• Федоренко об «Арзамасе-16» • Командование и политорганы • Гибель линкора «Новороссийск» и версии • Возмутитель спокойствия Кордовский • Поэт Камплеев и коллекционер Рожков • Разоблачение Сталина на XX съезде КПСС • Аэрофотосъемка стратегических объектов • Инцидент с крейсером «Орджоникидзе» • Внеочередное присвоение званий и студенческий фольклор • Первомайский парад • Концерты художественной самодеятельности • Окончание учебы и экзамены

Второй цикл обучения начался 20 февраля 1956 года. По замыслу командования мы должны были освоить вторую специальность — автоматику изделий. После такой подготовки мы становимся широкими специалистами, способными работать в любых подразделениях сборки, проверки, снаряжения, подвески, а также хранения основных видов атомных бомб. И хотя мы изучали только две бомбы — «тройку» и «четверку», считалось, что осваивание новейших видов изделий, которые нас ждали в войсках, не будет представлять особых трудностей.

С Юрой Савельевым. 1956 г.

Конструкции изделий постоянно совершенствовались: вносились изменения в обе системы каналов подрыва, системы питания и, особенно, — в систему формирования импульса подрыва капсюлей-детонаторов. Несомненно, что изменялись конструкции центральной части для увеличения ее эффективности.

Даже после 40 дней отпуска я обратил внимание на то, что были внесены изменения в электрические схемы и проведены некоторые конструктивные доработки отдельных блоков и систем.

Теперь объектом нашего внимания стал блок автоматики — цилиндр желтого цвета с сегментным вырезом. Он преобразовывал постоянное напряжение аккумуляторов в переменное, повышал его до нескольких киловольт и формировал короткий импульс, подаваемый на синхронно срабатывающие капсюли-детонаторы.

В своей книге «Время и место» выпускник электротехнического факультета Харьковского политехнического института Юлий Федоренко рассказывает, как создавался этот блок автоматики в «Арзамасе-16», который сейчас называется Российским федеральным ядерным центром — Всероссийским научно-исследовательским институтом экспериментальной физики (РФЯЦ-ВНИИЭФ) .

Нам предстояло участвовать в создании современных систем автоматики с применением новейших достижений электронной техники, избавляясь от архаичных умформеров и моторных реле времени с их вращающимися узлами и искрящимися коллекторами, центробежными регуляторами оборотов и редукторами с кулачковыми механизмами, большими токами потребления, габаритами, весом и низкой надежностью; увесистых и громоздких низкочастотных трансформаторов; селеновых выпрямителей с их подпружиненными столбами шайб, низкой надежностью и потерей контактов при механических воздействиях; электромеханических реле и других узлов…

Наш первый транзисторный преобразователь довольно быстро заработал и показал приличные результаты. Это был большой успех… В схему была введена обратная связь, что позволило выходное напряжение преобразователя сделать почти независимым от нагрузки, а в режиме холостого хода ток потребления свести к минимуму. Выбранная частота преобразователя позволила существенно снизить габариты и вес трансформатора. Селеновые столбы были заменены на полупроводниковые диоды. Эффект этих нововведений превзошел наши ожидания… Мы получили реальную возможность сделать устройство монолитным, на порядок снизив габариты и вес, на два порядка — потребляемую энергию… Блок автоматики в обиходе называли «бочкой», хотя внешне он скорее походил на кастрюлю с отрезанным сегментом.

Должен отметить, что какое-то время мы не понимали смысла нашей работы, так как не знали ее конечной цели. Дело в том, что вначале многое для нас оставалось тайной, мы толком не знали, над чем работаем, официально нас ни во что не посвящали, мы не знали, чем занимаются наши коллеги в соседних с нашей лабораторией комнатах. Впервые я стал связно что-то понимать, когда в 1956 году нам показали два хроникальных фильма: подрыв первого отечественного атомного заряда и натурные испытания водородной бомбы огромной мощности в ноябре 1955 года на полигоне «Новая земля».

Только в 2000 году, при посещении музея ВНИИЭФ, впервые увидел подлинный внешний вид наших «изделий», как говорится, живьем, хотя в годы работы хорошо знал их начинку со всеми потрохами.

Приведенный отрывок воспоминаний одного из участников конструирования атомной бомбы интересен во многих отношениях. Во-первых, он еще раз свидетельствует о роли Харьковского политехнического института в создании и использовании атомного оружия в 1950-е годы. Во-вторых, подтверждает мои слова о том, что схема и конструкции изделий не были неизменными, постоянно совершенствовались и находились в творческом движении. В-третьих, напоминает о тех чрезвычайно жестких и эффективных режимах секретности, в которых разрабатывались и эксплуатировались первые образцы советского атомного оружия.

Практические занятия начались с первичных источников электропитания изделий — аккумуляторов. В одном из дальних помещений аэродрома, за взлетно-посадочной полосой, была оборудована станция, на которой круглосуточно производилась зарядка и проверка аккумуляторов. По заранее составленному расписанию курсанты пешком пересекали насквозь продуваемое холодными морскими ветрами пространство и попадали в небольшое теплое помещение. Здесь на специальном стенде были установлены шесть кислотных герметичных аккумуляторов, которые шесть бригад непрерывно заряжали трое суток. Моя с Караванским смена была с 8 часов вечера до 2 часов ночи.

Перед подключением к зарядному устройству необходимо было проверить уровень электролита, измерить его температуру и плотность. Критерием зарядки считалось постоянство температуры электролита. Если в течение двух часов температура его не увеличивалась, то процесс зарядки был закончен.

В помещении зарядной было тепло, уютно и спокойно. Начальство сюда приходило только днем. Дежурные могли приготовить себе на дровяной печке яичницу, поджарить колбаску и, чего греха таить, хлебнуть толику спирта. Мне нравился этот реальный боевой пост.

Во время таких посиделок хорошо было пофантазировать на тему: что меня ждет после окончания сборов. Прошло уже несколько месяцев, но я все еще не мог до конца осознать, с каким грозным оружием мне придется работать. Новая действительность с трудом проникала в глубины души и разума. Все казалось, что это происходит не со мной. Тревожила мысль, а что если будет дан приказ применить атомную бомбу в действительности? Эйфория новизны и исключительности понемногу рассеивалась, и оставалась голая правда: это оружие, способное в мгновение уничтожить сотни тысяч людей. Я сознательно уходил от этой опасной мысли, но она меня не покидала.

В детстве мне пришлось своими глазами увидеть, как убивают человека. Немецкий солдат застрелил старого еврея. Это произвело на меня неизгладимое потрясение. Конечно, приходилось видеть советских и немецких солдат, погибших в бою. Но все это совершали безымянные убийцы. И было это очень давно.

Теперь же я гипотетически мог быть причастен к убийству множества людей. Хотелось верить, что атомное оружие никто не решится использовать на практике. Но возрастающее противостояние между США и СССР, нагнетание взаимной ненависти, истерия гонки вооружений — все это, к сожалению, делало третью мировую войну вполне реальной.

Я уже понимал, что во всем этом виноват не только капиталистический Запад, но и социалистический Восток. Обе противоборствующие политические системы настолько боялись друг друга, настолько старались напугать и устрашить существующей и выдуманной ядерной мощью, что были готовы на самые безумные авантюры. И это не давало мне покоя.

Однажды на дежурстве я спросил у своего напарника Караванского:

— Готов ли ты, Витя, к тому, что и на твою совесть может лечь вина за жизни тысяч совсем неизвестных нам людей, когда мы сбросим атомную бомбу?

— Не задумываясь — готов. Они первыми хотят на нас напасть, окружают нас военными базами, грозят разбомбить наши города. О какой совести ты говоришь…

— Но и мы вооружаемся не только для того, чтобы дать отпор агрессору. При благоприятных условиях первым по Америке может ударить и наш Союз. Помнишь лекцию об упреждающем ударе?

— Слишком далеко, Вишневский, раскидываешь своими мозгами. Выкинь эти вредные мысли из головы, легче будет жить, — закончил Караванский.

Но мысли из головы выкинуть никак не удавалось, и тогда впервые возникло желание распрощаться с армией.

Витя Караванский. 1956 г.

* * *

В день Советской Армии и Военно-Морского флота в Доме офицеров в торжественной обстановке нескольким летчикам и командирам частей были вручены правительственные награды.

Получили они их за испытание КС — крылатых снарядов класса «воздух-земля». Позже их стали называть крылатыми ракетами. В те времена они представляли собой беспилотные летательные аппараты, очень похожие на небольшие самолеты. В фюзеляже размещалось взрывчатое вещество и система наведения, в хвостовой части — реактивный двигатель и управляющие поверхности. Крылатые снаряды подвешивались под крылья бомбардировщиков, и они представляли, по тем временам, грозную боевую силу.

Мы не раз видели стендовые испытания их реактивных двигателей. Закрепленные намертво на тяжелых бетонных тумбах, они оглушительно ревели, используя свой маршевый ресурс. Далее их испытывали в воздухе для поражения наземных и надводных целей.

Во время одного из таких испытаний крылатый снаряд вышел из-под контроля и полетел над морем в сторону Турции. Только благодаря четким и слаженным действиям истребителей этот КС был своевременно уничтожен, чем был предотвращен крупный международный скандал. За такие заслуги сегодня группа летчиков испытательного полигона получила ордена и внеочередные воинские звания.

В отличие от первого цикла во втором нам усиленно стали укреплять идеологический уровень. Почти каждую неделю кто-либо из старших офицеров проводил политзанятия, читал лекции на политические темы.

Сегодня лекцию о политорганах в Советской Армии читает добродушного вида подполковник из политотдела. В зрительном зале Дома офицеров все передние места пустуют, все по привычке переместились подальше от лектора. Подполковник улыбаясь просит перенести со сцены в зал кафедру и установить ее в проходе поближе к слушателям. Юмор его был оценен и принят благожелательным смехом. Доволен был и лектор, который начал с главного:

— Политорганы в Советской Армии подчиняются не только постановлениям ЦК КПСС и Главного Политического Управления, но и приказам командиров. Это как бы двойное подчинение можно было бы расценивать как нарушение Устава партии, но это не так. Командира и его приказы не имеют право критиковать на партсобраниях, как это делается в гражданских парторганизациях. Нельзя, например, прямо выступить и сказать: «Командир поступил неправильно, не разрешив мне совершить полет тогда-то, что повысило бы… и тому подобное». Но можно выступить и сказать так: «Мне не созданы условия для полета, в результате чего…, и так далее». Командир поймет выступление и примет его к сведению.

Такой словесной эквилибристикой представитель политотдела оправдывал то, в чем совсем скоро обвинят Министра обороны Жукова — в принижении роли партийных органов в армии. Далее подполковник счел необходимым сообщить, кто осуществляет политическое руководство в наших войсках.

— Для этого в Главном Политическом Управлении Советской Армии и Военно-Морского Флота существует Шестой отдел. Он осуществляет политическое руководство специальными войсками: научно-исследовательскими институтами, испытательными базами, полигонами и специальными курсами, а, следовательно, и вами. Это надо помнить и знать.

Если вопрос политического руководства нас как-то мало волновал, то сообщение о закрытом письме ЦК КПСС по поводу гибели линкора «Новороссийск» нас заинтриговало. Лектор только упомянул о трагедии, сообщив, что закрытое письмо по этому событию сейчас прорабатывается в партийных организациях и через несколько дней будет зачитано нам.

Закрытые письма — это такая выдумка ЦК КПСС и правительства, которая призвана была не столько оградить неприятные и досадные сообщения от врагов, сколько скрыть их от народа. Закрытые письма предназначались для определенных групп населения: членов партии, комсомольцев, офицеров и партийно-хозяйственного актива.

Как правило, через определенное время содержание закрытого письма в усеченном и препарированном виде появлялось в официальных сообщениях центральных газет. Но до этого о нем уже все знали, обсуждали на кухнях и в курилках, строили домыслы и предположения, делали фантастические выводы и бесконечно злословили.

Создавалось впечатление, что закрытые письма и придуманы были специально для того, чтобы как можно больше привлечь к ним внимания: и врагов, и друзей, и тех, кто политикой вообще не интересуется.

* * *

14 марта 1956 года в конференц-зале Дома офицеров закрытое письмо ЦК КПСС, обращенное к командирам, политотделам и парторганизациям Советской Армии и Военно-Морского Флота СССР, было зачитано подполковником Шашановым.

В ночь с 28 на 29 октября прошлого года в Севастопольском военном порту, в ста метрах от берега, взорвался и затонул флагман Черноморского флота линкор «Новороссийск». Взрыв произошел в 1 час 31 минуту в районе первой башни главного калибра и пробил вертикальный канал через восемь палуб. Корабль принял около 3 тысяч тонн воды через пробоину и стал медленно погружаться.

Несмотря на гибель в момент взрыва в носовых отсеках около 200 человек, паники на корабле не было. Все матросы и офицеры находились на своих боевых постах и боролись за живучесть корабля. Координированным действиям экипажа по спасению корабля не способствовало отсутствие на борту командира, который был в отпуске, и исполняющего обязанности командира, который был в это время на берегу.

В то же время на «Новороссийск» прибыли командующий Черноморским флотом адмирал Пархоменко, командующий эскадрой вице-адмирал Уваров, начальник штаба эскадры контр-адмирал Никольский и член Военного Совета флота вице-адмирал Кулаков. Присутствие на борту корабля столь высокого начальства сковывало, а подчас и отменяло команды и действия руководства линкора и его офицеров.

Крен корабля достиг уже 17–18° при критических 20°. Однако командующий флотом запретил эвакуацию личного состава на берег. На юте в строю стояло около 1000 человек, которые при опрокидывании линкора буквально посыпались в воду.

В тот день на «Новороссийске» было 50 офицеров и 1474 старшин и матросов. Погибло во время катастрофы — 603 человека, но с учетом скончавшихся в госпиталях раненых, их было больше. Погибло 17 офицеров, в их числе все пять инженеров-механиков. Среди спасшихся были командующий флотом и практически все руководство флота и эскадры. Главнокомандующий ВМФ Адмирал Флота Советского Союза Кузнецов Н. Г. лечился после инфаркта, но 30 октября прибыл в Севастополь и принял участие в работе Комиссии по расследованию катастрофы.

16 ноября 1955 года под председательством Хрущева Н. С. состоялось заседание президиума ЦК КПСС. На нем выступили Министр обороны Жуков Г. К. и председатель Правительственной комиссии Малышев В. А. Там и был «назначен» главный виновник катастрофы — Кузнецов Н. Г., к которому многие в верхах относились недружелюбно за его независимые суждения и авторитет на флоте и в стране.

Постановлением Совета Министров СССР 8 декабря 1955 года Адмирал Флота СССР Кузнецов был снят с занимаемой должности и понижен в звании до вице-адмирала. Были сняты и понижены в звании до контр-адмиралов — вице-адмирал Пархоменко и вице-адмирал Кулаков, до капитанов I ранга — контр-адмирал Никольский и контр-адмирал Галицкий. Многих офицеров уволили в запас. Правительственная комиссия сделала следующие выводы:

1. Линейный корабль «Новороссийск», принятый в строй Военно-Морского Флота СССР в 1949 году, главным образом в результате модернизации, проведенной итальянцами в 1935–1937 гг., имел крупные конструктивные недостатки, был перегружен, что серьезно ухудшило все элементы непотопляемости корабля…

2. Наиболее вероятной причиной подрыва линкора является взрыв под днищем корабля, в его носовой части немецкой донной мины типа «RMH» или «LMB», оставшейся со времен Великой Отечественной войны…

3. Нельзя полностью исключать, что причиной подрыва линкора является диверсия, так как охрана Севастопольской гавани со стороны моря была неудовлетворительной, ненадежной, а приказы и инструкции по охране водного района крепости систематически нарушались.

Последний вывод комиссии о возможности диверсии до сих пор сопровождается многими, подчас фантастическими, версиями.

Тайна гибели линкора «Новороссийск» так до сих пор и не разгадана.

Первая версия. Линкор взорвали итальянские боевые пловцы из бывшей 10-й флотилии МАС князя Валерия Боргезе. Известно, что раньше линкор «Новороссийск» назывался «Джулио Чезаре» («Юлий Цезарь»). Он был передан Советскому Союзу в счет репараций. До этого несколько лет простоял на британской базе на Мальте, где мстительные итальянцы вполне могли заложить в корпус корабля взрывчатку.

Боновое заграждение в Севастопольской бухте было открыто с июня месяца. Боевые пловцы с итальянской подводной лодки проникли в бухту, подошли к линкору, закрепили взрывчатку в необходимом месте корпуса и благополучно ушли на свою подводную лодку. Поиск подводной лодки начали только днем, после взрыва.

Вторая версия. Линкор взорвали свои подводные пловцы, чтобы дискредитировать Главнокомандующего ВМФ Кузнецова. Жуков и Кузнецов всегда были в конфронтации, не пользовался главком поддержкой и в ЦК КПСС. Последней каплей, видимо, стала реформа советского ВМФ, предложенная Кузнецовым. И это в то время, когда Хрущев делал ставку на ракетно-ядерное оружие, пуская на металлолом военные корабли.

По этой версии взрывчатка была доставлена на барже, которую затопили на месте стоянки «Новороссийска». Действительно, на дне близ воронки от взрыва была обнаружена часть баржи, практически разорванной пополам. Эту версию выдвинул в своей книге «Проклятая тайна» А. Норченко.

Третья версия. Линкор взорвали тоже свои подводные диверсанты, чтобы обвинить в этом Турцию и спровоцировать войну. Как следует из материалов Центрального архива ВМФ, диверсия на линкоре являлась частью операции «Пролив», спланированной ГРУ СССР. Суть ее такова: в день независимости Турции (29 октября) осуществляется подрыв на главной базе Черноморского флота наиболее крупного, обязательно трофейного, корабля. Специальная правительственная комиссия сразу находит улики, «прямо указывающие на участие подводных диверсантов Турции». В тот же день СССР наносит ядерный удар по Стамбулу. Таким образом, советский Черноморский Флот получает свободный выход через турецкие проливы в Средиземное море.

Четвертая версия. Линкор подорвали английские подводные диверсанты, чтобы обезопасить свою страну от возможного ядерного нападения.

Дело в том, что атомной бомбой СССР обладал еще в 1949 году, а вот морских средств доставки ядерного оружия у нас не было. Ракетное, торпедное и минное оружие только разрабатывалось. Решением могли стать только морские крупнокалиберные пушки, стреляющие тяжелыми снарядами на большие расстояния. Престарелый, но весьма скоростной и маневренный «Новороссийск» для этой цели подходил идеально. Его 320-миллиметровые орудия главного калибра били на 32 километра, а вес снарядов мог доходить до 525 килограммов.

Пока линкор в Севастополе проходил модернизацию, военным заводам уже был заказан боекомплект крупнокалиберных снарядов. Для орудий «Новороссийска» были изготовлены и тактические ядерные заряды мощностью 5 килотонн.

К счастью, линкор получить ядерное оружие не успел. Но на очередных учебных стрельбах осенью 1955 года управлять учениями должен был старший артиллерист «Новороссийска».

Великобритания вообще весьма уязвима для советского ядерного оружия морского базирования. Аналогичная история и с США. Все это говорит в пользу того, что именно эти страны были больше всех заинтересованы в устранении «Новороссийска».

Эту версию высказал в своем интервью газете «Аргументы и факты» капитан I-го ранга в отставке О. Бар-Бирюков, служивший на «Новороссийске» с 1949 года.

И все же, из всех версий — наиболее правдоподобная версия о гибели линкора от рук итальянских боевых пловцов. Кстати, они базировались во время Великой Отечественной войны в Севастополе.

Памятник погибшим морякам «Новороссийска» на кладбище в Севастополе. 1966 г.

* * *

Воспользовавшись закрытым письмом о гибели «Новороссийска» как примером вопиющей безответственности и недисциплинированности, наше командование решило подтянуть дисциплину среди слушателей. По такому случаю была задействована тяжелая артиллерия — генерал Петленко, который лично пришел на собрание в Дом офицеров.

Пересказав в своей интерпретации выводы правительственной комиссии о причинах гибели линкора, он предоставил слово начальнику сборов подполковнику Князеву.

— Вместо того, чтобы восстановить силы и мобилизовать вас на эффективную учебу, отпуск отрицательно повлиял на вашу дисциплину, товарищи офицеры. Есть случаи непосещения лекций. Не забывайте, что вы находитесь в армии, и не может быть вопроса, нравится или не нравится вам лекция или лектор. Приказ, есть приказ, и его надо выполнять, — заявил Князев.

Дело в том, что постоянный возмутитель спокойствия Кордовский накануне заявил, что не пойдет на лекцию генерала, так как ничего из его слов понять не может. Видимо, это каким-то образом дошло до лектора, так как лицо его налилось кровью и, перебив подполковника, он закричал:

— Товарищ подполковник, этот случай надо расследовать и считать его как невыполнение приказа. А за невыполнение приказа судят.

— Не забывайте, товарищи офицеры, — продолжал подполковник, — что вы являетесь носителями секретов. А многие из вас завели случайные знакомства в Керчи, которые могут быть чреваты опасностями. Не исключена возможность, что в городе есть люди, интересующиеся нами.

В этом месте генерал Петленко снова перебил Князева:

— Само их появление в городе есть разглашение военной тайны. Идут, понимаете, по городу, никому из гражданских дороги не уступают, никому из военнослужащих чести не отдают. А что люди говорят? Какая-нибудь Клава говорит своей подруге: я сейчас видела молодых лейтенантов, та — много, из гарнизона Багерово… Нет, в Керчи им бывать нечего. Запретить свободный выход из гарнизона до окончания курса учебы!

Если бы вы хорошо знали уставы и положения, то не позволили бы себе что-то требовать, отлучались бы только с разрешения командира. Я сам когда-то учился и тоже так жил. Я был уже генералом, а жил так, как вы — в общежитии. Только другие генералы жили по двое, а я — один.

А когда еще раньше, в 1933 году, учился в Москве, то и совсем не имел права выходить за пределы училища. Жили мы тогда напротив крематория и смотрели только на плакальщиц в окно. Я считаю, что ваше командование недопустимо с вами либеральничает. Вот вас здесь сто человек, а кто из вас остановил хоть одного солдата, помог установить дисциплину? Вот вы — младший техник-лейтенант (из зала несется дружное — «инженер») или младший инженер-лейтенант, — неохотно поправился генерал, — кто вы являетесь для солдат и сержантов? Вы являетесь начальником, а дисциплину не устанавливаете. Дело в том, что вы сами не знаете уставов воинской службы. Нужно, товарищ подполковник, уделять изучению уставов больше внимания, а потом принять от слушателей по ним зачет.

А теперь поговорим о пьянстве, нашей постоянной беде. Министр обороны товарищ Жуков на собрании московской партийной организации отметил, что 78 % чрезвычайных происшествий в армии происходят из-за пьянства. Пьянство нужно искоренять, а пьяниц гнать из армии. Имеются случаи открытого неповиновения приказам командиров, а в некоторых случаях и прямого сопротивления. Дисциплину нужно насаждать железной рукой. Покончить с практикой укрывательства проступков и наказаний!

Генерал Петленко так разошелся, так вошел в роль борца за дисциплину, что даже не обращал внимания на то, что подполковник Князев, встав из-за стола, показывал, что пора кончать. Высказав все, что он хотел, и достойно отреагировав на закрытое письмо, генерал подобрел. Он вспомнил случай из своей службы, рассказал анекдот и удалился с чувством хорошо проделанной работы и выполненного долга. Нам же было не до веселья, так как это в который раз грозило отлучением от города и сдачей зачетов по ненавистным уставам.

Но дело Кордовского имело свои глубокие причины и неприятные последствия. Оказалось, что он не только проявил пренебрежение к лекции генерала, но подал рапорт об увольнении из армии. Именно это явилось основной причиной, из-за которой начальство на примере Кордовского принялось решительно искоренять опасную и заразительную смуту. В один из дней Кордовский не явился на занятия майора Бугаенко, который во втором цикле стал нашим основным преподавателем и классным командиром. Вместе с ним не явились еще четыре слушателя. Но если другие более-менее правдоподобно оправдали свое отсутствие, то Кордовский просто сказал, что болел. На вопрос, есть ли справка от врача, ответил — справки нет и не будет, так как теперь ее уже никто не даст.

— Тогда идите к подполковнику Князеву и скажите, что я вас не допускаю к занятиям до тех пор, пока не будет справки.

Кордовский молча повернулся и вышел из класса. Чтобы не идти на лекцию генерала Петленко, Кордовский пошел на объект в техническую библиотеку, «соблазнив и Подлесного», как выразился Бугаенко. Там его и застукал майор, выяснявший по дисциплинарному уставу меру своих полномочий.

Перед строем майор Бугаенко объявил:

— За систематическое сознательное нарушение дисциплины арестовываю вас, младший инженер-лейтенант Кордовский, на пять суток с содержанием на гауптвахте города Керчи.

Сергей честно отсидел пять суток и приехал полный любопытных впечатлений об этом редкостном для него учреждении. И тогда майору пришла мысль исключить Кордовского из комсомола. Кто помнит те времена, знает, что исключение из комсомола было высоким и самым жестоким по последствиям наказанием.

Спешно собрали комсомольское бюро, о существовании которого мало кто до этого знал. Пришли Князев, Бугаенко, Тихий, командиры взводов и наш комсорг Магда. На видном месте сидел притихший и несколько напуганный Кордовский.

Князева, в основном, волновал один вопрос: сознательно ли Кордовский совершал свои поступки. И хотя в действиях отступника явно просматривалась определенная система, командиру все же не хотелось в это верить. Не долго раздумывая, бюро предложило исключить Кордовского из комсомола. Но когда стали формулировать причины исключения, выяснилось, что они недостаточные. Нельзя же считать причиной то, что Кордовский подал рапорт об увольнении, «так как не имел морального права писать его» как комсомолец.

— Голосуйте быстрее, а то в кино опоздаем, — торопил Боев. — И так уже сидим целый час.

Только два члена бюро проголосовали против исключения. Кордовский заявил, что все заранее решено, и чтобы он ни сказал в свое оправдание — все это уже не имеет никакого значения. Но зато в защиту Кордовского встали рядовые комсомольцы. И хотя его недолюбливали за заносчивость и зазнайство, исключение из комсомола большинство посчитало слишком суровым наказанием. Решили позже на общем собрании защитить Кордовского и ограничиться выговором.

Но каково же было удивление, когда командование нам сообщило, что общего собрания не будет. По инструкции Главного Политического Управления офицера не разбирают на общем собрании, а разбирают на парткомиссии. Видимо, это касалось собраний, где присутствуют солдаты, но в нашей части рядового состава не было.

Решили прямо на объекте созвать комсомольское собрание группы. Пришли Шашанов, Бугаенко и комсорг сборов Ератов. Но оказалось, что на повестке дня стоит вопрос не о Кордовском, а об учебе и дисциплине в группе. Кордовский — только иллюстрация к неудовлетворительному ее состоянию. Выступления в защиту Кордовского его сокурсников по институту, отмечавших его способности, инициативность и товарищеские качества, остались без внимания командиров.

— Кордовский считает, что он может быть где-то полезнее, чем в армии, — сказал подполковник Шашанов. — Но мы работаем с техникой, на которой наша партия, правительство и дипломаты строят свою политику. Мысли о том, что вы принесете больше пользы где-то — вредны. Овладевать новой техникой нужно с единственной мыслью о том, что вся ваша жизнь теперь связана с ней, все ваши знания и способности должны принадлежать только ей. А судьба Кордовского теперь будет зависеть целиком только от него самого, от того, как он будет оправдываться перед парткомиссией.

Вот вы говорите, что он исправится, не будет больше нарушать дисциплину, а Кордовский сидит и то ли смеется над вами, то ли ему все безразлично. Может он и не хочет исправляться, может он не хочет оставаться не только в армии, но и — в комсомоле.

В заключение выступил Кордовский, который тихим и покорным голосом, совсем ему не свойственным, сказал:

— Мне предъявили серьезные обвинения. Они справедливы. Я слушал критику моих друзей. Мне больно было ее слушать, но я благодарен им и учту их замечания. Я действительно иногда бываю излишне резок, потому что имею плохой характер. Я виноват в том, что не был на двух лекциях и пропустил два занятия. Но я, всегда здоровый, просто болел эти два дня и провалялся в постели. Меня обвиняют в том, что я преднамеренно нарушал дисциплину. Это не так. Связи между рапортом и нарушениями нет абсолютно никакой. Рапорт я написал давно. В нем я прошу отпустить меня туда, где я принесу больше пользы. Я считаю, что здесь я не так уж и нужен. Иначе я бы столько времени здесь не оставался. Просто меня некуда деть. Но если партия и правительство сочтет нужным оставить меня здесь, в Багерово, я останусь, и буду добросовестно работать. Впрочем, я иначе и не могу. Я думаю, они решают этот вопрос и без Ератова.

Как ни странно, но парткомиссия объекта проявила больше понимания и чувства меры, чем комсомольское бюро, и оставила Кордовского в комсомоле.

Ю. Савельев, В. Вишневский, К. Камплеев, В Кузнецов. 1956 г.

* * *

В какой-то момент наши отцы-командиры вспомнили, что мы как офицеры, должны знать, кроме строевого устава, еще и устав караульной службы. Несколько занятий было посвящено изучению премудростей этого устава, после чего были введены дежурства на объекте 77. Дежурили попарно, изображая ответственного дежурного и его помощника. На объект шли через рулежные дорожки аэродрома пешком.

В обязанности дежурных входило сидеть у телефона, ожидая проверочного звонка Князева или Шашанова. Дежурный должен был также сдать на хранение опечатанные печатью ключи от двух комнат и сделать в книге дежурств запись о том, что «дежурство принял» и «дежурство сдал». Все остальные пункты обязанностей, занимающие 14 листов книги под названием «Документация дежурного», нас не касались. Так в книге было написано: «Не реже одного раза в два часа дежурный должен обходить объект и проверять несение службы караульными» или «Караульный подчиняется только разводящему и начальнику караула». Все эти пункты для нас оставались умозрительными, так как никаких караульных, входящих в наше подчинение, не было. Солдаты-контролеры, стоящие у входа в здание, с наступлением темноты превращались в часовых. Они ходили вокруг объекта вдоль проволоки и подчинялись только своим разводящим. Для них мы были посторонними, которых можно к себе подпускать не ближе, чем на 50 метров. Они просто нас охраняли вместе со зданием.

Одно из таких дежурств мне пришлось провести с Костей Камплеевым. Мы сдружились еще в институте, где вместе организовывали вечера самодеятельности и другие общественные мероприятия.

Это ему в 1954 году пришла в голову идея высмеять в одном из скетчей «стиляг», которые в те времена беспокоили не столько студентов, сколько их наставников. Основным политическим воспитателем у нас на факультете был тогда парторг Борис Леонидович Кащеев. Кроме того, что он жестко учил нас теоретическим основам радиотехники — ТОР, он также зорко следил за нашей политической благонадежностью. В основном это заключалось в том, что идеи и тексты всех наших выступлений со сцены надо было предъявлять ему для проверки и одобрения. Здесь он был так же, как и на экзаменах, бдителен и неумолим. Сколько замечательных сцен, монологов и стихов он безжалостно вычеркивал, грозно сверкая глазами через толстые линзы очков.

Но мысль об осмеянии «плесени» ему понравилась, и он ее одобрил. Он даже задал тон всей сцене, вспомнив старую реплику:

Посмотрите на этого франта — Его подкупила Антанта.

Антанту решено было заменить американским империализмом, а франта — стилягой. Такого франта-стилягу должен был изобразить я. Стихи с явным удовольствием сочинил Костя Камплеев. Музыкальное сопровождение взялся сымпровизировать Гриша Вайсман, а в качестве ведущего выступил Леня Бялый. Обличение чуждых нашему обществу поведения и образа мысли стиляг было приурочено к гала-концерту в честь 300-летия воссоединения России и Украины. Мне предстояло отобразить не только мерзкую внутреннюю сущность американской культуры, но и ее внешнюю непривлекательность. Найдены были светлые штаны-дудочки, длинный пиджак, пестрый галстук и залихватски заломленная шляпа. По нашему мнению, более неприглядный образ трудно было себе представить. Это теперь, когда я смотрю на старую фотографию этой сцены, мне все это кажется наивным и даже симпатичным. Тогда же сам Борис Леонидович посчитал это уничижительно отталкивающим и разрешил к показу.

И вот под звуки буги-вуги, которые темпераментно извлекались из старого институтского рояля Гришей Вайсманом, я выхожу на сцену и начинаю танцевать. Танцевал я изобретательно и самозабвенно, включая в движения все четыре конечности и оба пояса. И зал ответил дружными аплодисментами зрителей. Им нравилось то, что происходило на сцене, и они готовы были принять участие в энергичном танце. Крики одобрения и аплодисменты совсем заглушили сатирические стихи, которые пытался прокричать Леня Бялый. Успех был полный. Сцену пришлось исполнять на бис.

Так я обличал «стилягу» с Гришей Вайсманом и Леней Бялым во время нашей учебы в институте. 1954 г.

После концерта Кащеев подошел ко мне, сморщил нос, поправил указательным пальцем дужку очков и недовольно сказал:

— Судя по реакции публики в зале, ей все, что вы изображали, понравилось. Но ответьте мне на вопрос: вы одобряли или клеймили чуждую нам культуру? Мне кажется, что вы ее рекламировали, и делали это с удовольствием…

— Борис Леонидович, но нашу сатиру публика встретила одобрительно. Значит, обличительный эффект достигнут.

— Да, конечно, — эффект достигнут. Но какой?..

И вот теперь мы сидим с Костей в холодном кабинете, где стоит телефон. Холодно и в других помещениях, так как их редко отапливали. Но мы все же нашли комнатушку, в которой хранился уборочный инвентарь и была большая электрическая печка. Свистом проверили слышимость от кабинета до каптерки на случай возможной телефонной проверки и принялись готовить нехитрый ужин. Нашлась и сковородка, на которой, видимо, не мы первые уже жарили колбасу.

Телефон молчал. Каптерка постепенно нагревалась. Через какое-то время на сковородке зашкварчала колбаса, а после рюмочки-другой зазвучали стихи. Костя сочинял их легко и охотно, они были такими же светлыми и жизнеутверждающими, как и сам автор. Начал он с «Подражания Омару Хаяму», а затем предложил свой новый шедевр — про королевское варенье.

Подражание Омар Хаяму

Увы, не много дней нам здесь пробыть дано, Прожить их без любви и без вина — грешно. И стоит вспомнить нам родной наш факультет И стоя встретиться с бокалом тет-а-тет. О, если б, захватив с собой конспект в карман, А ты, шпаргалку спрятав в сарафан, Мы провели с тобой денек на семинаре, Нам позавидовать бы мог любой султан. Скорей вина сюда! Теперь не время сну! Я электронных див к себе прижму Но прежде — Разуму, докучливому старцу, Чтоб усыпить его, в лицо вином плесну. Лик розы освежен дыханием весны, Глаза возлюбленной красой лугов полны. Сегодня чудный день! Возьми бокал, а думы О будущем забрось: они всегда грустны. Ах, сколько раз, вставая ото сна, Я обещал, что впредь не буду пить вина. Но нынче, Господи, я не даю зарока, Ведь рядом ты, и ты ко мне нежна!

Про королевское варенье

Был отъезд, столпотворенье, Крики, давка, кутерьма — Королевское варенье Не выходит из ума. По утрам на разъясненья Отвечал, жуя, гурман — Королевское варенье Не выходит из ума. Сочиняю поздравленье, Ручка бегает сама — Королевское варенье Не выходит из ума. Детектива наважденье Уж забыто, как дурман. Королевское варенье Не выходит из ума. На лице — благоговенье: За рекой повис туман… Королевское варенье Не выходит из ума.

— Слушай, поэт, не пойти ли нам проверить, как несут караульную службу солдатики вокруг объекта? Нас к этому призывают и устав, и документация, и отцы-командиры. Пойдем попробуем.

— Оно тебе надо? Во-первых, снаружи дует холодный ветер. Во-вторых, мне не хочется лежать на холодном асфальте до прихода настоящего начальника караула. В-третьих, я хочу утром просто и понятно доложить Князеву: «за время дежурства никаких происшествий не было» и не писать никаких рапортов. Сиди себе около печки и радуйся, что тебя надежно охраняют другие.

Трудно было не согласиться с Костей. Мы постелили на столах старые бушлаты, укрылись шинелями и проспали до рассвета. Это было самое спокойное дежурство за всю мою службу.

Через какое-то время кто-то из курсантов заметил подполковнику Шашанову, что дежурить-то мы дежурим, а оружия в руках еще и не держали. На следующий же день были введены занятия по стрелковой подготовке. Проводил их майор Фомин, который с улыбкой сказал:

— Ну что, товарищи курсанты, мало вам нашего оружия, так вы напросились еще и на личное. Теперь будем изучать материальную часть пистолета ТТ, а потом еще зачет по стрельбам будете сдавать.

Несколько занятий мы с удовольствием разбирали и собирали старый и надежный пистолет. С ним мы уже были знакомы по институтским лагерным сборам. Мне этот пистолет времен прошедшей войны нравился своей простотой, и, быть может, ностальгическими воспоминаниями.

Стрельбы проходили на гарнизонном стрельбище под бдительным контролем местных инструкторов. Всем на удивление, отстрелялись мы хорошо. Не было и происшествий, если не считать переполоха, который вызвала осечка у Левки Рожкова.

Несмотря на строжайшее предупреждение держать пистолет только стволом вниз, Левка повернулся к инструктору, не опуская оружия. С удивлением произнес: «А у меня — осечка», взвел курок и чуть было не нажал спусковой крючок. Инструктор мгновенно пригнул руку с пистолетом к земле и разразился увесистой ненормативной лексикой. Майор Фомин еле уладил конфликт, суть которого дошла до Рожкова не сразу. На этом знакомство с табельным оружием закончилось. Дежурства тоже прекратились, и мы продолжили занятия по основной программе.

С Рожковым часто случались разные происшествия и в институтские годы, и на военной службе, и в гражданской жизни. Он был человек, продуцирующий и притягивающий к себе всякого рода неприятности. Отчасти это происходило потому, что был он личностью увлекающейся и, я бы сказал, творческой. Одним из немногих на факультете он серьезно занимался радиолюбительством, имел свою радиостанцию. Был страстным и всеядным коллекционером. Собирал марки, этикетки, значки, монеты и бумажные деньги.

Лева Рожков. 1956 г.

Была у него и странность — он не любил умываться. Мы заметили это, когда жили в гостинице, где умывальники были во дворе. Все с шумом плескаются холодной водой, а Лева подойдет к умывальнику, двумя пальцами осторожно извлечет из него несколько капель и так же осторожно протрет ими глаза. На этом его водные процедуры часто и заканчивались. В бане его никто никогда не видел. От этого лицо его лоснилось жиром и имело нездоровый цвет. Когда над ним посмеивались, он отшучивался:

— Эскимосы и чукчи вообще никогда не моются и чувствуют себя великолепно. Более того, если чукчу искупать, он может заболеть и даже концы отдать.

Армия — не место для собирания коллекций: нет друзей-коллекционеров, нет и самих предметов коллекционирования. Не будешь же собирать патроны, снаряды или что-нибудь пострашнее. Но среди коллекционеров существует особый вид собирательства — памятные предметы и реликвии. Это, как правило, вещи, которые напоминают о каких-то событиях. К примеру: осколок с Мамаева кургана, вибратор с радиолокационной антенны, наградной документ, а то и сама награда. Для такого коллекционера в любом месте может найтись вожделенный предмет.

Рожков принадлежал к таким коллекционерам. В этом мне пришлось убедиться во время проверок изделия на стендах. По плану занятий я должен был отдавать команды, а Рожков — выполнять одну из них: он выдергивал чеки. Чека представляла собой карболитовый цилиндрик с серебряными контактами. Штука красивая и, главное, памятная. Ну чем не предмет коллекционирования?

После занятий Рожков подошел ко мне и шепотом сообщил, что хочет взять одну из чек на память. Он, видите ли, видел в ящике запасных инструментов еще несколько таких же. Никто отсутствие одной их них и не заметит. В его глазах сверкнул азартный огонек коллекционера. Такого я даже представить себе не мог. Это же надо было додуматься — взять в качестве сувенира часть атомной бомбы!

— Ты соображаешь, Левка, что ты делаешь? Положи на место так же незаметно, как взял, и больше даже не заикайся об этом.

— Лучше бы я тебе не говорил. Никто бы никогда ничего и не заметил, — и Рожков нехотя поплелся к ящикам.

Позже, уже в гражданской жизни, страсть к собирательству привела его к большим неприятностям по работе, на номерном заводе. На ротапринте в лаборатории он умудрился сделать копию каталога гитлеровских военных наград. Рожкова, конечно, кто-то заложил, и ему пришлось навсегда покинуть завод с «волчьим билетом».

* * *

Во второй половине дня 26 марта в Доме офицеров состоялась встреча с делегатом XX съезда КПСС, командующим Таврическим военным округом генерал-полковником Иваном Ильичем Людниковым.

Все мы из истории Великой Отечественной войны знали об этом прославленном генерале. Под командованием Людникова 138-я стрелковая дивизия более полутора месяца вела ожесточенные бои между Доном и Волгой, активно оборонялась на подступах к Сталинграду. В октябре и ноябре 1942 года она сражалась с немцами в самом городе, в районе завода «Баррикады». Здесь дивизия, отрезанная от своих частей: слева и справа — немцы, позади — Волга, героически дралась сто дней и сто ночей.

Генерал выглядел внушительно: высокий и плотный, с темными усиками и такими же темными бровями. Рядом с ним наш подполковник Князев казался сухим и сереньким, хотя роста был тоже немалого. Даже генерал Чернорез терялся на фоне великолепного командующего.

Рассказывал генерал-полковник о закрытой части XX съезда КПСС, где с докладом выступил Хрущев Н. С. О самом съезде, который проходил в феврале, мы уже знали достаточно много. Изучали его материалы на семинарских занятиях, ощущали его антисталинскую направленность.

Командующий сообщил, что по докладу Хрущева составлено закрытое письмо, с которым нас в скором времени познакомят. А пока он стал излагать из него некоторые факты.

Он рассказал о письме Ленина, в котором больной вождь предупреждал о том, что Сталину доверять руководство партией нельзя. Он — честолюбив, злопамятен и жесток. Его следует заменить на посту секретаря ЦК ВКП (б). Это завещание было зачитано на XIII съезде партии в 1924 году, но комиссия президиума решила оставить Сталина на этом посту. После этого письмо Ленина было похоронено в сейфах, где и пролежало до 7 февраля 1956 года.

В докладе Хрущева говорилось о страшных предвоенных годах массовых репрессий, когда неугодные «уничтожались сначала морально, а потом и физически». Хрущев говорил, что, идя на доклад к Сталину, ни он, ни Булганин не были уверены, что вернутся с доклада домой. Сталин доверял только Маленкову.

То, что мы услышали в этот день, повергло нас в шок. Все годы с раннего детства нас воспитывали в духе преклонения перед гением Сталина. Мы вставали и ложились под звуки песен о самом мудром и великом вожде. Все, что было хорошего в жизни, было сделано им, все победы и свершения приписывались ему, он был нашим лучшим другом, отцом и учителем.

В экзаменационном сочинении по русской литературе на аттестат зрелости «Со Сталиным в сердце шагает Отчизна путем пятилеток, дорогой побед», черновик которого у меня сохранился, я приводил 9 пространных цитат, прославляющих великого вождя:

Спасибо Вам, что в годы испытаний Вы помогли нам устоять в борьбе. Мы так вам верили, товарищ Сталин, Как, может быть, не верили себе.

Эти слова поэта Исаковского — были не самыми сильными, но они выражали ту суть, которую нам вдалбливали многие годы. За сочинение я, конечно, получил пятерку и в результате — золотую медаль. И хотя, как помню, понимал всю ненормальность чрезмерного возвеличивания вождя, охотно и без зазрения совести играл в эти игры, как играла в них вся страна.

И вот теперь та же партия устами ее руководителя Хрущева заявляет, что роль Сталина в войне — более чем ничтожная, что он в начале войны не знал, что делать и находился в прострации. А ведь он только вчера был Генералиссимусом Советского Союза, кавалером двух орденов Победы, великим полководцем и гениальным стратегом. И сейчас вся эта конструкция, упорно и умело сооружаемая годами, рушилась на наших глазах.

Но впереди нас ждало еще большее потрясение.

31 марта на объекте 70 старший лейтенант Цикарев вышел на трибуну с красной брошюрой и на протяжении трех часов читал нам письмо с закрытым докладом Хрущева «О культе личности и его последствиях».

Начинался доклад довольно спокойно с напоминания о нетерпимом отношении Ленина к культу личности, изложения обид Крупской на грубости Сталина, лояльном отношении самого Ленина к своим политическим оппонентам. Но вот на арену политической борьбы выходит генсек Сталин и повергает напрочь «священные для нашей партии ленинские принципы» построения социализма. Произвол Сталина против партии и ее ЦК проявился в полной мере после XVII съезда партии, состоявшегося в 1934 году. Из 139 членов и кандидатов в члены ЦК, избранных этим съездом, было арестовано и расстреляно 98 человек, то есть 70 процентов.

После убийства Кирова начались массовые репрессии и вопиющие нарушения социалистической законности. Да и само убийство Кирова «таило в себе много непонятного и загадочного». Доклад прозрачно намекал, что организатором его был сам Сталин. Террор нарастал с каждым годом: количество арестованных увеличилось в 1937 году по сравнению с 1936 годом более чем в десять раз.

Особенное впечатление на слушателей произвели обстоятельства и подробности арестов, пыток и расстрелов людей, известных по революционной борьбе и гражданской войне: Эйхе, Рудзутака, Косиора, Постышева, Косарева.

В докладе отмечались тяжелые последствия истребления сотен и тысяч армейских командиров и политработников в 1937–1941 годах. Все они стали жертвами подозрительности Сталина и клеветнических обвинений. Имена Тухачевского, Якира, Блюхера и многих других не были названы, их реабилитация была еще впереди, но мы понимали, это — вопрос времени.

Уничтожение лучших кадров Красной Армии, игнорирование предупреждений о возможном нападении Германии на СССР, неготовность к оборонительной войне — во всем этом, оказывается, был повинен Сталин. Из доклада следовало, что он был «далек от понимания той реальной обстановки, которая складывалась на фронтах». За всю войну не был ни на одном участке фронта и руководил операциями по глобусу.

В заключительной части доклада Хрущев с сарказмом рассказывает о том, как Сталин редактировал свою собственную «Краткую биографию» и писал «Историю ВКП (б). Краткий курс».

Фраза: «Сталин — это Ленин сегодня» показалась ему явно недостаточной, и Сталин собственноручно переделывает ее так: «Сталин — достойный продолжатель дела Ленина, или, как говорят у нас в партии, Сталин — это Ленин сегодня».

Невольно вспоминается, как настойчиво и методично в годы учебы в школе и институте нам втолковывали эти сталинские книги. Мы их изучали, конспектировали, сдавали по ним экзамены — и вот выясняется, что это — блеф. «Разве может марксист-ленинец так писать о самом себе, возводя до небес культ своей личности?» — с возмущением спрашивает Хрущев.

Никита Хрущев все делал с энтузиазмом — и строил и разрушал. 1956 г.

Чтение закрытого письма закончилось при полной тишине. Эту тишину потом отмечали многие, прослушавшие шокирующий доклад Хрущева. Первым чувством было глубокое разочарование в вожде всех времен и народов — в Сталине. Мы стали понимать, что наши головы все еще набиты разным мусором: сталинская национальная политика, руководящая роль партии, марксизм-ленинизм, роль личности в истории и многими мертвыми схемами, от которых придется освобождаться многие годы. Нам еще предстояло научиться самостоятельно думать, критически воспринимать то, что касалось вечным и незыблемым, и уже больше никогда и никого не слушать просто так — на веру.

Перед нами на стене висели три портрета: слева — Ленин в крапчатом галстуке, справа — Сталин в мундире генералиссимуса и посредине — улыбающийся Хрущев. Сейчас он выглядел победителем, сокрушив вождя и своих недругов. Казалось, даже Ленин на портрете задумался чуть сильнее обычного. Его фатальный час пробьет значительно позже, но фактически первый удар коммунистической иллюзии нанесен уже сейчас.

Разоблачение культа личности Сталина было началом конца коммунистического мифа.

Зачем это нужно было Хрущеву? Он ведь и так после смерти Сталина всех обошел и утвердился почти в той же непоколебимой власти. Но в том то и дело, что он понимал — кому-то надо отвечать за все прошлые злодеяния коммунистического режима. Так не лучше ли сразу все навесить на товарища Сталина, пока не вспомнили о других его соратниках, в том числе, и о нем.

Много лет спустя другой Генеральный секретарь ЦК КПСС Андропов в беседе с В. Кеворковым на аналогичный вопрос ответил:

«Сам знаешь, у Хрущева руки повыше локтя в крови, и, выступая на XX съезде, он меньше всего думал о стране и о народе, действуя по самой незамысловатой формуле: разоблачу Сталина — смою и свои грехи!.. Кто же станет разоблачать разоблачителя?!».

Выступлению Хрущева на XX съезде партии я уделил столько внимания потому, что оно произвело кардинальный переворот в головах каждого из нас. И хотя я уже тогда был достаточно критичен к непогрешимости вождя и партии, но размеры и размах государственной лжи потрясли и мое воображение.

По сути дела Хрущев, сам того не осознавая, забил первый гвоздь в гроб тоталитарной системы. Далее она постепенно начала подгнивать и разваливаться сама. Но тогда не многие осознавали, что развеян миф не только о Сталине, но — и о коммунистическом рае.

Теперь об этом пишут…
Рудольф Пихоя, докт. ист. наук

Загадки XX съезда (как готовился доклад Хрущева)
«Аргументы и факты в Украине» № 7. 2006 г, с. 37.

После смерти Сталина в марте 1953 года перед советской элитой встал вопрос: кто станет приемником? Наиболее опасного претендента, Лаврентия Берия, удалось устранить летом того же года. Следующий раунд в борьбе за власть проходил между секретарем ЦК КПСС Никитой Хрущевым и председателем Совета Министров СССР Георгием Маленковым.

В 1955 году последнего удалось убрать с высокого поста, но Маленков по-прежнему оставался фигурой крайне влиятельной.

Претендентам на власть в любой стране приходится в первую очередь договариваться с прочими представителями элиты. Жить, как при Сталине, то есть работать по ночам и дрожать в ожидании возможного ареста, элита больше не хотела. В такой обстановке страна подошла к очередному, XX съезду КПСС, который был намечен на февраль 1956 года.

Готовить съезд, естественно, начали загодя. На заседании Президиума ЦК, состоявшем в последний день 1955 года, было решено создать комиссию, которая решила бы «вопросы, связанные с реабилитацией». Проще говоря, оценила бы масштабы репрессий. Возглавил комиссию бывший редактор «Правды», секретарь ЦК Петр Поспелов. Всего через месяц 70-страничный отчет о репрессиях прошлых лет лег на стол Хрущева. Картина вырисовывалась жуткая. Только за 1937–1938 года по обвинению в антисоветской деятельности было арестовано более полутора миллионов человек, из которых почти 700 тысяч расстреляли! Кто-то должен был за все это ответить, а из документов, подшитых к отчету, напрямую вытекала персональная вина Сталина!

9 февраля, за 5 дней до открытия съезда, доклад комиссии Поспелова заслушали на Президиуме ЦК. «Старая гвардия» — Молотов, Ворошилов и Каганович — была категорически против того, чтобы выносить вопрос об ответственности Сталина и партии на съезд. Более молодая гвардия партийных руководителей сама была в шоке от услышанного и настаивала на обратном. Хрущев пообещал всех помирить и «не смаковать прошлое».

Делегаты и не подозревали об этих спорах. Решение о том, что Хрущев выступит с докладом о культе личности, было принято только за день до начала съезда. Текста доклада еще не существовало. Его — грубейшее нарушение всех мыслимых правил подготовки важных партийных документов! — лишь предстояло написать.

Воспользовавшись тем, что появилась возможность не согласовывать текст выступления с «товарищами», Хрущев решился на рискованную импровизацию. Получив на руки выводы комиссии, Хрущев поступил с ними крайне своеобразно. Пока шел съезд, он вызвал к себе стенографистку и продиктовал такие «добавления», которые в значительной степени изменили само содержание доклада.

В последний день работы XX съезда, 25 февраля 1956 года, было объявлено закрытое заседание. Доклад Хрущева стал полной неожиданностью почти для всех. Потрясенный зал выслушал докладчика в гробовом молчании. Аплодисментов не было даже после того, как оратор сошел с трибуны.

Ход закрытого заседания не стенографировался. Магнитофонная запись не велась и подавно. Хрущев довольно часто отрывался «от бумажки» и нес откровенную отсебятину. В общем, можно констатировать: мы, скорее всего, никогда не узнаем, что именно говорил Хрущев с трибуны XX съезда. Однако совершенно очевидно, что ему удалось радикально развернуть «направление главного удара» в сторону… своего соперника Маленкова! Не только Сталин, но и он, Георгий Маленков, был назван ответственным за поражение Красной армии в 1941 году, за «дело врачей», за репрессии в армии.

Доклад Хрущева на XX съезде был тщательно отредактирован, переплетен в красную книжечку с грифом «Не для печати» и разослан по всем советским городам.

* * *

На объекте 70 очередное построение. В зале вдоль одной стены выстраиваются человек двадцать наших преподавателей. Вдоль другой стоят классные отделения слушателей. Несколько в стороне стоят на тележках — два зачехленных изделия. Входит с папкой приказов подполковник Шаронов. Подполковник Князев нарочито задерживается и заходит тогда, когда все построились. Князев здоровается и, услышав громкий и четкий ответ, снисходительно замечает: «Ничего».

Подполковник Шаронов одевает очки на свой курносый нос и возвещает: «Слушай приказ».

Так как приказы нам ничего хорошего не предвещают, то мы заранее приготовились к худшему. Содержание приказа уже несколько дней передавалось из уст в уста, его уже обсудили и осудили, но услышали полностью впервые.

В гарнизоне вводится для всех категорий военнослужащих особый режим. Выход за пределы городка разрешается только с разрешения генерала Чернореза. Холостым офицерам, к коим мы в первую очередь и принадлежим, проживающим на административно-хозяйственной территории гарнизона, выход за пределы проволочных заграждений запрещается. По рядам прошелестел ропот возмущения. Здесь же одним из бунтарей был задан вопрос:

— В таком случае, почему нам не платят надбавки за режимность?

— Нет указаний, — ответил Князев.

Мы уже знали, что требовать что-либо у командования — бесполезно. Как говорил остряк Хихоль — в армии существует только проводимость: от вышестоящего по службе к нижестоящему.

Чтобы продемонстрировать мудрость и твердость дисциплинарного устава, из строя был вызван Сергеев, тихоня из тихонь. Подполковник Князев строго глянул на него сквозь толстые стекла очков, прокашлялся и объявил:

— Младший инженер-лейтенант Сергеев отказался выполнять приказ командира классного отделения. Он отказался дежурить повторно, так как первое дежурство было некачественным и плохим. Этим самым младший лейтенант Сергеев нарушил статью 7 главы I дисциплинарного устава. В военное время за невыполнение приказа командира предают суду военного трибунала и расстреливают. Но учитывая то, что младший лейтенант Сергеев еще не офицер, вернее — липовый офицер, я ограничиваюсь замечанием. Впредь будем поступать со всей строгостью и в полном объеме дисциплинарного устава! — Князев перевел взгляд на всех нас и добавил: — Пора предъявлять к вам требования, которые предъявляются всем военнослужащим. Вы уже достаточно служите, чтобы отвечать в полной мере за свои проступки.

Еще одно. Из гарнизонной комендатуры поступили сведения, что офицеры нашей части носят фуражки. Приказа о переходе на летнюю форму одежды еще не было. Поэтому ношение фуражек является нарушением формы одежды и будет комендатурой решительно пресекаться.

И последнее. Приказом начальника гарнизона устанавливается, что группы солдат, сержантов и офицеров в служебное время должны ходить строем по проезжей части дороги. Так как большая часть вашего времени в гарнизоне является служебной, то этот приказ касается вас напрямую.

В строю послышались возмущенные возгласы, но подполковник, не обращая на них внимания, повысил голос и решительно закончил:

— Согласны вы с этим или нет — не имеет значения, но приказ есть приказ. На занятия, по аэродрому и на объекты ходить будете строем.

Это было очередным спланированным ударом по нашему престижу и самолюбию, одним из тех, которые с садистским удовольствием систематически наносило нам гарнизонное командование. Правда, приказ был зачитан, но выполнение его не контролировалось, и все осталось по-старому. Не последнюю роль в его мертворожденности сыграло и то, что строем надо было ходить и нашим преподавателям.

На следующий день свое построение классного отделения произвел майор Бугаенко. Пытаясь подражать своим вышестоящим начальникам, он, кося взглядом куда-то в сторону и потирая руки, тихо начал свою воспитательную речь:

— Плохо, товарищи офицеры, у нас с работой. Очень плохо. Опыт работы некоторых бригад показал, что слушатели не работают над инструкциями, недостаточно четко знают схемки, мало уделяют времени на отработку отдельных узлов изделия. Надо, товарищи, работать. Надо четко знать схемки материальной части и контрольных приборов, выучивать наизусть некоторые положения инструкций.

И вот таким бесстрастным и назидательным голосом майор Бугаенко говорил еще долго, скучно и безрезультатно. Я ловил себя на том, что во мне просыпается презрение не только к командиру, но и к воинской службе вообще. Мое отношение к армии менялось на глазах. Я о ней раньше был лучшего мнения. Во всяком случае, я ее уважал…

Поскольку второй цикл учебы был задуман только для того, чтобы затянуть время до готовности мест нашей службы, в учебную программу включали предметы не очень нам, мягко говоря, необходимые.

Одним из таких предметов было фотооборудование, которому нас учил сам подполковник Князев. Видимо, ему ранее приходилось по службе заниматься этим увлекательным делом. Когда-то он принимал участие в разборке американской «летающей крепости» В-29, которая послужила прототипом Ту-4. Он рассказывал нам об аэрофотосъемке, о конструкциях фотоаппаратуры, о фотоматериалах. Рассказывал интересно и увлекательно. Слушали его внимательно, находя в его занятиях много такого, о чем мы никогда не слышали. Для нас фотография всегда ограничивалась бытовыми съемками друзей и родственников. Здесь же мы познакомились с проблемами аэрофотосъемок наземных объектов с больших высот, спецификой контрольно-измерительных фотосъемок при испытательных полетах изделий, методам анализа фотографий.

Аэрофотосъемка вражеских территорий широко применялась обеими противоборствующими сторонами еще во время второй мировой войны. Всем известны по книгам, а многие даже помнят, немецкие разведывательные самолеты, именуемые — «рамы», после пролета которых немедленно появлялись бомбардировщики. С тех пор разрешающая способность аэрофотосъемки неуклонно повышалась за счет улучшения фотообъективов и качества фотоматериалов.

Тогда подполковник Князев, кандидат технических наук, рассказывал нам, молодым инженерам, только технические аспекты такой интересной области военной техники как аэрофотосъемка. Сейчас стало многое известно о том, какие политические и военно-стратегические силы были задействованы в области создания целого арсенала самолетов, производящих аэрофотосъемку чужих территорий. Я напомню некоторые факты, которые стали только сейчас общедоступными.

В США была разработана специальная программа «Аква таун» по фотографированию территории Советского Союза. В 1954 году президент США Эйзенхауэр разрешил ЦРУ израсходовать 35 миллионов долларов на создание высотного самолета-разведчика, способного пересекать территорию СССР «без риска быть сбитым». В начале 1956 года был готов к разведывательным полетам самолет U-2. Предполагалось, что он будет достигать высоты в 21000 метров и иметь дальность полета 5000 километров.

Количество испытаний ядерного оружия в СССР неуклонно росло. В 1949–1951 годах были проведены три испытательных взрыва ядерных устройств. С августа 1953 года, когда была взорвана первая советская водородная бомба, и до конца 1955 года состоялось еще 16 ядерных взрывов. В ноябре 1955 года в Семипалатинске была взорвана первая водородная бомба, сброшенная с самолета.

Суровая необходимость требовала от наших противников проведения разведывательных полетов над атомными объектами СССР. Первый самолет U-2 появился над Белоруссией 4 июля 1956 года, над Москвой — 5 июля. Все попытки МиГов перехватить U-2 оказались безуспешными. Истребители отчаянно рвались на высоту, где их двигатели глохли, и они проваливались вниз. Несколько МиГов так и не смогли вновь работать и упали на землю. Ракеты земля-воздух не были даже выпущены, и пилот U-2 беспрепятственно пролетел над двойным кольцом стартовых площадок вокруг столицы.

10 июля, согласно «Задания 2023», U-2 пролетел над ГДР, Польшей, Румынией, Крымским полуостровом и через Чехословакию и ГДР вернулся на базу в Висбаден. 21 августа 1957 года U-2, пилотируемый летчиком Шербонно пролетел над Новокузнецком, Кузбассом и Семипалатинском. На фотографиях аэродрома в Семипалатинске удалось увидеть не только бомбардировщик-носитель, но и саму бомбу, которую готовили к подвеске. Через четыре часа после того, как Шербонно пролетел над Семипалатинском, русские произвели испытательный взрыв ядерного устройства мощностью 0,5 мегатонны.

Так что полет известного самолета-разведчика U-2, пилотируемого Пауэрсом, который вылетел 1 мая 1961 года из Пакистана, был далеко не первым. Сложный полет от Пешавара в Пакистане до Боде в Норвегии через СССР ему поручили как самому опытному пилоту. Пауэрс, начиная с 1956 года, выполнил двадцать семь разведывательных полетов: один над СССР, один над Китаем, шесть — вдоль границ СССР и девятнадцать над Ближним Востоком.

Летчик Френсис Пауэрс с моделью самолета U-2.

Он прошел над Аральским морем, космодромом Тюратом, заводом по обогащению плутония в Кыштыме (Челябинск-40) и снял все эти объекты на фотопленку. Самолет U-2 имел возможности фотографировать полосу советской земли длиной в 5000 километров и шириной в несколько километров. Разрешающая способность снимков была такая, что можно было прочитать заголовок газеты.

Таких полетов самолета U-2 над СССР с 1954 по 1960 годы было двадцать три. Пролетали самолеты и над Керченским полуостровом, где находился наш полигон.

Самолет-разведчик U-2, сбитый в центре СССР. 1960 г.

После краха Пауэрса полеты на U-2 прекратились. Для этих целей стали применять спутник «Дискаверер», который за один день семь раз пролетал над Советским Союзом и фотографировал более 1,3 миллионов квадратных километров территории. И хотя качество снимков было хуже, но на них выявляли много военных объектов, о которых американская разведка даже не подозревала.

Всего этого тогда Князев не знал, а потому, закончив занятия, принялся за наше воспитание. Оказывается, из трех необходимых для офицера добродетелей: дисциплинированности, культуры, как технической, так и общечеловеческой, и морального облика — у нас нет ни одной.

— Товарищ подполковник, — обратился к нему Кузнецов Женя. — Почему вы так нас, радистов, не любите?

— Во-первых, кто вам это сказал? Во-вторых, вы не девушки, чтобы вас любили. И в третьих, я не люблю нахальных и хитрых. А радисты более всех этим и отличаются. У вас языки очень хорошо подвешены. На все вы знаете ответ и все вы, как вам кажется, можете. А это далеко не так, и вот этого я действительно не люблю. Кто чаще всего нарушает воинскую дисциплину? — Радисты. Кто реже других попадается на этом? — Радисты. Кто первым берется за любое дело? — Радисты. Кто первым скрывается в кустах? — Опять же — радисты.

Я не знаю, как вас там учили и воспитывали, вы, хоть и с разных городов, но похожи друг на друга, как близнецы. Возьмите барометристов — это же спокойные и серьезные люди. От них неожиданностей, особенно — неприятных, не исходит. А у вас: то — комендатура, то — пропуски занятий, то — пьянка, то — Бог его знает что еще.

— Это потому, что работа радиста — работа интеллигентная, требует ума и, конечно, изворотливости, — не унимался Женя. — А барометристы даже с давлением не могут справиться: то оно у них высокое, то — низкое и — никогда нет нормального.

— Посмотрим, товарищи интеллигенты, как вы экзамены будете сдавать. На экзамены прибудет из Москвы комиссия во главе с начальником Главка, — и подполковник стал одевать шинель, показывая этим, что разговор окончен.

— Товарищ подполковник, разрешите задать еще один вопрос? — обратился другой киевлянин, Келеберденко.

— Задавайте.

— Кордовский за нарушение дисциплины получил пять суток, отсидел их, а ему еще строгий выговор по комсомольской линии влепили. Разве можно за одно нарушение наказывать дважды?

— Выговора не лепят, а выносят. Дисциплинарное взыскание он получил от непосредственного начальника согласно уставу, как и положено в армии. Выговор же ему вынесла общественная организация, которая обязана помогать командиру в воспитательной работе. Это совсем разные наказания.

— Но у командира есть такие сильные помощники как приказ и устав, неужели их недостаточно? Зачем вообще комсомольская организация в армии?

— Не путайте праведное с грешным: командир является единоначальником и у него достаточно прав, чтобы пресечь любые нарушения воинской службы…

— Вот я об этом и говорю… — снова встрял Келеберденко.

— Ничто и никто не может отменить приказ командира. Это — закон. Но есть еще и моральная ответственность, о которой и призван напоминать комсомол. Может, вы ставите под сомнение необходимость существования комсомола? — сверкнул глазами из-под очков подполковник.

Никто, конечно, перечить командиру и ставить под сомнение действенность комсомола не стал. Тем более — накануне обмена комсомольских билетов.

* * *

Обмен комсомольских билетов проводился торжественно самим генералом Петленко. Он никогда не пропускал возможности дружески пообщаться с солдатами и офицерами, дать им дельный совет, выслушать их жалобы. На днях, рассказывают, он в воскресенье посетил гарнизонную казарму. Заходит и видит, что некоторые солдаты читают книги.

— Что вы тут сидите и читаете? Разве это должен делать солдат в воскресенье? Хороший солдат в воскресенье возьмет вещевой мешок, насыпет туда килограммов двадцать песочка, пробежит километров десять, да не забудет по дороге раза два-три лечь и окопаться. Вот как сделает хороший солдат. А вы сидите и читаете всякую чепуху. Если бы это было необходимо, то у нас была бы читальная рота. Читать солдату надо уставы — и интересно, и полезно.

Не так давно наши активисты решили организовать мотоциклетные курсы. Такое важное мероприятие мог благословить только Петленко. Комсорг Ератов, которого уполномочили спросить разрешения у генерала, потом рассказывал:

— Приходим мы в политотдел, представляемся по форме и излагаем свою просьбу. Мол, нам надо выделить два мотоцикла и инструктора. Передаем ему список желающих обучаться езде на мотоцикле.

Генерал слушает нас, досадливо морщится, постукивает пальцами по краешку стола, а потом прерывает наш доклад словами: «Вам, видимо, делать нечего. Видимо, ваши командиры вас мало загружают учебой. Страна доверила им изучение новейшей оборонной техники, а они вместо того, чтобы все силы и время бросить на учебу, задумывают какие-то мотоциклетные курсы. Может вам еще и балеринный кружок организовать? Идите и скажите вашим командирам, чтобы они загружали вас побольше учебой и практической работой. Тогда и глупости не будут лезть в голову».

Новые комсомольские билеты генерал Петленко решил вручать лично. Ератов нас предупредил, что при этом генерал будет производить собеседование. Слово «собеседование» в зрелом возрасте производит такое же впечатление, как слово «укол» в школе. Вроде и не страшно, но — неприятно. На всякий случай я освежил знания по уставу ВЛКСМ, съездам комсомола и орденам, которыми так щедро награждали ленинский отряд молодежи. Учитывая боевое прошлое генерала, проштудировал «десять сталинских ударов» во время Великой Отечественной войны.

Захожу в кабинет генерала и, как можно четче, представляюсь. Он сидит за большим письменным столом и источает благодушие.

— Садитесь, товарищ Вишневский. Расскажите, как вам служится, как преодолеваете тяготы армейской жизни?

Отвечаю, что служится мне хорошо, тяготы армейской жизни преодолеваю легко. Взысканий не имею. В осваивании техники не отстаю и даже иногда выполняю должность бригадира.

— А кто ваши родители?

— Мама — учительница, а отчим — участник Отечественной войны, работает директором фабрики-кухни на одном из заводов.

— В каких войсках служил ваш отчим? На каком фронте?

— Воевал в 1172-ом истребительно-противотанковом Будапештском полку 9-ой отдельной противотанковой Апостоловской бригады РГК 3-го Украинского фронта.

— Хорошо, что вы знаете, где и в каких войсках служил ваш отец. Это надо помнить всем. Ну, а как вы думаете, зачем поехали в Англию Хрущев и Булганин?

— Визит Первого секретаря КПСС Хрущева и Председателя Совета министров Булганина показывает стремление Советского Союза к миру, демонстрирует наши мирные инициативы в области науки, техники и культуры.

— Все это так, но холодная война, развязанная мировым империализмом, продолжается. Военные базы плотным кольцом окружают Советский Союз. Американские военные 1956 г. по-прежнему готовят ядерный удар по нашим городам. Так что мы, товарищ Вишневский, не должны расслабляться, должны всегда держать порох сухим, должны быть готовыми дать ответ на их планы нападения, разные там «Бушокеры» и «Дропшоты». Вручаю вам новый комсомольский билет и желаю успешной службы!

Все чаще приходилось задумываться над будущим. 1956 г.

Визит Хрущева и Булганина в Англию, о которых напомнил генерал, был знаменателен еще и тем, что в нем участвовали академики Курчатов И. В. и Туполев А. Н. Тогда был сделан первый шаг к освещению работ советских физиков в области управляемого термоядерного синтеза. Присутствие в делегации известного авиационного конструктора должно было свидетельствовать о прогрессе Советского Союза в области стратегического самолетостроения.

Хрущева и Булганина пригласили на военно-воздушную базу в Мархэме, где им показали тяжелые бомбардировщики «Вэлиант» и «Канберра». Был продемонстрирован групповой взлет шести бомбардировщиков «Канберра», являющихся основными английскими самолетами-носителями атомных бомб.

В ответ на эту демонстрацию Хрущев разразился хвастливой речью о том, что академик Туполев создает четырехмоторный самолет, способный поднимать 170 человек. Мол, нет оснований думать, что мы отстаем в развитии техники. Факт, что в Советском Союзе впервые была взорвана водородная бомба, сброшенная с самолета, тогда как в США, по имеющимся сведениям, было подорвано лишь устройство водородной бомбы.

Правительственная делегация СССР отправилась в Англию не на самолете, как это было принято, а на боевом крейсере «Орджоникидзе». Вооруженный самой современной артиллерией различных калибров, крейсер символизировал могущество Советского Союза. Для большей уверенности ему в сопровождение дали два эскадренных миноносца — «Смотрящий» и «Совершенный».

Интерес к крейсеру «Орджоникидзе» в Портсмуте был огромным. В отведенные специально для этого часы корабль посетили в общей сложности 20 тысяч местных жителей.

Вместе с тем старшие офицеры корабля интуитивно ощущали, помимо открытого интереса, скрытую возню вокруг советских кораблей. Вахта заметила, что по левому борту крейсера, чуть ниже ватерлинии, мелькнула голова водолаза в легком снаряжении. Командир крейсера немедленно отдал приказ водолазной группе на погружение с целью осмотра подводной части корабля. Всем морякам был памятен недавний взрыв на рейде Севастополя линкора «Новороссийск». С тех пор в штаты команд крупных боевых кораблей был введен расчет аквалангистов — боевых пловцов.

Оперативно обследовав днище от пятки до среза форштевня и осмотревшись под килем, моряки как будто ничего и никого не обнаружили.

Крейсер «Орджоникидзе». 1956 г.

Об этом было доложено на мостик командиру корабля и старшему в походе контр-адмиралу Котову. На крейсере никто, кроме нескольких причастных к этому моряков, так об этом инциденте и не узнал. Вместе с тем в Англии дело получило огласку еще до того, как крейсер покинул Плимут. Стало известно, что один из английских водолазов, работавших в том районе, не вернулся с задания. Его тело позже было найдено на одном из безлюдных островков. Гидрокостюм и акваланг внешних признаков физического воздействия не имели.

Газеты сообщили, что погибший — водолаз британского флота лейтенант-командор Лайонел Крэбб. По версии ВМС Великобритании он выполнял как гражданское лицо работы по проверке технического состояния секретного оборудования неподалеку от Портсмута.

Многие десятилетия эпизод с гибелью Крэбба оставался тайной. Официальные власти, командование флотом отрицали участие советских аквалангистов в уничтожении английского боевого пловца. И только недавно участник тех событий матрос Дьячок М. С. признался, что участвовал в обезвреживании английского разведчика.

* * *

В пятницу 13 апреля, в такой казалось бы опасный день, мне пришлось работать с бригадой на объекте по снаряжению изделия. Операцию снаряжения мы проводили уже неоднократно, достигли неторопливой четкости и автоматизма. А так как сегодня команды подавал Кобыляцкий, обладающий громким, хотя и с картавинкой, голосом, то работа шла успешно и была одобрена майором Свиридовым.

Но к концу занятий поступил приказ прибыть в конференц-зал объекта 77 на построение. Ничего хорошего от построения мы уже давно не ожидали, а потому в автобусе стали обмениваться неутешительными предположениями. Настораживало то, что на построение были вызваны также все дежурные. Вид преподавателей был также несколько необычен: вместо серьезной озабоченности они почему-то выглядели торжественно и умиротворенно. Более того, подполковник Князев тоже стоял в строю, хотя обычно он прохаживался между шеренгами слушателей и преподавателей.

Старший лейтенант Храмов, хранитель и вестник всех штабных документов, вышел вперед и раскрыл синюю папку. Он зачитал сообщение, в котором подполковника Князева отдел кадров Главка извещал о том, что офицерам его части приказом Министра обороны СССР за № 01423 от 2 апреля 1956 года присваиваются внеочередные воинские звания инженер-лейтенантов. Далее в алфавитном порядке следовал список фамилий.

В строю установилась непривычная тишина. Все с напряженным вниманием ожидали своей буквы, а потом — и фамилии. Было видно, как бледнели лица тех, чьи буквы уже прошли, а фамилии так и не прозвучали. Из 95 человек в списке оказалось 54. Звание присваивалось только отличникам и старослужащим. Окончившие первый цикл на четверки очередное звание не получили. Не было и тех, у кого было хоть одно взыскание.

Подполковнику Князеву Валентину Никаноровичу присваивалось звание полковника. И хотя в сообщении его фамилия не прозвучала (такая уж воинская субординарная щепетильность), но это известие стало нам ведомо уже в строю. О нем шепнул подполковник Хихоль. Звание подполковников получили майор Фомин и майор Бугаенко.

Чтение сообщения из Москвы закончилось, но видимой радости не наблюдалось. Получившим звание было неудобно перед товарищами. Многие из них погорели на взысканиях, полученных иногда по самым пустяковым поводам. Вот тут-то всем стало ясно и очевидно, что в армии получить взыскание и не снять его вовремя, это совсем не то, что получить выговор по комсомольской линии. Между прочим, звания лейтенантов не получили также Кордовский и Кихно, подавшие рапорты об увольнении из Советской Армии.

Торжество было омрачено. Оставшиеся без очередных звездочек переживали это открыто. Во-первых, факт присвоения первичных воинских званий — младших лейтенантов — был уже несправедливостью. В некоторых вузах выпускали сразу лейтенантами. Во-вторых, эта несправедливость как бы повторялась и подчеркивалась сравнением с более удачливыми товарищами.

И все же вечером был устроен импровизированный банкет. Каждый из именинников выставил по бутылке водки и закуску. Не отставали от них и оставшиеся за бортом.

Собирались по классным подразделениям. Наше подразделение, в основном, состояло из выпускников радиофаков Харьковского и Киевского политехнических институтов. Так уж случилось, что все харьковчане стали лейтенантами, а у киевлян были существенные потери. Особенно переживали неудачу Женька Кузнецов и Вовка Кушнир, ребята способные, но не очень дисциплинированные. Кузнецов принес гитару. Филенко не забыл свой аккордеон, и офицерское холостяцкое застолье началось. Неумело, но традиционно — в стаканах с водкой, обмывали звездочки. Как могли, утешали неудачников. Говорили традиционные глупые тосты. И потихоньку пьянели.

Вот уже и старинная студенческая песня об Отелло поспела. Ее знали на всех факультетах всех вузов страны, а потому дружно грянули:

Песенка про Отелло

Отелло — мавр венецианский Один домишко посещал, Шекспир узнал про это дело И водевильчик написал. Девчонку звали Дездемона, Лицом, что круглая луна, На генеральские погоны Вдруг загляделася она. Папаша — дож венецианский, Любил папаша — эх! — пожрать. Любил папаша сыр голландский Московской водкой запивать. Папаша — парень компанейский, Вино бокалами глушил, Был полон мудрости житейской, Но только мавров не любил. А не любил он их за дело, Ведь мавр на дьявола похож. И предложение Отелло Ему, что в сердце — финский нож. Был у Отелло подчиненный По кличке Яшка-лейтенант. Он на несчастье Дездемоны Был злой и подлый интриган. И вот в семье случилась драма: У ей платок куда-то сплыл. Отелло вспыльчивый был малый, Жену в два счета задавил. Ой, девки, девки, заглядайте Подальше вы носов своих. И никому не доверяйте Своих платочков носовых.

Молодость всегда брала свое. 1956 г.

Эта песня, видимо, вызвала какие-то смутные ассоциации у Кузнецова, потому что он, отложив гитару, сказал:

— Не только там, в Венеции, был Яшка-лейтенант, подлый интриган, но таковой есть и у нас в Багерово. Это не менее подлый Левка-интриган. И тоже — лейтенант, тогда как мы так и остались младшими. Это я о тебе, Левка Рожков. Подвел нас под монастырь, а сам остался в стороне.

Кузнецов угрожающе поднялся из-за стола и направился к сидевшему на углу Рожкову. Тот удивленно выпучил глаза, вытер вспотевший лоб и закричал:

— Я то здесь не причем: вы сами в городе затеяли драку, за которую и пострадали. А я в драке не участвовал.

— А из-за кого драка случилась? Из-за тебя да из-за твоей тощей девки, которую мы хотели защитить от местных кавалеров. Ты-то успел до прихода патруля скрыться со своей стервой, а нас, как последних салаг, повязали и отправили в комендатуру.

Воспользовавшись паузой, бывалый Витя Караванский предложил спеть нашу факультетскую песню, сочиненную на лагерных сборах в Воронеже. В ней воспевался незабвенный преподаватель по сопромату Павел Пименович Иванов, человек строгий и радостно-принципиальный. И он запел баском, склонив вперед крепкую голову:

Факультетская песенка

В нашем вузе, в нашем вузе дядя Паша, Красота и гордость наша. И все студенты говорят, Что Иванов чудаковат. Припев: Пал Пим, Пал Пим, Пал Пимич, Я расскажу вам без прикрас. Пал Пим, Пал Пим, Пал Пимич, Я по ночам не сплю, все думаю о Вас. Мой товарищ, мой товарищ, как-то сдуру, Начертил не ту эпюру, Тринадцать раз ее сдавал, А Иванов его все гнал. Припев. Если вы, да если вы у Иванова, Пересдать хотите снова, То я скажу вам наперед, Что этот номер не пройдет. Припев. Если с нашим Ивановым ты поспоришь, Чепухи ему напоришь Тогда услышишь ты слова, Что это — плохо, это — два. Припев Если, друг, задачу ты передираешь, Ничего не понимаешь, То понапрасну лоб не морщ, Все — трынды-брынды с маком борщ. Припев.

Песню, как всегда, спели дружно и с энтузиазмом. Я привожу ее полностью, так как хотелось, чтобы новая поросль студентов ХПИ помнила, что был когда-то такой доцент Иванов, прекрасный специалист, щеголь и весельчак.

Душевная песня, вобравшая в себя лучшие и худшие воспоминания студенческой жизни, снова сплотила наши захмелевшие ряды. Кто-то предложил спеть распространенную когда-то, но сейчас призабытую песню про электричество. Ее когда-то исполняли на всех вечеринках будущие инженеры, которые изучали теоретические основы электротехники и другие электрические дисциплины. Мы, радисты, ее тоже считали своей родной песней, мобилизующей и оптимистической. В ней были и наивные представления о профессии, и мечта о пока еще ненайденной жене.

Песенка про электричество

Нам электричество мрак и тьму рассеет, Нам электричество сделать все сумеет, Не будет институтов, не будет чертежов, Нажал на кнопку: чик-чирик, и инженер готов. Плавать мы будем теперь в электрованне, А летать мы будем на электроплане, Грабить нас будет теперь электровор, И судить нас будет — электропрокурор. Не будет больше лысых, и все омолодится. Не будет пап и мам, — мы будем так родиться. Не будет акушеров, не будет докторов, Нажал на кнопку: чик-чирик — и человек готов. Заходишь в ресторанчик — там все на электричестве, Нажал на кнопку: чик — вино в любом количестве, Нажал на кнопку: чик — капуста с колбасой, И не прошло пяти минут, как ты уже косой. Нажал на кнопку: чик — и ты горишь от счастья, Нажал на кнопку: чик — тебя ведут в участок. Еще на кнопку: чик — и ты летишь домой, Жена тебя встречает электрокочергой. Не будем мы весною влюбляться и терзаться, Не будем мы весною подолгу объясняться. Электрообъяснение — включай и не горюй, А страсти нам заменит электропоцелуй. Нажал на кнопку: чик — готово заявленье, Нажал на кнопку: чик — ты слышишь поздравленья, Еще на кнопку: чик — и ты идешь домой С свидетельством о браке и молодой женой. Не будет никого счастливее на свете, Появятся у вас с женой электродети. Их рев не потревожит ваш тихий сладкий сон, — Споет им колыбельную электропатефон. Мы нервы сохранить в семейной жизни сможем: Пускай орет жена, хоть вылезет из кожи, Лежи себе с газетою и ты не виноват, — Ведь за тебя ругается электроавтомат. И будет нам легко с женою разводиться, Не нужно будет нам за тысячи судиться: Ручной электросуд найдешь в семье любой, Нажал на кнопку: чик — и ты уж холостой.

Эта песня стоит того, чтобы вернуть ее из забытья на возможную радость нынешним первокурсникам. Когда раздавались последние куплеты песни, к нам «на огонек» зашел теперь уже подполковник Фомин. И хотя он дежурил по части, никаких увещеваний и запретов мы сегодня от него не услышали. Это был один из интеллигентных преподавателей, с прекрасным характером, которых так не хватало армии в то нервозное время. Прошли годы, забылись многие фамилии командиров и остались только их звания. Но Сергей Иванович Фомин остался в памяти, как никто другой.

На следующий день в столовую мы явились уже в лейтенантских погонах. Девушки-официантки сияли и высказывали свои поздравления.

— Если будете идти такими темпами, то скоро генералами станете, — сказал один из знакомых офицеров.

Глаз от скромности мы не опускали и с высоко поднятыми головами влились в безликое море лейтенантов. Мы даже не заметили, что потеряли уникальность своего прежнего положения.

* * *

В первомайском параде гарнизона наша часть выступала отдельной колонной. В параде принимали участие слушатели и постоянный состав — преподаватели и обслуживающие нас офицеры. Как я уже говорил, ни одного солдата или сержанта в нашей части не было.

В качестве подготовки к параду мы несколько раз вечером промаршировали по стадиону. Но марширующих преподавателей ни разу не видели. Это был мой первый и последний военный парад.

Все части гарнизона выстроились в большое каре по трем сторонам стадиона. На главной трибуне разместилось военное и гражданское руководство, на боковых — гости, члены семейств военнослужащих.

День выдался солнечный, но ветреный. Ветер поднимал пыль с разбитого поля стадиона и нес ее на одну из сторон каре. Полить поле то ли забыли, то ли посчитали лишним.

Почти все офицеры-летчики были в синих брюках. Новая форма наконец дошла и до нашего гарнизона. Необычной формой удивляли солдаты и офицеры охранных войск. Они получили панамы, гимнастерки с отложными воротниками и стали напоминать колониальные войска, какими мы их видели в заграничных фильмах. Позже такую форму одежды ввели для всех южных и жарких районов СССР.

Все было, как на настоящих военных парадах: и линейные с флажками на штыках, и довольно большой духовой оркестр со щеголеватым капельмейстером.

В 10 часов вдоль выстроившихся войск с обходом двинулась группа старших офицеров во главе с генералами Чернорезом и Петленко. Генерал Чернорез был в темно-синей парадной форме с кортиком, в белых перчатках, при всех орденах. Генерал Петленко почему-то был в зеленой форме, но тоже при орденах.

Возле каждой воинской части группа останавливается, генерал Чернорез здоровается и поздравляет с праздником. Одних он называет летчиками и штурманами, других — механиками и техниками, третьих — просто солдатами. С какими словами обратится генерал к нам? Вот уже офицеры приближаются к нашему строю.

Полковник Князев отдает рапорт и делает шаг в сторону.

— Здравствуйте, товарищи инженеры!

— Здравия желаем, товарищ генерал! — звучит ему в ответ, и нам кажется, что четче и громче нас никто еще не отвечал.

— Поздравляю вас с международным праздником 1-го мая!

Раздается троекратное «ура». Гремит оркестр, и командование движется дальше.

Обход войск закончен. Оркестр перемещается с центра поля к трибунам. На центральную трибуну поднимаются генералы и сопровождающие их полковники. Начинается торжественный марш.

Впереди нашей части, непривычно и нетвердо ступая длинными ногами, идет полковник Князев. За ним — подполковники Шашанов и Шаронов. Далее — наши командиры лейтенанты Боев, Усков и Ератов, непосредственно возглавляющие нашу колонну. Не доходя до второго линейного — раздается громкое «раз». Про себя отсчитываем «и два». При этих словах командиры берут под козырек, а мы переходим на парадный шаг. Это у нас на тренировках долго не получалось, но сейчас вышло хорошо.

После прохождения воинских частей мимо трибун прошли демонстранты. Колонна их была на удивление многочисленной и красочно оформленной. Портретов Сталина не было ни одного.

Далее началось «мероприятие» — праздник песни. Для того, чтобы спеть две или три песни, колонны военных и гражданских долго перемещались по пыльному полю, пока не слились в единую массу. Не помню, какие песни пел соединенный хор, но при поддержке оркестра они прозвучали неплохо.

Во всяком случае, генерал Петленко отметил это в своем выступлении. Не мог он не выступить с пламенной речью по такому поводу. Образность и неповторимость его выступлений меня всегда поражали. Некоторые его пассажи я не поленился записать в свою записную книжечку.

— Товарищи офицеры! Дорогие наши боевые подруги! Сегодняшний праздник Первого мая наша страна и все прогрессивное человечество встречают в сложной военно-политической обстановке. Империалисты Соединенных Штатов и их европейские пособники продолжают нагнетать холодную войну.

Вчера председатель Совета Министров Булганин и Первый секретарь Центрального комитета нашей партии Хрущев приехали из командировки в Англию. И знаете, что они сказали? Они сказали, что народы мира не хотят войны…

Мы не хотим войны, мы хотим мира, с одной стороны, но с другой стороны, мы готовы отразить любую агрессию, направленную против нашей страны и наших союзников по Варшавскому содружеству. У нас есть все необходимое для этого. Партия и правительство неустанно заботятся об усилении обороноспособности нашей страны, об оснащении Советской Армии и ее Военно-Воздушных Сил новейшим грозным оружием. Мы должны быть готовы к любому развитию событий. В любой части мира. Думаю, китайские дети нас простят.

Вчера в нашем гарнизоне была открыта столовая. Открытие новой столовой — это новая, пусть небольшая, победа дела мира во всем мире. Некоторые мещанские элементы не пришли на наше торжество, но мы переварим их в своей массе…

А теперь можете распоряжаться своим свободным временем как хотите: можете петь, танцевать и что хотите делать.

Да здравствует наша родная Коммунистическая партия и наше родное правительство! Ура, товарищи!

Генерал Чернорез стоял рядом и с отсутствующим выражением лица смотрел куда-то в сторону. Полковники сдержанно улыбались. Все они давно привыкли к словесным витийствам простодушного и энергичного генерала.

Их, видимо, не смутило даже упоминание в речи китайских детей, которые для всех нас долго оставались загадкой. По этому поводу выдвигались самые невероятные предположения. Почему именно китайские дети должны нас простить, а не, к примеру, — американские. Как мы потом догадались, в речи прозвучала угроза не только нашим врагам-империалистам, но в сознании генерала она уже распространялась и на Китай, с которым мы еще окончательно не рассорились, но дружеские отношения к которому заметно охладели. В эти дни «Жеминьжибао» было напечатано:

Некоторые считают, что Сталин И. В. целиком и полностью неправ. Это серьезное заблуждение. Сталин И. В. является выдающимся марксистом-ленинцем, но вместе с тем допустившим серьезные ошибки и не осознавшим их марксистом-ленинцем… Хорошее руководство состоит не в том, чтобы не допускать ошибок, а в серьезном подходе к ошибкам. Не было в мире таких людей, которые бы не ошибались.

Генерал Петленко уже тогда предвидел, что отношения СССР с Китаем настолько испортятся, что через 10 лет в газетах будут печатать фотографии гробов наших пограничников, погибших на острове Доманском. Думаю, такие гробы были и на китайской стороне. Вот почему генерал-экстрасенс заранее просил прощения у китайских детей.

В виде исключения нам был разрешен выход из гарнизона, но с условием, чтобы мы не ехали в Керчь. Несколько человек, в том числе Камплеев и я, собрались в поселке, где приехавшие к нашим ребятам жены накрыли домашний праздничный стол. К Вите Караванскому приехала жена Люся, которой даже удалось побывать на первомайском параде. К Юре Савельеву приехала его любимая девушка Лина.

Люся Караванская приехала навестить мужа. 1956 г.

Первым решился в гарнизон вызвать жену Володя Гусев. Когда он написал Чернорезу рапорт с просьбой разрешить его жене приехать к нему на побывку, мы его дружно обсмеяли. Но, как это ни странно, разрешение он получил. Вслед за ним аналогичные рапорты подали Гриша Ковбасюк и Витя Крыжко. И их просьбы были удовлетворены. Прибывшие в Багерово жены заметно оживили наше общество и стали центром милых семейных застолий. Жены отчаянно скучали в заброшенном поселке и охотно принимали визиты друзей своих мужей. С ними мы с удовольствием обсуждали не только то, «как нам плохо», но и новости литературы, кино и даже живописи. Всего этого нам явно не хватало, поэтому никто не упускал возможности сходить в гости к «женатикам». Ковбасюк был женат на студентке нашего электрофака, что делало его почти харьковчанином. Жена Гусева Тамара была бойкой и интересной собеседницей и охотно говорила на любые темы. А вот жена Вити Крыжко — Дуся — явно тяготилась «умными» разговорами и все подбивала пойти на танцы. В конце концов, недовольный муж уступил ее просьбам и отпустил чуть захмелевшую супругу в Дом офицеров.

Жены Крыжко и Гусева тоже навестили своих мужей. 1956 г.

К сожалению, мы пришли к концу вечера и успели станцевать только пару танцев. Дусе явно не хотелось идти домой, и она предложила погулять по парковой зоне. Светила полная луна, воздух был наполнен весенними ароматами и стрекотанием цикад.

* * *

На первом послепраздничном сборе полковник Князев с удовольствием подвел итоги:

— Наша с вами учеба подходит к концу. Недавно кто-то упрекал меня в том, что я необъективен к тому или иному классному отделению. Для меня важны успехи не отдельных подразделений, а достижения всех сборов в целом. А они неплохие. Достаточно успешно проходит учеба по основным специальностям. Чувствуются знания и уверенность в практической работе. Думаю, и экзамены пройдут успешно.

Хорошие успехи в стрельбе, что нас, ваших преподавателей, даже удивило. Первое место наша часть заняла в спорте, что свидетельствует о хорошей физической подготовке. А это в армии очень даже необходимо. Командование гарнизона отметило ваше четкое прохождение на воинском параде. Самодеятельный оркестр произвел большое впечатление на жителей городка и постоянный состав гарнизона.

Значительно меньше стало нарушений дисциплины и комендантского режима. Так что, товарищи офицеры, не допускайте, чтобы на нас сыпались мелкие шишки, если миновали крупные.

Полковник Князев не случайно упомянул в наших достижениях оркестр. Мы уже неоднократно устраивали концерты на открытых площадках, в Доме офицеров. За это время уровень исполнительского мастерства заметно повысился.

В оркестре я играл на контрабасе попеременно с Витей Крыжко. Будучи натурой флегматичной и молчаливой, он резко менялся, когда брал в руки инструмент. Видимо, в глубине души он любил музыку, которая его явно преображала. Глаза зажигались, а на суровом лице появлялась улыбка.

Витя Крыжко. 1956 г.

Сначала мы играли только всем известные мелодии: песни советских композиторов, старинные вальсы, забытые романсы. Потом разучили несколько модных зарубежных мелодий, в основном, из кинофильмов. Получалось довольно неплохо. Инструментальный ансамбль пополнился солистами, а потом — и небольшим хором. Незамысловатый конферанс вели Женя Кузнецов и Володя Кушнир.

Репетиции проводились почти каждый вечер. В самодеятельности репетиции даже более интересны и желанны, чем официальные выступления. Здесь можно было исполнять все, что хочешь, импровизировать на грани дозволенного. Не надо забывать, что несмотря на разоблачение культа личности Сталина, идеологическую цензуру никто отменять не спешил. Особенно это чувствовали оба ведущие, которые весь свой словесный репертуар должны были предъявлять на проверку Шаронову.

Однажды к нам в Дом офицеров зашел генерал Петленко в сопровождении полковника Князева. Они уселись в зале и внимательно слушали нашу генеральную репетицию. Ее даже записывали на магнитофонную ленту, что для тех времен было еще редкостью.

Конечно, ни буги-вуги, ни «Панаму» мы при высоком начальстве не исполняли, а ограничились советскими мелодиями. Из иностранщины позволили себе только «Французский вальс» с мелодией приятной генеральскому уху.

Полковнику Князеву выступление понравилось. Из инструментов его больше всего заинтересовал контрабас. Он даже спросил, давно ли я на нем играю и где учился играть. Пришлось его разочаровать полным отсутствием какой-либо школы, кроме «инструментального ансамбля воинской части Князева», как представляли нас ведущие. Полковник сдержанно улыбнулся. А Петленко незамедлительно предложил нам петь «Варшавянку» вместе с объединенным хором гарнизона — «как в Большом театре».

Оказывается, командиры приходили не просто так. Князев сообщил, что наш самодеятельный коллектив пригласили дать концерт в поселке Камыш-Бурун. Нам выделили две бортовых машины, в которых разместились участники с инструментами и наши болельщики. Впереди на открытом газике ехали полковник Князев, подполковник Фомин и наш «секретчик» старший лейтенант Цикарев.

Через час езды кавалькада машин с песнями проскочила Камыш-Бурун с дымными трубами металлургического комбината и по ржавым лужам прибрежных вод подъехала к подъему на крутой берег. Потянулись полуразрушенные и недостроенные домики, свалки и чахлые огородики, какие-то длинные темные сараи. Подъехали к клубу артели «имени Героев-черноморцев», в котором нам предстояло дать концерт. Торжественной встречи не было, хотя на дверях клуба, игнорируя все требования конспирации, было написано: «Сегодня в клубе состоится концерт воинской части из Багерово. Начало в 19.00. Вход бесплатный».

Поездка в Камыш-Бурун. 1956 г.

Любопытные мальчишки провели нас в довольно просторное помещение с цементным полом. Три-четыре десятка длинных скамеек и невысокое возвышение сцены, над которым по-прежнему висит портрет генералиссимуса — вот и все, что было в клубе. Подошел председатель артели, плотный загорелый мужик, и заведующая клубом, худенькая бледная девица, которые заверили нас, что зрители будут.

Мы рассыпались по поселку, пытаясь найти магазин. У его дверей стоял пьяный лейтенант в расстегнутой куртке, без галстука и головного убора. Он удивленно раскинул руки и пытался произнести какие-то приветственные слова. Потом показал рукой на торчащую неподалеку антенну радиолокатора, что, видимо, должно было означать место его службы, безнадежно махнул рукой и заковылял нетвердой походкой в противоположную сторону. По всему чувствовалось, что он в поселке свой человек, начальников, если они и есть, не боится и требованиями дисциплинарного и внутреннего уставов не отягощен.

— А что, ребята, не встреча ли это с нашим ближайшим будущим? — с иронией заметил Вовка Кушнир. — Хорошо еще, если где-то там внизу будет плескаться море, можно будет охладиться.

Зрителей, как нам и обещали, набралось полный зал. Все скамейки были заняты. Тем, кому не хватило мест толпой стояли в пустующей части клуба.

Выступления встречали и провожали аплодисментами. Хорошо реагировали на музыкальные номера и песни. Хуже — на конферанс, где на шуточку о видеотелефонах, которые «просьба не целовать», хихикнули из уважения. А в общем — и зрители, и артисты остались довольны.

После концерта председатель колхоза выставил нам два бидона молока, ведро яиц и несколько караваев. Вот только кружек было маловато. Пока мы пили молоко, в клубе начались танцы. И у нас шевельнулось подозрение, что полный зал был не из-за концерта, а — из-за танцев.

Сомнения рассеялись, когда через несколько дней, нас пригласили дать концерт в городе Керчи. Концерт был посвящен Дню Победы и проходил на открытой эстраде в одном из приморских парков. На этот раз в объявлении значилось, что концерт дает Дом офицеров летчиков.

Открытая эстрада была заполнена полностью. В первых рядах угадывались лица знакомых девушек. За эти месяцы некоторые из нас успели завладеть сердцами хорошеньких девушек города, за что иногда конфликтовали с местными офицерами.

В Керчи выступления принимали заметно лучше, реагировали искренне и темпераментнее. Здесь позволили себе исполнить весь репертуар: «Мексиканское болеро», «Ковбойскую», «Над крышами Парижа», «Карело-финскую польку» и многое другое. Все номера встречали аплодисментами а некоторые — требовали повторить «на бис». Хорошо принимали и хор, но художественной декламацией явно тяготились.

Успех концерта отмечали в ресторане «Пантикапей». Пользуясь тем, что на этот раз Князева с нами не было, машины в Багерово поехали полупустыми. Мы же решили ночь провести в гостинице. Пригласили в ресторан и девочек, охотно составивших нам компанию. Пили вино, ели приморские деликатесы и очень много танцевали.

* * *

Проснулся я с рассветом и поспешил на автобус, так как по расписанию сегодня должна была проводиться работа на аэродроме. Под дождем добрался на объект 03 и стал ждать пока хоть немного распогодится. Ранний подъем и вчерашнее застолье клонили ко сну. Не привлекая лишнего внимания, я взял пару халатов и нырнул с ними под брезентовый чехол изделия. Постелил их на раму тележки и лег подремать.

Когда изделие расчехлили, раздался дружный взрыв смеха: не часто увидишь человека, спящего под атомной бомбой! Конечно, в этом поступке проявилось ребячество, но ничего, нарушающего дисциплину замечено не было.

Дождь прекратился, и бригада из 8 человек, строго следуя командам инструкции, вывезла «тройку» из зала на асфальтовую дорожку. Самолет Ту-16 уже стоял над ямой в двухстах метрах от здания. Подвеска изделия под этот бомбардировщик мало чем отличалась от уже описанной ранее. Разве что бомболюк был повместительнее и мог принять не одно, а два изделия.

Несколько в стороне стояли два, недавно прилетевшие на полигон, стратегических бомбардировщика М-4. По сравнению с ними наш Ту-16 выглядел малышом, но был более красивым, чем длиннокрылые М-4, похожие на летучих мышей, распластавшихся на земле. На самой дальней стоянке возвышался стратегический бомбардировщик Ту-95. В программу нашей подготовки работа с этим новейшим самолетом не входила.

Подполковник Фомин в работу бригады не вмешивался, и, чтобы подчеркнуть значение руководителя бригады, с улыбкой спрашивал:

— Разрешите выйти покурить?

Но за всеми командами и операциями он наблюдал внимательно, замечал малейшие промахи. Особенно зорко следил, чтобы после доклада об окончании работы, в изделии не осталось ни одного красного предохранительного флажка. Все об этом его пристрастии знали и флажки сдавали по счету.

Теперь об этом пишут…
http://airwar.ru/bomber

Испытание первых советских атомных бомб

19 июня 1947 года ответственные работники более чем шестидесяти наркоматов и ведомств советской промышленности смогли, наконец, вздохнуть свободно. Важнейшее задание партии и правительства было выполнено — тяжелый бомбардировщик Ту-4 вышел на испытания. В успехе сомнений не было. На заводе № 22 в Казани даже опытных образцов делать не стали, а заложили сразу главную серию из двадцати машин. И все же для огромного комплекса из 900 предприятий, возглавляемых ОКБ № 156 А. Н. Туполева, настоящая работа лишь начиналась, а ее конечный результат был вопросом жизни и смерти в этом послевоенном мире. Не зря ведь куратором назначили всесильного Берию.

Совершенствование самолета заключалось в повышении его боевой эффективности. Прежде всего, надо было обеспечить применение ядерного оружия.

20 августа 1945 года ГКО СССР издал постановление, образовав специальный комитет, который возглавил Л. П. Берия. Научной частью руководил И. В. Курчатов. Практической стороной дела занялось Первое Главное Управление при Совнаркоме СССР, а в 1946 г. начало работать ОКБ-11, проектирующие саму бомбу. Его руководителем стал Ю. Б. Харитон, а конструкторский отдел возглавил В. А. Турбинер.

Первая советская атомная бомба РДС-1 была взорвана на башне, но была в принципе пригодной для сброса с самолета. Параллельно с проектированием бомбы ОКБ Туполева провело доработку трех самолетов Ту-4 для испытания нового оружия. Они получили индекс Ту-4А.

Следующий «башенный» взрыв был произведен 24 сентября 1951 года. Предположительно это был заряд РДС-2. И, наконец, 18 октября в 13:00 по московскому времени экипаж Ту-4 под командованием полковника К. Уржунцева сбросил на полигоне в районе Семипалатинска бомбу РДС-3 мощностью около 30 килотонн. Но и она не могла еще стать полноценным серийным образцом.

Первой серийной ядерной боевой частью стал унифицированный 30-килотонный заряд РДС-4, предназначенный для ракет и свободнопадающих бомб. Его вариант РДС-4Т стал основой для бомбы «Татьяна». Внешне она была похожа на обычную «фугаску». Ее корпус стал меньше по сравнению с РДС-1 более, чем в 4 раза, и «стройнее», она «похудела» с 5000 до 1200 кг.

В 1953 году было утверждено постановление о принятии «Татьяны» на вооружение и запуске ее в производство с темпом выпуска 20 штук в год.

И все же военные относились к новому оружию с недоверием, а постоянный, хотя и оправданный, контроль со стороны органов госбезопасности раздражал. Тогда было решено устроить «натурный эксперимент». Место для него было выбрано в Оренбургской области, у станции Тоцкое. Весной 1954 года там был сооружен полигон, главным объектом которого стала точная копия опорного пункта батальона армии США. Планировалось сбросить на него бомбу, затем подвергнуть штурмовому налету и в конце атаковать силами мотопехотного полка.

Вскоре начались тренировки. Баллистический макет «Татьяны» сбрасывали с Ту-16. Результаты были неудовлетворительными — промахи доходили до 700 метров. Тогда решили использовать Ту-4, дававший более высокую точность бомбометания. Дело доверили летчику первого класса В. Я. Кутыричеву. Боевое задание ставил генерал-лейтенант Судец. И вот, 14 сентября 1954 года Ту-4А с бомбой на борту пошел на взлет.

Самолет вышел на эшелон 8000 метров — минимальную высоту, на которой ТУ-4 мог убежать от взрывной волны, и лег на боевой курс. В 9:33 штурман-оператор Кирюшкин нажал на кнопку «сброс». «Татьяна» взорвалась на высоте 350 метров. Отклонение от точки прицеливания составило 280 метров. Зловещий гриб еще тянулся вверх, а в атаку уже устремились истребители МиГ-15, поднялась из окопов пехота.

Солдаты увидели жуткую картину — пепел, смерть и разрушение. Они еще не знали тогда, что пройдя этот последний круг ада, обречены навсегда болеть странными недугами, причину которых долго скрывали. Не стали исключением и летчики. Такова была цена ядерного равновесия…

Приказ о запрете выезда в выходные дни в Керчь то ли отменили, то ли о нем забыли, но мы снова получили возможность бывать в городе. Это было последнее посещение Керчи. Пообедав в ресторане, мы на этот раз решили покататься на лодке. Вода была холодная, но я и Славик Магда все же решились окунуться в пахнущие водорослями волны. Костя Камплеев сидел на веслах и по обыкновению острословил. Но нас, участников многих соревнований по плаванию, холод не страшил. Несколько энергичных гребков, несколько ныряний, и сразу стало теплее. Правда, в лодке на свежем ветерке холод снова дал о себе знать. Пришлось быстро грести к берегу и потом еще отогреваться коньяком.

На прощание поднялись на гору Митридат, откуда открывается прекрасный вид на город и бухту. Осмотрели памятник защитникам Керчи от немецких оккупантов. Он сооружен в виде высокого обелиска, окруженного с трех сторон боевыми орудиями.

На горе Митридат в Керчи. 1956 г.

За эти месяцы Керчь стала нам родной и близкой, несмотря на чехарду запретов и разрешений на посещение города. Логика гарнизонного командования так и осталась для нас навсегда недоступной. Просматривая фотографии, сделанные в то время, я отмечаю их сюжетную однотипность: вот группа сидит на скамейке у казармы, вот она — в Керчи у Царского кургана, вот — на выездном концерте самодеятельности. Очень мало портретных съемок, почти нет бытовых фотографий. Я, конечно, не говорю о том, что совершенно отсутствуют рабочие фото. Их не могло быть, так как в производственную зону с фотоаппаратом категорически запрещалось заходить. Вообще, любое фотографирование, даже в жилой зоне не приветствовалось. Совсем нет фотографий наших командиров.

Так как я был фотографом с приличным стажем, мне захотелось сделать на память о нашей службе фотомонтаж из портретов харьковских радистов. Нечто похожее на выпускную фотографию. С немалыми трудностями удалось уговорить всех сфотографироваться в одинаковых позах. Из овальных портретов получилась групповая композиция, в центре которой я поместил голубя мира Пабло Пикассо. Вместо традиционных фамилий под фотографиями приведены ответы каждого на вопрос: что он думает о войне? Спустя многие годы любопытно читать эти не совсем серьезные ответы на довольно серьезную тему. В ответах, как в капле воды, отразились характер, темперамент и жизненный опыт каждого. Привожу их без особых комментариев, они и сами хорошо говорят об их авторах:

Бахарев: «Хватит с меня и одной…»

Камплеев: «Будущая война — война ученых, война инженеров, следовательно, нам там делать нечего».

Кобыляцкий: «Тогда я всех схаваю и стану майором».

Кузнецов: «Мне бы службу в Тростянце — разведу я себе козочек, свинство».

Савельев: «Боюсь, что война будет не такой, как мы о ней мечтаем».

Крыжко: «Придется все-таки доказать, что не даром получал когда-то 1101 рубль».

Вишневский: «Мир — это хорошо, но скучно, война — это плохо, но веселей».

Магда: «Война — это то слово, которое говорит само за себя».

Караванский: «Лучше инженер, чем офицер, но если будет война, то: „смерть капитализму!“».

Рожков: «Война? Нет, это не для меня».

Коваленко: «Армия сменила диплом на погоны, а война сменит голову на череп».

Фотомонтаж на память о совместном обучении атомным премудростям. 1956 г.

Следует отметить два обстоятельства. Первое: люди, которым в руки вручалось самое смертоносное оружие, смотрели на войну, в основном, пессимистически, если не сказать — негативно. Второе: армейская служба, в нашем понимании, явно проигрывала в сравнении с гражданской инженерной работой.

Интересно, что такой же безрадостный взгляд на службу в армии был не только у нас, южан. По доходившим к нам сведениям, у «северян», как мы называли тех, кто остался служить в России, тоже наблюдалось недовольство и брожение.

Об этом рассказал Магда, который на несколько дней ездил по семейным обстоятельствам в Харьков. Он сообщил, что в Москве демобилизовались Глеб Лысов и Коля Васильев. Уходили из армии разными путями, с трудом преодолевая сопротивление военных чиновников.

Гриша Коваленко. 1956 г.

Васильев, например, прекратил получать денежное довольствие, скрывался от финансовых работников, не ходил на занятия. Потом стал посещать госпитали, где жаловался на здоровье, проходил разные комиссии. Комиссовался он как «жертва женевских переговоров» — ЖЖП. Так называли офицеров, которые попали под сокращение в 640 тысяч военнослужащих. В результате был признан негодным к службе, получил кучу денег и уехал в Таганрог. Сейчас работает в университете ассистентом на кафедре радиотехники.

Лысов сразу пошел по медицинской линии освобождения от армии, комиссовался и стал получать пенсию.

Необычный путь демобилизации избрал Адонин. Он стал сознательно нарушать дисциплину: дебоширил и пьянствовал. В драке запустил табуреткой в комендантский патруль, в результате чего получил 15 суток гауптвахты. Офицерский суд чести вынес решение уволить Адонина из армии. Но радость его была преждевременной: решение суда пересмотрели, и он был понижен в должности. В звании дальше понижать было некуда.

Хитростью пытался избавиться от службы Коля Скусинец. Когда ему исполнилось 30 лет, он подал рапорт об увольнении, мотивируя его тем, что по положению младших лейтенантов старше 30 лет демобилизовывают. Но в ответ на этот ход начальство сделало свой — нашло другое положение, в котором говорилось, что специалисты просто так из армии не увольняются.

Надо отметить, что северная группа наших сокурсников служила в войсках Советской Армии, где армейские законы все же соблюдались. Мы же были прикомандированы к Министерству среднего машиностроения, где были свои положения, традиции и режим. И хотя мы формально числились в армии, но подчинялись совсем другим законам. Во всяком случае, рапорты Кордовского и Кихно остались без ответов.

Негативное отношение бывших студентов к службе, неумение армейского начальства сделать ее привлекательной приводят к выводу, что идея маршала Жукова «влить в армию молодую кровь» была недостаточно продуктивной. В конечном счете почти половина призванных на военную службу молодых инженеров демобилизовалась.

Утром на объекте 03 полковник Князев провел служебное совещание всех 12-ти бригадиров. Бригадирами были назначены слушатели, успешно освоившие технику и имеющие какой-никакой командный голос. Роль бригадира оставалась постоянной, но иногда он мог привлекаться для исполнения какой-либо работы в составе другой бригады. От того, как бригадир справлялся с работой, во многом зависел успех бригады и оценки ее участников. Одним из бригадиров еще по первому циклу учебы числился я.

— Товарищи офицеры! — сказал Князев. — Итоги первых комплексных работ с изделиями показали, что они проводятся значительно качественнее, чем в первом цикле. Вы стали работать как настоящие военные инженеры. Если раньше нам трудно было анализировать отдельные ошибки, так как их было достаточно много, то теперь речь идет только о некоторых упущениях, которые можно и необходимо устранить.

Пришло время более точно планировать время проведения работ. Вы уже созрели для этого. Мало качественно и четко выполнить работу, ее надо сделать в точно установленный срок. Сосредоточьте свое внимание на хронометраже отдельных операций и всей работы в целом.

Надеюсь, что на экзаменах вы покажете, чему и как научились за время учебы. Третьего цикла не будет.

Внеочередное присвоение званий большей части слушателей и некоторым преподавателям заметно отразилось на отношении к нам и нашим занятиям Князева. Он стал реже делать замечания, чаще вступал во внеслужебные разговоры и даже позволял себе рассказывать о своей прошлой службе.

На репетиции перед парадом был зачитан его первомайский приказ. В нем он отмечал достигнутые успехи, поздравлял с праздником и желал нам не только успешной работы в войсках, но даже — личного счастья. Это звучало необычно в официальном приказе и свидетельствовало, что автор его не лишен простых человеческих чувств.

А когда он в кратком слове сказал, что скоро придется расстаться, что ему жаль с нами расставаться, но интересы дела, из-за которого мы здесь — превыше всего, — совсем нас растрогал. Его «ура», выкрикнутое надтреснутым голосом, было подхвачено строем и прозвучало дружно и искренне.

Он все же был неплохим человеком, которому перед отставкой поручили командовать таким непростым подразделением. Князев понимал наши чувства и желания, как мог считался с ними, по мере возможности пытался ограждать от глупых армейских порядков и строго требовал одного — добросовестной учебы. После нашего первого выпуска, он командовал еще несколькими курсами и настолько прижился на полигоне, что закончил здесь свои дни. Говорят, могила его стоит заброшенной на местном кладбище.

21 мая приехали из Москвы представители Главка — члены экзаменационной комиссии. Председателем экзаменационной комиссии был назначен подполковник Чудин. В комиссию входили также полковник Князев, подполковники Шашанов и Шаронов. На экзаменах присутствовали все преподаватели.

Старшие бригад тянули жребий — какую работу выполнять на экзамене. Мне выпала работа по комплексной проверке «тройки» на стендах, рассчитанная на 5 часов. Хотя эта работа занимает больше времени, чем другие, но она более спокойная и размеренная.

В работе участвовало 8 человек. Старались точно следовать инструкциям, быть предельно внимательными и осторожными. Экзамены проводились сразу на двух изделиях — «тройке» и «четверке», располагающихся в разных концах зала. Обе работы были закончены в срок без замечаний и получили отличную оценку. В последующие дни я также на отлично сдал два экзамена по материальной части.

На этот раз полковника Капустина не было. Недавно на испытаниях новых образцов изделия у него случилось ЧП. При сбрасывании очередного изделия с самолета, дала сбой регистрирующая аппаратура. То ли ее не вовремя включили, то ли она вышла из строя, но запись параметров изделия во время полета и подрыва была сорвана. По сути дела, изделие было сброшено зря.

Такая серьезная неудача не могла пройти безнаказанной. Говорили даже, что полковника разжаловали. Но все это оказалось домыслами. Недавно его бригада снова привезла на испытания несколько изделий. Их сгрузили на нашем объекте, а потом успешно испытали. Полковник Капустин был так же весел и обаятелен, как прежде.

Он уже давно присматривался к нашему аккордеонисту Филенко, обещал взять его к себе в бригаду. Такой музыкант не был бы лишним в коллективе, разъезжающем по командировкам. Ему удалось выхлопотать будущее назначение для нашего маэстро. Во всяком случае, так нам сказал по секрету сам музыкант.

26 мая в штабе гарнизона генерал Чернорез собрал служебное совещание, посвященное окончанию учебы и подведению итогов экзаменов.

Генерал высоко оценил наши успехи в овладении специальностью, поздравил командование, преподавателей и всех курсантов и пожелал успешной боевой работы.

Неожиданно для всех он здесь же вручил грамоты за участие в самодеятельности. Получил и я из рук Чернореза грамоту с таким текстом:

Командование войсковой части 93851 награждает настоящей грамотой тов. Вишневского Валентина Иосифовича за активное участие в художественной самодеятельности и хорошее исполнительское мастерство.
Командир войсковой части 93851 генерал-майор ИТС Чернорез

Участие в художественной самодеятельности не осталось незамеченным и было отмечено грамотами начальника гарнизона. 1956 г.

Это моя единственная военная награда, так как дальнейшая моя служба вызывала у командования совсем другие эмоции.

В тот же день мы покинули Багерово и разъехались по своим городам. Покидали Багерово, хотя и охотно, но с малой долей грусти, как покидают опостылые, но привычные места. Предписано было через неделю всем быть в Москве, где нам дадут назначения на дальнейшее прохождение службы.