Жарит…
До того жарит, что дед Панас, тот, что ни за что в жизни без шапки за ворота не выйдет, стоит сегодня за воротами, рукой глаза заслонив, без шапки и кличет:
— А-ця-ця-ця-ця-цю!
Куры на погребице. Гуси в холодке, под "потребиловкой" (уже четыре года запертая стоит!), а Иванов стригунок, рыженький, что:
— Ну и конь будет! Во, брат, конь! Да и не удивительно: с заводским случал — вот оно и жеребец как жеребец!
Так тот стригунок стоит на выгоне, солнечными копьями пронзенный, да головкою только:
Так-так! Так-так!
"На все, мол, согласен".
Выскочишь из хаты (выскочишь, само собой, в таком виде, как только на селе это можно себе позволить), да и то, в чем выскочишь, хочется с себя содрать… Дерешь шкуру и ругаешься, что грудь у тебя не на пуговках. Расстегнул бы этак все сразу, распахнулся, чтобы дунуло туда и выдуло из тебя эти сорок градусов реомюровых.
К одиннадцати время идет…
В воздухе камертоны золотые:
Дз-з-з! Дз-з-з! Дз-з-з!
Медовые камертоны, что на спаса бабе Мелашке коржи подсластят, а на "страсть" свечку слепят.
Будет трещать и плакать перед "всех свербящих радости" та свечка желтая, старческими бабы Мелашки руками скатанная, а баба Мелашка будет стоять на коленях, бить поклоны:
— Покрой нас, заступница, честным твоим семафором…
И прольет слезу баба Мелашка, моля у "заступницы" "семафора" на свою седую голову, преклоненную, ибо отколь знать бабе Мелашке, "семафор" ли у "заступницы", а "омофор" на железной дороге, или "омофор" у "заступницы", а "семафор" на железной дороге…
Камертонам медвяным нет до того дела:
Дз-з-з! Дз-з-з! Дз-з-з!
Они трудятся…
В лес! Под грушу, под дуб, под орешник!.. Под черта, под дьявола… Под что угодно, а то жарит!.. А то сверлом раскаленным голову тебе просверлит насквозь огненный глаз, что проткнул голубую перину меж двух пуховых облачков-подушечек!. . . . . . . . .
…В лесу… Фу! Словно веером опахнуло…
Лежишь, и ни до чего тебе дела нет…
Убьет ли Пилсудский Шептицкого в их поединке или Шептицкий Пилсудскому черепную расколет коробку… Только иногда мыслишка в голове, как кирпич, тяжело повернется: "А лучше, чтоб этот того, а тот этого… Обоюдно".
…Жарит…
— Тпр-р-р!.. Куда, Рябая?! Да куда ж это ты, Рябая? Скажи, а?! Тпр-р-р! Тпр-р-р! Да чтоб ты ж ему сдохла! Тпр-р-р!
В лесу содом… Трещит орешник, летят сухие ветки… Какая-то бешеная лавина мчится лесом к опушке…
И в этом шуме, в этой буре треска и топота, то и дело взрывается зло, встревоженно, со слезами:
— Куда, Манька?
— Куда, Мура?!
— Куда, Рыжая?!
— А подохла б она тебе?!
— Тпр-р-р! Тпр-р-р! Тпр-р-р!
А лавина несется…
Вот выскочила Мура на опушку… Глаза дикие, красные… Вся дрожит… Стала…
Хвост автомобильной шиной…
— Пр-р-р, Мура!
…Что раскаленным железом жигануло!..
Мячиком пляшет на месте, подскакивает, как молодая серна, яростно вскидывает задними ногами, хвост свернулся еще круче…
М-м-му!
И стрелою в яр!..
Берет барьер, как премированный скакун, и катит рожью, просом, огурцами к колодцу…
За ней "колбасой" лупит Кондратов третьяк половый…
Он идет как-то с вывертом. Голова набок, передними ногами загребает так, словно хочет схватить что-то впереди, прижать к себе, стиснуть и переть дальше… У него "м-м-м-у" мужественное, злобное и угрожающее… Хвост обручем…
На миг останавливается перед огорожей-барьером… Вдруг с силой бьет левой задней, и уже только "обруч" его мелькает среди колосьев…
Мура осталась далеко позади…
…Минута… И развернутой колонной вихрем шпарит все стадо…
Молодняк идет шаля, "с коленцами"…
Солидная Чернуха, которая "вот уж восьмую весну все бычков да бычков", трусит в арьергарде, как "комическая старуха" за балетом в веселой оперетке…
…Огорожи нет. Торчат только колья…
И плачет, распрямляясь, рожь, плачет просо, плачут огурцы…
А по лесу, приближаясь к опушке, бежит, спотыкаясь:
— Тпр-р-р! Тпр-р-р! Тпр-р-р!
— Не уберег, охламон?! Не уберег?!
— А что я сделаю, когда они чисто сказились!
— Сказились?! Как на улицу, так на цепи не удержишь, а скот, так в жите?!
— Сами попробуйте! Завернет хвост, да и подался! Что я его, за хвост весь день держать буду?
— И держи! Видишь, что задирает, возьми и "отдери"!
Хлясь! Хлясь! Хлясь!
— Я больше не буду! Ей-бо, не буду!..
А Онисько:
— Вот же нечистая сила! Отрубишь ему хвост — мух нечем отгонять… Оставишь ему хвост — бесится. . . . . . . . .
Положение безвыходное.
1923
Перевод А. и З. Островских.