— А как же ваш график, полковник? Где же ваш великий график?

— К дьяволу график! Капитан Гамильтон, мы идем вперед! Потому извольте заткнуться и подчиняться приказу!

— Полковник, вы сошли с ума! Посмотрите по сторонам! Неужели вы не видите…

Полковник не видел. Он уже давно ничего не видел, но глаза-огни как будто гипнотизировали остальных, и они шли за ниш, шли, и умирали. Только Эдвард пытался пробиться сквозь стену безумия, но даже он последние дни делал это скорее по привычке. Потому что они слишком далеко зашли. И их осталось слишком мало, чтоб вернуться. Живые мертвецы, как в детских сказках, которыми пугают непослушных детей, не желающих молиться перед сном Иисусу. А что касается графика… Эдвард уже месяц поминал его недобрым словом, но ничего не мог поделать.

Месяц, потому что ровно месяц назад, двадцать четвертого апреля, началось это коллективное самоубийство. Под красивым именем "военная операция Британской империи". Началось бы и раньше, да все тот же график не позволил. Идиотский график, которым полковник похвастался в первый же день. Как же давно это было… Два месяца и десять тысяч жизней назад…

— Смотрите, капитан! — Вильгельм Моррисон из очередной папки извлек красивый, цветной, с разными хитрыми пометками, лист бумаги. — Смотрите и восхищайтесь!

— Что это, сэр? — Эдвард пытался понять смысл графика, затухающей кривой, но без пояснений сделать это было проблематично.

— Ну уж точно не портрет старшего сержанта Кроуфорд в голом виде! Это, капитан Гамильтон, секретный военный документ! Результат стратегических расчетов генерального штаба, который наглядно демонстрирует, что наша миссия имеет все шансы добиться успеха! Вот, смотрите сами, все гениальное просто — вот формула, по оценкам наших аналитиков, которые, между прочим, базировались в основном на ваших и ваших предшественников донесениях, отношение количество потерь личного состава к общему числу на единицу пути есть постоянная величина. Десять процентов на сто миль пути. Наш маршрут, по разным оценкам, порядка тысячи семисот миль, общая численность личного состава — двенадцать тысяч человек. А вот вам и график — до цели дойдет не менее пяти тысяч, вернется — не менее двух. Высшее командование сочло такие потери вполне допустимыми, так что радуйтесь, капитан Гамильтон — у нас неплохие шансы возвратиться живыми!

— Что за бред! — красивый график, за которым скрывалась запланированная гибель десяти тысяч человек, заставил Эдварда забыть о субординации. — Тот, кто составил этот график — клинический идиот!

— Вы что-то имеете против аналитического центра генштаба? — в голосе полковника прозвучала угроза, но Эдварду сейчас любые потенциальные неприятности были глубоко безразличны.

— Имею? Да их за такое самих надо в Мертвые Земли отправить! Какие еще "десять процентов на сто миль"? Мы люди, а не цифры! Мы все поляжем, и пятидесяти миль не пройдя! Полковник, мне плевать, что там ваши "аналитики" нарисовали — я служу тут три года, и на своей шкуре испытал, что такое Мертвые Земли! Можете засунуть себе этот график… в папку. И забыть, как страшный сон, — в последний момент Эдвард все же вспомнил, что перед ним легендарный "майор-палач", как его прозвали бунтовщики Новой Южной Шотландии.

— Обязательно учту ваши пожелания, пока еще капитан Гамильтон.

— Учтите, — Эдвард окончательно взял себя в руки. — А также учтите то, что за время существования базы мы не ходили далее чем на двести миль на север, да и то только с проводниками из местных. Без них — не дальше прямой видимости, о чем мною неоднократно было упомянуто в докладах вышестоящему начальству.

Они тогда еще долго спорили. Вернее Эдвард спорил, Вильгельм Моррисон все время порывался свернуть капитану шею, но то ли убежденность молодого офицера взяла свое, то ли полковник и сам подсознательно не верил в красивые цифры генштаба… Все же служил не первый десяток лет, знал, как красиво иногда все выглядит на бумаге, и мерзко в реальности… Он решил проверить. И, вместо того, чтоб, как было запланировано изначально, всей группировкой, двенадцать тысяч человек на броне, двигаться на север, полковник послал одну роту. На разведку. Сто человек, ветеранов, задание которых было проще, чем найти королевский дворец в Эдинбурге — продвинуться на двадцать миль на север по пересеченной местности, разведать обстановку и вернуться. Пятнадцать бронетранспортеров, включая один командный, по музеями Британской империи хранилось немало ходового антиквариата, восемнадцатый век. Оружие, запас горючего на неделю пути, строгие инструкции, долгие наставления Эдварда, который хоть как-то пытался объяснить, что за земли лежат за стенами базы… Десять часов ожидания и один тяжелораненный солдат, который не дожил до утра, но успел рассказать, как машины тонули посреди чистого поля в болоте, как огромный медведь рвал когтями сталь, игнорируя залпы автоматов, как глохли двигатели, а одно насекомое перекусало и убило экипаж двух боевых машин. Обычный крупный комар — Эдвард предупреждал про них, и даже советовал ставить сетки и все время держать включенным ультразвуковой генератор. Пренебрегли. Не поверили. Заплатили за небрежность жизнями. На двадцать миль не продвинулись — машины бросили, назад возвращались своим ходом, половина погибла, когда решила смочить лицо в кристально-чистом роднике, вторую половину до смерти покусали обычные булыжники. Это при том, что про скрытый в воде яд и опасность любых одиноких камней-кустов-трав был предупрежден каждый. По два раза. С личной росписью под документом, Эдвард настоял, чтоб потом не было обвинений, что это он виноват, бывший комендант, который не обеспечил нужной информацией.

Полковник рвал и метал. Потерять на пустом месте целую роту — это был крупнейший из провалов в его карьере! Но отступать не собирался. Приказал всем солдатам, с утра до ночи, как "Отче наш" зубрить отчеты базы Нью-Перт, адмиралу со "Святого Марка" вежливо посоветовал заткнуться и не учить его воевать, и вынужден был ждать, пока придут карасарайцы. Все же признал, что без местных о "графике" можно забыть, но поставил четкий срок — месяц. Если через месяц проводники не придут, собирался выступать имеющимися силами. Эдвард связался с местными, через обычный стеклянный шар, который в принципе не мог работать — подходишь к нему, и говоришь, а тебя за сотни миль слышат. "Игрушка дьявола", как его ласково называл бывший капелан Ирвин Эрнест Гауди. Передал карасарайцам суть своей просьбы, а дальше оставалось только ждать. Связь была односторонней, предсказать поведение дикарей невозможно, и ответ они получили, только когда семнадцатого апреля у стен базы ВКС появились четверо. В легких одеждах, с примитивным оружием, они совершенно не боялись огромной армии, три дня торговались с полковником за закрытыми дверями, пока не достигли какого-то уговора. Эдварда в его суть не вникал. И уже двадцать четвертого апреля армия двинулась в путь. Мимо гор Тавриды, вглубь полуострова, и дальше, на север, на материк… Семьсот миль в одну сторону, броня, только после капремонта, теоретически способная разгоняться до полу сотни миль за час по самой пересеченной местности! Лучшее из вооружения, хоть и старое, но ничем не уступающее новым образцам, разве что вместо божественной силы нужны патроны, аккумуляторы и бензин! Казалось бы, легкая прогулка, сутки пути…

С тех пор прошел месяц. Если первые две недели, пока вели проводники, еще удавалось хоть как-то держать строй, а потери временами были даже меньше, чем по графику, то потом смерть смело наверстала свое. Бронетранспортеры давно уже были брошены, еще на границе Карасарайского ханства, человек оказался живучее стали. Проводники ушли, честно предупредив, что дальше на север — смерть. От бодрой двенадцатитысячной армии остались жалкие ошметки, пять сотен человек. Остальных убивала флора и фауна, травил яд, разлитый в земле, воде и воздухе, сводили с ума страшные видения, от которых не мог защитить ни один респиратор. Люди крестились, молились, выли от ужаса, но шли вперед — если большой отряд еще мог хоть как-то пережить ночь, то любой дезертир жил не дольше, чем успевал скрыться за первыми кустами. Мертвые Земли убивали, не желая считаться ни с какими графиками, но полковник Вильгельм Моррисон этого не видел. Он шел вперед сам, и вел за собой тех, кому повезло выжить — несчастных солдат, старшего сержанта Элис Кроуфорд, капитана Эдварда Гамильтона, родового раба Нубила…

А самое страшное — что даже если бы сознание вернулось к полковнику, поворачивать было поздно. Карасарайское ханство осталось далеко на юге, да и как с ними выйти на связь? Это название у них гордое — как бы прямой приемник великой Татарской империи, куда на правах провинций входили земли от Атлантики до Японии, от Белого моря до Индийских гор. Только та империя, что могла на равных тягаться с Британской, исчезла с мировых карт, а то, что называлось Карасарайским ханством… Три десятка сел, пару городков, одна "столица", Карасарай, "Черный дворец", где в черной юрте-шалаше-кибитке сидел голый-босый хан Азат Тагирхан. Не более двух тысяч жителей — армия полковника была в шесть раз больше, чем все это ханство. Когда начинала поход. Города "карасарайского ханства" — точки на бескрайней плоскости Мертвых Земель, спрятанные в самых укромных местах, сами карасарайцы — одичавшие, забывшие порох и колесо люди, которые, тем не менее, хорошо научились выживать в этих краях. Они с радостью меняли древние картины, книги, артефакты из разграбленных мертвых городов на золото, за свои услуги проводников просили золото, а нужно оно им было для того, чтоб отливать статуи своих правителей и украшать ими курганы. Без золота, заранее не договорившись, карасарайцев никогда не найти — они уже давно научились сливаться с природой, и британцы оказались фактически один на один с Мертвыми Землями. Вся разница была — как умирать. Возвращаясь, то есть признав, что все это было напрасным, или все же двигаясь вперед, надеясь на случайность и Иисуса. Хотя тут даже он бессилен, до цели оставалось почти три сотни миль, они прошли лишь половину пути, а последний вездеход с припасами, водой и оружием заглох прошлой ночью. Сколько люди могут унести на себе? Сто фунтов? По нормативам может быть, в реальной жизни у каждого оставалось по несколько фляг, и Эдвард спорил с полковником скорее по привычке, чем в надежде реально что-то изменить.

Но были два человека, которых не затронула общая безнадежность. Верный Нубил, который просто не ощущал на себе тягости пути, свято веря в счастливую звезду хозяина и надежно укрывшись за его спиной, и Элис Кроуфорд. Девушка, которая уже давно ничего не скрывала. Они были с Эдвардом вместе, на зло всем и всему миру, они любили друг друга, и она радовалась, что единственный дорогой в жизни человек рядом с ней. Пусть даже это последние часы их жизни. Эдвард, как мужчина, то есть существо более логичное и менее иррациональное, радоваться этому не мог — больше всего он хотел бы отправить девушку куда-нибудь далеко-далеко, то ли в Новую Шотландию, то ли Австралию, то ли вообще на Марс, но понимал, что тут его желания ничего не значат.

— На что вы надеетесь, полковник? Скажите, вы что, ослепли?

— Это вы ослепли! Капитан Гамильтон, отставить пораженческие настроения! Мы идем вперед! Не забывайте, что у нас есть Цель, с большой буквы! И я приказываю вам — если меня убьют, вы должны идти дальше! До победного конца!

— За Иисуса и короля…, - автоматически Эдвард пробурчал девиз армии, наблюдая, как еще один из солдат завис мертвым телом высоко на дереве — кто же мог знать, что его ветки могут пробить любой доспех, и двигаются быстрее боевого робота-андроида. Которые тоже не работают в Мертвых Землях.

— Вы как хотите. Можете за Иисуса, можете за короля, а лично я всю свою жизнь воевал за Британию, и к дьяволу того Христа вместе с его "богоизбранным" королем…

Святотатство? А кого сейчас это интересовало… Война обращает в веру даже закоренелых язычников и атеистов, но сейчас была не война, а бойня. Как можно воевать с миром? С природой? И какой дурак назвал эти земли "мертвыми"? Да, может они такими и были, когда-то, двести пятьдесят лет назад, когда свершилось Второе Пришествие и Война Апокалипсиса. Может Татарская империя и умерла в огненных муках, вместе с землей, оставив после себя руины и жалкое сопротивления желтолицых на дальнем востоке, которые тужились поднять над собой флаг великой империи. Но сейчас эти земли были не мертвы. Тут царила жизнь — странная, уродливая, неизвестно откуда взявшаяся, но ничем не хуже и не лучше, чем где-нибудь в джунглях Африки или Новой Южной Шотландии. И жизнь смертельная. Убивающая. Себя и человека. Вместо руин и пожаришь здесь были густые леса и широкие степи, вместо высохших каналов — полноводные реки. Только все это было враждебно человеку. Невероятно, парадоксально, аномально сильно, и вечно укрыто облаками — земли нужно было назвать Смертельными, Убийственными, Жестокими, но уж никак не Мертвыми.

— А надеюсь я на чудо, — как ни странно, полковник все же ответил на заданный вопрос. Странным, непривычным для него спокойным голосом человека, который даже не представляет, что такое настоящее безумие. — На чудо, капитан Гамильтон. Вы видели карасарайцев? Вы видели этих дикарей, по сравнению с которыми мавры — венец эволюции и светоч цивилизации? Вы видели, как эти голые обезьяны прогуливались там, где лучшие из моих бойцов боялись сделать лишний шаг и умирали сотнями? Но кто вам сказал, что они тут одиноки? Вы что-то знаете про Мертвые Земли, капитан Гамильтон? К дьяволу! Вы ничего про них не знаете! И никто не знает! Но мы должны идти и надеяться, потому что мы — британцы! Мы повернули орду, мы пережили Апокалипсис, и уж поверьте старому полковнику, лейтенант — все это не благодаря таким, как вы, чистоплюям. Которые даже смерти боятся. Все это сделали мы, те, кого вы называете безумцами! Забудьте про страх, лейтенант. Если вам не хватает надежды на свои силы — надейтесь на чудо, как это делаю я. И перестаньте сверлить меня своих злым взглядом, я сюда вашу Элис за косу не тащил, она сама прибилась, и нечего вешать на старого больного полковника всех собак. Эй, солдат! Чего стал? Никогда кишки товарища не видел? А ну двигай давай, у тебя еще будет возможность на это добро насмотреться!

И солдаты двигали. Шли. Иногда даже с песнями. Пять сотен, двадцать три роты — даже легионы в худшие годы Римской империи не знали такой недокомплект. А расформировать… Да кому оно надо? Если из взвода или роты только один солдат — пусть он сам себе будет и капрал, и сержант, все равно врагов, с которыми нужен строй и четкая вертикаль, на пару тысяч миль в любую сторону не наблюдалось. С деревьями же и медведями воевать — во всем мире почти вымерли, а тут вон как расплодились, шага не дают ступить — командиры не нужны, тут уж только от твоей ловкости все зависит. Успел пол рожка в голову разрядить, увернулся от когтей — значит повезло, значит еще минут десять можешь пожить, пока какая-нибудь подземная живность не решит тебя за ногу цапнуть. О том, что звери бывают не только ядовитые, но и обычные, все уже давно забыли — это казалось уже чем-то из разряда добрых детских сказок, что Святой Николай рассказывает на Рождество.

Пять сотен, четыре с половиной… Вечером лагерь разбивали четыреста сорок шесть человек — утром осталось четыреста десять. Куда делось еще тридцать шесть, если дежурные не сомкнули глаз, а всю ночь горели костры? Никто не знает. Все привыкли. Пару раз находили чьи-то ноги, торчащие прямо из земли, или обглоданный до белой кости, явно человеческий череп — но сознание уже прошло фазовый переход, и такие картины не то, что ужаса — даже брезгливости не вызывали. Сознание людей постепенно отключалось, мозг реагировал только на внешние раздражители, полностью заблокировав все, что исходило изнутри. Пойти помолиться, поесть, попить, сходить в туалет, тут же, из туалета "в кустиках" не возвращаются. Проверить оружие, и идти дальше. Куда, зачем? Мозг не знает. Мозг видит фигуру в офицерском мундире, и идет за ней, а фигура в мундире идет по карте, и не важно, что карте той три сотни лет, ни одного приметного ориентира не осталось, а все электронные системы нахождения пути еще в базе Нью-Перт вышли из строя. Не важно, что компас не работает, крутит, как ему заблагорассудится, солнца нет, облака одинаково сумрачны все время, и идут все "на глаз", лишь изредка проверяя верность направления реками. Которые, вроде бы, как всем казалось, текут все еще там, где должны. К счастью, пока еще попадались в основном мелкие, но ближе к цели нужно было пересечь Данаприс, самую крупную из рек этой части континента, но как это сделать — пока еще никто не думал. Потому что не надеялись до этого момента дожить.

Еще день, и еще, и еще, и еще… Двадцать девятого мая — воскресенье. Служба. Последний капеллан, человек с саном, погиб неделю назад, когда неосторожно лег спать, не заметив притаившуюся рядом крысу. Службу провел Эдвард — полковник был еще жив, но за день до этого поцарапался о какой-то куст, и теперь бредил, никого не узнавал, температура подскочила до сорока, но все равно шел вперед сам и отдавал приказы. Всем уже казалось, что и мертвым он не остановится. Семьдесят человек из двенадцати тысяч — каждый двухсотый. Везунчики? Многие из них такими себя не считали, и отдали бы многое, чтоб умереть одними из первых и не идти через весь этот ужас. Но Эдвард их уговаривал держаться. И держался сам — душевно, телесно, и за руку Элис, которая даже тут не забывала, что Господь сотворил женщину, чтоб она была верной поддержкой и опорой своему мужчине. Вчера они поженились. Странная свадьба, в роли священника — афганец раб, в роли колец — свернутые трубочки из условно безопасной травы. Разве что обещание любить друг друга до самой смерти прозвучало со злой иронией. Свадебное путешествие, она же первая брачная ночь — к ближайшему костру, соблюдать "приличия" в тени, значит точно не дожить до утра. Завтра, если доживут, собирались дать свадебный пир, солдаты подбирали воду и пайки погибших, потому и того, и другого было более чем достаточно. А сегодня служба. Странная и немножко безумная, как и все вокруг, вино и хлеб — сухой концентрат и вода, разве что кресты настоящие, в последнее время люди только на них и надеялись, хватаясь в первую очередь за крест, и только во вторую — за автомат. Это была уже не вера, это было нечто по ту сторону — Папа и Собор святого Петра казались чем-то вроде Ориона и Туманности Андромеды — вроде такое и существует во вселенной, но где-то очень далеко, а крест — он вещественный, он под рукой, его можно пощупать, на него можно понадеяться. Поможет? Вряд ли. Так и остальное все не поможет, а если так — то чем крест хуже? Он хоть красивый. У каждого — свой, по уставу положено только наличие, но его в армии не выдают, кто какой принесет с гражданской службы — у того такой и будет. Все же вещь слишком личная, как звезда Давида у иудеев и две змеи у желтолицых — те тоже со своими символами никогда не расстаются.

На следующее утро полковник умер, и никто не удивился, что Эдвард повел пять десятков человек дальше. Куда? Вперед. Зачем? Умирать. Говорят, когда люди теряют над собой контроль институтов общества, они превращаются в диких зверей, которые убивают, грабят, насилуют, не слушаются никаких авторитетов — так вот, это не правда. Солдаты, которых империя бросила на смерть, продолжали ей служить, даже в безумном походе на север по Мертвым Землям не забывая, что Эдвард — офицер, лорд, дворянин. Казалось бы, сейчас самое время проявится всему самому низшему, тварной природе, животному началу — но нет. Люди оставались людьми, выручали друг друга, помогали, делились последним, прекрасно понимая, что это — не спасение, а оттянутая гибель. На сколько? На минуты. Может часы. Если очень повезет — дни, но это вряд ли, потому что уже на следующее утро их осталось всего тридцать пять, и никто не знал, куда делись остальные. Вроде были, и нет. Но было ядро, которое продолжало удерживать остальных по эту сторону безумия — Эдвард, его жена Элис и Нубил. Капитан и старший сержант поклялись друг другу быть рядом до самой смерти, поклялись самым святым, их любовью, что не бросят друг друга, а раб просто был рядом с хозяином, как положено, до самого конца. И, скорее всего, именно это их и сберегало — судьба уже давно разлучила всех друзей, в отряде не осталось ни единого человека, который знал бы другого, служил бы вместе, и только они втроем продолжали вместе балансировать по нити над ущельем вечной тьмы. В Мертвых Землях сложно было поверить, что где-то там, на небесах, есть рай, куда попадают дыши крещенных праведников… Казалось, что ужас вокруг — нечто вечное и неизменное, оно было всегда, будет до конца эпох, до третьего, последнего, пришествия Иисуса Христа, и когда человек умрет — его душа продолжит безумный поход на север… Неизвестно за чем — единственный человек, который знал конечную цель кровавой авантюры, Эдвард, даже сейчас ее никому не открыл. Не потому, что это было секретом. Вовсе нет. Просто люди ради шли великой цели, а узнай они, что впереди их ждет всего лишь какое-то жалкое невиданное могущество далекой-предалекой Британской империи… То, что в кабинете на базе Нью-Перт вызывало трепет, тут бы не вызвало ничего, кроме брезгливого презрения.

Ближе к полудню — когда облака становятся чуть светлее, чем в остальное время — в отряде началось какое-то странное оживление. Люди выходили из летаргического сна, и, как ни странно, туман в их глазах замещало не отчаяние, а радость. Бодрость. Даже надежда — на то, что вот-вот это все должно закончиться. Не на счастливый финал, просто на финал — какой-нибудь. Солдаты в последний раз проверяли оружие, шутили, травили незатейливые пошловатые армейские анекдоты. Эдвард и Элис держали друг друга за руку, как невинные семнадцатилетние влюбленные на первом свидании, разгоряченные доселе еще невиданным чувством. Все ждали чуда, чуда избавления, и оно настало. Оно пришло из леса — пришло на клыках и на когтях, на рогах и на острых хвостовых опереньях, на жгутах-щупальцах, что уродливо торчали по всему телу — люди так и не поняли, кем было то божье провиденье, что избавляло их от страданий.

Но они были солдатами. А потому сражались. Как умели, как их учили, удерживая строй, отступая, прикрывая друг друга, ведя круговую оборону. В центре — офицеры, их задача в боевом столкновении — отдавать приказы. Первый эшелон, второй, плазменные пушки, с глухим шлепком выпускающие пучки раскаленных ионизированных газов. Подствольные гранатометы, огнеметы, лучи боевых ГКРов, генераторов когерентного излучения высокой мощности, в сфокусированном режиме, в режиме широкого луча. Пластиковые ножи конструкции Гордона и Клейна, оружие ближнего боя, индивидуальной защиты и последнего рубежа — Британия никогда не скупилась на вооружение своей армии. Со времен Вильгельма Великого, даже нет, раньше — с тех времен, когда римляне безуспешно штурмовали туманные берега, со времен Беовульфа и Артура Святого, армия Британии была лучшей, вера британцев — крепка, а их храбрость в сражениях с татарами за земли франков вошла в легенды. И теперь они показали себя во всей красе. Невиданные чудовища — Эдвард даже толком не смог их рассмотреть, лишь обрывочные картинки — шли волной, рвали, кусали, дробили, кололи, травили ядом. Прокусывали доспехи, вдавливали ребра в сердце, ломали позвоночники, сворачивали шеи, но даже умирая, даже погибая в муках, солдаты Его Величества не посрамили свою честь. Последний бой — самый красивый и достойный бой в их жизни, за каждого убитого они отправляли на тот свет одну тварь, и, хоть кольцо вокруг Эдварда и Элис редело, они не могли не восхититься доблестью своих спутников, которых даже не знали по имени. Муж и жена, капитан и старший сержант, они даже в этот час были вместе, ожидая, пока остальные падут, чтоб рука об руку встретить смерть в бою. Рядом не было лишь верного Нубила — Эдвард вытолкнул его подальше в начале боя, в сторону, противоположную той, откуда пришли чудовища, мечтая, чтоб раб выжил и оказал им с Элис последние почести, похоронив по христианскому обычаю. Рядом. Навека.

Тридцать человек. Двадцать. Пятнадцать. Десять. Последний бой, последняя жертва, последняя слава, за которую не дадут орден и про которую никогда не узнают родные. Ряды редеют, и вот уже капитан берется за оружие, чувствуя, как его руку крепко сжимает дорогая сердцу рука.

— Я люблю тебя, Эдвард Гамильтон, — беззвучно произносят губы, которым уже никогда не узнать сладости поцелуев.

— Я тоже люблю тебя, Элис Кроуфорд, — такой же беззвучный ответ.

И вот они наедине. Спина к спине. Вроде бы рядом еще кто-то — два, три солдата? А может и нет? Может, это миражи воспаленного воображения, мир вокруг не воспринимается как реальность. Эдвард знает только одно — Элис рядом, за спиной, с оружием в руках, и если он хочет, чтоб она жила — он должен сражаться. Глаза заливает пот, руки в крови, не своей, товарищей, но это уже не играет роли. Боль в груди — вроде бы ее что-то проткнуло, но это не имеет значения. Боль в руке — сломана кость? Не важно. Вторая еще может стрелять — чудовища умирают, а за спиной… За спиной пустота. Но и безопасность. Никто не прикрывает, но и не убивает со спины — значит Элис тоже победила, и сейчас, вот-вот, придет к нему на помощь. Эдвард сражается. Как умеет. Уже не с чудовищами — со всем миром, с собственной болью, но его ярость настолько велика, что и эти враги уступают. Затихают. Исчезают. И приходит покой… Спокойствие… И темнота… Нет мыслей, никаких — нет туннеля, в конце которого ждет свет и любовь. Есть только тьма… "Наконец-то…"

Но что-то давит… Что-то выталкивает его из темноты, из покоя, и сквозь размытую реальность Эдвард видит лицо. Не то, которое ждал. Не самое любимое лицо на свете. Не лицо Элис. Но то, что он видит — тоже прекрасно, потому что это лицо Нубила, верного Нубила, который теперь, в час смерти, позаботится о нем… В последний раз…

— Нубил… — произносят пересохшие губы, выдавливая из опустевших легких последние глотки воздуха.

— Мой лорд, я так счастлив! Я так счастлив, что вы живы!

"Я жив? Какое это имеет значение? Я мертв, Нубил, ты просто этого не понимаешь, я умер три года назад, когда дядя отправил меня в Тавриду, я умер два месяца назад, месяц назад, я умер вчера и сегодня — неужели ты этого не видишь, Нубил?" — хочет сказать Эдвард, чтоб хоть как-то отвлечь свои мысли, но губы его задают вопрос, на который он не хочет знать ответ. Не хочет больше всего на свете, но как наркоман без дозы, не может не спросить.

— Элис… Что случилось с ней?

Нет ответа. И его не может быть. Но на миг, всего лишь на один миг, пелена спадает. Все становится таким четким, каким оно не бывает никогда в жизни — сейчас Эдвард стал зорче любого орла, и в глазах Нубила он прочитал ответ на свой вопрос. Элис умерла. Прикрывая его со спины, как воин, любимая даже в этот час соединила воедино долг и любовь, как умела только она одна на всем белом свете. А значит и ему, Эдварду, пора исполнить клятву, и уйти за ней — сознание покинуло его, и парень погрузился в мир, которого не существует. В мир грез.

В мир, где смешалось прошлое и будущее, то, что было, и то, чего не будет никогда. Он беседовал под луной с Катрин на Артур Сит, Катрин из прошлого, а рядом стояла Элис, которой там просто не могло быть — хоть на самом деле они были уже не в Эдинбурге, а Иерусалиме, на площади перед Третьим Храмом, где верный Нубил Муххамед читал лекцию по истории, рассказывая про Войну Апокалипсиса, а рядом за партой сидел Вильгельм Моррисон, и зудел голосом дяди, повторяя, что он обязательно вытянет их с Катрин из Нью-Перта, и лично Папа объявит их мужем и женой. А потом события прыгали — Эдвард был мальчишкой в какой-то деревне, видел, как всю его родню убивают страшные лесные чудовища, сам охотился на этих чудовищ, рядом с ним охотился Нубил — вместе с Нубилом они сидели на березе, Эдвард обнимал Элис, Нубил — Катрин, ели яблоки, а строгий лейтенант Клаус Отто фон Геленберг стоял на камне и рассказывал про больших медведей. Опять иерусалимский Храм, он же Собор святого Петра — на него нападают чудовища из Мертвых Земель, и он, Эдвард, вместе с Элис, Нубилом, совершенно незнакомым парнем, Клаусом, Ирвином, дядей Дэвидом и другими сражаются против них, огнем, крестом и звездой Давида, и чудовища отступают. Чудовища бегут прочь, а Эдвард бежит за ними! Остальные уже отстали, устала Элис, притормозил Нубил, уже нет вокруг никаких храмов — только чудовища, проклятые чудовища, которые лишили его любимой, он, капитан Эдвард Гамильтон, и тот самый незнакомый парень — они бегут по лунному мосту, что перекинут над звездами, бегут в другие галактики, далеко-далеко, на край вселенной и еще дальше. Эдвард уже не хочет бежать, хочет остановиться, повернуть, вернуться туда, где остались дорогие ему люди — но в душе разгорается охотничий азарт! Догнать тварей! Уничтожить! Тем более, его спутник бежит рядом, и вроде бы совсем не уставший — гордость Эдварда не позволяет ему отстать, он бежит следом, по странной нитке, что связывает облака и землю. Бежит вниз. Сквозь облака. Сквозь небо. Бежит к странному, дикому городу, которого не может быть в природе, бежит к своему телу — уже нет тварей, но есть спутник, от которого нельзя отстать. Это очень важно. Не проиграть. Не сдаться. Эдвард бежит вниз, туда, где на дощатом полу лежат два смутно знакомых тела — хочет остановиться, понять, чьи это тела, но уже не успевает. Он взял слишком большой разгон, и нить вбивает его в одно из тел, вдавливает, заставляет за миг пережить всю ту боль, что терпело это тело дни и недели, не решаясь поделить с душой. Вдавливает и впитывает, тело и Эдвард становятся одним целым, и только тут до него доходит, что это тело — его. Что он — жив. Что он лежит на соломе, совершенно голый, его рука — в креплениях, что должны дать костям верно срастись. А рядом слышны два голоса, старый и молодой, и хоть язык их непонятен, каким-то чудом каждое произнесенное слово превращается в образ, и уже этот образ мозг переводит в привычные английские слова.

Эдвард открыл глаза.