Смех Эйорики растревожил многих. Тем, кому дано было услышать его, с ту ночь не сны, а думы о былом покоя им не давали.

Маэр не стал исключением. То и дело поднимался, кряхтя, бродил по сонным залам, как приведение, ложился и опять вставал. Но его терзало не столько прошлое, сколько будущее. Девчонка поставила его пред выбором, который был невозможен по многим причинам. Долг Хранителя, законы светлых и принципы человека в эту ночь схватились не на шутку, измучив старика.

И утро принесло немало треволнений. Нерс в зал вошел неслышно, по виду ясно – спал он, как и Маэр.

– Там Тшахерт. Просит вас принять.

– О, нет, избавь меня хоть не сегодня от этого юнца, – скрипя суставами, осел в кресло старик. – Я ночь не спал – ему спасибо, – проворчал. – Где же носи Таша?

– Не думаю, что он поможет.

– Время потянуть – да.

Нерс сел за стол и крутанул шар на подставке:

– Сегодня у многих ночь была несладкой. Готов поспорить, что не только Вейнер, но и Эрлан не смыкал глаз.

– Он к ней так и не подходит? Думаешь, выдвинет требование?

– А у него есть выбор? – пожал плечами.

– Ерунда! Выбор есть всегда! – прогремел старик и советник развернулся к нему, чуть удивленный раздражением на, в общем, очевидное и безобидное.

А тот вздохнул:

– Нет, это племя мне не понять. Мы были другими.

– Я слышал от отца те же слова. Готов поспорить – слышал каждый. Так что, Тшахерта звать? Он не отстанет – по лицу видно.

Маэр насупился:

– Принес нам очередную головную боль? Вот Лой-то радость с таким братцем!

В залу неслышно прошел Эхинох, на удивление бодрый.

– Спал, – поджал губы старик. Мужчина чуть заметно улыбнулся и сел на подоконник, лицом к деду:

– А что мне?

– Праведный у нас.

– Да, нет такого, за что особо б память ела, – и улыбнулся хитро, широко. Нерс понял – Маиша, жена советника. О, эта любые раны излечит и усыпит в миг. К тому же скоро ей рожать, и мысль о прибавлении в семействе затрет любые другие.

– Там Тшахерт…

Маэр махнул рукой – я в курсе. Вздохнул:

– Что скажете?

– Ристана ждать не будем?

– Он настолько трепетно относится к новым светлым, что ничего хорошего мы не услышим, – заметил Эхинох.

– Зато от тебя они корзину меда получат, – понял старик и кивнул Нерсу. – Давай этого юнца пока. Послушаем, с чем поутру его пригнало.

Нерс нехотя поднялся и пригласил Вейнера в зал. На удивление тот был чинен и уважителен: ни тебе ухмылок, ни наплевательства на всех и вся.

– Ну? – насупил брови Маэр.

– Доброе утро, – выдавил Вейнер.

– Угу. Ты с этим пришел?

– Нет. Я хотел узнать… Нет, для начала я хочу сообщить, что не имею никаких претензий и исков к брату. Возможно, меня не так истолковали.

– А для конца? – перебил старик.

Шах поджал губы. Слова и так с трудом давались, а тут еще едкость и не скрываемая неприязнь Хранителя сбивали. Собрался и выдохнул:

– Я хочу знать, что будет с Эрикой.

– От ты! – брови Маэра уехали на лоб. – Ты кого-нибудь из Ольрихов здесь видишь?

– Из кого? – нахмурился, не понимая, причем тут почивший род.

– Тьфу! – выдал Хранитель и готов был продолжить в том же духе, но Эхинох прекрасно считав настроение деда, влез:

– Ольрихи знали будущее, а нам оно не подвластно, – пояснил.

Не дурите мне голову, – чуть разозлился Вейнер.

– Я о вашем решении на счет Эрики. Не знаю, что на нее нашло, но она не может быть дочерью Эберхайма, и взять ей подобную информацию неоткуда, если только не придумать.

– Зачем ей выдумывать такое? – спросил Нерс.

– Не знаю. Чужая душа – потемки, а уж женская…

– Ну, да, ну, да, – закивал Маэр. – Только у нас не раскидываются подобными заявлениями! Совет начал расследование, по результату будет дело!

– Да какое расследование к чертям?! – взорвался мужчина. – Вам делать не хрен, что ли?! Эра больна! Брякнула первое попавшее в ум от горя или от злости на Эрлана, а вы и рады!

Маэр рот открыл и закрыл. От наглости на пару минут потерял дар речи и вот очнулся, приподнялся с кресла:

– Ты на кого здесь лаешь, щенок?! Ты сам вчера, здесь! – громыхнул тростью. – Требовал защитить ее от мужа, а сейчас… – и осел, провел по лбу рукой, смиряя гнев. – Иди вон.

– У нее на лбу знаки! Любой детт прочтет!

– Если родитель – изгой, знаки его рода не проявятся, – спокойно заметил Нерс.

– Но у нее знаки Лайлох и Хеймехора!

– Ну и что? – пожал плечами Эхинох и провел ладонью перед своим лбом. – У меня нет знаков Шердан, а меж тем я потомок и этой ветви. Побочный. У меня нет права Шердан, поэтому нет и знака на лбу. Но вот мой сын его может получить. И сын Эйорики легко получил бы право Эберхайма. Если б родился, если б дед его не стал изгоем.

– Что вы мне по генетике уши парите? Я сам вам лекцию на эту тему могу прочесть. Но в том и дело – у меня ведь нет ваших знаков? Нет. Потому что к вам не имею отношения. Так откуда у Эры знаки Хеймехора, если он не отец и не имеет к ней отношения?

– Он связан узами с ее матерью и знаки этих уз и выступают у ребенка в первую очередь. Не был бы Эберхай изгоем. В явный свиток знаках двух родов, бледнее, но проявилось бы третье. Так бывает,?сказал Нерс. – Не отметай и то, что Хеймехор признал ребенка.

– Но все проявилось бы в детстве.

– Забыл, что знаки проявляются лишь к семи годам? До этого ребенок живет меж двух миров и выбирает, где ему остаться.

– Чему вас учит детт Вигар? – качнул головой Маэр.

Вейнер молчал, не находя аргументов – все так, да вылетело из головы. Видно, действительно не впрок учеба.

– Если нет и признаков, откуда Эрика могла взять, что она дочь именно Эберхайма. Слишком неоднозначная фигура. Она, наверняка, сказала это специально, назло.

– Кому?

– Не знаю. Возможно Эрлану.

Нерс отошел к Эхиноху, встал рядом лицом к Вейнеру, сложил руки на груди:

– Ты забыл одного из фигурантов этого, согласен, неоднозначного дела – бывшего стража Эйорики Лайлох.

– Что может сказать этот урод?

– Ну, почему? Он не изгой, хотя награни. И говорит… уже, – поджал губы, в упор уставившись на светлого, с намеком на то, что именно он избил Майльфольма и нанес ему серьезные увечья.

– Что он может сказать и как ему можно верить? – презрительно скривил губы Вейнер.

– А мне не лгут, – улыбнулся Нерс. – Майльфольм сказал, что Эйорика встречалась по важному вопросу с Эберхаймом. В принципе, нам это стало ясно и без его свидетельства. То, что падение Лалох с высоты случайность, может заверить любой из нас. Другое… Рисковать Эберхайму настолько серьезно без веской причины нет резона. После заявления Лайлох эта причина стала очевидна.

– Эберхайм был здесь?! И его не взяли?!

– А собственно, его не так легко поймать, – хитро улыбнулся Эхинох. – Если, конечно не попадет он в поле права Хранителя.

В окно влетел ворон и сел на стол, разглядывая посетителя.

Это еще что? – нахмурился Вейнер.

– Ну, наконец-то! – громыхнул старик, обрадовавшись вороне. Шаха чуть перекосило в попытке понять, что происходит. Ворон же прыгнул на пол.

– Кстати, знакомься, – указал на птицу рукой Эхинох. – Эберхайм.

– Что?!

Ворон раскрыл крылья и стал увеличиваться, превращаясь в нечто и, вот, предстал мужчиной в плаще, черных брюках и плотной рубахе.

– Вам что-то не нравится, юноша? – выгнул бровь, встряхиваясь. Стянул плащ и кинул на скамью.

Вейнер шагнул к мужчине и явно с желанием придушить.

– Спокойно, юноша! – выставил тот ладонь, счищая пыль с брючины. – Я Таш Эберхайм. Не путать с Этаном Эберхаймом.

Шах почувствовал себя дураком. Отступил, качнул головой, стряхивая наваждение и… демонстративно сел за стол. Все поняли, что он не уйдет пока не выяснить все до конца.

Взгляд мужчины был устремлен на Таша и не грел, зато пытал и предостерегал.

– Отдохни, Таш, перекуси, а мы пока закончим, – сказал Маэр, видя, что Тшахерт малость не в себе и мало ли что выкинет.

"Ворон" все понял – кивнул, и, глянув на мужчину с долей недоумения, ушел в соседнюю комнату за полог.

– Значит, Эберхайм умеет…

– Обращаться, – кивнул с широкой, задорной улыбкой Эхинох: забавные же эти светлые из новых. Ну, дети, право!

– Вижу до высшего курса права вы так и не добрались, – поджал губы Маэр и грохнул тростью об пол, призывая гостя к вниманию. – Еще вопросы есть? Пора закончить. Все что не знаешь, тебе легко расскажет детт. А нам, как видишь, есть чем заняться. Спасибо, делами обеспечил – вот, – рубанул у горла ребром ладони и взглядом настойчиво попросил: гуляй, а?

Вейнер потер шею, приходя в себя после увиденного, и поерзал, устраиваясь удобнее.

– Этот, – указал большим пальцем себе за спину. – Брат Эберхайма?

– Родня. Детт Арнар тебе все расскажет. Иди.

– Нет. Я хочу знать, как вы будете разбираться и, что грозит Эйорике.

– Пыф! – сдулся Маэр и просительно глянул на внука: избавь меня от этого неуча и наглеца.

Эхинох спрятал усмешку, склонив голову и слез с подоконника.

– Пойдем, собрат Тшахерт, – выставил ему руку, приглашая за собой. – Побуду деттом… во спасение нервов своего деда. Да и тебя.

Светлый провел Вейнера через приемную вниз на этаж, в залу, где были только стол, стулья и стеллажи с квадратными коробками, свитками, громадными книгами в тяжелых чеканных обложках.

Сел, сложил руки на груди замком, ногу закинул на ногу и уставился на мужчину, как на глупого ребенка. А тот побродил возле стола, оглядывая огромную библиотеку и сунув руки в брюки, навис над советником в ожидании ответов на уже заданные вопросы:

– Расследование идет своим чередом. Твое вмешательство никак не повлияет ни на него, ни на вердикт совета. Так что, ты зря раздражаешь Хранителя. За тобой уже немало числится проступков – разгневаешь. Я б так не рисковал.

– Да мне плевать, – склонил голову на бок, с прищурам разглядывая пофигиста. И видел себя недавнего. И стало понятно и близко желание Эрлана ему намылить шею.

– Я вижу, – хмыкнул Эхинох и посерьезнел, кивнул на место напротив за столом. – Сядь, забияка.

– Кто? – плюхнулся на стул.

– От тебя фонит желанием ударить. Не стоит – этой мой совет. Теперь о деле, которое, кстати, ты и завел. Тебя интересуют две вещи – правда ли, что Эйорика дочь Эберхайма, того самого что вам заклятый враг и что ее ждет, в случае подтверждения факта. Все верно?

Вейнер кивнул, глаз не спуская с советника.

– Ну, что ж, – сел тот удобнее и руки на столе сложил. – Пока мы собираем информацию. Завтра, а может и сегодня – тут не скажу точнее – Маэр заглянет в книгу судеб. В ней записаны почти все события и данные рождения, история родов. Если все сойдется и Эйорика не отречется от отца, ей придется уйти из города, и, боюсь, стать изгоем как Эберхайм. Таков закон – подавший руку изгою – сам становится изгоем. Преступления Этана, если верить вам, слишком серьезны, не имеют срока давности и прощения. Признавая его, она признают его правоту и тем оправдывает преступленья. Таким образом, ьерет на себя и часть отвественности за них…

Эхинох вздохнул и невесело усмехнулся:

– Подобного еще не было. Не удивлюсь если Маэр поэтому и тянет – женщин не лишают права, не обращают в изгоев. Тем более сейчас, тем более рода Лайлох. Ты задал трудную задачу. Поставил перед почти невозможным выбором. Лишать Лайлох права все равно, что лишить нас всех поддержки. Сделать женщину изгоем – пресечь род.

Знаешь, я рад, что нам можно поговорить с глазу на глаз, и буду откровенен – я не хотел бы подобного развития событий. Но как член совета не могу вмешиваться, а вот ты…

– Что нужно? – поддался к нему Вейнер.

– Нужно убедить Эйорику отказаться от своих слов.

– Или доказать, что она не является дочерью Эберхайма, – тем же тоном парировал светлый.

Эхинох выдавил улыбку и откинулся к спинке стула.

– Н-да, – огладил столешницу. – Я вижу нужно начинать сначала.

И снова сел ближе к мужчине, вперед поддавшись:

– Эйорика сделала заявление и потребовала расторжения уз с Лой. Теперь ее отказ от требований не имеет значения. Спасти положение может лишь отказ признать Эберхайма отцом. На эту тему могу сказать одно – я уверен, что она сказала правду, и почти уверен, что не откажется от отца. Не знаю, понимала ли она, какую боль причинила Лой, но, то, что ударила сперва по себе и осознанно – это точно.

– Она не мазохистка.

– Нет. Поэтому и вывод прост – она знает больше, чем говорит, она сознательно отдает себя в руки правосудия по закону изначальных. Не факт что понимает, чем это грозит, но факт что хотела отодвинуть всех. Что и случилось.

– Всех или Эрлана?

Эхинох отвернулся, не зная стоит ли Вейнеру столь глубоко вникать.

– Не столь важно.

– Почему? Если дело в нем…

– Даже если так – что это меняет? В случае если факт ее родства с изгоем и преступником подтвердится, если она не откажется от него Лой будет вынужден выдвинуть встречный иск и узы будут расторгнуты. Эйорику лишат права, поставят вне закона и выдворят из города.

– Мы уйдем с ней.

– И станете изгоями.

– Ну и что?

– Ты не понимаешь? Вы станете низшими – обычными людьми, но при этом, останетесь по факту рождения светлыми. Ваше право будет ликвидировано и вы ничего не сможете.

– Жили так двадцать лет и не умерли.

Эхинох отмахнулся от его слов, прекрасно понимая, что тот мало понимает о чем рассуждает.

– Вам никто не даст приюта, не подаст ни хлеба, ни воды, ни руки. Вы будете болеть как все местные, а лечить вас может только жрец. А он не станет – вы вне закона, вы никто. У вас не будет детей, потому что эттарны для вас закрыты. Вы не сможете заключить союз. Вас может любой убить и не понесет наказания. Ваши имена будут вымараны из летописей рода, линия пресечена. Вас не встретят предки, если вы войдете в их мир. С вами даже разговаривать никто не станет. Вам нельзя будет сидеть за столом, к вам нельзя будет приближаться. На вас будут все плевать.

– Что-то не заметил, что заплевали Эберхайма.

– Это другой вопрос – вопрос его окружения. И к нам он не имеет отношения. Ты за себя скажи – серьезно хочешь встать вне закона, лишиться будущего и настоящего, лишиться рода и права, поддержки собратьев и помощи ради той, чей отец убил твоего отца и мать, залил кровью всю Деметру и уничтожил самые великие и сильные рода?

Вейнер скривился. Потер лицо, матерясь про себя.

– Но она-то в этом не виновна!

– Вот и пусть откажется от отца. Это вряд ли спасет ее союз с Эрланом, но хотя бы не сделает ее изгоем.

Шах головой замотал: какой-то дурдом и кошмар!

Как ему увидеть Эру, если перед глазами стоит мама и родной дом, отец и Эрлан, младший братишка, что льнет к нему, заглядывает в глаза, как к Богу. И их всех нет, убиты. Нет никого из тех, кого он помнил. И, к сожалению, отчетливо. И Эрлан прав – переступить через гибель стольких людей, было сложно. И возникало ощущение, что Эрика действительно сошла с ума, если признает этого упыря Эберхайма отцом. Ведь знает, кто и что делает! Харн, Огник, Ло, Шоэ, уверен и Самхат – лишь толика из тех погибших, что получили смерть благодаря ее папаше и часть – на ее глазах. Как она сама-то может через это переступить?

Нет, не то здесь что-то. Она, конечно, женщина, а с ними бывают непредсказуемые сюрпризы, но не сволочь точно, чтоб спокойно принять убийцу невинных, те более оправдывать, что оправдать нельзя. И неужели перед ее глазами не встает тот же Огник? Мальчишка ведь совсем. За что он лег?

Надо бы собраться и сделать шаг через порог. В глаза ей посмотреть и пусть вновь скажет, ему – да, Эберхайм – мой папочка, целую в десна!

Уж больно не похоже все это на Эру.

– Мне кажется, еще недавно ты ее любил. Во всяком случае, творил безумства из-за нее не в меру. Сейчас же вижу тень сомненья на лице. Презрительность и жажду откровенья, как от преступницы, – заметил Эхинох. – Что ж, твое право. Она знала, на что шла. Ее оставили. Все. И не приходят, и не хотят идти, и видеть ее, знать. Кейлиф сложил с себя обязанности под предлогом невыполнения своего долга. Предпочел год наказанья, чем возвращенье и служенье дочери Эберхайма. Эрлан даже не заходит, хотя прекрасно знает, что она слаба и больна. Жрец отказался вести ее, – и добавил тише. – Все не хотят с ней знаться, хотя совет еще решения не принял – хватило вести о ее заявлении. Всем хватило… кроме Лалы Самхарт. Она знает, что и остальные, но отчего-то не спешит прочь от подруги. Наоборот. И почему -то, ей ровно на отказ Амарики в жилье, на то что с ней уже не желают здороваться.

Вейнер отвернулся. Подумал и двинулся к выходу:

– Это дело Лалы. Я пока не готов сказать, что-то определенно. Но Эрлану скажу.

– Скажи, – кивнул, не оборачиваясь, чтоб не показывать лица, что стало жестким и неприязненным. – И передай что его, пока еще жене, стало хуже. У нее жар.

И все же обернулся, напустив на себя равнодушия:

– Кстати, самый простой и лучший выход – не проявлять внимания и дальше. Оставленная помучается и умрет. Теперь совсем. Проблема испарится вместе с ней. Опять же – уже переживали, вновь переживать не станете.

Шах сжал зубы, глядя на спокойного даже немного обрадованного предложить удобный всем выход советника и, с трудом сдерживал желание отправить его мордой в стену.

Тот смолк и глаз прищурил выжидая.

Вейнер молча вышел из библиотеки.

Эхинох отвернулся, хлопнул по столу ладонями и уставился в потолок, чтобы сдержать себя: уроды. Вот ведь уроды! Что женщина, что мужчина, что больной, что здоровый, что светлый, что простой – все едино. Закон же, как же! А человека в человеке, в каком пункте отменили?

И задумался, потирая губы пальцем – неужели и Эрлан все оставит так, выдвинет требование? Понять его можно – трудно ему сейчас и выбор слишком сложен и неоднозначен.

Н-да, потеря ребенка действительна была знаковой. Вот было бы мученье, если бы остался.

И вздохнул, представив себя на месте Лой – ужасно. Сказать же точно, чтобы сделал – не мог. Но точно знал, что сделает все, чтоб оттянуть решение совета. Он чуял некое подводное теченье, как воду под толстым слоем льда, и ждал, когда он вскроется.

Эрлан так и не смог поспать нормально – не мог места себе найти. Тошно было без Эрики и тревога за нее душила. Все сжимал ночью подушку и откинул утром. Та полетела в стража.

– Ну, ну, эта -то причем? – пробурчал Лири. Помятый был – явно тоже худо спал.

Поставил на стол кувшин и блюдо с булочками, амином, ягодами. Подушку поднял, на постель кинул.

– Завтракать пора, светлый.

Лой глянул на него, как больная собака и, в мытню пошел.

За столом тоже молчал, жевал сумрачно и, словно вкуса не ведая.

– Я тут думал, думал, – со вздохом поерзав, решился сказать страж. – Ну-у… в общем, светлая-то небось не в себе была, чего ж так сразу… и, это… Недужная она.

Лой с треском отправил кружку в блюдо и вышел из-за стола.

Лири сник, понимая, что полез зря.

– На жатву отпусти, светлый, развеюсь да разомнусь, что ли. А то думки мают, – попросился робея.

– Вместе пойдем, – подумав, бросил сквозь зубы Лой.

Лала бродила по комнате, с тревогой поглядывая на Эйорику. Металась та. С ночи залихорадило ее, потом вовсе забило, как в припадке. Видно сказывалось переживание, а может душ, что Лой ей устроил.

Лале жаль было до одури, слезы наворачивались, а что делать, не знала. К жрецу сходила, а тот отворот -поворот – законы знаешь, мол, не могу, светлая, прости. Оно ясно, что уже все о заявлении Эрики прознали, вот и сторонятся, как заразы. Только по чести ли то?

Эя захрипела, выгибаясь, и руками словно грести начала.

Лала виски потерла, соображая, что делать. Самой надо, а что она может?

Как же жестоко происходящее! Как они могут!

Она ненавидела Эберхайма всеми фибрами души, но не могла взять в толк, за что ненавидеть Эю. У Лалы было может и больше претензий к Этану, чем у того же Лой, у нее тоже убили родителей, причем она была совсем малой. Но, как ни странно, понимала, почему подруга не желает отказываться от своего отца, да, вот такого ужаса рода изначальных, да, изгоя, да, великого преступника. Однако, если быть честной перед собой, объявись ее отец или мать, и будь за ними хоть шлейф преступлений не меньше, она бы тоже не смогла отказаться. Нет, ни оправдать, а не оттолкнуть свою кровь не смогла бы. Эя сделала тоже самое. Она не оправдывала Эберхайма, не вставала на его защиту, она вообще ничего не сказала про него, кроме того, что прямо и честно заявила, что он ее отец.

Она, как раз, поступила по чести, хотя не изучала законы светлых!

А они законы знают, но как поступают?!

Лала вылила оставшийся настой в кружку – на пару глотков не больше. Надо срочно что-то решать.

И попыталась выпоить подруге. Та горела и не понимала ничего. Оттолкнула, пролила последнее, и затряслась, зубами клацая.

Лала рот прикрыла, чтоб не заскулить – саму колотить начало от возмущения. Совет еще решения не принял, а изначальную уже списали. Недужной! Да звери и то так не поступают! Даже отец ее такого не творил! Сама слышала, как ватар Хелехарну рассказывал, что выходили его по приказу Эберхайма, а ранили как раз люди Лой. Тот ответил, когда Лала спросила – как же это вдруг – мол, видно потому и получилось, что в пику друг другу. Только после к жрецу еще пара светлых заглядывала. И оба шли не в Тоудер, а искать как раз Морент, и вовсе небывалое сказывали – что упырь как раз глава оставшихся изначальных, а никак не Эберхайм, и приспешник его Лой, на красную сторону приходя, такое творит, что даже мраку тошно. Своих же убивал, яко бы за службу изгою, а те на деле ни сном ни духом. Просто жили спокойно на красной стороне, не лезли никуда.

Правда это – не правда, но что слышала.

И если так, то кого и за что судить? Пусть мужчины разбираются, зачем женщин винить? На Эйорике крови неправой нет, а что в жилах течет – так уж не изменишь. Да, сама выбрала, с того и спрос, но всем ведомо что ею предки руководят, значит, судить ее – дела предков судить. А что люди о делах этих знать могут?

Нет, не правы изначальные!

И дрогнула – а если Эю приговорят? Ведь не откажется она точно. Тогда что – обеим в изгои?

Страшно до озноба. Глянула на мающуюся в лихорадке и опять жалко уже ее шибче себя.

Пометалась и ринулась на поиски Лой. Он муж ей еще, обязан помочь!

Эрлан снопы сек и вязал с отстраненным видом. Палило нещадно, колосья созрели и тянули к земле. В этот день наверняка все светлые и простые были на сборе – кто пшеницу, кто овощи, кто ягоды собирал. Не даром в городе опустело, зато на двенадцатом круге по всему диаметру толкотня. Как раз выходы к садам и полям.

Молодая женщина рода Мейнардов рядом встала, улыбаясь задорно и призывно, снопы вязала и на Лой поглядывала.

– Вот уж не ожидала изначального здесь увидеть, – сказала, принимая сноп.

Эрлан молчал, свое делал. А молодка не отвязывается, видно приглянулся ей. Только в цикле род значения не имеет, иначе б не подошла. Ясно же что не пара – ее – захудалый, правом животных понимать только и владеет, куда к Лой лепиться?

Но липла. Тот ни словом не обмолвился и отстранен был, а она упорствует.

Достало. Эрлан снял рубаху и откинул, открывая взору не только ладный литой торс, но и брачный кулон.

У светлой сразу и улыбка, и охотка пропала, потемнела лицом и в сторону начала постепенно отходить.

Немного и Лири подошел:

– Передых, светлый. Пойдем, молочка изопьешь.

В работе проще было ни о чем не думать, но опять же, пить хотелось. Прошел к ясеню, под которым полотно с едой и питьем было расстелено. Присел и с удовольствием кружку молока выпил. Подумал – за добавкой протянул, лепешку ягодой начиненную взял. Вкусно.

Только Лала рядом плюхнулась и весь аппетит испортила.

– Вот ты где. Кушаем да? И лезет?

Эрлан в ее сторону не смотрел, но лепешку ко рту уже не донес – перехотел.

– Ты жуй, жуй, изначальный, на здоровье. В прок, – подначивала едко, сверля его профиль взглядом. – Жаль булочки с амином только на поминах, да? Но ничего, и то исправимо. Скоро отведаешь. Жену твою жар с ночи мает да то и дело в припадке бьет. Ты ж этого и хотел, да, вылил ей в лицо весь настой, добился булочек с амином. Чуть подождешь и будут.

Эрлан зубы сжал и лепешку в кулак – потекла та сквозь пальцы. Лири глянул украдкой, чуть заметно головой качнул – лицо у Лой сделалось – не приведи встретить в темноте – заикой станешь.

– Ну, что молчишь-то? Наплевал? Все наплевали, жрец и тот отказывает. Одно осталось – помри быстрее, да?

Лой молчал, не шевелился, головы не повернул, взгляд не кинул – как сидел истуканом, так и сидит. Лалу перевернуло от отчаянья и злости на него.

– Сволочи вы, – выдохнула и вскочила. – Никогда ни за кого из светлых не выйду! Нет вам веры! Лучше простой быть, с простым жить – они просто людьми остаются, им закон глаза не застит!

И подхватив юбки ринулась прочь, еле сдерживая слезы.

Сама все смогу, сама помогу! – решила, торопясь обратно, и влагу со щек вытирала. Вспоминала Огника, что он ей об учении Хелехарна рассказывал, и слезы опять лились. Травы перед глазами вместе с его образом представали и жаль было всего разом.

А ведь его люди Эберхайма положили!

Стоп! – как на препятствие наткнулась, вспомнив, что и в Эрику тогда стрелы летели. Это как? Отец дочь приказал убить? И на скалу, тоже, она к нему полезла.

И она еще упорствует, настаивает и признает его?!

Да пропасть всех поглоти, с ума все посходили, что ли?!

– Ууу! – кулаки сжала и бегом к Эрике. Только сначала к жрецу залетела, отщипала под его растерянным взглядом нужных трав из тех, что вспомнила, одну вовсе как висела, сушась вниз пучком, так и содрала, кувшин прихватила с водой горячей со стола и вылетела, как не было ее.

Торопилась к подруге, а по дороге соображала, что нужно к Маэру идти, настаивать, чтоб принял и рассказать что сама знает, свидетельствовать что Эберхайм родную дочь убить хотел, а Эрика просто не может отвергнуть его, и то по закону и праву ее! И правильно для нее. Ведь переступи раз через себя и пойдешь легко через других. А она хоть с кровью Эберхайма в жилах, но другая! Ее твердость в признании отца тому доказательство!

Самер, заметив девушку, да еще красную и взъерошенную, преградил ей путь:

– Привет, – но это все что смог сказать. Лала опалила его таким взглядом, что он и слова забыл, и как двигаться.

– Знать тебя не хочу! Видеть не желаю! А ну, прочь с дороги! – выпалила и отпихнула не церемонясь. Понеслась дальше.

Самер затылок погладил, соображая, какая муха ее укусила.

Лала влетела в комнату, захлопнула дверь ногой и… чудом не заорала. Просто от страха голос потеряла, да и себя, признаться тоже.

Возле Эйорики сидел черный мужчина и озабоченно вслушивался в хриплое прерывистое дыхание девушки, оглаживая ей лоб и волосы. Широченные плечи скрывал плащ, превращая огромную фигуру в ирреальную, и девушке в первые секунды показалось, что перед ней сама смерть, что пришла за подругой и готовится ее забрать.

Но мужчина обернулся на шум, выказав свое лицо и, Лала выронила кувшин, заскулила тихо, отступая к двери.

Пара шагов и громада Эберхайма нависла над Самхарт, вводя ее в панику.

– Тс, – приложил палец к губам, склоняясь над ней и, успел подхватить – Лала упала в обморок.

Этан невесело усмехнулся: всегда "приятно", когда превращаешься в страшилку для детей и женщин. Положил глупышку на постель, припер дверь в комнату и вернулся к дочери.

– Эя? Посмотри на меня. Эя? – вновь ощупал лоб и щеки – горит. И почувствовал взгляд Лалы.

Та пришла в себя, лежала рядом с Эйорикой и во все глаза смотрела на Эберхайма, вот только забыла, как говорить и двигаться.

– Давно у нее жар? Как это случилось?

Лала шевельнула губами и только.

– Соберись, Самхарт – что произошло?

Молчит и пялится, как на призрак.

– Эйорика твоя подруга? Ты хочешь ей помочь?

Кивнула, как смогла – получилась судорожная конвульсия.

– Тогда рассказывай.

– Ее… все…из-за вас… все.

– Очень внятно, – оценил.

Лала зажмурилась и опять глаза открыла – не исчез.

– Я сейчас закричу, – предупредила тихо. Эберхайм опять обратил на нее взгляд своих темных глаз.

– Кричи. Тогда Эйорике уже никто не поможет. Ты сама это знаешь.

– Ах, вы помогаете? – Лалу подняло возмущение, и страх куда делся. – Вы ее убить хотели!

– Я? – уточнил.

– Вы! – выплюнула в лицо. Ненависть оглушала и ослепляла, накрыла как волна и Лала не думая, что делает, заорала во все горло и начала колотить по плечу мужчины, метясь в лицо, но не дотягиваясь.

Эберхайм отодвигался, выставил ладонь, еще надеясь образумить буйную, но понял, что бесполезно. Скривился, качнув головой:

– Глупая…

И прыгнул в окно, услышав, что кто-то начал ломиться в двери.

Лала в один прыжок достигла окна и свесилась вниз, глядя, как к камнем летит черная фигура, уменьшаясь и вот почти у земли на взлет пошел ворон. Каркнул почти в лицо девушке не столько грозно, сколько упрекая и возмущаясь, и скрылся меж верхушек деревьев.

Самер, услышав крик Лалы, вломился в комнату и перехватил Самхарт у окна, перепугавшись, что та орет, потому что падает.

– Какого тебя к окну понесло!! – заорал ей в лицо и стих, получив шлепок по щеке.

Отодвинул ее, выругавшись и, вылетел из комнаты, бухнув дверью. От шума Эрику забило в судорогах.

Эрлан жал снопы на автомате, не понимая. В ушах стояли слова Лалы и внутри как струну натянули, а сердце в тиски зажали.

И вот не выдержал, сел на корточки, руки опустив – перед глазами мертвая Эрика в зале скорби. И тошно так сделалось, что хоть головой с кручи.

Развернулся, рубаху с травы на ходу поднял и двинулся в город.

Лири еще под ясенем понял, что тем дело и кончится, потому наготове был – ни на шаг не отстал от светлого.

На лестнице в башни Лой Самер толкнул, пролетая. Тот перехватил – раздражен был и без подобного пренебрежения, потому и не сдержался:

– Не в себе?!

– Сегодня все сбрякнутые! – вырвал руку и, вниз перепрыгивая ступени, дальше полетел.

Лой проводил его злым взглядом и поспешил в башню наверх, в комнату жены. Зашел и понял, что вовремя – Лала с трудом удерживала бьющуюся в припадке Эрику. Это было что-то новое, непонятное и страшное.

В два шага рядом оказался, прижал к постели за руки, Лири за ноги – без толку – бьет ее, выгибает, хрипит, а сама без памяти.

– Воды дай! – рыкнул на Лалу.

– Ты вчера уже дал!! – заорала в ответ.

Лой выругался мысленно на девушку и прижал Эрику сильнее, навалился, а ладонью на лоб – голову. И понял – горит. Поэтому и без памяти, поэтому в судорогах.

– Давно ее бьет?

– С ночи!! – урод какой! – выругалась: говорила же, что плохо дело! Если жар не снять, припадки все чаще будут, так и помрет в них. И судя по силе и частоте судорог – к вечеру.

Эрлан сам это понял, зажмурился, ненавидя уже себя и всех вокруг.

Глянул на Лири – тот понял – выскочил из комнаты. Сам тану откинул и поднял жену на руки, встал у окна. Немного и притихла.

Эрлан чувствовал, какая она горячая и смотреть не мог. Желваками играл, упорно пейзаж рассматривая, а внутри все ходуном ходило, дребезжало как полка с посудой. И вина ела, и весь мир готов был разорвать от безвыходности.

Лири вернулся, амин и настой принес.

Эрлан сел, придерживая жену и бросил Лале:

– Полотно дай.

На удивление ни кричать, ни перечить не стала – подала, помогла Лири амин в рот Эйорике втолкнуть. Эрлан смачивал ткань в настое и обтирал красную, мокрую от пота жену, и сам не заметил как весь в ней уже, не обтирает – любуется, тоску как ком в горле сглатывает. Понял, что еще пару минут и переступит все, зачеркнет, переломает и себя и все чем жил – ради нее.

Положил на постель и ткань в руку Лале впихнул.

– Обтирай чаще, – прохрипел и вышел на негнущихся ногах.

Дверь закрыл и кулаками в стену въехал, заорал про себя. Только на кого?

Припал к стене плечом и в окно в коридоре уставился.

Ну, хорошо, сохранит он верность предкам и закону. Поступит как должно, не переступит, к ней больше не подойдет, потом требование ответное выдвинет… и что? Как он без нее дальше жить будет?

А как жить с Эей? Каждый час помнить, чья она дочь, а потом и в чертах собственных детей видеть образ врага, убившего их деда и бабушку по отцовской линии?

Стоит решить все разом, отрезать и не затягивать агонию расставания – сходить к Хранителю и выдвинуть встречное требование!

И нащупал кулон на груди, сжал его, понимая, что не снимет его и умирая. А еще четко осознал, что не повернется у него язык сказать, что отказывает Эйорике в защите и опоре, что требует разорвать узы и освободить друг от друга – и ее, и его. Возможно, она захотела стать свободной, да он не хочет освобождаться от нее. Даже все понимая и принимая – не хочет и не может.

Эрлан отодвинулся от стены и нехотя прошел к окну, сел на подоконник.

Остаться не мог, и уйти был не в состоянии.

Лала кинула полотно на стол и села. Эрика притихла, бледная стала, но в себя так и не пришла. И опять она одна, и опять бросили.

"Я бы такое не простила", – подумала и поежилась, гоня от себя мысли об Эрлане и Эберхайме.

Страшно думать на месте Эи оказаться, это со стороны рассуждать можно, а если себя коснется, так хоть с обрыва прыгай. Вот она с Самером тоже не пара, и хоть дружат, и вроде он к ней расположен, а толк? Знает, что будущего нет и тошно. И ни порвать не может, ни дальше двинуться – закон! А тут уж свиты, дите даже было. Понятно, что им тяжелее в сто раз.

Но, тем более, как можно расставаться из -за родителей? Пусть самых при самых отвратительных, пусть…

А какой у него голос? – вспомнился вдруг Эберхайм. Глубокий, красивый.

Тьфу! – выругалась на себя и поднялась – пока Эрике лучше, надо сходить к Маэру и потребовать помощи и защиты.

Только как подругу одну оставить? Уйди, а он явится и неизвестно, что удумает.

Девушка осторожно выглянула за дверь, стараясь и окно под наблюдением держать и увидеть, есть ли кто в коридоре. На счастье Лой никуда не ушел и, Лала бегом двинулась к нему:

– Посмотри за Эйорикой, мне нужно отлучиться.

Эрлан хмуро уставился на нее: ну и отлучайся на здоровье – я причем?

– Знаешь, что?! – зашипела на него Самхарт. – Тебя еще как мужа никто не отменял!

Мужчина бровь выгнул: забыла? Эя и отменила.

– Я тебе поражаюсь. Ты ведь так ее любил – куда, что делось! Как можно все ломать из-за чьих-то родителей? Нет, я никогда этого не пойму!

– Ее отец – Эберхайм, – напомнил жестким тоном.

– Да? Ты с ним в постели лежишь, да? Это он тебе ребенка носил, это с ним ты из стиппа уходил? Так вот я тебе скажу – я сейчас уйду, он явится и то, что в стиппе доделать не успел, и на скале неудачно получилось – доделает! И вина будет на тебе! Ты не защитил, ты не сберег! Все! И живи с этим, как хочешь! – развела руками и мордочку скорчила. Развернулась и демонстративно пошагала прочь мимо комнаты.

Эрлан проводил ее хмурым взглядом, соображая, что она такого наговорила и, с какой ягоды переев, и двинулся в комнату к жене.

Проскользнул и замер – прямо на окне сидел ворон и хищно смотрел на Эйорику. Мужчине показалось, что это сама смерть приметила ее и ждет, чтобы забрать.

– Ццц, – выдал, чтобы птица посмотрела на него, и бросил в глаза ворону как вызов. – Ты ее не получишь!

– Кар-ррр! – растопырил тот крылья, возмущаясь и словно решил кинуться на светлого. Эрлан шагнул навстречу и, схватив первое попавшее под руку, запустил в ворона. Птица грозно каркнула, слетая с окна, кружка просвистела, не задев ее.

– Я требую! – влетела в зал совета Лала и опомнилась, замерла.

Маэр и Таш дружно уставились на нее, забыв, о чем говорили.

Страж за спиной девушки развел руками: разве женщину удержишь?

Хранитель насупился, тяжело вздохнув и, вперил в глаза девушки немигающий грозный взгляд:

– И ты, значит, требуешь? А ничего, что я занят и тебя не приглашал, светлая?!

– Прошу прощения, – поправила платье заволновавшись. И затараторила, боясь, что ее прервут или выставят быстрей, чем она скажет. – Но у меня срочное и важное дело. Оно касается Эйорики Лайлох!

Старик поднял руку, приказывая замолчать.

– Ты законы наши забыла, светлая рода Самхарт? – качнулся, к ней багровея. – Как тебе известно, изначальная рода Лайлох выдвинула требование разорвать ее узы с изначальным рода Лой. И пока идет разбирательство… что, светлая? А? – приставил ладонь к уху.

Лала сникла:

– Все вопросы касаемые Лой и Лайлох решаются в присутствии этих лиц, – протянула тихо.

Хранитель кивнул:

– Вижу, не забыла. Продолжай.

– Так как требование выдвинуто односторонне, то вопросы касаемые стороны выдвинувшей требование рассматриваются только в присутствии второй стороны, – почти прошептала, склоняя голову все ниже.

– Отлично! – грохнул по подлокотнику ладонью. – Теперь изволь выйти, девица Самхарт!

Лала попятилась и вдруг остановилась, выпрямилась:

– Нет. Я схожу за Лой, – упрямо поджала губы.

– Пыф! – выдал Маэр. Таш сложил руки на груди и всем корпусом развернулся к девице, оглядел с нескрываемым изумлением.

Эхинох с трудом сдержал усмешку. Слез с подоконника и бросил деду:

– Я приведу.

И пошел из залы, по дороге легко и просто прихватив просительницу за талию, вывел ее, как выкинул.

– У Хранителя серьезный и важный разговор с советником, – почти по слогам сообщил девушке.

– У меня тоже важное и очень серьезное дело, – скопировала его тон и даже поддалась к изначальному, требуя взглядом выслушать. – Вы не имеете права просто выкидывать меня. Я пришла с требованием!

Эхинох чуть отодвинулся и вставил ладонь:

– Все понял. Присядь и подожди здесь, – выдал вполне миролюбиво, сообразив, что с чокнутой девицей лучше не связываться. – Хранителя всегда третирует дела о разрыве уз. Ты должна понимать, что его лучше не раздражать. Я приведу Лой, а ты подумай насколько важно твое заявление и стоит ли его делать.

Советник искренне надеялся, что девушка передумает. Этот обвал требований, возмутительных и глупых одновременно, и его уже начал доставать, что говорить о деде, который терпеть не мог подобные вопросы разбирать.

Однако девушка села и уставилась на Эхиноха, как объявила об осаде.

Ладно, – пожал тот плечами и двинулся за Эрланом, надеясь, что к их появлению девушку все-таки сдует. Поэтому и не торопился позвать светлого.

Пальцы, чуть касаясь, прошли по щеке, шее, плечу. Эя вздрогнула и приоткрыла глаза – Эрлан. Он был рядом и стало легче, но она чувствовала себя разбитой, слабой – опять. Почему? Почему это происходит раз за разом, – силилась понять, глядя на мужчину, хотя он вроде не причем.

Эрлан взял ее за руку, прижал к губам и начал целовать пальчики, а у нее перед глазами как барьер упал, как вытянули из этой реальности и поместили в другую…

Горящий крест, вечер, Эрлан стоит с мечами клинками вниз и за себя. Лицо страшное настолько, что мужчину не узнать. В глазах ненависть и больше ничего. Двое светлых перед ним – родовые знаки на лбу. Мужчина и парень, родня, измождены предшествующим боем, поранены. Но взмах клинков крест накрест и оба легли отдыхать навечно…

День – светло, и четверо мужчин на краю обрыва. Ущелье – камни, скалы.

Эрлан ударил клинком по ногам и мужчины падают в пропасть еще живые, и еще живут, глядя в небо, умирают медленно в мученьях. И все – светлые…

– Ты убивал, – так вот причина. Это испытания не для нее – для него. Она платит ему за тех, кого он убил. Мучается, как те, упавшие в ущелье.

– Да. Я убивал. Багов, – насторожился, не понимая, что опять пришло ей в голову.

– Нет – своих.

– Нет – предателей. Они перешли на сторону Эберхайма. Они стали изгоями, потому что помогали изгою. Я не нарушил закон.

– Какой? Чей? Ты убивал своих собратьев.

– Изгоев, Эя.

Она молчала, разглядывая его, словно видела впервые.

– Я рад этой войне не больше, чем ты, чем любой из нас.

Не то. В том Эрлане не было ничего кроме ненависти, а она слепа, как и любовь.

– За что ты ненавидел своих, тех, кого отправил на дно ущелья, умирать в мученьях?

Лой замер, сначала не сообразив о чем она, потом, не понимая откуда она могла знать.

Эхинох готов был зайти в комнату, услышав через приоткрытую дверь голос Лой. Но то, о чем говорили двое, заставило его подождать. Он замер у дверей, слушая чужой разговор и мысли были невеселые.

– Крест. Ты палил крест, как символ милосердия. Баги не те, кто провозгласил себя Богами, а те, кто не желал признавать богами вас.

– Эя, о чем ты?

– О безумии, которое накрыло вас обеих – тебя и твоего дядюшку. Дендрейту нужна была безграничная власть, и он убрал всех изначальных, кто хоть на грамм сильнее или мог ему помешать, сообразив, что к чему. А ты помогал, активно помогал.

Взгляд Эрлана был озабочен, но не больше:

– Это тебе Эберхайм наговорил? Эя, ему нельзя верить. Ты знаешь все, что произошло при его участии, с его подачи. Как же можешь верить? Как он мог запутать тебя?

– Не лги. Мне не лги и себе. Скажи, ты знал, что я его дочь?

Эрлан нахмурился и отвел взгляд, однако лгать не стал:

– Нет… Но мысли возникали. Там, на мосту. Смотрел он на тебя… Эя, мы не о том говорим, – навис над ней, оглаживая по лицу. – Ты должна отказаться от Эберхайма и мы снова будем вместе.

– Зачем? Чтобы тебе и твоему дядюшке было проще нами играть? Чтоб было проще использовать? Ваш конечный пункт – Морент. Или я ошибаюсь – есть и другие? Или Морент и Эберхайм?

– Ты все не о том.

– Ответь.

– Я не понимаю.

Девушка закрыла глаза – сил не было. Вот если б были и она смогла с ним поговорить, понять что же двигало им на самом деле.

– Ваши люди напали на стипп и убили Огника, Ло, Шоэ. Они не были багами. Но могли, что-то сообразить или нужны были лишь для антуража правдоподобности?

Эрлан нахмурился:

– Я начинаю понимать, что Эберхайм накормил тебя ложью по макушку. Не понимаю другого – как ты можешь ему верить, как можешь принимать за правду его слова, всего лишь слова!.. Постой, – прищурил глаз и стал каким-то жестким и холодным. – Это удобный для тебя повод избавиться от меня? Я так не мил? Чем же не устроил? У Эберхайма свои планы на тебя?

– Меж нами слишком много вранья, Эрлан.

– Я ничего не скрывал от тебя и не лгал.

– Но недоговаривал.

– Эя, я мужчина. Я не могу перекладывать на тебя свои заботы. Мой долг защищать тебя и беречь, а это значит, и избавлять от лишних волнений.

– Каждый имеет право на свои личные скелеты в шкафу, но твой переполнен и они уже вываливаются. А я о них даже не подозревала. Скажи, в ваши планы входит уничтожить нас всех или кого-то пощадить, чтобы использовать?

– Ты бредишь. На тебя свалилось слишком много. Думаю у тебя нервная горячка.

– У меня горячка от не понимая, кто ты! – девушка приподнялась от обуявшего ее гнева и отчаянья. – Я могу понять твое желание использовать свое право, чтобы получить меня. Я даже… наверное сама бы не устояла. Но если бы любила, а не хотела использовать, я бы не смогла, потому что все время бы думала – ты меня любишь или это я заставляю тебя любить.

– Очередная ложь Эберхайма? – взгляд мужчины стал цепким и нехорошим, глаза потемнели. – Зато теперь я понимаю, что задумал этот… У него ничего не осталось и никогда ничего не будет, поэтому нужно забрать и у других, разрушить до тла, влезть в налаженные отношения и раскидать нас. Не получится, – процедил. – Я не отдам тебя. Я буду настаивать на твоей неспособности нормально мыслить. И это правда. Эберхайм виновен уже не только в злодеяниях против изначальных, своих же собратьев, но и против тебя, родной дочери. Ты откажешься от него, Эя. Я добьюсь, чтобы тебя оставили в покое, и ты придешь в себя, выздоровеешь, мы с тобой спокойно обо всем поговорим. Ты сама поймешь, что именно Эберхайм использовал тебя, а не я. А сейчас… сейчас ты будешь спать, Эйорика, спать долго. И ложь, которой накормил тебя изгой, канет как сон. Ты сама это ясно увидишь и не захочешь знать его.

Эрлан давил и девушка это чувствовала. Веки наливались тяжестью, в голове туманом поплыла дрема и, как Эра не противилась, а воля Лой оказалась сильней.

Эхинох уловил волну права, настолько сильную, что сомнений не осталось – Эрлан добьется своего. И толкнул дверь, распахивая ее.

Лой сидел у постели с лицом человека, готового перебить весь мир, лишь бы добраться до одного. Это не понравилось советнику, как и влияние на Эйорику, как их разговор, в принципе. Он определенно понял лишь одно – гиблая вода, затаившаяся под льдом внешне твердым и безопасным, затаилась именно внутри Лой, и хлынув, затопит всех. Не пришлые опасны – он, и только он. Опасен для них и для Морента, как и для всего мира.

Единственное о чем жалел Эхинох, что Лайлох больна, отдуваясь за проступки своего мужа, причем не факт, что не навязавшегося насильно. Иначе бы он поговорил с ней, или Нерс – что еще лучше. От него бы она не утаила, что знала.

Да, он тогда, еще только услышав требования Эйорики, понял, что дело нечисто, а сейчас был уверен, что девушка открыла лишь малую долю общей картины, специально прикрыв собой, вызвав на себя все внимание, и тем отвлекла всех от другого, более важного, опасного. Да она попросту прикрыла Лой!..

Или он прав? Лайлох играет собственный отец?

В любом случае дело о расторжении союза много серьезней и глубже, чем показалось вначале. Скорей всего и Маэр это почувствовал, потому настолько раздражен последние дни.

– Тебя вызывают на совет, – бросил Лой.

Эрлан обернулся и лицо его вновь было спокойным, вот только глаза остались холодными и бездушными.

– Очень кстати, – протянул через паузу и встал.