В этом пункте мы и ошиблись.

Мы исходим из предпосылки, что человечно лишь то, что человеком выстрадано, чем он платит по счету. Голод, например. Мы говорим, что голодать — человечно. Или дрожать от холода. А одолеть голод, вырваться из стужи, дышать воздухом земли, владеть землею, деревьями, реками, зерном, городами, победить волка и смотреть в лицо миру? И это тоже человечно, говорим мы.

Нести в душе бога отчаявшегося, иметь за плечами призрак, видеть платье, висящее за дверью, — это человечно. Но и нести в душе бога счастливого — тоже человечно. Человечно быть мужчиной и женщиной. Быть матерью и сыном. Мы все испытали это и можем сказать, что это присуще нам. И все, что воспламеняет ярость, после того как мы жили с поникшей головой, в слезах. Мы говорим тогда, что в нас просыпается великан.

Но человек может действовать и не имея за душой ничего выстраданного — ни голода, ни стужи, и мы говорим, что он не человек.

Мы видим его. Он то же, что волк. Он нападает и творит несправедливость. И мы говорим: это не человек. Он творит зло хладнокровно, как волк. Но разве это отнимет у него имя человека?

Мы всегда думаем о жертвах несправедливости: о люди! о человек!

Едва мы видим несправедливость, мы становимся на сторону ее жертвы и говорим: вот человек! Кровь? Се человек. Слезы? Се человек.

Но кто же тогда тот, кто творит несправедливость?

Мы никогда не думаем о том, что он тоже человек. Но кто же он, если не человек? В самом деле — волк?

Мы говорим теперь: вот фашизм. Больше того: вот гитлеризм. Но что значит существование фашизма? Я хотел бы видеть, чем стал бы фашизм, если бы и это не было свойственно человеку. Что он мог бы сделать? Мог бы он делать то, что делает сейчас, если бы в человеке не была заложена способность к этому? Я хотел бы посмотреть на Гитлера и на его немцев: что, если бы в человеке не была заложена способность делать то, что делают они? Пусть они попытались бы тогда сделать это — хотел бы я на них посмотреть! Отнять у них способность делать все это, заложенную в человеке, а потом сказать им: давайте, делайте! Но что бы они сделали?

Черта с два, как говорила моя бабушка!

Может быть, Гитлер все равно написал бы то, что он написал, и Розенберг тоже; может быть, они написали бы бред в десять раз хуже. Но я хотел бы посмотреть, если бы в человеке не была заложена способность Делать то, что делает Клемм, — поймать человека, раздеть его, отдать на съедение собакам, — я хотел бы посмотреть, что стало бы в мире с их бредом.