Мужчина, стараясь не шуметь, прошел в "склеп". Склонился над Эрикой – у нее были влажные губы, видимо Эрлан опять пытался напоить покойницу. Его упорство в том, что он относился к умершей, как живой, вызывало щемящее чувство досады и отчаянья. Смотреть же на девушку было в принципе невозможно. Прошло достаточно времени, а она все лежала, как действительно, заснувшая.

– Ребенок ушел, – бесцветным голосом сообщил Эрлан. Шах дрогнул, уставился на ладонь брата – она лежала на плоском животе.

– Давно?

– Нет, – и уткнулся в руку девушки лбом. – Это знак, что она скоро проснется. Вдвоем бы они не выжили.

Вейнер зажмурился: что он несет? Они и не могли выжить, уже не выжили.

И отвернулся лицом к маленьким окнам, чтобы не видеть ни ее, ни брата. Жуткая картина, жалкая. Как вытащить Эрлана из этого безумия, если сам сходишь с ума, видя все это?

Лой замер, почувствовав, как прохладная рука жены в его руке дрогнула. Мерещится? Мужчина во все глаза уставился на пальчики Эйорики – один опять дрогнул.

Эрлана самого затрясло, склонился над лицом, вглядываясь, в одной руке так и держал ее ладонь, другой согревал ей щеки и не понимал, кого так бьет – его или ее?

– Эя, голубка? Открой глаза, пожалуйста, – зашептал ей.

Вейнер зажмурился, головой мотнул:

– Ты должен понять, наконец, она не вернется, – процедил.

Эрлан не слышал – он вглядывался, он ждал чуда… и дождался.

Ресницы дрогнули, девушка чуть приоткрыла веки. Она ничего не видела и не понимала, но как сейчас, так и все это время, что провела в тумане темноты, чувствовала Эрлана. Он вел ее за руку по мраку и был единственным ориентиром.

– Эя, голубка, – мужчина обхватил ей щеки ладонями, грея и, целовал, чуть касаясь лба, губ, век. – Все будет хорошо, теперь все будет хорошо! Держись, мой свет!

Шепот горячий, полный восторга и любви будоражил Вейнера, вводя его в отчаянье:

– Да пойми, ты!… – обернулся и увидел приоткрытые глаза Эрики. Мужчина онемел и отпрянул. Запнулся о скамеечку и рухнул на пол. В голове сначала звенящая пустота образовалась, а потом как прорвало мысли, одна другой бредовее, но он уже не мог разобрать что явь, что сон, что мираж, что реальность.

Сидел и пялился на суету Эрлана, его попытку отогреть руки Эры и уговорить остаться, и целовал как в бреду. И Вейнера самого повело.

Может Эра была в коме, летаргии, просто без сознания, а он даже не определил, не оказал помощь. Похоронил живую! Как он мог?!

И головой замотал: какой "без сознания", какой – "кома" – очнись, Шах, не будь идиотом! У нее не было шансов на жизнь в принципе, ее травма не совместима с жизнью!…

Но беременность не исчезает за пол суток, просто испарившись. И вмятые ребра не восстанавливаются сами собой. И мертвые не просыпаются…

Или встают?

– Ну, что ты сидишь?! – рыкнул Эрлан на брата. Один взгляд и понял, что тот в шоке и говорить ему о чем -то бесполезно.

Рванул к дверям, пнул ногой, распахивая, и бросил Лири:

– Быстро! Теплый настой жизнянки, тану, и приготовь постель с ровной поверхностью!

Лири вскинулся, не понимая, а Эрлан опять стоял рядом с Эрой и гладил лихорадочно, болтая все, что в ум входило – удерживал ее в этом мире, заставлял смотреть.

Самер переглянулся с Радишем, у того булочка из руки упала – все, Лой окончательно сбрендил – было написано на их лицах. Страж, сорвавшись с места, заглянул в зал скорби, увидел, что и Вейнер и отшатнулся, потерялся на пару минут. И вот сорвался с места, понесся, сшибая косяки в коридор.

Светлые двинулись в зал, не понимая, что происходит.

Вейнер пытался подняться, но удалось не сразу. Он так и чувствовал себя контуженным – в ушах звон, в голове вата, перед глазами фрагменты и не пойми что чудится.

Самер просто вытянулся лицом и потерялся, глядя как чуть вздрагивают ресницы Эры, как она то закрывает глаза, то вновь чуть приоткрывает. Радиш выдал нечто нечленораздельное и прилип к стене, потеряв не то, что дар речи – себя.

В залу вошла очередная процессия – вторая попытка призвать изначального к благоразумию и, наконец, положить тело в святилище предков. Нерс отодвинул не заметивших его светлых и застыл на пороге:

– Эрлан Лой… – начал и закончил.

– Она жива! – уставился на него мужчина, но советник и сам уже видел. И судя по реакции, ему не доводилось видеть возвращения из мира предков в мир живых.

Он стоял столбом, и если бы не Лири, что влетел, не расталкивая – снося всех на своей дороге, наверное, очнулся бы к следующему утру.

– Нужен жрец! Слышишь меня?! – прикрикнул на хранителя Эрлан, перехватив из рук Лири тану – теплое пушистое полотно. – И Кейлифа сюда!

Нерс натурально булькнул и вывалился за порог.

Эрлан накинул полотно на жену, укрывая и, приподнял ей голову, влил в приоткрытые губы теплого настоя. Вейнер стоял и смотрел, не в состоянии принять происходящее за действительность. Ему казалось, что он сошел с ума.

– Помоги, – потребовал Эрлан, пытаясь укутать девушку, при этом минимально тревожа. Шах помогал автоматически, не соображая.

Лой осторожно приподнял жену, и понес. Самер и Радиш отодвинулись, пропуская его и, вывалились уже за Вейнером. Сейчас они напоминали покойников.

– Она жива! Вы видели? Жива! – кривило от чувств стража и, он хватал изначальных за плечи, пытаясь заглянуть в глаза и убедиться – они тоже это видели, тоже знают, что Лайлох жива. И опомнился, протолкнулся к хозяину, чтобы показать дорогу.

Воскресшей приготовили покои в той же башне, только выше – стандартная зала, как у гостей, но больше. Служители только закончили застилать постель, как появился Лири и Эрлан. Все кроме них, казалось, не понимают, что происходит.

Лой осторожно уложил жену, раскутал и бросил брату:

– Нужно освободить ее от платья.

Тот автоматически кивнул, глянул на Лири. Мужчина, молча кинул ему нож в ножнах. Вейнер стряхнул с лезвия лишнее и, встав на колени перед девушкой, начал осторожно срезать рукав с руки, пока второй распарывает брат.

Шах видел белую руку, совершенно безвольную, чувствовал ее холод, но взглянув в лицо Эре поймал ее взгляд, туманный, пустой и все же живой. Одно не сходилось с другим и мешалось в кашу в разуме.

Самер вообще сел в углу у входа в залу и чуть склонив голову, искоса смотрел на происходящее, как на кадры триллера. Только Радиш уже пришел в себя и был сосредоточен. Помог откинуть платье превращенное в тряпки и подал Эрлану кружку с теплым настоем:

– Попои ее еще. Ей нужно больше пить… наверное.

Тот не взял. Вытянул тану из-под жены и укутал ее, удобно устроил голову ей на подушке.

Девушка словно уплывала – то приоткрывала глаза, то вновь закрывала. И ни вздоха, ни стона. И ни одной попытки пошевелиться.

– Вейнер, осмотри ее, – пихнул Радиш.

Тот дрогнул, еще мало что соображал, но уже не походил на сомнамбулу.

Твердо отодвинул брата и присел на край постели, рядом с Эрой, взял за запястье, проверяя пульс. Он еле слышался и, рука была настолько безжизненной, что можно было, смело принять чуть заметное биение за эхо пульсации Вейнера. Вот только склонившись к лицу, он ясно видел попытку Эры сообразить, где она и кто, и жуткую слабость от которой веки тяжелели, и девушка, словно вновь и вновь умирала.

Еще помогая раздеть ее, он заметил, что грудина синяя от гематомы, но не вмята, ребра не деформированы внутрь. Но как такое может быть, он не мог понять. Осторожно начал прощупывать грудную клетку и Эра дрогнула, закрыла глаза, дыхание чуть участилось и стало видно, как чуть приподнимается грудная клетка.

Девушке было больно, значит повреждения все -таки ему не приснились. Но он же был в своем уме и памяти, он видел страшное увечье, травму от которой погибают ни имея и одного шанса из ста на выживание! И явно сломанная тогда рука – ткани сине-красные, но нет крепитации костей, оттеков – нет признаков перелома. Сильнейшие ушибы – да, но как такое может быть, если она упала с высоты метров двенадцать, а то и выше? Удивляло, что только грудину сломала, а не вся превратилась в лепешку. Однако появились поводы для большего изумления.

Вейнер проверил рефлексы и огладил затылок, не зная как реагировать – они были, значит, цел и позвоночник. И беременность словно рассосалась – живот был чуть впалым, мягким, безболезненным.

У Шаха сложилось впечатление, что Эра пролежала четыре дня не в зале скорби, а в камере регенерации, где-нибудь в "Генезисе" под присмотром лучших специалистов.

– Этого не может быть, – качнул головой. – Сильнейшие ушибы, не удивлюсь, если отбиты легкие, но… цела.

Эрлан вздохнул с облегчением и даже зажмурился на секунду.

– Может быть, – отодвинул брата и сел рядом с женой. – Я чувствовал, что она жива, что спит, чтобы восстановиться. Я не ошибся. А ребенок… ребенок… мне безумно жаль, голубка. Он отдал себя, чтобы выжила ты. Не печалься, у нас еще будут дети. Сейчас главное, чтобы ты выздоровела, – гладил ее по щеке, держа за руку. Эра сонно смотрела на него, не отрываясь.

Она пыталась понять кто он, где она и что происходит. Эра помнила его, там у скалы, он смотрел на нее и что -то говорил, а лицо искажалось от невыносимой боли. Она помнила свою немоту, ощущение вне тала, но при этом, как связку с ним. Видела себя со стороны и видела глазами, только не могла шевельнуться – тело не слушалось – отвергло ее. Ни чувств, ни звуков, ни запахов – немые кадры и туман, туман, сквозь который сначала еле слышно, потом все четче стал слышен голос. Он звал и звал ее, бесконечно, надсадно, не давая покоя. И она бежала стоя на месте, смотрела не видя, кричала, не слыша и не открывая рта. А потом появилось тепло, как будто держали за руку и девушка послушно пошла за ним прочь от холода и черноты, непонятного и необъяснимого.

Сейчас ее давила духота и ощущения были невыносимыми – боль при каждом вздохе и выдохе, и пелена перед глазами, невозможно сосредоточится, понять. И слабость, тело чужое, натянутое как скафандр. Во рту сухо и хочется пить, но нет сил попросить. И облегчение, когда понимают, словно слышат без слов. Влага коснулась губ, проникла в горло. И ослепила болью от единственного глотка…

В комнату сутулясь, вошел Маэр и молодой мужчина с увесистой шкатулкой в руках.

Эрлан уставился на старика через плечо тяжело и неприязненно:

– Она жива. Вопреки твоему желанию.

Хранитель сделал вид, что не слышит – смотрел на девушку.

– Она потеряла ребенка – он отдал ей свою жизнь. Но он вернется, у нас еще будут дети.

Старик молчал, хмуро разглядывая ожившую. Постоял и бросив:

– Совел хороший жрец, он поможет, – вышел.

В коридоре к нему присоединился Нерс:

– Это ненормально.

– Она ела жизняняку. Ребенок отдал матери свою жизнь. Он выбрал и не нам обсуждать, – бросил, уже входя в свой зал.

– Все равно это ненормально.

– С ними вообще все ненормально, – тихо заметил сидящий на подоконнике Эхинох.

Маэр тяжело опустился в свое кресло и хмуро уставился перед собой.

– Лайлох хранят предки. Она явно важнее, чем мы могли предположить. А ребенок вернется – Лой прав. Он вцепился в нее и предпочел уйти сейчас, чем не прийти к ней вовсе. Возможно все дело в нем, в этом не родившемся мальчике. Возможно, из-за него ей настолько покровительствую предки, что не приняли в свой мир.

– Любой ребенок важен, это бесспорно. Но до такой степени…

– Перестань, Нерс, я говорю очевидное, – проворчал старик и прикрыл ладонью глаза, отклонившись к спинке кресла. – Мы должны сделать все, чтобы сохранить Лайлох и ее союз с Лой. Или не с Эрланом Лой?… – и покачал головой. – Я столько прожил, но так и не могу всегда точно понимать знаки предков. Лой виновен. В других обстоятельствах я бы лишил его дара на год. Но его разум был помутнен и он не ведал, что творил. Значит, неподсуден. Значит, предки хранят и его. Для нее? Они хотят, чтобы именно он был отцом ребенка? Не понима-а-аю, – припал подбородком к сложенным на трости ладоням. – Тшахерт и Лой – братья и соперники и оба, как сказал Ристан, неоднозначны. Расчистили дорогу для Вейнера или хранят Эйорику для Эрлана?

– Он все равно должен ответить за смерть светлых, – поджал губы Ристан.

– Не по закону, – бросил Эхинох. – Нас не поймут. И сейчас его нельзя забирать, он должен быть рядом с женой. А после вовсе – потеряет смысл. Да, он забрал две жизни, но вернул одну, что может, спасет много жизней и умножит род еще. Так что, – развел руками. – Хранитель прав – Лой неподсуден.

Нерс потер подбородок:

– Да, чудо воскрешения – заслуга предков, и все же, Лой так настойчиво защищал Лайлох, не давая нам отправить ее в святилище, что любой из светлых скажет, что поступал как требовал долг, спасал и спас, и прав, и не подсуден. А мы, лишь заведи разговор на эту тему, будем выглядеть не лучшим образом.

– Да, – согласился Эхинох.

– Он мог воздействовать другим способом и не причинять вреда, не лишать жизни, – напомнил Ристан.

Маэр поморщился:

– И это очевидно. Только где взять ум в безумии? Иски от родных убитых так и не поступили, а сейчас и вовсе ясно – их не будет. Поэтому не будет и суда. Тема закрыта. Нерс – глаз с них не спускай, сделай все, чтоб Эйорика выздоровела. Лой не перечь. Но нужно, чтобы он отдохнул, пришел в себя.

– Попрошу Морока, чтоб сон нагнал. Уже просил, но тот уперся. Многие верили Лой, не желая принимать действительность. Как оказалось, правы. Но в данных обстоятельствах, думаю, светлый пойдет навстречу.

– Посмотри. Возможно, Эрлан сам заснет. Сейчас с него спадет все напряженье последних дней, и организм возьмет свое.

Эрлан действительно заснул сам не заметив. Жрец выгнал всех из комнаты и мужчина сел у дверей, вытянув ноги и прислонившись спиной к стене. Так и заснул.

Мужчины стояли напротив, очумевшие, так и не пришедшие в себя, и молчали, пялясь на спящего.

– Шах, ты очень хреновый врач, – выдал вдруг Самер. Вейнер растеряно глянул на него:

– Я и не претендую… Но ошибиться не мог. Она была мертва… А может и нет.

– Отправил девчонку на тот свет раньше времени. Даже не знаю, как тебя назвать, – отвернулся.

Вейнер просто осел у стены и уставился перед собой, складывая и соображая.

Слава всем местным и неместным Богам, Эра жива. Это факт. Но факт и то, что была мертва. А еще была беременна, а сейчас нет. "Ребенок отдал жизнь матери", – вспомнил слова брата. Напрашивался лишь один вывод:

– Я ни хрена не знаю о физиологии и анатомии деметрианцев. Ни о себе, ни о других. Привычная и понятная мне медицина здесь бессильна.

Самер в принципе был согласен.

– Здесь вообще все шиворот на выворот, – буркнул и передернулся. – Представь, каково ей было? Лежит без всякой помощи, один Лой поддерживал. Еще похоронить пытались! И мы, тоже, хороши, решили, что он свихнулся. А он знал!

– Чувствовал, – тихо поправил Лири. – Думаю, кулоны помогли. Они связывают двоих и меж мирами – не потеряются.

– Сколько мы здесь? А ни хрена не знаем, – помолчав, бросил Самер.

– Слава Богу, что Эра жива, – буркнул Вейнер. Он чувствовал себя предателем и редкой сволочью. И холодок шел по коже от мысли, что из-за собственных незнаний и не желания знать, чуть не схоронил девушку. И просмотрел!

– У вас анатомией, физиологией, патофизиологией кто-нибудь занимается? – спросил у Лири, но судя по взгляду, тот понял не больше, если услышал пару фраз на суахили.

– Лекари, – пояснил мужчина.

– Жрецы, – кивнул. – Им одним дано знать, как лечить светлых. Это очень трудное и серьезное дело. Их детьми учить начинают. Тут же много тонкостей. У каждого рода изначальных свое, а еще есть общее.

– Понятно уже. Этот… Совел, да? Может хотя бы элементарные знания дать?

– Тебе то негоже. У тебя свое, изначальный. Каждый свое место занимать должен.

– Угу. А потом хоронить живых, – проворчал недовольно, но больше собой. И твердо решил, что будет пытать этого Совела, если придется, но базовые знания у него затребует.

Жреца ждали часа три, не меньше. Давно стемнело, а он все шаманил над Эрикой. Это уже серьезно беспокоило. Но вот дверь чуть слышно скрипнула и Совел вышел. Эрлан тут проснулся, встал, будто вовсе не отдыхал минуту назад.

Все стояли и пытали Совела взглядами.

– Положение серьезное. Светлой, придется провести в постели немало времени. Никаких волнений и лишних движений. Я буду рядом. Настой оставил, поить каждый час, – посоветовал Лой. Тот взглядом дал понять, что сделает, и шагнул в комнату.

В помещении пахло влажностью и озоном от горящих травных свечей. Эя спала, выглядела умиротворенной и даже чуть порозовевшей.

Эрлан сел рядом и сложив руки странным образом – одну сжав в кулак, другой ладонью обняв его, закрыл глаза и начал благодарить предков и молить их о дальнейшей помощи.

Вейнер осторожно прошел и сел у окна, стараясь не тревожить ни брата, ни Эрику, и смотрел на нее. Вид был далек от здорового, но на покойницу девушка уже похожа не была. И ему было радостно и печально одновременно. Радостно, что она жива, печаль же ела душу за свое неверие Эрлану и, как выяснилось, не состоятельность как медика. И подумалось, что Эрика была права, отвергнув его, выбрав старшего, а не младшего Лой.

Именно сейчас все его проступки, которые он искренне считал поступками, с полной очевидностью раскрылись перед ним, связались в одно, как звенья цепи. И было стыдно самого себя и горько за недалекость и легкомыслие. Он привык считать себя взрослым, опытным мужчиной, а сейчас понимал, что был глупым самолюбивым мальчишкой, и за его разгильдяйство и пофигизм платили те, кто был ему очень дорог, пожалуй, и дороже его никчемной жизни.

Эрлан открыл глаза и воззрился на брата. Лицо Лой было спокойно и умиротворенно, в глазах царила мудрость с дымкой усталости и глубокая радость.

– Прости, – прошептал Вейнер. Эрлан улыбнулся ему и, так странно было видеть опять его улыбку, спокойную, достойную, отцовскую, которая совсем не появлялась последние четыре дня, что Шах почувствовал, как становится тепло на душе.

Четыре дня, а словно четыре года. За какие-то четыре дня он прошел и понял больше чем за все свои тридцать лет жизни.

Вейнер подошел к постели, сел рядом с Эрикой напротив Эрлана, и взял ее за руку осторожно, чуть касаясь, сжал венку на запястье. Пальцы огладили ее тонкие пальчики, и подумалось: насколько все хрупко. Она могла уйти насовсем и, вернулась только благодаря вере и защите Эрлана.

– Она сделала правильный выбор, – признал, как это не было трудно.

Лой не ревновал и больше не тревожился за проделки брата – видел, что тот больше не способен причинить Эе боль. Во всяком случае, не сейчас.

Эрика услышала слова Вейнера и приоткрыла глаза, уставилась на Эрлана. Тот нежно улыбнулся ей и даже не насторожился ее странного взгляда.

Она все вспомнила. Смотрела на него и пыталась понять, как он мог предать и подставить. Был ли пешкой или ферзем, осознавал или нет. Ей хотелось думать, что Инар использовал его вслепую. Ведь только вдуматься, что Эрлан переступил через кровь родных, смерти друзей и близких, и помогал их палачу, продолжал его дело по уничтожению всех светлых, и душа сжималась, хотелось выплюнуть ему в лицо обвинения, послать в ад вместе с дядей – упырем.

Но разве мог Эрлан так поступать? Мог не только простить убийцу и встать на его сторону? Нет, конечно, нет. Он не знал, что знает она…

Как он мог не знать? Не зная выполнить задание хозяина – убить Тихорецкую, собрать всех появившихся светлых и увести в стипп, не зная приставить к ним учителей и дать ровно столько, чтобы они смогли привести его в Морент. Не зная выведать дорогу, не зная позвать упыря сюда. Чтоб точно так же, не зная, положить весь город?

А то, что она дочь Эберхайма – он знает?

Она не сомневалась, что Эберхайм сказал правду. Не могла объяснить себе, но вспоминала первую встречу и понимала что еще тогда, на мосту, когда она впервые столкнулась с ним, что-то екнуло внутри, что-то задело, что-то связало и его и ее.

Эра не могла объяснить как, что, но знала четко – он не лгал.

И ясно, что Инар знает, что она дочь его заклятого врага. Может и это входило в его планы? Может вся нежность Эрлана, его забота и любовь всего лишь отличное выполнение очередного задания Дендрейта?

Она хотела все сказать Эрлану, сказать, глядя в глаза и, жалела, что нет сил даже раскрыть губы, кого уж слово произнести.

А сколько дней прошло? Как далеко Дендрейт от Морента? Разгадал ли Самер, что она хотела им сказать, о чем предупредила? Сказали ли они об этом Маэру, принял ли тот меры?

Она в упор смотрела на Эрлана и, взгляд не пылал любовью, не выказывал нежности или благодарности, Эя смотрела и пытала, обвиняла и словно чего-то не могла понять – это немало озадачило Вейнера. Грудь девушки вздымалась как в лихорадке, и капли пота начали выступать на лбу. Пульс стал учащенным. Она явно тревожилась о чем-то, что-то сильно беспокоило ее. Это почувствовал и Эрлан – насторожился, вглядывался, пытаясь понять, прочесть ее мысли, но их словно завесило и, даже чувства были глухи, сокрыты от него. Как будто девушка сама не желала впускать его, огородилась.

– Тебе больно, родная? – качнулся ближе, переживая за нее и словно искренне. Погладил нежно, успокаивая. – Потерпи, голубка.

Эра терялась: смотрела и верила, вспоминала, что узнала и – не верила. Закрылась, не пуская, чтоб даже тенью внутренних переживаний не касаться его. И все же выпалила мысленно:

"Да, мне больно. Мне очень больно".

Эрлан замер настороженно, по тону почуяв неладное, по поведению ощутив отторжение. Не понял, но встревожился.

Она поняла, увидела, почувствовала и захотелось прижаться к нему, обнять и рассказать все, услышать "глупость все это", "неправда, Эя", и забыть, зачеркнуть все что встало меж ними… Но можно ли верить словам предателя, который специально привел ничего неподозревающих светлых в мирный город уже зная что их убьют, а Морент сравняют с землей? Можно ли верить тому, кто убивал ради этого и претворялся, что люди гибнут от руки другого? Можно ли оправдывать и доверять тому, кто не гнушается ничем, чтобы добиться цели? Тому, кто наплевал на убитых отца и мать, братика и невесту, верно служит их палачу?

Насколько далеко может уйти человек от маньяка, если живет с ним, общается постоянно двадцать лет?

И был бы Эрлан глуп и туп, слеп – она бы поверила, что он всего лишь пешка, и сам не в курсе, что им руководят, его руками убивают, его молитвами заманивают в капкан, готовят новые смерти. Но он был умен, опытен, прозорлив. И значит – знал, значит шел сознательно.

Эру перевернуло и хотелось заорать, но она не шелохнулась. Прерывисто дыша в упор смотрела на мужчину и тот бледнел, тревожась все сильней. Вскочил и перелил настой в удобную посудину. Приподнял осторожно голову Эрике и выпоил.

Глаза закрыла. А в душе царила буря и грудь все чаще вздымалась. И пальцы мяли ткань одеяла.

Лой встревожено обвел взглядом комнату, пытаясь понять что происходит, найти причину. Боль? Да, она билась в ней и это было ощутимо, но боль была не только физической – что-то за завесой плотной, вставшей меж ним и Эрикой в какой-то миг и непонятно почему, словно билось в истерике.

Вейнер видел, что что-то происходит, но в толк взять не мог. Ему показалось, что брат и Эра вели незримый и не слышимый диалог, и он был резким, хлестким, неприятным. Причем со стороны Эрики.

И сразу вспомнилось – "Эрлан убил тихо". Неужели они с ребятами не правильно поняли ее и смысл был прямым, не прятался – Эрлан столкнул Эру со скалы, хотел убить. Подумать – бред, но глядя на лица и в глаза пары, иного в ум не приходило.

Сердце Вейнеро сжало как латами, закрывая эмоции, как не нужные вещи в кладовке, и стало холодно и жестко на душе. Он пытливо уставился на брата и видел, как тот мечется в непонимании, пытается найти ответы на массу вопросов сразу. Как обеспокоен и даже испуган. С чего вдруг?

– Эра, позвать Самера? – склонился к ней и взглядом дал понять – он сможет тебя услышать, если есть что сказать.

– Нет! – тут же отрезал Эрлан.

– Почему? – бровь выгнул Вейнер и смотрел прямо, но с пытливым подозрением.

– Она слишком слаба, чтоб говорить. Не смей ее тревожить. Вон!

Вот так. Шах выпрямился – подозрения окрепли и уже росли волной раздражения.

Эя обессилено закрыла глаза: интересно, почему Эрлану так не хочется звать Самера? Не хочет, чтоб все услышали, что хочет сказать лишь ему? Боится.

Тогда поступает верно – нужно убрать Шаха и спокойно придушить жену, чтобы заглохла навсегда и унесла в могилу все несказанное.

Как жаль, что больше нет сил ни говорить, ни даже смотреть.

Эя провалилась в сон.

Вейнер молча встал и вышел, вернее вынесло правом брата.

Мужчина постоял, оглядывая стражей в коридоре – натыкали их роту, и двинулся к ребятам. Душу ела догадка и спать бы точно не дала. И не заснет, пока не убедится в том или другом. Противно думать, что брат мог сначала пытаться убить Эрику, потом с ума сходил от того что получилось – однако, жизнь и не такое выдает порой.

Лири принес светлому свежую одежду и ужин, но Эрлан не сразу прореагировал – смотрел на Эйорику и пытался понять, что происходит.

Радиш и Самер кушали, но тут же уставились на Вейнера, только он появился:

– Ну, что там?

– Что-то ты невесел. У Эры проблемы?

Мужчина прошел к столу, сжевал булочку в раздумьях, попил и выдал:

– Не знаю, но чувствую неладное. Эра смотрела на Эрлана, как на врага. Я не ожидал, даже не понял сначала. Но она… вы бы видели. И он встревожился, даже испугался. Самер, а если он скинул ее?

Сабибор сложил руки на столе, брови свел раздумывая:

– Не верю. По сути, он вытащил ее, не дал окончательно добить. Не дал похоронить. Зачем стоять насмерть за ту, которую хотел убить.

– Аффект, – бросил Радиш и, мужчины уставились на него.

– Что смотрите? Забыли, что было за пару дней до того, как Эрика разбилась? У? – в упор уставился на Вейнера. Тот взгляд отвел – мысль, что он стал причиной беды, ему не нравилась, без этого грехов полно, куда не посмотри, на что не оглянись – везде собственную безответственность видел.

– Мы разобрались, я извинился…

– Извинился? – фыркнул Порвеш. – А теперь встань на место Эрлана – ну, довольствуешься извинениями?

– Хорошо, набил бы мне морду еще раз. Да нет, не похоже, что он сорвался на Эре, что отомстил. Не тот психотип.

– Завязывай ты со своими психотипами, мы здесь, знаешь, все типы те еще. Ты, вон, определить не мог, жива Эра или мертва, а сейчас про психологию уши паришь. Сдай в ломбард все свои предыдущие знания, здесь они мимо, – выпалил Самер. Вейнер подавлено молчал: прав, зараза: куда не кинь – везде виноват.

– Согласен с Радишем?

– Скажем – вполне допускаю. Честно – сам бы не знаю, как поступил. Но точно скажу – кипел бы очень долго. И забыть не смог бы. Тебе что, бабы не изменяли – не знаешь, что в такие моменты чувствуешь?

– Нет, как-то так получалось, что все было наоборот.

И задумался – ведь он действительно только с Эрикой понял как тошно когда любимая с другим.

– Но пытаться убить ее… – и головой качнул: этого не понимал. Одно знал – рядом с Эрикой побудет. На всякий случай. Сейчас пройдет право Лой владеть им и вернется, будет у дверей ночевать, если в комнате не получится. Зато рядом будет, а то мало ли что.