Стихотворение это, как вам известно, не мое. Стихотворение это хорошего поэта Андрея Панова.

Надо вам сказать, что я в сердце Донбасса не "вгрызался", а въехал на плохоньком поезде в сердце Криворожья, именно туда, где добывается железная руда и марганец.

Если даже принять фабричные трубы за "буйное цветение", то на Криворожье такого "цветения" очень мало. Зато там целые залежи причудливо сверкающего камня, который на солнце отливает черным, синим, зеленоватым и серовато-серебристым огнем.

— Что это, — спрашиваю я у соседа, — за камень такой?

— Это кварцит.

"Кварцит! С чем же он, — думаю себе, — рифмуется?"

Кварцит… Антрацит… Стрептоцид… Аппендицит…

Я, ей-богу, не стану врать в своих впечатлениях о криворожских шахтах.

Из-за этого, собственно, я и начинаю с того, с чем "кварцит" рифмуется…

Потому что, "вгрызаясь" на какую-нибудь там неделю в рудники, ни черта вы про кварцит более не узнаете, кроме того, с чем он рифмуется, или какой можно к нему ассонанс или аллитерацию применить…

Чтобы узнать об этом кварците подробнее, чтобы знать, что с этим кварцитом связано (а связано с ним ой как много!), не неделю, не две и не три нужно принюхиваться к этому кварциту и приглядываться к нему.

* * *

Итак. Первое, значит, впечатление — кварцит.

Второе впечатление — копер.

Всюду копры, копры, копры…

Что такое копер?

Прежде всего это слово, которое рифмуется со словом "шахтер".

Любой писатель, приезжая на рудники, знакомится с пролетарской на них жизнью и может, не доехав даже до рудников, уже написать такое стихотворение:

Если люди, знающие толк в шахтерской жизни, скажут вам:

— Что вы, товарищ, мелете? Сроду никакие шахтеры на копрах не стояли!

Вы на это отвечайте смело:

— А вот в честь моего приезда залезли туда и стоят!

На копрах всюду шкивы.

И шкивы годятся для стихов:

Шкивы так похожи на гривы, как, скажем, я на канарейку.

* * *

Затем на вас сильное впечатление производит карьер.

Карьер — это штука, весьма напоминающая корыто. Огромнейшее корыто. Глубина такого корыта бывает саженей этак в пятьдесят, а длина его — саженей полтораста. Детей в карьерах не купают, белье не стирают, а добывают там руду железную.

Рифмуется карьер со словом "фокстерьер".

Карьером он называется потому, что в нем пролетарские и непролетарские писатели карьером удирают от "бурок".

"Бурка"… Что такое бурка? Опять же это совсем не то, что на Кавказе из шерсти делают.

Шахтерскую бурку на плечи не накинешь, от дождя ею не укроешься.

Она и небольшая и не очень приметная — только и всего, что торчит от нее небольшой хвостик, в обиходе он называется еще бикфордовым шнуром, а бегут от этой бурки люди, особенно писатели, как я уже говорил, карьером.

Бурка — штука, на шахтах весьма популярная.

Однажды на одном из наших литературных выступлений подана была нам записка с таким вопросом:

"Скажите, а здорово вы удирали от бурок?"

Мы сказали правду.

— Удирали здорово!

Ответ этот вполне удовлетворил слушателей; они убедились, что и мы, чужие на шахтах люди, серьезно к бурке относимся.

Когда бурка "рвется", в карьере гремит гром; тогда люди прячутся в штреках и не выходят оттуда до той поры, пока не разрешит им этого свисток.

Для того, чтобы сделать бурку, нужно иметь забурник и пневматический к нему молоток.

Что такое молоток, вы знаете. Пневматическим он называется потому, что молотком тем "бьет" от сжатого воздуха.

А вот что такое забурник, пояснить я вам, пожалуй, не смогу. Это такая штука, что забуривается, то есть глубоко куда-нибудь вовнутрь вгрызается.

На рудниках вы часто можете услышать такое выражение:

— Эх! Вставить бы тебе забурник!

Следовательно, забурник этот еще и "вставляется"..

Во всяком случае, когда вы поедете на шахту и услышите вышеприведенное выражение, я вам не рекомендуй: напрашиваться:

— Вставьте, мол, пожалуйста, мне забурник!

Выполнить вашу просьбу, конечно, смогут, но чтоб от этого вы стали настоящим шахтером — вряд ли.

Особенно интересен спорт на рудниках — сбегать в карьер глубиной в 40–50 саженей по лестнице. Лестницы эти почти вертикальные. Ступенек я не подсчитывал, но их порядочно.

Спорт этот больше всего рекомендуется людям 6-7-пудового веса. Пробежаться можно раза три-четыре туда и назад. Отличное после этого наступает настроение Тогда каждый человек, который изложил в анкете свое происхождение начиная с прапрапрапрадеда и теперь состоит в должности заведующего торготделом в одном из трестов, лежит и разглагольствует мечтательно:

— Ах, до чего ж прекрасно быть шахтером!

— Ах, какие счастливые шахтеры, которые имеют возможность каждый день к этому спорту прибегать!

* * *

Выше, как вы, может быть заметили, я упомянул об одном из непонятных шахтерских терминов — "штрек".

Слово "штрек", очевидно, происходит от украинского глагола "штрикать" (колоть, ковырять).

Хотя в штреках никто никого и не "штрикает", но какое до этого дело такой науке, как филология?

Штрек — большой под землею коридор, такого приблизительно типа, как в гостинице "Спартак", только значительно более чистый… Он — горизонтальный.

В штрек ведет штольня — вертикальная.

По штольне ходит клеть, а клеть возит в шахту либо людей, либо пустые вагонетки, а из шахты тянет эти вагонетки, наполненные великолепной железной рудой.

Как спускаться в шахту?

А так. Становитесь в клеть, и она везет вас вглубь.

Страшно?

Мне не было страшно, так как из меня еще не вышел тот страх, когда я в прошлом году, возвращаясь аэропланом из Баку, влетел из-за какого-то там "лопа" в какой-то там трубке прямо в рожь. Вот тогда я натерпелся страха…

Опускают в шахту, как нам говорили, иногда "с ветерком".

Что это значит, не могу вам сказать, потому что нас опускали без "ветерка". Пожалели, должно быть, клеть, иначе когда ж ты ее отмоешь, если она беспрестанно днем и ночью курсирует в шахту и из шахты?

* * *

Штрек.

Огромный коридор с рельсами для вагонеток. Называется еще продольной.

Шахтерская песня "довоенного качества".

От продольной вправо и влево — разветвления.

А над продольной — люки.

У разветвлений этих и в люках — забои.

"Забой" — литературная на Донбассе организация, которая входит в состав ВУСППа.

Это в литературе.

А забой в шахте — это уже совершенно другое.

Ни стихов, ни рассказов там не пишут. Там забойщики добывают гордость криворожскую — прекрасную железную руду.

Забойщики — прекрасные рыжие люди. Всё у них рыжее, рыжая одежда, рыжие сапоги, рыжие руки, рыжее лицо…

И только ослепительно белые зубы у них и блестящие глаза.

Возле забойщиков — лопаточники-откатчики.

Забойщики "забивают". Откатчики "откатывают".

Поняли?

Нет? Ну, давайте подробнее.

Забойщик с забурником в руках и с пневматическим молотком бурит породу. Потом приходят бурщики, закладывают в пробуравленные отверстия бурку (динамит — вот что такое бурка!).

А когда полетят по шахте сигнальные свистки, начинают "рвать" руду. Зажигают бикфордов шнур, и тогда под землею гремит гром и валится в забоях руда…

Откатчики накидывают эту руду в вагонетки и откатывают в продольную, а там уже цепляет их коногон и гонит в штольню.

А там в клеть и — вверх.

А там — в вагоны… А из вагонов в домны, а из домен в бессемеровы печи, а из бессемеровых печей на завод, а из завода в трест, а из треста в Вукоопсоюз, а из Вукоопсоюза в райсоюз, а из райсоюза в "потребиловку".

А там уже:

— Дайте мне гвоздей полфунта!

Одним словом, если вы когда-нибудь загоните в ногу гвоздь, вспомните хоть тогда прекрасного человека в рыжей спецовке, в рыжих сапогах, с рыжими руками, с рыжим лицом и ослепительно белыми зубами и блестящими глазами.

Вспомните криворожского забойщика с его верным сотружеником лопаточником-откатчиком.

Шахтерское житье-бытье.

Это именно то, о чем "довоенное качество" под гармонь пело:

Или еще так:

Про такую "жисть" шахтерскую рассказывала песня "довоенного качества".

А какова нынче жизнь шахтерская?

Ах, да не знаю же я, какова она, товарищи мои дорогие!

Неделю ведь только привелось побывать на рудниках, с шахты на шахту перескакивая…

Да разве ж можно за неделю? Да еще о жизни, да еще и о шахтерской!?

Я не слышал, чтобы кто-либо из шахтеров говорил или пел:

Я не видел ни одного шахтера пьяного…

Но я видел симпатичного забойщика из марганцевых рудников Марка Фоковича Шпиндю.

Ехал он поездом, возвращаясь с окружного производственного совещания.

И говорил мне Марко Фокович:

— Три дня не работал, три дня не был в забое, и мне уже вроде бы чего-то не хватает… Скучно…

— Как живете?

— Ничего живем Работа, правда, не из легких, а все же ничего. Приезжайте ко мне, сами поглядите. Людьми живем. И квартира хорошая, и чистота, и жена с ребенком у меня — люди… От нас самих зависит, как живем. А жить можно по-людски…

И рассказал мне Марко Фокович про работу в забое, Про свои рудники, про днепровские плавни неподалеку от рудников, рассказал о реке, о рыбе, утках, о своей бабке, что жила сто семь лет и помнила еще запорожца, о куропатках, об охоте

Марко Фокович и в забое работает и на производственные совещания ездит…

Он и рудники свои хорошо знает и любит, любит и то, что окружает рудники…

Марко Фокович и шахтер, и забойщик, и хозяин своих шахт, и гражданин, и охотник, и человек…

Все ли шахтеры таковы, как Марко Фокович?

А если и не все?

Важно то, что такие забойщики, такие шахтеры существуют!

А были ли они в те давние времена?

* * *

Воскресенье. Близится вечер…

Невольно прислушиваешься, не резанет ли где лихая гармошка:

Не слышно ничего такого.

Зато в дверь: стук-стук.

— Пожалуйста!

— Здесь товарищи писатели?

— Здесь.

Перед нами немолодой уже рабочий.

— Я вам письмо принес.

Читаем:

"Рабочие рудника им Дзержинской группы желают видеть уважаемых питателей. Просим прибыть в зал казармы № 8, поделиться кое-чем научным…

18/III-28 г.

Рабочие".

Вечер оказался свободным от выступлений, и мы с радостью откликнулись на приглашение.

Небольшая зала. Столы кумачом покрыты. Сидят рабочие, играют в шахматы, в шашки, домино.

Здороваемся.

— Что будем делать? — спрашиваем.

— Расскажите нам про литературу, расскажите о писателях, а то многие из нас не смогут быть на завтрашнем вашем вечере — смена в шахтах…

Мы пришли к ним в шесть вечера и рассказывали и читали до двенадцати…

Вот как нынче…

А раньше:

Шахтер курить, шахтер пьёть…

А теперь, товарищи, у меня вопрос. Спокойно!

Кто сказал, что рабочие не понимают украинской литературы?

Кто сказал, что рабочие не интересуются украинской культурой?

Я говорю о рабочих с Криворожских рудников.

С таких: "Коминтерн" (марганцевый рудник), Ленинский рудник, Октябрьский, им. Либкнехта, им. Артема, им. Дзержинского.

Кто это сказал? Прошу встать…

Ага… вы сказали…

А позвольте тогда вас спросить:

1) Чем объяснить, что на всех этих рудниках толпы рабочих забили до отказа клубы и театры, где выступали украинские писатели?

2) Чем объяснить, что украинских писателей на всех рудниках рабочие встречали музыкой?

3) Чем объяснить, что на всех рудниках украинских писателей встречали плакаты: "Да здравствует украинская пролетарская культура!", "Да здравствует украинская пролетарская литература!", "Привет украинским писателям!"?

4) Чем объяснить, что рабочие полуторачасовой доклад об украинской литературе выслушивали с удивительным вниманием?

5) Чем объяснить ту тьму-тьмущую вопросов и записок, которые получали украинские писатели, выступая перед рабочими Криворожских рудников? И записки эти были совершенно разного толка и затрагивали тончайшие "нюансы" украинской литературной жизни.

6) Чем, наконец, объяснить, что рабочие часто просили писателей читать то или иное свое произведение? Значит, они данного писателя читали и прежде?

Чем всё это, дорогой товарищ, объяснить?

Молчите.

Сядьте!

Да знаете ли вы, что за всю поездку украинских писателей по Криворожью только на НЭСе (строительство новой электрической станции в районе Октябрьских рудников), в доме для приезжих, где предоставлены были им места, они на невежество напоролись.

Заведующая домом, этакая осанистая мадам, что, как говорится, ничего от Октябрьской революции не приобрела, а "совсем наоборот" (поговаривают даже — весьма "наоборот"), записывая писателей в книгу для приезжих, спросила:

— Кто вы?

— Писатели.

— Писатели? Что это такое — писатели? Нет, уж, пожалуйста. Я русская женщина и этакими словами не стану портить книгу. Ваша как фамилия?

— Микитенко.

Пишет: Мекитенко.

— Да не Мекитенко, а Микитенко!

Пишет: Никитенко.

— Да не Никитенко, а Микитенко.

— Ах, боже мой!

Это, товарищ, один раз за всю поездку такая притча…

И заметьте: никакая не работница это, а мадам в полном значении этого слова.

А работница — там же, в том доме — комсомолка Даша — "Даша — радость наша!", — которая выросла на шахтах, через час уже разговаривала с нами прекрасным украинским языком.

— Да ведь вы, Даша, говорите, как Марко Вовчок!

— Э-э-э!..

* * *

Криворожские рабочие жадно впитывают в себя культуру.

Криворожские рабочие — сердечные друзья литературы вообще и украинской в частности.

Сорок процентов криворожских рабочих — постоянные посетители и читатели своих чудесных библиотек.

С какой любовью бывшие забойщики, выдвинутые на культработу (в культкомы, зав. библиотеками), работают над книгой, в клубе, в театре…

П.Г.Тычина, должно быть, о криворожских рабочих писал свой "Псалом железа", наблюдая, как тянутся они к культуре:

Там, на Криворожских рудниках, пылает багрянцем гремит в рабочих устах псалом железу и культуре!

1928

Перевод Т. Стах.