На сей раз совещание происходит на Карловом мосту, на каменной ограде под скульптурой святого Иоанна Крестителя. Немцы, итальянцы, японцы и американцы прошивают нас цифровыми камерами, чтобы заснять Градчаны... Я вспоминаю послеобеденное home-video Зденека, и эта суета сильно удручает меня, но Гахамелу такое вавилонское столпотворение, видимо, по душе. Он почти на исходе сил, но не перестает улыбаться. В этом отношении мы с ним расходимся: я стараюсь хорошо выполнить свою профессиональную работу, а он действительно любит человечество. Он чувствует его печали — нечто подобное свыше моих сил. Когда-то давно, еще не зная языков мира, я питал определенные иллюзии относительно человеческой мудрости, врожденной доброты и так далее, но как только я стал понимать, что говорят люди, все как рукой сняло. Это как с музыкой: большинство песенок мне нравится до тех пор, пока я не переведу текст. И с людьми то же самое: когда они смеются, танцуют или спят, я гляжу на них с любовью, но как только они заговорят, любви как не бывало. Без осуждения, с пониманием смотреть на людской муравейник — таков мой максимум в отличие от Гахамела.

— Уметь вдохновляться даже при виде американских туристов — это уже не просто искусство, — подтруниваю я над ним. — Это чудо. Все равно, что ходить по воде как посуху.

Гахамел обнимает меня. Я подмигиваю Илмут.

— Такое же чудо, как находить любовь в эсэмэсках, которыми перебрасываются подростки.

Илмут показывает мне язык.

— Ты устал, — тихо говорю я Гахамелу. — Тебе бы отдохнуть.

— Ты несомненно прав. Психологи рекомендуют каждые пять лет менять место работы. А я уже девять столетий несу сверхсрочную службу.

Я глажу его по щеке.

— Как Зденек? — спрашивает он меня чуть погодя. — Расскажи.

— Утренние посылки он доставил вовремя.

— А послеобеденные — нет?

— Подожди, все по порядку. Обедал он в школьной столовой. Как мы знаем, это была его последняя встреча с матерью, так что я растягивал ее, как мог. Он был уже немного не в себе, но вел себя вполне деликатно. Когда он уходил, она поцеловала его.

Илмут радостно хлопает в ладоши.

— Отлично, — хвалит меня Гахамел.

— Потом он поехал домой.

— Домой?

— Да. Какое-то время раскладывал ангельские карты, этот проверенный провидческий инструмент, заряженный энергией Божьего света и любви.

Гахамел вздыхает.

— Ну, ничего, — говорю я. — Потом он открыл коробку с видеокамерой и стал снимать квартиру: кухню, спальню, туалет... В конце концов поставил камеру на стол и снял себя.

— Видеозапись на прощание, объясняет Гахамел Илмут. — Современная форма. Все более и более популярная.

— Предусмотрительная литания оскорбленного: он три года строил дом для Лиды и детей, жертвуя буквально всем...

Гахамел молчит.

— Ничто не раскрывает характер человека так, как подготовка к самоубийству.

— В самом деле, ради этого дома он пожертвовал всем.

— Да. В конечном счете и своей семьей.

Надо держаться в деловых рамках. Илмут подозрительно смотрит на нас.

— Сейчас он поедет отдать кассету.

— Проследи за этим. Самое главное, займись Ярмилой.

Мы оба знаем, что наш разговор прежде всего предназначен для Илмут. Самоубийцы все-таки не наш профиль.

— Побудь с ней подольше, — просит меня Гахамел.