— Ведун, когда он сможет говорить? Когда его душа и тело станут опять едины?

— Он уже может говорить. Но его разум пуст, как разум новорожденного, он боится этого мира, как боится младенец, он не понимает его, как не понимает мир малое дитя. Но он уже не ребенок. Он разучился верить: он слышит наши слова, он понимает нашу речь, но его страх закрыл путь вере, он готов бросить себя во тьму, лишь бы избавиться от этого страха.

— Но почему, ведун? Мы ведь люди, и он человек — как могут люди боятся друг друга? Как может человек желать зла другому человеку?

— Увы, но даже моей мудрости не хватает, чтоб найти ответ. Я вижу форму вещей, но нужен намного более зоркий взгляд, чтоб увидеть их суть.

— Зато я могу ответить.

Голос Эдварда. Чужой, сухой язык, резкие слова, бессвязные звуки "батайкэнансэ". Но понятный смысл. Великий ведун, который может понять зверя и говорить с туманом, сотворил чудо — вручил Эдварду дар, про который никто из Верных Псов ранее не слышал. Дар говорить мыслями. Каждое его слово в сознании тех, к кому он обращался, превращалось в зримую, краткую, мгновенную картину-образ, показывая, что вкладывал Эдвард в свои слова. Эдвард говорил "дом" — люди видели картину родного дома, говорил "дождь" — видели падающие с неба капли, говорил "любовь" — каждый видел нечто свое, личное. Сначала воспринимать такое общение было тяжело, когда не слышишь слова, а видишь картинки, но постепенно приходило привыкание. Со временем люди переставали замечать, что с ними говорят на чужом языке, ведь даже при обычном разговоре мы думаем образами, а не звуками и их начертанием. Мы думаем образами, и какая разница, какой системой звуков их выражать? Когда Эдвард говорил что-то непонятное, вроде слов "эскадра", "Папа" или "мощь веры" — Верные Псы не видели ничего, потому что в их головах не было того образа, с которым можно связать данное слово. Все то же самое было справедливо и в обратную сторону. Все, что говорили Эдварду, он видел, если в сознании находился подходящий образ. Так он долго не мог понять, кто такие "охотники", "истребители" и "следопыты", потому что его жизненный опыт не содержал подобных образов. Но это все произошло потом, а первый разговор и Эдварду, и Ниту давался с трудом.

— Я могу ответить, — повторил Эдвард. — Желать зло ближнему — в самой природе человека. Добро нам принесено свыше, человек не рождается добрым, но становится таковым. Увы, далеко не каждый. Люди хуже зверей. Человек — самое страшное существо во вселенной. Звери убивают лишь ради пропитания, а среди людей немало тех, кто делает это просто так, по прихоти, из жажды славы и власти.

Нит не стал спорить. Тот, кто хоть однажды видел, что творят они, никогда не назовет человека "самым страшным".

— Но скажи, воин Эдвард, неужели среди племени бриттов ты никогда не встречал добрых людей? Неужели каждый из вас желает зло каждому, и в час дождя никто не укроет под своей крышей?

— Это не так, — Эдвард нисколько не удивился, что его знают по имени, и знают, откуда он родом — Нубил мог все это рассказать под пытками, или просто так, рабы редко попадают в плен и их не учат держать язык за зубами. — Я знал много добрых, отважных, смелых людей, которые готовы были отдать свою жизнь за совершенно незнакомого человека. Очень много. Но я знал и тех, кто говорил красивые слова, а сам желал тебе скорой смерти. Потому… скажите мне, чужестранцы, кто вы? Где я? Что со мной случилось? Почему я понимаю ваш язык, и…

— Их долг исполнен. Те, кто шел по твоим стопам, ныне вкушают сладкую воду над облаками и их греет вечный огонь голубого мира, — на последний, незаданный вопрос ответил ведун. — Не печалься о них, потому что печаль ведет к слабости, печаль искажает цель и затуманивает разум — то, что произошло, не изменить, над тем, что произойдет, властна лишь воля человека.

На этом старик счел свою миссию исполненной. Ведуны никогда не здоровались и не прощались — сложно желать здравия и просить о прощении, если в твоих глазах прошлое, будущее и настоящее. Ведуны приходят и уходят, когда того пожелают сами, они помогают, когда их помощь нужна, и оставляют, когда считают свой долг исполненным. Если седой мудрец ушел — значит он больше не нужен, значит Нит справится с остальным.

— Мы — Верные Псы, — ответил молодой охотник. — Мое имя Нит Сила, я — охотник, я нашел тебя и твоего друга на поле боя, ты был тяжело ранен, но мы закрыли твои раны и донесли тебя до города. Сейчас ты в городе. Ты был ранен в сражении с ними, но я успел вовремя, пока ты еще не ушел слишком далеко по пути в голубой мир. Ты понимаешь наш язык, потому что тебя научил ведун. Я ответил на твои вопросы, воин Эдвард? Теперь ты уже не испытываешь страх?

— Мой друг… Где он? Что с ним случилось?

— Он здесь. Он потратил слишком много сил, и сейчас его душа далеко — мы надеялись, что ты поможешь нам его вернуть…

Нубил действительно был рядом. Эдвард удивился, как он сразу его не заметил — верный раб лежал на соседнем тюфяке, тоже обнаженный, и то ли спал, то ли был без сознания, его грудь вздымалась, но глаза были закрыты. Спящий раб… Холодное солнце… Невозможные вещи, потому что первое, чему учат родовых рабов — даже через самый глубокий сон ловить голос хозяина. С самой колыбели, когда два младенца только учились узнавать мир. Если лорд проснулся — будят раба, если голодный лорд кричит во сне — раба тоже будят, потому что он должен быть готов прислужить в любое время. Рядом же лежали их вещи, одежда, уже очищенная от крови и заштопанная, кресты… Оружия не было, но это и не удивительно, Эдвард бы и сам не стал в такой ситуации доверять чужаку оружие, но то, как к ним отнеслись… Пожалуй, так относятся только к тем, кому действительно не желают зла.

— Мне нужны лекарства… Диагносты… Аптечка… Ты меня понимаешь? Со мной были вещи — такие тюбики и коробочки, где они?

— Я не знаю, о чем ты говоришь. Его тело здорово. Он съел много Али-травы, и теперь боится вернуться, потому что по возвращению его ждет боль. Если хочешь помочь, позови его. Как я позвал тебя. Если он твой друг и ты ему дорог, он вернется.

Эдвард задумался. С одной стороны, слова чужака были скорее похожи на лепет диких африканских пигмеев, которые били в большие барабаны, вдыхали дурман и думали, что их души уходят общаться с предками. С другой — на теле Нубила действительно не было ран, он напоминал глубоко спящего человека, и не знай Эдвард так хорошо своего раба, он мог бы поверить, что тот и вовсе притомился и сладко спит. Потому парень решил рискнуть, в любом случае он ничего не терял, а страх выставить себя дураком — последнее, чего боится человек, который прошел через Мертвые Земли. Накинув форму — то, что дикари не знают приличий, не значит, что их должен забывать британский лорд — он подошел к афганцу, и тихо, нежно, как любящая мать, позвал:

— Нубил! Нубил, друг, проснись. Нубил, это я, твой Эдвард, ты мне нужен. Вернись, Нубил…

И раб вернулся. Дернулись веки, открылись глаза, а в следующий миг комнату заполнил стон такой боли, что привычный ко многому Эдвард невольно заткнул уши. А Нит наоборот, улыбнулся, как будто произошло нечто хорошее, Святой Николай подарил ему на Рождество самую желанную игрушку или любимая девушка ответила согласием. Стон боли затихал, превращаясь в булькающие всхлипывания, глаза раба закрылись, но тело уже не лежало спокойно, а дергалось в мелкой судороге.

— Что с ним? — закричал Эдвард, попытавшись схватить Нита, но не устоял и повалился на тюфяк. — Что вы с ним сделали? Он умирает! Что ты сидишь? Помоги, Нит Сила!

— Наоборот, он живет. Я же сказал, он съел слишком много Али-травы — она дает силы, но потом творит с человеком то, что ты видишь. Твой друг боялся этой боли, но ты его позвал, и теперь он уже не уйдет. К сожалению, ни я, ни кто другой ему теперь не может помочь — боль будет терзать его, пока не затихнет сама. Но она не убьет. Я знаю, потому что сам прошел через это — пройдут еще дни, прежде чем твой друг вернется в этот мир. Но ты не волнуйся. Женщины дадут ему воду деревьев, они знают, что делать с такими больными, через Али-траву проходят почти все.

— Ничего не понимаю… Дикость какая-то… Неужели нет никаких обезболивающих? — Нит отрицательно пожал плечами. — Ладно… Но смотри, если с Нубилом что-то случится…

— С ним все будет в порядке. Ведун говорил, что твоя душа была изранена намного сильнее, но у тебя хватило сил вернуться — вернется и он.

— Очень надеюсь…

Эдвард задумался. Он совершенно не понимал, куда попал, что за люди его окружают? Еще одно племя дикарей, вроде карасарайцев, только северное? Про которое британцы раньше никогда не слышали? Очень может быть. Скорее всего, так оно и есть — Мертвые Земли велики, и после крушения Татарской империи небольшие группы людей могли выжить. Но тогда остается только одно: узнать про это племя как можно больше, потому что бесполезно что-то предпринимать, пока не владеешь полной информацией о людях, и жизни и обычаях. Тем более пока раб без сознания, они привязаны к дикарям. Главное — занять себя, хоть чем-то, и не в коем случае, никогда, ни при каких условиях не вспоминать о…

— Она будет тебя ждать, — голос Нита пулей сквозь оконное стекло ворвался в голову Эдварда, вытянув из водоворота безумия прежде, чем тот утянул парня на дно.

— Кто будет?

— Элис. Я видел ее. Она была красивая и молодая. Она ушла в голубой мир, как уходят воины, с оружием в руках, в сражении с ними, и она будет тебя ждать. Женщины всегда умели ждать лучше нас, ждать и дарить тепло — их дар. Не губи свою душу, ты ее не вернешь, сохрани, и она будет этому только рада.

— Но как ты узнал… — Эдвард не мог произнести ее имя, каждый раз, когда приходили воспоминания, легкие как будто стягивало тугим жгутом и горечь заполняла горло.

— Твое лицо. Каждый раз, когда ты произносишь ее имя, твое лицо умирает.

Эдвард вздохнул. Он ничего не мог с собой поделать. Клятвопреступник, который выжил вопреки собственному желанию, он теперь остался с этим грузом один на один. Элис, его Элис, ушла туда, откуда не возвращаются — с этим нельзя смириться, нельзя привыкнуть, но можно принять, как данность, как испытание, которое нужно пройти. Кому-то свыше было угодно, чтоб старший сержант погибла, а капитан остался жить — теперь нужно было понять, за что ему подарена отсрочка и в чем теперь его долг. И как можно меньше думать. Отвлечь себя, чем угодно — хотя бы теми же чужаками. "Верными Псами", как назвал свое племя Нит, и образ в голове Эдварда сложился в этакого получеловека-полусобаку, который даже после смерти остается со своим хозяином… Нет, не хозяином — другом. Чужаками, которые жили в сердце Мертвых Земель: строили каменные дома, лечили больных, и, судя по всему, не особо тяготились своим существованием.

— Хорошо, Нит Сила. Ты прав. Но и у тебя ко мне, наверно, есть вопросы — задавай, и я дам честный ответ, — кивнул Эдвард, разминая непослушные ноги и снимая с руки уже не нужное крепление, кость срослась, и только шрамы напоминали о ране.

Нит задумался. У него было много вопросов, но он видел, что чужак сейчас слишком слаб, и не желал его особо утомлять. Потому задал самое первое, что его заинтересовало, еще тогда, при первой встрече, в степи.

— Почему твои друзья погибли? Вас было так много, почти дважды по двадцать, а их всего столько же. Вы были воинами, раз пошли на охоту, почему тогда они погибли? Такой большой отряд даже с вашим оружием мог истребить их без потерь…

Эдвард усмехнулся, но в этой усмешке не было веселья, как плачут не всегда от горя, так смеются не всегда от радости. Тридцать пять человек — по меркам дикарей это много, тридцать пять чудовищ, настолько страшных, что их образ даже не отложился в памяти — мало. А что будет, если сказать Ниту про двенадцать тысяч? Сколько всего Верных Псов? В Карасарайском Ханстве самое крупное селение — "столица" — полторы сотни человек, они живут в более спокойных краях и каждый год кочуют на новое место. Верных Псов не может быть намного больше. Сотня-две, не удивительно, что отряд в тридцать пять человек, один взвод, показался охотнику целой армией. Двенадцать тысяч… Он даже не поймет такого числа, и как ему объяснить, что случись чудо, истреби они чудовищ "без потерь" — прожили бы еще день-два, пока не растаяли по одному, растворившись на просторах смерти?

— Я… я не знаю. Наверно, мы были плохими воинами — мы никогда не встречались с тварями, о которых ты говоришь, и не знали, как с ними бороться.

Теперь настала очередь усмехаться Ниту. Воины, которые никогда не встречали их… С кем же тогда они воевали своим дивным хлопающим оружием? С медведями? С кабанами? С волками? С другими бриттами? У Верных Псов ребенок становился взрослым, получал право на имя только после того, как убивал одного из них. Это правило почти не знало исключений, и в те счастливые годы, когда они месяцами обходили город стороной, многие щенки так и жили без имени — с детской кличкой, которую дает себе ребенок, когда начинает говорить. Такой, как "Нит", "Тит" или "Дим". Или "Нат" — молодой спутник с последней охоты, который так и не успел заслужить взрослое имя.

— Мне очень жаль, но я не могу дать тебе другой ответ, — продолжил Эдвард, — потому что я его не знаю. Что еще ты хочешь спросить?

— Многое, — честно признался охотник. — Но мы будем говорить не сейчас. Твое тело долго было без движения, но дух устал, и теперь нуждается в отдыхе. Ведун сказал, что ты должен много спать, если хочешь быстро восстановить свои силы.

Эдвард не спорил. Его характер жаждал действий, но ноги не желали держать и тело клонило в сон, как будто оно все эти дни не лежало, а тяжело работало. Потому, прижав к груди крест и мельком глянув на Нубила, которому не становилось ни лучше, ни хуже, Эдвард сам не заметил, как погрузился в сон… На этот раз именно, сон, а не бред — чудовища больше не штурмовали Собор святого Петра, а Клаус Отто не читал лекции — обычный сон уставшего человека, который потом при всем желании не вспомнишь. Даже не кошмар, а нечто совершенно неопределенное — какое-то девичье хихиканье и хитрый взгляд украдкой, попробуй такое сновиденье разбери…

Когда на следующее утро (день? вечер? в Мертвых Землях без часов время невозможно определить) Эдвард проснулся, его уже ждал завтрак — несколько скромных, кислых, но сочных ягод, кусок чего-то, вроде стельки, или шкуры столетнего борова, и питье. Мелкая чаша, примитивная, не фарфор, а просто грубо обожженный кусок глины, в котором было несколько глотков странного напитка. Вроде сладковатой воды, прозрачной, с легким зеленоватым оттенком — не худшее из того, что парень пил за последние годы. Скромно, заключенных в имперских тюрьмах лучше кормят, но для дикарей и это, судя по всему, было щедрым столом. Эдвард помнил, как ели карасарайцы — примерно то же самое, только хан Азат позволял себе каждый день съедать по куску конины и пить выменянное у британцев вино из золотых чаш. Потому был и за такое благодарен хозяевам, а сладковатую жидкость смаковал так, как будто это было лучшим шотландским виски.

— Лорд Эдвард… — позвало его нечто, что можно было назвать скорее булькающим скрипом, чем голосом.

— Нубил! Слава Иисусу! Ты жив! — Эдвард обычно не позволял себе крайности в отношениях с рабом, но тут не удержался, по-дружески обняв его. — Как ты, друг? Только не говори "хорошо"! Вижу я, как тебе "хорошо"…

— Мне хорошо, лорд Эдвард, — афганец попытался выдавить улыбку, но у него плохо получилось. — Хорошо, потому что вы живы. Нит вылечил вас. Он хороший. Хозяин, простите, что я не могу вам помо… кхэ…

— Молчи! Главное, чтоб ты быстрее выздоровел, а за меня не переживай. Я уже большой, сам как-нибудь разберусь! Молчи, я сказал! Это приказ! Нит, — охотник, сегодня он был одет во все зеленое, молча наблюдал за картиной братания, Эдвард даже не заметил, как он вошел в комнату. — Нит, он пришел в сознание. Это хорошо или плохо?

— Это бывает. Он сильно хотел тебя видеть, его желание оказалось сильнее боли — не радуйся и не огорчайся, пока не придет срок, ему ничто не в силах помочь. Мы можем только ждать. Я вижу, как твое тело уже впитало душу.

— Да, спасибо, сегодня мне уже намного лучше.

— Тогда оставь общий дом, идем, я покажу тебе наш город.

Эдвард не очень понимал, что такое "общий дом", но пошел за охотником с радостью. Ему не терпелось "на свободу" — силой воли вычеркнув из памяти старую жизнь, чтоб не сойти с ума, он стремился заполнить пустоту новыми впечатлениями. Увидеть новый город. В Эдварде проснулся британский офицер, да он никогда и не засыпал, а значит провести рекогносцировку на местности, разведать — его первостепенный долг. Даже если вокруг будут лишь жалкие лачуги на болоте, между которыми бродят грязные, неопрятные дикари, одетые в одни лишь набедренные повязки… Такие, как на картинках из учебников истории. Когда Нит говорил "город" — Эдвард представлял себе примитивное поселение, вроде тех, что до сих пор строили черные и полулюди-полузвери из влажных лесов Новой Южной Шотландии, куда еще не пришло слово Иисуса. Он читал труды христианских философов, которые описывали мир, каким бы он стал, если бы в 1736 году Британия не устояла — все народы, пережившие глобальный катаклизм, должны вернуться к первобытному строю. История уже знала подобные примеры. Это было неизбежно, изолированные от мира, люди называли свои шалаши "домами", а стойбища — "городами", гордились тем, что у вождя лачуга не из соломы, а из камня, забивали деревянные клинья плазменными пушками. Люди забывали цифры, науку, искусство и живопись становились примитивными, сохранялась только литература, постепенно превращаясь в устное народное творчество. Вопрос выживания ставил на второй план все остальное, инженеры становились кузнецами, ученые — шаманами, которые и сами не знали, почему их предсказания погоды сбываются. Величественные дворцы растаскивались на камни, с каждым новым поколением воспоминания о прошлом забывались все сильнее, пока не превращались в легенды, а сами люди становились собирателями и охотниками, позабыв достижения своих предков…

Эдвард догадывался, что с Верными Псами в полной мере этот процесс не успел произойти — тот дом, где он очнулся, был сложен из камня, стены обработаны, значит местные жители знали металл и имели примитивные инструменты труда; еда прошла термическую обработку — не забыли огонь; одежда простая, но не звериные шкуры — уцелело ткацкое мастерство. Эдвард готов был увидеть нечто вроде шотландской деревни четырнадцатого-пятнадцатого века, когда еще в быт не пришла паровая машина, с поправкой на местный колорит.

Но то, что его ждало, в первый момент показалось чем-то вроде продолжения давешнего бреда. Город, которым он не может быть, парящие над форумом древнего Рима аэролеты, Моисей, ведущий свой народ по проложенным среди пустыни автострадам, поселение пигмеев Сахары во льдах Антарктики. Сочетание несочитаемого. Для того, чем было поселение Верных Псов, сложно было подобрать название. Пожалуй, самое подходящее — крепость-парк, причем крепостная часть оставила далеко позади любые замки средних веков, а парковой могли бы позавидовать и королевские сады Эдинбурга. Создавалось такое впечатление, что городов было на самом деле несколько, только какой-то безумный небесный архитектор перемешал их, и то, что получилось, высыпал на землю. Строгие, в одну линейку, ряды ухоженных деревьев; ажурная дорожка из песка; навес из на скорую руку сбитых жердей, завешанных сырой звериной шкурой. А рядом единым черным монолитом нависает настоящий бастион, бункер, который устоит и в эпицентре ядерного взрыва. Аккуратно прополотый парковый газон; примитивная хибара из грубых, необработанных бревен, такая от первого дуновения ветра повалится; каменный дольмен, который и через тысячу будет стоять, целый и невредимой, удивляя археологов будущего мастерством их далеких предков. Брусчатые дорожки, временные шалаши и дома десяти ярдов в высоту — дикари так не строят. А вокруг всего этого — стены. Эдвард пока не мог их рассмотреть вблизи, но если то, что сверху, люди, а не куклы-манекены — то высота стен была больше двадцати ярдов, а ширина достаточная, чтоб два человека могли спокойно разминуться. От кого нужны такие стены в Мертвых Землях, где людей днем с огнем не найти? Ответ содержится в вопросе. Если людей нет, то единственный враг — сами земли, вряд ли местных хищников остановишь примитивным деревянным частоколом.

Крепостью был и весь город, и каждый второй дом. Изнутри Эдвард видел пока только один из них — "общий дом", который оказался намного больше, чем он думал. Настоящий лабиринт, с коридорами, комнатами, кладовками, проемами дверей, разве что без лестниц, освещенный странными, не горящими факелами, природу которых Эдвард понять пока не смог — и все это совершенно просто. Кроме них с Нубилом в доме больше не было ни одного человека, хотя лежаков тут было не меньше, чем в казарме на базе Нью-Перт. Что же касается остальных домов, то Эдвард видел их только снаружи, но и этого хватало для восхищения. Не лачуги, а миниатюрные твердыни, метровой толщины каменные блоки, гранит, а не легкий известняк, пригнанные так, что между ними не видно щелей. Мрачные, без единого окна, узкие входные двери-лазы, все выполнено на первый взгляд грубо и кустарно, но стоит присмотреться, и понимаешь, что без высоких технологий такое никогда в жизни не построить. Даже входные двери не завешаны лозой-хворостом, а хорошо подогнанными стальными плитами, как люки старинных ядерных бомбоубежищ, подводных лодок и космических кораблей — откуда у дикарей могла взяться сталь и инструменты для ее тонкой обработки? Для этого нужна металлургическая промышленность, развитая энергетика, наука — ничего из вышеперечисленного в Мертвых Землях в принципе не могло быть. Все это было уничтожено двести пятьдесят лет назад, вместе с людьми, страной и богатейшими землями, которые превратились в гнилую язву на теле планеты.

Самих жителей города Эдвард даже не сразу заметил. Улицы были пустынны, только изредка то здесь, то там проносились детские силуэты, но что можно сказать по детям? И юный лорд, и раб, и трудолюбивый ацтек, и желтолицый язычник — несколько особей жило в зверинце при Королевской Военной Академии Эдинбурга — все дети одинаковые. Как учили Эдварда всю его жизнь, "господь сотворил так, что в индивидуальном развитии человек повторяет путь божественной эволюции, только одни так и остаются на уровне обезьян, другие становятся людьми, и лишь потомки саксов и кельтов, достойнейших из народов земли, поднимаются еще на ступень — только британцам дано право утверждать мировой порядок и нести слово Иисуса". Хотя последние годы несколько поколебали в сознании молодого офицера имперские устои.

— Им здесь нечего делать, — несколько удивившись вопросу по поводу отсутствия людей, ответил охотник. — Сок земли собран, раны зимы исцелены, пора сбора плодов придет еще не скоро, как и Большой Совет. Каждый имеет свое дело. Ты хочешь увидеть других Верных Псов?

— Это было бы неплохо. Мне интересно узнать про ваше племя.

— Мы не племя, — судя по тем мысленным картинам, которые уловил Эдвард, местные жители знали слово "племя", но себя с ним не ассоциировали.

— А кто вы?

— Мы Верные Псы.

Общение через образы давалось нелегко. Одинаковые слова могли выражать разные понятия, разные ступени развития, разные основы мировоззрения — не удивительно, что в такой ситуации тяжело сразу найти общий язык. Но Эдвард старался. Он старался сделать зарубки в памяти, отложить на потом то, что не удалось понять сразу, и все же разобраться, что за странный народ ему довелось встретить в самом сердце Мертвых Земель.

— Если ты хочешь увидеть сразу много Верных Псов, ты должен ждать, — продолжал Нит.

— Чего ждать? — не удержался Эдвард.

— Я не ведун, чтоб дать тебе ответ. Верные Псы собираются в большом горе и большой радости, но что из этого ближе по пути судьбы под силу сказать лишь мудрейшим из ведунов. Но если ты хочешь увидеть не всех, но многих — мы можем сделать это прямо сейчас.

— Хочу, — кивнул Эдвард, догадавшись, что "ведунами" называют местных шаманов.

— Тогда иди за мной.

Следующие несколько часов они ходили по городу, и если молодой капитан надеялся найти ответы хоть на какие-то вопросы — его надежды не оправдались. У Верных Псов все было неправильно, не так, как должно быть у нормальных людей. Начиная с того, что это, удаленное от мира, изолированное поселение обязано было пройти этап генетического вырождения. Узкие рамки родства, дети от близких родственников, никакой свежей крови — это неминуемо должно было привести к негативным последствиям. Даже среди британской аристократии, где каждый род помнит своих предков за последние тысячу лет, и строгие законы регламентируют браки и рождения детей, время от времени проскакивают генетические заболевания, против которых медицина бессильна. Тут же, казалось, не деревня на краю света, а новый Вавилон. Огромное разнообразие фенотипов, типичные европейцы, светлые, высокие, с голубыми глазами; потомки смуглых татар; русы — нечто среднее, именно Татарской Русью когда-то называлась та провинция империи, где сейчас лежало сердце Мертвых Земель. Узкоглазые темноволосые пришельцы с востока — близкая родня тех самых желтолицых, которых уже несколько сотен лет теснила Британская империя. Но это еще можно было понять, каково же было удивление Эдварда, когда, за ткацким станком, он увидел самую настоящую мулатку, причем, судя по чертам лица, в первом поколении. Откуда тут, за тысячи и тысячи миль от Африки, ей взяться? Какими причудами судьбы сюда занесло черную кровь? Нит был прав — Верные Псы не могли быть единым племенем, среди них были представители всех народов земли, разве что ацтеков не встречалось. Но самое удивительное — казалось, что они и не замечают между собой никаких отличий. Когда Эдвард спросил про мулатку, Нит просто не понял его вопрос — он знал эту девушку по имени, они, вроде как, даже были друзьями и собирались встречаться, когда она "станет женщиной". Он понимал, что ее кожа другого цвета, иные черты лица, но никак не мог это сопоставить с понятием "расы". Такого слова в местном языке просто не было.

— Я Верный Пес. Она Верный Пес. Эдвард, я не понимаю, что ты хочешь от меня услышать — она женщина, я охотник, у нее есть свой долг, свой путь, своя сила, у меня они тоже есть. Она здорова и может рожать здоровых детей — про какие другие отличия между нами ты хочешь услышать?

— А я? Я тоже Верный Пес?

— Конечно нет. Ты человек. На тебе нет долга, ты не принял путь и не раскрыл свою силу.

Эдвард сдался. Еще одна зарубка, еще один вопрос без ответа — сколько же их накопилось за этот день. Он уже не пытался в чем-то разобраться, а просто наблюдал и запоминал. За тем, как Верные Псы живут. За их бытом, за самой примитивной кузницей, дубильной, ткацкой мастерскими. Наблюдал, как они работают, как женщины и дети трудятся на равных с мужчинами, но при этом каждый выполнял лишь ту часть работы, которая ему заведомо была по силам. Смотрел оружие. Мечи, простые, железные, и стальные; стрелы, луки — вроде дерево и жила, но натянуть его далеко не слабому Эдварду не удалось. Списал на последствия болезни. Пытался найти обереги — вера в волшебную силу предметов характерна любой примитивной цивилизации, только на позднем этапе приходит понимание, что тот же крест или икона — лишь символ, они даруют силу тем, кто верует, и бесполезны в руках язычника. Не смог. Среди вещей, что окружали Верных Псов, не было ни одной бесполезной — никаких идолов, "чудодейских" амулетов, только оружие, посуда, одежда. Простая, но удивительно легкая и прочная, Эдвард не знал такой ткани, похожа на шелк, но намного прочнее. И повсюду странные светящиеся шары, они не имели никакого видимого источника энергии, а их теплый желто-оранжевый свет напоминал застывший огонь. Эдвард даже притронулся к одному из шаров — на ощупь он был теплый, но не горячий, примерно одной температуры с человеческим телом. Нит не мог не заметить его любопытства.

— Это огненные пруты, — сказал он, как будто бы это хоть что-то объясняло.

— Огненные? Но я не вижу тут огня.

— Его сейчас нет, но если надо — его всегда можно вызвать.

— А как они работают? Ну, устройство, как они сделаны, что у них внутри, что заставляет их светиться и гореть? Ты меня понимаешь? — допытывался капитан.

— Я тебя хорошо понимаю, но не могу тебе ответить. Их никто не делает, огненные пруты — дар Али-владыки, каждую осень их приносят ведуны, чтоб Верные Псы могли пережить зиму. К весне они теряют свою силу, а поздним летом умирают — тогда Верные Псы становятся слепыми, и больше не могут выходить ночью под облака.

Вот и попробуй что-то из этого понять. Что за "пруты"? Какие-то артефакты имперских времен? Вряд ли. Скорее всего еще одно порождение Мертвых Земель — какие-нибудь живые существа или плоды фантастического дерева, которые, будучи сорванными, еще целый год могут светить — флюоресценция или фосфоресценция, в академии по физике давали только самые базовые знания. А может быть наземные светлячки-переростки, причем теплокровные и живые — это и объясняет то, что их температура близка температуре тела человека. Помочь тут, опять же, могут только местные шаманы, они же ведуны — в ответ на каждый второй вопрос Нит ссылался именно на них.

— А ведуны, они знают?

— Ведуны знают все, что было, и помнят все, что будет, — только и ответил Нит.

Эдвард задумался. По всему выходило, что именно с ведунами ему и стоило вести переговоры, как единственному, а потому официальному, представителю своей империи. "Всесильные" и "всеведующие", в его понимании они были чем-то вроде непререкаемой касты высшего духовенства, которая в своем узком кругу хранила секреты, и делилась ими только по мере необходимости, тем самым еще сильнее укрепляя свой собственный авторитет и власть. Как христианская церковь и мощь веры. Это, конечно, еретические мысли, проводить подобную параллель, но Эдвард был уже не тем мальчишкой, который несколько лет назад готов был лично казнить еретиков. Церковь — это не только слуги Иисуса, посредники между Господом Богом и людьми — это еще и стержень цивилизации, именно церковь последнюю тысячу лет двигала научный прогресс, церковники открыли атом и первыми высадились на луну. Именно в руках церкви была мощь веры — основа всей жизни Британской империи, без их благословения не мог подняться ни один аэролет, не могло работать ни одно современное оружие. И чудо, когда одно слово человека в рясе заставляло ожить мертвую машину, укрепляло не только веру людей, но и власть церкви — знания и вера сделали ее намного сильней, чем мечи и щиты крестоносцев. Раз такое происходило в развитом обществе, то здесь, на руинах прошлого, умение из мягкого железа делать прочную сталь автоматически делало человека равным богам.

С богами тоже не все было ясно. Нит все время упоминал некоего Али: то Али-владыку, то Али-заоблачного, то Али-обманщика, но когда Эдвард прямо спросил, так ли зовут их бога, ответил отрицательно.

— У Верных Псов нет богов, у нас есть свой путь, по которому мы должны идти, и долг, который каждый из нас должен исполнить.

— Тогда кто же такой Али-владыка?

— Али-владыка — хранитель мира и распорядитель судеб.

Вот и попробуй разберись. Если кто-то хранит мир и вершит судьбы — разве он не бог? Даже Господь, после Второго Пришествия, когда был в небытие пленен Люцифер, больше не вмешивается в дела мира — его сын ушел во второй раз, пощадив человечество и оставив его на попечение святой церкви христовой. По крайней мере, так она учила.

— Нит, — Эдвард уже понял, что имя каждого из местных жителей состояло из двух частей — короткой клички и значимого слова, причем последнее давалось после какого-то обряда инициации, — а я могу поговорить с ведунами? Задать им вопросы? Или это табу?

— Конечно можешь. Ты можешь говорить с кем угодно, только тебе не всегда ответят. Люди могут быть заняты, или просто не понять, у тебя очень странные мысли и к ним нужно привыкнуть.

"У меня как раз нормальные", — мысленно усмехнулся Эдвард. С точки зрения местных он сам, наверняка, казался каким-то дивом заморским, чудом в перьях — слоняется по городу непонятный чужак, говорит образами, во все углы заглядывает, разве не подозрительно? Хотя неприязни к себе он не чувствовал, максимум — легкий интерес, что было тоже весьма странно. Изолированная на протяжении веков группа, ограниченное общение, отсутствие контакта с остальной цивилизацией — неужели им не интересно, кто он такой? Всю мировую историю европейцы покоряли дикарей своими чудесами, ружьями, пушками, да прочими безделушками. Когда в тринадцатом веке британцы, переплыв Атлантику, открыли Новую Шотландию, ацтеки сразу приняли их за посланцев богов, не удивительно, что именно среди этого народа так быстро прижилось христианство. Любой чужак, в любом обществе, всегда вызывает интерес уже только тем, что он не такой, как все. Но не среди Верных Псов. Мужчины, которых было непропорционально мало, и женщины, старые и молодые, они только бросали на Эдварда беглый взгляд, и возвращались к своей работе. Только дети, особенно совсем малые, поглядывали с любопытством, но не более того. И никакой неприязни, никакого отчуждения, в языке Верных Псов не было слов "лазутчик" или "шпион". Или Верные Псы были слишком беспечны, что вряд ли, в этих землях беспечный человек — мертвый человек, или они действительно не представляли, что люди могут враждовать с другими людьми. Это больше похоже на истину, годы изоляции должны были сплотить выживших, только вместе, только оказывая взаимовыручку, они могли выжить. Но почему тогда так безразлично отнеслись к чужаку? Или он здесь не первый британец?

Тем временем Нит вел Эдварда куда-то к окраине города, и тому, наконец, удалось примерно оценить размеры поселения. "Правильный круг диаметром около двух миль, жилые и промышленные объекты расположены радиально-симметрично", — по привычке отметил Эдвард, как будто в будущем собирался проводить здесь десантную операцию. Даже по современным меркам, довольно большая территория. Этого он тоже не мог понять. На первый взгляд, Верные Псы не занимались никакой сельскохозяйственной деятельностью — нигде не было видно полей, садов или огородов. Только деревья, "березы", вспомнилась страница из учебника ботаники, дома и дорожки. Если так, то не было никакой насущней необходимости ограждать настолько большую территорию, почти четыре квадратных мили. С точки зрения обороны, с точки зрения банального удобства, комфорта, не имея никакого транспорта, было бы логичным устроить некий жилой форт, небольшой, периметром сотню-другую метров, где жить, а если уж Верным Псам так нравились березы — садить их по ту сторону стен. Даже с точки зрения здравого смысла строить огромную стену, отвлекать постоянным дежурством сильных и умелых воинов, ограждая по сути совершенно пустую территорию внутри, казалось полнейшим безумием, но зачем-то же Верные Псы это сделали. Что-то подтолкнуло их на такой шаг. Эдвард сначала думал, что этот город — не их, что люди просто нашли какой-то древний военный объект Татарской империи и поселились на его территории, но потом от этой мысли пришлось отказаться. Нит привел Эдварда к самой настоящей стройке — аккуратно сложенные каменные блоки, инструменты, бережно прикрытые шкурами, фундамент и зачатки первого этажа — Верные Псы расширялись, а не жили тем, что осталось от предков.

— Ведун здесь. Только мы должны ждать, он говорит с землей, а этот разговор может затянуться надолго.

— Что он делает? — переспросил Эдвард.

— Говорит с землей, — послушно повторил охотник.

Вот и попробуй пойми. Что это? Шаманский обряд, обязательный ритуал, когда ведун должен "попросить" у земли разрешения что-то построить, или часть самого строительного процесса? Но, скорее всего, все же первое — в то время как с десяток мужчин бездельничали, седой старик (старик? ничего подобного! едва за тридцать — даже седина, глубокие морщины, вздутые вены, дряблая серая кожа, темные круги под глазами не могли скрыть, что ведун еще очень молод) стоял на коленях, прижав руки к земле, и что-то очень тихо нашептывал. В целом же ничем, кроме признаков ранней старости, от остальных Верных Псов он не отличался — та же одежда, никаких особых амулетов, вроде тех, которыми так любят украшать себя дикие африканцы. Но общее уважение к ведуну ощущалось почти физически, на него смотрели, как верный христианин смотрит на мощи святого, а иудей — на свой Храм.

— А зачем он это делает? — продолжал допытываться Эдвард. — Это какой-то обряд?

— Обряд? Я не понимаю, что ты хочешь спросить. Он просит землю ненадолго отпустить своих детей, дать им волю, но это сложно. Земля стара и очень медлительна, у нее очень сложный язык, и она не любит, когда без цели тревожат ее сон. Ведуны говорят, что если разгневать землю — она будет дрожать, и тогда произойдут большие беды.

Эдвард вздохнул. Все, как он и думал, любое примитивное общество объясняет явления природы теми или иными проявлениями богов. Гром, молния? Зевс-громовержец гневается. Солнечное затмение? Небесные боги света сражаются с богами тьмы, и чтоб солнце вернулось нужно принести большие жертвы. Землетрясение? Гнев земли. Наверняка какое-то из землетрясений прошлого разрушило дома Верных Псов, вот ведуны и взяли себе это на вооружение — теперь строительство каждого нового дома начинают с таких вот "разговоров", тем самым укрепляя свой авторитет и свою значимость в социуме. Мол, не будет ведунов — некому будет говорить с землей, она разгневается и все порушит… Говорить с Нитом, убеждать его, что земля трясется не от гнева, а при столкновениях литосферных плит, Эдвард не стал. Он был офицером, а не миссионером, чтоб нести дикарям свет божественных знаний. Потому вместе с остальными терпеливо ждал, пока ведун закончит — строители заметили незваных гостей, но никак на них не отреагировали.

Ожидание затянулось, а затем события начали развиваться с такой скоростью, что Эдвард не успевал ничего понять. Сначала Эдвард почувствовал слабое головокружение, тошноту, легкость по всему телу, как когда-то, во время практики, когда молодых курсантов на неделю отправили на орбиту, испытать на себе влияние невесомости. А потом… то, что происходило, было за гранью реальности. Строители, словно воздушные акробаты, огромными прыжками взмывали в воздух, легко подхватывали каменные глыбы, как будто они были из невесомого аэрогеля, и, как ребенок кубики, укладывали их на стены растущего на глазах дома. Делали они это все так сноровисто, споро, что, казалось, всю свою жизнь провели в невесомости. Именно в невесомости. Эдвард больше не почувствовал собственного веса — он свободно парил, как будто закон всемирного тяготения утратил свою силу. Земля больше не держала его, воздушным шариком капитан уносился куда-то ввысь, наслаждаясь чувством полета… чтоб в следующую секунду повалиться на землю. Гравитация, наконец, вспомнила, что именно она — основа вселенной, что она присуща любому телу и любой волне, и напомнила об этом зарвавшимся людишкам. Эдварду — болью вывихнутого колена, строителям — несколькими упавшими блоками и чудом уцелевшими головами. Но если капитан еще долго приходил в себя, местные жители к подобному исходу были готовы и спокойно продолжили работу. Произошедшее нисколько не выбило их из колеи, наоборот — за пол минуты невесомости стены дома выросли на несколько футов, но теперь над ними нужно было еще работать и работать, в спешке далеко не все "кубики" удалось поставить на свои места…

— С твоей ногой все в порядке? — спросил охотник, который за все это время не сдвинулся с места.

— Вроде ничего серьезного… Нит… Скажи мне… Что это было?

— Я же сказал, ведун попросил землю, и она отпустила своих детей.

— Детей… Ты хочешь сказать, что эти камни — дети земли, и любой ведун может заставить их потерять свой вес?

— Не камни, — вместо охотника ответил незаметно подошедший ведун. — Мы все дети земли, потому что рождены ею, и, как всякая любящая мать, она из лучших побуждений не желает нас далеко отпускать. Она дает нам воздух и воду, дает пищу, чтоб мы могли жить и продолжать свой род. Земля любит нас, и, когда приходит тепло, а соки жизни бодрят ее древнее тело, она вспоминает молодость, когда была не землей, а пылью среди бесконечности — тогда все ее чувства пробуждаются. И сколь бы ни был тих голос человека, она может услышать каждого, потому что мать всегда слышит своих детей. Я попросил ее дать нам немного пошалить. Отпустить нас, на несколько ударов сердца, как мать отпускает младенца, когда он делает первые шаги, чтоб тут же опять цепко прижать к своей груди. Земля — не ветер и не вода, мы не можем ее заставить, а только просить, она строгая мать, но любит нас, и почти всегда отвечает на наши просьбы. Ты, — обожженный скрюченный палец ведуна указал на Эдварда, — хотел говорить со мной. Но тебе это не нужно. Скоро ты сам найдешь ответы на все свои вопросы, потому что эти ответы уже есть у тебя в голове, только ты не хочешь их слышать. Ты хотел найти силу, которая принуждает, но среди Верных Псов нет такой силы. У Верных Псов есть долг, и есть цель — ты уже знаешь об этом. Не ищи иллюзии, потому что тому, кто живет в мире теней, суждено навеки блуждать в густом тумане видений.

Не прощаясь, не дав Эдварду вымолвить и слова, ведун повернулся, и ушел куда-то по своим делам. Человек, который только что "уговорил" землю на время отказаться от закона всемирного тяготения, и, судя по реакции Нита, это было здесь в порядке вещей. Ничего из ряда вон выдающегося, кто-то использует строительные леса, краны, тягачи, сложные инженерные конструкции, а кто-то отменяет гравитацию. Подумаешь, какие мелочи, вон первосвященник иерусалимского Храма тоже одной силой молитвы может мертвых возвращать к жизни…

— Он всегда такой? — спросил Эдвард, провожая взглядом молодого старика.

— Конечно. Он ведун. Он видит настоящее, знает прошлое и помнит будущее — если ведун сказал, что ты сам найдешь ответы на свои вопросы, то так оно и будет.

— То есть ты хочешь сказать, что ведуны никогда не ошибаются?

— Никогда. Видеть, знать и помнить — их дар.

"Ну что же, придется пока ограничиться и этим", — мысленно вздохнул молодой британец. Зато теперь он уже точно не считал ведунов шарлатанами. Кем бы ни были эти странные люди на самом деле, в них была какая-то скрытая сила, какая-то загадка — и тем лучше! Разгадывая еще одну головоломку, можно отвлечься от воспоминаний и дурных мыслей — жизнь продолжается, и она не так уж и плоха! Погибших все равно не вернуть. Надо жить дальше. Придумать, зачем, и жить. Например, чтоб расплатится с Верными Псами — его не звали в гости, его с того света вытащили. Он Верным Псам жизнью обязан, и должен отработать свой долг. Если надо — потом и кровью.

Следующим пунктом "программы" оказался обед. В первом попавшемся доме, охотник попросил хозяйку накормить их, та кивнула, куда-то ушла, и вернулась уже с едой. После чего продолжила кормить грудью младенца, рядом на четвереньках бегал еще один годовалый малыш и две девочки постарше, двух-трех лет, на тюфяке в углу комнаты спит какой-то мужик, то ли муж, то ли сожитель, то ли просто так прилег отдохнуть, в другом углу мальчик и девочка лет двенадцати-тринадцати что-то мешали в огромной ступе… Никто никого не смущался, может Верные Псы и были дикарями, но нравы их начинали Эдварду нравится. Простые, наивные — человек голоден, значит его надо накормить. Человек устал — приютить. А будешь ты в беде — и тебя кто-нибудь поможет. В Британии так себя не поведешь, разве что лучшие друзья тебе всегда будут рады, да и то без приглашения не принято в гости ходить… Другой мир. Другие обычаи. Цивилизация…

Еда была скромной: ягоды, кусок жилистого, горчащего мяса, что-то вроде острого соуса, мясную горечь забить, и сладковатая вода. Та же самая, что и утром. В Британии таким собаки побрезгуют, здесь — обычное меню. Нит каждую ягодку смаковал, как великий деликатес, а пил и вовсе крошечными глотками, как пьют только самые дорогие коллекционные вина. И все это с таким каменным лицом, что Эдвард не удержался.

— Нит, скажи, ты всегда такой хмурый? За весь день ни разу не улыбнулся…

Охотник отозвался не сразу. Дожевал ягоду, запил глотком воды, и только потом ответил.

— Сегодня мой зеленый день, воин Эдвард. У Верных Псов не принято в такие дни смеяться. Этой ночью умерла моя дочь. Ей было четыре года.

— О господи… Какой ужас, прости меня, я даже подумать не мог… — от неожиданности ответа охотника Эдварда невольно пробил озноб.

— Ничего страшного. Она только начала свой путь, на ней нет греха, и мы когда-нибудь обязательно встретимся в голубом мире. Завтра я буду улыбаться, но сегодня — день моей скорби.

Эдвард не нашелся, что ответить. Наверно, не все так радужно в жизни Верных Псов, раз траур по родному ребенку у них длится один день. Это Мертвые Земли. Они умеют причинять боль.

Доедали обед в молчании.