В XVII веке учились не по книгам. Секреты и навыки пе­ренимали «из-под руки» ма­стера. Освоив всё, чему могли научиться дома, уходили странствовать в дальние края за мастерством и мудростью.

 

Польша

Больше трёхсот лет назад, в корчме под Краковом началось это путешествие. Корчма стояла на бойком месте, у перекрёстка больших дороги. Там всегда толпился народ, даже в будни. В красном углу, под затянутым бычьим пузырём окошком, пировал со своей пестрой сви­той какой-то заезжий князь. У двери тихонько толковали о делах чет­веро немолодых шляхтичей в скромной одежде. За грязным столом, у большой печи, теснились в дыму хлопы да захожие подмастерья.

Грохнула дверь. С шумом и топотом ввалились в корчму пятеро молодых шляхтичей — кунтуши нараспашку, лисьи шапки на затылках:

—Гей, корчмарь, горилки!

Корчмарь проворно поставил им кварту водки, закуску, оловян­ные чарки, низко поклонился, но деньги попросил вперёд.

Панычи не столько пили, сколько куражились, шумели, задевали друг друга.

Рыжий хвалился новой саблей:

—               Гля, панове, рукоять в серебре, ножны из алой кожи. Шестьде­сят злотых в Варшаве стоила! Отец подарил.

—               Нашёл чем хвастать! Краса сабли не в ножнах, а в клинке. Вот, глянь, у меня черкасская! Дед в Москве с боярина снял, — ответил ру­соголовый Стас.

—Ну и что? Сабля как сабля, и виду никакого.

—Врёшь, Рыжий! Ставлю два злотых, что моя черкешенка твою варшавянку перерубит!

—Идёт! Прощайся со своими злотыми, Стас.

Два паныча, как петухи, стояли друг против друга с обнажён­ными саблями.

Полный седой шляхтич из свиты князя развел парней:

— Позвольте, панове, саблями меряются не так. Станьте в круг, панове, не мешайте. Ну-ка, русый, держи саблю вверх, прямо, да по­крепче. А ты, рыжий, руби по кончику, наотмашь. Давай!

Рыжий с размаху рубанул. На варшавском клинке появился глу­бокий шрам. На черкасской сабле отметин не было.

—               Теперь наоборот, панове. Да шире круг, не теснитесь, не равен час, заденут. Давай, русый!

Почти все шляхтичи, бывшие в корчме, столпились вокруг спор­щиков, привлечённые неожиданным развлечением. Даже князь встал из-за стола и неторопливо, вытирая губы шёлковым платком, подошёл и встал на лучшее место.

Среди панских кунтушей странно выглядела бурая свитка под­мастерья. Должно быть, шибко хотел парень посмотреть состязание, что осмелился протолкаться в первый ряд.

Стас поплевал на ладонь, перехватил саблю половчее.

— Дзинь!

Острие «варшавянки» со звоном воткнулось в стену.

—               Плати, Рыжий. Проиграл. Хоть и ножны знатные, и рукоять в серебре.

Паныч, матерясь, трясущимися руками вытаскивал из кармана застрявший кошель.

Стас откинул со лба русые волосы:

—Ну, кто храбрый против моей черкешенки? У кого сабля, а не кочерга?

Почти все шляхтичи обнажили сабли:

—Расхвастался, щенок! Давай, попробуем!

Седой шляхтич устанавливал очередь и распоряжался.

—В круг, панове, в круг. Пан Анджей, вы первый. Начали!

Лысый корчмарь поставил медный поднос для ставок. Посыпа­лись пари.

Напряжённо смотрел за состязанием подмастерье в бурой свитке. И снова выиграл Стас. Должно быть, его черкешенка и впрямь была лучше сабель остальной шляхты. Стремительным, косым ударом он победил девятерых, и только три сабли отделались глубокими шра­мами.Этим присудили ничью. Потихоньку прятали сабли в ножны более осторожные шляхтичи: к чему рисковать и саблей, и кошельком!

Стас гордо оглядел круг:

—Ну, кто ещё? Заробели, панове?

Желающих не было.

— Прошу прощенья у милостивого пана. Не примите за обиду. Дозвольте спробовать супротив сабли вашей милости, — подмастерье вытащил длинный, в две пяди, нож.

—Ты что, быдло, пся крев, с благородным паном тягаться взду­мал? — возмутился седой шляхтич.

—Пусть его, — тряхнул чубом Стас. — А гроши-то у тебя есть?

—               А как же. Вот пять злотых, дозвольте поставить за честь.

—Что это, хлопец, ты так загорелся? — удивился седой шляхтич. — Грошей слишком много?

—Та ни, пан. Мы — люди бедные. Так я ж коваль. И ций клинок сам выковал. Дозвольте спробовать свою работу.

— Ну, ежели сам коваль, то пусть, — милостиво кивнул седой, — но рубить своим ножом шляхетскую саблю не моги! А подставлять можно. Подставь.

Парень поднял нож. Стась примерился и рубанул.

—Цел! — ахнула толпа.

На ноже кузнеца остался слабый шрам. Такой же появился и на острие черкешенки.

—Силён коваль! У тебя нож получше многих сабель, — удивился седой шляхтич. — Забирай свои гроши, хлопец. Ничья. Ну, панове, может, ещё кто хочет померяться саблей с паном Стасом?

—Пора охладить парня, а то загордится, — князь вынул из ножен тонкий прямой клинок с серебряным эфесом. — Ежели твоя черке­шенка устоит против моего толедского клинка, получишь дукат. Держи!

Стас поднял саблю. Должно быть, в молодости князь был лихим рубакой. Зазвенела сталь. Однако толедский клинок не одолел кавказ­ского закала. И здесь состязание кончилось вничью. Довольный Стас спрятал в кошель выигранные деньги.

От стола у двери поднялся худой черноглазый шляхтич — гортан­ный выговор выдавал чужака. Седые усы свисали аж до ворота.

—               Дозвольте и мне, панове. Ставлю дукат. Моя старушка «черке­шенку» одолеет.

Не спеша он вынул из широких ножен странную, сильно изогну­тую саблю с круглым отверстием возле острия.

Потянувшиеся было к столам шляхтичи снова сомкнулись в круг.

—               Давай, Стас! Проучи длинноусого! Два злотых на Стаса! Шляхтич поднял саблю. Стас поплевал в ладонь, прищурился.

Но его ловкий удар не достиг цели. На широком лезвии не осталось и следа, а вот на клинке «черкешенки» появился первый глубокий рубец.

—Пожалейте, пан, свою саблю, — сказал длинноусый. — Видите, на моей перевитый узор на клинке? Дамасская сталь. Ей нет равной в мире.

—Руби! — отчаянно крикнул Стас.

Шляхтич легко, как ласточкиным крылом, взмахнул широким клинком — и аккуратно срезал самый кончик острия на сабле Стаса.

— Не грусти, парень, — сказал он, пряча дукат в кошель. — Сабля у тебя добрая, не беда, что стала чуть короче. C дамасской сталью ничто не сравнится.

—               Прошу прощенья, ясновельможный пан. Дозвольте вашу саблю в руках подержать, — кузнец низко поклонился седоусому.

—Что, коваль, проняло? Такую тебе не сковать. На, полюбуйся. Коваль бережно, двумя руками, взял саблю и долго разглядывал её узор, заточку.

—               А зачем же тут дырка на клинке?

—Смотри, коваль, — шляхтич, взял саблю за рукоять и острие и, легко согнув её вокруг талии, застегнул, как пояс. Обдёрнул кунтуш. Те­перь никто бы не догадался, что он вооружён. — Видел? Так-то!

Длинноусый вновь расстегнул стальной пояс и вложил распря­мившуюся саблю в ножны.

—               Далеко ли ций Дамаск, где такие сабли робят?

—В Туретчине, рядом со Святой Землёй. Тебе не дойти. Шляхтич поднял с лавки переметные сумы и вышел из корчмы.

За ним последовали его спутники. Коваль, как заворожённый, смотрел им вслед. Вдруг он тряхнул головой и выскочил за длинноусым: хотел спросить ещё что-то, да не успел. Паны уже отъезжали.

—Напрасно вы ввязались в эту греховную забаву, пан Ласло.

—               Лишний дукат пригодится, — ответил тот.

—Но вас запомнили все бывшие в корчме шляхтичи.

— Не беда. Завтра я буду уже далеко. Час свободы близок. С Богом, братья...

«Правду говорил тот монах. Видать, шляхтичи-лютеране зате­вают новый рокош 5 за свою веру. Паны дерутся, у хлопов чубы тре­щат», — подумал коваль и вернулся в корчму.

***

Пир за столом у князя продолжался. Стась уже сидел с ним рядом и поднимал бокал:

—               За толедскую сталь ясновельможного князя!

—Давайте танцевать, — воскликнула разбитная, сильно накра­шенная паненка, сидевшая напротив князя. — Музыку!

— Желанье пани — закон, — кивнул князь. — Корчмарь! Музыку!

— Прощенья просим у милостивого князя, — низко кланялся корчмарь, — всех музыкантов пан Големба забрал на свадьбу дочери! Нет музыки, не извольте гневаться...

—               Верно, я и забыл. Ну, а наши что?

Седой шляхтич, исполнявший у князя обязанности мажордома, развёл руками:

—               Капустинский ногу сломал, Шацкий — в Варшаве. Здесь только пан Гробек со своей флейтой.

Старенький шляхтич в аккуратно заштопанном кунтуше, сидев­ший в конце стола, послушно вынул из футляра флейту и заиграл ма­зурку. Три пары вышли плясать. Да уж больно неровный был пол в корчме, и музыка не вдохновляла. Танцы не удались.

—               Тогда давайте шута! — потребовала та же пани.

—               Шута, так шута.

Седой шляхтич вышел и скоро вернулся с шутом. Смуглый, гор­боносый паренёк в пёстром — половина красная, половина синяя — кафтане и смешной шапчонке с двумя кисточками остановился на се­редине корчмы. Мажордом нагнулся и отомкнул железную цепочку от бронзового браслета на его лодыжке.

—               Давай, Черныш, повесели князя...

Шут оглядел компанию большими тёмными глазами, раскинул руки, запел что-то гортанное и пошел кругом по корчме в странном, нездешнем танце. Пан Гробек подыгрывал на флейте. Казалось, шут пляшет в кругу, положив руки на плечи братьев.

Паны хлопали ему:

—               Живей, Черныш, живей!

И он пошёл быстрее, ещё быстрей, закружился с резкими выкри­ками, выбрасывая в стороны руки... и вдруг рухнул на пол.

—               Немного от него толку, — заметил князь. — Ладно, отведи его в обоз да прикуй как следует, чтоб не сбежал.

Ковалю стало как-то не по себе. Он расплатился и вышел из корчмы.

Возле конюшни стояла большая карета с княжеским гербом на дверцах. Шут, прикованный к задней оси, сидел на грязной соломе, об­хватив голову руками. Он раскачивался, что-то гортанно причитал и выкрикивал.

Коваль присел рядом. Паренёк глянул на него искоса и перешёл на польский:

—               Чтоб тебя чума поразила от пяток до макушки! Чтоб у тебя руки отсохли! Чтоб твои княжата росли убогими и помирали молодыми!

—За что ж тебя, как пса, на цепи держат? — спросил коваль.

—А я от пана трижды бегал. И опять убегу! Вот потеплеет не­много. Не останусь ручной обезьяной у гада ясновельможного! Только кафтан больно заметный. По нему и ловят.

«Жалко хлопца, — подумал коваль. — Уж больно горяч. Пропадёт. Надо выручать».

Он снял с плеча большую сумку на сыромятном ремне, и из бога­того набора инструментов выбрал клещи-кусачки.

—               Чего тепла ждать? Скоро Пасха.

Перекушенная цепь хрустнула.

— Как тебя кличут, хлопец? Григорий? Надень-ка мою свитку, чтоб не так заметно было. Пошли!

Во дворе корчмы было пусто. Только спал на соломе пьяный гайдук.

Скоро корчма скрылась за поворотом дороги.

***

—Как твоё имя, брат? — спросил шут. — Ты нынче меня из вели­кой беды выручил. Даст Бог, отплачу тебе добром за всё.

—               Янко Коваль, из Слободки. Ушёл из дома мастерства искать. У отца-то, в кузне под Полтавой, я уже всё перенял. Могу и плуг отковать, и нож, и подкову. Да, говорят, в чужих краях мастера не чета нашим. Нынче в корчме саблю видел! Красота-то какая! Аж сердце зашлось. Дамасская! Вот бы научиться!

— И я из дома за тем же ушёл, — вздохнул Григорий. — За муд­ростью. Да вот, не повезло. На цепь попал. Неудачник я, видно.

— Расскажи о себе, друг. Дорога будет покороче. Ты православ­ный?

— А как же! Греки все испокон веков православные. Родился я в Туретчине, в Салониках. Большой город, портовый, кого там только нет. Пока был жив отец, мы хорошо жили. Он писцом служил у бога­того купца, Костакиса.

Домик у нас был маленький, да свой, у склона горы. Придёт он, бывало, вечером, весёлый, чернобородый, все дети к нему бегут вза­пуски. Книги любил. Грамоте меня учил и латыни. Помер он от горло­вой хвори, мне ещё и десяти лет не было.

Тут нам худо стало. Детей-то четверо! На что жить? Всё продали из дома, что можно. Книги особенно жалко было. Я в семье старший. Матушка и отдала меня мальчиком в винную лавку мсье Жиро за стол и науку. Одним ртом меньше. Мыл бутылки, бегал на рынок, приби­рался. Мсье Жорж был мужик не злой, толстый, усатый, громоглас­ный. Под горячую руку мог и подзатыльник выдать, но не часто. У него я и французский выучил. Потом пригодилось. Через два года помер у него дядька, оставил Жоржу дом в Марселе. Хозяин лавку продал и уехал. А мне куда деваться?

Пошли с матерью к Костакису. Тот глянул на меня: тощий, ма­ленький. Нет, говорит, куда его? Мать ему в ноги: «Возьмите паренька, Ваша Милость! Отец вам служил верой и правдой столько лет».

Купец подумал, спрашивает: «Писать умеешь?» — «По-гречески, по-латыни и по-французски .». Он удивился и взял меня. Чужие языки и прокормить могут. В Салониках какой только речи не услышишь: турки, болгары, евреи, итальянцы. У меня к иным языкам от Бога та­лант, легко перенимаю.

Стал я у него работать. Старался! Скоро купец мне даже платить начал. А через два года взял с собой в Вену. Костакис вёз туда козий пух и верблюжью шерсть. Дорога страшная: через перевалы в Карпатах, потом Марицей до Дуная. А в горах гайдуков полно, грабят.

Для охраны купцы наняли атамана Парфения. Сего свирепого грека и его молодцов все бандиты как огня боялись. С ним мы дошли до Белграда благополучно. Там с атаманом рассчитались, отдохнули на греческом подворье и поплыли по Дунаю.

Хорошо! Тишь, красота, берега плывут. Большой город Вена! Там мы и прожили всю зиму, пока товар не распродали. Зато я выучился по-немецки, а бухгалтер, герр Хассе, научил меня писать красивым го­тическим шрифтом.

После Пасхи Костакис заспешил домой. Отговаривали его: рано ещё, в долинах всё цветёт, а в горах снег. Ничего не слушал! Вот мы и попали в снежный буран на перевале. Едва дошли до ночлега.

Старик простыл. Всю дорогу кашлял надсадно, а дома на третий день преставился. Всё дело перешло старшему сыну. Тот мне сразу ска­зал: «Убирайся! Не надобен».

К тому времени матушка моя снова вышла замуж, моя помощь ей уже не требовалась. Отчим-то — ничего мужик. Только тоска меня взяла. Уж больно жизнь вокруг страшная да кровавая.

Услыхал я как-то на рынке бродячего проповедника. Он толковал о святых старцах Афонского монастыря. Старцы сии, исихасты, дают обет молчания, ни слова не говорят, только молятся. Зато их умная мо­литва летит прямо в уши Господу! Вот где мудрость, вот где святость подлинная! И так мне захотелось к ним, святости да тишины поискать. Я и сбежал на Афон, благо, близко.

Игумен расспросил меня, да и определил к брату Василию по­слушником налаживать монастырскую друкарню 5 . Давно уже стояла она заброшенная. Турки запрещали печатать книги по-гречески. Игу­мен дал новому паше хороший бакшиш, тот и разрешил. За эти годы половина шрифта сгнила да растрескалась. Пришлось нам резать не­достающие буквицы из твёрдого самшита. Я с детства люблю рисовать да резать. Буквицы-то у меня выходили ровнее и красивше, чем у брата Василия. Год прошел, начали мы набирать, а потом и печатать Еванге­лие от Марка.

—               Хорошо, наверное, на Афоне, — мечтательно заметил Янко. — Свято!

— Может, и свято, — вздохнул Гриша, — да не по мне. Соберутся старцы в трапезной, как начнут спорить о догматах. Да так яростно спорят, за букву умереть готовы. А что за монастырской стеной люди друг друга мучают, в рабство продают, с голоду дохнут, им всё равно. Их мир — келья. Правда, жил там один старец из Вологды. Вот был доб­рый да мудрый человек. Я многому у него выучился, и русскому языку тоже. А как он рассказывал о своих краях, о лесах дремучих, снегом за­сыпанных, о тишине. А что, Янко, у вас там и вправду медведи да волки на дороги выходят?

—               Так это под Вологдой, далёко, на полночь. У нас под Полтавой дубравы малые, больше степь. И зима короткая, вроде, как здесь. А мед­ведя я только на ярмарке видел, цыган водил.

— Стало мне тошно. Наверно, я и сам бы ушёл из монастыря. Да тут Великий султан пошёл войной на Цезаря Леопольда. К Афону по­дошел корпус янычар Ахмеда-аги. Страху-то! У монастыря, ясное дело, фирман султана о неприкосновенности. Да ведь до Стамбула далеко, а буйные янычары у ворот.

К отцу архимандриту приехал важный грек в шёлковом халате. Правая рука Ахмеда-аги, Алексий, фанариот. Долго сидел в палатах на­стоятеля, потом ему вынесли из монастырской сокровищницы два мешка денег, да, кроме того, отец игумен благословил две дюжины мо­лодых послушников на службу Великому султану. И меня с ними.

«Нет власти, аще не от Бога! — сказал он нам. — Служите честно».

Алексий как узнал, что я грамотный, так и взял к себе писцом.

—А что такое «фанариот»? — спросил Янко. — Чин какой, чи што?

— Неужто не знаешь? — удивился Гриша. — Квартал есть в Царе- граде, Фанар. И живут там самые богатые и самые хитрые греки на свете. В Высокой Порте, во дворце султана, великую силу имеют. Одо­леть их никто не может: кого подкупят, кого обманут.

Алексий ведал снабжением армии и всеми денежными делами у Ахмеда-аги. Не счесть, сколько золота прилипло к его жадным рукам! Правда, и риск не мал: разгневается паша, в одночасье на кол посадит.

Переписка там шла на арабском. Язык я выучил быстро, а с хит­рой арабской каллиграфией пришлось помучиться. До самой Вены турки шли без боя. Король Леопольд испугался великой армии султана и бежал. Да горожане упёрлись. Торговцы, школяры, подмастерья сели в осаду и дрались храбро.

Скоро в турецкой армии начался лагерный тиф. И я заболел. Почти с того света вытащил меня мудрый доктор, рэб Сулейман из Смирны. А потом оставил у себя, слугой и помощником.

Вот удача-то! Такой человек, прямо святой, даром что еврей не­крещёный. Всю суть Святого Писания мог одной фразой выразить: «Не делай другому того, что для себя не хочешь!». Сколько он людей спас, вылечил. Для каждого находил доброе слово. Истинный учитель! И еврейскому я у него научился.

—               Зачем тебе еврейский? — удивился Янко.

— Это ж язык Библии! Всякий просвещённый человек должен его постичь. Латынь-то нынче любой недоучка знает. Древнегрече­ский — уже мало кто. А настоящий мудрец должен знать все три языка! Только недолго я у него учился. Началась великая битва под Веной. На помощь австрийцам пришёл польский король Ян Собесский и герцог Лотарингский. Турок разбили наголову! Тут меня и взял в плен один венгерский пан. А потом продал пану князю за двести злотых.

Одно я понять не могу, Янко! Почему Господь Всемогущий доз­волил на земле столько горя и несправедливости? Здесь для бедняков чистый ад, а богач живёт припеваючи. Может, за грехи? Тогда за что ж детишки мучаются? Они в чём виноваты?

Встретил я в Кракове одного школяра. Он и в Праге учился, и в Геттингене. Рассказал мне, что есть в Голландии мудрый человек, пан Спиноза. Он один знает, как сделать людей счастливыми.

Я и решил: пойду в Голландию. Упаду пану Спинозе в ноги: пусть возьмёт меня слугой. Всё буду делать, как раб: стирать, убирать, гото­вить. Только бы выучил!

—Говорят, в Голландии зело добрые мастера по кузнечному делу.

—               Янко, давай пойдём вместе!

—А что? — задумался коваль. — Ты ведь православный. Всё по­легче будет среди латынцев. И языки знаешь. Да и веселее, вдвоём-то.

***

В Кракове продали красно-синий кафтан Гриши, купили ему бурую мещанскую свитку.

—Надо бы ещё и чёботы, твои каши просят, — молвил Янко. — Ну, заробим грошей, купим.

Задерживаться там побоялись и отправились дальше, в Бре- славль.

Хорошо идти по размокшим дорогам весной, вдвоём с другом. Жаворонки поют. Солнышко греет. Переночевать можно в дорожной корчме, в поле ещё холодно. Кончились гроши, можно зайти в любую кузню. Весной добрый кузнечный подмастерье везде нужен: мужики ладят плуги и бороны, паны чинют кареты и дормезы. Гриша гордо вы­ступает в новых башмаках. Чудок велики, да он натолкал в носки сена, идти стало теплее.

Гриша тоже зарабатывал: начнёт в корчме гадать на картах, на пёстрых бобах, а то и просто по руке. Историю расскажет про Трою, про Одиссея и Циклопа — так даже паны, а уж особенно паненки, слу­шают, разинув рот. Хорошо вдвоём. Янко дивится другу: сколько он ис­торий знает, сколько книг прочитал, сколько языков выучил.

—               А чего ты, Янко, дивишься? Сам знаешь три: украинский, рус­ский, польский.

—               Так я ж их с детства перенял от парубков в нашей слободе.

—Ну и я с детства — итальянский, турецкий и болгарский. Я ж в Салониках вырос. Там кого только нет. Да ладно! Впереди у нас Силе- зия и Бавария. Надо тебе, Янко, немецкий выучить. Да не трусь, я тебя подучу!

 

Силезия

Несколько дней шли дожди. В мокром лесу было трудно шагать по размокшим колеям. Чуть развидняло, потом снова начался дождь, сначала тихий, потом шибче и шибче. Друзья промокли до нитки, а до ближайшей деревни ещё было идти и идти.

—               Что это там чернеет впереди? Янко, а вдруг это разбойники?

—Бог милует, Гриша, у возчика фура сломалась.

Подошли ближе. Фура, тяжело осевшая на заднее колесо, глубоко завязла в колее.

— Бог помощь, — сказал Янко бородатому возчику. — Колесо по­ломал?

Возчик ответил по-немецки:

—               Зеер шлехт 5 ! Ось лопнула, будь я проклят! И месяца не прошло, как заплатил кузнецу за новые железные оси сорок пять крейцеров. Будь у меня деревянная, как в прежние времена, вырубил бы новую в лесу. Всего и делов. А новые колеса на деревянную ось не лезут. До жилья восемь вёрст. Шабры 6 испугались, тут банда Ночного Филина бродит в округе. Сказали: «Выбирайся сам, завтра пришлём помощь. Не пропадать же всем из-за тебя». А только сядет солнце, так и жди этих бандитов. Прирежут, как пить дать. Ночной Филин живых не оставляет.

—               Брось всё и иди с конями в деревню — спасёшься, — сказал Гри­горий.

—               Так бы и надо. Да я за груз отвечаю. Тридцать мешков вайды 6 — это сто двадцать талеров. Не довезу, за долги дом продадут и всё хозяй­ство. Всей семье в батраки идти. Лучше в петлю.

— Дай-ка я посмотрю, может, и смогу чем пособить, — сказал Янко. — Ну-ка, мужики, приподымите край, а то ничего не видно.

Возчик глянул удивлённо, подсунул под ось вагу и вместе с Гри­шей приподнял задок фуры. Янко подлез под телегу, прямо в грязь, и долго там возился. Наконец, вылез измазанный. Даже нос в глине.

—Погодите, мужики, пошукаю.

В котомке коваля под свёртком белья и мешочком с провизией лежала куча ржавых железок. Григорий всегда удивлялся, зачем Янко подбирает железки, медяшки, ломаные оловянные тарелки и прочий мусор. Из этой кучи коваль вытащил толстую медную трубку, сунул в неё палец, прикинул:

—               Чуть широка, а ничего, сойдет. Давай, мужики, разгружай фуру, будем чинить ось.

—               Как же ты её в лесу починишь? Без кузни, без огня? — удивился возчик.

—               Починит, ты не сомневайся! — ответил Гриша. — Разгружай бы­стрее. Он мастер!

Франц Майер, возчик, споро развязал веревки, расстелил на обо­чине укрывавшие груз шкуры. Мужики быстро перекидали с воза мешки с вайдой. Телегу перевернули, и Янко занялся ремонтом.

—Повезло, — сказал кузнец, — ось лопнула в удобном месте. Сей­час я эту трубку присобачу.

Янко прикинул трубку на ось и на обломок, ножом отметил край, достал треугольный напильник и начал выпиливать канавки на оси и на обломке.

— Ох, не успеем! — причитал Франц, поглядывая на солнце. — Вечереет.

—Не каркай! — отвечал Янко, не прерывая тщательной работы. Наконец, канавки были готовы. Янко туго насадил трубку на ось и загнул, зачеканил её край в пропиленную канавку. Потом вставил обломок, закрепил его в трубке, забив три гвоздя, чтоб не болтался. За- чеканил край трубки на обломке и махнул рукой:

—               Туго. Верст пять выдержит, а там и кузница. Надевай колесо. Мужики перевернули и нагрузили фуру. Франц, торопясь, запряг лошадей.

—Сломается ось до брода, попадём под нож Ночному Филину. Ну, голубчики, выручайте!

Крупные, добрые кони выдернули фуру из грязи. Франц быстро повёл их в поводу, стараясь обходить опасные лужи и ухабы.

—               Только бы до брода дойти. За брод разбойники уже не сунутся. Там владения графа Швайге, он шутить не любит, — приговаривал воз­чик.

—               А кто это, Ночной Филин? — спросил Григорий.

—               Имперский рыцарь. Как обеднел, его имение описали за долги. Он собрал шайку бывших ландскнехтов, бандитов и всякого сброда. Дневного света не терпит и выходит на охоту только после заката.

В трудных местах друзья упирались в задок телеги, помогали ло­шадям.

—               Далеко ли нам ещё? — спросил Янко.

—Близко. Даст Бог, дойдём до деревни, там переночуем, а завтра к вечеру будем у нас, дома. Только бы дойти! Уж и угощу я вас! И баню устрою на славу. Без вас я бы точно пропал.

Дорога вышла на бугор, сплошной лес кончился, верстах в трёх поблескивала река.

—               Ну, милые, живей! Тут дорога получше. Закиньте свои мешки в передок, ребята. Пробежимся, может, и успеем.

Лошади пошли рысью. Франц бежал рядом с телегой, друзья — сзади.

—Ох, солнце совсем низко. Не успеем, — причитал Франц. Солнце коснулось верхушек дальнего леса и тихо скрылось, а до реки оставалось ещё с полверсты. Где-то сзади послышался разбойни­чий свист.

—               Беда, парни. Ходу, лошадки, ходу!

Теперь путники уже бежали всерьёз, задыхаясь, в изнеможении хватаясь за телегу.

Свист раздался ближе. Франц выдернул из-за пояса широкий тесак:

—               Без боя я глотку под нож не подставлю!

—               Нас трое, отобьемся, — ответил на бегу Янко.

Гриша молча показал зажатый в руке кривой нож. Но, к счастью, река была уже близко — вот и брод.

—               Живей, милые! — уговаривал лошадей Франц.

Путники были на середине реки, когда из-за кустов выскочили трое верховых. Впереди — свирепый бородатый старик в медном шлеме и кирасе.

Лошади Франца дружно выдернули фуру на другой берег. Верхо­вые осадили лошадей у брода.

—               Твоё счастье, мужик, быстро бегаешь! Был бы ты сегодня в аду! — крикнул вдогонку Ночной Филин.

***

На другой день к вечеру путники доехали до места. Деревня бо­гатая, добротные дома с высокими крышами.

—               Хорошо живёте, — с уважением сказал Янко.

—Нынче-то хорошо. В конце Тридцатилетней войны нашу де­ревню начисто сожгли. Три года от ландскнехтов по лесам прятались. Скот и лошадей сберегли. Извоз выручил. А как объединились в Фе­рейн возчиков 6 , так дела пошли лучше. Ну вот и мой дом виден.

Починенная ось дотерпела до самого дома, и только во дворе ко­лесо скривилось. Франц бросился, упёрся плечом. Янко ловко подсу­нул под ось чурбак и снял колесо вместе с обломком оси и медной трубкой:

—               Доехали!

Вся семья Франца уже бежала навстречу. Полная, симпатичная, хотя и заметно косая жена, за ней пятеро сыновей: старший — выше отца, младший — лет пяти.

—Слава Богу, вернулся! — обняла возчика жена.

— Воистину! Слава Христу и Николаю Угоднику! Недаром я ему свечку поставил перед дорогой. От верной смерти спас Святой Никола да эти парни. Встречай гостей, Аннелиза. В Мокром лесу под боком у Ночного Филина сломалась ось. Кабы не мастер Иоганн — был бы я по­койник. А это Грегор — тоже странствующий подмастерье.

Аннелиза споро собрала на стол. Друзей посадили на лучшее место. Старший сын побежал топить баню.

Две недели друзья прожили в гостеприимном доме. Янко рабо­тал в кузнице. Сварил сломанную ось (двадцать лет прослужит!), под­ковал коней, а потом ещё и отковал Францу новую ось — в запас. Хороший подмастерье — редкость. Кузнец разрешил ему вечерами ра­ботать на себя.

В местном костёле Янко увидел деревянный подсвечник перед образом Пресвятой Девы в виде речной кувшинки на листе и заго­релся отковать такой же железный. Григорий качал меха, помогал ему. Работа не простая. Сначала Янко отковал лепестки, один к одному. Потом собрал на пестике цветок, отковал лист кувшинки и приварил к нему цветок. Прочеканил на листе жилки. Янко сделал два подсвеч­ника: первый подарил Францу. Тот пришёл в восторг — работа ма­стера! Второй, самый удачный, бережно завернул в тряпочку и уложил в свою котомку.

Григорий тоже не сидел без дела. Он выпросил у Франца сухой чурбачок вишнёвого дерева, валявшийся в кладовке, и терпеливо ко­вырял и резал своим ножом, пока не получилась рукоятка в виде стоя­щего медведя. Гриша подарил её Янко.

—Дуже гарно! — приговаривал тот, закрепляя на обушке своего ножа новую рукоятку. — Где ж ты так обучился резать? В Салониках?

—               Да нет. Когда Ахмед-ага зимовал в городке Загребе, мы жили у хорвата-резчика. У него-то я маленько и научился.

За ужином Франц расхваливал свой Ферейн:

—Слава Богу, теперь живём как люди. Извозом-то мы и раньше занимались. Добрые кони да прочная фура — большое дело. Но как Фе­рейн договорился с герром Нетсгеймом, стало куда лучше.

—               А кто это, Нетсгейм? — спросил Янко.

— Богатейший купец. Главное, он в компании с графом Цицен- дорфом.

—Ну, купец, это понятно. А причём тут граф?

—               Так он же камергер императора и аппальтатор!

—               Что-что? — удивился Янко.

Франц усмехнулся:

—Вы, парни, в наших порядках ни черта не смыслите. Импера­тор Леопольд изволил ввести монополии. Налог на самые важные то­вары: железо, скот, медь, табак и другие. А чтоб не возиться со сбором сиих налогов, он продаёт их на откуп аппальтаторам. Другие купцы платят уже аппальтаторам за разрешение. Вот Нетсгейм и взял в долю Цицендорфа. Теперь с его грамотой мы едем свободно, куда хотим.

На Пасху — большая ярмарка в Кракове, и мы едем туда заранее, двенадцать фур. Не пустые, груз в Бреславле нам уже готов, приказчик герра Нетсгейма позаботился. Вместе надёжнее, на дюжину мужиков и бандиты не рискнут напасть.

—               А как же тебя шабры бросили в Мокром лесу? — спросил Гриша.

— Нас было всего четверо. Да те мужики, что меня бросили, за­платят штраф — по талеру мне и по талеру в кассу Ферейна, чтоб непо­вадно было. Вот так. Приедем мы в Краков, там другой приказчик уже нам товар закупил. Переночевали и обратно. А вайду повёз дальше, в Нюрнберг, мой племянник и другие. Довезут, получат деньги. Случись что с грузом в дороге, платит весь Ферейн, виноватый впятеро. Теперь я могу неделю дома отдохнуть.

Аннелиза подкладывала гостям пироги.

—Вкусно! — восхищался Григорий.

—Хозяйка у меня что надо, — ухмыльнулся в бороду Франц. — Помню, перед сватовством четыре дня думал. Все ж таки косая. За­смеют. Да её отец давал в приданое пару коней и фуру. С этим меня и в Ферейн приняли. Я ведь в семье третий сын, на наследство рассчиты­вать не мог. До сих пор Бога благодарю, что посватался.

***

Через неделю Франц собрался в Бреславль, за грузом в Женеву.

—               Айда со мной, парни, — сказал хозяин. — Остановимся у Ганса, моего старшего брата. Он там приказчиком служит, всех знает. Помо­жет вам найти хорошую работу.

В Бреславле друзья под бдительным оком фрау Хильды, жены Ганса, перетащили в кладовку подарки: мешок муки, три мешка кар­тошки, пяток кур.

За жбаном пива Франц рассказал брату о своих приключениях. Попросил помочь друзьям.

Ганс повертел в руках вынутый из заплечного мешка Янко под­свечник.

—               Ну что ж, — сказал он и погладил ухоженную бороду, — тебе, Ян, найти хорошее место нетрудно. Такого подмастерья можно и Густав- сону рекомендовать. А он самый лучший оружейник в городе. С тобой, Грегор, посложнее будет. У нас тут две столярных мастерских. Да рез­чик нигде не нужен. Что ты ещё можешь?

—Работал друкарем, наборщиком в типографии. Ещё толмачом могу.

—               В городе одна друкарня. Там наборщик пока не требуется. Была вторая, да месяца два как закрылась. Впрочем, станок-то купил герр Ра­попорт. Говорят, хочет свою друкарню открыть. Но ему, наверное, нужен наборщик, знающий древнееврейский.

—Так я его знаю.

—               Тогда зайдём к Рапопорту, спросим. А комнату вам лучше всего снять у фрау Шнайдер, она и берёт недорого, и готовит вкусно.

Небольшая лавочка Рапопорта помещалась напротив ратуши. На окнах — прочные решётки, дверь окована железом. Но внутри — глаза разбегались от пёстрых шелков, от золотых и серебряных украшений. В дубовом шкафу — банки редких пряностей: гвоздика, имбирь, мускат­ный орех. На звон колокольчика вышел хозяин.

— Рад вас видеть, герр Майер. Хотите что-нибудь купить? — спро­сил Рапопорт.

Ганс сказал о Григории. Купец поглядел на юношу близорукими глазами, поправил на голове потёртую бархатную ермолку, кивнул:

—Ну что ж, зайдите, молодой человек. Поговорим. Благодарю Вас, герр Майер.

В комнатке, за магазином, рэб Натан усадил Григория в кресло:

—Кто вы?

Гриша рассказал о работе в монастырской типографии, о службе у рабби Сулеймана из Смирны.

— Слава рабби Сулеймана дошла и до нас. Хоть ты и гой 6 , но, ежели служил у него, тебе можно доверять. Хорошо ли ты знаешь наш язык? — спросил купец на древнееврейском и подвёл Гришу к высокой конторке: — Пиши! — и продиктовал полстраницы из Экклезиаста. По­смотрел: — Всё правильно. И почерк прекрасный. Да ведь мне писец не нужен.

Правду сказать, пока ещё и наборщик не нужен. Шрифтов нет. Еврейский шрифт делает один мастер в Вильно, так к нему очередь на два года.

—               Я резал литеры на Афоне.

—Вот удача! — обрадовался хозяин. — Ещё и языки знаешь. Беру.

***

Густавсон, высоченный, худой, с длинными усами, сидел в трак­тире «Красный петух» за кружкой пива.

—               Добрый подмастерье всегда нужен. А что ты умеешь? — спросил оружейник и оглядел предъявленный подсвечник. — Хороша игрушка! Выходи на работу завтра утром.

Кузница Густавсона занимала целый дом возле плотины через речку Оле. Громко скрипело большое водяное колесо. Четыре боль­ших горна и еще два маленьких. За наковальнями работали шестеро, подручные качали меха. У стены — два сверлильных станка и токар­ный. Над ними — вал на тяжелых кронштейнах — скрипят кожаные ремни привода.

Густавсон сидел в конторке. Кафтан тонкого сукна, рубашка бе­лоснежная, будто и не кузнец.

—               А, Ян, садись. Ты поляк?

— Русский я.

—Московит? Таких у меня еще не было.

Оружейник достал из ящика стола сафьяновый футляр и рас­крыл его. На алом сукне лежали два пистолета. Такой красоты Янко никогда не видел.

— Колёсные пистоли. Из Парижа. Хороши? Есть тут одна хит­рость! — сказал мастер, затем встал, высунулся в дверь конторки и, пе­рекрикивая звон молотов, позвал:

—               Яцек! Бруно! Зайдите!

В конторку вошли двое подмастерьев: огромный, толстый Яцек Покорни и низенький, по грудь ему, круглоголовый Бруно Курц. Ма­стер вынул один пистолет и положил перед собой:

— Садитесь, парни. Видали? Цилиндрический замок. Сможете такой сделать?

Густавсон ловко разобрал пистолет и разложил перед ними де­тали.

—               Хитра диковинка, — сказал Бруно. — А как он работает?

Мастер взял второй пистолет.

— Смотри. Нажимаешь курок, освобождается пружина. Крутит барабан. Этот дракончик прижимает к барабану кристалл колчедана. Летят искры. И — паф!

Бруно взял в руки пружину:

—Значит, в ней весь секрет? Сковать такую нехитро. А вот зака­лить. Надо попробовать.

Яцек крутил в больших руках ложе пистолета:

—               Рукоять чёрного дерева не наша забота. А вот металл. Отковать будет трудно. Но можно. А гравировку кто будет делать?

—Отдам Шлоссеру, — ответил Густавсон.

—               Тогда с этим можно справиться.

Мастер пододвинул к Янко барабан, изогнутый курок и мелкие детали замка.

—               Сделаешь? — спросил оружейник.

—               Постараюсь. А кто ж будет делать ствол?

Густавсон ухмыльнулся в пышные усы:

—               Такой в Силезии никому не сладить!

Он вынул из стола шкатулку, открыл, развернул полотно. Воро­нёные, тонкие стволы, с восьмигранным утолщением у курка, один в один.

— Стволы Лазарино Коминаццо из Брешии. По талеру за каж­дый. Понял?

—               Сколько же тогда стоят эти два пистолета? — ахнул Янко.

— Целое состояние, — ответил мастер. — За дело, парни. Отве­дите Яну свободный верстак. Инструмент у тебя свой?

—Свой! — Янко показал сумку с инструментом.

—Ну, с Богом!

С Яцеком и с Бруно коваль сдружился сразу. Парни посмотрели и похвалили его инструмент, похвастались новинками, которых у Янко не было. Так началась его работа у Густавсона.

***

Трёхэтажный старый дом герра Рапопорта стоял в самом начале Юденштрассе 6 , в донельзя тесном Бреславском гетто. Мастерская рас­полагалась в полуподвале.

Григорию отвели столик у окна. Рядом работали седой рэб Соло­мон и молодой гранильщик.

К ним часто забегал Эли, тринадцатилетний сын хозяина. Маль­чик одолевал мастеров бесчисленными вопросами, но те не сердились, потихоньку учили.

Первые дни ушли на поиски инструмента и материалов. Рэб Натан дал Григорию напечатанную в Вильне Тору как образец еврей­ского шрифта.

Гриша начал резать литеры из кедровых дощечек с заглавной буквы «Алеф».

В субботу рэб Натан приглашал всех мастеров к себе, на празд­ничный обед. Позвали и Гришу. Сколько лет он служил у Костакиса, а за одним столом с ним не сидел!

Белоснежная льняная скатерть, вкуснейшая фаршированная рыба с перцем и мускатным орехом, а какие венецианские бокалы, даже блюдо настоящего фарфора! И на сладкое — шоколад с мёдом! Та­кого стола и на парадных обедах у своего князя Григорий не видел. А ведь тот владел двумя городками и четырнадцатью сёлами на Украине.

Но не прекрасное вино поразило юношу, не дорогая посуда, даже не мудрый разговор герра Рапопорта. За праздничным столом собра­лась вся семья, и рядом с Эли сидела его старшая сестра, Рахиль. У Гриши аж дух захватило.

«Она красивее даже моей мамы!» — подумал подмастерье.

Григорий старался не смотреть в сторону девушки. Горько было сознавать, что эта красавица для него недоступна.

«И дело даже не в том, что я беден, — думал парень с горечью. — Бедный учёный, знаток Талмуда — желанный зять для богатого еврея. Но я — гой. Чужак».

— Как же ты добрался до нас от своих Салоник? — поинтересо­вался хозяин.

Гриша рассказал о своих приключениях: про то, как он попал к тур­кам, о великой битве под Веной (он видел её из обоза), о своём плене, о том, как оказался на цепи у пана князя, и как Янко Коваль освободил его, шута. Рассказ получился интересным, и краем глаза Гриша заме­тил, что Рахиль слушала его, приоткрыв алые губки.

***

Дома Григорий похвастался другу знатным угощением.

—               Жаль, православного попа тут не найдёшь, — заметил Янко. — С нехристем хлеб делить — грех.

—Почему грех? Библия у нас одна, общая. Да ведь и Христос, и Пречистая — тоже евреи. Всё врут, что они враги рода христианского. В Салониках у меня из них сколько друзей было. Нормальные парни. О ребе Сулеймане и говорить нечего, святой человек. И как я мог от­казать своему хозяину?

Знаешь, Янко, я думаю Богу всё равно, где ему молятся: в сина­гоге, в церкви или в костёле.

—               Ты что? — ахнул Янко.

—               Ей-богу! Когда я служил у ребе Сулеймана, я много думал, какая вера правильная. Бог у всех один, в этом я уверен. Но у православных есть еще Богоматерь. заступница.

Она человеку как-то ближе, чем Господь Вседержитель. Потом, суть еврейского закона: «Не делай другому зла.». А христианского: «Возлюби ближнего...». Так милей будет. Хотя, правду сказать, о своих бедных и сиротах евреи заботятся лучше нас. В Салониках каждой бед­ной девице ихняя община приданое собирает.

—               Насчёт Богородицы верно, — кивнул Янко. — Придёшь в церкву не в праздник, а для себя, помолиться, так и ставишь свечку Пречистой али Николе Угоднику. Они нам, людишкам, заступники, а не судьи.

***

Вечером в воскресенье Янко с Григорием пошли в харчевню «Красный петух».

По неписаным законам братства подмастерьев полагалось уго­стить Яцека, Бруно и других парней из мастерской Густавсона. Взяли кувшин вина, бочонок пива, разные закуски.

Яцек поднял оловянную кружку:

— За нового члена братства кузнечных подмастерьев! В старые времена я бы поднял тост за будущего мастера. И голова, и руки у Яна добрые, а подсвечник-кувшинку зачли бы ему как мастерштюк 6 самые строгие ценители. Но в мастера нынче пробьётся только сын или зять мастера. Так что ходить ему до смерти в подмастерьях, как и нам, греш­ным. Но все равно, он добрый товарищ. Хох!

И все подмастерья дружно чокнулись и выпили за здоровье и удачу Янко.

— Помни, Ян, в любом городе, прежде всего, разыщи старшину братства. И с работой, и с жильём помогут. Если какая ссора с хозяи­ном, тоже иди к нашим. Братство кузнечных подмастерьев — это сила! А спросят, кто тебя принял, отвечай: Яцек Покорни из Бреславля. Меня знают.

—               А у друкаркей 6 есть свое братство? — спросил Григорий.

—               У нас нет. Их слишком мало. В Нюрнберге, как я слышал, есть, — ответил Бруно.

Первый пистолет с колёсным замком Яцек, Бруно и Янко делали две недели. Каждую деталь переделывали по несколько раз, но той кра­соты, как у парижского, добиться не смогли. Подумав, решили ствол для него сделать свой. Густавсон одобрил. Ствол отковал Яцек, а зака­ливал Бруно. Янко стоял подручным, смотрел, учился.

Второй сделали за пять дней. Получилось заметно лучше. Однако и для этого ствол ковал Яцек. Мастер повертел его в руках и отослал к Шлоссеру на гравировку. Впрочем, пистоль получился красивым, и замок работал отлично.

—Пойдёт для барона фон Шверка. Шесть гульденов заплатит. Молодцы, парни! — похвалил Густавсон. — Для следующего дам ствол Коминаццо.

У Янко хорошо получалась фигурная ковка. Дракончик на замке требовал терпения и аккуратности. Но в остальном Яцек и Бруно знали и умели куда больше. Янко учился, запоминал приёмы и секреты. Особенно много он узнал о закалке. Тут были большие тонкости.

По воскресеньям друзья обычно уходили за город. Вдоль Одера тянулись дубовые и буковые рощи. Янко уставал от городской тесноты. Нередко с ними собиралась компания подмастерьев, каждый приво­дил свою девушку.

Скоро нашлась подружка и для Янко — русоголовая Ванда, пле­мянница Яцека. Григорий тоже нравился девушкам, он был весёлый, заводил игры, хорошо танцевал. Но, видно, Рахиль очень уж задела его сердце. Он любезничал со всеми, но не отдавал предпочтения ни одной.

Как-то, сидя у костерка, Янко рассказал друзьям о сказочной сабле из дамасской стали, которую ему довелось подержать в руках в харчевне возле Кракова.

—               Узор на лезвии разглядел? — спросил Бруно с интересом.

—Как струи на воде, — ответил Янко.

— Повезло тебе, парень. Я так ни разу в жизни не видал настоя­щую. Дамасская сталь — большая редкость. У нас её секрета никто не знает. Был я помоложе, тоже интересовался. В Нюрнберге делают доб­рые клинки, в Толедо, в Испании и того лучше. А дамасской никто не умеет. Сказывают, и в самом Дамаске её работают меньше дюжины ма­стеров, а секрет передают от отца к сыну. Чужаку не узнать.

Рапопорт поручил Грише переписку с французскими и поль­скими фирмами. Работы хватало.

—               Мы должны иметь все новинки парижской моды, — говорил хо­зяин. — Клиент за свои деньги имеет право получить самое лучшее.

Григория поражала широта связей хозяина. Письма приходили из всей Европы, от Лондона до Стамбула. Больше половины торговли шло на доверии. Бывало, в магазин заходил совершенно незнакомый человек, предъявлял хозяину письмо на древнееврейском и получал крупную сумму золотом или партию дорогих товаров.

Гриша осторожно спросил об этом бухгалтера. Тот улыбнулся:

—Без доверия большой торговли не бывает. Да ведь не всякому и доверяют. У хозяина в Кракове — брат, в Вене — племянник, в Лионе — шурин. Семья — великое дело. Да если и не родственник, всё равно. Ни один порядочный купец не рискнёт обмануть хозяина. Слишком дорого это обойдётся.

Лет шесть назад баварский суконщик Грахт подсунул хозяину пар­тию гнилого сукна. Ещё и бахвалился у себя в Лёвенбрау 6 , дескать, на­грел этого наглого еврея почти на тысячу гульденов. Хозяин смолчал. Только начал потихоньку скупать векселя Грахта. В прошлом году тот обанкротился. Рэб Натан — человек добрый. Но обиды помнит долго.

Как-то, когда Гриша дописывал письмо в Лион с заказом на пар­тию шёлка, в кабинет зашел Густавсон. Хозяин встретил его у двери, усадил в удобное кресло:

—               Какой счастливый случай привёл Вас сюда? Чем могу служить?

—Нужда привела, герр Рапопрот, Вы выручали меня в прошлом году. Нынче мне снова нужны деньги в долг. Тысяча шестьсот талеров.

—Огромная сумма. Куда вам столько?

— Принц Евгений Савойский набирает полк гренадеров. Ему нужны тысяча ружей. Это большие деньги. В старой кузнице я не сде­лаю и сотни. В Нойкирхене есть подходящее здание. Там можно уста­новить двадцать горнов, калильную печь, прочее оборудование, нанять мастеров и разделить работу так, чтобы каждый делал одну опе­рацию.

—Мануфактура?

—               Да. Шлезише Гевер Гезельшафт 6 . Я получу освобождение от на­логов на два года. А это половина расходов на обзаведение на новом месте. Будь у меня друзья при дворе, получил бы и ссуду. Через полгода я бы смог выдать первую партию ружей!

Организуем товарищество на паях. Может быть, и Вы рискнёте вложить свои деньги? Вот и расчёты.

Рэб Натан внимательно просмотрел бумаги.

— Выглядит убедительно. Если справитесь, прибыль будет боль­шая. Получите заказ на ружья, я подумаю насчёт вашего товарищества. А почему вы пришли за деньгами ко мне, а не к Швабу, Лионелли или к другим банкирам?

—               Так они сдерут с меня больше двадцати процентов годовых. А Вы в прошлом году брали всего пятнадцать.

—Верно. Вы человек надёжный и долг возвращаете точно в срок. Да и дело затеяли доброе. Давно пора и нам в Австрии завести ману­фактуры. Мне прислали из Вены новую книгу фон Хернигка. Удиви­тельно! Он пишет, что монополии душат страну, а аппальтаторов пора выгнать. Посмотрите его «девять правил меркантилизма»!

Густавсон открыл на закладке:

Взгляни округ внимательным оком! В твоей стране сокровищ без числа, о коих ты и не ведаешь.

Упорно учи своих людей новым искусствам и ремеслам. Умелому мастеру цены нет.

Зови знающих учителей из-за рубежа. Потраченные деньги вернутся сторицей.

Поищи в чужих краях, кто из соседей станет покупать твои товары.

Не покупай за рубежом ничего, что можно сделать в Австрии.

—               Здраво мыслит! — хмыкнул Густавсон. — Кабы и вправду так. Да не верится.

— Пока что до этого далеко. Может быть, наши дети доживут до умного императора.

—Дай-то Бог. Наш-то Леопольд бежал от султана, теряя штаны. Позор. Кабы не бургомистр, отдали бы и Вену. Столько лет платим на­логи на армию, а пришли турки, ничего не готово, крепости сдаются при первом выстреле, татары грабят Нижнюю Австрию, а деньги раз­ворованы любимцами императора! Слава Богу, выручили поляки и немцы. Э, что говорить!

—Ну ладно. Деньги я Вам дам, — заметил Рапопорт. — А Вы, до­рогой герр Густавсон, Вы же ратман. И если в ратуше предложат оче­редной закон против евреев, надеюсь, Вы его не поддержите.

—Конечно, герр Рапопорт. Вы знаете меня не первый год. Ну, а если что, я дам Вам знать.

Когда Густавсон ушёл, Григорий, не поднимавший глаз от кон­торки, но не пропустивший ни слова из очень заинтересовавшего его разговора, спросил хозяина:

—               А что такое меркантилизм?

—Учение о том, как любое государство может разбогатеть и стать процветающим.Меркантилисты говорят, что главное богатство дер­жавы не золото и серебро, а умелые и трудолюбивые жители. Возьми Испанию: самая богатая страна мира. Купается в серебре и золоте из Вест-Индии. Но они сто лет назад выгнали мавров и евреев, своих луч­ших купцов и ремесленников. И теперь — поражение за поражением!

Упадок. А маленькая Голландия богатеет на глазах.

***

В это воскресенье над городом с утра разразилась гроза. Но после обеда вышло солнце, и Гриша решил прогуляться. На площади у ратуши он увидел Рахиль в нарядном бархатном платье. Рядом с нею шел Эли с большой корзиной.

—Куда это вы собрались? Я, кажется, ни разу не видел фрейлейн Рахиль в городе.

— Отец боится отпускать меня в город без провожатых. Но забо­лела старая фрау Зельда. Она живёт на Нойе Юденштрассе за город­ской стеной. Мать занята, вот я и отпросилась погулять с Эли. Несём фрау Зельде лекарства и кое-что вкусненькое.

—Позвольте, я вас провожу.

—Конечно.

Дальше они отправились втроём.

Большая лужа перегородила улицу, оставив пешеходам узенький проход. В нём стояли два молодых щёголя в высоких шляпах с перьями цапли — по последней венской моде — не обойдешь.

— Глянь-ка, Франц, — сказал один из них, — какая прелестная жи­довочка! Подойди сюда, милая. Какая талия, какая грудь!

Щёголь ничуть не стеснялся. Рахиль густо покраснела и остано­вилась. Свернуть было некуда.

— Подойди поближе, не бойся. Я тебя не укушу. В Вене у меня была жидовочка, но не такая красивая. Кстати, милая, почему на тебе бархатное платье? Ведь жидовкам бархатные и шёлковые платья за­прещены. Твой Мойше заплатит большой штраф. Но я думаю, если мы поладим, то штрафа можно будет избежать. Пойдём-ка со мной...

Кавалер шагнул к застывшей девушке и протянул руку.

Григорий встал между ними:

—Она честная девушка, досточтимый господин. Позвольте нам пройти.

—               Что за хам? Прочь с дороги, мразь! — рявкнул щеголь.

—Эли, уводи сестру, — сказал Гриша.

— Ты с ума сошёл? — щеголь выдернул шпагу. — Я Генрих фон Браун, сын Главного городского судьи. Прочь с дороги!

Приятель щёголя тоже обнажил оружие.

«Надо задержать их любой ценой! — подумал Гриша. — Мой нож против двух шпаг не оружие».

Парень лихорадочно оглядывался, отступая. Он заметил в колее большой обломок оглобли. Отпрыгнув, Гриша схватил его и поднял над головой. Невысокий, яростный Григорий с обломком грязной ог­лобли был страшен. Щёголи остановились. Одним ударом Гриша вышиб шпагу у Франца. Генрих попытался напасть на него сбоку, но от удара оглобли его шпага сломалась. Два кавалера позорно бежали с поля брани.

—Караул! Убивают! — закричал Генрих.

Григорий оглянулся. Рахиль с Эли уже свернули за угол.

«Слава Богу, Рахиль в безопасности», — обрадовался Гриша. Но из-за другого угла уже выбежали трое стражников с алебардами. Мельк­нула мысль: «Всё. Пропал!».

***

К дому фрау Шнейдер прибежала Анна, младшая сестрица Ванды.

—               Янко! Скорей! — закричала она ещё с улицы. — Грегора аресто­вали! Я видела, как стражники волокли его в тюрьму!

Янко побежал разыскивать друзей. Как он и думал, парни сидели в харчевне. Яцек допил пиво, отставил кружку.

—Пошли в тюрьму, узнаем.

У тюремных ворот он попросил дежурного позвать Стефана. Вышел пожилой стражник в старом колете.

—Привет, Яцек! Что случилось? — спросил старик.

—               Да друга моего забрали, дядя. Худенький такой, черноглазый, Грегором кличут.

—Это тот, что оглоблей двух щёголей погнал? Храбрый парень. Плохи его дела. Повесят за нападение на дворянина. Правда, старый Карл фон Браун на той неделе уехал в Вену. Так что дня два-три пожи­вёт. Без Главного судьи на виселицу не отправят.

—Нельзя ли его увидеть?

—               Трудно. Узнает смотритель, будет мне выволочка.

—Постарайся, дядя! Очень нужно.

Яцек сунул в карман Стефану пару крейцеров. Тот пожал плечами:

—               Ладно. Только по-быстрому. А то меня засекут.

Стражник провёл друзей через боковую дверь. По узкой винто­вой лестнице подмастерья поднялись на второй этаж. Янко запоминал повороты тюремного коридора: направо, опять направо, третья дверь налево.

Стефан отпер дверь. Сложные замки открывались с трудом. В не­большой камере помещалось шесть человек. Григорий сидел на полу под окном. Он был прикован цепью к кольцу в стене, как особо важный преступник.

«Опять Гриша на цепочке, — подумал Янко. — Да вот цепь толста, не перекусишь».

Поговорить с пленником почти не удалось. Стефан боялся на­чальства и торопил подмастерьев.

—               Держись, Грегор, — сказал Яцек. — Мы тебя выручим.

Выйдя из тюрьмы, друзья остановились. Мрачное здание замка наводило тоску

—Ну, парни, что думаете? — спросил Яцек.

—Кабы бы Грише распилить кандалы, да в окне выпилить одну перекладину... — сказал Янко.

— Окно выходит наружу, в ров, — кивнул Яцек. — Я приметил. Пошли посмотрим.

Друзья обошли тюрьму. Боковая сторона выходила на ров — вода покрытая ряской. Дальше тихая улица — деревянные домики.

—Ну, хорошо. Гриша распилит кандалы. Там железо мягкое, хо­рошей пилой за час можно управиться. Потом железная перекладина в окне. Она потолще, — сказал Янко.

—Часа полтора. Да ещё полреза с другой стороны, чтобы ото­гнуть. Он худенький, пролезет. Спрыгнуть в ров со второго этажа не штука. А тут уж мы бы ждали его. Если бы да кабы. Как передать пилу в камеру?

— Отец рассказывал, в Тридцатилетнюю войну из замка Вартбург бежал, распилив оковы, рыцарь Иоганн, — задумчиво молвил Бруно. — Будто ему передали в тюрьму большой зильбергрошен, а в нем была спрятана пила.

—В монете? Впрочем, они же были размером с ладонь, чешские зильбергрошены. Но как в монете запрятать пилу? — спросил Яцек.

—Я один раз видел такую монету, — сказал Янко. — Если распи­лить её пополам и в одной половинке сделать паз, а во второй — рожки, а на них натянуть тонкую пилку.

—Нужны две монеты, причём совершенно одинаковые. А где ж их взять? Зильбергрошены давно вышли из обращения.

—               Знаю, — сказал Янко. — Пошли к Рапопорту!

***

В лавке Рапопорта не было. Друзья поспешили на Юденштрассе. Вечерело, но ворота гетто были открыты. Герр Рапопорт вышел к под­мастерьям и сразу спросил:

—Вы, наверное, друзья Грегора? Что с ним?

— Он в тюрьме. Ему грозит виселица, — ответил Янко и кратко рассказал, что они узнали.

Рапопорт схватился за голову.

—Вэйз мир 6 ! Есть ли какая-нибудь надежда?

—Мы хотим помочь ему. Нужно найти два одинаковых зильбер- грошена.

—Подождите!

Рапопорт ушёл, но скоро вернулся. Выложил на стол пять зиль- бергрошенов:

—Отберите одинаковые сами.

Янко переложил их на подоконник, к свету, и подмастерья, при­дирчиво разглядывая большие монеты со всех сторон, отобрали пару.

—Вот эти. А эти возьмите. Мы вернём вам долг.

Яцек протянул три монеты купцу.

—О чём вы говорите! Грегор спас от позора мою дочь! И всё, что я могу сделать для него, я сделаю. Да поможет вам Бог! А эти три возь­мите, деньги вам понадобятся. — купец протянул Яцеку кошелек.

—               Деньги понадобятся, — кивнул подмастерье. — Но тут слишком много! — Яцек взял два золотых дуката. — Спасибо, герр Рапопорт. Если у нас не выйдет, то не из-за недостатка денег.

—               Дай Бог вам удачи! — сказал купец. — Грегор рассказывал о вас. Вы — Янко, вы — Яцек Покорни, а вы, наверное, — Бруно. Если что по­надобится, приходите ко мне. Я сделаю всё, что в моих силах.

***

Друзья поспешили к Густавсону. Кузница была заперта, но хо­зяин дал ключ, не расспрашивая, только заметил:

—С огнём поосторожней! Пожара не наделайте.

—Без струмента и вошь не убьёшь, — приговаривал Янко, за­крепляя монету в тисках.

Работа предстояла тонкая, но их было трое, да и вся ночь впе­реди.

Пока Янко размечал и распиливал монеты, Яцек с Бруно изгото­вили тоненькое, в 1/16 дюйма, сверло и узкий скарпель. Янко корпел над пазом, а парни отковали пилку и нарезали зубья. Работали не­спешно, чтоб не ошибиться, но споро. Подмастерья почти не разгова­ривали.

К рассвету две половинки зильбергрошена были готовы, и, если вставить одну в другую, шва не было видно. Закаливал пилку Бруно трижды, с особой тщательностью. Потом её натянули на серебряные рожки, заклепали, вставили во вторую половинку. Осталось передать монету Грише.

—Пошли к Густавсону. Послезавтра большой праздник. Ратман, герр Густавсон, вполне может угостить булками бедных узников ради Успенья Пресвятой Богородицы. В этом ему не откажут, — сказал Яцек. — Хозяин — такой же добрый лютеранин, как был и его отец. Но у нас в Австрии лютеранам почти также худо, как евреям. Вот он и строит из себя правоверного католика.

Густавсон выдумку одобрил, ухмыльнулся в густые усы и заметил:

—Я — ратман, лицо официальное. И, конечно, никаких сомни­тельных поручений не приму. Но угостить несчастненьких узников ради праздника — святое дело. Я возьму две корзины. А Бруно понесёт их, поможет мне. А потом что? Янко придется бежать вместе с другом? Очень жаль. Прекрасный работник. Да видно уж, тут ничего не поде­лаешь.

***

Все сошло как по писанному. Смотритель сам повёл почтенного ратмана по камерам. Густавсону эта комедия явно нравилась. Он с удо­вольствием поздравлял бедных узников с близким праздником Успения Богородицы, увещевал их покаяться и больше не грешить.

Бруно с деловым видом раздавал мягкие булки. Он ловко сунул в руки Григория монету, завёрнутую в записку.

Убедившись, что голодные сокамерники заняты нечаянно сва­лившимся на них угощением, Гриша осторожно прочитал письмо. В нём были и радость, и горе. Надежда на свободу и помощь друзей — это такая радость!

Но дальше рэб Натан писал: «На всякий случай, я уже отправил Рахиль в Познань, к её жениху, рэб Мойше. Это весьма достойный юноша, сын моего давнего компаньона. Мы хотели поженить их в конце года, но теперь есть смысл поторопиться».

«Больше я её не увижу! — подумал Григорий. — Да всё равно, я все­гда знал, что Рахиль не для меня. Может, так и лучше».

Гриша хотел бежать один. Своих соседей по камере он боялся. Особенно Лысого Фрица — пожилого вора с морщинистым лицом и злыми глазами.

Дождавшись, пока соседи уснули, Гриша раскрыл присланную монету и начал осторожно пилить звено цепи, подливая в распил сбе­режённую с вечера воду. Звук от пилы был совсем тихий, но, оглянув­шись в очередной раз, Григорий заметил, что Лысый Фриц и его товарищ, Крошка Гансик, огромный детина с тупым лицом и длин­ными, как у обезьяны, руками, тайком следят за ним

—               Бежать собрался? Без нас? — спросил Фриц злобным шёпотом.

—С вами, конечно. Только тихо.

—Верно говоришь. Зачем нам лишние люди, — согласился Фриц. — Но смотри, без фокусов, а то пришью. Мы тебя прикроем.

Он с Гансиком сел рядом с Гришей, заслонив его от камеры, и приказал:

—               Давай!

Наконец, пилка прошла сквозь кольцо цепи. Григорий хотел над­резать кольцо с другой стороны, чтобы легче было разогнуть, но Фриц остановил его:

—Не трать времени. Ну-ка, Гансик.

Тот без труда разогнул кольцо одним нажимом своих ручищ.

«Готово! Теперь решётка!» — подумал Григорий.

Окно в камере было высоко от пола, и, чтобы дотянуться, он встал на цыпочки.

—Так дело не пойдёт, — сказал старый вор. — Гансик, сядь под окно. А ты, парень, лезь ему на плечи.

Пилить стало намного удобнее. Но вот пила прорезала и прут ре­шётки.

—Отойди-ка, парень. Гансик, давай!

Верзила поднатужившись, отогнул прут.

—Покажь-ка свою пилку. Вот так диковина! — удивился Лысый Фриц. — В жизни не видел подобного. Может, продашь?

—               Да не моя, — ответил Григорий. — Поклялся вернуть её.

—               Жаль. Ну, с Богом! Лезь первым, — сказал Фриц.

Встав на плечи Гансика, Гриша протиснулся в окно, повис на руках, спрыгнул. Из окна уже торчали ноги Фрица. Григорий спустился ко рву. На той стороне его ждали. Ров оказался не глубоким, по пояс. Но выбирался из вязкой грязи Григорий с большим трудом. Хорошо, друзья схватили за руки и выдернули.

—              Ходу! — скомандовал Яцек.

Оглянувшись, Григорий увидел воров, удиравших в другую сто­рону.

—Как же мы выйдем? Ведь ворота закрыты, — спросил на бегу Янко.

—              Ничего, знаем мы выходы и кроме ворот, — ответил Бруно.

В дупле старого ясеня хранилась верёвочная лестница. По боль­шому суку парни перебрались на стену. Янко и Григорий без труда спу­стились по лестнице, и Яцек поднял ее обратно:

—              Счастливо, парни! Да хранит вас Матка Боска Ченстоховска 7 ! Может, когда и встретимся!

 

Богемия

И снова дорога стелется под ногами. Хорошо! Первые два дня друзья шли по ночам, отсыпались в стогах, старались не заходить в деревни. На третий решили, что можно и не бояться. К вечеру дождь загнал путников в деревушку.

Деревня бедная: ни корчмы, ни кузницы, а от кирхи остались только развалины, поросшие крапивой. В помещичьей усадьбе на пу­тешественников спустили собаку. Бедняки, как водится, пустили ноче­вать.

Господи! Какая же тут была нищета! В доме пусто, голодные ре­бятишки так жадно смотрели в рот севшим поужинать подмастерьям, что те, переглянувшись, разделили оставшийся хлеб и кусочек сала на шесть голодных ртов. В доме пахло какой-то гнилью, и уставшие за день парни долго не могли уснуть. Утром, когда они встали, хозяина уже не было.

— На барщине, — сказала измождённая хозяйка, доставая из печи чугунок.

И что это была за еда! Похлёбка из плохо очищенных овощей без соли, чуть забелённая козьим молоком, — в рот не возьмёшь. Гри­горий сказал, что у него сегодня пост.

А Янко постеснялся отказаться от предложенного угощения, сел за стол со всеми, достал из кармана ложку, похлебал несолёное варево.

—              У нашего помещика Гутсхершафт, — объяснила хозяйка, — бар­щина пять дней в неделю. Живём с огорода, да коза спасает. Старшую дочку отпустила в город, в услужение. Хоть поест досыта у булочника- то. А от малых какая помощь?

Посовещавшись, друзья оставили хозяйке сорок крейцеров.

—              На ваших детей, матушка, — сказал Григорий.

—Спаси вас Господь, добрые люди! Век Бога молить буду за вас, милостивые благодетели.

Началась Богемия. Край еще не оправился от страшного разо­рения Тридцатилетней войны, бедных деревень хватало. Два дня Янко отработал в кузне большой деревни, потом друзья тронулись дальше, на Прагу.

Янко шёл с трудом. Сильно потел, часто бегал в кустики. Лицо у него покраснело, и Гриша с тревогой поглядывал на товарища. Надо бы остановиться, но до Кралева Градца, где друзья собирались ноче­вать, осталось меньше десяти вёрст. На вершинке очередного холма Янко встал, покачнулся и чуть не упал, не подхвати его друг за плечи.

—Что-то я притомился, — с трудом сказал Янко, опускаясь на траву.

—              Открой-ка рот, — сказал Григорий. — Покажи язык.

Беловатый налет налёт и отпечатки зубов на толстом, разбухшем

языке сразу указали болезнь.

—              Беда, Янко. У тебя начался лагерный тиф 7 , — сказал Григорий.

— Ох, голова болит, сил нет. А ты откуда эту хворь знаешь? — спросил Янко.

— Сам переболел. У Ахмеда-аги под Веной почти треть янычар валялась с этим тифом. И много умерло. Помнишь, я тебе говорил о докторе, реб Сулеймане из Смирны. Я у него кое-чему научился. Ло­жись в тенёчке, а я шалаш буду ладить.

Янко попытался протестовать, но сил на это не было. Григорий подсунул ему под голову свой кафтан, взял у друга большой нож и пошёл в лесок — рубить молодые деревца для шалаша.

Он поставил лагерь на полянке так, чтобы с дороги его не было видно. На пол настелил толстый слой лапника, а затем перетащил в шалаш друга.

—Ты весь горишь! — сказал Гриша. — Надо бы нам раньше оста­новиться. Я видел, что ты заболеваешь, да надеялся дойти до городка. Придётся лечить тебя здесь.

Парень размотал широкий пояс и вынул спрятанный там мешо­чек с лекарствами. На белой тряпочке аккуратно разложил три малень­ких бутылочки, кусок бурой коры, сухие травы, свёрток корпии. Прежде всего, Григорий накапал в кружку семь капель тёмного настоя из бутылочки:

—Это индийский опий. Редкая вещь. Пей. Сейчас ты уснёшь, и головная боль пройдёт.

Лекарство подействовало быстро. Янко уснул.

Лечение затянулось. Особенно трудна была первая неделя. Тиф нещадно терзал Янко, порой он бредил:

—              Мамо, что ж я ушёл, вас не послушал. Простите, мамо.

Григорий обтирал другу лицо влажной тряпочкой, поил отваром целебных трав, три раза в день давал большие дозы коры хинного де­рева, а, когда другу становилось совсем худо, несколько капель опия. Первые два дня Григорий вообще не кормил Янко. Пост полезен. На третий день сбегал в город, купил там мешочек «сарацинского пшена» — риса. Янко никогда не пробовал этой диковинки. Гриша сварил кашу- размазню и сначала кормил друга рисовым отваром и часто поил на­стоями трав.

На вторую неделю Янко стало полегче. Но слабость была страш­ная. Григорий не отходил от друга.

—Ты сам-то пожрать успеваешь? — спрашивал Янко. — И когда ты спишь?

—              Ничего, выхожу тебя, отосплюсь, — шутил друг.

Вечерами, у костерка, друзья вспоминали родные места. Как-то

Янко молвил:

—Раньше я думал, коли богатый, значит, гад. У нас в Слободке был такой, полковник Курень. Твой князь — тоже сволочь. И в Святом Писании сказано: «Скорее верблюд пройдёт сквозь игольное ушко... — чем богач внидет в Царствие Небесное...» — закончил Гриша.

—Верно. А вот твой Рапопорт. Ты ведь всё хвалил его. И помог он нам сразу, все сделал, деньги сам предложил, мы не просили. Непо­нятно.

—              Я и сам об этом думал. Всё не так просто. Возьми хоть купцов. Кажется, торгуют да гребут барыш? А риск? Торговля нынче опасна. И потом, вот я тебя лечу корой хинного дерева и индийским опием. Купцы везли их за три моря, жизнью рисковали, чтобы их можно было купить в наших краях. Смотри дальше, ты мне рассказывал о пистоле­тах с колёсным замком. Такой диковинки у нас и не видали. Твой ма­стер купил их в Лейпциге, у купца. Доброе дело сделал этот купец?

—              Ну а как же.

—              Вы сделали партию таких пистолей, и часть Густавсон отослал в Варшаву. Купец их продаст, и там увидят, что такое колёсный замок.

—              Верно. И стволы Коминаццо тоже купец привёз из Италии.

—И ещё. Честь для купца — первое дело. Иначе солидные люди с ним дела иметь не будут. Кредита не дадут. Конечно, мелкий лавочник жульничает и обманывает, как может. А толковый купец дорожит доб­рым именем больше, чем деньгами. Глупый купец быстро разорится. Вот и получается, что купцу выгодно быть и умным, и честным.

—              Странно как-то. Неужто купцы так нужны?

— Я об этом думал, ещё когда Костакис взял меня в Вену. Ко­нечно, и среди купцов попадаются сволочи и жулики. Но много и таких, как Рапопорт. Купцы — народ полезный, хоть и богачи.

В начале третьей недели проливной дождь заставил друзей пе­ребраться в город, хотя Янко был ещё очень слаб.

—Тебе надо бы лежать ещё дня четыре, — ворчал Григорий, вы­водя друга на дорогу.

—              Брось. Отдай лучше мою сумку. Ты под ней согнулся весь.

—              Выздоровеешь, отдам.

Вскоре друзей догнал мужик, везущий на рынок поросят, и за три пфеннига посадил путников до города. Они приехали в Кралев-Градец под холодным проливным дождём. Янко шатало.

—Поскорей бы засунуть тебя в тёплую постель, а то это плохо кончится, — сказал Гриша и огляделся.

На старом доме висела вывеска «Отель Венеция». Подмастерье решительно постучал. Дверь открыл старик в парчовом кафтане и за­витом парике, явно хозяин:

—              Что вам угодно?

—              Нам нужна тёплая комната и сухая постель.

Вид подмастерьев вызывал сомнения. Но Григорий показал хо­зяину серебряный талер. Хозяин, синьор Анжело, поглядел внима­тельно и пропустил их в дом.

— Под крышей небольшая комната для слуг. Там тепло — рядом печная труба. И постель сухая. Есть будете на кухне с прислугой. Три­дцать крейцеров в неделю за двоих, — добавил старик.

Два дня Янко лежал, грелся возле тёплой трубы. Григорий носил ему еду, поил горькой хиной. На третий день больной приободрился и вечером спустился на кухню. Господа уже отужинали, и можно было спокойно поесть.

Повар Прокоп разлил по мискам ароматный суп с клёцками. В гостинице держали фасон, и даже слуги ели из отдельных мисок. Гор­ничные Берта и Марта, пересмеиваясь, поглядывали на подмастерьев.

Все уже принялись за компот из ревеня, когда в кухню вошёл хо­зяин.

—Сидите - сидите, — махнул рукою синьор Анжело.

Не так давно он сам был здесь мажордомом, потом выкупил отель у наследниц умершего хозяина. Анжело до сих пор держался со слугами запросто, особенно на кухне, не на глазах постояльцев.

—              Девочки! С утра в господских апартаментах наведите полный блеск! Чтоб ни пылинки! Проверю. После обеда ждём принца Евгения, —сказал старик.

— Неужто сам принц Савойский? — ахнула Берта.

—              А что такого? У нас лучший отель в городе. И принц весною жил у нас. Нынче он гостит в имении вдовы своего старшего брата. Юлий-то погиб в бою под Веной. Отсюда в Прагу, потом в Венецию, лечить пулевую рану в плече.

—              Какой он, принц Савойский? — мечтательно протянула Берта.

—Красивый? Расскажите, синьор Анжело.

Хозяин уселся за стол, кивнул:

—              Налей-ка пивка всем, Прокоп. Ты, девушка, у нас недавно, вот и не видела его. Красивый, говоришь? Худой, невысокий. Не скажешь, что принц. Бедных принцев без своего княжества хватает. Кому они интересны? Принц Евгений — другое дело, сей юноша из ряду вон. Когда он жил у нас, я щедро угостил его камердинера, Гвидо. Тот мне всё и рассказал.

О славе полководца принц Евгений мечтал с детства. Читал Плу­тарха, корпел над книгами по военному искусству, фехтовал, стрелял, ездил верхом. Его отец, из младшей ветви князей Савойских, командо­вал швейцарской гвардией короля Людовика XIV. Ему было всего де­сять лет, когда отец умер, а король отправил мать в ссылку, в дальнее имение. Придворные интриги!

Король-Солнце принца особо не жаловал, называл его «мой ма­ленький аббат» и прочил в епископы. Шутил: «Какой из тебя вояка?!». А принц Евгений, как только ему исполнилось восемнадцать, попросил у короля полк. Тот только рассмеялся.

Вскоре пришла весть о нашествии султана на империю. И принц помчался в Вену, поступать волонтёром. Старший брат принца, Юлий, командовал в австрийской армии полком. Он и представил Евгения ко двору.

Император сразу дал ему чин полковника и драгунский полк. В битве под Веной Евгений отличился особо. Нынче, в двадцать лет, он уже генерал! И ещё станет великим полководцем, поверьте мне.

Назавтра старенькая карета принца, запряжённая парой отлич­ных лошадей, остановилась у подъезда. Синьор Анжело почтительно проводил Его Высочество в приготовленные покои. Гриша помог не­молодому камердинеру принца перетащить наверх сундучок и три че­модана.

—              Спасибо, парень! Ты, видать, нездешний, смуглый такой, — за­метил слуга.

—              Я грек, из Салоник, — ответил Григорий.

—              Грек? Грамотный? Может, ты и турецкий знаешь? Принц давно ищет человека, который сумеет прочесть турецкие книги. У него их целый сундучок.

—Они, небось, по-арабски. Но я и арабский знаю, был толмачом у Ахмеда-аги.

—              Скажу принцу, может, ты и пригодишься.

Вечером Гвидо поднялся на чердак:

—              Пошли, парень, принц ждёт.

Принц Евгений, в потёртом халате и без парика, что-то читал за маленьким столиком. Услыхав скрип двери, поднял голову. Гриша уч­тиво поклонился:

—              Грегор, бывший толмач Ахмеда-аги, к Вашим услугам.

—              Служил у Ахмеда-аги, командира янычаров? Весьма интересно! — обрадовался принц. — Садись-ка сюда, рассказывай. Долго служил?

—              Больше года. Когда его армия проходила по Греции, Ахмед-ага забрал меня с Афона. Я был послушником в монастыре.

—Тоже не удалась духовная карьера? — улыбнулся принц. — Ты можешь прочесть турецкие и арабские книги?

Гвидо, открой сундучок. Я взял их в ставке Великого визиря и вот уже больше года вожу с собой, не зная, о чём они. Посмотрим, что за трофеи мне достались.

Книги были на пергамене, в роскошных кожаных переплётах. Григорий брал из сундучка по одной и читал титульные листы:

— «Коран», «О строении человека» Али Абу ибн Сина, по-вашему, Авиценна. Опять «Коран». Омар Хайям, трактат по астрологии, «О по­знании Аллаха» дервиша ибн Махмуда, «Трактат о военном искусстве» Омара ибн Али Абд Рахима.

— Ну, наконец, хоть что-то полезное! — воскликнул принц Евге­ний.— А то я подумал, что, кроме «коранов», там ничего нет. С этого и начнём. Беру тебя к себе на службу, дружище, — принц достал серебря­ную табакерку, заправил в обе ноздри по понюшке табаку и громко чих­нул.

—              Мы идём в Прагу вдвоём с другом, — сказал Григорий.

—              Прекрасно. До Праги нам по пути. А кто твой друг?

—              Янко Коваль. Кузнец. Странствующий подмастерье, как и я.

— Найдётся и ему дело. Давно пора починить мой охотничий мушкетон. Расскажи-ка мне о янычарах. Храбрые ребята. Один из них прострелил мне грудь.

Григорий на минуту задумался и начал: — В старину с завоёван­ных христиан султан брал дань мальчиками семи-восьми лет. Их при­возили в Стамбул, обращали в ислам, и воспитывали, как солдат, в специальных казармах — «орта». Теперь янычарами становятся только дети янычар. Это лучшая пехота султана. Всю жизнь они живут в ка­зарме своей общины. У каждого — ружьё, сабля, кинжал и пистолеты. Во время войны янычар сводят в три дивизии. Ахмед-ага командовал столичной, самой лучшей дивизией Булукхалки. Дервиши твердят им, что воин Аллаха, погибший в бою, прямиком попадает в рай.

Янычаром быть выгодно. Им платят хорошее жалование. Потом, по указу султана, все товары янычарам продают много де­шевле, чем простым людям. И судить их может только их начальник. Жаловаться на янычара — только время и деньги терять. У большин­ства из них семьи, добрая торговля. Нынче янычары уже не те, что в старину.

—              Похоже на правду, — кивнул принц. — Слишком хорошо живут, чтобы хорошо драться.

В дверь постучали.

—              Антре, — пригласил принц Евгений.

Вошел хозяин гостиницы:

— Ваше Высочество, приехал барон фон Штремборк, просит разрешения посетить Вас.

—              Фон Штремборк? Кто это?

—Барон — богатейший из здешних помещиков. Его отец служил адъютантом у Валленштейна и, когда тот решил сам стать королём и повернуть свою армию на императора, пропустил к своему хозяину по­досланных императором убийц. За это и получил замок Штремборк и титул барона. Частью он скупил у разорённых крестьян их усадьбы, частью присоединил к своим владениям брошенные.

Тогда это было просто. Теперь у его сына девятнадцать тысяч моргенов земли.

—              Чего барон хочет от меня?

—Место офицера для младшего сына Адольфа. Старший унасле­дует имение и титул.

Григорий хотел выйти, но принц остановил его:

—              Еще дорасскажешь. Надеюсь, этот гость ненадолго.

Принц надел голубой бархатный кафтан, завитой парик:

—              Проси!

Барон фон Штремборк, высокий, тучный старик в расшитом зо­лотом кафтане учтиво поклонился, помахав перьями шляпы у ног принца:

—              Ваше Высочество! Пользуясь счастливым случаем Вашего пре­бывания в нашей отдалённой провинции, осмелюсь пригласить Вас в замок Штремборк. Поверьте, мы приложим все усилия для того, чтобы принять Вас достойнейшим образом!

— Садитесь, барон. Я рад нашему знакомству, и, поверьте, меня растрогало Ваше любезное приглашение. Однако я еду в Венецию для лечения, и задержка была бы некстати.

—              Какая задержка, Ваше Высочество! До Штремборка недалёко. Вы погостите два-три дня, я дам Вам отличных лошадей, удобную ка­рету, и Вы легко наверстаете эту, с позволения сказать, задержку. Не откажите! Моя семья будет гордиться Вашим посещением.

Принц любезно склонил голову:

—              Ну, если Вы настаиваете. Но не больше, чем на два дня.

—              Я счастлив, принц! Завтра с утра моя карета будет ждать Вас.

— Вот привязался старик, — заметил принц, когда барон откла­нялся. — Придется ехать в его замок, есть жирный обед и слушать скуч­ные комплименты. Он хочет сделать офицером младшего сына. А я давно мечтаю добавить к своему полку роту карабинеров. Пусть барон раскошелится.

***

Принц, как всегда, поднялся очень рано, но из гостиницы путе­шественники выбрались только после полудня. Григория принц поса­дил вместе с собой в роскошную карету барона, обитую изнутри английским сукном и тиснёной кожей.

Гриша читал трактат Абд Рахима, с ходу переводя на немецкий. Принц часто прерывал толмача и требовал подробностей и уточне­ний.

Гриша уже жалел, что напросился на эту работу. Он плохо разби­рался в военном деле, отвечать на въедливые вопросы принца было трудно.

Янко вместе с Гвидо ехали сзади, в стареньком экипаже принца.

В Штремборке гостей уже ждали. Барон торжественно предста­вил принцу домочадцев: старшего сына Леопольда, его жену, смуглую красавицу Карлу Терезию, дочерей и, наконец, младшего сына Адольфа. Стол был уже накрыт.

Григорий и Янко прошли вниз, в людскую, и сели за общий котёл со слугами. Однако спокойно пообедать не удалось. Пришел Пришёл пан Щенсны, мажордом барона, с ним немолодой человек в господ­ском кафтане, но без шпаги.

—Нет ли среди вас музыкантов? — спросил пан Щенсны. — Пан Иржи собирает оркестр. Вечером бал, а у меня всего две скрипки, контрабас и труба. Всю округу изъездил, никого! Выручайте парни, барон заплатит.

Григорий играл на флейте и взялся научить Янку барабанить.

—              Посмотрим бал, интересно же.

Пан Иржи отвёл оркестрантов на третий этаж. Там он готовил к вечеру маленький оркестр. Григорий быстро освоился с длинной флейтой и с полудюжиной танцев, которые играли музыканты. Труд­нее было научить Янко стучать в такт и не слишком громко. Но коваль всё же приспособился.

Пан Иржи играл на всех инструментах и без крика, терпеливо учил неумелых оркестрантов. Часа через полтора дело пошло.

—Шабаш, парни. Надо и передохнуть. Схожу за пивом, — сказал дирижер.

—Странный человек, пан Иржи, — заметил Гриша. — Вроде и не пан, а на слугу не похож.

— Не просто пан. Княжеского рода! — ответил скрипач. — Его прадед воевал за таборитов вместе с Яном Жижкой. После победы нем­цев их род лишился большей части своих владений. Так его дед опять ввязался в войну с императором. Погиб у Белой Горы. Вот и обеднели совсем. Пришлось пану Иржи зарабатывать себе на хлеб музыкой. Че­ловек он хороший, да гордый. А гордому служить куда труднее.

Тут принесли большой жбан с пивом. Пан Иржи разлил всем по­ровну

—Слышал я о таборитах, — сказал Янко. — Кто говорит, что они за правду стояли, а другие говорят, еретики.

—              А ты, парень, откуда? — спросил пан Иржи.

—              Московит я. Из-под Полтавы.

Пан Иржи посветлел.

—Московит? Ну откуда ж тебе знать. Ясное дело, за правду. Ян Гус — первый выступил против греховного папизма, предавшего за­веты Христа. Лютер да Кальвин пришли уже после него. Славное было время! Табориты Яна Жижки громили императора и немецких рыца­рей так, что от них только пух летел! Наши парни доходили аж до Гданьска. Не враги погубили славное дело, а раздоры. Умер Жижка, на­чался раскол, и наших разбили поодиночке. А теперь даже за чтение гуситских книг рубят голову. Пропала Чехия. Все заполонили немцы. После битвы у Белой Горы стало совсем плохо.

Пан Иржи горестно махнул рукой.

***

Всё окрестное панство съехалось в Штремборк посмотреть на прославленного принца Евгения и потанцевать. Какие там были платья: и древние, извлечённые из бабушкиных сундуков, и новенькие, по последней парижской моде! Какие причёски!

Бал начался менуэтом. В первой паре шел принц и Карла Тере- зия. После смерти старой баронессы она играла роль хозяйки дома.

Пышная итальянка на полголовы выше принца была очень хо­роша в свои тридцать, в расцвете женской красоты. Она глядела на принца с явным обожанием. И принц Евге-ний не оставался безучаст­ным к этому призыву.

— Смотри-ка, Янко, молодая-то хозяйка на нашего принца глаз положила, — сказал Гриша другу в коротком перерыве между танцами. — Очи-то так и горят.

В большом зале замка не было галереи для музыкантов, их про­сто посадили в углу, и гостей они видели достаточно близко.

—              Куда муженёк смотрит? — отозвался Янко. — За такими красот­ками глаз да глаз.

—Небось, не протрезвел ещё после обеда. Здешние паны пьют как лошади.

—              Хозяин-то вполне трезв.

Старый барон фон Штремборк отвёл принца Евгения в сто­ронку. Они остановились возле оркестра, и Гриша хорошо слышал их разговор.

—Моя заветная мечта, Ваше Высочество, определить под Ваше начало Адольфа. Из него выйдет превосходный офицер, — говорил барон.

—Это возможно, — ответил принц, заправляя в нос понюшку та­баку и угощая барона. — Я бы хотел сформировать в своём полку роту карабинеров. Ваш сын мог бы стать капитаном этой роты. Но нужны деньги! Девяносто лошадей, мундиры, карабины, жалование солдатам за первый год. Я думаю, это составит не меньше 860 рейхсталеров.

— Так много? — удивился барон. — Впрочем, часть лошадей можно найти здесь.

— Прекрасно! Кони дороже всего. Но принимать я буду сам и плохих лошадей не приму.

—Значит, договорились?

—Безусловно, Ваше Превосходительство.

Вновь заиграла музыка, возобновились танцы. Дамы и девицы так и осаждали принца Евгения. Но Карла Терезия сумела оттеснить соперниц, и большую часть танцев принц отдал ей. Он был прекрас­ным и неутомимым танцором.

Ближе к утру, наконец, прозвучала прощальная полька. Бал кон­чился. Янко заметил, как Карла Терезия за руку увела принца в коридор направо. Музыканты собрали свои инструменты и долго ждали пана Щенсного, пообещавшего расплатиться сразу. Наконец, он пришёл, отдал условленную плату, и пан Иржи разделил её музыкантам.

В опустевший зал вбежал, размахивая руками, Леопольд. Кафтан измазан, на щеке — красное пятно.

—Где она! Где эта негодяйка?! — кричал он.

Из коридора вышел принц Евгений. Из-за его плеча выгляды­вало испуганное и счастливое лицо Карлы Терезии. Её высокая при­ческа было заметно измята.

— Где ты была, итальянская шлюха?! Что ты делала с этим щего- лишкой?! — орал взбешенный Леопольд.

—Синьора Карла Терезия любезно согласилась показать мне ред­кие книги в библиотеке Вашего замка. Впрочем, если Вы считаете себя оскорблённым, я всегда готов дать любое удовлетворение дворянину, — очень спокойно сказал принц.

—Прекрасно! Дуэль, немедленно, возле конюшни, — воскликнул Леопольд.

—               Гвидо, мою боевую шпагу, — кивнул принц. — Да захвати людей с факелами.

Гвидо, возникший, как будто из стены, оглянулся и бросил на ходу Янко и Григорию:

—Парни, возьмите по паре факелов и идите к конюшне.

Факелы нашлись на кухне, друзья зажгли их и вышли во двор. Леопольд с тремя слугами был уже там, вскоре пришёл и принц Евге­ний с Гвидо. Тот расставил людей с факелами вокруг площадки. Лео­польд снял камзол и разминался, размахивая длинной шпагой.

—Мерде 7 ! — выругался принц. — Здесь я драться не буду.

—Почему? — спросил озадаченный Леопольд.

— Слишком грязно. Я готов испачкать рубаху кровью, но не на­возом.

Леопольд опешил. Но, оглядев сильно загаженный двор, кивнул:

—Тут и вправду легко поскользнуться. Отойдём подальше.

Нашлась сравнительно чистая лужайка. Принц снял камзол и отдал его Гвидо.

Григорий заметил перевязку под рубахой, на левом плече принца, и подумал: «Ведь он ранен!». Но на это никто не обратил вни­мания. Бойцы скрестили шпаги. Леопольд был намного выше и мощ­ней принца, и Грише стало страшно за него.

Дуэль продолжалась меньше минуты. Четыре-пять ударов, и вдруг принц, скользнув под шпагой противника, проткнул ему правое плечо. Евгений тут же опустил шпагу. Слуги увели раненого в замок.

— Гвидо, прикажи закладывать и собери вещи, — сказал принц. — Мы уезжаем.

Вскоре старенькая карета принца стояла у крыльца, и Янко по­могал Гвидо увязывать чемоданы. Принц вышел в дорожном плаще, но его догнал барон фон Штремборк:

— Ваше Высочество, я бесконечно сожалею о прискорбном ин­циденте.

—Я тоже сожалею о случившемся, — ответил принц. — Надеюсь, что рана у вашего сына быстро заживёт. Но у меня не было другого вы­хода.

—               Но как с нашей договорённостью, принц? Она остаётся в силе?

—Безусловно. Дело есть дело. Прощайте, барон.

Карета тронулась.

***

Около полудня принц решил устроить привал. Остановились на лужайке около дубовой рощи. Гвидо расстелил персидский ковёр, по­ложил подушки из красной кожи.

—Тоже трофеи из ставки визиря, — заметил слуга.

Янко разжёг костерок. Гвидо нарезал салат, заправил его оливко­вым маслом и пряностями, выложил в серебряную тарелку и с покло­ном подал принцу.

Друзьям Гвидо выдал по большому ломтю хлеба с салом и по го­ловке чеснока. Потом вынул серебряный кофейник и спиртовку. Гриша тут же принялся учить его варить настоящий турецкий кофе.

—              А ты, парень, откуда родом? — спросил принц Евгений Янко.

Подлинный аристократ, он был одинаково любезен с вельмо­жами и со слугами.

—              Из Слободки, под Полтавой.

—              Из России? Интересно. А какова армия у русского царя?

—Армия-то большая. Стрелецкие полки, казаки. А нынче Алек­сей Михайлович завёл солдатские полки иноземного строя и конные — драгун и рейтаров.

—Вот и Московия становится на путь реформ, — задумчиво ска­зал принц Евгений. — Это неизбежно.

Стоит у вас появиться умному и энергичному царю, и Московия вырвется вперёд. Ещё и соседям нос утрёт. Не сегодня-завтра они могут стать нашим союзником в борьбе с султаном. И это надо учиты­вать.

***

Принца Евгения ждала впереди нелёгкая судьба и великая лава полко­водца, дипломата, государственного деятеля. Всю жизнь он воевал с турками и с Людовиком XIV. Когда при Зенте огромная армия турок не приняла бой, принц построил мост через реку и начал переправу: «Если враг робеет, надо атаковать!». А тут курьер из Вены привёз пакет с печатью императора. Принц знал: это приказ не рисковать армией, не ввязываться в опасные аван­тюры.

«Нет времени читать письма, - ответил он гонцу. - Веду армию в бой».

Турки бъли разбиты наголову: больше двадцати тысяч убитых. По­тери принца - 430 человек. И Евгений повёл армию в Боснию, в Сараево, вы­шибая врага.

А в Вене победителя арестовали по доносу бездарного генерала Капрера.

Евгений без спора отдал свою шпагу. Но возмущение всего общества бышо так велико, что император «простил» принца.

В 1688 году началась война с Францией, и, нарушив все законы тогдаш­ней военной науки, оставив позади ряд не взятых крепостей, принц вторгся в центр Франции, в Дофине. Теперь уже Людовик XIVпредлагал принцу огром­ные деньги, чин маршала Франции, только чтобы Евгений вернулся.

Но он остался верен принявшей его Австрии. В тридцать лет принц получил орден Золотого Руна и чин фельдмаршала. После смерти Леопольда новый император Иосиф I назначил его председателем гофкригсрата (это во­енный министр в мирное время и Главнокомандующий во время войны) и чле­ном Тайного Совета. Принц Савойский стал некоронованным королём Австрии. Он настойчиво проводил реформы и в армии, и в народном хозяй­стве, наводя порядок и осуществляя заветные мечты меркантилистов.

Молодой Пётр I изучал сражения и кампании принца Евгения Савой ского. Да и реформы Петра - те же самые. Время требовало их.

***

В Прагу приехали к вечеру. Поблагодарив принца, друзья пошли разыскивать в Градчанах пивную «У Рыжего», о которой им го­ворил Бруно Курц.

Пьяный парень у входа в пивную кивнул:

—Кузнечные подмастерья? Вон там.

Старшим за указанным столом явно был чернобородый, похо­жий на цыгана мужик. Встретил он гостей неприветливо:

—              Ты кто таков?

—Подмастерье, Янко Коваль. Член братства.

—              Тогда садись. Откуда и кто тебя принял?

—Мы идём из Бреславля. А в братство меня принял Яцек По- корни.

Тон чернобородого сразу изменился.

—              Большой Яцек? Парни, дайте ещё кружку! Наздар, брат Янко!

—Ваше здоровье, пан! — поднял кружку кузнец.

—Франек, меня зовут Франек. И не пан, а брат! — широко улыб­нулся чернобородый. — А это кто с тобой?

—Мой друг Грегор, друкарь. Коли разрешите, я угощу братьев.

Янко заказал, и скоро толстая служанка принесла два больших жбана пива.

—Нужна помощь? И чего ты ищешь? — спросил Франек.

—Мастерства. Я учился у Густавсона.

—              Тогда у оружейников тебе делать нечего. А панцири работать можешь?

—Нет. Не случалось.

—              Завтра сведу тебя к Седому Гонзе. Он лучший панцирный ма­стер в Праге.

Франек посоветовал Грише зайти в друкарню к иезуитам:

—              Там всегда нужны люди.

Нашлось и жильё под крышей старого дома в Вышеграде вместе с шестью другими подмастерьями.

В полуподвале дворца Клементиниум, коллегиума иезуитов, по­мещалась большая типография «Общества святого Вацлава» — изда­тельства католической литературы — шесть новых печатных станов, восемь верстаков для набора.

Мастер, пан Йожеф, седоватый, с курчавой бородкой, глянул на Гришу с сомнением:

—              Грек? Православный, значит. Жалко, что не католик. А латынь знаешь? Докажи.

Григорий без труда прочёл отрывок из писем Горация и набрал три строки Энеиды. Пан Йожеф проверил, похвалил:

—Без ошибок! Прекрасно. Пошли к пану Антонию.

Пан Антоний, иезуит в чёрном кафтане, скривил тонкие губы:

—Не католик? Плохо. Да наборщиков, знающих латынь, так мало. Ладно. Работай.

Пан Йожеф дал Григорию для набора «Доктринале», старый курс латинской грамматики.

—              За последние годы мы, иезуиты, открыли в Чехии двадцать во­семь школ и училищ, — с гордостью сказал старик. — Учебников не хва­тает.

Через пару дней пан Антоний вызвал Гришу к себе. Приветливо усадил в кресло и часа два толковал о вере. Мягко, без нажима, убеждал Гришу в преимуществах единственно правильной Святой Католиче­ской Церкви.

—              Дело не в обрядах, — говорил иезуит. — Если ты привык к об­рядам Греческой Церкви, соблюдай их. Пожалуйста! Наиболее просве­щённые архиереи вашей Церкви давно поняли это и пошли на унию со Святым Престолом.

Григорий отмалчивался. Не хотел спорить с хитрым прелатом. Тот не настаивал: — Не торопись. Ты сам убедишься в необходимо­сти перехода к униатам, а то и прямо в католичество. Нам спешить не­куда.

***

Седой Гонза нанял Янко, не раздумывая. Ему заказали сотню кирас для эскадрона конной гвардии, и добрый подмастерье был весьма кстати.

Для кирас шло только очень чистое, мягкое шведское железо. Бруски нужно было расковать в тонкий лист, на это уходило много вре­мени и сил. Потом лист обрубали, выгибали в форму полукирассы, от­делывали.

В кузне работало восемь подмастерьев и четверо учеников. Народ был разный. Янко сдружился с Весёлым Павлом, прозванным так за любовь к шуткам и розыгрышам. Янко на шутки не обижался и первым смеялся даже над собой.

Работа оказалась тяжёлой и однообразной. Секретов, кроме ка­чества шведского железа да закалки, он не увидел. Работали от зари до зари. А вечером на чердаке шумели пьяные подмастерья. Янко не­досыпал.

Как-то Павел пошутил:

—              Видно, Янко влюбился, с лица спал, побледнел.

Все посмеялись. Но чуть погодя Павел спросил тихонько:

—              Ты, друг, случаем не приболел?

—              Здоров. Только недосыпаю. Восемь душ в комнате, кто храпит, кто поёт. Да и кормит хозяйка неважно.

—Я слышал, у вдовы, пани Рудаковой, как раз комнатка освобо­дилась. Лучше хозяйки в Праге не сыщешь. Она, правда, подмастерьев брать не любит, у неё больше школяры из университета. Да твой дру­жок, наборщик, выглядит образованным. Конечно, у пани подороже, зато комнатка на двоих и кормит отлично.

—              Хорошо бы. Вдвоем с Гришей куда лучше.

В тот же вечер друзья пошли к пани Рудаковой. Её старинный дом под черепичной крышей стоял недалеко от собора святого Вита на Градчанах. Хозяйка сначала не хотела их брать. Однако Григорий сумел очаровать старую пани. Друзьям сразу понравилась комнатка на третьем этаже, маленькая, но уютная, с широкой кроватью и пузатым комодом.

Утром за большим кухонным столом собирались все жильцы: ше­стеро школяров из университета, немолодой и очень вежливый пан Александр, занимавший отдельную комнату. Приходили и младшие дочери пани Ханны: Марта и Хелена. Потом постояльцы разбегались до вечера. По воскресеньям можно было не спешить.

Пан Карел Кропка, весёлый черноглазый школяр, кончавший курс артистического факультета, в первое же воскресенье предложил погулять по городу:

—Вы, парни, совсем Прагу не знаете. А наша Злата Прага — луч­ший город в мире!

Друзья с удовольствием согласились. Марта и Хелена тут же при­соединились к компании. Пан Карел надел шляпу с глухариным пером, нацепил длинную шпагу и повёл компанию на Старе Място. Старин­ные дома на узких, кривых улочках были поразительно красивы. Янко загляделся на кованые фонари, фигурные железные решётки:

—Мастерская работа!

Карел показал друзьям Карлов мост, дворцы графов Черни и Вальдштейна, Каролинум — здание Пражского университета с готиче­скойкапеллой.

—Пражский университет — самый старый в империи, — говорил пан Кропка. — Император Карл IV основал его почти триста пятьдесят лет назад. Университет знал славные времена. Тут читал лекции Ян Гус! Сейчас, конечно, не то. Немцы всё заполонили. Немцы и иезуиты!

Торговать и заниматься ремеслом в Праге могут только като­лики. Да и дворян тоже притесняют. После Белой Горы отцу пришлось принять католичество. Для вида, ясное дело. А у тех, кто не стал като­ликом, конфисковали имения и отдали немцам.

Иезуиты завели десятки школ. Правду сказать, учат неплохо. Ла­тынь, настоящая, классическая, французский язык, фехтование, танцы, география. Но ведь так трудно удержаться и не перейти в като­личество! Я год вытерпел у иезуитов, потом попросил отца отправить меня в университет. На частной квартире всё же полегче. В бурсе 7 тоже иезуиты и иезуиты.

—Да, — кивнул Гриша. — Они и печатают много. Учебники, Вер­гилий, но больше всего жития святых и религиозные книжки. Это печатают по-чешски. Я у них работаю в «Обществе святого Вацлава».

—Ты католик?

—Нет. Мы с Янко — православные.

—               А не нудят тебя перейти в католичество?

—Нудят. Но я не поддаюсь. Греческая вера лучше.

— Молодец ты, Грегор, — одобрил Карел. — Ну, мы ещё потол­куем.

Прогулка получилась славная. Девушки тоже были довольны.

—Удивительно, пан Карел, — сказала Марта кокетливо. — Вы же родом из Пльзеня, в Праге всего четыре года, а знаете город лучше меня, коренной пражанки. И рассказываете так интересно.

— Люблю историю, — улыбнулся Карел, — особенно историю Чехии.

Хелена больше помалкивала, только улыбалась чему-то и погля­дывала на Гришу.

Через пару дней, после ужина, пан Карел остановил Гришу:

—              Пан Александр хочет с тобой поговорить. Зайдём? У пана есть очень интересные книги.

В комнате пана Александра одна стена была полностью занята книжными полками. Столько книг сразу Григорий видел только в Афонском монастыре. На столе стоял графин с вином, тарелка с ябло­ками. Хозяин поднялся навстречу гостям, разлил вино по рюмкам:

—              Вечер добрый! Садитесь, пан Грегор. Ваше здоровье!

Григорий смутился:

—              Прошу прощения, пан Александр, но чем бедный странствую­щий подмастерье мог заинтересовать столь просвещённого человека?

—              Впервые вижу странствующего подмастерья, легко читающего Вергилия и Горация, — улыбнулся хозяин. — Откуда вы родом, пан Гре- гор?

— Из Салоник. Но я — странствующий подмастерье, а вы пан Александр?

—              А я — скромный библиотекарь юридического факультета. Рас­скажите о себе. Не опасайтесь, мы ваши друзья.

—              Я был послушником в Афонскм монастыре. Ушёл оттуда искать правды и мудрости. Слышал я, живёт в Голландии великий мудрец, Бе­недикт Спиноза. Поговорить бы с ним.

—              Вот оно что. Жаль, молодой человек, но поговорить с ним вам не удастся. Философ Бенедиктус Спиноза умер. Не дожил и до пятиде­сяти лет. После смерти друзья издали его труды. У нас они под запре­том. К сожалению, главный труд Спинозы, его «Этику», уже не достанешь. В Праге был один экземпляр, но и он сожжён рукой палача. Отцы иезуиты постарались.

—Значит, Спиноза умер! И я опоздал! — горестно воскликнул Гриша. — Придётся читать мёртвые книги. Ну что ж, всё равно! Дойду за ними до Голландии. Там нет иезуитов. Но вы что-то хотели от меня?

—              Говоря откровенно, да. Видите ли, пан Грегор, мы, чехи, живём в своей стране как бесправные рабы. Наша вера запрещена, нашу куль­туру изгоняют, лучшие люди Чехии вынуждены бежать в чужие края, как наш Ян Амос Каменский. В Праге собралась небольшая группа дру­зей.

Мы хотим сохранить чешский язык, чешскую культуру. Вы ведь не католик. В греческой вере, как и в нашей, причащают мирян и Телом, и Кровью Христа. А у католиков под обоими видами причаща­ется только священник.

И вы просвещённый человек. Помогите нам. Нужен наборщик. Мы хотим издавать чешские книги. Типографский стан есть. А набор сделать негде.

—              Что же вы хотите издать?

—              Для начала «Весёлые песни» Иржи Вольного.

Гриша подумал:

— По вечерам пан Йожеф уходит рано, я мог бы набирать по страничке. Но сначала хотелось бы прочесть эти песни.

—              Ну, само собой. И мы вам, конечно, заплатим.

— Если посчитать и плату за страх, то получится слишком до­рого. Я знаю, чем рискую, — улыбнулся Гриша. — А так, не стоит и го­ворить.

—Молодец Грегор, — воскликнул Карел. — Ты храбрый парень! Выпьем за нашу удачу!

***

Если живёшь с человеком в одном доме и ешь за одним столом, познакомиться нетрудно. Но у Гриши с пани Хеленой знакомством дело не ограничилось.

И что особенного он нашёл в этой молоденькой девушке? Не красавица. Милое личико, русые косы, неровные зубы, лукавые глазки. По вечерам они часами просиживали вдвоём на ступеньках лестницы, ведущей на чердак.

Им было о чём поговорить. Хелена расспрашивала Гришу о семье, о Салониках. И ему было сладко поведать девушке о своём дет­стве. Становилось тепло на душе.

А она подробно рассказывала парню о своих старших сёстрах, уже вышедших замуж, и других родственниках. Гришу не раздражали эти длинные рассказы. Ему тоже было интересно.

— Ну, Гриша, смотри, захомутает тебя эта девочка, — смеялся

Янко.

Григорий отмалчивался.

Пан Александр как-то предупредил Гришу:

—Будьте осторожны. Иезуиты — великие ловцы душ. Они ловко используют слабости человека. И часто лгут. Ложь admajoremDeiglo- riam7 для них вполне законна. Нынче они начали контрреформацию. Вновь отвоёвывают для папы Чехию, Венгрию, Польшу. И довольно успешно. Вы слышали о янсенистах? Есть такое течение среди католи­ков. Люди высокой нравственности, аскеты, злейшие враги иезуитов.

Среди них был один замечательный человек и учёный — Блез Паскаль. Один из величайших математиков и физиков нашего вре­мени. Говорят, он имел озарение и после этого бросил науку и ушёл в монастырь янсенистов Пор-Рояль. Перелистайте его книгу «Письма к провинциалу».

Вечерами, особенно по субботам, когда мастер уходил, Григорий набирал по паре страниц «Весёлых песен» и отдавал пану Александру.

Запас литер у иезуитов был большой — незаметно.

***

Однообразная работа над кирасами надоела Янко. Хотелось сде­лать что-нибудь для души. Нарядные кованые фонари на богатых домах надоумили его сработать такой фонарь в подарок пани Рудако­вой. Он решил отковать его в виде цветка репейника с разлапистыми, живописными листьями, поместив сам фонарь в бутоне цветка. Хо­зяин позволил работать в кузне вечерами и использовать обрезки же­леза.

—За уголь вычту из зарплаты, — заметил он.

Весёлый Павел взялся ему помогать. Первый цветок делали че­тыре вечера, но он Янко не понравился.

—Сделаю новый, на треть меньше, — решил кузнец.

—Тогда я возьму этот? — спросил Павел. — На Пасху отвезу бате, в Брно. То-то обрадуется.

Новый цветок оказался лучше. Янко прибил его возле входной двери. Все в доме сбежались смотреть.

— Вы настоящий мастер, пан Янко! — с удивлением сказала хо­зяйка. — Спасибо!

Через пару дней Седой Гонза вызвал его.

— Видел твой фонарь, — сказал он. — Отличная работа. Сам при­думал или увидел где?

—Сам придумал.

—Пан Шварцхоф заказал пару таких фонарей для своего нового дома. Становитесь с Павлом на эту работу. Доплачу по двадцать крей­церов.

Ночью выпал снег. Близилась зима. Гриша пришёл из типогра­фии мокрый и промёрзший.

— Так не годится, Грегор, — сказала ему Хелена. — В одном каф­тане зиму не проходишь. Надо для вас с Янко купить на зиму что-ни­будь тёплое. Деньги-то у вас есть?

Деньги были. Гриша расходовал их очень скупо.

—              Ладно, послезавтра воскресенье. Пойдём, поищем...

На Велки Рынк 7 пошли втроём. Без Хеленки друзья наверняка заблудились бы на этом торжище и ничего бы не купили. Но девушка знала, где нужно искать. Побродив часа два и вдоволь поторговавшись, Хелена нашла Григорию отличный, слегка поношенный суконный плащ с капюшоном, а для Янко просторный бараний кожушок.

—              О! Це гарно, — радовался кузнец. — Теперь и мороз не страшен.

***

Гриша вернул пану Александру книгу Паскаля.

—              Удивительная книга! И как написана! По ней-то и нужно учить французский. Так здорово писал, кажется, только царь Соломон в «Эк­клезиасте».

—              Конечно, язык Паскаля — это чудо, — согласился пан Александр и достал из запертого ящика стола ещё одну книгу, бережно обёрнутую в платок. — Хотите почитать его «Мысли» о религии и человеке? Груст­ная книга, но интересная. Вы аккуратны с книгами. Но всё ж берегите! Я очень дорожу ею. А прекрасная французская проза началась еще с Монтеня. Попадётся, прочтите.

—              Пан Александр, вы не знаете, чем так озабочен пан Карел? Не шутит, даже не ухаживает за Мартой.

—              Не знаю. Но я тоже заметил. Спросите, он не обидится.

Гриша остановил школяра на пороге его комнаты.

—              Кто украл вашу улыбку, пан Карел?

Тот ответил не сразу.

—              Назначен день экзамена и диспута на звание бакалавра. За две недели до Рождества Христова.

—              Очень трудно?

—Не слишком. Я уже окончил полный курс «тривиума» — грам­матику, риторику и диалектику, а из «квадривиума» — арифметику и геометрию. Математика мне нравится. Остались музыка и астрономия, можно быстро и их подготовить. Но тогда мне придётся выходить на «большой диспут» — на звание магистра inArtibus. А это куда труднее, да и слишком дорого: придётся угощать весь факультет, а потом ещё свою нацию — землячество чехов. Моя учёба и так влетает отцу в копе­ечку.

Хватит с меня и бакалавра. Конечно, если идти в чиновники, степень магистра даёт заметные преимущества. Но там и бакалавра не часто встретишь. Да в наши дни и купцам нужны образованные люди.

—              Так что вас заботит?

— К диспуту всё-таки надо готовиться. Немного боюсь. Но ла­тынь я выучил у иезуитов вполне прилично. А для экзамена главное — знание латыни. Мне повезло, наш профессор, из молодых, дал мне славную тему для диспута — «Третью любовную элегию Овидия». Есть о чём поговорить. Овидия на диспут выносят редко. Обычно Аристо­теля, пибо Вергилия или Горация. Приходи послушать. Ты ведь латынь хорошо знаешь, повеселишься.

—              И вы уйдёте из университета? Я когда-то мечтал о нём.

— Ещё и сам не знаю. Живётся-то мне в Праге привольно. Но и корпеть над скукотой неохота. Музыку до сих пор изучают по древней книге де Муриса. Тоска жуткая. А по астрономии: церковный кален­дарь да астрология, бред собачий. Зря ты мечтал об университете. Кроме латыни, тут мало чему научишься, разве что сам захочешь. По­следние годы иезуиты хоть немного улучшили преподавание, а то были совсем допотопные порядки. Говорят, у протестантов в Виттен- берге много лучше. Если получу бакалавра, через год можно испросить у канцлера лиценцию на право преподавания. Это не так дорого. И тогда я стану лиценциатом!

—              А что будет на диспуте?

—Приходи, увидишь. Нас семеро будет защищаться на степень бакалавра. Трое чехов, два немца и два силезца. На диспуте главное — не теряться и уметь остро ответить. Язык у меня привешен неплохо.

Авось справлюсь. Ладно, надо хоть почитать Овидия-то.

***

В доме пани Рудаковой к столь важному событию готовились за­ранее. Решили все вместе устроить праздник и угостить новоиспечён­ного бакалавра и его друзей на славу.

Меню обсуждали за две недели. Марта очень удачно купила двух больших гусей. Пан Александр взял на себя вино. А друзья, студенты, готовили торжественную встречу с оркестром, шутки, тосты и весёлые песни.

Покойный пан Ян Рудак, почтенный секретарь Имперского суда, был большим любителем музыки. Каждую неделю он разыгрывал трио и квартеты с друзьями. В доме остались две скрипки, альт, три флейты и кларнет. Оркестр собирал пан Герман, студент-медик. Он играл пер­вую скрипку, альт взял пан Александр, вторую скрипку — пани Марта, а флейта досталась Грише. Репетировали в те вечера, когда пана Ка­рела не было дома.

В день диспута пан Карел надел положенную в торжественных случаях мантию, отстоял с утра в капелле университета мессу святой Екатерине, покровительнице артистического факультета.

Доцент и два магистра экзаменовали его недолго: магистр, пан Тропка, был его давним приятелем. После этого в готическом зале Ка- ролинума начался диспут.

За столом на возвышении, покрытым бархатной скатертью, сидел иезуит, в парадной мантии, большом берете и модном парике, декан артистического факультета, рядом с ним шесть профессоров.

Первым делом каждый аспирант произнёс торжественную при­сягу:

«Клянусь и обязуюсь всегда и во всём подчиняться пану декану и факуль­тету, хранить почтение и верность коллегии докторов и магистров, никогда не нарушать ни прямо, ни косвенно статутов, древних прав и обычаев универ­ситета...»

Пан Карел выступал третьим. Он бодро вышел на трибуну, по­правил шапочку и начал звучными латинскими стихами Овидия:

Всякий влюблённый - солдат, и есть у Амура свой лагерь.

В этом мне Аттик, поверь: каждый влюблённый - солдат

— Третья любовная элегия Овидия начинается с чёткого силло­гизма. Автор устанавливает — Determinare— положение о сходстве влюблённого и солдата, о явной аналогии любви и войны. Далее он об­основывает — Arguere— данное положение — DogmataScientarum, — продолжил Карел с воодушевлением.

Элегия ему нравилась, и Карел с удовольствием читал строчку за строчкой, поясняя каждую из них комментариями на почти безоши­бочной, классической латыни.

Григорий, Янко, пани Марта и другие приятели Карела стояли на галерее, куда пускали посторонних. Гриша тихонько переводил ла­тинские стихи:

Кто же стал бы терпеть, коль он не солдат, не любовник, Стужу ночную и снег вместе с дождём проливным ?

Оппонент, магистр Шмундт, на высокой резной трибуне напро­тив, что-то записывал, готовил возражения. Аргументы Карела, не слишком веские, но неизменно остроумные и весёлые, нравились за­полнившим зал студентам. Оттуда то и дело слышались одобряющие возгласы.

Два старика профессора, сидящих на возвышении, явно были недовольны. Один из них что-то возмущённо шептал декану на ухо. Но тот, похоже, не поддержал старика.

Отроду бы/л я ленив, к досугу беспечному склонен, Душу расслабили мне дрёма и отдых в тени. Но полюбил я, и вот - встряхнулся, и сердца тревога Мне приказала служить в воинском стане любви. Бодр, как видишь, я стал, веду ночные сраженья. Если не хочешь ты стать праздным ленивцем - люби!

— Овидий кончает элегию мощным приказом, императивом: «люби!», — сказал пан Карел. — Конечно, меня могут спросить: следует ли нам, верным сынам Католической Церкви, читать и изучать столь нечестивые стихи языческого поэта? Однако следует вспомнить, что Господь в неизреченной милости своей открывал грядущее неким пра­ведникам. Все знают, что Вергилий прямо предсказал рождение Гос­пода Иисуса Христа. Каждый истинно верующий видит, что и в этих прекрасных стихах Овидия речь идёт вовсе не о плотской, греховной любви, а подразумевается истинная любовь — любовь к Господу нашему, и война не ради славы или добычи, а священная война с еретиками и язычниками. Именно поэтому Овидий достоин почитания и изучения! Я кончил.

Оригинальный конец вызвал бурю восторгов. Студенты даже крикнули Карелу:

—Виват!

Оппонент, не ожидавший столь эффектной концовки, на­столько растерялся, что только мямлил какие-то не слишком убеди­тельные возражения.

Старый профессор, сидевший рядом с деканом, вскочил и начал кричать, что это издевательство. Но декан мягко остановил его:

—Мне кажется, что заключение доклада можно было бы аргумен­тировать и более основательно. Тем не менее, наш юный друг высказал необычный взгляд на Овидия. Я думаю, это надо приветствовать.

Диспут закончился для Карела успешно.

***

Пан Карел cдрузьями пришёл домой, когда уже стемнело. Ма­ленький оркестр встретил их торжественным маршем. Все шумно раз­местились за щедрым столом — тесно, но весело.

Пан Александр поднял тост за нового бакалавра. Пани Рудакова пожелала милому пану Карелу счастья и удачи.

Потом тосты смолкли. Слишком много вкусных вещей стояло на столе.

В те времена поесть досыта людям незнатным удавалось далеко не каждый день. Поэтому праздничный стол никого не оставил равно­душным.

Когда гости насытились, Карел попросил пана Александра про­честь знаменитую «Пирушку» Георга Векерлина:

— Вы же её помните наизусть!

Пан Александр встал:

Достопочтеннейшие гости! На время трапезы хотя б Свои гадания отбросьте: Силён противник или слаб?

Все в Праге знали немецкий и слушали с удовольствием. Чем бесконечно тараторить: Разбой, чума, беда, война, - Предпочитаю с вами спорить О вкусе дичи и вина. Вино согреет кровь густую, Дичь взбудоражит аппетит, И ночью муж не вхолостую С женой поспит.

Стихи, написанные полвека назад, в разгар Тридцатилетней войны, нравились по-прежнему

Мои отважные солдаты! Здесь милосердью места нет! Вперёд! За мной! На штурм салата! Громи паштет!

Пану Александру долго хлопали. Но тут Марта внесла сладкий пирог, и все с новыми силами принялись за него.

Настало время для музыки. Пан Герман махнул своему оркестру, и музыканты начали с университетского гимна «Гаудеамусс». Песен у студентов во все века хватало.

На французской стороне, на чужой планете, Предстоит учиться мне в университете...

Потом перешли к чешским песням. Здесь всех удивила пани Ханна. У неё оказалось сильное, красивое контральто.

Марта и Хелена вторили ей. Получалось очень здорово.

—Хорошие песни! Давно я не слышал таких славных чешских песен. Откуда они? — спросил Карела его недавний приятель Петер Гусак.

—Это ж из «Весёлых песен» Иржи Вольного! Погоди, скоро мы их напечатаем! — ответил пан Карел.

Пан Александр, стоявший рядом, неловко повернулся и насту­пил Карелу на ногу:

—              Извини, ради Бога! Какой я неловкий!

Праздник кончился поздно ночью.

***

Дня через четыре, вечером (Гриша уже начал собираться домой), в мастерскую заглянул пан Йожеф и махнул рукой, приглашая Григория в свою тесную конторку:

—              Садись, Грегор. Ну как, думал ты о перемене веры?

—              Думал. Но не надумал.

—Так-так. Скажи-ка мне, друг, а что тебя погнало из Афонского монастыря в Злату Прагу? Я вижу: ты ищешь истину. Значит, ищешь Бога. Потому что истина — это Бог. Ты хочешь улучшить этот грешный мир, чтобы в нём было меньше жестокости и больше порядка?

—              Конечно. Только никто не знает, как это сделать.

—Мы знаем. Иезуиты. И если желаешь изменить мир к лучшему, иди к нам. Ты ведь умный парень. И немного философ. А для философа ясно, что Бог один. И ему не важны обряды. Обряды важны только людям.

«Черт! Он что подслушал мои мысли?» — удивился Григорий.

— Большинство людей жадны и глупы. Каждый думает о себе, — продолжил пан Йожеф неторопливо. — И только мы думаем обо всех. Мы хотим навести в мире порядок. Настоящий порядок. Чтоб везде был мир, без войн и мятежей. Чтобы всем управляли мудрые и просве­щённые пастыри. Не было голодных. И все стали намного счастливее и ближе к Богу. В Южной Америке, в Парагвае, мы уже создали свое государство, где нет голодных и бедных. Туземцы — гуарани — дружно работают и веселятся под благожелательным надзором добрых пасты­рей.

—              А пока Святая инквизиция жжёт вольнодумцев...

—              Это было давно. Реформация нас многому научила.

Сейчас вольнодумцев чаще жгут кальвинисты в Женеве, чем ка­толики в Риме.

Иди к нам. Ты ведь знаешь и древнегреческий? Я как-то видел, ты листал Гиппократа. Да вроде ещё и другие языки.

—Верно. Арабский, древнееврейский, турецкий, польский...

—              У тебя дар к постижению языков. Господь тебя отметил не слу­чайно.Такой человек нужен в Ордене. Ты можешь сделать сказочную карьеру...

—              Зачем мне карьера? Спасибо, вам, пан Йожеф. Вы хороший че­ловек, но к иезуитам я не пойду. Хотя бы потому, что они жгут книги. «Этику» Спинозы.

—Вот оно в чём дело! Тебя успели отравить вольнодумные идеи. Жаль, очень жаль. Ты мне понравился, Грегор. Давно у меня не было такого прекрасного наборщика. В книге Цицерона ты не сделал ни одной ошибки и даже исправил три, вкравшиеся в рукопись. Ну что ж... — пан Йожеф помолчал. — Скажи, Грегор, зачем ты связался с этими сумасбродами: паном Александром и другими? Ведь ты даже не чех. Как всегда, нашёлся доносчик. Конечно, их ждёт кара. Мне жаль тебя. Постарайся уйти, пока цел. Если бы ты пришёл к нам, мы бы тебя защитили. Можно стать аффилированным членом Ордена, не наде­вать рясы. Подумай ещё раз.

— Спасибо, пан Йожеф. Постараюсь скрыться. Огромное вам спасибо.

Гриша побежал домой. Хотел предупредить пана Александра, пока не поздно, но на углу увидел покрытую снегом, нахохлившуюся фигурку.

—              Хеленка! Что ты тут делаешь?

—Тебя, дурака, жду. Беда, Грегор. Пришли стражники, аресто­вали пана Александра. У него обыск. И тебя спрашивали. Зачем только ты с этими дурнями связался? Ты ведь даже не наш!

—              Не успел я его предупредить. Худо. Придётся бежать.

—Да уж. Пора тебе уходить из Праги. Пойдём, я отведу тебя к своей тётке. Укроешься на пару дней. А там — воскресенье, мужиков с рынка поедет много. Проскочишь.

—              Как же Янко?

—              Небось. Передам я твоему дружку.

—              А пан Карел?

— Повезло ему. Утром уехал к отцу в Пльзень. Мы постараемся предупредить и его.

Говоря все это, Хеленка быстро вела Григория на окраину. Там, в большой старинной пекарне, жила с семьёй пани Мария, сестра пани Ханны.

Она обрадовалась Хеленке и, выслушав торопливый рассказ пле­мянницы, улыбнулась Грише:

—              Не волнуйтесь, пан Грегор. Хеленка о вас много говорила. Хо­рошего человека надо выручать. Спрячем вас, никто и не увидит. Про­води его на чердак, девочка.

Горькое это было прощанье. Хеленка плакала. Григорий метался по чердаку, как зверь в клетке.

—              Господи, почему я такой неудачник! — говорил он с горечью. — Встретил такую девушку, такое чудо, и принёс ей одно горе. Не нужно было мне и подходить к тебе близко, родная моя. Знал ведь, что мою бродячую судьбу с твоей не свяжешь. Дурак проклятый!

—Нет, Грегор, нет. Это счастье, что я тебя встретила! — Хелена подняла заплаканное лицо. — Теперь я и в старости буду вспоминать, какой чудесный, ласковый и нежный милый был у меня. Редко у какой девушки бывает такая любовь. Ты для меня как принц из сказки. И не кори себя. Может, оно и к лучшему, что у нас так кончилось. Я ведь с самого начала знала, что не стану твоей женой. Уже скоро, после Пасхи, я выйду замуж за старого друга моего отца пана Повондру. Год назад он овдовел.

Пан старше меня лет на двадцать, да это не важно. Главное, че­ловек он добрый, хороший. Я его с детства знаю. Так что, может, наша разлука и к лучшему. У него свой дом, и я стану хозяйкой. Не думай, у нас в Праге все порядочные девушки выходят замуж по выбору роди­телей. Прощай, мой милый.

Григорий вытер слёзы.

—Бедная моя девочка! Вот ты какая оказалась, смелая да разум­ная. Возьми, я вчера купил тебе колечко, да не думал, что станет оно прощальным. Вспомнишь меня.

Григорий вынул из кармана завёрнутый в шёлковую тряпочку се­ребряный перстень с красным кораллом.

Назавтра пришёл Янко, принёс Грише всё его барахло, в том числе и «Мысли» Паскаля. Григорий развернул платок и удивился:

—              Это ж книга пана Александра. Он так дорожил ею.

—              Вернётся ли он живым? Считай — подарок от него на память.

Прощаясь с Гришей, Хеленка отдала ему свою вишнёвую флейту.

—Отец надеялся, что я полюблю её. А я так и не научилась тол­ком играть. Вспоминай меня, Грегор, хороший мой, — попросила де­вушка.

Вечером в воскресенье они вышли из Праги в толпе возвращав­шихся с рынка мужиков. Григорий низко накинул капюшон, но никто не остановил друзей.

 

Бавария

Беглецы шли по заснеженным дорогам, ночевали в избах. Чехия кончилась, теперь друзья шли по Баварии. В сочельник с утра повалил снег. Идти по сугробам было тяжело. Ближе к вечеру ветер усилился.

—              Пурга начинается, — сказал Янко. — Пора искать ночлег.

Скоро друзья вышли на окраину деревушки. Мальчишка показал дорожку к постоялому двору. Молодой хозяин, бывший явно навеселе, обрадовался:

—              Вовремя вы пришли, парни! Рождество Христово! Ужин готов. По пять крейцеров вас не разорит? Угощу на славу.

На середине стола красовался большой котёл с дымящимся Айс- баном 7 .

Друзья скромно пристроились с краю.

—              До церкви шесть вёрст, — сказал хозяин. — Бабы ушли на ноч­ную службу. Обойдёмся! Герр писарь молитвы знает.

Писарь прочёл молитву. Нестройно спели рождественский гимн: «Штиле нахт, хейлиге нахт»» 1 .

Кто-то подъехал к постоялому двору. Хозяин выбежал встречать. Вошёл высокий, дородный юноша лет двадцати, с холёной русой бо­родкой, в роскошной лисьей шубе и меховой шапке. Это был Якоб Вай- скопф, сын богатого купца и мануфактурщика из Фюрта. Хозяин помог гостю раздеться и усадил во главе стола.

—С Рождеством вас! Хозяин, подай вина! Я угощаю! — властно сказал герр Якоб.

Хозяин принёс вино, поставил Вайскопфу серебряную чарку, а остальным гостям оловяные.

В разгар ужина в корчму ввалилась шумная толпа ребятишек с рождественским вертепом. В большой деревянной коробке горели свечи, стояли неуклюжие, вырезанные, деревенским мастером вол и ослик. Мария и Иосиф склонились над крохотным Иисусом. Дети вы­строились у двери и по команде худой девочки запели рождественские гимны на латыни. Потом девочка обошла всех постояльцев корчмы, и каждый бросил в её корзинку сколько мог. Купец дал целых десять крейцеров.

Янко загрустил.

—Боже мой, Гриша, — сказал он. — Как далеко от дома привёл нас Господь встречать Рождество. Хорошо сейчас дома. В церкви — крест­ный ход..

Янко тихонько запел:

Рождество твое, Христе Боже наш, Возсия мирови свет разума...

Гриша вынул флейту и начал подыгрывать. У Янко был красивый голос. Гости смолкли, слушая гимны на непонятном языке.

—На каком языке вы пели? — спросил герр Якоб, когда Янко кон­чил.

—Он пел по-русски, — ответил Григорий.

—               А ты знаешь русский?

—Знаю. А ещё и французский, чешский, турецкий и другие.

Купеческий сын удивлённо посмотрел на Григория:

— Ты кто?

—Странствующий подмастерье, друкарь. Зовут меня Грегор.

—Похоже, тебе повезло, — сказал Якоб. — Месяц назад умер герр Хохберт, наш старый писарь. Он тоже знал много языков. Отец не может найти ему замену. У нас большое торговое дело, переписка с кли­ентами в разных странах. Пойдёшь к нам писарем? Если у тебя хоро­ший почерк и ты понравишься отцу, он заплатит щедро. Будешь жить в нашем доме.

—               Я не один, — сказал Григорий. — Мы идём с другом. Янко — знат­ный кузнец.

— Отец недавно купил в Голландии новые станки для нашей су­конной мануфактуры. Кузнец пригодится. Доберётесь до Фюрта, при­ходи прямо к нам.

Утром герр Якоб укатил в своём нарядном возке, а друзья пошли пешком дальше.

***

Странствовать хорошо летом. А зимой, да ещё по горным доро­гам, — не приведи Господь! В этом году зима выдалась снежная. Буран начался около полудня. Друзья уже далеко отошли от последней дере­вушки, а до ближайшего хутора оставалось часа четыре ходу.

— Не дойдём, — сказал Янко обеспокоенно. — Как бы не при­шлось ночевать в лесу.

Но Гриша заметил на снегу красный отблеск:

—Похоже, там костёр. Хорошо бы.

По занесённой снегом тропке друзья свернули вглубь леса. Вот и костёр. Возле огня грелись шестеро — четыре мужика и две женщины в лохмотьях. У замшелой скалы из молодых ёлок был сложен большой шалаш.

«Бродяги», — подумал Григорий.

В те годы бродяг на дорогах было много. Нередко, встретив такую шайку, друзья старались обойти её стороной. Но этих, вроде, можно было не опасаться.

Огромный грузный старик с широкой седой бородой поднялся им навстречу.

—              Бог помощь, люди добрые... — сказал Янко.

—              Кто такие? — строго спросил старик.

—Странствующие подмастерья. Янко — кузнец, да Грегор — друкарь.

Старик обернулся и толкнул бродягу, спавшего на изодранной овчине у огня:

—              Проснись, Губерт. Этот парень говорит, что он кузнец. Спавший мужичок сел, протёр глаза изуродованной правой рукой, подумал:

—              Что-то я тебя не видел. В братстве?

—              Да. Меня принял Яцек Покорни.

—              Большой Яцек? Добро. Свои ребята, Старшой. Можно верить.

—Садитесь к костру, братья, — сказал старик. — Жратва-то есть? У нас негусто.

Гриша вынул из сумки каравай ржаного хлеба, шматок сала и две луковицы.

—              Отдай Берте, — сказал старик.

Женщина, хлопотавшая над висевшим на огне котлом, протя­нула руку.

— Луковица! — обрадовалась она. — Похлёбка вкусней будет. Григорий всмотрелся в полное лицо черноволосой Берты.

«Сколько ж ей лет? — подумал он. — Лицо молодое, а руки, как у ста­рухи.Наверно, от тяжкой работы».

Высокий мужчина в аккуратно зашитом синем кафтане, с щего­леватой узкой бородкой подвинулся, освободив удобное место возле огня:

—Будьте как дома, — улыбнулся он. — Меня зовут Жан Леклерк. Это Гретхен — моя подружка. Это Малыш, — бродяга указал на истощён­ного паренька лет пятнадцати.

Остальных вы уже знаете. Осмелюсь спросить, какого чёрта вы ушли из Праги в разгар зимы? Подмастерья странствуют летом.

Янко улыбнулся.

—              Понимаешь, мой друг немного не поладил с законом.

Малыш повернулся к нему:

—              Из тюряги сбёг?

—              Друг предупредил. Успели уйти.

—Эвона, — протянул парень, теряя интерес. — А вот недавно из Бреславского замка, говорят, один ушёл. Там на ярмарке цыганочка танцевала. Красавица! Увидел её один богатый барин. Схватил за руку и говорит: «Пойдём со мной!». А цыганочка не хочет. Барин говорит: «Я барон, не хошь добром, силой уведу!». Тут цыган гитару отложил, как свиснет ему по роже! Нос набок своротил, челюсть сломал. Набе­жали стражники, скрутили цыгана, отвели в тюрьму. Судья определил — повесить! С вечера виселицу ставят, палач верёвку мылит. Утром при­шли, а камера-то пустая! Утёк цыган. И кандалы его железные на полу лежат, как ножом разрезанные, и решётка в окне распилена. А держали цыгана на самом верху высокой башни, не спустишься. Не иначе цыган волшебное слово знал. Улетел! Не веришь? Ей-богу, правда, мне знако­мый цыган рассказал, он врать не будет!

Янко расхохотался:

—Гришка! Это ведь о тебе сказка! Ладно, парень, хошь волшеб­ное слово поглядеть? Против него никакая цепь не устоит.

Кузнец покопался в карманах и вынул большой зильбергрошен. Все бродяги разом придвинулись поближе к старшому. Тот внима­тельно рассмотрел монету, раскрыл зильбергрошен, показал пилку:

—              Чистая работа. Шва-то и не заметишь.

—Дай-ка посмотреть! — протянул руку Губерт. — Хороша пилка. Закаливал Бруно? Ну, вещь.

Старшой вновь закрыл монету и попросил Коваля:

—Продай, друг! Нам такая пилка ох как нужна бывает. Продай! Заплачу два дуката!

Янко заколебался:

— Хотел себе оставить. Дружок у меня влипчивый, глядишь, снова понадобится.

—              Ты ж сам её делал! Припечёт, сделаешь новую! Продай за три. Цена правильная.

—              Так и быть. Бери.

Старшой вынул из-за пазухи кошелёк, покопался, отдал Янко ду­каты.

—Готово! — объявила Берта.

Жан и Малыш сняли котёл с огня и поставили в середину. Стар­шой прочёл молитву. Потом каждый из путников достал свою ложку, и все принялись за горячую похлёбку.

После обеда Старшой, Малыш и Губерт забрались в шалаш и за­валились спать. Женщины прибирались возле костра. Жан выструги­вал из чурбачка деревянную ложку.

—А ты друкарь, Грегор? — спросил бродяга. — Грамотный, зна­чит.

—Грамотный.

— Может, у тебя и книжонка какая есть? Полгода не держал в руках книги.

Гриша посмотрел на него с интересом.

—Тоже грамотный?

—Есть немного. Магистр Сорбонны. Полаялся с архиепископом, пришлось бежать. Вот и странствую. Временами всё ж тянет к книгам.

Григорий вытащил из заплечного мешка книгу, развернул пла­ток:

—Руки-то протри.

Жан старательно вымыл руки снегом, вытер о шейный платок.

— Ого! «Мысли» Паскаля! Не ждал. Дашь посмотреть? Вот неча­янная радость-то. Давали мне эту книгу в Париже на одну ночь. Редкая книга. И небезопасная. Нравится?

Жан бережно перелистывал книгу, прочитывал кусок, листал дальше.

—Да как сказать. Глубокая книга. Много верного, — подумав, от­ветил Гриша. — Но в главном я с Паскалем не согласен. Уж очень мы разнимся. Он-то монах по природе. Как отец Феодор в Афонском мо­настыре. Его только Бог интересует. А меня — мир. На земле столько хорошего... Глянь, белочка на сосне нас разглядывает. До чего мила! Смотрю на неё, и сердце радуется. А о Боге он правильно говорит. Мудро.

—Может, ты и прав, Грегор. Я вот тоже к миру привязан. И в мо­настырь не хочу! — сказал Жан и углубился в книгу. — Хорошо пишет. Сильно!

Берта, прибравшая провизию, подсела к Янко:

—Ты ведь кузнец, парень. Починишь мне старый котелок? Про­худился.

—               Я кузнец, не лудильщик, — ответил Янко. — Без протравы то ли выйдет, то ли нет. Но, давай, попробую.

У него в мешке были, конечно, добавки и флюсы для пайки же­леза, но травлёной соляной кислоты как раз не было. Берта вынесла из шалаша старый, измятый медный котелок и подала Янко.

—              Без второго котелка очень неудобно. Тут трещина в боку.

Янко раскрыл сумку с инструментом, выбрал удобное место на бревне и начал осторожно править смятый котелок.

—              А Старшой-то у вас из каких? — спросил кузнец Берту.

— Солдат, — ответила Берта. — Тридцать лет прослужил. Да на­доело. До фельдфебеля дослужился у пруссаков. А пришёл новый командир роты, мальчишка, ничего не знает, вот и стал придираться к старикам. Назначил моему двести фухтелей 7 . Старшой и сбежал. Я с ним уже шесть лет, — с гордостью сказала женщина.

Янко тщательно зачистил дно котелка изнутри, раскалил на углях массивную железку и начал пропаивать котелок оловом. Работа без нужной протравы шла трудно, но с третьего раза получилось.

—              Держи. На огонь без воды не ставь, распаяется.

К утру буран кончился. Позавтракав, путники собрались в до­рогу. Бродяги шли на юг, в Италию.

—              А вы куда? В Нюрнберг собираетесь? — спросил Старшой.

—              В Фюрт, — ответил Янко.

—Что так? — удивился тот. — В Нюрнберге работу найти куда легче.

—              Да нам обещана работа у Вайскопфа, — сказал Янко.

—На мануфактуре? Спроси-ка Жана, каково там. Он едва ушёл из этой тюрьмы. И Малыш там побывал.

—              Разве мануфактура — это тюрьма? — удивился Григорий.

—              А как же! — ответил Старшой. — Здешний Курфюрст, Макс Эмануил, «Голубой Король», бродяг терпеть не может. По его приказу и выстроили в Фюрте Цухтхауз, сиречь Работный дом. Ловят бродяг и, коли ты не старый и не увечный, сажают под караул — работай. Герр Вайскопф взял этот Цухтхауз в аренду и устроил там мануфактуру. Ра­бочих найти трудно. Да и платить им нужно. А арестантов можно только кормить. Да вы не тревожьтесь. Мастерам он платит прилично.

Попрощавшись, странники разошлись в разные стороны.

***

Наконец, друзья добрались до Фюрта. Трёхэтажный, массивный дом оберкоммерциенрата 7 Каспара Вайскопфа стоял на главной улице. Недалеко, на берегу речки Регница, у плотины, возвышалось новое зда­ние Цухтхауза с каменными колоннами.

Пожилой приказчик проводил Григория в кабинет. Старый хо­зяин сидел за столом, заваленном счетами и бумагами. Справа, на под­ставке, висел роскошный пышный парик.

«Он похож на умную, лысую ворону», — подумал Гриша.

Герр Каспар долго, молча разглядывал его.

—              Грегор? Якоб мне говорил. Знаешь много языков. Напиши по- французски, — старик указал Григорию на конторку.

Григорий взял перо, приготовился. Хозяин продиктовал корот­кое деловое письмо. Прочёл написанное.

—              Гут. Теперь переведи на польский.

Григорий сделал и это. Герр Каспар похвалил перевод:

—              И почерк превосходный. Откуда ты родом?

—              Из Салоник, — ответил Григорий и кратко рассказал о себе.

—              У Рапопорта служил? — заинтересовался хозяин. — Солидный купец. И совершенно надёжный. Хорошо. Переведи-ка это письмо на греческий.

Хозяин позвонил. Вошёл тот же приказчик.

—              Михель, герр Папаиоану сейчас на складе? Попроси его зайти.

Хозяин надел большой парик, поправил перед зеркалом жабо из дорогих кружев.

Постучав, вошёл молодой грек в длинном сюртуке.

—Ну как, вы подобрали всё, что хотели? — любезно спросил хо­зяин. — Посмотрите наши сукна. Они не хуже голландских, но заметно дешевле.

—              Я уже отобрал две дюжины.

— Прекрасно. У меня к вам маленькая просьба. Поглядите это письмо, — старик протянул греку последний перевод Григория. — Хо­рошо ли оно написано? Может быть, тут есть ошибки?

Ошибок не было. Экзамен Григорий выдержал успешно.

—              Я тебя беру, — сказал герр Каспар. — Жить будешь на третьем этаже, питаться с приказчиками. Платой не обижу.

—Но я не один, — сказал Григорий. — Мы путешествуем вдвоем- вдвоём, с другом. Он хороший кузнец.

— Кузнец? Недавно я нанял учёного Механикуса, Георга фон Шлора. Ему нужен подручный. Зайди с твоим другом, может, он и по­дойдёт. Но я не хочу, чтоб кузнец жил у меня в доме. Михель! — позвал хозяин.

Вошёл давешний приказчик.

—              У твоей сестры есть свободная комната? Пусть она возьмёт Гре- гора и его друга. Ладно. Проводи парней к Механикусу.

—              Скажи-ка, — спросил Гриша Михеля, — как у вас принято назы­вать хозяина?

—              Так и называй. Он это любит. А при гостях «герр обер-коммер- циенрат». Ничего, он мужик умный. Бывает, горяч, ежели рассердится. Но отходчив и зла не помнит. Я у него шестнадцать лет работаю. Дай Бог, и дальше.

Янко ждал Григория в пивной. Пошли к Механикусу. Мастерская занимала весь первый этаж старого дома, недалеко от Цухтхауза. Во втором жил сам фон Шлор со старой служанкой.

Мастер в чёрном берете и суконной блузе что-то писал, стоя у конторки.

—              Герр Механикус! — сказал Михель. — Хозяин прислал вам этого парня. Он кузнец, быть может, подойдёт вам как подручный?

—              Подручный нужен, — кивнул Механикус. — Лучше бы хороший слесарь, но и кузнец неплохо. Как тебя зовут?

Янко рассказал о себе.

—              Ну что ж. Для начала разберись в кузнице.

На кузне висел заржавелый замок, кузнеца давно уже не было. Янко надел фартук и принялся за дело. К вечеру зашел Механикус. Осмотрел аккуратно разложенный инструмент, похвалил чистоту и по­рядок в кузне.

— Есть срочная работа, — сказал он. — После Пасхи приезжает барон фон Рехберт, председатель Тайного Совета, очень нужный че­ловек. Лучшие люди города решили сделать ему подарок. Хозяин пред­ложил накаминные часы. Все и согласились. В прошлом году я изготовил напольные часы с боем по книге Гюйгенса «Horologiumos- cillatorum». С его балансовым регулятором часы стали точным инстру­ментом! Теперь накаминные. Основу механизма я купил в Швейцарии. Делать самому все эти зубчатые колёса слишком долго. Но часы будут не с гирями, а по-новому, с пружиной. И я хочу сделать ещё указатель дня недели. Это очень сложно. Надо закончить их до приезда барона. Работа тут слесарная, но надеюсь, ты справишься.

Механикус откинул холстинку и показал Янко начатый механизм часов на верстаке. Янко с некоторым страхом смотрел на сложный ме­ханизм с множеством зубчатых колёсиков. Башенные часы кузнец видел, а домашние только один раз, в доме Рапопорта.

«Авось ничего, — успокоил он себя. — Глаза страшат, а руки де­лают».— Подфартило мне, Гриша! — с восторгом говорил кузнец другу. — Не зря топал тыщу вёрст от Слободки.

Нашёл я мастера! Всё умеет. Право слово, была бы здесь нашин­ская церква, поставил бы толстую свечку Николе Угоднику. Знаешь, что мы будем делать? Часы. Да хитрющие, чтоб и день недели показы­вали. Работа-то какая тонкая! У Шлора уже почти всё заготовлено. И станок токарный у него хитрый, резец в суппорте крепится. Такого и у Густавсона не было. А собирать сию механику будем на заклёпках 8 . Так у мастера есть снасть особая, фильера называется. Пластина сталь­ная, калёная, а в ней дырочки, мал мала меньше. Протаскиваешь через них медный прут — и вот тебе проволока, хоть тонкая, хоть толстая, какая надо. Здорово!

Янко всегда любил мелкую, аккуратную работу. Учился жадно, перенимая из-под руки мастера всякий приём. Особенно хотел он овла­деть токарным станком. Шлор учил охотно, секреты не прятал. Через месяц Янко точил уже не хуже мастера.

Однако, когда дело дошло до сборки, Янко растерялся. Механи- кус, чему-то улыбнувшись, дал ему большой чертёж и приказал изгото­вить по нему детали корпуса. Янко смотрел на чертёж как баран на новые ворота. Да и надписи на нём были на латыни.

К счастью, дело было вечером, и Янко прихватил чертёж домой, чтобы показать Грише. Стали разбираться вместе. Надписи на чертеже Гриша перевёл сходу: латынь!

—Понял! Это три проекции по методу Декарта. — сказал он, — Я об этом слышал. Декарт изобрёл такую систему, что каждую вещь ри­суют три раза, как будто ты смотришь на неё спереди, сбоку и сверху. У твоего Механикуса, наверное, есть его книга «Рассуждение о ме­тоде». Если он даст её, попробуем разобраться.

Герр фон Шлор отнёсся к просьбе подручного вполне благо­склонно.

— Учись, Янко. Хороший Механикус должен много знать. Хо­чешь стать настоящим мастером, учи латынь. Сегодня латынь — язык науки. В любой стране — во Франции, в Англии, и у нас — серьёзные книги пишут только на латыни. Вот тебе Декарт. Береги, — сказал Ме­ханикус, и показал на чертеже, что есть что, как сделать детали ко­робки для часового механизма.

Вечерами Янко жёг свечи и мучил Гришу:

—              Ну ещё немного, переведи мне вот эту страницу.

—              Да учи ты латынь сам! Прав твой Механикус, без латыни как без рук.

Что делать, пришлось приняться за латынь. Благо, у Гриши и ла­тынь казалась лёгкой. А работа над часами двигалась.

Фон Шлор был человек мягкий, вежливый и доброжелательный. Охотно объяснял непонятное. И, что особенно удивляло подмастерье, не стеснялся сказать, что чего-то не знает. Часто Механикус расспра­шивал Янко о хитростях кузнечного дела.

Пришла пора приглашать ювелира и литейщика Абрама Френ­келя. Он делал корпус и украшения к часам. Уже была отлита бронзовая статуэтка курфюрста Макса Эмануила в латах, с обнажённым мечом. По склёпанной коробке часового механизма Абрам вылепил из твёр­дого воска корпус часов, украшенный цветами и листьями. Его пред­стояло еще отливать, полировать, собирать. На корпусе хотели закрепить статуэтку бронзовой Ники — богини победы, венчающей курфюрста лавровым венком.

Однако, когда часы первый раз запустили, оказалось, что куп­ленная в Цюрихе пружина обеспечивает ход всего на три с половиной часа.

—Беда! — ахнул Механикус. — Нужна пружина длиннее и более упругая. А я и так выбирал самую длинную и самую тугую. Что делать?

Янко повертел пружину в руках:

—              Отковать подлиннее, нехитро. Вот закалить. Но я попробую. Бруно показал мне кое-какие секреты.

Пять дней Янко не вылезал из кузницы. Потом принёс три пру­жины. Вторая обеспечила ход часов на двое суток, а третья больше, чем на четверо!

—Ну, ты и вправду мастер! — восхитился фон Шлор.

И Янко принялся выпиливать из латуни и полировать толстую пластину основания, на которой всё и будет собрано.

***

Григорию отвели в конторе стол в углу. Толмач разбирал и пере­водил накопившиеся деловые письма в основном на французском и итальянском.

Неожиданно прибежал Михель и срочно вызвал к хозяину. В ка­бинете Гриша увидел немолодого господина в алом бархатном кафтане и парчовом жилете. Он пытался что-то объяснить на языке, отдалённо напоминающем немецкий. Хозяин нетерпеливо протянул Григорию письмо:

—Переведи!

Григорий прочёл рекомендательное письмо на французском:

Глубокоуважаемому и Высокопочтенному мсье обер-коммерциенрату и моему дорогому другу Каспару Вайскопфу.

Дорогой мсье Вайскопф! Это письмо Вам передаст крупный марсель- ский негоциант и мой компаньон мсье Жорж Лебру. Можете верить его слову и его подписи, как моей. Надеюсь, что это знакомство будет Вам и приятно, и полезно. Не сомневаюсь, что Вы, дорогой мсье Каспар, примете моего друга с присущим Вам широким гостеприимством.

Передайте мои почтительные приветы Вашей прекрасной супруге и Вашим талантливым детям.

Ваш покорнейшй слуга, Жозеф Дютрак.

—              Слава Богу, теперь понял! — с облегчением сказал хозяин. — Пе­реводи ! Дорогой герр Лебру! Я рад приветствовать Вас в своём доме...

Хозяин очень плохо говорил по-французски, а Лебру ещё хуже по-немецки. Но с приходом Гриши недоразумения кончились.

Жорж Лебру отвёз в Вену большую партию зеркал, шелков и на­бивных индийских ситцев, выгодно их распродал и сейчас возвра­щался домой.

—              Вена вся в строительных лесах! — с воодушевлением рассказы­вал гость. — Отстраивается после осады. Я продал товары по самым высоким ценам. Но дороги! И эти бесчисленные таможни. Платишь и платишь. Здесь я особенно оценил мудрость нашего Великого мини­стра. Кольбер уничтожил во Франции внутренние таможни, и жить стало значительно проще. Ну, а вы, месье Вайскопф? Я слышал, что у вас большая торговля.

—Куда нам равняться с прославленными французскими негоци­антами, — с преувеличенной скромностью отозвался герр Каспар. — Но, если хотите, я покажу вам мои скромные запасы.

Склады Вайскопфа занимали огромное каменное здание. Кла­довщик, низко кланяясь хозяину, распахнул дубовые ворота.

Чего тут только не было! Русские меха и греческие фиги, перец и пряности, льняные ткани и сукна... Всё было аккуратно разложено по сортам, упаковано. Кладовщик мгновенно называл количество каж­дого товара, почти не заглядывая в толстый гроссбух.

—              У вас поразительный порядок, месье Вайскопф! — восхитился Лебру.

Хозяин так и засиял. Лучшей похвалы для него и быть не могло.

—Мы, немцы, любим порядок, — сказал он гордо. — Но вас что- нибудь заинтересовало, месье Лебру?

Француз, подумав, купил телячьи кожи тонкой выделки и бал­тийский янтарь.

Герр Каспар повёл гостя в Цухтхауз.

—Я взял его в аренду у курфюрста, — сказал старик. — И недо­рого. Бродяги и бездомные у меня работают: моют, расчёсывают и пря­дут нашу, баварскую шерсть. В окрестных деревнях ткут суровье. У нас в Фюрте, к счастью, нет цеховых правил и ограничений. Как мне надо, так и делают. Самое трудное — обработка суровья. Я нанял двух добрых мастеров в Роттердаме. Плачу им щедро, зато сукно получается не хуже голландского.

Работающие были одеты в бурые одинаковые балахоны стран­ного покроя. Бродяги угрюмо поглядывали на проходящих. За ними приглядывали два толстомордых надсмотрщика.

—              Я сам придумал эти балахоны, — сказал хозяин. — В них труднее бежать. Любой стражник задержит.

—              И часто бегут?

—Осенью и зимой очень редко. У нас тепло. И кормят. А весной и летом часто. Не беда, привезут новых. Я даже плачу тем, кто работает добросовестно. Не много, но сходить по воскресеньям в пивную хва­тает. А женщинам — купить какую-нибудь тряпочку. Если не платишь, работают совсем плохо.

Прошли в сукновальню. В полутёмном сыром помещении стояло два больших чана. В них тяжёлые деревянные песты мяли и валяли су­ровье. Огромное водяное колесо, почти в два человеческих роста, при­водило их в действие.

—              Не просто сделать даже такое, недорогое сукно, — сказал герр Каспар. — После сукновалки идёт ворсование, сушка, выглаживание, стрижка ворса, прессование. И всё ж берут его неплохо, и доход от ма­нуфактуры вполне приличный.

В доме уже был готов парадный обед. Однако вернувшийся из Нюрнберга Якоб Вайскопф избавил Гришу от необходимости перево­дить за столом.

Дня через два Михель опять вызвал Григория к хозяину.

— Садись, — сказал герр Каспар. — Ты неплохо знаешь француз­ский. Лебру хвалил твоё произношение. С завтрашнего дня начнёшь учить французскому Вальтера. Парню уже четырнадцать лет. В наше время без французского настоящим купцом не станешь.

«Вот незадача! — подумал Гриша. — Теперь учи хозяйского сына. А я в жизни ни разу никого не учил», — а вслух ответил:

— Коли так, надо купить нужные книги: французскую грамма­тику, какие-нибудь французские романы.

—              Верно, — согласился хозяин. — Послезавтра Якоб едет в Нюрн­берг. Захватит и тебя. Выберешь нужные книги в лавке Гросфатера.

Двадцать вёрст до Нюрнберга по зимней дороге проехали бы­стро. Григорий промёрз, сидя на облучке с кучером.

—              Жди меня в пивной «Браункелле», — сказал Якоб, — часа через три заеду.

В лавке Гросфатера французских книг было множество. Григо­рий сразу нашёл грамматику, словари, два рыцарских и один «галант­ный» роман. На верхней полке заметил томик в буром переплёте.

— Монтень! «Эссе» 8 ! Сколько стоит? — спросил Григорий хо­зяина.

—              К сожалению, у нас только второй том. Поэтому дёшево. Всего сорок крейцеров.

На тридцати сторговались, и Григорий, старательно завернув книгу в шейный платок, спрятал её на груди.

— Вот повезло! — думал он. — Паскаль, а теперь и Монтень. У меня собирается недурная библиотека французских философов. Те­перь бы найти «Этику» Спинозы.

***

Перед приездом барона фон Рехберта в доме три дня шла гене­ральная уборка: выбивали ковры, натирали воском мебель. Фрау Вайскопф белоснежным платочком проверяла самые труднодоступные углы и закоулки, и горе было горничной, если на платочке хозяйка за­мечала пыль.

Григория вызвали к хозяину. Требовалось переписать на перга­мене самым красивым готическим шрифтом оду в честь высокого гостя, написанную местным поэтом.

Хозяин одевался перед зеркалом. Он вынул золотой медальон с портретом Макса Эмануила на бело-голубой, цвета баварского флага ленте и надел на шею.

— Барон, — сказал герр Каспар, — умнейший человек и мой ис­тинный благодетель. В своё время он дал мне добрый совет. К счастью, у меня хватило ума последовать ему.

«Интересно!» — подумал Гриша.

Герр Каспар ещё полюбовался своим отражением в зеркале и продолжил:

—              В 1683 году я приехал к барону в Мюнхен, просить облегчения от налогов. Совсем задушили. А благодетель и говорит мне: «Не могу. В казне пусто. Курфюрст в каждом письме из-под Вены требует денег. Узнает, снимет с меня голову. Умный человек снарядил бы обоз с про­довольствием для армии курфюрста. Солдаты уже голодают. Такой по­дарок Макс Эмануэль оценит».

Я занял денег у Соломона Френкеля и снарядил обоз — тридцать две фуры. Две с вином, четыре с солониной, остальные с мукой и с овсом. И поехал. Век не забуду эти жуткие дороги! Семь колёс сломали на ухабах. Одну фуру пришлось бросить, груз разложили на остальные. А страху натерпелись! И чем ближе к фронту, тем хуже. Хорошо, со мной ехали в армию ротмистр фон дер Валь и лейтенант Гере.

Верстах в тридцати от лагеря курфюрста, вечером, выскочила на нас из-за рощи татарская орда — летят с диким криком. Ужас! Рот­мистр сразу взял на себя команду: «Заворачивай коней! Вагенбург! Ва- генбург!». Успели мы выстроить возы в Вагенбург плотным кругом, коней в середину. Ружей у нас было шестнадцать, да четыре пистолета. Фон дер Валь приказал без команды не стрелять и целить в грудь ло­шадей.

А татары уже близко: рожи смуглые, косые, орут, из луков стре­ляют. Ну, мы тут выпалили залпом. Пятерых свалили, остальные по­вернули — и дёру. Только мы их и видели. А побеги кто-нибудь — и всё. Кого не зарубили, того б увели в рабство.

Подъехали ближе, опять нам навстречу конный отряд. Мы — за ружья. Приблизились, смотрю: впереди граф Арко, командир полка кирасиров. Соскочил я с воза, поклонился. А он кричит издали:

—              Чей обоз? Заворачивай!

Я отвечаю:

—Ваше Сиятельство! К Вам и едем.

Он узнал меня.

—Каспар? Овёс везешь? Мои кони от гнилой соломы шатаются. А завтра — в бой.

—              Везу, Ваше Сиятельство. Девять возов.

Так, поверишь, Граф меня расцеловал! Привёл к курфюрсту. Прямо в шатёр. Ну угодил я Его Высочеству! Солдаты голодные уже бунтовать начали. Надел он мне на шею этот медальон и говорит:

—Спасибо, Каспар! Я тебе этого не забуду! Выручил. Сколько я тебе должен за продовольствие и фураж?

Я, конечно, кланяюсь и отвечаю:

—              Как истинный верноподданный Вашего Высочества, счастлив быть полезным моему государю в сей грозный час.

Он так и расплылся в улыбке:

—              Хорошо! Что просишь?

—              Денег мне не надо. Но если Вам будет угодно, освободите меня от налогов.

Курфюрст кивнул секретарю, дескать, заготовь указ. А Карл При- льмайер, его личный секретарь, — мой свояк. Он и подготовил указ о полном иммунитете 8 на десять лет. Голубой Король подписал. Я за год оправдал все расходы на обоз и с тех пор богатею. Добрый совет — до­роже денег!

***

Барон фон Рехберг подарку обрадовался. Накаминные часы были очень большой редкостью, а таких, показывающих ещё и день недели, вовсе никто не видел.

—И завод на четыре дня! Прелесть! — восхищался барон, потя­гивая свой излюбленный мозельвейн.

—              Ну и как там наш Голубой Король? — спросил герр Каспар.

—Сейчас он в Италии. Опять требует денег. Наш Макс Эмануил неглуп и энергичен. Мог бы стать дельным королём, но всё портят ог­ромные амбиции. Мечтает сравняться с Людовиком XIV. Король- Солнце — его идеал с детства. Да на столь великие планы у нашей маленькой Баварии ни сил, ни возможностей не хватит. Доведёт он страну до банкротства. Даст Бог, я до этого не доживу.

Барон допил вино и молвил хозяину:

—Приезжай в Мюнхен! Голубой Король хочет переодеть свою гвардию в новые мундиры. Сможешь получить подряд на сукно.

Из Мюнхена хозяин вернулся радостный: такой выгодный под­ряд. Но и озабоченный.

Герр Каспар вызвал Механикуса:

—              Сроки жёсткие. К осени Курфюрст хочет вывести гвардию на парад в новых мундирах. А у нас узкое место — сукновалка. Даже если и откажемся от всех прочих заказов, можем не успеть. Поставить бы ещё один-два сукновальных чана! Да водяное колесо с трудом тянет и эти. Посмотрите, что там можно сделать.

Янко пришел в сукновальню вместе с Механикусом. Ковалю тут было интересно всё: и огромное колесо (в Слободке на мельнице раза в два меньше), и ременный привод, и сукновальные чаны.

—Ну, помощник, что думаешь? — спросил фон Шлор.

— Нельзя ли остановить всё это, хоть ненадолго? — спросил Янко.

Мастер перекрыл заслонку на водяном жёлобе. Янко снял при­водные ремни из толстой воловьей кожи и вручную повернул колесо.

—Туго идёт, — заметил он. — Трение большое. Посмотрим под­шипники.

Колесо сидело на толстом дубовом валу длиной в три сажени, концы вала крепились в хомутах подшипников.

— Износился вал-то. Подшипники перетянули, вот и идёт туго. Присобачить на концы по стальному стакану да закрепить в бронзовые кольца. Вал и пойдёт куда легче. У вас в часах калёные стальные под­шипники для бронзовых осей, чтоб трение уменьшить.

Георг фон Шлор покрутил вал, посмотрел подшипники, поду­мал.

— Пожалуй, и дело говоришь. Ещё один чан, а то и два можно выиграть. У тебя Янко голова работает. Начинай стаканы. А я займусь подшипниками.

***

Инга, сестра Михеля, поселила друзей в маленькой комнате, рядом с кухней. Тесно, не слишком удобно, зато тепло. Четыре года назад она овдовела, и, чтобы прокормить трёх сыновей (старшему — только десять), стирала бельё и сдавала комнаты. Второй этаж дома за­нимала семья Питера, голландца-сукнодела: тощая, высокая жена — фру Хильда — и три девочки.

Полная, шумливая, рыжая Инга весь день крутилась по дому: уби­рала, стирала, стряпала. С утра до вечера шестеро ребятишек с визгом и криком гоняли по дому (во дворе холодно), играли в стражники-раз­бойники.

Вечером, когда детей отправляли спать, можно было спокойно посидеть, поговорить за кухонным столом. Питер, невысокий, осно­вательный мужик, курил кривую пенковую трубку и вспоминал свой любимый Роттердам.

— Что ж вы оттуда уехали, коли там так хорошо? — спросила

Инга.

—Дом сгорел, — ответил Питер. — Здесь хозяин хорошо платит, и жизнь дешевле. Отработаю ещё шесть с половиной лет, соберу на дом, тогда и вернёмся.

Гриша в первый же день попросил у Питера его Евангелие.

—              Зачем тебе? — удивился он.

—              Ты же кальвинист. И Евангелие на голландском. Хочу голланд­ский язык выучить.

—              Голландский — самый лучший язык. Бери.

Григорий старался говорить с соседями по-голландски, осваивал произношение.

***

Янко отковал стаканы для дубового вала. Вот где пригодился навык работы с листами толстого железа, полученный у Седого Гонзы. А потом заколодело!

Тяжеленные стаканы перекашивало в бабке токарного станка. Два дня бились, пробовали и так, и этак. На третий день Янко приду­мал: забил в стакан деревянную пробку и вколотил в её середину же­лезный штырь. Под штырь — подставка, чурбачок. Канавку смазал бараньим салом — и дело пошло!

Фон Шлор вечером записал в дневнике: «Необразованный па­рень, а до чего светлая голова. Будет время, прикажу изготовить допол­нительную заднюю бабку с вращающимся центром. Тогда можно будет обтачивать на станке и очень тяжёлые детали».

Бронзовые кольца для подшипников точил и полировал сам Ме- ханикус.

За две недели управились. Стальные стаканы на дубовый вал оде­вались с трудом. Мастера помогали. Но за день поставили, закрепили и запустили вал в новых подшипниках.

— Смотри, как легко идёт! — обрадовался Питер. — Теперь и вправду можно бы добавить пару чанов!

Пришёл хозяин. Похвалил.

—Прекрасно, герр Механикус. Надо заказать в Роттердаме два чана. Успеть бы привезти по зимней дороге.

—Прощения просим, — вступил в разговор Янко. — Зачем же их заказывать? Найдётся хороший плотник, так и сами сделаем.

— Ого! Я вижу, подручный у тебя не даром хлеб ест, — обрадо­вался герр Каспар.

—              Янко — настоящий мастер. И эти подшипники он придумал, — ответил Механикус. — Хорошо бы его как-то наградить.

—              Подумаю, — ответил хозяин.

Янко стал получать на треть больше.

Инга и фру Хильда всё время фыркали друг на друга. За глаза, ко­нечно. Уж очень они были разные.

—Голландская селёдка! Ханжа кальвинистская! Чистюля! — чер­тыхалась Инга, стоило только жене Питера выйти из кухни.

— Рыжая грязнуля! Распустеха! — ворчала фру Хильда вполго­лоса.

Но внешне дамы соблюдали подчёркнутую вежливость и поли­тес.

В воскресенье после обеда фру Хильда угостила Григория жаре­ными пирожками с печёнкой (для своих она готовила отдельно). Пока Гриша ел и нахваливал горячие пирожки, фру, усевшись рядышком, расспрашивала его о доме, о родных.

Стиравшая в углу кухни Инга кипела от злости:

«Бесстыжая сука! У самой муж прилёг вздремнуть после обеда, так она к молодому парню подвалила! — шептала она потихоньку. — Доска белобрысая!»

Ближе к вечеру Инга, принарядившись и расчесав свои роскош­ные волосы, зашла в комнатку к парням и предложила:

—Сестра нынче дочь выдаёт замуж. Пошли, парни! Угощение будет знатное, да и потанцевать можно.

Янко застеснялся:

—              Я ж никого не знаю.

К тому ж он сидел за латынью и не хотел отрываться. А Гриша пошёл. Вернулся под утро. Янко оторвал голову от подушки:

— На тебя, Гриша, бабы летят, как мухи на мёд. В Праге — Хе- ленка, здесь — Инга. А ведь монахом был!

—              Ну что ты, Янко! С Хеленкой совсем другое дело было. Хеленку я любил. А Инга — ещё совсем молодая бабка, вдова. Скучно ей без мужа. Зачем же её обижать?

—              Смотри, кума, тебе жить.

***

Перед Пасхой Янко с Бернардом-плотником закончили по чер­тежам Механикуса два новых чана для сукновалки.

Герр Каспар собрался в Лейпциг на ярмарку, взял с собою и Гришу. Обоз с товарами под наблюдением старшего приказчика ото­слал на три дня раньше.

— Надо успеть на «бочковую неделю» — это оптовая ярмарка. Потом неделя пасхальной, основной ярмарки.

А уж потом — расчётная неделя, — рассказывал герр Каспар Гри­горию. — Взял кредит у Соломона Френкеля, — продолжил он, — теперь в Лейпциге можно и развернуться. В Баварии многие боятся евреев. А мы сами попросили курфюрста разрешить для них жительство в Фюрте. И город на этом много выиграл. Дешёвый кредит в торговле — первое дело.

Переговоры с краковскими купцами заняли весь день. Энергия и упорство старого Вайскопфа поражали.

Григорий устал переводить, а герр Каспар не останавливался, пока не дожал клиентов. Заключил крупный контракт. Поляки распла­тились векселями.

Два дня шли переговоры с венецианцами, затем с флорентий­скими суконщиками. Потом хозяин дал Грише передышку:

—              С саксонцами я и сам разберусь. Гуляй.

Григорий пошёл по ярмарке. Смотрел книги. Правда, Спинозы не нашёл. Зато купил первый том «Эссе» Монтеня.

Хозяин был доволен поездкой, и на радостях дал Григорию гуль­ден. Добавив немного, юноша приобрёл небольшой, ладный сундучок с хитрым бронзовым замком — для хороших книг, чтоб были целы.

Янко сундучок одобрил:

—              Год назад ты бы такого не купил. Тяжеловат, на своём горбу не потащишь. Нынче мы уже не шваль придорожная, можем и возчику за­платить.

***

По приказу хозяина Гриша каждый день занимался с Вальтером языком час после обеда. Мальчик старался. Вальтер очень хотел гово­ритьпо-французски, и у него недурно получалось. Значительно хуже было с грамматикой, писал он с грубыми ошибками, рассуждая:

—              Плевать! Кому нужно, поймёт.

Его двоюродный брат, Франц Прильмайер, почти год прожил в Париже. И теперь Париж стал заветной мечтой Вальтера Вайскопфа. Он знал наизусть все модные парижские кафе, театры, все сплетни о Короле-Солнце, маркизе Помпадур и других версальских знаменито­стях.

— В Париже я запросто смогу получить дворянство, — говорил Вальтер. — Это у нас, в Баварии, для купеческого сына дорога закрыта. А в Париже, были бы деньги, можно купить и титул.

Юноше отчаянно хотелось фехтовать, ездить верхом, танце­вать.

—              Торговать, как это делал отец? Фу, стыдно! — говорил Вальтер.

«И где этот мальчик набрался дворянской спеси?», — удивлялся Гриша.

***

Хозяин вызвал Механикуса, и заказал ему ещё одни часы, поза- тейливее.

—              Карл Прильмайер пишет, что положение барона Рехберга по­шатнулось. Председателем Тайного Совета, вероятно, станет граф Фуг- гер. Надо заблаговременно позаботиться об его благосклонности.

—Можно сделать часы с боем, чтобы они вызванивали каждый час, — сказал, подумав, фон Шлор.

—              Прекрасно! Это как раз то, что требуется. Приступайте.

И мастера принялись за часы снова. Механикус мечтал усовер­шенствовать балансир Гюйгенса и повысить точность хода часов. На этот раз Янко участвовал в работе с самого начала и старался разо­браться и запомнить все тонкости.

Перед Троицей к герру Георгу приехала на лето его дочь. Меха- никус овдовел больше десяти лет назад и, насколько заметил Янко, вто­рой раз жениться не собирался. Мастер весь был поглощён своей работой, своими идеями.

Барбара фон Шлор воспитывалась в Ингольштадском мона­стыре кармелиток, к отцу приезжала только на каникулы. Высокая, стройная, с длинными, пепельными косами и походкой королевы, она была ослепительно красива.

Янко старался даже не смотреть в сторону девушки, когда та за­ходила к отцу в мастерскую. Но Барбара как-то сама подошла к Янко и встала за его спиной. Он чуть не потерял крошечный подшипник, ко­торый начал полировать.

—              Почини мне застёжку, Ян, — сказала Барбара.

Застёжку Янко починил в тот же день, но у девушки оказалось немало вещей, требующих починки. Понемногу парень перестал бо­яться дочери Механикуса. Барбара часто усаживалась в мастерской между ним и отцом, расспрашивала о тонкостях его работы, об их с Гришей путешествии.

—Подумать только! Вы с другом прошли Польшу, Силезию, Бо­гемию. А я нигде, кроме дома и монастыря, не бывала.

—Скоро я возьму тебя в Мюнхен, — говорил Барбаре отец, — к тётке. Баронесса фон Деринг давно тебя приглашала.

—              Ты, папа, уже три года мне это обещаешь.

После завтрака фрейлейн Барбара села за письмо своей люби­мой подруге, Габи фон Горн. Писала девушка быстро, часто подчёрки­вала слова, иногда останавливалась на минутку, покусывая гусиное перо, а затем продолжала.

Дорогая и любимая Габи!

Каждый день я обещаю себе сесть и написать тебе письмо (тем более, писать есть о чём), но какие-нибудь неотложные дела, а больше всего, моя лень , тебе хорошо известная, сбивали меня с пути истинного . Но сегодня я сказала себе: хватит И, как видишь, пишу.

Наш дом в Фюрте значительно больше и удобнее того, что был в Лейп­циге. У меня чудная светлая комната с двумя окнами, прелестные голубые обои. Тебе бы она понравилась. Мебель, конечно, старая; и даже картинки на стенах те же (Берта постаралась).

Отец купил мне отрез замечательного лионского шёлка, малинового с переливами. Получится потрясающее бальное платье! Берта говорит, что здесь есть модная портниха, француженка. Сейчас она занята, шьёт подве­нечное дочери бургомистра. Но как только она освободится, я закажу себе рос­кошное платье.

Отец приготовил для меня два куска тонкого индийского муслина: один в пёстрых птичках, второй с цветами и листьями. Сделаю себе летнее платье и что-нибудь ещё (не придумала).

Новым местом отец весьма доволен. Хозяин щедрый и к нему относится хорошо. А, главное, у него появился замечательный помощник. В первый же вечер отец мне все уши прожужжал: «Ах, Янко то, Янко сё, руки у него золотые, да и голова не хуже. Он так хочет учиться, даже начал учить латынь». Брр!!! Какая гадость !И добровольно???

Наутро я спустилась в мастерскую, посмотреть на этого Янко. И, пред­ставляешь себе, - красивый парень! Выше меня ростом (что очень приятно), с ярко-голубыми глазами и прелестной русой бородкой. Ужасно застенчив и на меня боится смотреть. Прелесть !!! Но я уже начала его приручать. И не без­успешно. От стрелы Амура ему не скрыться. Вот в понедельник отец уедет в Цюрих недели на две, тогда я развернусь!!!

Янко уже починил мне замок на золотой цепочке, который сломала Труди под Рождество. Конечно, он мужик и варвар. Право, если бы он был дво­рянином, я бы влюбилась в него без памяти . Но для летнего, каникулярного ро­мана объект вполне подходящий. Будет, что рассказать девочкам осенью.

Он русский, схизматик, но потрясающе симпатичный и даже похож на Геркулеса в гостиной твоей матушки. Конечно, дикарь и варвар , но для Бар­бары сойдёт.

Предмет куда лучше, чем тот лакей-француз, которым хвасталась

Труди.

В Мюнхен этим летом я опять не попаду. Отец очень занят - масте­рит какие-то необыкновенные часы для графа фон Фуггера. И мой Янко ему помогает.

Да, милая моя Габи, жизнь на каникулах куда приятнее нашего скучного существования за толстыми монастырскими стенами, где месяцами не ви­дишь ни одного мужчины (постный патер Франциск, конечно, не в счёт).

А как твои дела? Ты, наверное, веселишься, флиртуешь и амурничаешь вовсю. Завидую. Жду твоего письма с нетерпением.

Нежно целую. Твоя Барбара.

***

Георг фон Шлор вернулся из Цюриха на пять дней раньше. В ма­стерской, стоя у окна, целовались Барбара и Янко. Они так увлеклись, что не слышали скрипа двери.

—              Дочка! — воскликнул герр Механикус.

Барбара взвизгнула, закрыла лицо руками и вихрем убежала на­верх, в свою комнату. Янко стоял, как пень, опустив руки и глядя в пол. Герр фон Шлор устало сел в своё кресло, снял берет.

— Что стоишь? Садись! Эх, ты, дурак. Не устоял перед глупой дев­чонкой, — продолжил мастер. — Заморочила Барбара тебе голову. Не ты первый. Это она умеет. Что ж теперь делать? Будь ты дворянином, лучшего зятя я бы не хотел. Но ты мужик. Делать нечего. Завтра ты должен уйти из Фюрта. Причину придумай. Не дай Бог, если кто узнает о тебе и Барбаре. Ну, это ты и сам понимаешь. Через неделю я отвезу дочку в Мюнхен. Баронесса фон Деринг за ней присмотрит лучше, чем я. Зайди ко мне перед отъездом с твоим дружком. Я слышал, что он кал­лиграф. Напишу тебе рекомендации. Ох, худо. Такого доброго подруч­ного у меня уже не будет. Ступай.

Каспар Вайскопф очень удивился, когда Григорий и Янко при­шли к нему и попросили расчёт.

—              Что вы парни? Чем-нибудь недовольны? Я могу прибавить.

—Премного благодарны, хозяин, — ответил Гриша. — Но я полу­чил известие из дома. Надо ехать. Обидно бросать такую работу, да приходится.

Получив расчёт, подмастерья зашли к Механикусу. Тот вынул из стола листок бумаги, протянул Григорию:

—              Перепиши красиво.

Гриша взял приготовленный лист толстой голландской бумаги, сел и начал писать на латыни:

ДИПЛОМ

Настоящий диплом выдан мастеру Иоганну Ковалю из Московии в том, что он действительно овладел мастерством и может работать Меха- никусом. Иоганн способен изготовить и улучшить механизмы любой сложно­сти, что за время работы у меня показал неоднократно. Иоганн Коваль владеет кузнечным, токарным, слесарным мастерством в полной мере, может читать чертежи, составленные по методу Декарта, изготовлять часы особой сложности.

Что я, Георг фон Шлор, Механикус, магистр искусств Лейпцингского университета, ученик прославленного Дени Папена, и удостоверяю.

Механикус внимательно прочёл диплом и подписал его.

— Прощай, Янко. А я то мечтал, что мы с тобой изготовим паро­вую машину, и она начнёт работать раньше, чем у Папена. Я заезжал к нему.

***

До Франкфурта-на-Майне друзья доехали с обозом Вайскопфа. Самый удобный путь в Голландию по рекам: Майну и Рейну. Путеше­ственники пошли по пивным у набережной, и в третьей, как и ожи­дали, услышали голландскую речь.

Шкипер согласился взять их до Амстердама.

— Если будете помогать матросам и питаться с командой, то по сорок крейцеров с носа. Тащите вещи на барк «Анна Катарина». Через два часа отплываем.

Вечером друзья сидели на носу баржи, смотрели на плывущие по берегам виноградники, ладные кирпичные домики, чистые го­родки.

—  Чудно, Гриша, — задумчиво протянул Янко, — всего-то год с небольшим прошёл. А, кажется, жизнь пролетела. Помнишь корчму под Краковом? Сколько мы с тобой повидали за этот год!

— И верно. Нынче ты уже Механикус с дипломом. Да и я не тот. Вот приедем в Голландию, что там будет?

—            А что? Работу найдём добрую. Научимся ещё кое-чему.

—  Работу-то найдём. А только славного Спинозы уже нет в живых. У кого учиться? Какую дорогу выбирать? Прошёл я полмира, а зачем? Смутно у меня на душе, Янко.

Коваль покопался в своём мешке, вытащил бутылку шнапса, полкруга колбасы:

— Брось, друже! Не журись. Давай лучше выпьем, глядишь, по­легчает.

Долго ещё друзья сидели рядом, толковали.

— Ты ж сам говорил, идём за мастерством и мудростью, — уте­шал опечаленного Гришу Янко. — Разве мы малому научились? А сколько людей видели. Брось ты свои заумные мысли. Жить надо проще.

 

Голландия

Вот и конец пути! Амстердам поразил друзей: домики шириной в три окна под крутой черепичной крышей, крохотные садики, клумбы ярких тюльпанов. Мостовые из чёрного камня. Город разрезан на сотню островов каналами — грахтами и рукавами тихого Амстеля. А чистота! Парадиз, а не город!

Старшину кузнечного братства разыскали довольно скоро. Тот с уважением взял в руки диплом Янко:

—Механикус! Редкая птица. Пойдём, провожу.

В окне небольшой лавочки были выставлены странные, слож­ные изделия из полированной латуни. Янко спросил:

—Что это?

—              Мореходные инструменты. Вон то астролябия. Это квадрант. Без них капитан не найдёт верной дороги в океане.

Провожатый поздоровался с хозяином:

—              Мингер ван Схуде, вы искали хорошего мастера. Кажись, на­шёлся такой. Покажи свою грамоту, парень.

Хозяин неспеша прочёл.

—              Я слышал о Георге фон Шлоре. Хороший механик. С такой ре­комендацией вас возьмут где угодно. Марта!

Вошла полногрудая девушка в белоснежном переднике, сделала книксен.

—              Это Ян. Он будет у нас жить и работать. Покажи ему его ком­нату.

—Ну вот, Янко, ты и нашёл себе работу, — сказал Григорий.

Грише повезло не сразу. Лишь на третий день он наткнулся на

маленькую друкарню Брандта, где печатались лоции. Хозяин положил вполне приличную плату. Да и комнату порекомендовал неподалёку.

Работа Грише понравилась. К тому же он хотел научиться грави­ровать карты.

В первый же день он купил «Посмертные сочинения» Спинозы. Начал, конечно, с «Этики». Прочёл первую страницу — и ничего не понял: все слова знакомые, а смысл ускользает. Прочёл ещё раз:

«Под субстанцией я разумею то, что существует само в себе и представляется само через себя, т.е. то, представление чего не нужда­ется в представлении другой вещи, из которой оно должно было бы образоваться...».

Хоть голову сломай, ничего понять невозможно! А дальше тео­ремы, леммы, схолии.

Упрямый Григорий две недели бился вечерами, но мало продви­нулся в понимании трудного философа.

«Неужто я так туп, что страницу разобрать не могу! — в отчаянии думал Гриша. — Ведь и Паскаля, и Монтеня понимал сразу. Где бы найти знающего человека, философа, чтоб помог».

Выручил случай. Как-то в дождливый день Гриша гравировал на медной доске карту Датского королевства.

—              Хозяин идёт! — шепнул Франц, немолодой гравёр, работавший за соседним столом.

Вместе с мингером Брандтом в друкарню вошёл высокий госпо­дин в чёрном плаще дорогого, тонкого сукна и модном кафтане с се­ребряными позументами. Поддерживая гостя под локоток, Брандт провёл его в свой кабинет.

—              Что за франт? — спросил Гриша. — Клиент?

—              Ты что! Сие мингер Якоп Дельгадо, наш лучший картограф! В прошлом году мы выпустили его лоцию Балтийского моря, так за два месяца всё раскупили, пришлось дополнительный тираж тиснуть.

Скоро хозяин вышел из кабинета и подвёл гостя к Гришиному столу.

—              Грегор — наш новый наборщик, — сказал Брандт. — Знает мно­жество языков, в том числе и турецкий.

Дельгадо внимательно разглядывал юношу тёмно-карими, боль­шими глазами, тронул рукой подвитые усы, достал из сумки пожелтев­ший листок древнего пергамена:

—Сможешь прочесть?

Гриша вгляделся в расплывшиеся строчки.

—Буквы арабские. А писано по-турецки.

«После мыса Гвадар, если Аллах пошлёт попутный ветер, до устья великой реки Инд пять дней пути», — медленно прочёл он.

— Великолепно! — взмахнул руками Дельгадо. — Замечательно! Любезный мингер Брандт, буду Вам вечно благодарен, ежели Вы отпу­стите ко мне сего юношу на недельку. Я по случаю купил старинный портулан 8 и не могу разобраться в легенде 8 . Естественно, я ему щедро заплачу.

***

Небольшой, уютный дом Дельгадо рядом с портом. В кабинете мингера все стены уставлены шкафами тёмного дерева, а в них плот­ными рядами стоят большие тома «ин фолио» 8 , переплетённые в бурую кожу.

«Лоции и атласы», — догадался Гриша. На полочке над рабочим столом он вдруг увидел старых друзей — томики «Эссе» Монтеня, Де­карта, Паскаля и даже Спинозу. До чего ж загорелось спросить Дель­гадо об этих книгах! Но сдержался. Ещё на смех подымет скромного наборщика.

Часа три мингер Якоп сидел с Гришей рядом и помогал разби­рать старинную рукопись. Арабский Дельгадо не знал совсем, зато пре­красно знал язык карт и лоций и часто подсказывал Грише нужное слово.

За вкусным обедом хозяин расспрашивал Гришу о Салониках: много ли кораблей приходят в гавань, чем торгуют. Разговаривал как с равным, не строил из себя важную шишку. Гриша расхрабрился и спросил о Спинозе.

— В юности я имел честь дважды видеть великого философа, — улыбнулся хозяин. — Мой отец был с ним дружен. Поразительный че­ловек. Умел привлекать сердца.

—              Бога ради, расскажите о нём! — жадно попросил Гриша.

Мингер Якоп набил табаком глиняную трубку, посмотрел в мо­лящие глаза юноши.

—              Дед Спинозы приехал сюда из Португалии, спасаясь от инкви­зиции. Они были мараны, крещёные евреи, втайне сохранившие свою веру. Отец философа, Михаэль д'Эспиноза, заработал торговлей боль­шое состояние. К концу жизни он стал одним из богатейших людей Ам­стердама.

Уже в хедере Барух отличался исключительными способно­стями. Все считали, что он станет знаменитым раввином, светочем еврейской учености.

Мальчик обратил внимание на множество разногласий и несо­образностей, коих в Святой книге хватает.

Он принялся жадно читать древних мудрецов, и в книге Ибн Эзры нашёл подтверждение своих мыслей. Не решаясь написать от­крыто, тот спрятал свои сомнения в хитрых иносказаниях, в тайно­писи. Но юный Барух сумел расшифровать эти загадки.

В пятнадцать лет отец стал приучать его к торговле. Юноша ока­зался дельным помощником, но его тянуло к науке. Надо было освоить латынь. Тогда Барух поступил в школу ван ден Эндена, лучшую в Гол­ландии. Сей иезуит был поклонником вольнодумца Ванини, сожжён­ного на костре за атеизм, и втайне проповедовал его учение самым талантливым из своих воспитанников.

Латынь преподавала дочь директора Клара Мария. Говорят, она влюбилась в гениального юношу, но тот искал не любовь, а мудрость. Клара перевела на латынь имя Барух 8 и назвала его Бенедиктусом. При­думала отбросить первую букву фамилии, ибо Спиноза — колючая роза, символ мудрости.

В то время он вошёл в кружок коллегиантов. Сия секта не при­знаёт ни попов, ни пасторов. Коллегианты считают, что каждый может толковать Священное Писание, и воюют с ханжеской тиранией кальвинистской церкви. В кружок входили люди просвещённые, из­вестные врачи, издатели, поэты. Барух был самым молодым из них, но вскоре все признали его учителем мудрости. Один из друзей предло­жил ему ежегодную пенсию, дабы Спиноза смог спокойно заниматься наукой. Тот отказался. Каждый должен кормиться своим трудом. Юноша пошёл учиться к оптику Сомару и стал одним из лучших шли­фовальщиков линз в Голландии.

Барух написал «Краткий трактат о Боге, человеке и блажен­стве».

Трактат, к сожалению, ныне утерян, но тогда он произвёл огром­ное впечатление. Его прочли не только друзья философа. В синагогу пошли доносы: «Он вольнодумец! Еретик! Не верует в откровение!».

До чего не хотели парнасы 8 общины открыто осуждать сына по­чтенного рэб Михаэля! Баруха долго убеждали признать свои заблуж­дения. Хотя бы для виду покаяться в самой мягкой форме.

Спиноза отказался. Он не лгал и не отступал от своих убежде­ний. И тогда его прокляли. Большой херем — это страшно.

Человек проклят «днём и ночью, при входе и при выходе, когда он ло­жится и когда встаёт... Никто не смеет говорить с ним ни устно, ни пись­менно, жить с ним под одной кровлей и даже приближаться ближе, чем на четыре локтя. Читать что-либо им написанное... Да сотрёт Господь имя его под небом!».

Спиноза не испугался. «Ваша истина — вера, а моя вера — ис­тина». Он ушёл от иудаизма, но не пришёл и к христианству.

—Как же так, совсем без Бога? — удивился Гриша.

—              У философа свой собственный бог.

В те годы в Оттоманской империи один шарлатан, по имени Саб- батай Цеви, объявил себя Мессией. Евреи верят, что после страшных мук и страданий придёт Машиах, Мессия, Спаситель, и на земле наста­нет Золотой век. Тысячи людей поверили сему обманщику. В Амстер­даме почтенный рэб Менаше бен Израиль на всех углах кричал о приходе Избавителя.

Главным врагом Спинозы всегда были суеверия. Один из немно­гих, он сразу распознал обман и высмеивал мессианские бредни. Некто Рефаэль, безумный фанатик, бросился на него с ножом. К счастью, не­удачно

—              На Спинозу! — ахнул Гриша. — Я видел саббатианцев в Салони­ках! Бешеные псы. Расскажите дальше!

—              По требованию общины ему запретили жить в Амстердаме. Пришлось переехать в Рейнсбург, в общину коллегиантов. Слава о мыс­лителе уже пошла по всей Европе. В глухую деревушку к нему приехал учёный секретарь Лондонского королевского общества 8 Ольденбург. Они стали друзьями и много лет переписывались. Днём философ шли­фовал линзы, а ночами писал книги. Спал он четыре часа в сутки. Барух начал «Трактат об усовершенствовании разума» и свой главный труд — «Этику».

В том же доме жил юный студент Кизеарум. Он упросил Спинозу прочесть ему курс лекций. Просмотрев толстый том аккуратных запи­сей, кто-то из друзей ахнул: «Да это готовый трактат! Надо напеча­тать!». «Принципы философии Декарта» — единственная книга Спинозы, изданная при его жизни под его именем.

К философу тянулись люди. Самые разные: прославленный аст­роном Христиан Гюйгенс, математик Гуддл, фельдмаршал Шарль де Времон. К скромному шлифовальщику приезжал, и не раз, даже Вели­кий пенсионарий Ян де Витт, правивший в те годы Голландией.

Настали тяжёлые времена. Англия дважды разгромила до того непобедимый голландский флот. Положения мудрого и осторожного Яна де Витта и его брата Корнелия пошатнулось. На них яростно на­падали сторонники отстранённого от власти принца Оранского и цер­ковники всех мастей. И тогда Ян де Витт попросил Спинозу помочь ему, дать бой клерикалам. Философ отложил в сторону всё, даже работу над «Этикой».

В 1670 году анонимно вышел в свет «Богословско-политический трактат». Автора угадали сразу. Так написать мог только Спиноза. На него обрушился жуткий шторм ненависти и негодования. Объедини­лись все христианские церкви и секты, да и евреи тоже. Даже часть его друзей, коллегиантов, отшатнулась. Ещё бы!

Спокойно, неопровержимо, с текстами в руках Спиноза утвер­ждал, что Библия вовсе не божественное откровение, а собрание древ­них летописей, написанное в течение нескольких веков десятками разных людей, что чудеса — обман или заблуждение.

А через два года войска Людовика XIV захватили Утрехт — жем­чужину Голландии. Разъярённая толпа растерзала братьев де Витт на площади. Спиноза был вне себя от гнева и горя. Впервые в жизни он утратил философское спокойствие и невозмутимость. Барух даже на­писал прокламацию: «О злейшие из варваров!» и сам расклеивал её на улицах Гааги.

Власть взял принц Вильгельм Оранский и сразу запретил «Бого- словско-политический трактат» и «Левиафан» Гоббса. Однако слава философа была столь велика, что его упросили поехать в Утрехт, вы­яснить у принца Конде возможные условия мира.

Французы так гордились своей победой, что даже Спиноза не смог добиться уступок. Вернувшись в Гаагу, он засел за свою «Этику», дав слово ни на что не отвлекаться. Отец мой, поехавший туда по делам, взял и меня. Тогда-то я и увидел прославленного философа в доме художника ван ден Спика.

—Какой он был? — спросил Гриша.

Мингер Дельгадо задумался.

—              Трудно описать. За всю свою жизнь я ни разу не встретил рав­ного ему человека. Худой, скромный, очень аккуратно одетый. Часто кашлял. Грудная чахотка, что вскоре свела его в могилу, уже сильно мучила философа. Рэб Барух был удивительно добр и благожелателен. Терпеливо отвечал на мои нелепые вопросы, говорил со мной как с равным. Но почему Вас так заинтересовал Спиноза? — спросил мингер Якоп.

И Гриша рассказал этому франту всё. Как от прохожего школяра в Кракове услыхал о Великом мудреце из Амстердама. И пошёл сюда, через всю Европу, мечтая стать его слугой и учеником. Как в Праге узнал о смерти Спинозы, а книг его не смог достать и двинулся дальше, за своей мечтой.

—              Я сразу купил «Посмертные труды» философа, — Гриша пока­зал Дельгадо томик на полке, — но должен признаться, не смог одолеть.

Мингер Якоп кивнул головой:

— Неудивительно! Чтобы постичь математический метод рас­суждений Спинозы, надо быть весьма просвещённым человеком. Честно сказать, «Этика» трудновата и для меня. Впрочем, я дилетант в философии. Надо познакомить вас с мингером ван Венденом. Генрих был учеником Спинозы. Думаю, он сможет помочь вам лучше, чем я.

Через пару дней мингер Дельгадо прислал Грише записку, что ван Венден ждёт его в воскресенье к обеду.

Гриша засомневался: «Что мне скажет этот ван Венден? Я уже трижды прочёл «Этику» и во многом разобрался сам.» Не хотелось вы­глядеть дураком.

Но всё же пошёл. Генрих жил в пригороде, дорога неблизкая. По пути Гриша насчитал тринадцать мостов.

Ван Венден, пузатый, весьма важный господин в роскошном па­рике, встретил гостя приветливо:

—              Всегда рад видеть юношу, алчущего мудрости. Вам что-то непо­нятно?

Он действительно знал труды Спинозы досконально и охотно объяснил Грише трудные термины.

—Основное в трудах учителя — интеллектуальная любовь к Гос­поду. Только она даёт подлинное счастье человеку. Всё остальное — ил­люзия, ложь, — авторитетно вещал Генрих. Видно было, что поучать ему приятно. — Бог есть всё. Для него нет времени. Человек не может изменить будущее, только Господь. Но что вы ищете, мингер Грегор?

—Истину! — горячо ответил Гриша. — И справедливость! Люди праведные и честные гниют в тюрьмах и помирают с голоду, а негодяи и обманщики живут в богатстве и славе. Сие терпеть невозможно!

Хозяин кивнул головой, понимающе улыбнулся:

—              Того-то я и ждал. Все мы в юности мечтаем изменить мир к луч­шему. Однако сие не в наших силах. Прежде, чем изменять мир, сле­дует изменить себя! Вы слышали о меннонитах? Если позволите, я вам расскажу о нашей общине. Примером для нас служат общины перво- христиан. Главное — любовь! Мы не признаём ненависти. Наши братья — агнцы среди волков. Мы никогда не берём в руки оружие, не платим военных налогов. Наш путь — беззащитность. Ежели Господь прикажет, идём на смерть, на костёр. Поверьте, это не слова, у меннонитов за по­следние сто лет было множество мучеников и почти не было предате­лей. Приходите к нам! Нынче общая молитва. Посмотрите, послушайте. Не понравится, уйдёте. Вас никто не упрекнёт и не задер­жит.

Ван Венден говорил проникновенно, бархатным, завораживаю­щим голосом. Гриша смутился. Этот истекающий мёдом проповедник чем-то не нравился ему. Идти к меннонитам он не хотел.

«Уговаривает, как тот иезуит в Праге», — подумал парень и веж­ливо отказался.

По дороге домой он долго не мог успокоиться. «Хитрый поп! — думал Гриша. — Ему бы только прихожан побольше навербовать. На Афоне меня тоже учили подставлять другую щёку. Да я сбежал. А вот правда ли то, что ван Венден говорил о Спинозе?»

Гриша затосковал. Трудно было расстаться с мечтой о мудром учителе.

***

На другой день Гриша заглянул к другу. Янко обрадовался:

— Завтра воскресенье. Поехали с утречка на рыбалку? Я уже и ялик нанял, и снасти приготовил. Только пораньше, чтобы клёв не про­пустить. Обрыдла толкотня в городе.

Отплыли на рассвете. Через час друзья добрались до присмот­ренного места под ивами. Янко размотал удочки, отдал другу пару:

—Ты уж помолчи, Гриша. Рыба шума не любит.

Клёв был приличный, и часа через два Янко пошабашил:

—               Хватит. Разведи костерок.

Янко разложил на бугорке привезённые из дома припасы — чего там только не было! Гриша аж присвистнул от удивления:

—               Ветчина! Домашний пирог! Селёдочка! Кто ж это так о тебе за­ботится? Неужто Марта, хозяйская дочь?

Коваль смутился:

—               А что? Добрая дивчина. Даст Бог, сыграем свадьбу. Она и в пра­вославную веру перейти согласна.

Скоро в закопчённом котелке поспела уха. Друзья разлили по кружкам водку.

—               Будем живы! Хорошо-то как здесь, — молвил Янко. — Что-то ты смурой нынче?! На работе заколодело, али девушки не любят?

Гриша ответил не сразу.

—Есть одна кручина. Да только, как её тебе изъяснить.

—               А ты попробуй.

—Шёл я с тобой за тридевять земель, от самого Кракова. Верил, приду к мудрецу Спинозе, он меня научит, как сделать мир добрее, лучше. А мудрец-то помер. И в книжках его ответа не сыщешь. Выхо­дит, всё впустую? Да и этот поп, ван Венден, манит к себе.

Янко разлил по второй и сказал задумчиво:

—Пора бы тебе, Гриша, бредни оставить. Не мальчик уже. Мир не нам изменять. Надо о себе думать, как жизнь прожить. Свою дорогу искать. А к попу этому не ходи! Наша вера православная, от отцов и прадедов. И менять её негоже. Эх, Гриша, — вздохнул Янко грустно, — подыщи ты себе хорошую бабу, женись, детей нарожай. Дурные мысли- то и уйдут.

А Гриша заново читал Спинозу, искал ответ. Похоже было, что ван Венден не врал.

На пасху Янко женился на Марте, дочери хозяина, и стал его ком­паньоном. К Крещенью родился сын, потом и две дочери.

Марта оказалась заботливой и доброй женой. Хороший дом, милые дети, достаток, любимая работа — что ещё нужно человеку для счастья!

И всё же время от времени на Янко нападала тоска. Он бросал работу и уходил из дома за город. Ловил рыбу. Часами сидел один, молча, где-нибудь под липой или вязом. Вспоминал Россию.

В эти дни Марта старалась не трогать мужа и готовила его люби­мые кушанья. Летом он уходил в порт, приводил в дом русских мужи­ков, бородатых, обветренных мореходов из Архангельска. Они много пили, пели протяжные русские песни. Сперва Марта побаивалась таких гостей. Потом привыкла, даже понемногу выучилась по-русски.

Прошло несколько лет. Как-то в августе Янко вытачивал бронзо­вое кольцо для зрительной трубы. Звякнул колокольчик на двери. Янко подошел к прилавку. Вошли трое: двое вельмож в бархатных кафтанах и пышных париках, за ними длинный, под потолок, парень в красной, фризовой куртке, белых холщовых портах и суконной шляпе, обыч­ном наряде плотника. Однако вельможи явно заискивали перед долго­вязым.

—               Что угодно милостивым господам? — спросил Янко.

—Говорят, у тебя лучшие в Амстердаме судовые инструменты, — сказал высокий с каким-то странным акцентом. — Покажи-ка мне хоро­ший квадрант.

Янко подал ему инструмент.

—               Ну и что, мин херц, — сказал по-русски вельможа в голубом каф­тане. — Ничего особенного. Стоило тащиться в такую даль.

—               Заткнись, Алексашка, — прервал его высокий. — Ты ж в этом ни черта не понимаешь. Такого доброго прибора я ещё не видел!

«Царь Пётр!» — догадался Янко. Он уже слышал о приезде рус­ского царя в Голландию.

—Прекрасный инструмент! — сказал Пётр. — Сколько просишь?

—Позвольте, государь, подарить Вам сей квадрант, — ответил Янко по-русски.

Пётр удивленно посмотрел на него.

—Нешто ты наш? Откуда по-русски научился?

—               Я из-под Полтавы. Механикус Янко Коваль.

—Вот диво! Наш, полтавский мужик, стал Механикусом в Голлан­дии. Да ещё и лучшим! — обрадовался царь. — Слушай, Коваль, да я ж добрых мастеров для России по всей Европе ищу. Собирайся, поедешь в Москву. Мне Механикус ох как нужен. Дом дам, плату побольше здеш­ней. Давай!

Через месяц Янко со всем семейством отплыл на голландском корабле, идущем в Архангельск.

***

Гриша не жил монахом. Подружки были. Но такой, как пражская Хеленка, он так и не встретил.

В марте Григорий гравировал карту Индии. Позвали к хозяину.

— Капитан Торвальдсон ищет помощника, — сказал Брандт. — Может быть, ты ему и подойдёшь. Зайди в таверну «Копчёный угорь», потолкуй с ним. Жалко отпускать доброго мастера, да как отказать другу.

Кнута Торвальдсона в таверне Янко угадал сразу: тощий, длин­ный норвежец с продубленным лицом и короткой, шкиперской бород­кой. Капитан угостил Гришу добрым пивом с копчёной рыбкой и долго выспрашивал: кто, откуда и что умеет.

— У меня помер второй помощник. А плыть в Йемен без чело­века, хоть немного знающего арабский, никак нельзя. Опять же, бу­маги писать и бухгалтерию вести я не мастер. Могу взять тебя на его место. Сорок талеров в месяц на всём готовом. Правда, опасно. В Ост- Индийской компании из четырёх отправленных кораблей домой воз­вращаются три. Да я ещё мечтаю на возвратном пути завернуть к югу. Тасман искал там Южный материк, не нашел. Может, нам повезёт? Так что, ежели страшно, лучше откажись сразу. Предупреждаю честно. Думай, парень.

—               Да я ни разу в море не бывал, — засомневался Гриша.

—Каждый из нас когда-то выходит в море в первый раз, — засме­ялся Торвальдсон. — Первые дни будешь травить, потом привыкнешь.

— Так, сходу, поменять всю жизнь?

Грише стало страшно. Но Торвальдсон ему понравился. «Сразу видно, капитан, — подумал он. — Такой не растеряется, не сробеет. Потом, путешествие к Южному материку, в неведомые страны. Здорово! И Янко верно сказал, что надо искать свою дорогу!» Согласился.

Месяца полтора Григорий сидел над бумагами, проверял груз. После Пасхи пузатый торговый корабль отплыл в океан.

1994 - 2010