Зима сорок четвертого года в Милане выдалась мягкая, такой не помнили уже четверть века: туман бывал совсем редко, снега не было ни разу, дожди прекратились с ноября, целыми месяцами небо оставалось безоблачным. Наступало утро — и появлялось солнце, наступал вечер — и только тогда солнце уходило. Книготорговец, стоявший у Венецианских ворот, сказал:

— Эта зима — самая мягкая за двадцать пять лет. Такой не было с тысяча девятьсот восьмого года.

— С тысяча девятьсот восьмого года? — отозвался смотритель с велосипедной стоянки. — Тогда не за двадцать пять, а за тридцать шесть лет.

— Ладно, — сказал книготорговец, — значит, это самая мягкая зима за тридцать шесть лет. С тысяча девятьсот восьмого года.

Он лишился своего лотка в дни разрушений в августе; он уехал из города и вернулся только в начале декабря, чтобы увидеть то, что видел сейчас, — самую мягкую зиму с 1908 года.

Солнце заливало светом развалины, появившиеся в сорок третьем году; оно заливало светом Джардини, решетки и голые деревья: стояло зимнее утро, январь сорок четвертого. Перед лотком с книгами остановился человек; он вел за руль велосипед.

— Здравствуйте! — сказал ему книготорговец.

— Здравствуйте.

— Какая зима, а?

— А какая зима?

— Самая мягкая зима за четверть века. К ним подошел смотритель со стоянки.

— За четверть века или с девятьсот восьмого года? — вмешался он.

— С девятьсот восьмого, — сказал книготорговец, — с девятьсот восьмого.