Страшно было Дусе глаза открывать, не меньше чем понимать, что она в воздухе висит, и если б не рука ненавистного нага, упала бы и разбилась. Глаз приоткрыла и, глянув вниз, невольно за плечи Шихшимана зацепилась: так и есть — ноги в пустоте болтаются и до земли, что до неба. Спаси Щур с такой высоты ринуться. Взгляд невольно упал на шею нага, на которой сзади валиком плащ змеиный свернут, на тонкие губы с мелкими, еле заметными чешуйками.

— У-ууу, — тоненько заскулила, заплакала опять в отчаянье. Ее мутило от омерзения, но ничего кроме как терпеть, цепляясь за змею, не оставалось.

Она попыталась отвлечься, запомнить дорогу обратно, но разбери, что внизу и запомни, если только кроны деревьев видны и все почти близнецы. Как обратно по таким ориентирам доберешься без помощи лесовиков? Голову вверх постоянно задирая? А толк? А на лесовиков надежи мало — не станут они с нагами связываться, потому Дусе не помогут. Ей коргона Рарог не помогла — куда уж лесным сподобиться? Змеи на каргоне спали, усыпленные нагом и будто не было их. Вот и защита — отчего спасла и кого, не ведомо.

Дуса дрожала от ужаса и все пыталась с собой справиться, придумать что-нибудь, но взгляд скользил по чешуе нага, выхватывал Ареса и Афину, обвитых хвостом и спокойно то принимающих, и слезы вновь начинали лить из глаз.

Погуби меня Щур, дай умереть, — взмолилась в небо. Хуже нет понимать, что сестра родная — предательница, твоему горю способствовавшая и позор рода всего. А ты забава змея и ни помощи не будет, ни надежды на лучшее нет, ни возможности исправить хоть что-то. И хоть плачь, хоть не плачь — одна видно дорога — умереть.

Дуса мысленно простилась с родными и попыталась вывернуться из руки нага, чтобы упасть и разбиться, но Шахшиман прижал ее к себе двумя руками и так крепко, что не двинешься. Змеиный язык прошелся по лицу, дотрагиваясь до кожи, скользнул по губам. Дусу передернуло, в голове от омерзения помутилось. Она отвернулась с трудом поборов тошноту.

— Ма-Дуссса, — прошипел Шахшиман.

— Я не Ма! Не Ма!! — закричала.

— Ма-аа. Моя Мадусссаа. Не плачь, скорбеть не о чем. Твоя сестра с тобой, а скоро ты познакомишься с новыми родственниками…

— Нет!..

— Я Шах Шиман клана Шиманов. В услужении мне только кадов пять стай. И все они поклонятся тебе. Радуйся, Мадуса, моей подругой станешь. Мадуса Шимана! Так представлю тебя родичам.

Дуса и ответила бы, да задыхалась от неприязни и ужаса. Холод идущий от тела змея все глубже приникал в нее и одаривал ознобом. Ее трясло, но даже на слезы и то сил уже не было, не то, что на сопротивление и возражение. Глаза сами закрывались, сознание уплывало. Девочка то во мрак погружалась, то выныривала из него, выхватывая взглядом все те же сосны и ели, камни, снег, чешую и свиток змеиного плаща и вновь терялась меж пространствами.

Шахшиман почуяв неладное с девой, отодвинул ее от себя, взяв за плечи, встряхнул, заставляя очнуться.

Дуса открыла глаза. Кошмар продолжался — перед ней был змей, который держал ее навесу и тряс как куклу.

— Не спи. Мне не нравится, когда ты такая.

Объясни ему, что она не спит, к великому сожалению, и не мертва к еще большему.

— Отпусти меня, — попросила, стараясь не смотреть на него. Один вид нага вызывал в ней ужас до дрожи, брезгливость до дурноты.

— Нет, — прижал опять к себе.

— Тогда я умру, — прошептала, чувствуя, что опять теряет сознание. Язык нага прошелся по ее лицу, приводя деву в себя.

— Не умрешь, — прошептал, заглядывая в глаза. Остановился на небольшой полянке и поставил девочку на землю. — Сейчас, — огляделся, освобождая и Ареса с Афиной.

Дуса шатаясь постояла и осела в снег — ноги не сдержали. Наг же вдруг нырнул в темноту и, появившись вновь, кинул перед девой тушку зайца.

— Ешь.

Дуса глянула на мертвое животное, окровавленный мех и рванула в сторону, чувствуя, что ее сейчас стошнит.

— Куда? — преградил путь наг, метнувшись за ней. — Не нравится мясо? Другой пищи нет.

— Значит, буду голодной! — сжав кулачки, крикнула Дуса.

— Не будешшшь…

— Буду!

— Ничего страшного в мясе нет, — объявила ей Афина. — Зря упрямишься.

Дуса покосилась на сестру — та, подперев бока руками, стояла и с презреньем смотрела на нее. Арес же уже разделывал зайца, сдирал с него шкурку.

— Что вы творите?! — возмутилась пленница.

— Перестань, — отмахнулась Афина. — Сейчас разожжем костер и поджарим дичь. Вкусно будет, обещаю. Хотя и сырое сгодилось бы…

— Ты не в себе Финна! Хочешь стать зверем? Расторгнуть договор с дивьим народом?! Это конец всем! Лес перестанет кормить нас! Ни один из их племени к тебе больше не подойдет, не поможет! И по тебе будут судить нас! Из-за таких как ты и начались ссоры с лесными! Врагами станем!

— Мне все равно! Нужно жить, а значит научиться выживать! Мясо пригодно в пищу и дает сытость и тепло! Оно ничуть не хуже злаков! А мех согревает тело!

— Это Ма-Ра тебя научила?!

— Да! Она не матушка и не держится за то, что кануло и боле не воротится! Она первой поняла, что выживет лишь сильный, ловкий и умный. Остальные сгинут.

— Прошлое не воротится, как никогда не возвращается, но будущее строим мы и не для себя, а для своих потомков как наши пращуры строили для нас! Ты прежде оскорбляешь их и лишаешь своих детей блага! А раз так, у тебя их не будет вовсе!..

— Замолчи! — Афина не сдерживаясь наотмашь ударила сестру. И тут же получила удар от нага. Дуса лишь пошатнулась — Афина же отлетела в сторону, рухнула у корней поваленной сосны. Шахшиман навис над забиякой раздув плащ и зашипел:

— Не смей ее трогать!

Дева притихла, с удивлением и страхом глядя в щелочки зрачков нага, и заверила:

— Поняла.

Шахшиман чуть успокоившись, кольцом обвился вокруг Дусы и, силой отняв ее руку от вспухшей губы, внимательно осмотрел ранку.

— Пройдет.

— Знаю, — просипела севшим голосом, попыталась высвободиться из объятий нага. Его внимание к ней убивало, рождало панику и желание с воем бежать куда глаза глядят. Но и противиться ему, Дусе пока сил не находила — страх брал. Только подумает поперечить — в животе холодно становится и тело немеет. Приступ смелости, что накрыл ее при виде убитого зайца, закончился так же неожиданно, как и случился.

— Ты поешь…

— Нет.

— Поешь мясо…

— Нет! — зажмурилась девочка, в ужасе что упорствует и все же готовая умереть от голода или рук нага, но не прикасаться к отвратной пище. — Есть себе подобных могут лишь такие, как вы! — выкрикнула и тут же вжала голову в плечи, испугавшись, что наг сейчас придет в ярость и закусает ее, ужалит, либо еще что сотворит. Он и разгневался, но Дусу не тронул. Зашипел рассержено и, отпрянув от девы, стремительно пополз в лес.

Вскоре раздался треск и недовольное верещание птицы, потом белки зашумели. И вот стихло все, и появился наг с полными руками орехов и грибов сухих. Подполз к Дусе, высыпал все это у ее ног в снег вместе с шелухой, корой и хвойными иголочками, выплюнул изо рта сухие ягоды туда же.

Девочка невольно отпрянула, но хвост нага не дал ей больше шага сделать — свернулся удобно устраивая ее, сжал через талию, чтобы встать не смогла. Нравится — не нравится, а пришлось смириться и сидеть. Девочка принялась чешую рассматривать, раздумывая нельзя ли ее как повредить и в чем о того Дусе прок. Шахшиман начал орехи пальцами колоть, Арес разделанного зайца на ветку прилаживать, Афина сухие ветки для костра собирать.

Наг совал Дусе в рот орехи, которые она бы с удовольствием ему в лицо выплюнула, и поглядывал на арьев. Когда дрова были сложены он просто дунул на них и вспыхнул огонь.

Вот почему даже Рарог со своими саламандрами справиться с нагом не может, — поняла Дуса: Никто над ними не властен. Летают, огнем плюют, вид свой меняют, в земле как черви ползают — кто им указ?

Шахшиман покосился на нее и переместился ближе к огню, устраивая и Дусу:

— Грейся, — погладил пальцами ее щеку. Деву передернуло и орех в горле застрял. Проглотила с трудом, глаза закрыла, только чтоб ни нага, ни зайца что жарит ее сестра не видеть.

— В меха одену — холода знать не будешь, — зашептал на ухо ей наг.

— Мне итак не шибко зябко.

— Знаю. Ты от страха только мерзнешь. Много энергии расходуешь, страшась. И остальные так же.

Змей посмотрел на Афину и Ареса и вдруг кинулся на последнего, оскалившись и зашипев так, что и Дуса со страха обмерла. Мальчик же на снег упал, распластался и отползти попытался. Афина в другую сторону откатилась.

Наг шипел на руса раздув шапку, а тот рукой лицо закрыл и завыл в ответ, как обиженный щенок. От него к Шахшиману потянулись тонкие дымчатые нити, фиолетовые лучики и от Афины дымка цветная к нему пошла. Минута, другая и наг как ни в чем не бывало, вернулся на место, принялся орехи пальцами Дусе колоть. Арес же и Афина с ужасом смотрели на него и даже не пытались встать — не могли. Лица серые, перекошенные, взгляды полоумные, рот открыт.

У Дусы сердце как у загнанного зверька билось. Она попыталась понять, что это было, зачем и отчего, но не могла — мысли от страха путались.

Шахшиман навис над ней, воздух ноздрями втянул и глаза прикрыл, закачавшись:

— Хорошшшооо…

Дева думать, что не знала — сидела столбом, мысли собрать пыталась, а их нет, такое чувство, что все вымели, а мыслить она вовсе не умеет. Жуткое состояние — никогда она себя такой пустой и глупой не чувствовала.

Наг улыбнулся и вложил ей в рот орех.

— Кушай. И вы поднимайтесь, — добавил грубо, покосившись на арьев. — Заяц готов.

Дуса орех сжевала безропотно, наг второй ей втолкнул, как дитю малому ложку с кашей, третий. И только тогда дева сообразила, что ведет себя безвольно, как прирученный зверек, тешит нага, выполняя, что он хочет, а ее самой, ее желаний, ее воли нет.

Девочка волосами тряхнула, от морока избавляясь. Отстранилась от ореха в руке Шахшимана:

— Не хочу.

— Надо кушать, — прошипел тот вкрадчиво, в глаза ей заглядывая. У Дусы в голове от его взгляда и голоса опять пусто и тихо стало, а в тело озноб пробрался.

Наг свернулся, Дусу к груди прижал как мать дитя и, взгляд с нее не спуская, орешек в рот сунул. Ладонью по щеке, шее провел, от шеи вниз к животу. Дуса орех выплюнула, забилась в панике, а Шахшиман засмеялся, как куклу тискать начал. На силу та вырвалась и бежать сама куда не ведая, себя не помня. Наг за ней: дорогу преградит, то за подол рубахи придержит, то за талию, языком по лицу девы скользнет, вовсе ее сил и разума лишая и опять выпустит. Та с криком в сторону — он за ней то на спине по снегу проедет и снизу ее подхватит, то хвостом легонько подсечет и в падении схватит, приподнимет. Дева бьется, кулаками машет без толку, царапает свою кожу о чешую, а тот смеется.

Сколько Дуса по поляне металась, сама не знала — снег уж весь вытоптан и сил бегать нет, сердце заходится, дыхание сбито, глаза ничего не видят, руки, ноги онемели, а нагу хоть бы что — резвиться с пленницей, веселиться довольный. Дева в очередной раз в снег упала и не противиться, не бегать уж больше не смогла. Шахшиман сгреб ее и к костру потащил. Кусок мяса взял, пожевал и, зажав руками деву так, что не шевельнешься, своими губами ее губы накрыл, в рот мясо протолкнул, как она не противилась. Девочка заплакала от бессилия, но что палачу слезы жертвы?

Афина еще кусочек мяса на ветке нагу протянула.

— Теперь ты наша, — сестре улыбнулась.

И думать стыдно, но в тот момент Дуса искренне Афину ненавидела, и так зла была на нее, что, пожалуй, будь рез у нее, кинулась, не посмотрев, что кровь одна у них, что родные.

Наг глянул на нее и мясо выставил:

— Съешь сама, дам рез.

Заманчиво, но Дуса пересилила соблазн и отвернулась.

— Как хочешь.

И вновь мясо ей в рот впихнул своим языком.

Дуса лежала на хвосте нага, свитом кольцом как колодец и смотрела на далекое небо, с которого сыпал снег не переставая. Шахшиман спал, свесив руку в глубь «колодца», Афину и Ареса не было слышно, и можно было попытаться бежать, но ни сил на то не было, ни смысла в том девушка уже не видела. Жуткий день, страшный ужин, поведение сестры и ужасного чудовища, которого Дуса боялась до дрожи, раздавили ее, превратив неизвестно во что. Она больше не чувствовала себя арьей, дочерью кнежа, ведуньей, ранской девой, частью этого мира совсем недавно прекрасного, чистого, как роса на лугах по утру. Она четко поняла — его больше нет и не будет, как нет вчерашней Дусы. Не вернется она, не вернется тот мир, а новый построит кто угодно, но опять же, не она. И дай Щур, если это будут арьи и дивьи сыны, а не навьи.

Война, начатая человеком на одной плоскости, дала толчек к битвам на всех прилагающих плоскостях, во всех близлежайших мирах и уже аукалось яви то безумие, рождая еще большее. Не только полюса поменялись местами, с ног на голову встало исконное, едино истинное для любого живущего. Какие договоры? Какие законы? Их больше не было, тех, что мирили веками, эолами массу мировых кластеров, а тех, что уже писались, входили в обиход и становились девизами жизни, были хуже смерти и несли лишь беду сложившимся отношениям меж природой, землей и ее жителями, разъединяли их. Кому то на руку, кому в радость?

Нагам, кадам, тем кто жил и живет для себя. Они и сеят новые семена, всходы которых породят рабов так нужных им, так приятных. Рабов по сути, не ведающих, что они рабы.

Вот он, один из новых хозяев жизни — Шахшиман.

Дуса вспомнила с каким задором он гонял ее по поляне, как радовался играя ею. Как куклой. Как Арес и Афина спокойно взирали на то, а потом помогали осквернить ее падальной пищей. И представился ей вдруг мир, в котором сестра сестре враг, человек человеку зверь. Мир, в котором сколько людей, столько законов и правит лишь сила и власть в руках нагов, что унизить, что убить — потеха. Мир в котором на мех и пищу меняют дружбу и добрые отношения с лесными, где чистые энергии порицаемы и достаются на поругание низшим. Мир, в котором правит страх и попраны, забыты законы предков. Звери — пища для людей, люди, пища для нагов, а дивьи племена вынуждены жить меж мирами и сторониться что арьего народа, что навьего. И каждый сам для себя, и каждый сам за себя. И нет святого из истинного, и нет самой истины. Кривда и разобщенность пирует на радость нагам.

Как можно будет жить в том мире?

Кто остановит его нашествие?

Кто исправит уже начатое движение колеса времен?

От ужаса, что мир, привидевшийся ей, грядет, фундамент его заложен нагами и их помощниками из людей, Дуса встрепенулась. Что может быть ужаснее? Что Шахшиман по сравнению с ним?

Нужно что-то делать. Важно сделать все возможное. А для этого она должна найти в себе силы и сбежать, добраться до врат, хотя бы закрыть их, если не получится вывести родичей. Последний шанс, единственная возможность остановить наплыв нагов, преградить их разрушительное внедрение в другие планы, в саму страну предков, что как могли много эол берегли мир и лад.

Устрой войну в одном месте и будет война в других местах. Останови разор одного дома и не будет разора в других домах.

Встанет один воин, значит, встанет второй, за ним третий и четвертый и уже не будет важно, что первый пал, и хана его не будет напрасной. То Дусе по душе, то истина для арья и только так должно жить ему и умирать.

Дева с трудом поднялась, прислонилась к свитым кольцам хвоста и посмотрела вверх. До края далеко, но влезть можно. Лишь бы наг не проснулся, лишь бы сил хватило у нее. И куда они делись? Их словно выпили разом. А может не «словно», а так и есть — выпили, вытянули? Наг.

Как страшно, если это станет нормой и случиться не только с Дусой, но и с другими детьми земли.

— Щур, батюшка, помоги, — прошептала и, поборов усталость, парой глубоких вздохов с заклятьем набралась немного сил: вылезти их хватит, а вот змея на всякий случай дополнительным сонным мороком опутать, уже нет. Но выбор небогат. Коль вылезти не сможет — смысл нага морочить? А так, может и не проснется он, поможет Щур вызволиться дщери рановой.

Острая чешуя у змея и скользкая. Пока Дуса до последнего витка хвоста добралась, все пальцы да ладони изранила, а там вниз еще спускаться. Глянула: высоко. Прыгать — калечиться. Слазить — рисковать, время лишнее тратить.

Глаза зажмурила, воздушным племенам пожалилась да помощи у них попросила и прыгнула. В сугробе почти по пояс увязла, но то не беда. Выкарабкалась и спешно к деревьям, под защиту леса двинулась. Быстрее бы хотела, бегом бы помчалась, да не получалось: снег где твердый, а где рыхлый, где держит, а где как трясина затягивает, ноги вяжет.

— Быстрее, — услышала очень тихое, и приметила свет за сосной. Никак сама Рарог явилась?

Дусу то подстегнула — ринулась вперед не таясь и дороги не разбирая — только бы успеть до дерева, а там мать Рарог подсобит.

Вот уже рядом совсем она, но тут за спиной Дуса шуршание услышала и замерла, понимая, кто это.

— Суть-я твоя видно такая, — услышала вздох Рарог. Огненная птица ввысь взметнулась из темноты и исчезла, унося надежду девы.

Конец, значит? Сдаться?

И вдруг такая злость обуяла Дусу, что силы сами собой прибавились, и преград вроде вовсе не стало. Что снег, что наг? Ничего не сдержит! Прочь помчалась, только рубаха меж деревьев замелькала. А за спиной рев обиженный раздался, еще более подстегнул.

Не бежала Дуса — летела, земли под ногами не чуя. Может, воздушные в том помогали, может отчаянье да гнев на неправедность произошедшего с ней. Не ко времени разбираться ей было — скрыться мечтала, успеть спрятаться или убежать так далеко, что наг не достанет, не найдет. Но тот быстрее и сильнее — нагонял ее.

У склона кто-то будто подножку ей подставил — полетела вниз кубарем. Лесовик корягу приподнял, лаз в лисью нору расширяя — Дуса туда и влетела. Миг и вновь коряга на своем месте оказалась и снег вокруг нетронут, будто никого не было.

Дева замерла, в щель меж корнями, льдом и снегом поглядывая, дыхание восстановить попыталась. Само оно сдержалось только Шахшимана девочка увидела. Тот совсем близко был, плащ за спиной раздув оглядывался. А взгляд ужасный. Глаза нага яркой зеленью горели, зрачки то щелочкой, то звездочкой, то вовсе несколькими друг на друга наслоенными и разного цвета.

Повел мордой в ее сторону и Дуса ладонью рот прикрыла, чтобы не закричать от страха, о помощи всех кого могла молить начала.

Наг чуть осел, плащ сложил и молвил:

— Глупая ты, арья дочь. От кого бежишь?

От тебя ирод! Чудовище мерзкое! — подумала девочка.

— Глупая, — прошипел наг тише. — От меня не сбежишь, не уйдешь. Что мое только моим и будет. Ты моя. Выходи Мадуса.

Девочка с землей сравнялась, дыхание задержала, и сердце унять попыталась.

— Не смеши, Мадуса, — с улыбкой молвил. — Хочешь, расскажу, где кто находиться?

Пальцем повел и будто на кукан кого взял. Чуть и Дуса увидела бредущего к нему лесовика, что ей помог.

— Глянь на знакомца.

Малыш понуро около нага остановился, голову лохматую свесил.

— Ты мир один зришь, я три разом, Мадуса. Но то не все. Запах чуешь, звуки слышишь?

Дуса невольно прислушалась — тихо, лишь лапы елей качает и поскрипывают те.

— То мыши в норе притаились, олень в болоте снегом припорошенном застрял и издох вон в той стороне, а дале волчица волчат лижет в норе… а рядом со мной маленькая глупая девочка под корягой в старой лисьей норе лежит, дышать боится. Сердечко ее из груди выскакивает.

Дуса губу закусила, зажмурилась, слезы бессилия сдерживая.

— Зверь по снегу пробежит — след его как бы он не таился, останется. И запах стоять будет. Человек же еще и энергию оставляет, по ней его, как зверя по следам, выследить легко.

Хвост нага выгнулся и сшиб корягу открывая лежащую на земле деву.

— К чему бегать Мадуса? — навис над ней Шахшиман, в глаза заглянул.

— Чтоб не видеть тебя, не знать, не слышать! Гад противный! — бросила ему в лицо девочка.

Тот прищурился и … Странником обернулся. Сел на снег рядом, руки на коленях сложил и давай девочку изучать, будто видит впервые.

Дуса с тоской на него глянула, села и взмолилась:

— Отпусти ты меня по добру. Сроду злобы не знала, а тут веришь, черно от нее в душе.

— Злость прекрасна.

— Чем же?

— Чем и страх. Ваши эмоции рассказывают о вас и вашем мире, нам помогают. И питают и знания дают. Есть злость — есть силы. Столько их выплескивается — видела бы ты. В страхе и злобе вы память теряете, а с ней себя. Открываетесь нам, власть над собой даете. Вы материей питаетесь, мы — энергией. А что вкусней и сытней эмоций? Они не только насыщают, они тепло и силы дают.

— Дурное в тех эмоциях. Другие есть — отчего ж они тебе не по нраву?

— Легкие. Знаний от них мало — память-то вы при них не теряете, не открываетесь для власти над вами.

— Значит низкие энергии вам по вкусу. Вот что вы задумали: стравить всех, раздорить, в пучину ненависти слепой мир опустить! И тем питаться!

— Что с того?

— Болезни оттого, мор начнется! Хана роду явьему!

— Что до других тебе? Али на сестру свою не нагляделась?

— Не понять тебе!..

— И думать не стану.

— Змея ты, одно слово.

— Змей, — пожав равнодушно плечами, согласился.

— А я человек! Человек!

— Человек, — опять согласился и видно все равно ему хоть кем называй его, сама называйся, хоть себя Дуса обругай, хоть его.

— Зверь!

— Змей.

— Гад!

— Кад? Они насекомые, если вашим языком говорить. Ближе и определения нет. Что они тебе? Служат и пусть служат. Время придет, нору нашу обустроят, детям в тепле и удобстве родиться помогут.

Дусу передернуло: лучше умереть!

— «Умереть, хана». Потеря одного тела разве хана? Ах, да, одно оно у вас. И все ж разве повод то печалиться? Не понятно.

— И не поймешь!

— Не стану и пытаться.

— Потому не ужиться вам с нами.

— А вам с нами придется.

— Никогда!

— Вы и знать не будете. Память о вас канет, как былое этот снег укрыл. Никто не вспомянет о родах, законах ими чтимых. Новые времена, новые племена. Наши. Нам подвластные, по нашим законам живущие — они во главе люда встанут.

— Погоним мы вас…

— К чему силы тратить? Срок придет — сами уйдем, места эти детям уступим. Идем…

— Не пойду!

Странник усмехнулся, пристально в глаза посмотрев:

— Забавная ты.

Афина, Арес, — мелькнуло у Дусы. Жаль стало их и стыдно, что только о себе думает. Какими бы они не были, а родичи и негоже бросать их.

Наг рот приоткрыл и издал тихий звук, от которого, однако, девочку к земле согнуло и уши заложило. И страшно отчего-то стало так, что даже змеи на коргоне зашевелились.

Пара темных меховых шаров мелькнула у склона и покатилась в ту сторону, откуда наг приполз.

— Лесные твоих родичей приведут, — сообщил. За руку Дусу хвать и к себе подтянул, завалил в снег и ну, целовать. Та отбиваться, да куда там? Силен Странник: внешне худощав, а силы медвежьи, а то и боле.

— К чему рвешься? — зажал в тиски объятий. — Привыкай: моя ты, моей будешь. Что мала, я не в обиде. Самый возраст, что мне надобно из тебя сделать.

— Не бывать тому…

— Говори. Словам твоим как делам шишка еловая цена. По нраву ты мне. Чем взяла не ведаю, а по нраву. Думал потешиться да племяннику тебя отдать, а сейчас, нет, не будет того. Моя. Не зря Магия сторожила тебя, не зря Рарог пестовала. Выше их станешь. Они тебе служить будут — желаю того, — ладонью щеку огладил, по губам пальцем провел и опять в губы впился. Хоть бейся, хоть плачь — без толку. Обвил как плющ, смял, в снег вдавил — не шевельнуться.

— Время придет — греть меня станешь, — зашептал ей в лицо. — Сейчас-то жарче губ твоих иных не ведал.

А рука по шее скользнула, ворот рубахи рванула, плечо оголяя.

— Что мне в вас нравится — кожа нежная, теплая. А и хрупкие вы. Да не боись — тебя беречь стану. Ты сынов мне еще родишь, силой своей наделишь. Знатного рода ты, крови чистой — за то побалую. Славные дети от тебя будут, крепкие. Они ваших Щуров заменят, они Закон иной в этот мир принесут. Наш закон. Богами наши дети над твоим родом встанут. Радуйся Мадуса — матерью Богов станешь.

Помилуй Щур от такой участи! — заплакала девочка. Страшны слова нага, будущее же того беспросветнее. Хана же милей поцелуев: мрак от них в голове, слабость в теле и озноб до пят. Холодны губы змея, настырны и неласковы — не целует он — душу пьет, ядовитым дурманом поит, разум туманит, слабостью тело опутывает.

Мысленно Дуса еще противилась, сама же и пальцем уже шевельнуть не могла. В какой-то момент и вовсе ей все равно стало. А нагу будто того и надобно — рубаху задрал, тело мять начал, заурчал ей что-то на ухо с присвистом. Противный звук, еще противнее себя во власти змеи осознавать и поперек тому рукой не шевельнуть. Обидно то и больно, а сделать ничего не можно.

Кожу от ласк его и поцелуев саднило и холод жар сменил. И сил терпеть уж нет. И мысли в голове ни одной, а наг все не уймется. Искусал всю, испятнал, губы, шею в кровь изранил, и урчит, стрекочет как сверчок.

То ли в небытие Дуса канула, то ли заснула одурманенная — не ведала она того. Как Странник нагом опять обернулся и пополз дальше, не заметила.