Серега не находил себе места. Ника ушла в шесть часов утра неизвестно куда искать фортепиано — только сейчас до него дошла бессмысленность ее заявления. Чужая, непонятная Ника. «Наверное, судьба так меня наказывает», — подумал он. Никогда не понять ему Нику. Сергей, похоже, окончательно потерял ее, когда-то с таким трудом отвоеванную у Тоника…
Он пил крепкий кофе, чашку за чашкой, и смотрел в раскрытое окно. Там, в бледном, подернутом тонкими облаками небе встает тусклое, блекло-желтое солнце, свет его растекается по восточному горизонту, не освещая сумеречную, тенистую землю. На улице за воротами клуба — ни души, даже на Наличной машин практически нет, а те редкие, которые нарушают тишину раннего часа, пролетают мимо с огромной скоростью. Мокро, зябко, но Сергею не хочется закрывать окно. Он не выспался, от выпитого кофе дрожат руки, а утренний холод бодрит и одновременно несет ощущение сладкой грусти. От воспоминаний сжимается сердце. Он — нормальный, реальный человек, и до сих пор не может примириться с потерей своего прошлого…
Что же грустно-то так? Потому что так и должно быть, если ты совершил непоправимые поступки. Потому что (вдруг хватило смелости и отчаяния признаться в этом самому себе!) он — подлец и трус. И с этим надо жить дальше. Серега и живет. Только сидит в нем холодным комком зло — и не дает покоя…
Замерзнув, он все-таки встал из-за стола и закрыл окно. Обернулся в полумрак комнаты. На старом ободранном диване, вытянувшись, спит вахтенный. Полночи он бегал по клубу, устраивал пришедших из-за границы гостей, швартовал их огромное неповоротливое корыто, отчаянно ругался по рации с пограничниками и спасателями. Устал, бедняга… Сергей записался в журнал и тихонько вышел, прикрыв за собой дверь. Он собирался прогуляться на яхте.
Странное какое-то утро. Часто такая погода — предвестник тоскливой, дождливой, холодной серости на долгие дни… «Иллюзия» стоит вся мокрая после проливного дождя. Сергей на всякий случай заглянул в каюту — вдруг Ника раздумала уходить и легла спать? Нет…
Он поднял грот — ветра практически не было. Ничего, отсюда видно, что по фарватеру бежит легкая рябь, значит, там еще живет дыхание ночного шторма. Но здесь неподвижная вода до мельчайших подробностей отразила безжизненное крыло паруса. Серега дернул стартер — и тишину залива нарушило стрекотание восьмисильного моторчика. Яхта отошла от пирса и медленно направилась к выходу. Он еще раз оглядел берег — Ника не вернулась…
Пускай. Он встал, выпрямился, расправил плечи. Здесь, на открытой воде, тяжелое, грызущее душу чувство вины растворялось, исчезало — словно оставалось ждать на берегу. А Серега наслаждался ощущением своей силы и уверенности в каждом движении, грацией и послушной резвостью маленькой яхты. Только здесь он становится самим собой!
Едва он вышел из-за мыса, легкий ветер с запада слегка закренил яхту, парус заработал, и Серега выключил двигатель. Забурлила вода в кильватере, шкот в его руке наполнился живой силой, потянул — и Сергей заложил его на утку. Ровный ветер не грозил никакими неожиданностями. Возможно, к середине дня он совсем скиснет, но тогда можно вернуться под мотором. Удобно устроившись на борту, Серега с наслаждением вдыхал прохладный ветер и думал, что все его переживания в самом деле — мелки и неинтересны…
Гигантская свалка, подступающая к самой воде, образовала крутой высокий берег, под которым, среди жидкого кустарника, стоял маленький фанерный сарайчик. Двое бездомных, зевая и ежась от утренней свежести, разводили костерок. Языки пламени были почти невидимы в свете бледного солнца. Неподалеку спал еще один грязный мужик, а маленькая собачка, привязанная к чахлому кустику, визгливо лаяла на «Иллюзию»…
Чуть в стороне от фарватера, на мелкой воде застыли несколько резиновых лодок. Ранние рыбаки, покуривая вонючие папиросы, провожали Серегу равнодушными взглядами.
За свалкой открылся вид на гостиницу «Прибалтийская». Гигантская коробка с частично выбитыми окнами, мертвая и пустая. Ночью в ее окнах танцуют голубые огни. Даже пришедшие вчера по Корабельному фарватеру зеленые от страха иностранцы видели эту страшную иллюминацию, а кто-то разглядел в бинокль призрака, приветливо махавшего им рукой из окна верхнего этажа… Туда даже спасатели не лезут — там почти так же опасно, как, например, на путях Финляндского вокзала.
А еще чуть дальше — автодром. По нему с утра пораньше какой-то деятель носится на разбитом «Москвиче» — с такой отчаянной скоростью и так неуклюже, будто пытается покончить с собой.
Серега не только пялился на берег, но и следил за тем, чтобы не сойти с фарватера. Вокруг — мели, а ему хочется погулять… Яхта с ровным бурлящим звуком уходит все дальше в море, а вслед летят звуки просыпающегося города: музыка, шум автомобилей, голоса. По Петровскому фарватеру прошел «Метеор».
Вокруг — тишина и одиночество…
Пройдя примерно полпути до Кронштадта, Сергей положил яхту в дрейф. Везде глубоко, Морканал остался много южнее, других судов можно не опасаться. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что он действительно один, Сергей достал припасенную бутылку водки и плеснул себе в стаканчик. Взял из пакетика помидор — закусить. Помыл его в забортной воде. Молча приподнял стакан, глядя в разъяснившееся небо, подумал: «За меня!» — и выпил.
…Он стал выпивать намного больше, но какое это имеет значение, если он — мертвый! Ему невероятно тяжело сознавать свою смерть и свое предательство — но никто этого не знает. И не узнает никогда, потому что он сильный человек, хотя и трусливый…
— Хочешь сдохнуть — вернись на Ладогу.
Серега испуганно раскрыл глаза, но никого не увидел. Почему-то подумал, что более всего сейчас испугался бы того своего двойника, который и остался на Ладоге, — встретив его, он действительно «сдохнет», никаких сомнений. Ерунда, алкогольные галлюцинации, нет с ним никого… Серега громко сообщил в пространство:
— Я не хочу сдохнуть. Я жить хочу! Здесь! И я все сделал, чтобы жить именно так, как я хочу!
В родном мире приходилось жить так, как «надо», и делать то, что от него ожидали. Он всю жизнь должен был «соответствовать». Сын высокопоставленных и обеспеченных родителей был обязан занимать активную жизненную позицию, увлекаться правильными вещами, хорошо учиться, поступить в СПбГУ, и обязательно — на юридический… Затем — работать в скучной конторе, где много платят и есть возможность карьерного роста, ежедневно сидеть с девяти до шести в ненавистном офисе — как хотели его родители. Даже в яхт-клубе он вынужден был занимать на гонках исключительно первые места, чтобы они не предложили ему заняться чем-нибудь другим, где успехи будут более очевидными.
Юрист из него получился никудышный. Скучно ему было, тоскливо, зевал целыми днями на работе и дозевался до того, что его уволили. Серега выдержал «разборку» с недовольными предками, которые, конечно, были разочарованы. Но не возражали, когда он нашел себе место инструктора в своем же яхт-клубе — и занялся, наконец, любимым делом. Правда, не упускали случая дать ему понять, что это любимое дело — не профессия. Папашка и вовсе не стеснялся демонстрировать сыну презрение, каждый раз подчеркивая, что они до сих пор дают ему деньги на личные расходы, обеспечивают его потребности, кормят. И замечал снисходительно: сынок молодой еще, перебесится. Когда-нибудь станет человеком.
В итоге все получилось так, как хотел бы Серега, — но для этого пришлось оказаться в чужом мире. Впервые он жил не оглядываясь и не опасаясь кого-то разочаровать, своей собственной жизнью. Впервые зависел только от себя. Впервые почувствовал себя полноценным человеком. И вдруг понял, почему тот же Тоник, идаже иногда Женька, относились к нему как-то свысока. Он только теперь начал взрослеть, понимать цену своим поступкам — и разочаровываться. Сложно все оказалось…
Он в самом деле хотел жить, потому что только начал понимать себя.
…Когда снова открыл глаза, солнце перевалило за горизонт. Задумался, наверное, и незаметно уснул. Рука все еще сжимала пустую бутылку — не вспомнить, как выпил. Но сейчас вроде все нормально. Серега сел, борясь с головокружением. Мозги вроде соображают, а тело не слушается. Ветер с запада снова усиливается, не пора ли возвращаться на базу? Он посмотрел по сторонам — пока он спал, яхту несло неизвестно куда. Надо было хоть якорь бросить. Что до Питера, что до Кронштадта — примерно одинаковое расстояние. Что теперь в Кронштадте? Серега еще не удосужился узнать. Может, с небольшим и красивым городком произошло примерно то же, что с Приозерском. Или — наоборот, он превратился в мегаполис, свободный от призраков…
Он лег на курс в сторону Питера. Ветер — совсем как вчера: теплый и плотный, довольно сильный. Поднялась небольшая волна, ее короткие злые языки беспорядочно били «Иллюзию» в борта, иногда заставляя ее корпус вздрагивать. Но она не «рыскала», шла ровно, как по струнке. Рваные облака по-прежнему закрывали небо, когда солнце пряталось за ними, становилось холодно. Серега запрокинул голову, подставляя лицо скупому солнцу. Так хорошо! Он — один в этом мире. Есть еще Ника — совершенно непонятная… Есть Тоник, который, наверное, его просто убьет при личной встрече. Но Сергею никто не нужен. Ему хорошо в одиночестве. А волны все росли, они приходили немного сбоку, брызги летели в кокпит и в бледноватом свете тусклого дня казались прозрачными и чистыми, будто он не в грязной Маркизовой луже, а в океане…
Ему казалось, что он летит со скоростью узлов пятнадцать — не меньше. Ветер все усиливался, становился злым, шквалистые порывы ударяли в паруса, заставляя Сергея быть очень внимательным. Он со скоростью моторной лодки перелетел через Петровский фарватер, едва не угодив под сухогруз, нашел свой створ и минут через пятнадцать добрался до входа в гавань…
* * *
«Я дам Сереге шанс, — размышляла Ника. — Он не может быть подонком. Он, наверное, даже по-своему любит меня…»
Она легко поверила Тонику. Ни разу не перебила его рассказ, ни разу не усомнилась в словах человека, которого, по большому счету, видела впервые. Может быть, потому что душа отзывалась на каждое его слово, а непослушная память порождала смутные образы… Конечно, это еще не воспоминания, но какие-то обрывки ощущений, чувств, эмоций. Ничего подобного не возникало, когда она слушала краткие Серегины повествования.
Тоник лишь один раз позволил себе приврать.
— Ты сочиняла изумительные произведения, — сообщил он ошеломленной Нике. — Когда ты играла на альте собственные вещи, все буквально замирало вокруг. Ты — гениальный композитор…
Он действительно был уверен, что Ника способна писать потрясающую музыку, — но в прошлой жизни ей для творчества не хватало уверенности. Свои вещи она играла «для себя», не показывая никому — даже Тонику.
— Тебе необходимо это вспомнить, — заявил он напоследок. — В тебе — редкостный, удивительный талант, и нельзя, чтобы он пропал.
Ника рассеянно прошла в ворота яхт-клуба, споткнувшись о натянутый поперек проезда канат, затем чуть не навернулась с мостков в воду и не сразу поняла, что «Иллюзии» нет на месте.
Серега часто тренировался неподалеку от берега один, отрабатывал маневры. Интересно, он и раньше так же фанатично любил свою яхту? Ника присмотрелась, но на воде его не обнаружила. Мог в грустях уйти куда-нибудь подальше, тогда придется загорать на пирсе до его возвращения. Она уже приготовилась к долгому ожиданию, но тут увидела «Иллюзию». Яхта как раз входила в акваторию клуба, мокрая, будто попала под дождь. Блестели мокрые борта, чуть полоскал парус с эмблемой класса — в гавани почти не было ветра. Серега сидел на борту, замерзший и довольный. Увидел Нику, помахал ей рукой.
Подошел на свое место, яхта тихонько ткнулась носом в пирс. Серега не успел придержать ее ногой. Проходя по борту, пошатнулся. С лица Ники сбежала улыбка.
— Ты чего, хронический алкоголик? — с искренним любопытством поинтересовалась она.
— Ничего… ниче я не пил, — заплетающимся языком ответил Серега. — Был бы пьян — потопил бы посудину! Там… это… ну, штормит здорово. Опасно очень. — И с видом знатока заключил: — Если б какой дурак вышел — точно потонул бы!
— Не потонул же, — Ника сильно разозлилась. — А насчет потопить яхту будучи пьяным, это ты действительно умеешь.
Пауза. Он словно споткнулся на ровном месте. Глаза забегали, лицо вытянулось:
— Ты что, все вспомнила?!!
Даже побледнел, бедняга, отметила Ника. Серега отвернулся, автоматически привязал яхту дрожащими руками. Когда снова посмотрел на нее, лицо его изменилось. Куда-то пропали пьяное самодовольство, постоянная ухмылка, высокомерный взгляд.
— Да, вот такое случилось. — Голос его стал тихим и бесцветным. — Я убил тебя. Я тебе солгал. Но…
Она молчала. Ни к чему задавать вопросы, все станет только хуже. Этот человек уже уничтожил себя.
— …но если бы я сказал тебе правду, ты бы не осталась в яхт-клубе! — Сергей заглянул Нике в лицо и, наткнувшись на ее взгляд, снова отвел глаза. — Я был вынужден тебе соврать. Один раз… — Он перевел дыхание. — Один раз я уже убил тебя… то есть был виноват… и если бы ты ушла, то опять, значит, предательство…
«Вообще-то логично, — подумала Ника. Она не ожидала от себя такого ледяного спокойствия. — Где бы я сейчас бродила? Сошла бы с ума или превратилась в одного из этих бездомных? Или села бы вместе с компанией Саши и Мишани? — Она вспомнила голодного и тощего Коляна. — Села бы за то, чего не совершала! Или попрошайничала на улицах… впрочем, все кончилось, и он помог мне».
— Я по-прежнему ничего не помню, — сообщила она. — Это очень тяжело. Не знаешь, кому и верить.
Да, подумал Серега с отчаянием, Ника еще раз убедилась, что ему верить нельзя. Он готов еще раз умереть — только бы все изменить!
— Правда, что меня звали Джин?
— Правда, — подтвердил он. — Точнее, тебя звали Женей, но Тоник… — Он встрепенулся. Похоже, свершилось страшное. — Ты, наверное, разговаривала с Тоником?
— Разговаривала, — кивнула Ника. — Ты же понимаешь, мы бы с ним все равно встретились, рано или поздно…
— И… что? — упавшим голосом переспросил Сергей.
— Как ты думаешь? — поинтересовалась она. — Такие вещи прощаются?!
Серега молчал. Хмель неожиданным образом выветрился из головы. Собственно, чего он так мучается? Жил же он без Женьки и Тоника, и теперь сможет…
— Ничего не изменишь. Или вы как-то смиритесь с тем, что я совершил, или… я даже не знаю.
— Боишься? — вдруг вполне серьезно спросила она.
— Чего бояться, самое жуткое уже произошло. — Серега почувствовал себя обреченным. — Наоборот, когда-то все это должно было проясниться. Пусть он принимает решение. Пусть он убьет меня, — пробормотал еле слышно. Безнадежно махнул рукой. — Все равно лучше, чем вот так жить, в ожидании…