Ма-Гея с трудом с сына морок сняла, но что все до крупицы вывела, не поклялась бы. Потому устроила Сева в закутке Волоха под присмотром родовых и силовых знаков, и домой пошла — пора дочерью да Аресом заняться. Только бы сил хватило. А ведь еще в путь соколов сбирать…

Вышла их храмового круга и замерла — почудилось, что ждет ее кто-то за воротами, зовет. Волны энергии не светлые и не темные, зов не настырный и не приказной. Наг? Кад? Кто из дивьего племя свидеться хочет? Пожалуй.

Двинулась к воротам, а навстречу ей уже Тур — дозорный идет:

— Господари по твою милость, Ма-Гея. Впускать?

— Кто?

— Сама глянь. Ноне времена темные, кто в какую личину рядится, не разберешь, потому я за тобой и вышел.

Женщина молча прошла к вратам, чуть замешкалась в раздумьях отворить ли на вышку ли сперва влезть да сверху господарей оглядеть. И отринула стыдные опасения, головой качнув: совсем ты дочь Ярова дикой стала.

За врата шагнула и застыла, глядя на пришлых. А за спиной женщины воины выстраиваться начали, кто из любопытства, кто из опасения. Тур за Раном послал и тут же домовых всполошил — забегали те по городищу, будто пожар случился, заметались.

— Чего творится-то, — прогудел задумчиво Сивой, оглаживая бороду и поглядывая то на гостей, то всполошенных домовых. Лелюш протолкался, отпихивая с дороги зевак, к Ма-Гее, дернул ее за подол, взвыв:

— К чему кнежа полошить?! Чего гости вам?! Мало-ль шатаются?!..

— Цыть! — попытался угомонить его Сивой, но домовой грозно глянул на него, парализовав на пару минут.

— Хозяйка, не пускай господарей! Кабы лиху не быть!..

— С чего это? — тихо спросила его Ма-Гея, бровью не поведя. Взгляд ее по лицам гостей скользил, оценивал экипировку, самих пришлых — именитые господари, в пору в пояс им кланяться. Только с чего почитай от каждого племени самый знатный воин в крепище пришел? Ой, неспроста, ой, не по благу.

И кто пожаловал? Нив лесной в брони коры до подбородка, травы на голове в хвост собраны, а через грудь перевязь. Саламиф огневая в червленой одеже, а за спиной крестовины мечей видны.

Эльфина, дитя воздуха и та с клинком на поясе.

— Ты-то куда? Почто рез нацепила? — вздохнула Ма-Гея.

— Мы завсегда с вами были, вы с нами, негоже иначе-то.

— Что ж Журчалку да Стынь не прихватили?

— Недосуг им, — усмехнулась Саламиф. — Лелюш за них пойдет.

Домового передернуло:

— Почто явились-то?! Беды знать мало?! — зашипел, ощетинившись.

— Не фырчи, — бросил Нив.

— О какой беде болтаешь? — уставилась на домового Ма-Гея. Тот отступил, взгляд отвел, и исчез, словно не было его.

— Вот прохвост! — усмехнулся Сивой себе в бороду.

— С чем пожаловали, вижу, — тем временем молвила женщина. — Рада, что в силе договор и как прежде дивьи племена едины с арьими. Милости прошу в крепище, но оружие у врат оставьте — по закону вам известному лишь родичи с клинками в городище вхожи.

— Знаем, — заверила Саламиф. — Однако в город мы не войдем — тут останемся, утра дождемся.

— Что так? — насторожилась Ма-Гея: к чему звали тогда?

«К тому чтобы знала — здесь мы, наготове», — сверкнули искры в глазах Саламиф.

Женщина от того пуще встревожилась, обернулась, чтобы взглядом окинуть площадь и дома родичей, понять, что же гостей в круг не пускает. Домовые, что гуртом сбились у храма и шепчутся? Ерунда. То сроду не препятствовало. Племя-то одно и от роду не особо рознилось. С чего ж тут и сейчас станет?…

И с чего это домовые из домов выбежали?

Женщина уставилась в глаза Эльфиолы, что лгать да умалчивать по нраву своему не может, и увидела в роскосых наивных глазах подтверждение своей догадки. Качнуло Ма-Гею от страха и растерянности, а дитя воздуха голову склонила, полупрозрачной от смущения стала.

— Говорил, не бери ее, — проворчал Нив.

— Я и тебя не брала — сами пошли, — буркнула Саламиф.

Ма-Гея рукой махнула, приказывая сородичам скрыться за стеной, а сама к гостям пошла. Тут и Ран появился, за женой двинулся.

— Что случилось? — спросил тихо, за локоть ее придержав. Не укрылось от мужчины волнение жены.

— Наг, — прошептала та еле слышно. Рана в пот бросило. Обернулся на городище, что еще секунду назад добрым крепищем казалось, заступой роду, а теперь ловушкой чудился.

— Кто, где?

— Странник.

Ран от жены отодвинулся, глянул удивленно:

— Это с чего взяла?

Ма-Гея лишь плечами пожала:

— Некому боле.

— Разве ж наги людьми оборачиваются?

— Если сил хватает, а ему хватает. Зрелый наг. Сильный, — ответила за ведунью Саламиф.

— С чего решили, что Странник?

— Не веришь? — с подозрением и тревогой посмотрела на мужа Ма-Гея, услышав нотки неверия и недовольства в его голосе. Никак навий сын кнежа прибрал, Рана уже оморочил!

— Прибрал, — прошептала Саламиф, вглядываясь в лицо кнежа. — Но то морок слабый. Силен суженный твой, Магия, путам противится. Не буди его покуда, а то худо будет.

Ран, углядев воздействие на себя, ладонь выставил:

— Не тому ты голову морочишь, дщерь огневая. Сказывай, почто пожаловали и ходи прочь.

— Никак разобиделся кнеж? — усмехнулся Нив.

— Больно вы дивьи дети хитры и в напраслине изворотливы. Почто явились сюда? Смуту сеять? Род на род натравливать? Без вас нам заботы хватает.

— Не надо Ран, — одернула его Ма-Гея. — То не ты — навьем посеянное в тебе, говорит. Не стоит свару затевать да друзей хаять.

— Друзей? А где же остальные други? Где Стынь да Журчалка? Где Рарог твоя да дядька Лесной? Ты вона как за них вступалась, а они о том, что наги идут не упредили, в стороны разбежались.

— Скверно говоришь, кнеж. Не правду творишь, — уставилась на мужчину Саламиф. — Ворог за спиной у тебя и то не мы, а вы допустили.

— Нет у меня за спиной ворога, а перед собой его зрю.

— Раз так, гляди.

На Эльфину покосилась и та рукой взмахнула, рассыпая разноцветные искры. Закружились они, запуржили, миг и тихо вокруг стало, снег исчез, деревья растаяли, тьма чуть рассеялась и как на ладони стало видно как далеко впереди, за грядой Белогорья бьются дети Рарог с нагами, кадами, Мокшей и Стынью. Как гибнут под их натиском и теряют силы. Как бегут лесные жители, изгнанные навьем, а те, что уходить не желает, сдается и подчиняется Ма-Ре и ее друзьям нагам.

Кишит лес чернотой, злобой и холодом дышит. Как кольцо вокруг стана раничей сжимается и границы его Рарог да эльфы с некоторыми лесными держат, из последних сил стараются. Но идет пустота, мерзлота, хана и чернота, ползет как наги, губит и давит все живое, подчиняет, порабощает.

Ран от того, что увидел обмер и голову свесил: получается округ никого благого не осталось кроме раничей и едино место светлое — крепище родовое. Ма-Ра боле на нежить похожа — черно в ее вотчине и ширит она границы свои, что не час. Дочери ее в мехах по снегу бродят с луками да мечами, дичь бьют, путников приманивают, губят. Русово гнездо льдами разорено, погребено крепко. Мрет лес, гибнут его жители, а с ними и люди. Ничего от былого не осталось — память лишь и то горькая, потому как ясно — не воротится что было, кануло, как трава под снегом.

— Беда у нас кнеж общая. Что ваши, что наши едино мрут, что тебе, что нам места родные, племена сохранить хочется. Потому здесь мы, потому там бой, — качнула головой в сторону леса Саламиф. — Теперь твое слово и твое дело.

— Многие вам не верят, — добавил Нив. — Люд лесной ропщет на детей Ма-Раны. Говорят, скоро и вы лес раззорить начнете. Меж нами свара, меж вами — к чему то ведет и кем затеяно? Сталкивают нас, разнят, бессилят. Почто — сам ответь, коль ум даден. Я розниться не желаю, немало мы вместе были и жили ладно, того и впредь хочу, потому здесь. А кто против — их дело. Мне за них не ответ, как тебе за Ма-Рану.

Ран кивнул потерянно:

— Что хотите?

— Упредить. Сторожись кнеж. Эти места последний оплот старого и благого. Слух идет — свет прави жив здесь. Дай срок, потянутся сюда племена и ваших, и наших. И наг то знает, потому крепище ваше норой своей сделать хочет. Породит детей от людей и населит мир своими, вытеснит напрочь и вас и нас. В веках изгоями станем, друг дружку не помня, заветы отцовы запамятовав. Все ведают о терпении нави. Долго они удобного момента ждали и вот он, приспел. Самое их время, когда земля от боли стонет, облик меняет. Было уже то и вновь будет. Вы-то не помните, а друг мой, Хосьма Болотный прошлую войну с нагами помнит и говорит, что эта ничуть не лучше и не хуже. В ту войну мы сдюжили, отцы наши и деды лад и мир отстояли, неужто мы их посрамим? Али детям своим разоренную родину и мрак в душах оставим? То ли наследство нам досталось? То-то, кнеж. Конец свары. Сбирай люд и воинов поднимай — не спать вам ныне. Пока наг в крепище покоя не жди.

— Как выкурить его, чтоб ушел людей не тронув? — спросил опечаленный Ран у жены. Та истуканом стояла, перед собой глядела, но вряд ли что видела. Скорбь на ее лице печать свою оставила за всех матерей и жен, за все роды разоренные.

— Гея? — позвал ее тихо Ран.

— Никак, — очнулась. — Никак ты его не выпроводишь. Он в путь со всеми собрался — пусть идет. Не вспугнуть бы неосторожным словом только.

— Думаешь ли, что говоришь, жена? Ворог в стане, а мне молкнуть?

— Молкнуть, Ран. Иного нет выхода. Не взять нам его, не уничтожить — сил не хватит. Уговорить, обхитрить — тоже невозможно, ибо хитрее он нас и мыслит иначе — не сойтись к одному сколь не плутай. Выкуп? Не к чему ему.

— А если он губить начнет?

— Тому в моей власти помешать — тих будет, похлопочу.

— Как?

— Костры туши, кнеж, огонь в очагах, — посоветовала Саламиф. — Холод нага в сон склонит. Вял он станет, спокоен, не так внимателен как сейчас. Тем время ты выиграешь и городище спасешь. А как в путь двинемся да подале от городища уйдем, решим, что делать.

— Ничто, — подала голос Эльфина. — Пока наг с нами, другие не подойдут, а он с нами пока свое не получит.

— А что его?… — спросил и замер, вспомнив разговор в доме, сватовство. — Дуса? — на Ма-Гею хмуро посмотрел и кулаки сжал. — Не бывать тому…

— Не бывать, — согласилась женщина. — Есть у меня средство верное от его посягательств. Близко к ней не подойдет.

Ран помрачнел и, повернувшись, в крепище пошел и только у ворот обернулся, чтобы господарей поблагодарить.

— Много у вас дел без нас будет. Мои вам помогут, — заверил Нив расстроенную Ма-Гею, глянув в спину кнежа.

— Солнечным камнем оберег сотворишь, — кинула в руку женщине мешочек Саламиф.

Ма-Гея чинно поклонилась и пошла в крепище.

Правы други — не до сна — дел много неотложных.

Тяжка ноша знаний и как бы славно было ничего не знать, забыть, а лучше заснуть да уже за вратами настоящего проснуться. И не в будущем — больно темно оно, пожалуй, сегодняшнего мрачнее.

А кто его светлым сделает, кто украсит честью и благом, правью и радостью? Нет, не до сна, не до отдыха и мечтать ныне только об одном надобно — сдюжить и хоть крупицу случившегося выправить.

Часа не прошло, как каждый дом упрежден об опасности был. Мужи и жены не спали, резы и мечи при себе держали, обереги родовые по стенам развесили, детей тайно в храм отвели. Ма-Гея и Волох солнечным камнем обережный круг сотворили, а воины в дозор встали.

Замерло городище, во мглу и холод погрузилось. Костры, очаги потушены были — только огонь пращуров еле тлел в Лебедином храме. Его гасить нельзя иначе род погасишь и предков отринешь. А что род без доброй памяти о былом, об отцах и дедах своих? Кто ребенок, не отдающий дань уважения родителям своим? Что дерево без корней, сухостой трухлявый. Сегодня стоит еще, а завтра рухнет.

Ран с дозорными остался, а Ма-Гея же дома сидела, чтобы Странника не тревожить и успокоить, если вдруг что заподозрит. Но тот заснул, ничего не ведая.

Женщина сонное заклятье на всякий случай над ним сотворила, Финну и Ареса прихватила в полудрему погрузив, и пошла в храм.

Как только дом опустел Странник глаза открыл, прислушался к тому, что в крепище делается и хитро улыбнулся.

Дуса от суеты проснулась. Оглядела удивленно толпу собравшихся и поняла почто они в храме размещаются — про нага прознали, не иначе. Отодвинулась, место детям соседки уступая, плащ свой отдала. На улицу поспешила, словно гнал кто.

Мать ее у выхода перехватила:

— Не ходи, в храме останься, за детьми и сестрой пригляди, — на Финну кивнула. — Что Волох дал с собой?

Дуса мешочек из-под рубахи вытащила, показала.

— Склянку достань, по капли на оба запястья намажь и под горло, — приказала. Строгий голос у матери, пугающий. Девочка выполнить, что та требует поспешила, виновной себя чувствуя.

— Матушка, мне Лелюшка сказал молкнуть… — попыталась объяснить, доставая склянку.

— Прав он.

— Прости…

— Не винись, не в чем. Делай что говорю.

Дуса с трудом вытащила пропитанную воском тряпичную пробку из горлышка склянки. Глянула на густую, темную жидкость внутри цвета болотной грязи и содрогнулась. Цвет жуткий конечно, запах чуть слышный, влажный и гнилостный, но более фон ужасает — мертвенный, ледяной.

— Надо, Дуса, — видя сомнения дочери, поторопила ее Ма-Гея. Девочка, стараясь не думать, что делает, нанесла по капле на запястья и на шею, как сказала матушка, и поторопилась склянку закрыть, обратно в мешочек спрятать.

Ма-Гея успокоено вздохнула и за плечи детей ей подтолкнула:

— Смотри за ними крепко и из храма ни шагу.

— Сделаю, матушка, — заверила девочка. Сестру и мальчика обняла, в храм повела, с краю устроила. Больно ей было на Финну смотреть. Вздохнула, по голове ее погладив:

— Что ж натворила ты, сестренка?

Та встрепенулась, скидывая путы дурманной дремы, на Дусу уставилась:

— Мне виниться не в чем.

Девочка растерялась от неожиданности: матушкины чары непросто и Волоху снять, а тут сама Финна от них избавилась. Неужто сильнее ведуньи стала?

— Не в чем, не в чем, — поспешила заверить сестру, обняла, успокаивая. И так к радости Дусы ее обняла, только зашептала, в глаза ей глядя такое, что мороз у девы по коже прошел:

— Глупая, кому веришь? Выйди за стены крепища, глянь округ — свобода там. Не черна Ма-Ра — светла. В мудрости своей договор с нагами заключила и теперь лиха не знает. Власть ее огромна, но не о себе печется — о детях рода. Ее власть — их власть, ее сила — их сила. Одни они в округе беды не знают. Племя дивье им ничто, сама хана не властна над ними. Кады и наги други. Богат удел Ма-Ры, хоромы золотом выложены и не сама старалась, не родовичей заставляла — кады сробили. Лесовики ей плоды лесные в дань приносят, нагайны по небу носят, Стынь как у нас не лютует, мягко снежком стелет. Нет горя и забот в вотчине Ма-Ры, свет и красота там. Люди сильны и отважны, каждый и воин, и ведун, хозяин себе и своей земле. Девы вышей мужей стоят, главой в семье, на охоту для забавы ходят. Пиры каждую седмицу, а то и день. Яства знатные. Что здесь запретно, там разрешено. Воля, Дуса, воля …

Взгляд у Финны пустой был и затягивающий. Смотришь в ее глаза и сил нет взор оторвать. Мысли свой бег замедляют, вялыми становятся, чужой воле место освобождают.

— С нами иди, к нам.

— Законы предков…

— Кривда! Что род тебе, что родители? Как они скажут жить или как тебе желается — что лучше, что сердцу милей? Думаешь, сильна сила родовых щуров, али мать с Волохом сильны? Ничто она, никто они. Мы новое племя, наши законы верны, наша сила выше. Захочу — заберу, что приглянется и никто мне поперек не скажет. Вот она воля. Ты решать должна — твоя жизнь, тебе жить. Почто других слушать, под гнетом родовым послушно ходить? Червь ли ты, человек ли? У нас нет кнежей — каждый сам себе кнеж, и одна воля другую не гнет. Равны все.

— Окстись, Финна. Что говоришь, ведаешь ли? Не твои это слова…

— Мои Дуса. Ты сестра мне, то помню, потому с собой зову. Думаешь, мать меня взяла, Странник привел? Сама себе хозяйка — захотела и пришла, захочу — уйду. Никто меня не остановит, никто не возьмет. Мы новое племя, нет нам преград и договоров глупых нет. Мы правим, мы хозяева леса и неба, жизни и ханы. Ушло старое и старики сгинут, а мы молоды останемся и жить вечно будем, властвовать над всей Явью. Новые времена — новое племя. Род Мары великий. Чтить нас будут. Не закон Лады во главе встанет — мы. Ты, я — богинями станем и никого выше нас не будет.

— То не мое, Финна. Закон, род и кровь святы и то для меня непреложно. Очнись, сестренка…

— Оковы величишь, а я их скинула.

— Ван…

— И-Ван. Он рус-и-ранцем стал, перед кнежем склонился …

— Отцом твоим, главой рода и не склонился, а принят был…

— Неважно то. Захочу, моим станет, захочу, твоим. Моя воля. С нами иди, и ты того добьешься.

— Арью с навью землю делить?! Не быть тому!..

— Быть. Сестра ты мне и воля моя, чтобы ты со мной была, одной из нас. Позже благодарить станешь.

— Не в том суть, — догадалась Дуса, холодея от слов Финны, от понимания к чему и почему она все это говорит. — Он приказал. Финна милая, — затрясла ее за плечи. — Очнись, родная! То не твое — нагом посланное. Его словами ты говоришь, ему ты подвластна!

— А хоть и так, — прошептала, сверкнув глазами. Страшно лицо сделалось у нее, взгляд того ужаснее. Схватила сестру с силой за волосы, к себе приблизила и в лицо зашипела. — Чего испужалась? Нужна ты ему, так дайся. Возьмет малость, вернет сторицей. Не убудет от тебя, а прибудет много. Сильна станешь, как сам Яр. С твоей то силой еще и власть навью приобресть — равной тебе не будет. А я подмогну. Я, сестра твоя! Вместе править станем!

Дуса рванулась из крепкой хватки безумной, вскочила и ладонь к лицу сестры выставив, зашептала запретное, что только в крайнем случае дозволялось применять. Пусть судят родичи, пусть матушка упреками губит, но нет иного выхода у Дусы, как словом заветным напасть остановить, сестру угомонить и от опасности спящих в храме детей спасти.

Финна зашипела, подниматься начала и осела, мгновенно превратившись в столб. Закаменела от пят до макушки. Арес спокойно на Дусу глянул и вдруг отпрянул, ликом от ужаса исказившись. Девочка сперва не поняла что с ним и только почуяв, как змея с венца Рарог зашевелилась, сообразила — каргоны он испугался.

— Ш-ш, — руку выставила мальчика успокаивая. Тот сполз по каменной стене храма на пол, обмяк, но взгляда полного ужаса с девочки не спускал.

— Ведь… ма-а … — просипел с трудом.

Не Мать Ведунья, а Ведающая Ма — недоучка, низких энергий владетельница.

Дуса вовсе опечалилась: за что ж ее так то? Разве ж виновна она, что Рарог ей каргону вздела али в том вина, что сородичей защищая родну сестру до утра застолбила?

Да пусть его, что умишком своим недалеким может то и думает — главное Дуса долг свой выполнила и деток рода от возможной опасности уберегла. Остальное не в счет.

Теперь бы Ивана найти, склянку Вороха передать. Ишь как Финна вздернулась по нему — не иначе беда того через нее ждет, а Странник подможет.

Не бывать тому.

Ван на углу стоял, улицу внимательно осматривал, сжимая рез в руке. Но как не вглядывался в темноту, не вслушивался в окружающие звуки, шагов за спиной не услышал. А может вовсе их не было?…

— Смотрю все взрослые мужи в дозоре. Случилось что? — спросил спокойный голос над ухом. Ван вздрогнул от неожиданности, развернулся и увидел, кого меньше всего хотел зрить — Странника.

Он стоял в шаге от него, сложив руки на груди и, с холодным прищуром поглядывал на парня. Виделась Ванну в его позе кичливость и превосходство, уверенность, как бывало у болотных, что взирают на заплутавшего в их вотчине путника: чуть насмешливо, чуть надменно в раздумьях помочь ли? Могу вывести, могу утопить, могу закружить и сил лишить, могу по гиблым местам для свово куража провесть, а могу прямиком на сухое место переправить. В моей ты воле, человечек.

— Ничего особого не произошло, — поспешил успокоить нага парень, крепче сжимая рез и пряча его за спиной. — Не спокойно округ, а завтра уходим, вот и дозорим, чтоб чего худого не случилось.

— Кривишь ты, руссов сын, — улыбнулся Странник, взгляд хитрым стал, насмешливым, сил нет. Так и хотелось Вану резом по шее навьей полоснуть. Может и стоит? Пока в личине человечьей, небось уязвим наг.

Странник улыбнулся шире и легонько пальцем покачал, упреждая: не стоит и пытаться.

Ванна жест насторожил, сердце в груди как перед схваткой заколотилось: раз сведал змей мысли его, знать не миновать драки.

— Не с кем мне тут сражаться. Баловаться разве что, — рассмеялся к неудовольствию руса мужчина. — Не хмурь брови, сокол, и думы прятать брось. Выдал уж все. Чего теперь-то таиться? Ну-ка, сказывай, чего удумали?

Приказал тихо, ласково и к парню качнулся. Тот замахнулся и отпрянул, взглядом к стене дома придавленный. Руку с резом как тисками сжали, вывернулась кисть, рез выронила.

— Це-це-це, — покачал головой мужчина. — Неуклюж ты. Мал видать. Отрок несмышленый, едино слово, малыш.

— Ты!..

Дернулся и захрипел, забился: шею сжало так что не то что слово сказать, вздохнуть возможности нет. Минуты не прошло — силы кончились. Обмяк воин, отяжелел, на снег рухнул. Холод только чуть в себя привел, туман из головы развеял, но сил не вернул.

— А не плох ты, — прошептал вкрадчиво, склонившийся над ним наг. — Так и быть, оставлю тебя на развод. Детей народишь крепких, таких же сильных да вкусных — мне они сгодятся.

— Не бывать тому! — процедил Ван, чернея от гнева. Поднялся, с трудом преодолевая слабость, на нага уставился непримиримо. — Коль шкуру мужа вздел, поступи как мужу подобает. Сразимся.

— С тобой? — бровь выгнул, оглядел с нескрываемым сарказмом шатающегося воина. И чуть дунул.

Вана в обрат к стене отнесло, сплющило. Осел парень в снег и лишь посмотреть затуманенным взором на навьего сына смог: не говорить, ни думать сил вовсе не осталось. Воспротивиться хотел, напрягся, силясь встать, но лишь качнулся и в снег лицом рухнул, затих.

— Воин, — усмехнулся наг. Постоял оглядывая дома и улицу и шагнул было в сторону храма как шепот услышал:

— Оставь нас, слышишь?

Ван голову поднял, смог все же.

— Нет, право, живи, — заверил его наг. — По нраву мне такие, сгодятся.

— Что мы тебе?…

— Вы?… — Странник вернулся и присел на корточки перед парнем, заинтересованный его несгибаемостью и глупым упрямством, в котором понимания ноль, а веры то ли в себя, то ли в род и закон, больше ума. — А вам, зачем рожь, репа, свекла? Зачем солнце и воздух? Холодно нам и голодно, понимаешь? Тесно опять же. Отчего бы части наших братьев здесь не жить? Вы свои места покидаете, мрете, мы же вас спасем, городища ваши сохраним. Хрупки тела ваши, но то тоже исправимо. Ваши девы детей нам родят и заселят Явь навьем племенем. Вам оттого не худо и нам ладно.

— Ма-Ра…

— Она с нами. Девы ее уже затяжелели. Срок дай — славных сынов родят. Арьи духом сильны, мы телом крепки — дети родятся знатными. Им как нам много тепла не надо будет, и как вас, легко не убить будет.

— Так и успокойся Ма-Рой!..

— Э, нет. Дело у меня здесь. Городище ваше крепкое, слух о нем благой бродит. Дай срок, потянутся ваши в места родные, а мы их примем, приласкаем. Строиться надо будет, для наших детей норы удобные устраивать, жен искать. Питаться да греться опять же. Вот вы этим и займетесь, послужите нам и новому племени. Свята кровь родная для вас — вот и будете ее почитать.

— Нет!

— Куда денетесь? Сестра у тебя была, Млада. Помнишь, как сгинула?

У Ванна зрачки расширились. Ярость обуяла такая, что тут же сил достало нага за шею схватить, но вот сдавить уже не получилось. Тот, смеясь руку у запястья перехватил, оторвал играючи от себя:

— Не силься глупыш. Впрочем, не в обиде я. А Млада твоя жива. Добрых детей брату моему Тарту родила. Негоже им под землей-то, как думаешь? Пора б и с родней явьего мира познакомиться. Не погонишь, племянников-то? Не приветишь резом-то?

И засмеялся.

Ванна перекосило от бессилия. С какой бы радостью убил бы он нага да лишь мыслить о том и оставалось.

— Хана тебе, наг. Верь, слово свое я исполню и пока жив, один за другим вас уничтожать стану, — поклялся парень. Странник смолк, внимательно поглядывая на него:

— Верю, — кивнул. — Упрям ты и закону вашему глупому подчинен. Но то воля твоя и гибнуть — твой выбор. Правду сказать, мужи нам без надобности, сестрам вас своим отдать — так не каждая позарится.

Сейчас пойдет и я тревогу подниму, — подумал Ван, не сдержал мыслей. Наг усмехнулся:

— Так хоть сейчас поднимай. Хочешь, скажу, что станется? Ничего. Слова мне никто не скажет. Небылицу придумают, успокаивая. Только меня ли? Себя. А и пусть тешатся — мне вы покаместь не мешаете, а сильно перечить станете, тотчас городище своим сделаю.

— Что ж мешает?

— Надобности пока нет и силы тратить на вас неохота. К чему сечей брать то, что миром в руки плывет?

— Кривишь!

— А тебе правь люба? Чем же мила она тебе? Ладно, потешу — живи с тем, что узнаешь, и попытайся другим сказать!.. Врата мне нужны, владеть ими желаю, чтобы по милости своей вас пускать в иные миры или из них по надобности своей брать вас. Один мир давно мал нам, два — стоит ли? Брать так все. Сгодится.

У Вана волос на голове дыбом встал от правды такой. Не на одну явь змей зарится, на три мира разом, не только арьев себе в слуги и на корм берет, но и заповедный мир Щуров во тьму навью опустить хочет. Случись ему хоть одними вратами завладеть — война уж по всем полям пойдет, вздрогнет тогда землица, перевернется Лада и канет во мрак. Не будет больше ни прави, ни яви. Ссоры и свары, хитрость и подлость, злато поганое править станет на радость нагам. Хана родам, хана мирам. С ног на голову все перевернется и в подчинение черным детям навьим уйдет. Ни воли, ни радости, ни блага, ни правды тогда не сыщешь. И предки не помогут — их мир так же навьим станет.

— Не много в рабы хочешь? Не подавиться бы тебе змеюке.

— Это вы подавиться можете, нам же то неведомо. Утомил ты меня. Пойду, потешусь… с Дусой…

— Не тронь ее! Дитя она еще!..

— Не такая уж младая. В соку. Я ее племяннику отдам, тому тоже лет мало.

И пошел не спеша прочь.

Ван зубы стиснул, ткнулся лицом в снег, сдерживая злобный вой от бессилия. Но нет времени жалеть, думать о чем-то, киснуть и парень приподнялся, захрипел в надежде, что хоть кто-то его упреждение услышит:

— Наг! На-а-аг!.. На-аг!!

Но кто услышит, если голос тих, и не кричит Ван — хрипит надсажено.

Поднялся, рез в дерево втыкая и подтягиваясь на рукояти, чуть не за воздух цепляясь. Набрал полную грудь воздуха и вытолкнул диким криком отчаянья.

— А-ааа!!! — разнеслось по городище, пугая раничей. В унисон крику домовые с топотом прочь из крепища толпой понеслись.

Ран проследил за их бегом и вынул меч из ножен, давая тем команду воинам приготовиться к обороне. Юру и Малу пальцами показал: сходите к крайней избе, разведайте, кто кричал и отчего.

Ма-Гея к мужу рванула, Дуса из храма выскочила на улицу. Волох один не пошевелился — лишь лицом закаменел да взгляд в огонь святой устремил, прося Щуров о помощи.

Из темноты Странник вынырнул, остановился перед кнежем, поглядывая на обнаженный меч:

— Ничего господарей привечают.

Ран уже на размах пошел, желая срубить голову ворога, но Ма-Гея ладонь на его руку положила, останавливая и напоминая: не время лихо будить. Она бы как муж сейчас змея убить хотела, но взгляд его говорил, что мечта та несбыточна и кроме беды роду ничего не станется — силен наг неимоверно. Никак сам Шахшиман.

— Сам, — подтвердил. — Мудра ты, Ма-Гея, верно решила мужа останавливая. Поговорим?

— Не о чем, — отрезал Ран. — Уходи по добру, пока отпускаем.

— Ох, ты! — усмехнулся наг. — Спугал… Глупы вы люди в порывах своих. К чему вот сход устроили? Трогать меня не хотели, в тайне надежду имели выпроводить и при этом выстроились в дозор, нравом своим и привычками правду свою лелеять всю подноготную наружу вытащили. Тут уж и полевой, что к чему поймет, хотя ума у него с зернышко пшеничное. Опять же, хотите, чтобы я ушел, а тому не потворствуете. К чему так?

— Тебя не держат. Разойдемся миром, — предложил Ран.

— Разойдемся, — согласился. — Однако обидел ты меня, за то выкуп хочу. Получу — уйду, нет — сам возьму и здесь останусь, а ты кнеж, служить мне станешь, жена твоя моей женой станет…

Ран на нага рванул с мечом, однако только руку поранить и смог. Отпрянул Шахшиман и на глазах воинов в свою истинную личину обернулся, взвился вверх и навис над людьми, расправив плащ змеиный за спиной. Зашипел люто, пасть разинул.

Ма-Гея руки вверх вскинула и закричала заветные заклятья, останавливая разгневанного змея. Тут и Дуса на подмогу матери подоспела — у двоих сил поболе будет, авось справляться. А к ним уж Волох спешил, и воины плотным рядом встали мечи выставив. И быть бы сече да наг вдруг замер, на девочку уставился. Шапка за спиной сложилась, осел чуть змей, шипение тише стало.

Ма-Гея дрогнула, сообразив, что не от заклятий наг притих, и сбилась с ритма, на нет толк от слов заветных свела. Только и осталось собой дочь загородить. Ран рядом встал и мечом опять взмахнул. Наг взревел, хвостом его откинул, отправляя кнежа в полет до ворот, потом и воинов хвостом как серпом подсек и попытался за спину Ма-Геи заглянуть. Раничи в бой ринулись, кто мог, но женщина их остановила:

— Нет! Уберите мечи! — руку выставила, понимая, что бой неравен, не сдержать нага соколам хоть и всем гуртом род наляжет. Побитыми быть до последнего. Тогда крепище нагам достанется, а дети рода в услужение к ним пойдут, рабами, забавой и питанием им станут.

Волох то же сообразил и посохом в землю ударил, останавливая время. Летящие на нага клинки зависли в воздухе, воины, кто в нападении на змея, кто поднимаясь с земли, кто в замахе резом застыли. Лебедицы к мужам бегущие так в беге и остались на полпути к своим.

Шахшиман внимательно на Волоха глянул и, не узрев угрозы для себя, опять за спину Ма-Гее заглянуть попытался. Та бы опять загородила дочь, да Дусе любопытство спокойно устоять не дало — сама навстречу нагу потянулась, выглянула из-за плеча матери. Понять хотела, как это ведуны сробили, что всех разом заморозили, а что наг, что сами, что она как ни в чем не бывало двигаются. Но вместо этого нос к носу с нагом встретилась. Так близко змея увидеть ей лишь раз довелось и как тогда сердце в пятки ушло. Вскрикнула девочка, отпрянула. Наг зашипел в ответ и за ней устремился, как скаженный, ноздри раздув, но Ма-Гея ладонь выставила:

— Стой! Говори что хочешь!

— Отойди, — прошипел тихо, взгляда с побелевшей от страха и омерзения Дусы не спуская. Тянуло его к ней как магнитом и, казалась ему дева краше зари. С чего вдруг пигалица эта ему приглянулась, Шахшиман сам понять не мог, но хотел.

Ма-Гея заподозрив, что дело нечисто и в том сама она виной, заставив девочку обезопаситься кровью навьей, чуть отодвинулась. Не иначе самки кровь была в заветной склянке. Ох, Щур, что ж сотворено?! Поправить бы!.. Да куда уж — не смыть, не сбыть того, назад не прокрутить.

Наг медленно стал приближаться к девочке во все глаза, разглядывая ее. Дуса пятилась, не понимая, как еще ее ноги держат.

— Остановись, — попросила Ма-Гея змея. Наг замер. Раздвоенный язык прошелся по воздуху вокруг Дусы и девочка, закричав от ужаса, в панике рванула в сторону, запнулась о застывшего Хоша, упала и воя прочь попыталась отползти. Волох помог — жестом поднял и голоса лишил. Дуса беззвучно всхлипывая, прижалась к ведуну, спряталась за его спиной.

Шахшиман не спеша отодвинулся, вернул себе образ Странника и уставился на Ма-Гею:

— Что хочу, знаешь?

— Знаю. Но не дам, — нашла в себе силы поперечить женщина. А вот взгляд нага сдержать и мороку его не поддаться сил поболе потребовалось. Если б не помощь Волоха, вряд ли устояла.

— Сильна, — прошептал Странник не скрывая растерянности от собственного желания. И нет тому повода и смысла в том нет, а вот вынь да положь, как хочется Дусой обладать. А когда он против себя шел? И с чего вдруг сейчас то сделает? — Так дочь не отдашь, силой возьму. Отдай, — прошипел вкрадчиво и неожиданно для себя даже выкуп предложил. — Злато дам, крепище ваше не трону — володейте. А Дусу отдай. Отдай женщина.

— Никого ты не получишь, ничего! — процедил Ран не ко времени очнувшийся. Опять мечом махать начал, напал с ходу на нага, полоснув по спине. Тот крутанулся на месте в змею оборачиваясь и опять сбил кнежа с ног, хвостом схватил, обвил и сжал так, что хруст костей и Ма-Гея услышала. Меч из рук Рана выпал, захрипел кнеж, забился пытаясь высвободиться.

— Отпусти! — взмолилась, ринувшись на помощь мужу ведунья. Дуса как не страшилась, а за отца больше испугалась и без ума к змею побежала, на ходу у Хоша рез выхватила, глаза зажмурила и давай в попытке достать нага им размахивать. Шахшиман с любопытством и удивлением на ее маневры смотрел, не замечая, что Волох уже освобождает кнежа, ослабляя хватку змея. Да не до того ему было — Дуса рядом была, маленькая, трогательная в своей попытке поранить его. Не сдержался наг, схватил ее, а Рана откинул. Только к груди прижал, как понял — не отпустит, всех здесь положит, а ее не отдаст. Запах от девы идет, голову сладким дурманом окутывает, а тепло ее вовсе блаженство дарит.

Дуса сообразив, кто ее обнял, забилась, закричала, себя не помня. Рассудка лишившись била кулаками по груди аспида, ногами пинала змеюку. А тому, как ласка — обнюхивает языком, жмет к себе крепко, но нежно, будто вред причинить боится.

Волох посохом взмахнул и закричал заклятье. Полыхнуло в небе, сквозь снег всполохи видны стали в темноте. Из-за стен саламандры показались, пошли на Шахшимана, ветер подул, сгибая вековые сосны. Неведомая сила выхватила девочку из лап нага и отнесла к порогу храма. На том сила ведуна закончилась, а ведуньи и не началась — взбешенный потерей дорогой ему игрушки наг уставился в глаза Ма-Гее и парализовал ее. Потом начал без разбору дома хвостом крушить, с ревом хватая людей и откидывая их как щепки в стороны. Пришлось Волоху время вновь вернуть. Началась битва.

Только сколько воины не пытались змея поранить, лишь сами ранились. Один, второй пал, третьего хвостом как бревном придавило, четвертый с взглядом нага встретившись сам в себя меч вонзил. Женщины навалились и те отлетели на саламандр. А они только подходили к Шахшиману, сразу блекли, таяли.

Эльфина вспрыгнула на ограду крепища и запела, призывая ветер усилиться. Саламиф с горящими глазами шла к нагу, обнажив оба меча, Нив впереди нее бежал. Но что толк от них, если силен Шахшиман как все дивье племя вместе взятое, если выситься над толпой как дерево самое высокое. Хвост в обхвате, что дуб вековой — куда такой срубить. На то сутки и все силы рода положить надо.

Волох слаб, читая заклятье, очнувшаяся Ма-Гея ему вторила. Ран еле на ногах стоял, но все пытался убить змея.

Дуса с ужасом наблюдая за бойней, понимала одно — в ее силах хану роду остановить. Да только как в руки нага себя отдать? Лучше здесь же, сразу умереть. И только подумать — сердце от ужаса обмирает, горло перехватывает.

Щур, Щур, миленький помоги! — взывала, молила и вдруг вспомнила про коловраты солнечные. Есть же они и пусть слабы, но еже ли в грудь змея метнуть может и сработать, ослабить его, а там добить всем, разом навалившись, нетрудно.

Только шаг в сторону к вратам сделала, как за спиной услышала:

— Обернись.

Дуса повернулась и глазам своим не поверила: Финна неизвестно как от чар освободившаяся держала в руке факел, направляя его внутрь храма, где дети разместились. Арес держал крепко кроху — Малуху, приставив рез ей к горлу.

Тихо стало — замерли все, понимая, что сейчас случиться может.

Саламиф легонько подула в сторону факела, гася огонь, но тот шибче разгорелся.

— Нет, — качнула головой Финна, выставив склянку Дусы. Девочка схватилась — а на шее лишь родовой анжилон и ничего боле — когда успела сестра, как?

— Кровь нагайны, — поняла Саламиф и лицом от ярости изменилась, судорога алым пламенем по нему прошла, искажая и уродуя.

— Что же ты творишь дочь? — прошептала в отчаянье Ма-Гея.

— Не дочь она нам! — возвестил Ран. — Прочь, навье отродье! Иначе сам порублю! Афина безродная имя теперь тебе! А тебе мальчишка Парис имя!

Волох время, не тратя выкрикнул заклятье, желая застолбить предателей, но чары его против него и обернулись только Афина ладонь выставила.

— На себя силы других берет, — поняла Ма-Гея и предостерегла дивьих помощников от насылания чар. Ветер тут же стих и саламандры исчезли.

Дуса осторожно к Аресу пошла:

— Оставь девочку, оставь. Что она тебе?

Тот зачарованно на шипящих коргон на голове Дусы смотрел, страшился видно, но с места не двигался. А те от ярости вились и шипели как суроченные.

— Оставит, — заметил наг, пристально следя за девочкой. — Если со мной пойдешь.

И руку протянул требуя.

У Дусы глаза огромными от ужаса стали. Смотрела на руку его и, справиться с собой не могла — дрожала как от холода.

Наг махнул ладонью, и Арес выпустил девочку. Та с плачем к матери ринулась, что в стороне рядом с телом погибшего мужа на коленях стояла и сама не своя от горя, на дочь смотрела, моля о ее спасении.

Дуса посмотрела на обнявшихся, на факел в руке Финны, потом на матушку свою, на отца пораненного, еле на ногах стоящего и поняла, что выхода нет. Сейчас еще можно спасти положение, даже кого-то из погибших воскресить, но для того надо нага увести из крепища и то ей лишь по силам. Отчего и почему так судьба ее распорядилась? Знать бы, может, и изменилось что.

— Убери факел, Афина, — попросила тихо. Решилась уже, но последний жест, что на веке ее разделит с родичами, трудно было сделать. Сказал бы кто: остановись. Послушалась. Только все молчали, понимая, что выбора нет. Ран и рад был умереть за род и дочь, да что хана его изменила бы? Мало полечь, от того толк быть должен. Вот если б он вместе с нагом землю покинул — другое дело.

— Прости, дочь, — прошептал одними губами. Ма-Гея зажмурилась, всхлипнув тоненько: прощай дитя, прости мать свою, что судьбу страшную тебе не ведая того, устроила.

Дуса заплакала беззвучно, дрожа руку к ладони нага протянула, но не дотронулась — не смогла. Сам схватил.

— Давно бы так, — усмехнулась Афина, склянку откинув вместе с факелом в сторону. Снег тут же огонь потушил.

Шахшиман деву к себе подтянул, к груди прижал. Дуса заплакала навзрыд, зажмурилась и почувствовала, как в воздух поднимается — наг вверх поднялся, вытянулся. Хвостом перехватил своих помощников, прочь из городища выполз.