Благодать или благословенье Ниспошли на подручных твоих! Дай им бог совершить омовенье, Окунаясь в святая святых! Исцеленьем от язв и уродства Будет душ из живительных вод. Это словно возврат первородства Или нет — осушенье болот. Все пороки, грехи и печали, Равнодушье, согласье и спор Пар, который вот только наддали, Вышибает, как пулей, из пор. Все, что мучит тебя, испарится И поднимется вверх, к небесам. Ты ж, очистившись, должен спуститься. Пар с грехами расправится сам. Не стремись прежде времени к душу, Не равняй с очищеньем мытье. Нужно выпороть веником душу, Нужно выпарить смрад из нее. Здесь нет голых, стесняться не надо, Что кривая рука да нога. Здесь — подобие райского сада: Пропуск тем, кто раздет донага. И, в предбаннике сбросивши вещи, Всю одетость свою позабудь! Одинаково веничек хлещет, Как ты там не выпячивай грудь. Все равны здесь единым богатством, Все легко переносят жару, Здесь свободу и равенство с братством Ощущаешь в кромешном пару. Загоняй поколенья в парную! И крещенье принять убеди! Лей на нас свою воду святую И от варварства освободи!

И вкусы и запросы мои странны, Я экзотичен, мягко говоря: Могу одновременно грызть стаканы И Шиллера читать без словаря. Во мне два «Я», два полюса планеты, Два разных человека, два врага. Когда один стремится на балеты, Другой стремится прямо на бега. Я лишнего и в мыслях не позволю, Когда живу от первого лица. Он часто вырывается на волю — Второе «Я» в обличье подлеца. И я борюсь, давлю в себе мерзавца. О, участь беспокойная моя. Боюсь ошибки, может оказаться, Что я давлю не то второе «Я». Когда в душе я раскрываю гранки На тех местах, где искренность сама, Тогда мне в долг дают официантки И женщины ласкают задарма. Но вот летят к чертям все идеалы, Но вот я груб, я нетерпим и зол. Но вот сижу и тупо ем бокалы, Забрасывая Шиллера под стол. А суд идет, весь зал мне смотрит в спину. Вы, прокурор, вы, гражданин судья, Поверьте мне, не я разбил витрину, А подлое мое второе «Я». И я прошу вас, строго не судите. Лишь дайте срок, но не давайте срок. Я буду посещать суды как зритель И к судьям заходить на огонек. Я больше не намерен бить витрины И лица граждан, — так и запиши! Я воссоединю две половины Моей больной раздвоенной души. Искореню, похороню, зарою, Очищусь, ничего не скрою я. Мне чуждо это «Я» мое второе, Нет, это не мое второе «Я».

— Ой, Вань, смотри, какие клоуны, Рот — хоть завязочки пришей. Ой, до чего, Вань, размалеваны, И голос, как у алкашей. А тот похож, нет, правда, Вань, На шурина, такая ж пьянь. Ну нет, ты глянь, нет-нет, ты глянь, Я правда, Вань. — Послушай, Зин, не трогай шурина. Какой ни есть, а он — родня. Сама намазана, прокурена, Гляди, дождешься у меня! А чем болтать, взяла бы, Зин, В антракт сгоняла б в магазин. Что, не пойдешь? Ну я один, Подвинься, Зин. — Ой, Вань, гляди, какие карлики, В джерси одеты, не в шевьет, На нашей пятой швейной фабрике Такое вряд ли кто пошьет. А у тебя, ей-богу, Вань, Ну все друзья такая рвань И пьют всегда в такую рань Такую дрянь! — Мои друзья хоть не в болонии, Зато не тащат из семьи, А гадость пьют из экономии. Хоть поутру, да на свои. А у тебя самой-то, Зин, В семидесятом был грузин, Так тот вообще хлебал бензин, Ты вспомни, Зин. — Ой, Вань, гляди-кось, попугайчики! Нет, я, ей-богу, закричу. А это кто в короткой маечке? Я, Вань, такую же хочу. В конце квартала, правда, Вань, Ты мне такую же сваргань. Ну, что «отстань», всегда «отстань», Обидно, Вань! — Ты, Зина, лучше помолчала бы, Накрылась премия в квартал. Кто мне писал на службу жалобы? Не ты? Да я же их читал. К тому же эту майку, Зин, Тебе напяль — позор один. Тебе ж шитья пойдет аршин, Где деньги, Зин? — Ой, Вань, умру от акробатиков! Смотри, как вертится, нахал. Завцеха наш, товарищ Сатюков, Недавно в клубе так скакал. А ты придешь домой, Иван, Поешь и сразу на диван Иль вот кричишь, когда не пьян, Ты что, Иван? — Ты, Зин, на грубость нарываешься, Все, Зин, обидеть норовишь. Тут за день так накувыркаешься, Придешь домой — там ты сидишь. Ну и меня, конечно, Зин, Сейчас же тянет в магазин, А там друзья… Ведь я же, Зин, Не пью один. Ого, однако же, гимнасточка! Гляди-кось, ноги на винтах, У нас в кафе молочном «Ласточка» Официантка может так. А у тебя подруги, Зин, Все вяжут шапочки для зим, От ихних скучных образин Дуреешь, Зин. — Как, Вань, а Лилька Федосеева, Кассирша из ЦПКО? Ты к ней все лез на новоселии, Она так очень ничего. А чем ругаться, лучше, Вань, Поедем в отпуск в Ереван. Ну что «отстань», опять «отстань»! Обидно, Вань.

Считать по-нашему, мы выпили немного, Не вру, ей-богу, скажи, Серега! И если б водку гнать не из опилок, То что б нам было с пять бутылок. Вторую пили близ прилавка в закуточке, Но это были как раз еще цветочки, Потом в скверу, где детские грибочки, Потом… Не помню, дошел до точки. Я пил из горлышка с устатку и не евши, Но как стекло был остекленевший. Ну а когда коляска подкатила, Тогда в нас было семьсот на рыло. Мы, правда, третьего насильно затащили, Но тут промашка — переборщили. А что очки товарищу разбили, Так то портвейном усугубили. Товарищ первый нам сказал, что, мол, уймитесь, Что не буяньте, что разойдитесь. Ну «разойтись» я сразу согласился И разошелся, и расходился. Но если я кого ругал, карайте строго, Ну это вряд ли, скажи, Серега! А что упал — так то от помутнения, Орал не с горя, от отупения. Теперь позвольте пару слов без протокола. Чему нас учит, семья и школа? Что жизнь сама таких накажет строго, Тут мы согласны, скажи, Серега! Он протрезвеет и, конечно, тоже скажет, Пусть жизнь осудит, пусть жизнь подскажет. Так отпустите, вам же легче будет. К чему возиться, коль жизнь осудит. Вы не глядите, что Сережа все кивает. Он соображает, все понимает, А что молчит, так это от волнения, От осознания и просветления. Не запирайте, люди, плачут дома детки, Ему же в Химки, да мне в Медведки… А, все равно: Автобусы не ходят, Метро закрыто, в такси не содят. Приятно все ж таки, что нас тут уважают, Гляди, подвозят, гляди, сажают. Разбудит утром не петух, прокукарекав, Сержант поднимет как человеков. Нас чуть не с музыкой проводят, как проспимся. Я рубль заначил, слышь, Сергей, опохмелимся. Но все же, брат, трудна у нас дорога! Эх, бедолага, ну спи, Серега.

Не берись, коль не умеешь, Не умеючи — не трожь. Не подмажешь — не поедешь, А подмажешь — упадешь. Эх, недаром говорится, Дело мастера боится, И боится дело это Ваню — мастера паркета. Посередке всей эпохи Ты на щетках попляши. С женским полом шутки плохи, А с натертым хороши. Говорят, не нужно скоро Будет званье полотера. В наше время это мненье — Роковое заблужденье. Даже в этой пятилетке На полу играют детки, Проливают детки слезы От какой-нибудь занозы. Пусть елозят наши дети, Пусть играются в юлу На натертом на паркете На надраенном полу.

Мой сосед объездил весь союз. Что-то ищет, а чего — не видно. Я в дела чужие не суюсь, Но мне очень больно и обидно. У него на окнах плюш и шелк, Клава его шастает в халате. Я б в Москве с киркой уран нашел При его повышенной зарплате. И сдается мне, что люди врут. Он нарочно ничего не ищет, А для чего — ведь денежки идут. Ох, какие крупные деньжищи. А вчера на кухне ихней сын Головой упал у нашей двери И разбил нарочно мой графин, Я — папаше счет в тройном размере. Ему, значит, рупь, а не пятак? Пусть теперь мне платят неустойку. Я ведь не из завести, я так, Ради справедливости, и только. Ничего, я им создам уют, Живо он квартиру поменяет. У них денег — куры не клюют, А у нас на водку не хватает.

Отбросив прочь свой деревянный посох, Упав на снег и полежав ничком, Я встал и сел в «погибель на колесах», Презрев передвижение пешком.  Я не предполагал играть судьбою, Не собирался спирт в огонь подлить, Я просто этой быстрою ездою Намеревался жизнь свою продлить. Подошвами своих спортивных «чешек» Топтал я прежде тропы и полы, И был неуязвим я для насмешек, И был недосягаем для хулы. Но я в другие перешел разряды, Меня не примут в общую кадриль. Я еду — и ловлю косые взгляды И на меня, и на автомобиль. Прервав общения и рукопожатья, Отворотилась прочь моя среда, Но кончилось глухое неприятье, И началась открытая вражда. Я в мир вкатился, чуждый нам по духу, Все правила движенья поправ. Орудовцы мне робко жали руку, Вручая две квитанции на штраф. Я во вражду включился постепенно, Я утром зрел плоды ночных атак: Морским узлом завязана антенна… То был намек: С тобою будет так! Прокравшись огородами, полями, Вонзали шило в шины, как кинжал. Я ж отбивался целый день рублями, И не сдавался, и в боях мужал. Безлунными ночами я нередко Противника в засаде поджидал, Но у него поставлена разведка, И он в засаду мне не попадал. И вот, как «языка», бесшумно сняли Передний мост и унесли во тьму. Передний мост!.. Казалось бы, детали, Но без него и задний ни к чему. Я доставал мосты, рули, колеса, Не за глаза красивые — за мзду. Но понял я: не одолеть колосса. Назад! пока машина на ходу. Назад к моим нетленным пешеходам! Пусти назад, о, отворись, сезам! Назад, в метро, к подземным переходам! Назад, руль влево и — по тормозам! Восстану я из праха, вновь обыден, И отряхнусь, выплевывая пыль. Теперь народом я не ненавидим За то, что у меня автомобиль!

Так дымно, что в зеркале нет отраженья, И даже напротив не видно лица, И пары успели устать от круженья, И все-таки я допою до конца. Полгода не балует солнцем погода, И души застыли под коркою льда, И, видно, напрасно я жду ледохода, И память не может согреть в холода. В оркестре играют устало, сбиваясь, Смыкается круг — не прорвать мне кольца. Спокойно я должен уйти улыбаясь, Но все-таки я допою до конца.

Не впадай ни в тоску, ни в азарт ты, Даже в самой невинной игре Не давай заглянуть в свои карты И до срока не сбрось козырей. Отключи посторонние звуки И следи, чтоб не прятал глаза, Чтоб держал он на скатерти руки И не смог передернуть туза. Никогда не тянись за деньгами, Если ж ты, проигравши, поник Как у Пушкина в «Пиковой даме», Ты останешься с дамою пик. Если ж ты у судьбы не в любимцах, Сбрось очки и закончи на том. Крикни: — карты на стол! Проходимцы! И уйди с отрешенным лицом.

В ресторане по стенкам висят тут и там «Три медведя», «Заколотый витязь». За столом одиноко сидит капитан. — Разрешите? — спросил я. — Садитесь. — Закури. — Извините, «Казбек» не курю. — Ладно, выпей. Давай-ка посуду. — Да пока принесут… — Пей, кому говорю! Будь здоров!.. — Обязательно буду. — Ну так что же, — сказал, захмелев, капитан, Водку пьешь ты красиво, однако. А видал ты вблизи пулемет или танк, А ходил ли ты, скажем, в атаку? В сорок третьем под Курском я был старшиной, За моею спиною такое… Много всякого, брат, за моею спиной, Чтоб жилось тебе, парень, спокойно… Он ругался и пил. Я — за ним по пятам. Только в самом конце разговора Я его оскорбил, я сказал: «Капитан, Никогда ты не будешь майором». Он заплакал тогда, он спросил про отца. Он кричал, тупо глядя на блюдо: — Я полжизни отдал за тебя, подлеца. А ты жизнь прожигаешь, паскуда. А винтовку тебе? А послать тебя в бой?! А ты водку тут хлещешь со мною!.. …Я сидел, как в окопе под Курской дугой, Там, где был капитан старшиной… Он всё больше хмелел, я — за ним по пятам, — Только в самом конце разговора Я обидел его — я сказал: «Капитан, Никогда ты не будешь майором!»

Зарыты в нашу память на века И даты, и события, и лица, А память как колодец глубока, Попробуй заглянуть — наверняка Лицо — и то — неясно отразится. Разглядеть, что истинно, что ложно, Может только беспристрастный суд. Осторожно с прошлым, осторожно, Не разбейте глиняный сосуд. Одни его лениво ворошат, Другие неохотно вспоминают, А третьи даже помнить не хотят, И прошлое лежит, как старый клад, Который никогда не раскопают. И поток годов унес с границы Стрелки — указатели пути, Очень просто в прошлом заблудиться И назад дороги не найти. С налета не вини — повремени! Есть у людей на все свои причины. Не скрыть, а позабыть хотят они: Ведь в толще лет еще лежат в тени Забытые заржавленные мины. В минном поле прошлого копаться Лучше без ошибок, потому Что на минном поле ошибаться Просто абсолютно ни к чему. Один толчок — и стрелки побегут, А нервы у людей не из каната, И будет взрыв, и перетрется жгут… Ах, если люди вовремя найдут И извлекут до взрыва детонатор! Спит земля спокойно под цветами, Но когда находят мины в ней, Их берут умелыми руками И взрывают дальше от людей.