Мы ехали весь день и весь вечер, пока у меня не закружилась голова. Не желая на ходу свалиться с лошади, я предложил Чарли остановиться и разбить стоянку. Братец согласился, но с условием, что для сна мы подыщем укрытие – собирался дождь.

Чарли уловил в воздухе запах дыма, и вскоре мы наткнулись на однокомнатную хижину: из трубы вился белесый дымок, в единственном окошке плясало слабое пламя. На стук в дверь вышла старуха, завернутая в лоскутное одеяло и рванье. С подбородка у нее свисали длинные седые волосы, а во рту чернели кривые зубищи. Чарли, комкая в руках шляпу, голосом театрального трагика поведал о наших злоключениях. Старуха взглянула устрично-серыми глазами на меня, и в тот же миг я весь похолодел. Не говоря ни слова, женщина вернулась в хижину. Скрипнули по полу ножки стула.

– Что скажешь? – спросил у меня Чарли.

– Поехали отсюда.

– Она же оставила для нас дверь открытой.

– Не нравится мне эта старушенция.

Чарли поддел сапогом кусочек снега.

– Она хранит огонь в очаге. Чего тебе еще надо? Мы же не жить к ней приехали.

– И все равно, поехали отсюда.

В этот момент женщина прокричала:

– Дверь!

– С меня хватит пару часиков посидеть у огня, – сказал Чарли.

– Больной я, а не ты! Едем дальше.

– Нет, остаемся.

По дальней стене хижины поползла тень старухи. Показавшись в дверном проеме, женщина вновь прокричала:

– Дверь! Дверь! Дверь!

– Видал? – произнес Чарли. – Нас приглашают.

Да, приглашают на ужин, где главным блюдом станем мы. Впрочем, я настолько ослаб, что когда Чарли за руку потащил меня в хижину, я не сопротивлялся.

Внутри имелись стул, стол и грязный тюфяк. Мы уселись напротив каменной печи прямо на покореженные доски пола. Жар от огня приятно грел лицо и руки, и на какое-то время я даже порадовался смене обстановки. Старуха же сидела за столом, завернутая в тряпье, под которым не было видно лицо. Перед ней на столе лежала горка тускло-красных и черных не то бисерин, не то камушков. Старуха ловко выхватывала из кучи по одной штучке и нанизывала ее на тонкую проволоку для бус или еще какого-то изысканного предмета украшений. Рядом стояла лампа, под колпаком трепетал слабый желто-оранжевый огонек. С его кончика срывался хвостик черного дыма.

– Мы вам очень обязаны, мэм, – произнес Чарли. – Мой брат болен и не может спать под открытым небом.

Старуха не ответила, и Чарли вслух подумал:

– Не глуха ли она?

– Нет, я не глуха, – ответила старуха и зубами перекусила проволоку.

– Я лишь высказал предположение, – поспешил оправдаться Чарли. – И вовсе не хотел никого оскорбить. Напротив, слух у вас отменный, острый! И, позвольте заметить, у вас чудесный дом.

Отложив недоделанное украшение, женщина обернулась к нам, но и на сей раз я не сумел разглядеть ее лица из-за пляшущих теней от тряпок.

– Думаете, я не поняла, что вы за люди? – Она указала кривым пальцем на наши оружейные пояса. – Бесполезно, не притворяйтесь.

Чарли тут же переменился, точнее вновь стал собой.

– Ну хорошо, – сказал он. – Кто же мы, по-вашему?

– Убийцы, я права?

– Раз носим оружие, значит, убийцы?

– За вами следуют мертвые.

Волосы у меня на затылке зашевелились. Глупо, конечно, но я не осмелился обернуться. Чарли же продолжил как ни в чем не бывало:

– Боитесь, что и вас укокошим?

– Я ничего не боюсь, – ответила старуха. – И уж тем более не опасаюсь ваших пуль и слов. – Она посмотрела на меня. – Но ты боишься, что я тебя убью?

– Я очень устал, – невпопад ответил я.

– Ну так ложись, – велела женщина.

– А вы где устроитесь?

– Мне сегодня сна не видать – к утру надо закончить работу. После, меня здесь, по большей части, не станет.

Лицо Чарли сделалось каменным.

– Дом не ваш, верно?

Старуха напряглась и вроде даже перестала дышать. Потом она откинула с головы тряпки, и в слабом свечении лампы я увидел ее лысый череп: лишь тут и там торчали редкие пучки жиденьких седых волос да темнели вмятины, как на боках переспелого плода.

– Каждое сердце звучит по-своему, – сказала она, обращаясь к Чарли. – Точно так неповторим и звон каждого колокола. Твое сердце, юноша, стучит угнетающе, мне больно слышать его биение. И больно заглядывать тебе в глаза.

Долгое время Чарли и ведьма молча смотрели друг на друга. Глядя попеременно на их лица, я не мог сказать: кто из двоих о чем думает? Наконец старуха укрыла череп тряпьем и вернулась к работе, а Чарли растянулся прямо на полу. Я, испугавшись ведьмы, устроился рядом с братцем, не на тюфяке. Безопаснее было держаться друг друга.

Страх страхом, а болезнь так ослабила меня, что я очень скоро заснул. Во сне я очутился в точной копии ведьминой хижины, правда, стоял и смотрел сверху вниз на себя спящего. Старуха поднялась из-за стола и приблизилась ко мне и Чарли. Я, спящий, заворочался и вспотел. Чарли же спал как убитый. Женщина тем временем наклонилась к моему братцу и руками раздвинула его губы. Из складок ее одежд в рот Чарли потекла какая-то черная дрянь, и я – не спящий, а бодрствующий – закричал, чтобы ведьма перестала, ушла, не трогала моего братца. С криком же я и пробудился.

Чарли лежал рядом и смотрел на меня. Он так спал, с раскрытыми глазами, чего я вечно пугался. Старуха по-прежнему сидела за столом. Горка бусин перед ней заметно уменьшилась, значит, времени прошло прилично. Ведьма смотрела в темноту дальнего угла. Что там увидела? Она все смотрела и смотрела, не отворачивая головы, и я, плюнув, снова лег. Сон пришел почти моментально.