Он сидел, расставив ноги, откинувшись на спинку стула и слегка забросив голову назад, и лицо у него было печальное и растерянное — усталое лицо рабочего парня.

Что за черт! Разве он не завоеватель? Разве он не на завоеванной земле? С чего бы ему быть таким печальным, этому немцу-завоевателю?

Рабочий обернулся, поглядел на него и увидел, что немец не смотрит в его сторону. Он опустил глаза, как будто от унижения. Он рассматривал свои руки, обе вместе, сперва с одной стороны, потом с другой; так долго разглядывают свои руки только рабочие.

«Что за черт!» — подумал рабочий.

Он увидел немца не в мундире, а таким, каким он мог бы быть: в одежде человеческого труда, с шахтерским беретом на голове.

— А сахар есть? — спросил он у старухи.

— Сахар? Откуда?

— Тогда я пить не буду.

Он встал, засунул руку в карман и подошел к двери.

Он отворил дверь.

Немец поднял голову и печально ему улыбнулся. Улыбка у него была приятная. Казалось, на его лице можно еще увидеть угольную пыль.

Рабочий вышел.

«Что за черт!» — думал он, садясь на мотоцикл и до отказа нажимая педаль. Из дому никто не выбежал, и он уехал на мотоцикле. Никто не стрелял ему в спину.

— А ты что-то бледный? — сказал ему Орацио.

— Это от быстрой езды.

— От быстрой езды?

Они столкнули мотоцикл в придорожную канаву, открыли бак и подожгли бензин.

— Вот и все, — сказал рабочий. — Одним мотоциклом меньше.

— А ты его не прикончил?

— Он был такой грустный.

Орацио крикнул Метастазио:

— Он его не прикончил. Говорит, немец был грустный.

Метастазио пожал плечами.

— Мне показалось, он рабочий.

— А кто тебе что говорит? — сказал Орацио. Они сели в машину и поехали дальше.

— Я тоже был солдатом, — сказал рабочий.

— Никто тебе ничего не говорит.

— Меня посылали в Россию.

— Да кто тебе что говорит!

Они подъезжали к Милану. Чаще стали попадаться железнодорожные насыпи, старые рекламные щиты, виадуки на перекрестках дорог; а вокруг было все то же: холодная равнина и солнечная дымка.

— Я буду лучше учиться, — сказал рабочий.

— Чему?

— Быть молодцом.

Орацио засмеялся.

— А разве и это тоже не значит — быть молодцом? — сказал он.