Берта спросила у старика, что он имеет в виду, и старик сказал, что имеет в виду то, ради чего все совершается, ради чего гибнут люди, даже те, которые не сражаются.

— Ради освобождения? — спросила Берта.

Старик весело глядел перед собой, казалось, он ищет, как бы получше ответить.

— Ради освобождения каждого из нас, — ответил он.

— Как так?

— Да, каждого, в его собственной жизни.

— А наша страна? А мир?

— Ну, разумеется, — ответил старик. — Пусть только освободится каждый, тогда придет и большое освобождение — во всем мире.

Он протянул руку к городу, в том направлении, где лежали на тротуарах убитые.

— Ты смотрела на них? — спросил он.

— Смотрела.

— Смотрела им в лицо?

— Я видела их лица.

— Так к кому же они обращаются? К каждому из нас или ко всему миру?

Старик указывал рукой на город, туда, где были их лица. И Берта теперь могла представить их так, чтобы они не заслоняли собою дома и людей, а были среди домов, среди людей, и говорили они теперь с людьми не сверху, а из собственной их души, и объясняли им, что значит — для каждого в отдельности — быть свободным, они, умершие ради того, чтобы каждый был свободен.

Новый порыв захватил Берту, она опять залилась слезами.

Неужели она не должна поддаваться этому порыву? Не должна плакать? Но ведь из-за этого-то она и плачет, из-за этого и плакала до сих пор — из-за того, чему научилась и что поняла теперь, из-за того, что она сейчас думала о них! И она даже не старалась сдержаться, она плакала без стеснения.

И, плача, она думала:

«Неужели и во мне они говорят то же самое? Неужели ради меня они умерли?»