты! Колька, кумов племяш, припёр оттеда зерцало басурман­ское, зело знатное. Небось, рублёв двадцать стоит.

Подъехав к полковнику, Патрик рассказал о новостях, принесён­ных сержантом:

—              Самое время двинуть полк в Коломенское!

Кроуфорд вспылил:

—              Что ты ко мне привязался?! Скворцов из разведки не вернулся. Скачи в Коломенское сам! Привезёшь приказ, тут же и двинемся.

Гордон гнал коня крупной рысью. Кучки бунтовщиков старался объехать сторонкой.

«И что я нынче второго пистоля не взял! — думал он. — Даст Бог, доберусь!».

Вот и Коломенское видно. Вокруг дворца толпы гилевщиков.

Как проехать?

По боковой дороге шагала колонна стрелецкого полка. Патрик погнал коня к ним, по пашне, напрямик. Полковник Матвеев вёл свой полк в обход, дабы пройти во дворец через задние ворота.

—              Как там государь? — спросил Патрик.

—              Пока слава Богу. С утра стоял обедню. Всем ведомо, какой царь набожный. По праздникам более шести часов в храме выстаивает.

Тут ему и доложили, что гиль в Москве, что бунтовщики уже здесь и требуют государя. Алексей Михайлович первым делом отослал Милославских и Ртищева во дворец и приказал спрятаться в по­коях Государыни. Потом вышел во двор. Гилевщики к нему, обступили вплотную, бунташную грамоту суют, требуют изменников на расправу. А царь им говорит: «Тише, детушки! Ступайте домой. Как обедня отой­дёт, поеду в Москву и по вашим жалобам учиню полный сыск и указ».

Злодеи орут! Лучка Жидкий государя за пуговицу ухватил, мол­вит: «Чему верить?». Царь поклялся Господом Богом, что учинит сыск честный и доскональный, а виновных сурово накажет. Ударил с Лучкой по рукам. Тут толпа и повернула назад. Государь послал в Москву князя Ивана Хованского, а сам пошёл в церковь, слушать обедню дальше. Тогда князь Юрий Ромодановский и послал меня в Кремль. Приказал срочно вести полк сюда. Да, почитай, четверть стрельцов к гилевщи- кам утекла.

Гордон вздохнул: «Стоило ли рисковать, ехать в Коломенское? Государь в церкви, Милославский прячется» и спросил Матвеева:

—              Артемон Сергеич! Подскажи, Бога ради, кто ж ныне может от­дать приказ нашему полку? Кроуфорд стоит у Таганских ворот и без приказа тронуться не желает.

— Разве что Ромодановский. Да где ты его сыщешь? Плюнь, майор, скачи обратно. Дураку ясно, что надо делать.

Гордон повернул коня.

Незадолго до возвращения Патрика в полк Крофорд получил приказ: занять Кожуховский мост и имать беглых бунтовщиков. До ночи солдаты взяли тринадцать человек и отправили их в Николо- Угрешский монастырь, где шёл сыск и дознание.

Вечером в Немецкой слободе азартно обсуждали Медный бунт.

—              Удивления достойно поразительное мужество и хладнокровие, проявленные Его Величеством в столь страшных обстоятельствах! — заметил генерал Делейл. — А ведь государь ещё молод! Всего тридцать три года.

—              У дома Шорина князь Хованский встретил огромную толпу ги- левщиков, — рассказывал один из офицеров. — Шел грабёж. Сам Шорин успел спрятаться в Кремле, а его пятнадцатилетнего сына схва­тили. Отрок, испуганный до полусмерти, послушно повторял за под­сказчиками страшные слова, уличавшие отца в измене. Подъехавшему Хованскому крикнули: «Ступай, князь, пока цел! Ведаем, Иван Анд- реич, что ты в измене не повинен. Не боись! Тебя не тронем».

Князь и повернул на Коломенское, а за ним, посадив в телегу младшего Шорина, валила толпа. Гиль разбушевалась!

Встретили идущих из Коломенского, завернули обратно. За боя­рином Стрешневым погнались с дубинами, едва вплавь ушёл за Москва- реку.

Государь как раз садился на коня, собираясь в Москву, когда во двор ввалились гилевщики:

—              Измена, государь! Отрок — свидетель! Выдай нам изменщиков!

—              Так нельзя, детушки! — ответил царь. — Чать, я государь! Сыс­кать и наказать — моё дело. Ступайте домой и ждите. Суд учиню правый и суровый. Порукою в том царица и мои детушки!

Толпа бушевала по-прежнему. Тогда Алексей Михайлович махнул рукой. Сотня верховых дворян и два стрелецких полка, успевшие пройти через задние ворота дворца, дружно ударили по бунтовщикам.

До поздней ночи по городу имали и вязали бунтовщиков. Гово­рят, сотня утонула, пытаясь переплыть Москва-реку. Две сотни завод­чиков казнили. А две тысячи семей рядовых гилевщиков отправили в Сибирь. Тем и кончился Медный бунт.

Все иноземные офицеры получили за сие дело небольшие на­грады, а Кроуфорд, наряду со стрелецкими полковниками, — дар весьма значительный. Теперь полковник уже сожалел, что не послушал в тот день советов Патрика. Ведь полк вполне мог прийти в Коломен­ское в нужный момент и принять участие в разгроме бунтовщиков.

Только через год царь Алексей Михайлович отменил медные деньги.

Женитьба

Осенью открылась вакансия подполковника, и Гордон получил очередной чин. Сие сразу освободило Патрика от множества хлопот по снабжению полка. Оные свалились на капитана Мензиса, занявшего место Гордона. Пол только что женился, и выгоды, всегда сопряжен­ные с ведением интендантства, пришлись ему весьма кстати.

Получив прибавку к жалованию, Патрик перебрался в Немецкую слободу поближе к приятному обществу. Теперь он жил в одном доме с полковником Томом Кроуфордом, старшим братом полкового коман­дира.

За последние годы в Москву приехало множество иноземных офицеров с семьями и без. Зимой у всех было куда больше свободного времени — можно и повеселиться.

До Рождества в Немецкой слободе сыграли шесть свадеб. На че­тырёх Патрик был резчиком 42 , на одной — посажённым братом же­ниха. За неделю до святок полковник Патберг предложил Патрику и ещё двум офицерам устроить танцевальный машкерад или балет. Каж­дый должен был найти и пригласить даму. Впрочем, с этим трудностей не возникло. Патрик хорошо танцевал мазурку, полонез, краковяк. Полковник несколько лет жил в Париже, знал менуэт и другие при­дворные танцы. Аптекарь собрал небольшой оркестр. Четыре вечера офицеры упражнялись, готовились. Балет имел огромный успех! Их наперебой приглашали из дома в дом — две недели веселились.

В то же время в слободе произошли четыре дуэли. За картами полковник Мевис поссорился с ротмистром Бернетом. Перед рассве­том офицеры вскочили на коней и поскакали стреляться. Гордон до­гнал соперников:

—              Господа! Как можно без секунданта?!

Уговорил спорщиков обойтись без дуэли. Офицеры помири­лись.

***

В Немецкой слободе все и всё обо всех знали. Стоило молодому офицеру лишний раз зайти в гостеприимный дом, как бдительные фрау замечали это, оценивали и делали выводы:

—              Четвёртый раз за две недели! Видно, подцепила Клерхен сего молодца. Невелика добыча: лейтенант, худ, как щепка, и беден, как цер­ковная крыса. Да Клерхен не до выбора. Скоро девятнадцать, прослы­вёт старой девой.

— Вы правы, фрау Шнупке! К тому же приданое у Клерхен ма­ленькое, а род не из знатных. Объявят ли о помолвке до Крещенья?

На завидных женихов, а из них Гордон едва ли не первый — знат­ного рода, подполковник, двадцать восемь лет, прекрасно воспитан, — шла форменная охота с загонщиками, засадами, внезапными нападе­ниями.

Патрику пришлось употребить всё своё искусство, дабы сохра­нить свободу, и при сем не навлечь на себя ни вражды, ни ненависти. Не впервой! Сколько его сватали ещё в Польше, да за каких невест! От цепей Гименея оберегали любовь к свободе да забота о том, сможет ли он содержать супругу подобающим образом.

Ныне Патрик призадумался: «И в женатой жизни есть свои пре­лести и удовольствия». Особо манил свой дом. Собственный! И дети. Последнее время на ребятишек в знакомых семьях Патрик поглядывал с живым интересом. Намедни был он в гостях у приятеля, и пятилет­няя шалунья Эльза залезла к нему на колени, обняла, ласково прижа­лась к щеке. Так сладко заныло сердце!

«Добрая жена — и друг, и помощник! — размышлял Патрик. — Да и не жить в грехе. Мои женатые друзья при том же доходе держат от­крытый дом, хороший стол, добрый выезд». Ночами ворочался в по­стели, не мог уснуть. Наконец, решил:

—              Пора! Надо жениться!

Невесту Патрик приметил заранее. Фрейлен Катрин, дочь пол­ковника Филиппа фон Бокхофена, высокая, статная, хорошо сложен­ная. Милое лицо. В свои тринадцать лет хорошо воспитана, скромна, набожна. Самое главное — католичка! Отец её, благородный джентль­мен, — старший полковник, любимец царя и знати. Два года назад он попал в плен к полякам в битве при Губарях. Мать Катрин — англи­чанка.

«Ежели свататься, то только к этой девушке!» — решил Патрик.

Он пришёл к Катрин после Крещенья. Девушка сделала книксен:

—              Будьте добры, посидите. Я сейчас схожу за матерью.

—              У меня дело к Вам, Кэтти.

Дома её звали Катринхен, но Патрику больше нравилось назы­вать её Кэт.

Девушка потупила глазки, с поклоном по местному обычаю под­несла гостю чарку водки. Патрик поднял чарку:

—              Пью за здоровье Вашего милого!

—              Но у меня нет милого, герр подполковник.

—              Значит, мне повезло. Выходите за меня замуж, Кэт!

Девушка покраснела:

—              Если разрешат родители, Патрик.

Назавтра у Кэт был день рождения. Патрик купил на рынке, самые лучшие перчатки, лент набрал разных. Мать согласилась сразу, однако поставила условие: свадьба — после возвращения отца из плена.

Гордон стал женихом Кэтти. Вот тут и начались мучения.

Война с Польшей тянулась по-прежнему, и конца ей видно не бъшо. По­ляки всё пытались закрепиться на левом берегу Днепра. Русские воеводы каж­дый раз вышибали их обратно. Памятуя о недавних поражениях, генеральной баталии избегали. Ян Казимир с большим войском осадил Глухов.

Однако русские защищали город отважно. Все штурмы отбили с боль­шим уроном для поляков. Король ушёл несолоно хлебавши.

С великим трудом и огромными потерями весной 1664 года польский король отвоевал Могилёв — единственный успех за два года войны.

Тем временем на Украине шла бесконечная грызня за булаву гетмана. За титул «гетман всея Украины» каждый полковник готов был чёрту душу от­дать.

Царь указал окольничему, князю Гагину, с шестью полками идти в Нежин и учинить Раду. Явились два претендента, оба со своими полками — Брюховецкий и Самко. Два дня князь и епископ Мефодий уговаривали сопер­ников прийти на Раду без оружия — пустое дело. В первый же день гайдамаки Самко вытащили сабли и выкликнули своего полковника гетманом. Тут до­стали оружие и запорожцы Брюховецкого — свалка, хоть святых выноси. Пол­ковник Штрасбург, метнув в толпу несколько ручных гренад, остановил бойню. Наутро Рада объявила гетманом Брюховецкого. На Евангелии он тор­жественно поклялся в вечной верности царю. Самко бежал, но его выдали свои, и новый гетман, после краткого суда, отрубил ему голову.

В полк пригнали 1200 солдат на обучение. Через три дня на­значили смотр и примерные стрельбы перед государем. С рассвета и до темна на Неглинном ручье Гордон учил новичков. Благо, Инозем­ный приказ пороху и свинца отпустил в достатке. На обед Патрик давал час отдыха.

В поле перед Новодевичьим монастырём для царя и бояр по­строили возвышение. Полки выстроились шпалерами, Стремянной полк — у царского места. Наконец, прибыл государь, уселся в кресло, махнул платочком:

— Начинайте!

Первым стрелял Стемянной, потом прочие стрелецкие полки. Впрочем, весьма не дружно. Наступил черёд полка Кроуфорда. Выпа­лили из шести пушек, потом стреляли залпом, побатальонно, словно единым выстрелом. Государю весьма понравилось. Указал выпалить ещё раз. Дали четвёртый залп, не хуже первых. Полковник Кроуфорд, отнюдь не утруждавший себя обучением мужичья, получил за отлич­ную стрельбу вельми щедрую награду. Гордон и прочие офицеры — цар­ское спасибо и добрый обед.

В феврале в Москву прибыл британский посол, граф Карлайл. Англия мечтала возобновить привилегию, данную ещё Иваном Гроз­ным: тогда торговать в Архангельске могли токмо британские купцы.

После казни Карла I сия привилегия была утрачена. Место анг­личан заняли голландцы. Старания графа Карлайля оказались тщет­ными. Так и уехал он в Лондон, не подписав никакого трактата.

Всё это время в Смоленске генерал Драммонд договаривался с польскими уполномоченными об обмене пленных. Гордон много раз писал генералу, умоляя помочь с освобождением фон Бокхофена. Ка­залось, вот-вот храбрый полковник вернётся в Москву. Но поляки вы­ставляли всё новые условия.

Патрику поручили стеречь в Муроме пленных польских офице­ров. Гордон ударил челом Милославскому: просил обменять их на пол­ковника Бокхофена. Тот, наконец, согласился, добыл указ государя, повелевшего отдать за Бокхофена любых польских пленных, кого бы ни запросили. Поляки упёрлись. Три раза этот обмен был в шаге от ус­пеха. И опять не вышло. Переговоры прервались.

Начиналась новая кумпания. Весной 1664 года полк двинули к Смоленску. Кроуфорд уехал вперёд, а Гордон провёл полк пред очами государя, отдыхавшего в своём имении Покровское. Прошли браво. Царь стоял у окошка и махал солдатам ручкой.

Вот тут Патрик остро почувствовал, как ему не хватает Кэтти. Тоненькая, немногословная девушка с ласковыми серыми глазами и доброй улыбкой незаметно овладела его сердцем. Патрик писал Кэтти: «Любовь моя.».

У него была явная склонность к эпистолярному жанру. За пол­года влюблённый отправил Кэтти и её матери больше тридцати писем. Он не пропускал ни единой оказии, а уж, коли оказии не было, посы­лал с письмом Стаса или кого ещё из слуг.

В Смоленске Гордон первым делом отправился узнать, что можно сделать для скорейшего освобождения Филиппа фон Бокхо- фена и встретил старого друга, генерала Делейла.

—              Опоздал, Патрик! — усмехнулся Томас. — Нынче Драммонд для тебя уже ничего сделать не может. Переговоры в Красном ведёт Ордин-Нащёкин. Всё в его руках! Да ты не грусти. Афанасий Лавренть­евич среди русских вельмож — редкое исключение. Умён, начитан. А главное, своё слово держит! Истинный джентльмен. Сие тем более уди­вительно, что он не знатного рода, из мелких псковских дворян. Пока даже не боярин, всего думский дворянин. Но при том один из ближай­ших друзей государя. Рекомендательное письмо мы тебе напишем, и езжай. До Красного всего сорок вёрст.

—              А как война? — спросил Патрик.

— Какая война? — рассмеялся генерал Драммонд. — Стоим по квартирам. На рубежах случаются стычки. Да ни поляки, ни наши особо в огонь не лезут.

Гордон отправился в Красное. Российский посол принял его сразу. Угостил Патрика добрым вином, внимательно выслушал.

—              Про Филиппа фон Бокхофена я знаю, — молвил Афанасий Ла­врентьевич. — Постараюсь помочь. Да поляки упёрлись. Гонор непо­мерный ! Всё прошлые победы поминают. А нынче другое время. У нас и армия вдвое больше, и полки иноземного строя добро выучены. Что могу — сделаю.

Нащёкин, легко переходя с доброй латыни на польский, до­тошно выспрашивал Патрика о его службе в Польше, о тамошних по­рядках, особливо, о гетмане Любомирском и прочих вельможах.

За лето Патрик девять раз гонял в Красное! Неустанно хлопотал за томящегося в плену будущего тестя. С Ординым-Нащёкиным со­шёлся накоротке. Да без толку. Все старания пошли прахом.

Убедившись в этом, Патрик в ноябре написал отчаянное письмо мадам Бокхофен, просил «.отказаться от невыполнимого условия и позволить соединиться с Кэтти».

Вотще! Только в начале зимы получил разрешение вернуться в Москву и 6 декабря вместе с генерал-майором Кроуфордом был допу­щен к руке государевой.

В доме фон Бокхофенов, однако, ничего не изменилось. Правда, Кэт явно выказывала ему свою любовь и привязанность, ежели ма­тушки рядом не было.

Генералы Драммонд и Делейл давно добивались отставки и раз­решения вернуться на родину. Сему решительно противился боярин Милославский. Они обратились к Ордину-Нащёкину. Афанасий Ла­врентьевич государева тестя недолюбливал и вместе с князем Юрием Долгоруким попросил за них государя. Царь разрешил.

Устроив друзьям прощальный пир, Драммонд и Делейл отбыли в Смоленск.

Стал собираться туда и Гордон. Тут уж забеспокоилась мадам Бок­хофен. Она испугалась: вдруг Патрик расторгнет столь затянувшуюся помолвку. Ведь позор!

Посоветовалась с Конелиусом, братом мужа. Подумав, брак, на­конец, разрешили.

И, хоть в те поры в Москве католического аббата не было, Пат­рик упросил пастора Кравинкела обвенчать их. Два года ждал Гордон сего дня! Два года.

Гостей было немного, человек тридцать, но свадьба получилась весёлая. И даже недомогание тёщи не испортило сего торжества.

За неделю до того бежал из Москвы польский пленник, полков­ник Кальштайн.

Боярин Милославский тут же послал в Смоленск приказ: задер­жать Драммонда и Делейла, как подозреваемых в содействии сему по­бегу.

Друзья известили о сем Гордона. Он тут же бросился к Афанасию Лаврентьевичу:

— Как же так! Боярин Милославский самовольно отменил указ царский!

Нащёкин вместе с князем Долгоруким вновь пошли к государю и попросили сей приказ отменить. Царь дал согласие. Патрик тут же отослал с нарочным царскую грамоту, присовокупив совет: не медлить и дня. Кто знает, что ещё придумает боярин Милославский. Генералы последовали доброму совету и благополучно добрались до Риги.

В те поры дьяк Мишка Зарубин упорно наушничал боярину Ми- лославскому: дескать, Гордон без дела в Москве ошивается. Пора ему в свой полк.

Горько было бросать молодую жену сразу после свадьбы! Да и тёща тяжко хворала. Но приказ есть приказ.

Тогда мадам Бокхофен послала десятилетнего Чарльза, млад­шего брата Кэт, к Илье Даниловичу с прошением: дозволить Патрику хоть на месяц задержаться в Москве.

Милославский как раз собирался во дворец. Прочитав проше­ние, боярин указал подьячему изготовить и другую грамоту, в коей Гор­дон просил чин полковника вместо отъехавшего генерала Драммонда.

Царь Алексей Михайлович хорошо помнил Гордона, да и его то­мящегося в польском плену тестя, и повелел повысить офицера в чине. Нежданно-негаданно Патрик стал полковником! К тому же Милослав- ский указал ему оставаться в Москве.

Весной умер в Шотландии младший брат Патрика, и отец напи­сал новое завещание. Узнав об этом, Гордон подал петицию с просьбой отпустить его на родину для устройства семейных дел. Однако получил отказ.

А вот участок в Немецкой слободе для строительства собствен­ного дома дали сразу. И осенью 1665 года Патрик заложил простор­ный, с конюшнями и всеми дворовыми службами дом. В ноябре Кэт родила дочку! Девочку нарекли Катрин Элизабет.

В те дни, возвращаясь домой с царского пира, вдруг упал Илья Данилович Милославский — апоплексический удар! Боярин утратил и речь, и память. Гордон искренне пожалел своенравного, не слишком умного, но не злого старика. Патрик давно научился с ним ладить.

Наконец-то он въехал в новый дом. Свой дом! На радостях, в день рождения короля Карла II, Патрик устроил большой пир и при­гласил к себе всех благородных поданных Его Величества.

Сильно захмелевший майор Монтгомери вздумал шутить над «шотландскими скупердяями». Каков наглец! Оскорбил хозяина после столь щедрого пира! Не желая портить торжества, Патрик смолчал. Но позднее отвёл майора в сторону и мягко предложил извиниться.

—              С какой стати! — рявкнул ещё не протрезвевший Монтгомери.

Стреляться положили утром, верхами, у Яузы.

На рассвете Патрик со своими секундантами приехал в назна­ченное место. Монтгомери уже ждал их. Солнце только поднималось над лесом.

Ландельс махнул платком. Гордон пустил коня в карьер. Вот уже дуэлянты почти рядом. У Патрика мелькнула мысль: «Как легко вса­дить пулю ему в лоб!» — но рука отошла в сторону. Майор тоже промах­нулся. Гордон круто развернул коня. Монтгомери всё никак не мог справиться с норовистым жеребцом. Наконец, повернул и майор:

—              Сразимся пешими!

Патрик соскочил с коня, отдал подбежавшему Стасу кафтан и об­нажил полуэсток 43 :

—              Я готов!

Монтгомери драться на полуэстоках не захотел:

—              Дайте палаш!

Палаш-то был только один. Секунданты послали слуг в Немец­кую слободу. Но тут явился мистер Эннанд и масса других офицеров. Соперников развели. А вечером с помощью английских купцов и по­мирили.

 

В Англию!

Удача, как и беда, не ходит одна. Наконец, Фортуна повернулась лицом к Патрику. Нежданно его вызвали в Посольский приказ. Алмаз Иванов, старый думский дьяк, встретил Гордона приветливо, даже по­здоровался с «вичем».

Патрика уже нередко величали уважительно «Пётр Иваныч», пе­ределав его имя на привычный лад, ведь в православных святцах Пат­рика не было.

Дьяк спросил:

—              Хочешь ли ты поехать в Англию?

— Недавно я просил отпуск для устройства дел семейных — и по­лучил отказ.

—              Так то тогда был отказ. А нынче поедешь, повезёшь письмо го­сударево.

—              Послом? — ахнул Гордон. — Сие никак не можно! Издержек, по­добающих послу, мне не выдержать.

—              Да не послом поедешь! Гонцом. Отдашь письмо Великого госу­даря в пресветлые руки короля Аглицкого. Пожди.

Дьяк ушёл во дворец, а, вернувшись, объявил:

—Великий государь повелел тебе ехать немедля! О расходах не беспокойся. Царь тебя пожалует.

Патрик тут же отправился к Нащёкину. Афанасий Лаврентьевич ухмыльнулся в густую бороду:

— То дело мне ведомо! Месяца три назад прибыла грамота от ко­роля Карла II. Поминая прежнюю любовь и дружбу, просит король вер­нуть британцам древние привилегии, беспошлинную торговлю в Архангельске. А также жалуется, что негодные голландцы, с коими сей­час король ведёт жестокую войну на море, покупают там мачтовый лес, смолу, пеньку и прочие корабельные припасы. А английским купцам приезд в Архангельск запрещён. Ты едешь гонцом. Переговоры вести не обязан. Одначе, коли спросят, объясни: царство наше по причине долгой и жестокой войны с Польшей обедняло. И посему дозволить британцам беспошлинную торговлю никак нельзя. А что касается не­приятелей короля, то зри, в государевой грамоте отписано:

«На Двине у Архангельского города о корабельных деревьях и смоле учи­нён заказ крепкой под смертной казнью: Галанских Статов поданным кора­бельного деревья и смолы продавать и за море отпускать отнюдь не велено».

Английским же купцам заход в наши воды закрыли по причине моровой язвы, открывшейся в аглицком королевстве. Как там чума кончится, так запрет и снимут. Плывите в Архангельск, торгуйте, чем захотите. Добро пожаловать.

«До чего ж складно изъяснил! — подумал Патрик. — Златоуст!».

—              С какой же стати посылают меня?

—В прошлом году государь отправил в Лондон послом боярина Дашкова.

Василий Яковлич зело знатен, да не зело умён. Заморских поряд­ков не знает, чванится, политесу не обучен. Его там и приняли по до­стоинству. При отпуске Его Величество Карл II был с боярином вельми любезен и наградил щедро. Однако Дашков в Москве на всех углах раз­звонил, дескать, русских в Лондоне терпеть не могут, на порог не пус­кают. Вот бояре и не хотят туда ехать, опасаются. Ты ж природный англичанин, знатного рода. Чать, у тебя при дворе родичи али добрые друзья найдутся. Тебе проще. Так что езжай, полковник, с Богом! Вер­нешься, государь твою службу не забудет.

Назавтра Гордона позвали в Кремль, к руке государевой. Патрик взял с собой и Чарльза, шурина. На семейном совете решили, что для мальчика вельми полезно посмотреть Европу, поучиться. Да и будет ли ещё подобный случай?

Царь принял их весьма благосклонно. Повелел выдать на по­сольские расходы три сотни рублей, вернуть восемьдесят, долги за прежнюю службу. Повысил Гордона в должности: из пехотных полков­ников перевёл в рейтарские. А из Дворцового приказа прислали ему семь пудов мёда-сырца да десять вёдер вина дворянского.

Купил Патрик экипаж и прочее, в дороге надобное. Распро­щался с женой и с друзьями — то-то было выпито! — и поехал. Друзья верхами проводили до первого ночлега, за сельцом Чертановым.

За три недели добрался до Риги, там нанял судно до Любека. Плыть далее не рискнул. На море война — попадёшься каперу, гол­ландцу, да и британцу — то ж пустит на дно под горячую руку.

В Гамбурге Гордон первым делом заехал к российскому агенту, мистеру Кембриджу, передал свои рекомендательные письма. Сели ре­шать, как ехать дальше.

—Разведка у Генеральных Штатов превосходная, — заметил ми­стер Кембридж. — Чаю я, голландские купцы уже сообщили из Москвы о Вашей миссии. Посему ехать через Голландию негоже. На въезде при­дётся заявить своё имя и звание. Арестуют.

—О сем Алмаз Иванов меня в Москве предупреждал, — кивнул Гордон.

— В объезд, до испанских владений во Фландрии, и долго, и трудно. Зато безопасно. Доберётесь до Остенде, а там уж до Англии рукой подать.

Выбрали обходный путь. Служба службой, а жить Патрик ста­рался с удовольствием.

В Ганновере Гордон встретил барона фон Латтума и подполков­ника Шверина. Они также следовали во Фландрию. Наняли большую крытую повозку и поехали вместе. В доброй компании и веселей, и без­опасней. В пути осматривали достопримечательности и пробовали местные вина. Барон оказался весьма тонким знатоком оных. Нередко обсуждали европейский политик. У всех на устах — морские баталии между британским и голландским флотами.

—Напрасно король Карл ввязался в войну с Генеральными Шта­тами, — важно заметил барон. — Голландцы — лучшие мореходы в мире! Да и флот у них куда больше английского.

—Позволю не согласиться с Вашим Превосходительством! — воз­разил Гордон. — Голландцы заграбастали львиную долю морской тор­говли! Его Величество не может терпеть такого ущерба для Британии. Да и английские моряки ничуть не хуже голландских. И британцы сие недавно доказали, разгромив авангард голландского флота. Адмиралу де Рюйтеру пришлось отвести корабли в свои гавани. Неда­лёк тот день, когда Британию назовут владычицей морей.

Подполковник Шверин тактично промолчал, не желая ввязы­ваться в спор.

По дороге узнали, что по Рейну, до Кёльна, свирепствует чума. И если даже путники проедут благополучно, в Льеже всё равно при­дётся выдержать длительный карантин. Пришлось рисковать, ехать через Голландию.

В первом городе Генеральных Штатов их допросили у ворот и отправили в главную караульню. Почтмейстер с козлиной бородкой весьма обрадовался, узрев подполковника и барона фон Латтума. Видно, они были ему издавна знакомы, а на Гордона он как-то не обра­тилвнимания. Патрик заявил, что он шотландец, едет на родину и, по случаю войны с Англией, опасается ареста. А потом с любезной улыб­кой заметил, что готов щедро вознаградить мингерра почтмейстера за доброе отношение.

Когда в гостиницу, где остановились путники, зашёл писарь, дабы переписать приезжих, Патрик ушёл на конюшню и пробыл там до его ухода. Видимо, почтмейстер записал Гордона под каким-то име­нем и званием. Рано утром, дав почтмейстеру рейхсталер за любез­ность, Гордон приказал перенести свою кладь на судно. Обошлось без допроса. Можно было спокойно плыть далее.

В Додрехте перегрузились на большее судно. Сей город — глав­ный рынок рейнских вин. Патрик дивился их дешевизне и разнообра­зию.

Дальнейшее путешествие оказалось приятным. Благородные господа на верхней палубе курили табак и наслаждались свежими устрицами. Чарльз, облазавший всё судно, познакомился с англичан­кой, женой капитана Айскью. Её муж служил Генеральным Штатам, а с началом войны вернулся в Англию. Теперь милая дама с двумя детьми и огромным сундуком ехала к мужу, стараясь не привлекать к себе из­лишнего внимания.

Полная, круглолицая, улыбчивая миссис Айскью произвела на Гордона самое лучшее впечатление. Патрик предложил ей свою по­мощь и покровительство, каковое было принято с большим удоволь­ствием.

Через день путникам пришлось перегрузить кладь в повозку и добираться пешком до Флиссингена. Город был переполнен матросами и солдатами. На рейде виднелись фрегаты грозной эскадры прослав­ленного адмирала де Рюйтера.

— Смотрите! — воскликнул Чарльз. — Двухпалубные корабли! Сколько пушек на каждом!

С трудом они нашли для ночлега пустую комнату. Укладываясь спать на полу, Патрик от души помолился Господу: просил не оставить Англию в грядущих битвах.

Утром путники погрузились на небольшое судно и отплыли во Фландрию. До Брюгге оставалось совсем немного. А там до Англии рукой подать. Фортуна, однако, припасла для путешественников не­ожиданности. Доплыв до Слейса, узрели крепко запертые ворота: Ге­неральные Штаты объявили первую среду сего месяца праздником!

Не обременённые тяжким багажом пассажиры прошли, не то­ропясь, по тропке около мили до старого форта, там сели в лодку и от­плыли в Брюгге. На борту остались только Гордон и миссис Айскью. С их тяжкой поклажей по узкой и крутой тропе не пройти. Шкипер пред­ложил путникам нанять телегу, сказав:

—              Поторопитесь! Через час начнётся прилив, и мы тотчас отпра­вимся в обратный путь.

Патрик оказался в величайшем затруднении:

«Что делать? Пройти через Слейс, не объявив своего имени и звания, почти невозможно. Не зря я не хотел ехать через Голландию! Надо искать выход!»

Подумав, Гордон пообещал шкиперу рейхсталер, ежели тот смо­жет провести их в город. Флегматичный голландец тотчас воодуше­вился. Он разыскал двух магистратов, гулявших за воротами, и те приказали пропустить Гордона и капитаншу в город.

Гордон нанял носильщиков, и путники отправились. Они про­шли и первые, и вторые ворота, но тут наткнулись на караульного офи­цера. Плюгавенький лейтенант набросился на Гордона с грубой бранью:

—              Кто вас пропустил? Убирайтесь! Магистраты мне не указ! Здесь я командую!

«Маленькая шавка, а как громко лает», — подумал Патрик.

К счастью подошла капитанша:

—              Привет, Карлхен! Что это ты так разошёлся?

Оказалось, сей офицер недавно служил в роте её мужа. Лейте­нант тут же сменил тон на самый любезный. У таверны путники нагру­зили кладь на нанятую телегу. Однако у южных ворот вновь задержка. Возчик объяснил, что пока в кирхе не кончится проповедь, не от­кроют. Патрик зашёл в трактир, дабы не маячить на глазах у стражи. А когда ворота открыли, пропустил вперёд миссис Айскью, а она быстро сговорилась с дежурным сержантом.

Путники преодолели ещё три мили по пыльной дороге и до­стигли Брюгге. Наконец!

По совету возчика, в воротах сказали, что они из Арденбурга. В Слейсе ещё не кончилась чума.

Город Брюгге — один из лучших во Фландрии. Красивый, на­дёжно укреплённый каменной стеной и широкими рвами. Горожане в нём весьма учтивы.

Переночевав, Гордон отправился в Остенде, где легко догово­рился со шкипером о переезде в Англию. Судьба, однако, уготовила новые препятствия. В море показались высокие голландские фрегаты. Ни один капитан не снялся с якоря. Пока де Рюйтер крейсировал в проливе, путь в Англию закрыт. Сие надолго.

Патрику пришлось вернуться в Брюгге. Там Гордон провёл больше месяца. Жилось-то ему неплохо. Да мучила остановка в самом конце долгого пути, можно сказать, в шаге от цели. А в Ла-Манше крей­сировали два враждебных флота. Впрочем, до баталии дело не дошло.

Наконец, из Англии пришло письмо о том, что в Ньюпорт по­слана королевская яхта с приказом взять Гордона на борт. Однако там яхты не оказалось! Тщетно прождав её, Патрик нанял за собственные шестьдесят крон небольшую яхту, пришедшую из Англии с товаром. Пригласил с собой несколько джентльменов, жаждавших попасть в Англию и, конечно же, миссис Айскью. Спутники оплатили Гордону половину фрахта.

К отплытию все матросы были пьяны в доску, да и капитан не лучше. Известно, пьяному и море по колено. Встретив проходящее ку­печеское судно, экипаж вздумал взять его на абордаж. Какого труда стоило Гордону удержать матросов от сей авантюры!

Слава Богу, показался Дувр! На рассвете путники высадились. Милая миссис Айскью отправилась к мужу в Лондон, а Патрик — в Пек- хем, к сэру Джону Хебдону. Тот встретил Гордона как родного брата. Впрочем, сему Патрик не удивился. Для купцов Московской компании добрые отношения с царём — первое дело.

Хебдон тут же выплатил Гордону деньги по векселю старейшины английских купцов в Москве. Порекомендовал хорошего портного.

Его Величество носил траур по случаю смерти королевы Порту­галии, своей тёщи. Посему Гордон заказал глубокий траур для себя, по­лутраур для шурина, т.к. Чарльз должен был нести царскую грамоту, и обычные ливреи для слуг.

После роскошного обеда хозяин принялся расспрашивать Пат­рика о делах московских. Хебдон многое знал о России.

В то время, пока Гордон дожидался в Брюгге оказии, по Лондону прошёл Великий пожар. Обезлюдевший после чумы город выгорел на четыре пятых. Даже собор Святого Павла не уберегли.

К графу Лодердейлу Патрик ехал по чёрным, обгоревшим раз­валинам. После пожара прошёл месяц, но многие руины ещё дыми­лись, и от запаха гари было трудно дышать. Подлинный Содом. Вечером — во дворец. В десятый раз твердил про себя Патрик сложную церемонию приёма. Не дай Бог ошибиться в жесте или в слове — позор!

Король стоял в парадном зале под балдахином, окружённый мно­жеством вельмож. Приблизившись к Его Величеству с подобающим по­чтением, Гордон произнёс выученные слова и, взяв из рук шурина царскую грамоту, с низким поклоном протянул её королю.

Его Величеству было угодно принять оную собственноручно. Пе­редав её графу Лодердейлу, задал положенный вопрос о здравии Его Царского Величества.

Гордон ответил, как должно. Карл IIмилостиво улыбнулся и из­волил заметить:

—              Мне особенно приятно получить царскую грамоту из рук од­ного из моих собственных подданных.

—              Ваше Величество! — ответил Гордон. — По велению судьбы я покинул отчизну в тяжкие годы правления кровавого узурпатора.

Мне довелось служить трём государям: Шведскому королю, Карлу Х Густаву, Яну Казимиру, королю Польскому, а ныне Алексею Ми­хайловичу, царю и государю всея Руси. Но в сердце своём я всегда оста­вался верен Вашему Величеству, моему природному государю. И благодарю Господа за то, что по милости Своей Он позволил мне ока­зать Вам хоть малую услугу.

Сия речь государю явно понравилась:

—              Мы Вами довольны, полковник! Можете свободно бывать при дворе.

На другой день королевский замочник принёс Патрику ключи от парка, галерей и прочих дворцовых покоев. На каждом ключе было выгравировано его имя Гордона.

Гордон с большими удобствами разместился на Хэймаркет, в трактире под вывеской «Два Голубых Шара». Чарльза, шурина, Патрик записал в школу танцев и чистописания. Случайно услышав, что в Лон­дон прибыл его кузен, Джордж Гордон послал слугу разыскать и при­гласить. Вечером он приехал.

— Господи, помилуй, Патрик! — распахнул объятия кузен. — По­думать только, ведь мы с тобой виделись пятнадцать лет назад. Ты был такой тощий, неказистый, деревенщина. А ныне! Полковник, посол царя Московского, вельможа, можно сказать. Поразительно.

—Вольно тебе, Джордж, чепуху пороть. Садись, выпьем. Ты здо­рово потолстел. Как же я рад тебя увидеть, — ответил Патрик.

Стол был накрыт богато. Нестыдно угостить родича.

—              Как живёшь? — спросил Гордон.

—              А! — Джордж махнул рукой. — Нечем хвастаться. Нынче я — за­урядный шотландский лэрд 4 . Охота на лисиц, виски и растолстевшая жена. А помнишь ту охоту, перед твоим отъездом? Как ты загнал рыжую красотку.

—              Ещё бы, не помнить!

Они сидели заполночь, пили за всех родичей вместе и за каж­дого в отдельности. Вспоминали молодость. Стас уложил отяжелев­шего гостя.

А утром Джордж предложил поехать на Ньюмаркет. Хотел подо­брать пару резвых лошадок для выезда. Патрик согласился не раздумы­вая — лошадник!

Шотландцы долго толкались в толпе на грязной площади, пока кузен не подобрал подходящую пару, в масть.

Патрик приметил молоденькую, светло-серую кобылку и, хоть денег осталось совсем немного, не выдержал, купил.

—Глянь, какая красавица! — говорил он Джорджу. — Через год ей цены не будет.

Вскоре Гордона пригласили к лорду-канцлеру. Старик принял Патрика у себя дома, в Баркшир Хаусе. Лорд Кларендон сидел, протя­нув к камину бережно укутанную в меха ногу. — Садитесь, полковник. Подагра замучила.

Разговаривали часа три. Гордон отметил, что лорд-канцлер знает о России куда меньше, чем купец Джон Хебдон. Впрочем, Его Свет­лость волновал только один вопрос: как возвратить английским купцам утерянное право беспошлинной торговли. Объяснения Патрика о том, что сие невозможно, лорд-канцлер как бы ни слышал.

—               А ежели дать 10 десять тысяч фунтов кому-нибудь из ближних бояр? Кто в Москве нынче в силе? — поинтересовался старик.

«Как растолковать лорду-канцлеру, что ни Ртищеву, ни Нащё- кину денег не предложишь. А попытаешься, так попадёшь в Приказ тайных дел, к палачу».

—Я ж не посол, Ваше Сиятельство, — объяснил он, — гонец! На верха не вхож.

Гордон провёл в Лондоне более трёх месяцев — всё не была го­това ответная грамота царю. Трижды его приглашал лорд-канцлер. Он всё старался убедить Гордона, что следует ещё раз попытаться вернуть привилегии английских купцов.

Перед Рождеством Его Величество Карл II явился при дворе в странном, длиннополом камзоле:

—Негоже следовать моде моих врагов, французов!

Все придворные бросились шить себе камзолы по новой моде. У некоторых сии одеяния напоминали персидские халаты.

Король пожаловал Патрику двести фунтов. Он заплатил долги и тоже заказал себе и своей свите костюмы по новой моде.

Наконец, после Крещенья, письмо царю было готово. Гордон по­лучил прощальную аудиенцию.

Его Величество был весьма милостив и даже изволил подписать письмо польскому королю с просьбой отпустить из плена фон Бокхо- фена. Патрик отплыл в Россию.

Обратный путь оказался не столь труден. Из Брюгге Гордон морем добрался до Роттердама, а там и до Гамбурга. Правда, зимние штормы в Балтике серьёзно потрепали судно, но Господь милостив, путники доплыли.

В Гамбурге Гордон прожил полтора месяца, дожидаясь весны для более спокойного плавания. Здесь узнал он о смерти своего повели­теля, благородного князя Любомирского, и о перемирии, подписан­ном в Андрусове на тринадцать лет, между государем всея Руси и королём Польским. Ордин-Нащёкин сумел довести до успешного конца столь трудные, многолетние переговоры.

Пришло письмо из Москвы. Кэт родила сына — здоровый маль­чишка, наследник. В трактире под вывеской «Белый Конь» Гордон за­полночь сидел с друзьями. Пили здравицы маленькому Джону Гордону, дабы он вырос истинным джентльменом.

В апреле погода улучшилась. Наняв за двести рейхсталеров га­лиот до Риги, Гордон погрузил своих лошадей и поклажу и отправился в плавание.

Генерал-губернатор Риги, прослышав о прекрасных конях пол­ковника, пожелал их осмотреть. Серая кобылка Гордона настолько ему приглянулась, что тот прислал дворянина с просьбой: уступить ему оную, либо за деньги, либо за другого коня.

Патрик ответил, что кобыла не продаётся. Но, буде она так по­нравилась, Гордон почтёт за великую честь, ежели Его Превосходи­тельство примет кобылу в дар.

Генерал-губернатор, однако, не счёл возможным принять столь ценный подарок и с огромными благодарностями отказался.

Гордон вернулся в Москву после без малого годичной отлучки. В Аксиньине его встретил тесть, наконец, отпущенный из польского плена после Андрусовского перемирия. Патрик подарил ему вороного коня с седлом, пистолетами и полной сбруей.

Наконец-то Патрик смог обнять жену и расцеловать сына.

В Слободу приехал боярин из Посольского приказа. Забрал от­ветную грамоту и статейные книги, донесения о переговорах в Лон­доне. Указал ждать.

Патрик ждал. Пошли разговоры, дескать, Государь недоволен от­ветом, и Гордона ждёт опала. Слухи оказались ложными. Протянув руку для поцелуя, Его Царское Величество милостиво молвил, что за службу благодарен.

Патрик заметил, что государь чем-то зело озабочен.

— Вертайся в полк. Служи верно, а мы тебя не забудем. Вот ведь войну с поляками, слава Господу, закончили, а покоя не видно, — вздох­нул царь. — Украина неспокойна.

Дорошенко опять бунтует казаков на правом берегу. Тянет под турского султана.

Черкасы с татарами набежали под Севск, православных в полон набрали несчётно. Гетман Брюховецкий клянется в верности, да всё равно полной веры ему нет. Видно, пора переводить российские полки поближе к Киеву.

Гордон был весьма польщён столь доверительной беседой с го­сударем.

 

Украина

Прав был государь. Уж как привечала Москва гетмана Брюховецкого, даже чин боярина ему пожаловали. Гетман величал себя «нижай­шей ступенькой трона царского», льстил и кланялся без меры, а сам мечтал стать на Украине полным хозяином.

Не вышло. Царскую милость и чин боярский надо было отраба­тывать. Скоро по царскому указу на Левобережье учинили перепись, а там стали и подати собирать на государя. Брюховецкий знал об этом и заранее принялся вымогать с жителей всё, что возможно. Народ роп­тал. Да и старшина казацкая невзлюбила гетмана. Вот тут его и подма­нил Дорошенко:

— Встанем вместе на москалей! Ты будешь владеть всей Украи­ной.

Поверив, Брюховецкий разослал прелестные письма по всей Украине и на Дон:

«Именем Войска Запорожского прошу вас: промыслите над москалями, очищайте от них города наши, ничего не бойтесь!»

Дон не тронулся. Вся голытьба уже ушла на Хвалынское море со Стенькой Разиным. А на Украйне полыхнула новая гиль.

Брюховецкий заявил воеводе Огареву:

—               Убирайтесь из Гадяча, пока живы!

Что делать? Русских ратников всего две сотни, черкас вдесятеро — не устоишь.

—Коли пойдём из города, не вели нас бить!

Гетман, перекрестившись, обещал.

В степи москалей догнали казаки. Семьдесят стрельцов и пять­десят солдат зарезали, остальных в полон взяли. Воеводу Огарева в го­лову ранили. Не пощадили и жену его, надругавшись, водили по городу простоволосую, потом, отрезав одну грудь, отдали в богадельню.

И понеслось! Беспечных русских воевод в Прилуках, Батурине, Глухове казаки взяли внезапно. Князь Волконский в Стародубе яростно рубился с полковником Бороною, однако погиб. В Чернигове полков­ник Самойлович осадил в кремле царского воеводу Андрея Толстого. Шанцы выкопал вокруг города. Прислал попа: дескать, уходи из го­рода!

Толстой сделал вылазку, зажёг большой город, побил много ка­заков, взял знамя. Не сдался!

Переслав, Нежин, Остер устояли, отбили казаков. Шереметьев в Киеве держался стойко, хоть сил у него было маловато. Поляки обе­щали помощь, да так обещаниями и отделались.

Москва готовила ответ. В апреле русские воеводы разгромили мятежников. Князь Григорий Ромодановский обложил Котельву и Опошню. Удача от казаков отвернулась.

Опорой гетмана Брюховецкого осталась лишь запорожская го­лытьба. Запорожцы ни с кем не считались, грабили всех подряд. Пол­ковники Брюховецкого и раньше-то не любили, а уж тут просто возненавидели. Дорошенко прислал Брюховецкому указ:

«Повинись! Привези в Чигирин гетманскую булаву! Себе возь­мёшь Гадяч с пригородами по смерть».

Понял гетман, что его обманули, да поздно! Казаки за «боярина и гетмана» воевать не захотели. Толпа вытащила Брюховецкого из шатра и привела к Дорошенко.

— Пошто ты не отдал булаву добровольно? — грозно спросил тот.

Брюховецкий молчал. Дорошенко огладил густую бороду, махнул рукой, и черкасы разорвали своего гетмана в клочья.

Тотчас вернулись на Украину царские полки. Город за городом воеводы возвращали царю Слободскую Украину. Казаки и горожане, хлебнув лиха от татар и от запорожцев, всё больше тянули под руку царя московского. А в города на степной границе выдвигались полки Иноземного строя.

***

Летом 1668 года Гордон перевёл свой драгунский полк в Труб- чевск. От сего и началась его долгая служба на Украине: Трубчевск, Брянск, бои с мятежными казаками под Новым Осколом.

В его полк набирали жителей Комарицкой волости. Вместо всех налогов они обязались служить на границе. Немало трудов приложил Гордон и его офицеры, чтобы из сих степняков сбить регулярный дра­гунский полк.

Однако дезертиров в полку Патрика было не в пример меньше, чем в других. Солдат звали комарицкие драгуны.

Степным пожаром прошумело по Волге разинское восстание. Мятеж подавили стрелецкие полки. Комарицкие драгуны оставались на Слободской Украине.

Тогда же Патрик получил известие от отца. Охлухис, родовое имение Гордонов, было заложено и могло перейти в чужие руки. Отец просил Патрика приехать.

На сей раз государь дал ему отпуск. Поверил в надёжность и вер­ность полковника.

Патрик прибыл в Эдинбург осенью. Прожил зиму дома, с роди­телями, уплатил горячие долги по имению. Отец, подумав, передал свою часть Охлухиса Патрику и его жене, Катерине. Оставив офици­альную доверенность на все дела дяде Джеймсу и кузену Томасу Гор­дону, стряпчему, Патрик вернулся в Россию.

Через несколько лет, собрав денег, Гордон выслал дяде пять с по­ловиной тысяч марок и выкупил заложенную половину Охлухиса. Хотел, чтобы Джон, его старший, мог жить спокойно, как лэрд, и не служить.

В 1671 году полк перевели в Севск. Похоже, надолго. Гордон вы­звал из Москвы подросшую семью: в 1668-м Кэт родила второго сына, Джеймса. На жалование полковника, 45 рублей в месяц, в Севске можно было жить широко. Патрик отстроил усадьбу: добротный дом, чёрную избу для слуг, поварню, мыльню, ледник, сад с огородом. А глав­ное — две просторные конюшни на полсотни лошадей! Для должного воспитания сыновей Патрик привёз из Москвы учёного немца, фон Берге. Чем не жизнь?

По праздникам в горнице с нарядной печью, выложенной зелё­ными голландскими изразцами, собирались все офицеры полка. Гор­дон славился своим гостеприимством. А уж старые друзья, шотландцы, приходили часто. Почти каждый вечер сидел у него Алекс Ландельс. Толковали, играли в шахматы, прихлёбывали вино из чарок. До полу­ночи горели свечи в серебряных шандалах за дорогими, стеклянными оконницами. Как-то за бутылкой мальвазии Гордон молвил задумчиво:

— Мальчишкой, ещё солдатом, видел я сражение короля Карла Х Густава. Великий был полководец! Тогда и выбрал себе дорогу. Меч­тал сравняться хотя бы с фельдмаршалом Дугласом.

Ландельс глянул на Гордона с удивлением. За много лет дружбы сдержанный Патрик ни разу не говорил с ним столь откровенно.

— У меня не было знатных покровителей, да и Фортуна не бало­вала. Всего добивался сам трудом, упорством, кровью. Ты-то знаешь, сколь тяжкий путь я прошёл. Нынче мне за сорок. Полковник. Свой дом, добрая жена, дети. Чего ещё? А иногда грызёт: так и не стал пол­ководцем, не выиграл ни одной битвы.

Алекс поднял бокал:

—За твои победы, Патрик! Всё впереди. Ты ещё станешь фельд­маршалом!

Великим постом, вечером к Гордону постучался сержант Хомяк:

—Дозвольте молвить, господин полковник! На майдане нынче один черкас гуторил, дескать, едет воевода Ромодановский. Вчерась ночевал в Локте, завтра к нам будет.

—Григорий Григорьич? Да правда ли? Может, лжа?

—Правду един Господь ведает. Однако, полагаю, не врал.

—Пора готовиться, — сказал Гордон, выдал сержанту пять копеек да вызвал офицеров. Надо было срочно созвать из окрестных деревень всех драгун, кого только возможно. Многие разъехались на зиму по домам. Набрали больше трёх сотен.

С утра чистили застоявшихся лошадей, приводили в порядок амуницию. Патрик наказал жене устроить подобающий обед. Пост — мяса не подашь. Благо, в леднике лежали запасённые с осени осетры.

Воевода появился ближе к вечеру. За ним следовал стрелецкий полк. Ромодановский благосклонно оглядел выстроенных драгун. Гор­дон отсалютовал палашом.

—Вижу, полк у тебя в порядке, — кивнул воевода. — Зови к столу, Пётр Иваныч. Проголодался.

Кэт постаралась. Стол был богатый, серебряная посуда сверкала. После третьей перемены разговор пошёл добрый.

—               Что в Москве нового, Григорий Григорьич? — спросил Патрик.

— Вновь с поляками договориться не могут, — ответил воевода. — Киев требуют. Дескать, срок по Андрусовскому перемирию вышел. Да Афанасий Лаврентьевич костьми ляжет, а Киев не отдаст. Нет! — Ромодановский стукнул по столу тяжёлым кулаком. — Мы все подох­нем, а панам Киева не вернём! Благо, в Варшаве опять нестроение. Ян Казимир отрёкся, надо выбирать нового короля. Им нынче не до Киева. Худо, что Нащёкина с государем стараются поссорить. Харак­тер у Афанасия тяжкий, врагов много. Второго такого в Москве не сы­щешь.

—               А нас-то скоро в дело двинут? — спросил Мензис.

— Не ведаю. На Украйне опять свара за гетманскую булаву. Царь наказал в казацкие дрязги не влезать. Пущай сами разбираются. Доро­шенко тронешь, за него турок вступится.

***

Судьба подарила Патрику несколько относительно спокойных лет. Впрочем, забот все равно хватало. На левобережной Украине гет­маны подолгу не засиживались: один изменит, другого по ложному до­носу в Сибирь сошлют. Наконец, выкрикнули гетманом Ивана Самойловича. Молод, грамотен, ко всем ласков. А что попович родом —  не беда.

Тем же летом обрушилась на польскую Украину новая страшная беда — турецкий султан. трёхсоттысячное войско перешло Дунай. Пред ними стоял Каменец-Подольский — одна из лучших польских крепо­стей, неприступная. Но шляхта и магнаты опять выбирали нового ко­роля. Кто за Михайлу Вишневецкого, кто против. Об охране рубежей никто и не думал.

Турки обложили Каменец всерьёз. И пушек у них хватало, и мин­ных мастеров в достатке. Сотни людей днём и ночью рыли подкопы под стены. Всем было ясно: долго не продержаться. Паны выкинули белый флаг.

Махмуд IV торжественно въехал в покорённый город. В главной мечети (вчера ещё костёле) пред очами владыки обрезали восьмилет­него христианского мальчика. Дорого заплатила Польша за раздоры и беспечность: отдала туркам всю Подолию и обязалась платить каж­дый год дань. А правобережную Украину султан оставил Дорошенку.

Великий государь был вельми озабочен: коль грозный враг у ру­бежей наших. На степной границе крепостцы малые, дубовым тыном заграждённые, не чета Каменцу!

Бог миловал: султан ушёл с Украины. А через год Ян Собесский разгромил турок под Хотином. Стало полегче.

Чтобы удержать власть, Дорошенко позвал турок. И они пришли на Подолию. Церкви стали мечетями, а хлопчиков нудили переходить в басурманскую веру. Татары жгли и грабили, усмиряли правобереж­ную Украину. Худое время!

Селяне кляли Дорошенко и его татар, поднимались целыми де­ревнями, уходили за Днепр. На левобережье стало тесно, а беженцы всё шли и шли на Харьковщину, под Воронеж. Казацкая старшина по­немногу закабаляла вольных хлопцев: мол, хочешь жить на моей земле —отработай!

Всё лето по ночам, хоронясь от татар и от дорошенковских чер­кас,тянулись к бродам через Днепр обозы беженцев. Скрипели телеги, плакали дитыны. Обезлюдела правобережная Украина. То горькое время в народе прозвали «Згон».

В январе 1676 года на сорок седьмом году жизни скончался царь Алексей Михайлович. Государем всея Руси стал пятнадцатилетний бо­лезненный отрок Феодор Алексеевич.

Летом князь Ромодановский с гетманом Самойловичем вновь пе­решли Днепр. Комарицкие драгуны Гордона шли в авангарде. Однако войны не случилось. Дорошенко понял, что его игра кончена. Наде­яться было не на кого.

Заручившись обещанием царской милости, он сам выехал на­встречу московской рати и сложил гетманские клейноды к ногам мос­ковского воеводы. Его с почётом отправили в Москву. Года через три даже назначили воеводой в Вятку. Но на Украину Дорошенко больше не вернулся. Старика боялись.

В Чигирине поставили московский гарнизон под началом гене­рал-майора Трауернихта.

***

Ибрагим-паша с турецкой армией и с казаками Юрки Хмельниц­кого подошёл к Чигирину в августе 1677 года. Началась осада. Генерал устроил ночью удачную вылазку, взял одиннадцать пленных. Турки вели подкоп под верхний замок, да наткнулись на каменную скалу. При­шлось бросить. Князь Ромодановский послал в Чигирин подкрепле­ние. За стенами города российские солдаты, казаки и стрельцы дрались упорно. Ибрагим-паша несколько раз штурмовал крепость, да только положил множество янычар.

Но тут князь Ромодановский с гетманом перешли Днепр. Татары не выдержали мощного натиска русских и бежали. Вслед за ордой от­ступила от полуразрушенного Чигирина и турецкая армия.

 

Оборона

Чигирина

В Москве

Где на Руси могут сойтись и в одночасье подружиться два незна­комых человека? Ясное дело, в кабаке.

Государево кружало на Маросейке. Кабак как кабак. Грязно. Це­ловальник с жидкой бородкой за стойкой. Сквозь маленькие слюдяные окошки с трудом пробивается солнечный январский денёк.

За длинным столом шумит компания стрельцов в малиновых кафтанах, в дальнем углу — одинокий казак за кувшином пива. Стукнула дверь, в облаке морозного пара вошёл невысокий посадский. Никто на него и не глянул. Он постоял, осмотрелся и направился в дальний угол, где потише.

—              Садись, друг! Пива хошь? Угощаю! — поднял казак хмельную голову. — Я Лёха, а ты кто?

— Иван.

— О? А я думал, татарин...

—              Я крещёный.

— Ну, тогда другое дело! Пей!

—              Во здравие, Лёха! — Иван, выпил, заел калачом. — Ты что смур­ной такой?

Длинный, худой парень в сильно поношенном, но когда-то знат­ном кафтане Ивану понравился сразу.

Лёха обрадовался. Доброго человека встретил, есть с кем пого­ворить, о своих бедах рассказать. В большой-то Москве у Лёхи ни родни, ни друзей — тоска.

— Родом я из смоленских дворян, младший сын. Служил в полку сердюков 4 у гетмана Самойловича урядником. В прошлом году, когда турки Шайтан-паши осадили Чигирин, наш полк пробился в осаждён­ную крепость. Хлебнули горя под турецкими ядрами да бомбами.

В последний штурм усатый янычар ранил меня в плечо. Янычара-то зарубил, да рана воспалилась. Чуть не подох. С полгода провалялся у матушки в Духовщине. Выходила матушка, слава Богу.

Возвращаться к гетману не хочу — платит плохо. Хорошо, коли раз в год, а там — живи, как знаешь. Пришли мы к гетману жаловаться, а он грит: «Казака война кормит. Добывайте хабар сами. Вон, на Кар­пенко кафтан золотом шит, с убитого турецкого паши снял. Небось, рублей пятьдесят стоит».

А я брезгую мертвых обирать. Грех. Не по-хрестьянски. Хучь и турок, — вздохнул Лёха. — Приехал в Москву, думал, в стрельцы по­даться.

В Приказе подьячий молвил: «Поедешь в Тобольск? Поверстаю. А в Москве и не мечтай. Тут в стрельцы только своих берут, стрелецких сынов».

Я ему: «Великий государь Феодор Алексеич пожаловал чигирин­ских сидельцев, а раненых особо».

А он, тварь щербатая, ржёт как лошадь: «Ты ж у гетмана в сер­дюках служил! Вот у Самойловича и проси награду».

Обидно! Хотел ему в посул лису дать, не берёт. Дескать, шкура порченная, да и выделка ни к чёрту. Кабы бобра. А где ему бобра взять? Придётся домой ни с чем ехать.

«Хорош парень. Прямой да надёжный, — подумал Иван. — Только уж очень прост. На таких воду возят».

—Ничо, паря, авось обойдётся. Я вить тоже в Москву приехал места искать. В Иноземном приказе дядька моей жёнки — подьячим. Мужик он, правду сказать, скупой да недобрый. А всё ж родич. Может, и помогнёт? Пошли вместе.

В Приказе Семён Никитич едва кивнул на поясной поклон ро­дича. Правда, бочонок липового мёду взял с удовольствием. Огладил бороду:

— Здорово, Ванька. Почто пожаловал? Али набедокурил в Ка­зани?

—              Государь прислал нам воеводу, князя Оболенского. Новый дьяк в приказе всем старым сказал: «Пошли вон! Не надобны. У меня свои есть».

—Эвона! Знать, место искать приехал. То ныне нелегко будет, — подьячий пожевал губами, подумал. — А хошь в Севск? Полковник Гор­дон приехал, ему как раз грамотей надобен. В драгунский полк. Кафтан добрый да коня дадут. И платят исправно. Гордон, хучь и немец, а мужик справедливый. Зря не забижает.

Иван прикинул: «В иноземных полках платят лучше, чем стрель­цам. Но и служить тяжелее. Стрельцы-то две недели в карауле, две не­дели в лавке. И что за человек этот Гордон?»

—              А ты погодь, племяш. Гордон как раз у боярина. Спросим.

Скоро из белой половины вышел иноземец в драгунском мун­дире.

«Он! — сообразил Иван. — Высок, тощ, лицо суровое».

—              Господин полковник! — окликнул его Семён Никитич. — Вы да­веча сказать изволили, дескать, грамотный писарь нужен. Вот и ока­зия, племяш мой, Ванька из Казани. Зело грамотен. Может, сгодится?

Гордон глянул пронзительно:

—Крещёный татарин? Добро. Татары — служаки хорошие. А за- воруешь, три шкуры спущу. Рука у меня тяжёлая.

Иван низко поклонился иноземцу:

—              Тут ещё дружок мой. Возьмите и его.

Лёха, робея, вышел из тёмного угла.

—              Кто таков? — спросил Гордон.

— Лёха Куницин, дворянский сын, служил в сердюцком полку урядником. Ныне места ищу.

—              В Чигирине был? Сердюки там славно дрались.

—              Был. Воевал достойно, два раза на вылазки ходил. Там и ранен.

—Годишься. Поедешь в Севск, посмотрю. Коли службу знаешь, возьму поручиком. Пошли.

На улице Гордон сел в ладные санки, запряжённые гнедой кобыл­кой, указал друзьям встать на запятки и покатил в Немецкую слободу.

***

Дом у Гордона большой, в два жилья, во дворе конюшни, службы, сараи. Лёху с Иваном полковник отправил в людскую: покормят и устроят.

Жена, Кэтти, встретила его на крыльце, поднявшись на цы­почки, поцеловала:

—              К приезду гостя всё готово, с обедом я постаралась.

Ждали старого друга и покровителя, Тома Кроуфорда. Тот при­ехал с юным Францем Лефортом, и обрадованный Гордон пригласил гостей к столу.

Красавец и балагур Франц недавно стал его свойственником: же­нился на прелестной Элизе Сугэ, двоюродной сестре Кэт, и успел со­вершенно очаровать полковника.

А не так давно Лефорт появился здесь без гроша в кармане, не зная ни одного человека. Архангельский воевода семь месяцев не пускал его в Москву, не давал пропуска.

Да только Лефорта так не остановишь! За это время он в совер­шенстве выучил русский. Узнал, что живёт в Москве швейцарский не­гоциант Балуа. Написал незнакомому человеку: «Я, Франц Лефорт, из Женевы.».

Лефортов знали. Балуа исхлопотал Францу пропуск и прислал денег на дорогу. Судьба переменчива! Через неделю он подружился с голландским посланником, а после его отъезда стал лучшим другом анг­лийского посла Гебдона. Нынче Франц запросто вхож в дом ближнего боярина, князя Василия Васильевича Голицина, и, хоть до сих пор не получил ни чина, ни места, в его быстрой карьере Гордон не сомне­вался.

Удивительный человек. Потолкуешь с ним полчаса — и, кажется, с детства дружил.

После обильного и вкусного обеда мужчины, по английскому обычаю, остались за графином доброго вина. Лефорт поднял бокал:

—Ваше здоровье, Патрик! Как вы добыли здесь такое прекрас­ное вино?

Гордон рассмеялся, долил гостю мальвазии:

—              Прошлый год выпросил у царя разрешение на беспошлинный ввоз вина для домашних надобностей. Три бочки ренского, бочку маль­вазии да и водки. Есть чем угостить друзей.

—Шарман! Признаться, не ждал я встретить в Москве такое об­щество. Вы, шотландский аристократ из лучшей фамилии, и вдруг на службе у московитов! Каким ветром вас занесло к здешним медведям?

—Тем же, что и вас, Франц. Вы ведь тоже из младших сыновей? К тому же, некоторый авантюризм в характере, детские мечты о ве­ликой судьбе.

Гордон покрутил вино в бокале, подумал: «И впрямь, нелёгкая судьба занесла меня к Московскому государю. Да не рассказывать же сему щёголю о былых неудачах!».

—Говорят, ты, Патрик, получил новое назначение? — спросил Кроуфорд.

—Написал прошение об отставке. Пора бы и домой вернуться. Приехал в Москву, а Милославский говорит: «Царь жалует тебя к руке. В Чигирине зело надобен инженер, крепость подновить. В прошлом году султан город взять не смог, нынче снова большую рать собирает. Там будет жарко». Отказаться нельзя, поруха чести. Под мою руку ещё полк стрельцов отдали.

—              Но хоть жалованье прибавят?

—Не любят московиты точных слов, говорят: «Служи усердно и будь уверен в царской милости». Да ведь я шотландец! От меня пу­стыми обещаниями не отделаешься. Добавили сто рублей в год, мало того, жалование всем офицерам за год получу. Другое заботит: берут инженером, а ведь я ни одного форта не выстроил. Да в Польше совре­менных крепостей негусто. Придётся по книгам. У меня подполковник Ландельс — человек просвещённый, надеюсь, поможет.

Лефорт поведал кремлёвские новости: Государь Феодор Алек- сеич всё так же мается цингой, ни учёные лекари, ни знахари не помо­гают. Ходит с трудом, ноги распухли. У него нынче в любимцах князь Василь Васильевич Голицин: носит царю польские книжки и парсуны, читают вместе. Наверху польский язык в моде. Много споров о войне на Украине. Лефорт отхлебнул мальвазию и спросил:

—              Из-за чего там вся эта смута? Я в России не первый год. Но по­нять, почему мы нынче воюем с султаном, не могу. Объясните, полков­ник.

Кроуфорд ответил не сразу: — Не так просто разобраться в сием змеином клубке. Главное, ко­нечно, земля. Лучшие земли в Европе лежали пусты, пока всё Дикое поле было за крымским ханом. Московские государи давно начали при­бирать к рукам земли на правобережной Украине. Да и Литва времени не теряла: паны сто лет строят на левом берегу крепость за крепостью, защищают землю от татарских разбоев.

На украинских землях выросли несметные богатства князей Вишневецких, Чарторижских, Острожских. Большой кус отхватили, да удержать не смогли. Принялись паны силком загонять хлопов в унию. Поменять веру не просто. Страшное дело: довести смердов до отчаяния.

Тут и подвернулся Богдан Хмельницкий. За ним пошли. Богдан долго метался между ханом, шведами и Варшавой. А когда и татары, и поляки озверели от его измен и предательств, да загнали в угол, пошёл на поклон Московскому царю. А не хотелось.

Осторожен был Алексей Михайлович, зело войны не любил, да ведь отказаться от Малороссии никак невозможно! Вот и влез в этот змеиный котёл.

—              На Украине редко, когда меньше трёх гетманов, — добавил Гор­дон. — На левобережной Украине — свой, на правом берегу — второй, а в Запорожской сечи — третий. И каждый норовит другим глотку пе­регрызть да стать полным владыкой. Говорят, где два хохла, там три гетмана.

—              Но султану-то, что за дело до Украйны? У него земель хватает.

—              Сие есть большой европейский политик! — Кроуфорд поднял палец. — Султан нынче собрался воевать с императором. А прежде чем пойти на Вену, надо обеспечить спокойный тыл. Поляков он недавно разгромил, теперь очередь Москвы.

—              Круто завязан клубок, — кивнул Лефорт.

—Не нами заварено, да нам хлебать. Ладно. За Карла Второго, короля Англии! Виват!

Гордон поднял бокал. Офицеры дружно выпили за короля.

На поварне тем временем тоже собралась добрая компания: Лёха, Иван и Стас, старый, ещё с польских времён, денщик Гордона. Подливая Стасу брагу из жбана, Ванька спрашивал, обсасывая сушёную воблу:

—              А каков он есть, твой полковник? Строг?

—              Ни. Добрый пан. Но горяч. Ежели что, схватит дубинку. Но без дела не тронет. Справедливый.

С утра начали объезжать московские приказы. Часть из обещан­ногожалованья полку выдали серебром, часть — соболями. Остальное посулили в Севске. Труднее вышло со снаряжением. Гордон долго ла­ялся с подьячим в Казанском приказе. Ничего не добился, плюнул.

Иван бурчал:

—              Разве так чего получишь? Отправьте меня: глядишь, и уговорю.

Гордон посмотрел на парня с сомнением, но отпустил. После обеда Ваня привёз обещанные полку барабаны. Он не ругался, разго­варивал тихо, уважительно, но его почему-то слушали.

Полковник обрадовался, приказал выдать Ваньке с Лёхой синие драгунские кафтаны, железные шишаки и отправил по приказам вдвоём, на добычу.

—Справишься, будешь обер-капрал! — сказал он Ваньке. — Как это у тебя получается?

Иван только плечами пожал. Был него талант: люди парню ве­рили.Поговорит с незнакомым мужиком всего ничего, а тот ему все свои тайны поведает.

Проверив списки полученного, Гордон наградил Ваньку рублём из своего кармана. Назавтра на рассвете выехали в Севск в пяти санях.

 

Дорога

Не так давно южные рубежи Московской Державы лежали по Оке. Калуга, Кашира, Серпухов были пограничными крепостями. За два века неусыпными трудами и заботами московских государей сей рубеж отодвинулся далеко на полдень, аж за Северский Донец. И вы­растали там пограничные городки, а в них несли службу городовые стрельцы и пушкари с огненным боем. А казаки степь сторожили.

Теперь татары да ногаи редко забегали в эти края, опасались. Мужики из российских земель и с правобережной Украины толпами бежали туда от притеснений панов и помещиков да, пуще того, от та­тарских грабежей и погромов, распахивали щедрый чернозём, ста­вили слободы. Потому и назвали край Слободской Украиной.

Драгунский полк Гордона стоял в Севске, поближе к южной гра­нице.

Кони у Гордона добрые. За пять дней добрались до Севска. Вече­ром увидели дубовые стены и башни городка над высоким мысом у слияния Сева и Марицы. Дом Гордона стоял не в крепости, а внизу, в городе.

Полковник сразу разослал офицеров собирать полк. Зиму дра­гуны прожили в окрестных деревнях, на постое. Но нынче Гордон не ждал весны. И через пару дней начались ежедневные учения.

Друзей определили в роту капитана Фишера. Невысокий, тол­стый, лысый Ганс нещадно, с утра и до вечера, учил драгун марши­ровке. На лугу, у Спасо-Преображенского монастыря, весь снег до травы вытоптали. По-русски Ганс говорил вполне внятно, а уж матом ругался! После учений капитан любил посидеть в шинке с младшими офицерами. За кружкой пива Фишер добрел и становился прост.

«Капитан у нас неплохой мужик», — подумал Иван.

Попривыкнув, Лёха спросил командира:

—              Какого рожна мы так мучаем драгун, обучая строю? Правое плечо вперёд! Левое плечо вперёд! Все подмётки стёрли.

—О, Алекс, ты есть варвар! — смеялся Ганс, вытирая рыжие усы.

—Фрунт — основа военной науки ин Еуропа! Смотри! — Он нарисовал ножом на досках стола квадрат. — Это строй карре! Выстрой умелых золдатен в карре. Первый шеренга — пики наперевес, второй и третий —фузеи 4 наготове. Добрый карре устоит против армии дикарей! Они бросаются на нас, как пёс на ежа. А им в морду дружный залп второй и третий шеренги. И враги бегут! Карре — как живая крепость, пока не рассыплется, его не возьмёшь. Потому что тут строй. Плечо к плечу, как в легионах Цезаря. Упал один, вместо него встал другой. Карре идёт по полю битвы как один человек. Для того и нужно учить фрунт. Чтобы все, как один. И по команде: напра-ву, нале-ву. И огонь, как один. Залпом. А ты говоришь.

Лёха чесал в затылке, а Иван кивал:

—В строю и струсишь, не побежишь — некуда.

—Ти прав, Ванья! Зольдата в строю можно убить, но нельзя по- бедить 4 .

Через неделю маршировки Фишер перешёл к стрельбе залпом, по команде. И особо, отобрав дюжину лучших в роте солдат, учил бро­сать ручные гренады. Гренад было мало. Их давали счётом, учили на незаряженных.

—Гренадиры — мой артиллерия, — объяснил Фишер Лёхе.

Как-то к марширующей роте подъехал на гнедой кобылке пол­ковник. Посмотрел внимательно, похвалил:

—Неплохо, Ганс, совсем неплохо. Как тебе новички?

—Зер гут. Из Куницина хороший поручик выйдет.

—              Так я и полагал. Быть по сему. А Ивана я заберу. Грамотный пи­сарь в полку зело нужен.

—             Жалко отдавать. Дельный парень.

—             Не проси, не оставлю. Ты, Иван, получишь чин прапорщика. Хоть и младший, а офицер. Из какого роду?

—             Бекбулатовы мы.

—             Так и запишем: прапорщик Бекбулатов. Через пару дней — в Путивль.

«Ну и дела! Приеду в Казань, все ахнут. Был вчера Ванька — по­дьячий, а ныне прапорщик Бекбулатов! — обрадовался Иван. Тихонько постучал по прикладу, чтобы не спугнуть удачу. — Повезёт, глядишь, и до «Ивана Измаиловича» доживу. Хотя навряд ли. Зело большой чин надо заслужить, чтоб по отечеству величали».

Назавтра Фишер устроил роте конные учения. Тут он много не требовал. Говорил:

—             Драгун к бою едет верхом, а дерётся пешком.

***

Гордон отослал полк в Путивль, оставив в Севске Ландельса, майора Шульца, Бекбулатова и дюжину драгун. Надо было получить припасы для Чигирина на случай осады.

Патрик считал, что поладить с нужными людьми проще всего за хорошей пирушкой. И решил устроить богатый пир для князя Реп­нина, наместника государева, его дьяков и старших офицеров. Повара привёз из Москвы. Предстоящее угощение обсуждал подробно, во всех деталях. Ландельс курил свою трубочку в углу, наблюдая за военным со­ветом. Патрик переводил другу непонятное.

—Не извольте беспокоиться, барин! — важно говорил Трофим. — Всё исполним в лучшем виде! На первую перемену подам белую стер- ляжью ушицу с перцем.

—             Фишзуппе мит пфеффер, — перевёл Гордон.

—К ней пирожки подовые да пряженые со снетками, с моло­ками, с вязигой, да и курник сгодится.

—             Хюнеркухен...

—             Потом чёрную уху с гвоздикой. На вторую перемену птицу.

—             Жаль, лебедя не достать. Было бы как в Кремле! — заметил Гор­дон.

—Ништо. Дрофа есть, пару цапель сготовим. Потом тетерева, рябчики, гуси, утки. На следующую перемену баранину под чесночным заваром 4 , зайцы с репой. На сладкое.

Два дня жарили и парили — гости пировали до глубокой ночи. Наутро Гордон как ни в чём не бывало отправился получать припасы для гарнизона.

Однако наместник выдать требуемое отказался:

—Приказа из Москвы не было!

—Не хочешь лаской, отдашь таской! — проворчал Гордон.

Скоро прибыл из Москвы строгий указ. Дело пошло полегче.

Майор Шульц получал, Ванька записывал, драгуны грузили и увязы­вали на возы. По приказу Великого государя им выдали две мортиры, 120- и 80-фунтовые ядра, да бомб четыреста штук, да уксусу для охлаж­дения пушек, пороха. Обоз получился знатный. Подождали три отстав­ших стрелецких полка, пошли вместе. Сейм разлился, лошади шли по брюхо, часть припасов подмокло. Прискакал Гордон, остановил пере­праву, навёл порядок.

Майор перевозил амуницию на паромах и лодках с великим сбе­режением. Одного пороху везли две тыщи пудов.

За Сеймом устроил смотр полка.

— Дезертиров много! — ворчал Гордон.

В полку осталось 869 человек, из них две сотни на плохих конях, многие в нетях.

После смотра Гордон с Ландельсом поехал в Батурин, к гетману Самойловичу.

***

У гетмана, в горнице, завешенной коврами, душно, сильно пахло пряными травами. В серебряных шандалах горели свечи. В крас­ном углу, под иконами, сидели бояре Ромодановские: воевода, князь Григорий Григорьевич, и его сын, войсковой товарищ, Михаил Гри­горьевич. По правую руку: гетман Самойлович и генеральный есаул, Иван Мазепа.

—Как мыслишь оборонять Чигирин, полковник? — важно вопро­сил воевода.

Гордон неспешно раскладывал на столе планы. Сколько вечеров Патрик с Ландельсом просидел над «Новой и дополненной военной архитектурой» Фрейтага! Пригодилась латынь, не зря зубрил у иезуи­тов. У Александра оказалась «Фортификация» графа Пагана. Прошту­дировали и её.

Гордон хорошо запомнил укрепления Чигирина после прошло­годней осады. Ландельс отлично рисовал планы, правда, писать по-рус­ски не умел.

Гордон посадил ему в помощь Бекбулатова. Теперь было, что по­казать боярам.

— Крепость Чигиринскую должно оградить несколькими ли­ниями укреплений, подобно. — сказал Патрик и замялся, подыскивая нужное слово, — кочану капусты.

Турки встретят линию фортов, каждый из которых защищает и себя, и соседей. Каменные стены в наши дни не спасают от тяжёлых пушек, а уж от мощных мин и подавно. Каменец — первоклассная кре­пость — и то не устоял. Мы построим линию больверков, в них, за ши­роким рвом, спрячем опущенные валы с палисадом, недоступные для турецких батарей. Да и мину под них труднее подвести. Стрельцам и казакам сподручно будет отбивать атаки турок за бойницами палисада. А буде враг и прорвётся где-нибудь, наткнётся на вал ретраншемента в тылу больверка. До городского вала долго не дойти, да и людей поте­ряют много. Сия новейшая система обороны позволит крепости про­держаться до тех пор, пока ваша славная армия, Григорий Григорьевич, совместно с доблестными казаками гетмана, не ударит в тыл туркам, увязшим в осаде, и не решит компанию.

Воевода сидел в собольей, горлатной шапке, вытирал пот со лба шёлковым рушником, слушал.

— Нутко, покажи твои картинки, — попросил Григорий Григорь­евич.

Гетман перегнулся над столом, стараясь рассмотреть планы и разрезы.

«Зря я уступил настояниям государя, — думал Патрик. — Не сле­довало браться за это дело. Наместник Ртищев не худший из москов­ских воевод, да как он покажет себя во время тяжкой осады? Я ведь только инженер. Приказы отдаёт он. А, случись беда, виноватым буду я. Генералу Трауернихту в прошлом году было куда легче. Он, хоть и немец, а православный. Крестился. Значит свой. Ему доверили коман­дование. Да что об этом думать. Слово дадено».

— Добро! — огладил длинную бороду воевода. — Знатный план приготовил. Выстроишь свои бастионы, туго придётся Великому ви­зирю, хотя идёт он с большим войском. А ведь отказывался перед го­сударем, твердил: мол, не умею. Ты воин надёжный и премудрый. Справишься! Да другого умельца всё равно нету.

Обсудили предстоящую осаду. Пушки были, а мортир в Чиги­рине совсем мало. Боярин пообещал прислать из Смоленска водой большую картауну. Пороха запасли вдоволь.

— Хитро придумал немчин, — сказал гетман Самойлович, с лю­бопытством рассматривая чертежи. — Сие и есть пониженный вал по новой моде? И пушками до него не достать? Из мортир достанут, да мортир и у турок негусто. Да ты не тревожься, Пётр Иваныч! Втянется турок в осаду, тут мы с Григорий Григорьичем перейдём Днепр, да и прижмём их в чистом поле. Только перья полетят. Сила у нас нынче большая.

Ландельс ждал его на постоялом дворе, заварив крепчайший кофе. Сие важное дело Александр слугам не доверял.

—Ну как? Принят наш прожект?

—              Принят, — устало вздохнул Гордон. — Другого-то нету. Кажется мне, воевода скрывает что-то. Слышал я, у государя большие споры шли, стоит ли воевать за Чигирин. Патриарх Иоаким уговаривал от­дать туркам левый берег, избежать войны. В сием спектакле у нас роль вспомогательная: связать и отвлечь турок. А главный удар за Ромода- новским. Он и решит всё.

Щеголеватый, сухой Ландельс слушал внимательно, пощипывая тонкий ус. Алекс почти не знал русского и в интригах местных разби­рался плохо.

—Вам письмо из дома, — сказал Александр.

Патрик схватил пакет и торопливо сломал печать.

—              Что пишет Кэт? — спросил Ландельс. — Все ли здоровы?

— Пока слава Богу. Фон Берг, гувернёр, жалуется на старших ребят. Много шалостей, мало усердия. Пора отправить старшего, Джона, в Англию. Братец Александр там его пообтешет.

Ландельс слушал с затаённой болью. Больше полугода он не имел известий от своих, из Риги.

—              Я всё думаю, — тихонько заметил он, — может, купить домик в Немецкой слободе, перевезти семью поближе.

Полковник отложил письмо и кивнул:

—              Безусловно! Я, пока не женился, жил здесь, как собака. Свой дом — великое дело.

—Вам здорово повезло с Катрин, Патрик.

—              Не спорю, — ухмыльнулся в усы Гордон. — Недаром же я два года добивался её.

***

За Пселлом полк остановился в селе Никольском. Иван, недавно назначенный квартирьером, отметил для себя и друзей опрятную белую мазанку на самом краю села.

Разместив драгун по хатам, Бекбулатов и трое поручиков, нако­нец, пошли на ночлег.

Невысокая хозяйка вытащила из печи горшок, выложила кара­вай хлеба, поставила торель с кислой капустой.

—              А горилка-то е? — спросил Сёмка Остапенко, тяжёлый, зверо- видный мужик.

— Звиняйте, панове, нема, — низко поклонилась хозяйка.

— Не жадничай, Сёмка! — сказал Иван и вынул баклажку. — По паре глотков своей найдём.

—Кулеш хорош! — хвалил Лёха. — Жирный!

Управившись с кормёжкой, усталые мужики отправились на се­новал спать. Только Иван остался в избе. Неторопливо высек огонь, раскурил трубочку.

— Как тебя величать, хозяюшка?

— Мотрей кличут.

— Матрёна, значит. А где же хозяин?

— Татары скрали. Поихал мий чоловик на Яблочный спас в про­шлом роки на майдан, тёлочку продать. Та и попавси цим гадам. И коня увели, и телегу. Осталась я, чи вдова, чи мужняя жена. Хто знает? Может, продали його в Туретчину, в рабство, а может, вже прибрал Гос­подь, отмучился мий Остап. Господи, Боже мий! — вздохнула Матрёна. — Вже и в нас басурмане людей крадуть! Тай на правом берегу давно ниякого життя нету. Вчистую всих пожгли и разорили. Люды сюды бе- гуть. Там пустые сёла остались. Тильки на царя надия, не даст нас в обиду татарве проклятой да черкасам.

— Не дадим, Мотря, вишь, какая сила идёт! Да ты молись Николе Угоднику, он сирым защитник.

—              А ты пан, сам из каких? — спросила хозяйка, с сомнением раз­глядывая скуластую рожу Ивана.

—  Крещёный! — Ванька вынул крест из-за пазухи.— Садись, Мотря, поближе, потолкуем.

Хозяйка, помедлив, присела на дальний край скамьи. Иван по­двинулся и приобнял женщину.

Утром, покачиваясь в седле, Лёха спросил друга:

— Как тебе старушка?

—              Да какая она старуха? Тридцать лет, молодайка ишшо. Да на чужой сторонке и старушка — Божий дар.

 

Чигирин

Богдан Хмельницкий сделал безвестный Чигирин столицею Украины. На высоком холме, сложенном из жёлтых, плотных песча­ников, выстроил крепость. Каменные башни и высокие стены видны издалёка. Пониже — деревянный кремль нового замка. На широком склоне, у реки Тясмина, стоял окружённый валами город. Укрепления с прошлогодней осады никто не ремонтировал. Так и зияли проло­мами дубовые стены. Заехав к царскому наместнику боярину Ртищеву, Гордон с Ландельсом пошли осматривать укрепления.

—Работы тут. — вздохнул Гордон, — копать и копать. Надо при­вязать наши планы к местности.

Назавтра Гордон вешками наметил рвы и разделил между пол­ками участки обороны. Кроме драгун, в Чигирин пришли четыре полка стрельцов да пять казачьих полков гетмана.

Ландельс посадил Бекбулатова копировать планы и разрезы. Иван старался. Надо было обеспечить чертежами каждого полков­ника.

Всех лошадей Гордон отрядил на подвоз брёвен для палисадов и дёрна для облицовки фасов крепости.

Господа полковники жаловались Ртищеву: дескать, проклятый немчин томит людей зряшной работой. Но все знали: армия визиря Кара-Мустафы уже перешла Дунай, и работали на совесть от зари до зари.

Ваня, писарь и квартирмейстер, устроил начальство в большом поповском доме в Новой крепости. А сам с друзьями поселился у дья­кона Парфена, в городе.

Изба у дьякона большая, да и семейство немалое: шесть дочек. Дьяконица больше на печи лежала: ноги отказали, ходила по дому на костылях. Всё хозяйство тянули старшие дочки. Вечером, когда уста­лые мужики приходили с работы, кареглазая Ксана с косой ниже пояса выставляла на стол чугун жирного украинского борща со свёклой, с мо­лодой крапивой, резала большими ломтями ароматный пшеничный хлеб. Мужики на девушку заглядывались. Но ей, похоже, приглянулся тихий Лёха. Как-то, выйдя покурить на свежий воздух, Ваня услышал негромкий разговор за углом хаты.

Выглянул: точно, Лёха с Ксаной.

—Чи у вас жинка дуже гарная, пан поручик? — журчал быстрый говорок Ксаны.

—              Нету у меня жинки. Холостой ещё.

—              Ей-богу? Видать, обманываете. А батька е? А маты?

«Пропал Лёха, — подумал Иван. — От такой дивчины не уйдёшь. А хороша!»

Через пару дней спросил друга:

—              Ну что, когда свадьба?

Лёха помрачнел:

— Живым бы уйти отседа. Знаешь, как тут в прошлом году страшно было? Чует моё сердце, нынче будет не легче. Даст Бог, оста­нусь жив, посмотрим.

Иван призадумался:

—Оно, конечно. Турок идёт с большой силой. С ним крымский хан с ордой, молдавский до волошский государи. Бают, янычары — ру­баки отчаянные. Ну, Господь не выдаст, свинья не съест. Знаешь, Лёха, я нынче целые дни сижу с этим немцем. С Ландельсом тоись. Он по- нашему ни бельмеса, так я его учу понемногу русскому. И немецкий пе­ренять стараюсь, много уже понимать начал! Вернусь живой, так в Иноземном приказе подьячие, знающие язык, во как нужны! Без ино­земцев нам войска настоящего не устроить. Подполковник-то мужик неплохой. Въедливый, правда, и чистюля страшный. Увидит грязь в бумаге, так и взовьётся! А добрый. Намедни снял с шеи серебряный складень и показал. Я-то думал, икона. А там парсунка, махонькая. На кости так тоненько нарисовано: баба евойная и двое детишек. Краса­вица! Тоскует он по своим-то. Всё письма пишет.

***

После ужина, как обычно, Гордон достал толстую тетрадь в чёр­ном кожаном переплёте — дневник, который вел много лет. Писал он по-английски, от третьего лица, записывал наиболее интересные со­бытия, чтоб ни забыть.

Сперва просмотрел записи за май:

4-го прибыл, авангард пехотного полка Гордона, а 5-го и самый полк. Рас­положился вагенбургом* на крымской стороне, недалеко от городского рва.

16-го Гордон составил план нового равелина, или, вернее, полумесяца перед Крымскими воротами.

19-      го,  воскресенье. День отдыха. Гордон обедал вместе со старшими офи­церами у наместника. Обед был очень весел.

Подумав, добавил:

20-      го   начат водяной бастион на Тясмине, а 21-го укрепления перед Крымскими воротами. Гордон очень хотел устроить пониженный вал, но тогда ров должен бы/л иметь 8 прусских саженей в ширину.

Казаки начали роптать. Гордону пришлось отказаться. Приказал ка­менотёсам заготовить жернова для ручных мельниц

29 мая Гордон устроил угощение в саду для старших офицеров гарнизона в честь дня рождения короля Англии. Было очень весело.

Для защиты пушкарей на батареях Гордон придумал и приказал изго­товить большие туры, сажень на полторы, набитые волосом и шерстью. 2 че­ловека легко поднимают такой тур на жердях во время выстрела. Гетман прислал в подарок наместнику и полковникам обоз водки. Гордону досталась большая бочка.

Драгуны копали ров перед городским валом на крымской сто­роне. Участок достался большой, да и копать было тяжко — плотная глина. Гордон заметил, что его полк отстаёт, и велел изготовить кон­ные тележки с откидным задним бортом да выкопать пологие выезды изо рва. Сорок тележек заметно ускорили работу по сравнению с тач­ками. Теперь уже полку Гордона завидовали стрельцы из соседних пол­ков, но сделать себе такие же тележки ленились. Сотники обычно прятались от жары в тенёчке, поругивали стрельцов, лопаты в руки не брали.

Лёха стыдился бездельничать. Выбирал себе заступ — и «бери больше, бросай дальше». Глядя на него, отобрал лопату у ледащего дра­гуна и Сёмка Остапенко:

— Остынь, паря. Разомнусь.

Над головой звенит жаворонок, по вечерам в болотце орут ля­гушки. В обед Ксана приносила мужикам котёл с гречневой кашей, на­ливала в кружки парное молоко. Как-то не думалось, что скоро здесь пушки загремят.

На глинистом откосе вырастал грозный пятиугольник боль­верка. Вот уже плотники стучат топорами, укрепляют связями толстые брёвна палисада на пониженном валу, ладят в нём бойницы для мушке­тов. Гордон объезжал бастионы каждый день, торопил.

В начале июня по приказу Гордона начали сносить полуразру­шенные укрепления в старом замке и возводить новые. Патрик купил лесу и велел поставить в замке дом для себя. Для солдат — сие верный знак, что крепость не сдадут.

Появились первые отряды татар. На вершинах холмов вокруг Чигирина выставили караулы. Из Москвы гонец привёз царскую гра­моту. Государь изволил выразить благодарность господам офицерам за упорную работу.

Иван возвращался домой уже в сумерках. Весь вечер полковник сочинял письмо государю. Иван старательно переписывал его набело. И не дай Бог ошибиться хоть в букве царского титула, под плеть пой­дёшь. В густом бузиннике возле хлева он заметил за плетнём две слив­шие фигуры.

«Целуются! Везёт Лёхе!» — с лёгкой завистью подумал Иван.

—Ой, Лёшенька! — послышался мягкий говорок Оксаны: — Хиба ж ты мени за пазуху лезишь? Ни! Вот оженимся, тоды я вся твоя буду.

— Без родительского благословения венчаться не можно. Грех! — тихонько басил Лёха. — Вот уйдёт турок осенью.

—Тай доживём мы до той осени, чи ни? А може писульку послать до бати? Твой дружок дуже гарно пише. Заутро гонец в Москву поиде, а у мени там крёстная живет, тётка Христина. Я и черкну ей писулю, я ведь грамотна. А вона найде оказию, переслать твоим.

«Хитра девка! — хмыкнул Иван. — Правда, ответа со Смолен­щины ждать долго».

Восьмого июня наместник устроил большой пир в честь дня рождения государя.

Из Смоленска на барже пришла тяжёлая картауна. Сотня стрель­цов, надрываясь по жаре, затащила её в старую крепость. Да бомб к ней прислали всего полсотни! Драгуны Гордона и казаки привезли большой запас брёвен.

Окончили пониженный вал против фронта кронверка. Снова собрались у наместника. Делили пушки. Всего их в городе было восемь­десят, да пять мортир. Из них четырнадцать коротких, пригодных под картечь, и восемь малых — шланг. Гордон решил ставить короткие пушки на опущенных батареях по флангам пониженных валов. В слу­чае прорыва турок пушки были бы весьма полезны. Бомб для мортир запасли всего пять сотен — для серьёзной осады мало. Но хуже всего было с пушкарями. Воевода отпустил из Севска только троих. Решили выбрать солдат потолковее, чтобы учить. Плотникам Гордон приказал делать лафеты на колёсах.

От государя приехал стольник с приказом: осмотреть сделанное и увезти в Москву планы укреплений. Два дня Ландельс чертил, не раз­гибаясь, а Ванька писал к тем чертежам скаску 4 .

Пришло подкрепление, полторы тысячи солдат и стрельцов. На валу расставили пушки, рядом — туры и бочки с водой. К каждой опре­делили двух канониров да четырёх подносчиков.

Гордон два дня уговаривал Ртищева опробовать пушки, да заодно и пушкарей поучить. Наместник отказал, пожалел порох.

Два голландских капитана с помощью русских пушкарей снаря­жали бомбы для мортир и ручные гренады. Их было всего 1200 штук — слёзы.

К началу июля заканчивали укрепления, покрывали фасы дёр­ном, достраивали палисады. Пятого прискакал казак с вестью: хан с ордой дожидается Великого визиря у Ингула. Здесь будут дней через пять.

Из города отослали офицерских жён, вывезли лишний запас сена на случай пожара, отозвали людей из леса.

Русские полки с гетманом пошли вверх по Днепру, к Бужинской переправе.

Вечером, как обычно, мужики курили на дворе. Иван рассказы­вал:

—Нынче наместник собирал полковников. Шумел, велел гото­виться лучше: турок идёт с великой силой. В прошлом году Ибрагим Шайтан-паша снял осаду, ушёл от Чигирина ни с чем, так султан его в темницу посадил. Грит: «Кара-Мустафа так просто не уйдёт!». Видать, страшно боярину. Что не станется, а отвечать-то ему. Гаврила, подья­чий наместника, баял: дескать, Ртищев отписал воеводе Ромоданов- скому: «Поспешайте за ради Господа! Не то турок придёт к Чигирину раньше вас».

—              Ну, а что воевода?

— Разрешил оставить в гарнизоне стрельцов и казаков, что строили укрепления.

Шестого указаны посты полкам. Боковой вал около Тясмина до­стался Гордону.

Казаки донесли, что четыреста драгун Гордоновского полка со­бираются перейти Днепр у Городища. Полковник тут же отрядил Фи­шера с парой офицеров и десятком солдат: найти и привести отставших. Стрелецкий голова Фролов смеялся: дескать, пустое дело, и эти не вернутся. Однако через два дня Фишер привёл отставших дра­гун в Чигирин.

 

Осада

Восьмого июля показался авангард турок. Нашлись удальцы — понеслись навстречу.

Сердюцкий полковник Рубан налетел на турецкий разъезд, вы­палил из пистолета, круто развернул коня, да неудачно. Упал и. остался без головы.

В полдень молдаване начали ставить палатки. От перебежчика- серба узнали, что турок пришло до семидесяти тысяч, 160 пушек, пят­надцать мортир, амуниция, несметные стада овец с пастухами да всякий провиант — много.

Гордон приказал выставить на вал знамёна и обстрелять из длин­ных барских пушек шатёр паши. Шатёр отодвинули подальше. Па­латки турок покрыли всю равнину.

С утра спешно укрывали дёрном голые места на валу. Гордон, взяв заполночьвосемьсот человек пехоты, пошёл на вылазку за контр­эскарп. В авангарде шла рота Фишера. Поначалу турки только разбе­гались из недостроенных траншей, но скоро они опомнились — и с криком «Аллах акбар!» на наших бросилась тысячная толпа басурман.

Лёха впервые видел регулярное карре в деле. Рота шла, как на учении, ощетинившись короткими копьями. Набежавших турок встре­тили дружным залпом. Те откатились. Бей в нарядном алом кафтане и богатой чалме кричал, поворачивал бегущих. Из лагеря им на помощь спешило свежее знамя.

—              Гренадиры! — закричал Фишер. — Готовься!

Лёха запалил фитиль, досчитал до пяти и, широко размахнув­шись, швырнул гренаду в толпу турок. Один за другим грохнуло пять взрывов. Атакующие бросились врассыпную.

«Боятся гренад-то! — подумал Лёха. — Славно!»

Остапенко всё ещё нянчил в большом кулаке свою гренаду, по­глядывая на фитиль.

—              Короче надо обрезать фитиль-то, — заметил Лёха.

Но тут Сёмка высоко запулил гренаду. Она лопнула в воздухе. Схватился за лицо и тоненько закричал бей в алом кафтане. Раненого оттащили.

Двинулись дальше, но наперерез уже спешили три отряда турок с пушками. Первый — в лоб, два заходили сбоку, норовя отрезать от крепости. Гордон скомандовал отход.

Теперь рота шла в арьергарде, заслоняясь испанскими рогат­ками. Отойдя шагов на сорок, русские останавливались, отшибая турок залповым огнём. У самого контрэскарпа янычары пошли в яростную атаку — и стрельцы не выдержали, бросились к валу. А ведь на вылазку брали только добровольцев!

Гордон кричал, размахивал шпагой, пытался остановить. Куда там! Хорошо, рота Фишера удержала строй, прикрыла. Турок разо­гнали гренадами. У нас — пятнадцать убитых, турки своих унесли.

Беда: погиб грек Теодаракис, единственный минёр в городе. Сдуру сунулся в самый огонь.

В город пришли ещё два казачьих полка, две тысячи двести бой­цов. Ахтырцев поставили на вал к реке, сердюков — в город.

Турки яростно окапывались, прикрывшись соломой и мешками с шерстью, за восемьдесят сажен от рва. За день вырыли три траншеи, за ночь ещё три. Через пять дней подошли траншеями к нашим рвам.

Писанины в штабе поубавилось, и Ваня с утра отправился на больверк, к другу.

—              Гля, Лёха, на откосе земля шевелится. Лезет кто-то!

Лёха приладил в бойнице фузею.

—              Ща, я ему вылезу!

Из дыры появилась грязная голова и заорала:

—              Не стреляйте! Свой! Крещёный!

Трое беглецов бросились через ров к палисаду. Им дружно по­могли пролезть в бойницу. К перебежчикам в городе уже привыкли.

—Свои мы, свои! — твердил худой, оборванный мужичонка. Он размазывал по лицу слёзы и никак не мог успокоиться. — Пленные мы! Утекли от басурманов. Матерь Божья, Никола Угодник! Теперь до хаты! Как там моя Мотря тай дитыны? Живы ли?

—              Тебя как звать, крещёный? — спросил перебежчика Иван.

—              Остапом кличут.

—              С Никольского? Это тебя на Яблочный Спас татары скрали?

—              Эге ж. А вы, пан, видкиля знаете?

—              Жива твоя Мотря и малые тоже. Отмолила она тебя у Николы Угодника. Мы там ночевали, как шли на Чигирин.

Беглецов покормили, а Остапу Ванька дал пятак на дорогу: — Мотре кланяйся.

По ночам турки не стреляли. Вернувшись с вечернего обхода крепости, Ландельс застал Гордона в горнице. Стас подал ужин. Вы­пили по стопке, принялись за борщ.

—              У водяного бастиона слышал под землёй шум. Готовят мину, — заметил Ландельс.

—Прикажи вырыть глубокие ямы рядом с валом. Взрыв уйдёт в ближнюю яму, и вал уцелеет. Жаль Теодоракиса! Сунулся в пекло в пер­вый же день. Минёра нет, и взять негде! Турки в этом деле — мастера.

—              До чего ж быстро они ведут траншеи! Понять не могу.

— И я дивился, — ответил Гордон. — Да серб-перебежчик объ­яснил. Кара-Мустафа привёл пятнадцать тысяч только вольных земле­копов. А сколько ещё пленных и рабов. Он платит вольным по гульдену в день! А тем, кто роет минные галереи, и того больше: по червонцу за сажень. Вот и скорость.

Стас подал жаркое, выпили ещё по стопке.

—              Стрельцы и казаки хороши в обороне, а в чистом поле робеют.

—Не привыкли, — кивнул полковник. — Без стен боятся. Их ещё учить и учить.

—Тяжко нам придётся, — грустно сказал Алекс. — А что бояре?

Идут?

—              Бояре не торопятся, — хмыкнул Гордон.

Назавтра офицеры наметили вылазку. Вызвались четыреста ка­заков из Ахтырского полка, да Лёха Куницин с двумя десятками драгун. Утром Гордон пошёл по валу и увидел турецкие траншеи уже в двадцати саженях от гласиса!

—Вылазку немедля! Слишком близко вражеские окопы и бата­реи.

Вывели ахтырцев, пошли. В рядах разорвалась случайная гре­нада, и казаки, побросав оружие, толпой бросились назад, в ров. Пол­ковник Давыдов, матерясь, остановил бегущих, построил, повёл снова:

—              Вперёд! За мной!

Солдаты шли вяло, оглядывались. Лёха вывел своих драгун впе­рёд, за ними казаки пошли бодрей. Вышибли турок, погнали к прежней линии траншей. За вылазку у русских — пять убитых, двадцать восемь раненых.

На городском валу после полудня осколком бомбы в грудь был убит Александр Ландельс. Патрик очень горевал. Более близкого друга у него не было. Но такова судьба солдата.

Гордон записал в дневник: «В ночь на 11-е турки устроили ещё 3 ба­тареи... Турки усиленно стреляли весь день, сделали несколько проломов в бру­ствере. Ночью Гордон велел их заделать. Турки разбили лафеты у двух пушек, взорвали одну и разрушили несколько бойниц. Осаждённые тоже деятельно стреляли, но вследствие неопытности канониров большая часть выстрлов не причиняла вреда неприятелю. Турки же, хотя и стреляли реже, почти всегда попадали. Янычары стреляли из своих траншей в бойницы настолько удачно, что ни один русский не мог выглянуть, не подвергаясь опасности быть уби­тым В этот день в замке было убито 18 человек и ранено 25. В город и замок попало 268 ядер и 246 бомб из 7 мортир».

Местами турки совсем близко подошли апрошами к городским укреплениям. До того дошло, что басурманы перекидывали ручные гренады через палисад.

Собрались драгуны в кружок, покурить, тут из-за стены гренада, прямо в середину. У всех душа в пятки! Крутится на песке железный шар, фитиль дымит. Рванёт — и амба!

Тут Серёга Васькин, шустрый костромич, схватил гренаду и сунул в пожарную бадью. Фитиль погас. Все живы! Перевели дух.

Фишер рассказал этот случай полковнику. Гордон выдал Вась- кину рубль за храбрость и велел класть в пожарные бадьи рогожу. Сол­даты наловчились: кинут турки гренаду, на неё быстро накинут мокрую рогожу — фитиль и потухнет. Потом наши, укоротив фитиль, швыряли ту же гренаду в турок.

Наместник вновь приказал вылазку. Выстроив три тысячи ото­бранных, Гордон пообещал пять рублей из своего кармана за взятое знамя или пленного.

В три пополудни вышли за ров. До первых траншей дошли бодро. Турки дрались храбро, но их забросали гренадами и погнали. Драгуны взяли два знамени, подрались из-за них, изорвали в клочья. Гордон потом не знал, кому давать награду. Из лагеря вышел полк яны­чар, и наши отступили в порядке. Погибло два стрелецких сотника, сержант Хомяк и одиннадцать рядовых. Ранено — двадцать семь.

Пришла весть: Ромодановский с гетманом побил татар и турец­кую кавалерию. Все обрадовались, думали: скоро конец осады. Но армия по приказу государя встала в тридцати вёрстах, ждать подмоги. Князь Черкасский вёл татарскую и башкирскую конницу.

Казак перебросил через ограду грамоту от Юрки Хмеля полков­никам и сотникам: «Не губите себя, сдайте город. Султан вас помилует и на­градит щедро! Георг Гедеон Вензик Хмельницкий, князь Украинский».

Да Юраска — ведомый пустозвон и горький пьяница. Кто ж ему поверит? Грамоту отослали воеводе.

Турки готовили мину у Крымских ворот. Гордон велел вырыть глубокие ямы и галлереи под валом. Его ещё раз ранило: сильно по­вредило нос и подбородок.

Мучила жара. Дождя не было с середины июня. Пруды пере­сохли, и даже грязь на дне покрылась сухой коркой. Гордон приказал ежедневно заполнять водой пожарные бочки, но водовозы не успе­вали. 28-го с утра турки притихли.

Только на батареях суетилась прислуга, да поднимались столбы дыма.

—Какую там пакость басурманы задумали? — заметил Лёха, вы­тирая пот. — Как мыслишь, Генрих?

Генрих ван Дорен, плотный, русоголовый канонир, пожал плечами:

—              Увидим.

Гордон тоже был обеспокоен. Долго смотрел в подзорную трубу. За эти дни полков-ник почернел, морщины на щеках выступили резче.

—Турки калят ядра! — сказал он капитану Фишеру. — Хотят под­жечь город. Распорядитесь, чтоб водовозы заполнили всё, что воз­можно. Не дай Бог, ветер.

В два часа пополудни началась канонада. Сразу заполыхали со­ломенные крыши. Гордон послал весь резерв, триста стрельцов, ту­шить. Куда там! Загорелась шатровая Вознесенская церковь, высокая, деревянная красавица. Поп с причтом торопливо выносил иконы.

С полудня потянул жаркий крымец. Пучки горящей соломы и го­ловни легко перелетали с крыши на крышу. Пожар уже охватил полго­рода. Много народа уехало раньше, остальные грузили спасённый скарб на телеги. Дорога к Днепру была ещё свободна.

— Что делают, гады! — выругался Лёха. — Заряжай, Генрих! Вда­рим по их пушкарям.

Присев за лафетом, ван Дорен сосредоточенно направлял длин­ную, привезённую ещё Хмельницким пушку. Ядро ударило в двух саже­нях от большой мортиры.

—              Рехтс. — проворчал Генрих, — нох айн маль! Фойер! 5

Второе ядро угодило в лафет. Прислуга полетела в разные сто­роны.

Под вечер, прикрываясь фашинами и мешками с шерстью, янычары пошли на штурм пониженного вала. Драгун забрасывали кам­нями и ручными гренадами. Но гренад уже не боялись: их тушили мок­рой рогожей или сбрасывали в нарытые ямы. Турки отступили с большими потерями.

В сумерках смертельно усталый Лёха пошёл домой. Но там только русская печь чернела на пожарище. Рядом, возле уцелевшей баньки, рыдала в голос дьяконица. Ксана с сёстрами разбирала и раскладывала по кучкам спасённые из огня вещи. Парфён, в прожжённой на спине рясе, сидел на бревнышке. Молчал. Курил. Лёха присел рядом:

—              Куда теперь, отец дьякон?

Парфён сплюнул:

—              А некуда. У сестры в Никольском муж пономарём. Так хата ма­хонькая, а детей восемь душ.

Там и лечь негде. Ну, трёх, может, четырёх Настя примет. А остальных куда?

Лёха почесал в бороде:

— Вот что, отец. Делать нечего, придётся венчаться без роди­тельского благословения. Во время Ксана заставила меня написать ба­тюшке. Законную-то жену матушка примет. Да и младших девочек можно с ней отправить в Духовщину. Матушка у меня — добрая душа. Михайловская церковь, что в верхнем замке стоит, не сгорела?

Ксана стояла невдалеке, как каменная, прикрыв рот платком, — только глаза горели.

Фишер дал поручику Куницину на венчанье полдня и ночь. Утром Лёха довёл семью до городских ворот, поцеловал жену:

—              Останусь жив, встретимся.

На рассвете турки снова начали штурм пониженного вала. Рус­ские едва отбились! Гордон пошёл к Ртищеву: пришла пора сменить драгун: уж очень большие потери. Стрелецкие полковники просили Гордона продержаться ещё сутки, но наместник приказал сменить.

В девять часов драгуны ушли. Скоро турки обрушили на вал огонь семи батарей. Янычары снова пошли на приступ и вышибли стрельцов, тут же разобрали и унесли палисад. Теперь полковники при­бежали к Гордону:

—              Что делать?

«Будто я волшебник», — подумал Патрик. Ответил жёстко:

—Сражаться! Во время поставили ретраншемент поперёк угла среднего больверка, теперь есть где зацепиться.

В два часа дня турки взорвали мину у Крымских ворот. Однако на штурм не решились.

Лёгких дней у полковника Гордона за время осады не было. Но 30-е июля выдалось из ряда вон. Утром солдаты рыли ход для контр­мины и наткнулись на турецкий подкоп. Под землю не полезли, по­боялись. Бросили гренаду. Галерея обрушилась.

В полдень донесли, что турки готовят приступ.

—Приготовьте картечь, — сказал Гордон полковнику Корсакову. — Отведите солдат из угла больверка, оставьте только часовых.

Толстый увалень не спешил выполнить приказ: дескать, обой­дётся. Гордон послал к нему вестового, затем пошёл проверять сам. Не успел. Мощный взрыв поднял весь угол. Вал, палисад — всё обрушилось в ров. Пролом почти двадцать саженей. Погибло много солдат, не ушли вовремя.

Турки тут же пошли в атаку. А ретраншемент был ещё пуст, не занят нашими!

«Турки ворвутся в город!» — Гордон со шпагой в руке кинулся впе­рёд:

— За мной!

За ним бежало только восемь солдат и майор Дей. Стрельцы за­робели. На открытом месте их встретили частым огнём. Трое солдат упали сразу, майора ранило, полковника спасла кираса. А турки уже бе­жали, стараясь отрезать Гордона от палисада.

«В плен к туркам? — мелькнула мысль. — Какая нелепость! Поми­луй, Господи!»

Но тут из-за палисада выскочила полусотня стрельцов. Выставив широкую бороду и яростно матерясь, впереди бежал Корсаков — от­куда прыть взялась? — выручил.

Убедившись, что стрельцы надёжно заняли ретраншемент, Гор­дон собрал лейб-роты обоих полков и с развёрнутыми знамёнами повёл к пролому. Дружного удара враг не выдержал и ретировался. Тут, наконец, подошёл вызванный резерв. Гордон приказал всем срочно ра­ботать, закрыть пролом. С полчаса турки не стреляли, а потом нача­лось!

Вражеские пушки осыпали больверк ядрами, бруствер ретран­шемента разрушили в трёх местах, но русские не побежали. Атаку яны­чар встретили картечью и дружным огнём с флангов. Турки взорвали вторую мину под куртиной слева. К счастью, вырытые ямы погасили силу взрыва, вал уцелел, да и балки палисада были скреплены на со­весть, устояли. Янычары лезли отчаянно, не глядя на огромные по­тери. Наши не уступали. Появился кураж. Бой длился четыре часа. Полковников не осталось: кто ранен, кто бежал. Корсакова унесли с дырой в плече, у Гордона — ещё три раны в правой ноге.

У наших — сорок семь убитых, восемьдесят раненых, а всё-таки штурм отбили, выстояли. В тот день на город обрушилось 945 ядер и 328 бомб.

После пожара в городе стало трудно с жильём. Лёха с Остапенко перебрались в землянку, к своим драгунам. Иван долго ходил по верх­нему замку, пока нашёл угол.

В той же хате квартировал командир Ахтырского казачьего полка, Павел Григорьевич Давыдов. Ванька поначалу опасался осани­стого, строгого, немногословного полковника.

Но через пару дней тот попросил его отписать весточку жене в Ахтырку. Читать полковник умел, а писал с большим трудом. Любуясь красиво написанной грамоткой, Пал Григорьич вдруг улыбнулся в длинные усы и сказал:

—              Добро! Пийдем, хлопчик, поснидаем, чим Бог послал.

Денщик выставил на стол кварту горилки. И третью стопку они

уже пили, как близкие друзья.

—              Ты хлопец добрый, да прост! — доверительно говорил полков­ник, подливая горилки. — Простым нынче худо. Я, на что тёртый калач, а сдурил, вступился за Дорошенку. Теперь Самойлович мени со свиту сживает. Загнал в самое пекло!

— С начальством не поладишь, хлебнёшь лиха! — согласился Иван. — Да тут у вас на Украине свои порядки, в них сам чёрт не разбе­рётся.

Пал Григорьич разлил горилку по чаркам, нарезал сало.

— То так, — Давыдов поднял палец. — Москали про Вкраину ничого не ведають. У вас и хлоп, и боярин в одну церкву ходят, одному Богу молятся. А в нас паны! Для пана любой православный — хлоп, быдло, пся крев! Гуторят: «Руси нет, тильки попы да хлопы» У мойого бати пидо Львивом була хата добра, тай волов пара, тай садок. Наш пан, Краснивский, в Кракове проигрался в карты, вдрызг. Вернулся в маетность 5 , враз вси поборы вдвое! И барщина пять дней. Не можно житы.

Вси животы бросили, втекли на Слободскую Украину. Там полигше. Я тоди щё хлопчиком був. На Москве, что царь скажет, то и буде. А в Польше пан Круль — ништо. Всё в руках панов. И суд, и войско. Воны: «народ шляхетский», што хочут, то и робят.

Дорошенко-то думав от панов отбиться, як Богдан! Тай сил мало­вато. Я, как подрос, пошёл к нему казакуваты.

Тут султан собрал на панов велику силу. Добрый час! Дорошенко и подавси к султану. Красче басурман, чем паны. Тай и до того Царь- граду неблизко. Угадав! Побил Султан панов, отдали воны йому всю Подолию и Каменец, да и дань платить кажный год обещали. Султан и оставил Украину на Дорошенку.

Самойловичу то — нож вострый. Начал он царю на Дорошенку доносы слать. Дескать, пойдёт царь на Крым походом, вся Украйна його буде. Не вышло.

Царь Алексей Михайлыч преставился, а новый, Феодор Алек- сеич, мириться с Дорошенкой задумал. Так Самойлович в своём Бату­рине из кожи лез, помешать!

И добився: князь Ромодановский пийшов с ним на правый бериг. Дорошенке куды деваться? Тильки к басурманам. Весной прийшли турки да татарва, принялись Вкраину жечь и грабить. Правый берег наскрозь пожгли. А сколько хрестьян угнали в рабство, не счесть. Как воны ушли осенью, так уся Вкраина от Дорошенки и отвернулась. Тай и Мазепа пид него тоди вже копать начал.

—              Что за Мазепа?

—Мазепы не знает! Ну, москаль. Той хытрый лис — вже второй чоловик на Вкраине. Ласковый, тихий, а нож за пазухой держит. До­рошенко його из грязи подняв, своим другом сделал. А той змий бла­годетеля-то и продав.

—              Откуда ж он взялся?

—Вин православный, а вырос в Варшаве, при двори Яна Кази­мира. Да закрутил Мазепа с одной паненкой, а муж провидал. При­шлось тикать голу и босу в казаки. Тут його Дорошенко и приветил, стал он не Ванька, а Иван Степаныч, войсковой писарь. От тоди хотив вин хапнуть гроши из войсковой казны. Тай не вийшло. Я помешав. Потому и став я для Мазепы злейшим ворогом.

—              Что ж дальше? — Ивану было весьма интересно.

—              Послал гетман його в Цареград, отвезти султану в подарок пят­надцать рабов-христиан. Запорожцы його пымали, да и отдали воеводе Ромодановскому. И тут вывернулся! В Москве к большим боярам подо­льстился, с самим Голициным подружився, тай стал у Самойловича вой­сковым товарищем. Тильки Самойлович ещё поплачет. Предаст його Ванька, як Дорошенку предал.

Полковник снова налил горилки. Иван пил осторожно: уж больно любопытные вещи рассказал Давыдов.

—Прижали Дорошенку в Чигирине. У нас пять тыщ казаков, а у Самойловича и москалей — втрое. Чого робиты, повинился гетман перед царём. Отдал клейноды: и булаву, и бунчук, и знамя. Государь про­стил його, хучь и послал в Вологду, а воеводой оставил. Самойлович от радости пляшеть. А Мазепа вже царю донос пишеть на запорожского гетмана Серко. Да тут обиделся султан за Дорошенко, послал войско...

Вкраина ты моя горькая, ненька Вкраина! Рвут тоби на части, жгуть, грабять и паны, и татарва, и султан. Да и москали тож на тоби зарятся. Тяжка рука Москвы, да вона хучь от разбоя прикроет. Видать, никто, окромя неё, Украйне не поможет.

Полковник заплакал и уронил голову на стол.

—              Спит, — через некоторое время молвил денщик. — Помоги уло­жить.

Два дня ждали генерального штурма. Турки взорвали две мины — первый раз не полезли, во второй пролом ворвались, но янычар до­вольно быстро вышибли. Узнали от перебежчика, что Каплан-паша привёл туркам на помощь три тысячи бойцов, много тысяч овец и под­вод с продовольствием. Утром кавалерия с сотней знамён прошли через мост к Днепру. Издали послышалась канонада.

Вечерний обход крепости полковник Гордон, как обычно, закан­чивал у своих драгун. Там Фишер оборудовал для себя просторную по­луземлянку: две лавки, стол, покрытый вышитой петухами скатертью, на полке — Библия, кувшин с квасом, несколько кружек — гемютлих 5 , как любил говорить Ганс.

—              Что слышно из армии? — спросил Фишер. — Пора бы им поше­велиться.

—Князь Черкасский привёл, наконец, четыре тысячи конницы. Какой смысл ждать столь ничтожную подмогу? — ответил Гордон. — Армия двинулась. Лазутчики донесли, вчера началось сражение с Ка- план-пашей. Молю Господа о победе. Иначе нам не выстоять.

—              Так и есть, — ответил Ганс и набил короткую голландскую тру­бочку. — Маркитанты продают отличный турецкий табак. И недорого. Откуда берут? Не хотите ли, господин полковник?

Гордон отказался.

—              Здесь становится жарко, — неторопливо продолжил Фишер. — Скоро турки будут нас взрывать. Я слышал, стрелецкие полковники хотят отступить за ретраншемент.

—Знаю. Начни отступать, не остановишься. Нынче ко мне при­шла целая делегация, дюжина пятидесятников из стрелецких полков. Уверен, их же командиры подучили. Говорят: «Пошто зря губить госу­даревых людей? Надо отступить!».

Я, со всей учтивостью, отправил их к наместнику Ртищеву. Ре­шает он. И к их собственным полковникам. Пусть не прячутся за мою спину. Кстати, Ганс, что у тебя с рукой?

Левая рука Фишера была замотана несвежим рушником.

Капитан сморщился:

—              Чепуха! Третьего дня повредил щепкой. Ядро ударило в пали­сад. Правда, немного нарывает, да у меня есть волшебная мазь. Зажи­вёт, как на собаке.

—              Смотри! А то я пришлю лекаря.

Гордон встал.

В этот день на город обрушилось 1008 ядер и 387 бомб.

Наутро в лагере турок было заметное смятение. Кто рвался к мо­стам, кто отступал. Многие уверяли, что осаду снимут уже сегодня. Од­нако перебежчик рассказал, что турки заготовили множество штурмовых лестниц и снаряжают новые мины.

Надо было воспользоваться замешательством врага и очистить пролом в замке. Наместник Ртищев одобрил план Гордона. Каждому полку выделили узкий участок штурма. Драгунам досталось четыре са­жени. Полковник сам отобрал лучших: впереди два десятка с лопатами и заступами, за ними солдаты с длинными пиками и с фузеями, сзади десять гренадёр. Пошли дружно. Турки встретили атаку гренадами и градом камней. Впрочем, от них большого вреда не было: драгуны шли в железных шлёмах. Однако отваги стрельцов и казаков хватило нена­долго. Они начали останавливаться, а там и попятились. Пришлось от­ступить и драгунам. Наместник был вне себя от гнева!

После полудня справа от пролома грянул мощный взрыв. И тот­час двенадцать знамён янычар бросилось на штурм — два часа кровавой резни, но наши всё-таки вышибли янычар из пролома.

Тем временем армия Ромодановского после жаркой битвы за­няла Стрелецкую гору. Победа! Взято много пушек. Эскижер-паша убит, Осман-паша ранен. Враг отступал.

Передовые части наших были уже видны с верхнего замка! На­местник поспешил сам увидеть идущую помощь! И тут, на валу, осколок турецкой бомбы раздробил ему челюсть. Так погиб наместник госуда­рев, боярин Иван Иванович Ртищев.

По единодушной просьбе всех полковников Гордон принял командование крепостью Чигирин. Ночью Патрик послал в армию ка­зака с грамотой:

«Турки бегут. Нельзя медлить ни часа! Поспешайте!»

Русская армия и казаки гетмана остановились в трёх верстах от Чигирина и принялись окапываться.

Назавтра было потише. Утром турки сняли с позиций четыре самые большие пушки. Со стены верхнего замка Гордон долго смотрел, как упряжки по восемь пар волов медленно тащили их на юг, по Крым­скому тракту. Это был добрый знак. «Боятся Ромодановского!» — поду­мал Гордон. Однако русская армия всё ещё стояла в трёх верстах от города за вагенбургом и, судя по батареям на флангах, вперёд не спе­шила. Патрик не мог понять нерешительности воеводы. Ромоданов- ский трусом не был.

Подьячий Гаврила вчера нос задирал, слово через губу цедил, а после гибели Ртищева стал перед прапорщиком Бекбулатовым заиски­вать: ближний человек полковника Гордона. Даже штоф водки подарил — помянуть боярина. Водку Иван взял, а вот пить с подъячим отказался:

—Извини. Не время сейчас. Дел много.

Ближе к вечеру пошёл к своим хлопцам. Сёмка даже заржал от радости:

—Горилка! От добре! Утречком не выпив, так сейчас.

—Полковник утром скликал охочих людей на вылазку, да Семён не пошел, — улыбнулся в усы Лёха. — Дескать, нема дурних, за горилку в пекло лезть.

—Так и ты не пийшов.

Семён споро достал откуда-то свои запасы: толстый шматок сала, цибулю 5 , полкаравая. Постелил в тенёчке замызганный плат, поставил оловянные чарки. Уселись на краю широкой ямы.

—Турок мину готовил, — рассказал Лёха, — а солдаты услышали. Ну, мы подрылись до их сапы да сбросили туда бомбу. Их и завалило.

Ваня поднял чарку:

—Помянем боярина Ивана.

Мужики выпили. Лёха сидел хмурый, молча жевал хлеб с салом.

—Ты што, хлопче, смурой такой? — спросил Сёмка, разливая по второй. — О смерти задумалси? Не журись! Вси там будем.

—Ксана из головы не выходит. Где-то она? Одна, с тремя малыми. Любой обидит.

— Брось, Лёха! Свет не без добрых людей. Да Ксана — девка бе­довая, себя в обиду не даст.

— А ты де жинку да дитей оставив? — спросил Опанасенко у Ивана.

— В Казани моя Марьюшка, у тестя. Он там протопоп в Успен­ском соборе. Будут сыты. Вот вернусь осенью, куплю дом, да и вызову их, — ответил Иван. — Ты-то женат, Сёмка?

Семён помрачнел:

— Вдовею. А яка у мени жинка була, хлопцы! Така гарная. Я её у татар из ясыря отбил. Гречанка. Чёрненькая, тоненькая. Плясать пой­дёт, глаз не отведёшь. Я с ней обвенчался, в законе жили. Померла ро­дами.Помянем рабу Божью Агафью. Пора вже другу жинку завести. От гулящих девок с души воротит. Да де таку кохану найдёшь.

Семён долил в чарки. От палисада спешил драгун с известием:

—Господин поручик! В траншее басурманы колготятся.

С сожалением глянув на полупустой штоф, Лёха пошел к бой­нице. Саженях в двадцати, в траншее, столпились янычары.

—              Гля, Ванька, ща я им устрою, — сказал он.

Лёха в полку считался лучшим стрелком. Взяв у драгуна фузею, он неторопливо приладился у бойницы. Грохнул выстрел. Один турок осел. Лёха протянул руку — и драгун тотчас вложил в неё заряженную фузею. Лёха стрелял трижды. Трое упали. Турки начали разбегаться. Лёха присел:

—              Ну всё. Пора уматывать.

На бойницу обрушился град пуль, но мужики уже сидели у ямы. Сёмка разливал.

—              Что там наверху слышно? — спросил Лёха. — Турок дожимает. Неужто воевода с гетманом и впрямь продали нас султану?

Ванька не ответил. Что он мог сказать? Сам Гордон не мог по­нять, почему встала русская армия. Слал гонца за гонцом, но воевода Ромодановский всё отмалчивался.

К вечеру в Чигирин вошел драгунский полк.

«Гарнизон истощён, — диктовал Гордон Ваньке донесение вое­воде Ромодановскому. — Наши силы на исходе и энергичного штурма можем не выдержать. Дабы избежать катастрофы, армии следует по­дойти вплотную к городу, занять острова на Тясмине и поставить там мощные батареи. Но более всего переломить дело может решитель­ный удар по врагу. Ежели боярин не считает возможным генеральное сражение, то хоть провести демонстрацию, сделать вид. Турки напу­ганы».

Ромодановский не спешил. А Кара-Мустафа ждать не стал. В два часа пополудни сильный взрыв разрушил вал перед средним больвер­ком. Не успел ещё дым рассеяться, как в пролом ринулся отборный полк гвардии султана. Русские встретили турок плотным огнём из-за ретраншемента. Началась рукопашная.

Гордон собрал лейб-роты из трёх полков. Их удара турки не вы­держали и отошли с большим уроном. Опять отличился Опанасенко, взял знамя.

У нас — шестеро убитых и пятнадцать раненых.

В город к вечеру пришли из армии шесть полков и восемь сотен стрельцов. Ромодановский приказал сделать вылазку из крепости. В сумерках сели обсуждать план вылазки. Слушая хвастливые планы и прожекты прибывших в город командиров, смертельно уставший за эти дни Гордон только улыбался в усы. Решили атаковать тремя отря­дами по тысяче солдат.

За ночь наши исправили бруствер ретраншемента, заделали про­ломы. Но и турки копали, как бешеные! К городскому валу подошли во многих местах, а особо укрепили траншеи супротив ворот, предназна­ченных для вылазок.

На рассвете пошли! Необстрелянные солдаты новых полков ро­бели и норовили спрятаться. Офицеры тщетно пытались увлечь бой­цов, потери в командирах были очень велики. Весь день протоптались без толку! Тридцать семь убитых, сотня раненых.

Гордон доложил боярам, что вылазки из этих ворот бесполезны. В ответ Ромодановский приказал вернуть полки.

— Пиши, Иван! — сказал полковник. — Потери гарнизона на­столько велики, что генерального штурма не выдержим! Необходимо срочно возвести ретраншемент посреди новых укреплений. Не медля, пришлите брёвна и туры для него.

Воевода милостиво разрешил оставить присланные полки в Чи­гирине и прислал ещё тысячу восемьсот казаков. Более того! Ночью подполковник Касогов захватил остров на Тясмине и поставил там две пушки. Да не успел закрепиться. На рассвете полк янычар вброд бро­сился на казаков в атаку! Русских было вдвое меньше, и, выпалив пару раз, казаки отступили. Пушки увезли.

Как обрадовались турки, какой шум поднялся в их лагере!

Вскоре наши захватили на реке остров ниже по течению и по­ставили там батарею. Но остров был слишком далеко, ядра с трудом долетали до крайних палаток. Турки переставили их подальше и успо­коились.

И снова Гордон писал воеводе и умолял его двинуться вперёд. Действуя под защитой крепостных батарей и прикрывшись от кавале­рии испанскими рогатками, армия практически ничем не рисковала! А визирю пришлось бы снять осаду. Но князь Ромодановский не хотел переходить через Тясмин.

Кара-Мустафа прилагал все силы, чтобы ворваться в город. По­нимал — это его последний шанс.

В полдень турки взорвали мину у куртины городского вала. Од­нако полк Давыдова и сумские казаки отбили атаку янычар. Второй взрыв под фасадом крепости повредил пять сажен пониженного вала. К счастью, основная сила взрыва ушла в выкопанные ямы. Тем не менее, стрельцы разбежались, оставив вал пустым. Полковник Гордон в который раз спешил, пытаясь повернуть бойцов, занять брошенную позицию. Увидел Бекбулатова:

— Прапорщик! Бегом к полковнику Кроу! Полк к прорыву, срочно!

Кроу привёл полк, но к тому времени янычары уже заняли пони­женный вал и принялись окапываться.

— Проклятье! — рявкнул Кроу. — Мы им покажем, где раки зи­муют.

Он выстроил своих драгун и повёл с барабанным боем. Турки не приняли удара и разбежались. Собрав отступивших, Гордон послал их исправлять пониженный вал, но тут вызвали в верхнюю крепость. Надо было поспевать везде.

Вечером Гордон пришел проверить — так и есть, чёртовы лентяи почти ничего не сделали! Он привёл к прорыву командиров двух све­жих полков и настрого приказал за ночь вырыть контрэскарп для за­щиты разрушенной позиции. Сам показал, где копать, и трижды втолковал, что нужно сделать.

***

На заманчивый запах кулеша с салом сходились завтракать дра­гуны, усаживались в кружок возле котла, доставали ложки.

—Месяц осады нынче, — вздохнул Лёха, — а кажется, Бог весть, как долго.

— То так, — кивнул лохматой башкой Сёмка. — В роте, почитай, половина осталась, да и подранков скильки. У капитана руку раздуло, уже смердет.

—Казак, надысь, гуторил, — заметил худой, обросший седой ще­тиной драгун, — дескать, предали нас воевода с гетманом. Продали Чи­гирин Султану за тридцать тыщ золотых.

—              А ты не слухай брехню, — оборвал его Сёмка. — Гля, хлопцы, начальство!

На ближнем пригорке остановилась группа верховых. Рядом с Гордоном выпятил толстое брюхо помощник наместника, стольник Иг­натьев, а справа красовался щеголеватый, молодой есаул.

— Пан гетман не розумие, штось тут робитси, — говорил есаул громким, наглым голосом. — Вин отдав вам свои найкращие полки! Таки добры казаки, таки орлы! А перемоги нема! Пан гетман указав мени своими очами побачиты, чего ж треба для крепости.

«Во гад, щенок поганый! — подумал Лёха. — Вырядился, сука, бле­стит, как новый пятак. Пороху не нюхал, а туда же, нашего полковника учить вздумал!»

У Гордона даже лицо не дрогнуло:

—Писал я, просил: срочно брёвна прислать. До сих пор нет. Па­лисады чинить нечем. Изволите видеть, господин есаул, басурманы вплотную подошли апрошами к нашим укреплениям. За стены и носа не высунешь. Мины под валами ежедень рвут. А ведь хорошего удара с тыла турок не выдержит. Побегут!

—              Ну, пан пулковник! — возмутился есаул. — То дело нестаточное.

Гордон молча тронул свою кобылку и поехал дальше, к разрушен­ному накануне участку пониженного вала.

За ночь контрэскарп отрыли едва наполовину. Но какая ни на есть, а позиция.

—Взгляните, господин есаул! Вчера турки взорвали здесь мощ­ную мину. Самое слабое место в обороне крепости. Не сегодня-завтра они взорвут тут ещё участок вала и попытаются ворваться.

Грохнула турецкая пушка. Ядро взрыло землю саженях в пяти. Есаул побледнел и оглянулся. Гордон подозвал казацкого полковника, державшегося чуть сзади:

—              Господин Нетреба! Нужно срочно возвести ретраншемент, вот до этого угла.

Тот тряхнул длинным чубом:

—              Ни! Мы сюды турок бить прийшлы, не землю копать. До и за­ступов нема.

—              Что скажете, господин есаул?

Но тот уже погнал своего жеребца к выезду из города.

—              Доложу гетману!

Гордон надеялся отдохнуть хоть полчаса, не получилось. От вое­воды прибыл стрелецкий полковник Семён Грибоедов с вопросами. Этого немолодого и умного полковника Гордон помнил по Москве.

Снова пришлось вести поверяющего вокруг крепости и показы­вать слабые места. Грибоедова заметно удивила откровенность комен­данта.

—Воевода вполне понимает, насколько трудно вам здесь прихо­дится. И всё-таки нельзя же просто сидеть и ждать штурма! Нужна хо­рошая вылазка! Дать туркам по морде, чтоб помнили.

— Славно бы, — сказал Гордон и устало пожал плечами, — да не получится. Гарнизон смертельно устал, а новички робеют. Впрочем, давай, попробуем. Я сам отберу лучших солдат. Посмотришь, что вый­дет.

За время осады в драгунском полку Гордона потери были столь велики, что на вылазку он хотел взять только Фишера да пять-шесть гренадиров.

Однако у Ганса раздуло руку, и гнилой запах чувствовался за не­сколько шагов. Пришлось менять решение.

— Что ж ты так запустил рану! — попенял он. — Так и до Антонова огня 5 недалеко. Слушай приказ, капитан! Немедля собери всех ране­ных, кто идти может, кроме совсем лёгких, построй в колонну и веди в лагерь. Там, у воеводы, зело добрые лекари. Худо. Кого на роте оста­вишь?

Фишер покачал головой:

— Шлехт 5 ! А деться некуда. Куницин — неплохой офицер, да че­ресчур добр к драгунам. Пусть будет Опанасенко.

— Быть по сему! — решил полковник. — Бери роту, Семён Гаври- лыч! А ты, Куницин, отбери пятёрку гренадир, получше. Пойдёшь на вылазку.

—Гренад почти не осталось, — заметил Лёха.

—Возьмёшь у Бекбулатова. Скажи, я приказал.

Солдатам перед вылазкой выдали по кружке водки. Гордон сам проверил оружие и проводил до калитки в палисаде. Полковник пу­стил своих первыми:

—Вперёд! С Богом!

Лёха, согнувшись, прыгнул в открытую калитку, как в ледяную Иордань на крещенье. Который раз, а всё равно, так страшно выйти на открытое место. Вот она, траншея, совсем близко. Нет и десяти сажен. Турки всполошились, залопотали что-то по-своему. — Грена- диры! Пли!

В траншею полетели гренады. Грохот, клубы черного дыма.

—За мной!

Пятеро драгун прыгнули следом. Тут теперь куда безопаснее, чем наверху.

—               Живы? А остальные где? — спросил Лёха. Бегут следом драгуны из полка Юнгмана. Молодцы ребята! Из калитки высыпали стрельцы, вперёд не пошли, столпились у палисада.

«Во дурни! Вас же перестреляют, как курчат. Турки молчат, рас­терялись, — думал Лёха. — Мать, перемать! Надо что-то делать. Фишера нет, никто не скомандует».

Он выглянул. До следующей траншеи — шагов пятнадцать, а из лагеря уже спешит на помощь врагу знамя янычар. «Ща, они нам вре­жут». Лёха скомандовал:

— Гренадиры, готовьсь! — Дрожащими руками поджог фитиль, досчитал до пяти. — Пли!

Перекинул. Гренада Лёхи рванула за траншеей.

А ребята попали. Траншею заволокло дымом. Главное: не дать туркам опомниться!

Чёрт побери! Стрельцы не шли вперёд. Двое сотников матери­лись, пытаясь сдвинуть их с места. Турки начали стрелять. Хорошо, что издали, — не достанут. Но из траншеи справа в толпу полетели бу­лыжники, а потом и гренады.

Стрелец в синем кафтане бросил пищаль и рванулся в калитку, обратно. За ним и остальные. Гордон встал на проходе, пытаясь задер­жать бегущих. Здоровенный казак просто отбросил его в сторону, а какой-то стрелец ткнул в ногу короткой пикой.

—              Суки поганые! Сорвали вылазку. Пора уходить и нам.

Лёха увёл драгун за палисад.

***

Грибоедов уехал к воеводе. Лекарь ещё не успел перевязать пол­ковнику рану на голени, когда под валом нижней крепости грохнула мощная мина. И опять, в который раз, казаки и стрельцы бежали, бро­сив позицию, а Гордон скакал наперерез, останавливал их и поворачи­вал обратно.

Пролом — восемь саженей. Но позиция прикрыта сбоку пони­женным валом, и турки в пролом не сунулись. Гордон поставил резерв­ный полк, чтобы исправить разрушения и занять прежнюю позицию.

В этот день погиб поручик и двенадцать солдат. В город попали 281 ядро и 175 бомб.

Ночью Патрик никак не мог уснуть, болела рана. Раза три он вставал и шёл посмотреть, как исправляют разрушенные укрепления. Уснул под утро, но поспать не удалось.

—              Пан полковник! Перебежчик от самого визиря! Наш, поляк, — теребил Стас.

Гордон с трудом заставил себя проснуться.

—              Дай умыться!

В горницу вошёл худощавый мальчик: юношеский пушок над губой, шёлковая рубаха измазана грязью и навозом.

—              Ты кто? — спросил Гордон.

Вацлав попал к туркам ещё мальчишкой. Ему сделали обрезание, стал он мусульманином и слугой в доме Кара-Мустафы.

—              Вечером в шатре собрался военный совет, — рассказал Вацлав. — Паши толкуют, что пора снять осаду, потери слишком велики, они погубят здесь цвет гвардии султана.

Пан визирь мовчов, мовчав, да як заорет: «Трусы, пёсьи дети! Султан мени приказав взять Чигирин, и я его возьму!». Двух пашей ука­зав казнить. Ещё троих в яму посадил. Взорвут мины — и штурм! Од­нако самые дорогие вещи отправил в тыл. Боится Кара-Мустафа удара в тыл, от Черного леса.

Гордон отослал перебежчика к Ромодановскому, а сам лёг досы­пать.

***

В этот день турки обрушили главный удар на средний больверк. Уже утром янычары стремительной атакой вышибли стрельцов с по­ниженного вала. Не дожидаясь резерва, Гордон повёл в контратаку сот­ника с десятком солдат. Но наши-то шли с пиками, а у янычар только сабли. После короткой схватки турки отступили. У нас — трое ране­ных, да полковнику почти отсекли два пальца на левой руке.

Солдаты обнаружили ещё подкоп и забросали гренадами. Хо­рошо, ясное дело, да, небось, ещё десяток не нашли.

Скоро турки там же снова пошли в атаку и ручными гренадами прогнали стрельцов.

Опять контратака. На этот раз Гордон вёл сотню казаков ре­зерва. Он шёл впереди, не оглядываясь, и, подойдя почти вплотную, выпалил из двух пистолетов — враг бежал.

Пару часов было тихо. Потом слева от больверка рванула мина. В траншеях было видно много солдат и значков, но на штурм решились не сразу. Гордон успел подготовиться. Зарядили картечью малые пушки на флангах, в бойницах палисада ждали стрелки. Взорвав мину справа, янычары дружно ринулись в пролом. Но встретили их хорошо. Турки откатились, унося много убитых. Полковник велел исправить про­ломы.

Вечером Гордон диктовал Ваньке донесение воеводе:

— Несмотря на все старания, за 9-е августа враг не продвинулся ни на шаг. Однако наши потери велики. Да и новые казаки куда трус­ливее старых. Турки день ото дня выигрывают, закрепляясь на захва­ченных кусках вала. Очень нужны брёвна и туры для починки ретраншементов. А главное, молю Вашу Милость поспешить с под­креплениями.

Скоро пришёл ответ: воевода указал калмыкам от Чёрного леса, а донским черкасам от реки нападать на вражеские ариергарды. В город Григорий Григорьевич направил генерал-майора Вульфа с пят­надцатью тысячами солдат, дабы провёл сильную вылазку.

Также послал брёвна для починки укреплений.

Гордон и сам готовил вылазку: 1200 отборных солдат с лучшими офицерами. Надеялся вернуть захваченные турками позиции.

Ночью Вульф прислал гонца: дескать, прибыл, утром пойду на вылазку. Куда прибыл — непонятно. Искали Вульфа всю ночь и лишь с рассветом увидели у Крымских ворот. Гордон удивился — для вылазки это самое неудобное место. Спросил:

—              Неужто боярин Ромодановский указал наступать отсюда?

Генерал повернулся в седле, посмотрел свысока:

—              Именно здесь!

Всё было уже готово. Но турки сожгли мост через Тясмин. Отряду Вульфа пришлось идти в обход, через мельничную плотину, на глазах у врага.

Турки встретили атакующих плотным ружейным огнём и градом ручных гренад. Необстрелянные стрельцы робели, дружного удара не получилось. Скоро янычары пошли из траншей в контратаку, и наши в беспорядке отступили. Их отогнали к валу, а конницу загнали в бо­лото. Четыре сотни казаков со стороны реки так и не двинулись с места.

Приехавший от воеводы полковник Грибоедов заметил:

—              От таких вылазок один вред. Столько потерь, и ради чего?

Гордон печально кивнул:

—              Я-то это давно знаю. В гарнизоне уныние, а турок радуется. На­прасно силы тратим. Нужно срочно перестроить здешний ретранше­мент в горнверк! Брёвен маловато, прикажу разобрать пустой магазин в верхней крепости. Попросите бояр срочно прислать ещё брёвен и плотников.

Вульф холодно сказал, что ему приказано вернуться в лагерь. На­силу Гордон упросил его подождать до темноты, чтоб турки не видели отхода.

Ночью из города вывезли гроб с телом наместника Ртищева и его имущество.

Дом Гордона в верхней крепости чуть светился в сумерках тёп­лой желтизной новых брёвен. Денщик ждал хозяина, подал любимую Патриком баранину, тушёную с чесноком.

Кусок не лез в горло. Выпил несколько чарок водки. Легче не стало. И хмель его нынче не брал. В голове звенела страшная мысль: «Завтрашнего штурма мы не выдержим! Турки из траншей уже загля­дывают во двор верхней крепости».

Всё, что мог, Патрик уже сделал. Наверх перетащили шланги, за­рядили картечью. Ретраншемент посреди крепости срочно перестраи­вали. Да что толку. Его солдаты потеряли кураж. Слишком много дурацких, бессмысленных вылазок.

А главное, Гордон не мог объяснить бойцам, почему мощная рус­ская армия стоит в трёх милях от города и даже не пытается ударить в тыл визирю. Гордон и сам не знал этого. Солдаты были уверены, что их предали.

«Зачем я поддался на уговоры царя, поехал в Чигирин?! — пере­живал Гордон. — Ведь знал, что так будет. Догадывался! И вот теперь поражение. Позор!»

Денщик осторожно приоткрыл дверь:

—              К вам полковник из армии.

В горницу ввалился совершенно пьяный голландский полков­ник:

—              Комендант! Дай мне полсотни солдат, я вышибу турок с захва­ченного вала! Тотчас! Честью клянусь.

Ох, как хотелось Патрику въехать в морду этой наглой скотине. От души! Но сдержался и со всей учтивостью посоветовал гостю подо­ждать до рассвета.

Долго уговаривать полковника не пришлось. Он по-хозяйски уселся за стол, сожрал всю баранину, допил водку и рухнул в углу. А за окном занимался рассвет 11 августа, последнего дня обороны Чиги­рина.

 

Последний штурм

День начался как обычно. Турки подтянули мортиры и с утра яростно обстреливали ретраншемент во дворе верхней крепости. Из армии прибыл драгунский полк Симона Вестхофа.

Голландский полковник, опохмелившись, прихватил известного сумасброда, капитана фон Шлице, полсотни солдат, и устремился на подвиги.

Перелезая через пустой тур, полковник сорвался и рухнул внутрь. Турки подцепили его крюком и со смехом потащили к себе. К счастью, полковник успел отцепиться. Фон Шлице гренадами отогнал турок и спас дурака.

Штурм начался после полудня. Устроив жаркую канонаду, турки взорвали мощную мину под городским валом — получился пролом, са­женей в десять, вполне удобный для атаки. Вторую мину взорвали рядом, чуть погодя.

Необстрелянные казаки из свежего полка бросили позицию и побежали. Турки двинули в пролом три знамени янычар и, увидев, что казаки бегут, толпой ринулись в город и к нижней крепости.

Гордон направил навстречу туркам свой резерв: два стрелецких и два казачьих полка. У базарной площади завязалась схватка. Янычары зажгли город и побежали к пролому. Стрельцы, однако, не спешили их преследовать, а казаки бросились грабить горящие дома. Турки толпами валили в город. Эскадрон полка Вестхофа окружили и изрубили в капусту. Погибли четыре офицера и шестьсот солдат.

Началось самое страшное, что может случиться в бою, — паника!

У моста страшная давка. Все бегут, и первыми черкасы. Казацкие полковники, Давыдов и Криницкий, попытались задержать толпу. Их растоптали в момент, а ведь то были лучшие из лучших!

Гордон понимал, что всё пропало. Другой бросил бы всё и ушёл, пока не поздно, пока не пристрелил пьяный мародёр или не поймал на аркан татарин.

Но он не мог. Уйти — потеря чести. А потом, кто знает? Колесо Фортуны может повернуться. Бывает.

И Гордон упрямо делал всё, что возможно. Оставив в крепости вместо себя полковника фон Бокхофена, он поспешил в город, прика­зал закрыть Мельничные ворота и именем царя не выпускать никого.

Чигирин горел, и янычары, не спеша, занимали брошенные ба­стионы и больверки. Турки увлеклись грабежом и не ждали удара. Скоро к ним подошёл свежий полк, и враг бросился в атаку. Тут и Гор­дон привёл своих стрельцов и драгун. На площади завертелась злая ру­копашная. Часа полтора шла резня: то брали верх турки, то наши.

Тем временем, янычары пытались захватить пониженный и глав­ный вал верхней крепости. Их прогнали драгуны фон Бокхофена. От­ступая, турки подожгли деревянные стены крепости: навалили хворост в трёх местах, да добавили бочки со смолой. Дубовые брёвна горели с треском, пламя поднималось выше башен — не погасишь.

Из лагеря на помощь шли три полка, но они были слишком да­леко. Гордон велел поднять знамёна над воротами и над нашей частью вала. И вовремя. Полки остановились, но, увидев русские знамёна, мед­ленно двинулись вперёд. Тут их атаковала турецкая кавалерия, и армия снова встала. Похоже, в горящий город они не торопились.

Гордон метался по крепости, пытаясь заткнуть дыры. Он уже от­правил к воеводе трёх гонцов. Четвёртым послал подполковника Лиму.

—              Скажи князю, если срочно прислать пять-шесть тысяч свежего войска с добрыми офицерами, город ещё можно отбить! — просил Гор­дон.

Ответа не было. В городе, под холмом, турки начали строить ретраншемент напротив старой крепости. Городской вал почти весь сгорел.

Вызвав из нижней крепости тысячу рабочих, Гордон указал спешно возвести ретраншемент в старой крепости. Каменная церковь Петра и Павла удачно вписалась в новое укрепление.

К вечеру пришли, наконец, три стрелецких полка. Офицеры ре­шили отобрать новые укрепления турок у холма. Однако те встретили стрельцов дружным огнём. После нескольких залпов полки повернули.

Как обычно, при отходе самые большие потери. Начинало тем­неть. Увидев, что здесь толку не будет, Гордон пошёл в верхнюю кре­пость. Слуги спешно укладывали на возы лучшие вещи господ полковников!

—              Сучьи дети! — взорвался Гордон. От гнева у него даже усы всто­порщились. — Иван! Господ полковников ко мне! Всех! Тотчас!

Бекбулатов побежал. Офицеры собрались быстро. Гордон указал на возы с пожитками:

— Позор, господа! Присягали государю живота не щадить, а сами? Пожитки спасаете? Думаете, солдат — дурак, не видит? Как же после этого вы их в бой пошлёте! Чигирин в мыслях уже туркам от­дали. Торопиться изволите.

Полковники молчали. Красный, как свёкла, Корсаков глядел в землю, упёрши лопату бороды в грудь. Кашлянув, полковник Вестхоф, сделал шаг вперёд:

—Господин комендант! Игра проиграна. Неужто вы не видите? У турок такое превосходство сил, что в лучшем случае, ценой собст­венных жизней, мы задержим капитуляцию на день, на два.

Гордон криво усмехнулся:

—              Вижу. Не слепой. Но Кара-Мустафа уже бросил против нас все свои резервы. Ежели князь Ромодановский завтра ударит ему в тыл, турки побегут! Ни один из вас без приказа отсюда не уйдёт. Паника кончилась. Трусы уже сбежали. Остальные будут драться! Барахло раз­грузить. Все по местам! И навести железный порядок! Ступайте.

К ужину полковник Гордон велел выставить на стол свой сереб­ряный сервиз и распахнул дверь, чтоб видели солдаты.

Солдатская почта работает быстро. Но поужинать не успел: при­бежал Вестхоф:

—Бояре прислали адъютанта! Приказано уходить!

Патрик вспылил:

—              Неужто я с пустых слов сдам крепость? А если он врёт или на­путал? Без письменного приказа я и шага не сделаю! Мы подохнем, но не отступим.

Ужинать после этого Гордон не смог. Он понимал, что Чигирина уже не удержать, но одна мысль не давала покоя: «Год назад генерал майор Трауэрнихт выдержал турецкую осаду и не сдал город! Хам и проходимец, старый враг Патрика, писавший на него доносы, не сдал! Конечно, как полководец, Кара-Мустафа куда выше, чем Ибрагим- паша. И войска у него больше. Особенно пушек. Визирь знает, что, вер­нись он в Стамбул, не взяв Чигирин, султан тут же пришлёт к нему палача. Всё так. Но Трауэрнихт всё же удержал город! Тогда всё решил мощный удар русских из-за Днепра. Ромодановский не ждал и не медлил. А ведь для меня Чигирин — первая серьёзная кумпа- ния. Я командую! И какой позор — сдаться! Нет, без письменного при­каза я отсюда не уйду».

Патрик снова пошёл в обход. В нижней крепости загорелся склад амуниции. Полковник вызвал резерв и приказал тушить. А в го­лове вертелась поганая мыслишка:

«Прикажут уходить — придётся поджечь снова».

И действительно, в третьем часу ночи полковник Карандеев привёз письменный приказ князя Ромодановского: «Крепость оставить, лёгкие пушки увезти, тяжёлые закопать, амуницию и порох сжечь».

***

Десяток янычар, оглядываясь, с опаской входили через пролом в нижнюю крепость. Ванька понял, что пора уматывать.

Но где же Лёха? Бросать друга он не хотел. Да и выбраться вдвоём легче.

Прапорщик побежал в нижний город, где в последние дни дер­жали оборону драгуны Гордона. На месте никого не было. Только ва­лялись брошенные фузеи и копья.

«Ушли, — подумал Иван с обидой. — Придётся одному выби­раться».

—Вань, а Вань... — позвал его кто-то из темноты.

—              Лёха!!! — бросился на голос Иван.

Куницин сидел в какой-то яме, склонившись над Сёмкой.

—Живой. Оглушило его. Дышит. Как рванёт мина, его бревном по черепушке. Шишак спас. Может, дотащим? Вдвоём-то?

Ванька поглядел с сомнением:

—Такую-то тушу? Через турок? Навряд ли.

Остапенко тихо застонал.

—Гля, ожил! Может, полежит, оклемается?

Иван задумался:

—Пропадём мы с ним. Тут и здоровому не выбраться.

—Как хошь. Ты иди, Ваня. А я Сёмку не брошу.

Татарин гнал по улице пятерых пленных казаков, привязанных к длинному ремню. Встречный верховой окликнул его:

—               Хорош ясырь! Разбогатеешь!

—Кабы девки, разбогател бы. За этих много не дадут, — ответил пеший.

—Кабы мне бы достать татарский халат, я бы вывел ребят из го­рода, — заметил Ванька, — заместо пленных. Надо найти убитого та­тарина.

— Ну, голова! — ахнул Лёха. — И чем ты не татарин? Никто и не подумает. А халат я тебе ща сделаю. Погодь!

Он взял фузею, подсыпал на полку пороху, запалил фитиль и приладился на бугорке. Пожар не утихал,и на улице было светло. Ждать пришлось довольно долго. Прошла кучка янычар, потом про­ехали четверо конных татар.

Наконец, показался одинокий татарин с ясырем. Он гнал до­бычу: зарёванную, простоволосую дивчину с синяком под глазом и пол­ную, круглолицую жинку в чёрном вдовьем платке. Жинка несла младенца, а за ней семенил хлопчик лет пяти.

Лёха подпустил их совсем близко. Выстрел не привлёк внима­ния: в городе палили со всех сторон. Татарин молча ткнулся лицом в пыль. Бабы так и застыли, не поняв, что случилось.

Друзья быстро оттащили татарина в тень.

— Не робей, бабоньки! Авось вместе выберемся! — ободрил их Ванька, торопливо напяливая халат и грязный треух и привязывая Лёху к сыромятному ремню.

Сёмка поднялся сам, с большим трудом сделал несколько шагов.

— Что с ним? Ранен? — встревожено спросила вдова. — Дуня, по­держи-ка девочку. - Она ловко просунула плечо под правую руку Оста­пенко: — Держись, милок!

Лёха встал слева. Сёмка осторожно повернул голову и спросил:

—               Як тоби кличуть, красавица?

—              Натальей.

—              Спаси тя Господь, добрая душа.

Так и пошли: впереди Дуня с младенцем и хлопчиком, за нею поддерживаемый с двух сторон Остапенко. Понемногу Семён разо­шёлся. Иван важно держал толстый сыромятный ремень и плёткой подгонял ясырь.

Бекбулатов пошёл дальней дорогой, через турецкий лагерь. Так спокойнее. И действительно, в неразберихе на них никто не обратил внимания. Раза три окликали встречные, но Ванька спокойно отвечал по-татарски, шутил и шёл дальше.

Выйдя за город, беглецы свернули к Чёрному лесу. Тут было темно и пустынно, но Иван долго не развязывал своих, а уж татарский халат и малахай скинул, только увидев возы русской армии.

Дошли. Живые!

***

Патрик Гордон всякого повидал. Но эту ночь вспоминал, как страшный сон.

Он снова собрал полковников, распределил пушки: что вывезти, что зарыть. Офицеры слушали молча, только Вестхоф рыкнул:

—              Кто зарывать будет? Солдаты уже разбежались.

Гордон собрал солдат с пониженных валов, с контрэскарпов. В городе стрельба и дикие крики. Солдаты без оружия бежали в старую крепость.

«Знамёна!» — вспомнил Патрик и вернулся свой дом. Двенадцать знамен полковник поручил прапорщику Орлову с двумя драгунами 5 .

Четверть века он знал закон: приказ должен быть выполнен. Но здесь, в эту ночь, привычный порядок перестал действовать.

Гордон спустился в новую крепость. Ворота заперты и пусты. В мушкетных бойницах тлелют брошенные фитили. Остановил двух стрельцов и приказал поджечь башню.

В верхней крепости пьяные солдаты грабили обоз. Полковому писарю поручил запереть ворота и поджечь изнутри деревянный ба­стион.

Московские ворота не заперты! Гордон послал солдат их запе­реть, но те разбежались. Полковник вернулся в нижнюю крепость, к своим солдатам. Ворота также были пусты, вокруг валялись головни. Что делать? На приказы плюют! Значит, сам!

Зажёг магазин с припасами. Убедившись, что горит хорошо, пошёл к складу с амуницией. К сожалению, его потушили. Гордон со­рвал печати, набросал досок и соломы, зажёг. На площади верхнего замка повозки с его имуществом уже пустые. Их разграбили. И слуги разбежались.

— К дьяволу! — Патрик спустился в пороховой погреб. В темноте с трудом нашёл зажигательный шнур и наугад отрезал кусок. — Бог знает, сколько будет гореть. — заправил шнур в ближнюю бочку, под­жёг конец, и ощупью выбрался наружу.

Поручик Волков доложил, что полк, поставленный для охраны Московских ворот до выхода гарнизона, бросил всё и ушел. Турки уже заняли пустые ворота. Гордон спешно собрал полсотни солдат и поспе­шил туда.

Но не все защитники крепости бежали, бросив оружие. Полков­ник Корсаков с остатками своего полка стремительным ударом вышиб янычар. Из бойницы Гордон видел, как плотная колонна стрельцов, разгоняя мелкие отряды турок, двинулась к мосту. Там началась стрельба и свалка, но защитники крепости пробились!

«Ай да увалень! — подумал Патрик. — Жаль, что не успел к ним присоединиться».

Времени не было. Турки вновь шли к Московским воротам, и Гордон повёл своё небольшое войско навстречу. Видя решимость дра­гун, турки начали отступать. Гордон шел в сорока шагах, надеясь про­биться, — не повезло. На помощь врагу спешил большой отряд янычар.

Надо было искать другой путь! По склону холма полковник спу­стился к каменной церкви, а оттуда к задней стене крепости. Впереди шла группа солдат.

«Мародёры, — подумал Патрик. — Они, небось, знают проходы».

Но мародеры пустились вплавь, через реку. Патрик плавать не умел. Он пошёл к мельничной плотине между рекой и валом.

На освещённом факелами пятачке перед плотиной расхаживали несколько турок с обнажёнными саблями. Хвастались отрубленными головами выловленных из реки московитов. Одну из голов Гордон узнал — Корнелий фон Бокхофен!

Помолившись, полковник взял в правую руку саблю, в левую пи­столет и решительно вышел из темноты. Турки оторопело смотрели на Гордона. Он выстрелил в ближнего и, отмахиваясь от остальных, побежал на плотину. Там было уже темно. Гордона или не видели, или не догнали.

За плотиной он споткнулся о мёртвого, упал, снова поднялся, до­брался до рва. Несколько полуголых солдат помогали друг другу вы­браться по скользкой глине на русскую сторону. Помогли и полковнику. Мокрый и грязный Гордон, наконец, вылез на твёрдый берег.

Вдруг небо вспыхнуло. Раздался оглушительный грохот. Над ста­рой крепостью поднялся высокий столб огня и дыма — взорвался по­роховой погреб.

 

После

Чигирина

Патрик шёл по степи один, ориентируясь по Полярной звезде. В голове стучали страшные мысли: «Живой идёшь. Комендант! Где твоя крепость? Где твои солдаты? Старался. Сделал всё, что мог... А толку?».

Он гнал эти вредные мысли и, чтоб не думать, считал шаги, сби­вался и начинал считать снова. Спотыкался, падал, шёл дальше. Вре­менами Гордон засыпал на ходу. Восток начинал светлеть. Скоро и рассвет. Полковник задремал в очередной раз и сквозь сон услышал мерный перестук копыт: верховой.

Гордон протёр глаза. От невысокого кургана к нему скакал всад­ник.

«Свой или татарин?» — И прежде, чем разглядел седока, узнал чалого жеребца из второго эскадрона. И понял, что всадник свой.

Лёха на ходу спрыгнул с коня.

—              Господин полковник! Не ранен? Воевода приказал разыскать вас. Ждёт!

Лёха помог Гордону забраться в седло и побежал рядом, придер­живаясь за стремя.

— Как там наши? — спросил полковник. — Много ли вышло живых?

—Поболе сотни. Там их Фишер собирает. Лекарь удачно выпу­стил гной Гансу, да примотал к ране капустный лист. Теперь он коман­дует уцелевшими.

В лагере Гордон умылся, как мог почистил мундир и пошёл в шатёр воеводы. Отец и сын Ромодановские обсуждали с гетманом по­рядок отступления.

Князь Григорий Григорьевич обрадовался Гордону, даже обнял, спросил о здоровье и попросил рассказать, как там всё кончилось.

Полковник начал рассказывать. И весь ужас этой ночи — страх, усталость, отчаяние нахлынули снова. Гордон не мог говорить спо­койно.

— Слишком поздно пришли подкрепления! Внезапный приказ об уходе смешал все карты! Знай я хоть за сутки, мы бы отступили в по­рядке. Скольких потерь можно было избежать!

— Постой, Петр Иваныч! Охолони, — прервал его воевода. — Сила солому ломит. Сдали мы крепость. На всё воля Божия. Тебя ж никто не винит. Дрался достойно, то все знают. Да и государю твоя вер­ность ведома. Так что опалы государевой не страшись. Ступай-ка, от­дохни! Отоспись. Утро вечера мудренее.

Гордон вышел из шатра, пошатываясь от усталости, и попал в объятия Лефорта. Франц, как всегда, свежее выбрит, благоухает французским парфюмом... Офицерский мундир на нём сидит как вли­той.

— Патрик! Жив! — обрадовался Лефорт. — Слава Господу! Мы боялись за тебя. Теперь всё будет отлично. Пошли ко мне, я такую маль­вазию привез!

За бокалом мальвазии Гордон понемногу пришёл в себя. Даже улыбнулся, глядя на хлопоты друга.

—              Неужто всё позади? Поверить не могу.

Франц, ты все тайные пружины в Кремле ведаешь. Скажи, по­чему воевода Ромодановский стоял и ждал, не ударил на турок? Ведь у Стрелецкой горы, он без труда погнал и янычар, и сипахов, лучшую ту­рецкую конницу. А нас бросил на растерзание.

—              Ты ведь недурно играешь в шахматы, Патрик. Случалось жерт­вовать пешку, дабы спасти королеву? Вот и Чигирин отдали, чтобы спа­сти Киев.

Гордон вскочил:

—Вот оно что! Я ведь и догадывался, да поверить не мог! Тогда понятно. Расскажи толком.

И Лефорт рассказал. Он многое знал от друга, князя Василия Го- лицина.

— Подошёл срок Андрусовского перемирия, по коему Москва обязалась вернуть Киев полякам, — начал Лефорт. — Тут-то и всплыл Чигирин. Паны твердили, что, заняв сей город, «царь у них всю Ук­райну забрал!», а что они своими руками отдали султану правобереж­ную Украйну, «то до сего дела не касаемо».

Ещё год назад в Государевой думе шли яростные споры о судьбе Чигирина. Патриарх Иоаким уверял царя: лучше сей городишко ага­рянам отдать, чем лить кровь христианскую. Да и князь Василь Василь­евич к миру склонялся.

Князь Григорий Григорьевич, супротив того, считал, что отдать Чигирин — сущий позор и убыток для России. Да и Киеву уцелеть будет трудно. А уж гетман криком кричал: дескать, отдадим Чигирин, всё ка­зачество враз от царя отвернётся. Вся Украйна увидит, что она Вели­кому государю боле не надобна. Они и пересилили. Государь тогда решил Чигирин защищать.

В мае прибыло из Варшавы Великое посольство: князь Чарто- рижский да Казимир Сапега.

С первых слов Киев потребовали. Месяц с ними спорили, тор­говались. Не уступают! Уж и денег сулили, и войной пугали. Наконец, уговорили: за Киев отдадим Велиж, Себеж и Невель да серебром две­сти тысяч. А Киеву остаться Московским.

Тут наш человек из Варшавы донёс, что договор сей — сущий обман. Король Ян Собесский нипочём его не утвердит, пока Чигирин под царской рукой обретается. Вот тогда государь Феодор Алексеевич и отписал князю Ромодановскому тайную грамоту.

—              А в грамоте приказ, — продолжил Гордон с жаром, — воевать так, чтоб и Чигирин отдать султану, и казаки ничего не заподозрили! Ай, воевода! Искусник! Даже я не понял той тайной игры! А уж казаки из крепости бежали первыми. Теперь слова не скажут. Да сколько сол­дат положили понапрасну. Какие офицеры погибли: Ландельс, Давы­дов. И всё зазря.

—              Нет, дружище, не зря. Во-первых, Киев наш, и навечно. Пере­бежчики дружно говорят, что потери Кара-Мустафы весьма велики. Цвет султанской гвардии положил он у стен Чигирина. И то, Патрик, твоя заслуга. Ещё раз не сунутся.

—              Оно так. Да крепость-то сдали! А виноват комендант. Что те­перь царь решит?

—Слышал я, был разговор о том на Думе у государя. Хотят тебя повысить в чине и послать в Киев комендантом. Такие построить укрепления, чтоб и мысли у врагов не появилось посягнуть на него. А я к тебе попрошусь капитаном. Возьмешь?

Патрик помолчал, подумал:

— С радостью. А всё ж чудно. За проигранную коампанию да ге­неральский чин.

Чем и заниматься дворянину, как не военной службой?! Да и люблю я это дело. Нынче ночью впервые пожалел, что не выбрал дру­гое ремесло.

—Брось! Просто ты смертельно устал. Ложись, проспишься — всё пройдёт.

Гордон послушно улёгся и мгновенно уснул.

***

Лефорт разбудил полковника посреди дня: лагерь снимали. На­скоро побрившись, Гордон вышел из палатки. Поручик Куницин уже ждал его одвуконь:

—Полк построен, господин полковник!

Гордон привычно сел в седло. Знакомая кобылка пошла лёгкой рысью. Полк вытянулся на лугу в линию. Фишер отсалютовал клинком, доложил:

—В строю 213 человек!

—Сколько раненых?

—              За полторы сотни.

Гордон ехал перед строем своего полка. Вглядывался в знакомые лица, рваные, грязные мундиры с бурыми кровавыми пятнами. Фузеи далеко не у всех. Кони же уцелели. Драгуны смотрели бодро, не пря­тали глаз.

«Ничего, мы ещё повоюем!» — подумал Гордон.

—Полк! Справа по четыре, за мной, марш!

За два дня дошли до Днепра.

Ромодановский на крупном вороном жеребце осматривал пере­праву. Кивком подозвал Гордона.

—              Написал я грамоту государю, — промолвил воевода неспешно. — Посылаю в Кремль полковника Грибоедова. Чать, государь пожелает из первых рук узнать о здешних делах, об осаде. Езжай-ка ты с ним вме­сте. Государь нынче милостив. Будь надёжен. На кого полк оставишь?

—На Фишера.

—              Добро. С утречка пораньше и отправляйтесь.

Полковник поехал к своим драгунам. Офицеры сидели кружком.

От костра тянул густой аромат ухи. Над котлом колдовала молодая, пригожая баба.

—Новая повариха, — отметил Гордон.

Фишер встал:

—              Садитесь ужинать с нами, господин полковник! Уж больно уха навариста да духовита, с кореньями.

Поесть за день не привелось, и Гордон с удовольствием сел на уступленное седло. Куницин протянул ему деревянную ложку, повариха налила миску ухи. Ушица и впрямь была отличная.

—              Где рыбы-то наловить успели? — спросил Гордон.

—              Ванька увидал рыбаков с бреднем, выпросил.

«Ивана непременно возьму с собой в Москву, — подумал Гордон.

— Такому ловкачу да ещё и грамотею цены нет. Надо выпросить ему чин поручика. »

Полковник посматривал на своих офицеров, думал:

«Похудел Ганс. Брюшко-то растерял. Ничего, наберёт. Если и впрямь царь будет милостив, ударю челом, дать Фишеру чин подпол­ковника. Заслужил. Да больше и некому. Куницина тоже надо взять в Москву. Пусть съездит к молодой жене, пока мы там хлопочем. И его, и Остапенко пора в капитаны. Подучились».

Сёмка уселся в сторонке. На его колене уютно сидел небольшой хлопчик. Они хлебали уху втроём, с новой поварихой, из одной миски.

—              Семён себе бабу завёл? — тихонько спросил Гордон у Ганса.

— Наташу? В Севске венчаться собираются. Вдова, беженка с двумя детьми. А баба добрая. Не вертихвостка. И повариха отменная, —ответил Фишер.

Гордон ещё раз посмотрел на Остапенко. Мальчик с такой ла­ской прижимался к этому медведю, что Патрик на секунду позавидо­вал.

***

Лефорт не ошибся. Царь принял Гордона милостиво. Пожаловал в генерал-майоры, назначил комендантом Киева и долго, тихим голо­сом втолковывал, как важно возвести там совершенно неприступные укрепления. Патрика подмывало пояснить государю, что не столько укрепления, сколько отважные и умелые защитники делают крепость неприступной. Да ведь с государем не спорят!

А челобитную об офицерах Феодор Алексеевич принял благо­склонно, да и потери Гордона в деньгах и имуществе обещал возме­стить. Так что Рождество полковник встречал уже в Киеве и в первый раз за много лет пошёл на рождественскую мессу в католический ко­стёл. В Москву патеров не пускали.

На Подоле господа офицеры выстроили целый рядок рубленых изб: рядом Куницин, Остапенко, Фишер, а уж полковник и Лефорт по­строились наверху, на Крещатике.

Патрик Гордон служил России долго. Был начальником штаба у князя Василия Голицина во втором Крымском походе. И, по настоянию царевны Софьи, за сей неудачный поход государь Петр Алексеевич пожаловал его в гене­рал-аншефы. А когда царевна затеяла очередной бунт супротив государя, именно Гордон привёл в Троицу иноземные полки, после чего стрельцам оста­лось только сдаваться.

Вместе с Лефортом Гордон учил и пестовал молодые Семёновский и Пре­ображенский полки, а при отъезде государя в Голландию ещё раз, без выстрела, приводил к покорности мятежных стрельцов.

Командовал армией в Азовском походе, взял Азов и умер в 1699 году, в один год со своим другом, Лефортом, не дожив до Полтавы.

2010 год