Открытое письмо Прокурору УССР

Глубокоуважаемые товарищи!

Позвольте обратиться к вам с этим моим письмом.

Пишет вам дикая утка — Селезень-Крыжень, осиротевший отец одиннадцати яиц.

Выслушайте меня, прошу я вас.

Однажды вечером — это было в феврале или в марте — прослышали мы по радио, что на Советской Украине запрещена весенняя охота.

Как же мы обрадовались!

Мы летали со своей старушкой над нильскими берегами и весело улыбались.

— Вот где умные люди! Они знают, что никакой пользы от весенней охоты нет: один только вред, ибо птица как раз прилетает, размножается, чтобы осенью дать народному хозяйству большие доходы, а спортсменам-охотникам и полезный отдых.

Поглядели мы с женой на карту, да и говорим друг другу:

— Давай поселимся мы неподалеку от Киева. Там есть озера, есть болота и могучий Днепр. Да около столицы и люди лучше законы знают и почитают, так что не может случиться такого, чтобы кто-нибудь нас там обидел: бабахнул в нас тайком или разрушил наше гнездышко.

Так и порешили.

Выбрали мы себе такое болото, что называется "Ковпыто", в Броварском районе на Киевщине.

Полетели, прилетели, выбрали местечко, свили гнездышко.

Старушка моя нанесла яичек, укрыла гнездышко пухом и села на яички высиживать утят.

И вот в апреле этого года пролетаю я над болотом, гляжу — идут двое с ружьями. И направляются к той купине, где на гнезде сидит моя супруга.

Я стремглав упал в рогозу, рогозой пробрался к гнезду — и к старой:

— Идут! С ружьями идут! Гляди же, не пошевелись! Нагни головку, они не заметят! А она:

— Ой, боюсь!.

— Молчи, — говорю, — и ни гугу.

Ну, она же, знаете, женщина, дама нервная, не выдержала, взлетела.

"Бах" — и упала Смотрю я на свое гнездо, смотрю на остывшие одиннадцать яичек, смотрю и плачу.

Плачу и слезами своими пишу вам это письмо.

Кто были эти люди, я знаю, но вы, глубокоуважаемые товарищи, можете узнать об этом подробнее в областном отделе Союза охотников и рыбаков. Они лучше меня вам расскажут, что и к чему.

Заканчивал я уже вам это письмо, как вдруг подлетает ко мне утка… не моя, ведь моя уже никогда не будет летать. Подлетает и тоже плачет:

— Убил — плачет, — моего любимого селезня зверь-человек на лугу около озера Осокорки. Он там еще и рыбу, преступник, глушил толом.

О чем я вас прошу: пускай те двое, что убили мою утку, пускай они по очереди приходят, садятся на мое гнездо и высиживают мне утят, а то я сам не справлюсь. Пропадут ведь одиннадцать утят.

Может, это научит их уважать законы.

С глубоким почтением к вам

Дикий Селезень-Крыжень, неграмотный, а за

него расписался Остап Вишня.