— Вот вам! — Шмидт за ухо втащил Хайна в комнату командующего. — Вот этот негодяй, господин генерал-полковник! Он обманул вас, меня и раненых, о которых вы проявили такую заботу!
Генерал-полковник спросонья не сразу понял, где он и в чем дело. Тускло горела электрическая лампочка. Пламя свечи, вставленной в бутылку, колебалось, и на стене возникали странные тени.
— Что случилось? — Генерал-полковник зевнул.
Перед ним стояли пылающий негодованием Шмидт и вырывающийся из его рук Хайн.
— Он жрал гуся, я накрыл его с поличным. Жрал гуся в одиночку, спрятавшись в уборной!
Генерал-полковник рассмеялся. Он смеялся долго, всхлипывая и судорожно заглатывая воздух.
Шмидт оторопело смотрел на него. Воспользовавшись моментом растерянности, Хайн вывернулся и освободил ухо из цепких пальцев начальника штаба.
— Ты?… В уборной?… Новогоднего гуся? — все еще смеясь, выговаривал генерал-полковник.
— Я не понимаю и не разделяю вашего веселья, господин генерал-полковник, — обиженно заговорил Шмидт, вытирая руки платком: он был очень брезглив и чванился своей чистоплотностью.
— Напротив, Шмидт, напротив, вы должны радоваться. Хайн, старина, ты выручил меня и отвратил большую неприятность. Господин генерал-лейтенант упрекал меня в идеализме и утверждал, что, отдавая гуся двенадцати раненым, я возбуждаю против себя ненависть остальных. Молодчина, Хайн. Итак, я благодарю тебя за этот самоотверженный поступок.
Генерал-полковник вытер слезы, выступившие на глазах от смеха, привлек сияющего Хайна, обнял его и, хлопая но спине, приговаривал:
— Молодчина, ну, молодчина!
Надо ли говорить, как в те минуты Шмидт ненавидел командующего и его ординарца…
— Кстати, Хайн, ты съел всего гуся или пожалел себя? Если да, поделись с господином генералом. Он так хотел откушать гусятины в канун Нового года.
— Оставьте! — Шмидт наморщился. — За кого вы меня принимаете? Чтобы я прикоснулся к гусю, который валялся в уборной?! Фу!
— Там все смерзлось, — заметил Хайн. — Ей-богу, никаких запахов. И если желаете…
— Замолчи! — вне себя от ярости выкрикнул Шмидт. — Иди и жри остатки!
— Не надо кричать на человека, который выручил меня, Шмидт. Надеюсь, Хайн, гусь, проглоченный тобой, не повредит твоему пищеварению?
— Никак нет, господин генерал-полковник! — весело ответил Хайн. — Я бы мог съесть еще одного, но пока мне до него не дотянуться.
— Ладно, иди и пируй, мошенник! — Генерал-полковник ласково шлепнул Хайна ниже спины. — Иди и прихвати с собой остатки коньяка. Гусь был отчаянно жесткий.
Хайн ушел ликуя.
Шмидт мрачно молчал.
— Как вы узнали об этом, Шмидт?
— Я послал ординарца в госпиталь. Он доложил — никакого гуся туда не приносили. Зная, что Хайн уединяется изредка в своем тайном уголке, я застал его, когда он пожирал гуся.
— Вы блестяще провели эту сложную операцию, Шмидт. Итак, я благодарю и вас.
— Не за что, — натянуто рассмеялся Шмидт.
Генерал-полковник посмотрел на часы.
— Боже, я спал пять часов подряд! Уже двенадцатый! Где Адам? Он обещал достать шампанское. Мы разопьем его в честь Нового года.
— Я здесь, эччеленца! — Адам вышел из клетушки и остановился в дверях.
— Вы спали, Адам? — улыбнувшись, спросил генерал-полковник, заметив на полном и румяном лице адъютанта полосы, оставленные смятой подушкой.
— Так точно, эччеленца! Днем я посетил генерал-полковника Зейдлица, вернулся, когда вы спали, и не решился беспокоить вас.
— Что-нибудь новое?
— На фронте пятьдесят первого корпуса, эччеленца, без перемен. Генерал Зейдлиц сказал, что он придет поздравить вас с Новым годом, и прислал две бутылки «Клико».
— Отлично, Адам!
— Вы прочитаете оперативную сводку?
— Потом.
— Слушаюсь.
— Шмидт, вы передали в ставку то, что я приказал вам?
— Разумеется.
Адам рассмеялся.
— Представляю, как взбесятся фюрер и старик Кейтель, прочитав вашу радиограмму, эччеленца!
— Вы познакомились с ней?
— Мне показал ее радист Эберт, когда я заходил к генералу Роске за сводкой.
— Да, в ней мало приятного, — усмехнулся генерал-полковник. Отоспавшись, он чувствовал себя свежим, былая энергия вернулась к нему. — Кстати, позовем генерала Роске, Адам. Он, вероятно, сердит на меня за то, что я стеснил его, въехав в этот роскошный замок.
Адам снова рассмеялся.
— Ничего, эччеленца, на войне как на войне. А генерал Роске — человек молодой, дивизией командует недавно, ему лестно быть в вашем обществе и охранять вас.
— Очень энергичный и инициативный генерал, — согласился генерал-полковник. — Он далеко пойдет, если… Впрочем, что гадать! Хайн, сходи за генералом Роске. Ах, да, он ушел. Знаете, Адам, у нас тут невероятные события! — Генерал-полковник коротко рассказал адъютанту финал истории с новогодним гусем.
Адам расхохотался.
Шмидт мрачнел.
— Что-нибудь слышно от генерал-полковника Штреккера? — обратился к нему командующий.
— Затишье на всем фронте, — нехотя ответил Шмидт. — Боюсь, как бы русские не попытались отрезать северную группу и не посадили Штреккера в котел.
— Что ж, — меланхолически заметил генерал-полковник, — вместо одного будет два котла. Все идет к тому. — Он прислушался. — Действительно, тишина в городе необыкновенная.
— Отдохнем от канонады хоть одну ночь. Русские, видно, тоже решили отпраздновать Новый год. Потому и помалкивают.
— Надолго ли? — угрюмо выдавил Шмидт.
— Что за мрачные мысли накануне Нового года? — весело возразил Адам.
— Новый год! А что он принесет нам? — так же мрачно отозвался Шмидт. — Вообще историю этих последних месяцев можно охарактеризовать одной фразой: выше головы не прыгнешь.
— Дома нас могут похоронить, — проговорил Адам.
— Ну, ну, Адам. Вижу, вы поддаетесь настроению Шмидта, — сказал генерал-полковник.
— Тут дело не в настроении, — помолчав, начал Шмидт. — Конечно, еще далеко не все проиграно, далеко не все, но интересно, сколько времени они будут наступать?
— До марта. Потом дороги развезет, — сказал Адам.
— Пожалуй, дольше, — вставил генерал-полковник.
— В Германии, — заметил Шмидт, — возможен кризис военного руководства.
Все помолчали, после чего генерал-полковник, зевнув, проговорил:
— Все это войдет в военную историю как блестящий пример оперативного искусства русских.
— Да, они научились воевать, что и говорить. — Адам стоял, прислонившись к двери.
— Садитесь, Адам. Что вы стоите?
— Спасибо, эччеленца! — Адам сел. — Можно курить?
— Разумеется. Вытяните и мне сигару вон из того ящика.
Шмидт, сидевший у стола и листавший Библию, опередив Адама, передал сигару генерал-полковнику и заодно угостил себя.
Адам усмехнулся украдкой — вдобавок ко всем прочим «добродетелям», которыми в избытке был набит Шмидт, он любил выпить и покурить на дармовщинку.
— Что вы читали в Библии, Шмидт?
— Я перечитывал Экклезиаста, господин командующий. «Все суета… — сказано здесь. — Кружатся ветры на кругах своих и возвращаются на круги своя».
— Вряд ли мы возвратимся на круги своя, — пробормотал генерал-полковник.
— Нас одно может утешать: германская нация не забудет наших страданий и подвигов, — возразил Шмидт.
Адам поморщился.
— Мы отвоевали для нации такие грандиозные жизненные пространства… — с пафосом продолжал Шмидт, но Адам остановил его:
— Разве господину генералу неизвестно, что на огромных территориях, завоеванных нами, хозяйничают Советы и партизаны? Даже в самых глубоких наших тылах?
— Мы уничтожим их, — отмахнулся Шмидт. — Нет, теперь границы рейха необозримы. Возврата к старым быть не может. Трудно поверить, что там, где мы сидим, проходит пограничная полоса с Советами…
— Которая горит под нами, — пробормотал Адам.
— Это поразительно, — не желая слышать Адама, сказал Шмидт, обращаясь к генерал-полковнику. — И уж будьте уверены, германская нация не уступит ни клочка завоеванной земли.
— И это кладбище, — добавил Адам с ироническим огоньком в веселых серых глазах.
— При чем тут кладбище? — Шмидт надменно поджал губы.
— При том, что эта полоса уже есть кладбище, которому суждено стать огромным. Вот при чем.
— Уж этот мне пессимизм! Один идеалист, другой пессимист. Ну и компания! — Шмидт посмеялся.
— Напротив, оптимизм, господин генерал-лейтенант. Я заживо кладу себя под деревянный крест ради фюрера. Разве это не есть высший оптимизм? Пусть граница пройдет через мою могилу. Уверяю вас, на том свете это доставит мне массу удовольствия.
— Это юмор висельника, Адам, с вашего разрешения.
— Я известный шутник, господин генерал-лейтенант. И что нам остается делать в нашем положении, как не шутить? Пусть будут мрачны те, кому после нас придется цепляться за границы рейха — старые или новые, безразлично. Пусть они вопят и бьют в барабаны по поводу священных и суверенных прав, пусть снова кричат о жизненном пространстве. А ведь так будет, если мы понесем поражение, непременно будет. К сожалению, уроки истории слишком быстро забываются. Не дай бог, чтобы тем безумцам, которые переживут нас, пришла в голову преступная мысль снова посчитаться с Советами. — Адам помолчал. — Впрочем, мне-то что. Я буду на том свете, где пространства для умерших не занимать.
— Вы не правы, Адам, — со смехом остановил его генерал-полковник. — После этой войны пространство для душ, вознесшихся на небеса, сильно сократится. Не придется ли Господу Богу подумать о расширении его, как вы считаете? Может быть, ему тоже придется вторгнуться в пределы сатаны?
Адам долго смеялся.
— Однако скоро двенадцать, — поглядев на часы, сказал генерал-полковник. — Ладно, выпьем без Зейдлица и Роске. Они, вероятно, решили провести эти минуты со своими офицерами. Несите «Клико», Адам.
— Оно в снегу, эччеленца, во дворе. Я сейчас. — Адам вышел и вскоре вернулся с шампанским.
Покончив с гусем и незаметно выскользнув из пиршественного чертога, Хайн шел по пятам за Адамом. Бутылки с шампанским, замеченные Хайном, настроили его на веселый лад. Ясно, угостят и его. После гуся — шампанское! Это уж действительно настоящий пир, черт побери!
Без двух минут двенадцать Адам выстрелил в потолок пробкой, без одной минуты двенадцать Хайн помог ему разлить шампанское в бокалы. Ровно в двенадцать они поднесли шампанское к губам.
Ровно в двенадцать стены подвала дрогнули от разрывов снарядов. С потолка посыпались пыль и куски штукатурки. Раздался еще один очень близкий взрыв.
Хайн выбежал в коридор. Там, где он пировал несколько минут назад, зияла громадная дыра: снаряд, пройдя через три полуразрушенных этажа универмага, вдребезги разнес уборную. Свет в коридоре погас от взрывной волны. Люди метались в темноте. На верхних этажах, где бессменно дежурил офицерский охранный батальон, тоже началась паника. Люди отчаянно вопили, бежали стремглав вниз, кто-то стрелял, а канонада сотрясала все здание. Стреляли тяжелая артиллерия из-за Волги и все орудия, стоявшие на городском берегу, минометы и пулеметы; длинные трассирующие линии разрезали тьму ночи.
Хайн прижался к стене возле пианино, его трясло. Из комнаты командующего выбежал Шмидт и понесся в штаб Роске. Хайн ползком добрался до комнаты командующего. Тот сидел, уперев взгляд в пространство, лишь дергалось веко левого глаза. В остальном генерал-полковник походил на каменную статую. Адам говорил по телефону.
— Госпо…
— Перестань, Хайн! — Генерал-полковник поморщился. — Не кричи. Просто они готовятся к атаке. Еще к одной атаке, только и всего.
Хайн все еще дрожал.
И вдруг — это произошло на десятой минуте — все смолкло. Разом, по единой команде. Молчание было еще более жутким, чем обстрел.
— Сейчас русские пойдут в атаку, — пробормотал генерал-полковник. — Интересно, на кого они обрушатся: на нас или на Штреккера?
Он прислушался. Паника наверху утихла. Ни рева танков, ни визга пикирующих бомбардировщиков…
Стремительно вошел Шмидт.
— Они поздравили нас с Новым годом! — закричал он еще у входа. — Наши перехватили приказ командарма шестьдесят второй. — Он рухнул на стул.
Генерал-полковник вытер пот со лба.
— Командарм шестьдесят второй к тому же обладает немалой долей юмора, — с коротким и невеселым смешком заметил он. — Адам! Шампанское еще есть? Хочу выпить за своего остроумного противника. А я не догадался поздравить его подобным же образом. Вот оплошность!
Адам разлил шампанское.
— Прозит! — Генерал-полковник поднял бокал.
Все выпили. Все, кроме Шмидта.