Увеличила ли себе грудь мисс Скловская? — Отчаянный вопль Ингрид — Неожиданная встреча с Жемлой — Что к нам ввозит Карел?
1
От парикмахерши еду на метро в редакцию. Пятница, после обеда, боюсь уже не застану своих коллег на месте, но, когда распахиваю дверь в наш тесный закуток и вижу их там всех в полном составе, привычно сгорбленных над клавиатурами компьютеров, меня охватывает неизъяснимое умиление.
— Приветик! — кричу им весело.
Все, кроме Тесаржовой, испуганно поворачиваются ко мне, прижимая палец к губам. Только теперь замечаю, что Тесаржова одной рукой прижимает к самому уху трубку, а другой — злобно машет под стулом, словно орудует веслом. Вмиг понимаю, что это значит: дозвонилась какой-нибудь звезде.
И потому разговариваю со всеми остальными только глазами. Романа с Властой улыбаются, Зденька указывает на мою новую прическу и восторженно поднимает большой палец. Из соседней каморки уже выползает Мирек; идет тихо, чтобы не рассердить Тесаржову, и, поглядев на меня, буквально светится. На нем синие вельветовые брюки, стянутые на талии поясом из искусственной кожи, оранжевая рубашка и коричневый широкий, как халат, свитер. Лето кончилось.
— В самом деле, не найдется ли у вас пара минуток, мисс Скловская? — щебечет Тесаржова.
Она какое-то время слушает, ее большой нос разочарованно морщится.
— А могли бы вы хоть ответить на пару вопросиков по телефону?.. Господи, цены бы вам не было. Значит, я могу вам сразу задать их, мисс Скловская?.. Так, отлично, первый вопросик: наши читательницы — вы, конечно, примерно понимаете, кто наши читательницы, не так ли? — иными словами, наших читательниц, естественно, больше всего интересует, искусственная ли у вас грудь?.. Вы не хотите обсуждать этот вопрос? Отлично… Ну ясненько. Тогда что-нибудь совершенно в другом духе. Вы страдаете депрессией?.. М-да. Нет, не страдаете. Это, откровенно говоря, для нас немного огорчительно… Нет, нет, извините меня, я, разумеется, не имела в виду…
Пока Тесаржова говорит, я протискиваюсь к своему столику и окидываю взглядом высокую стопку присланных писем. Знаю точно, что в них: неверные мужья, разводы, алкоголики, вставленные новые замки, опустевшие сберегательные книжки, пощечины, а возможно, пинки и ожоги сигаретой; в лучшем случае проблемы с бестолковым участковым доктором или банальные соседские раздоры, со временем выросшие до размеров античной драмы: Почему я ткнула его ножницами в живот? Да потому что их паршивый пес опять (!) нассал на нашу рогожку…
Именно сейчас мне так не хочется погружаться во всю эту убогость…
Тесаржова холодно прощается и вешает трубку. Подозреваю, что на другом конце линии это произошло гораздо раньше.
— Корова хренова! — облегчается Тесаржова и мгновенно тянется к сигарете.
Наконец все остальные могут встать и обнять меня. Я раздаю подарки, которые привезла им: маленькую акварель с заливом и лодочками для Романы (она любит море, но после развода девять лет назад, бедняжка, у моря еще ни разу не была), большую коробку конфет для Власты, бутылку хорватского портвейна для Зденьки и пузырек лавандового масла для Тесаржовой (вся штука в том, вы-то понимаете, милые дамы, что я просто не хотела бы лишиться этого места).
Для Мирека у меня бутылочка дешевого красного вина.
— Такого я… не ожидал, — роняет он. У него сразу увлажняются глаза. — Большое спасибо.
Его болезненная чувствительность действует мне на нервы, но на сей раз я превозмогаю себя и бегло целую его.
По пути из редакции к бабушке меня вдруг охватывает сочувствие не только к Миреку, но в конце концов и ко всем другим бедно одетым или плохо подстриженным мужчинам, сидящим в трамвае… И к этим усталым работягам в дешевых стареньких авто, с уродливыми стареющими женами… Прямо передо мной сидит человек, который кажется таким умученным, что мне становится его жалко. Похоже, шея у него так одеревенела, что хочется наклониться и помассировать ее.
Что это со мной?
Ничего.
Я влюблена.
2
— Ну что, Лаура, — подмигивает мне бабушка, в то время как я выкладываю покупки на кухонный стол, — у тебя уже есть какой-нибудь парень?
За стеклом белого буфета преобладают папины фотографии, на последних ему тридцать два. Папа был бабушкиным единственным, более того, буквально намоленным ребенком — она зачала его в тридцать четыре года, совершенно неожиданно, вопреки всем пессимистическим прогнозам.
— Есть, бабушка. Даже два, — озорно говорю я. (Об этом я уже рассказывала, знаю.)
Больше, чем число моих возлюбленных, бабушку, конечно, интересует содержимое сумки. Но упрекать ее смешно.
— Что это? — спрашивает она.
— Молоко, бабушка.
У бабушки обиженный вид. Она хотела молоко в стеклянной бутылке, с тремя красными полосками на серебряной крышечке, какие продавались в восьмидесятые годы, а вместо этого я даю ей какой-то неведомый пакет из вощеной бумаги (который она потом на свою беду спутает с авиважем).
— А когда приедет мама? – спрашивает она раздраженно, протестующе. — Что она с этой Америкой опять напридумала…
Любые поездки за пределы Праги бабушка считает полной бессмыслицей, поездки за пределы республики, на ее взгляд, чистое безумие, а чем она считает полеты через океан лучше даже не представлять себе…
— Возможно, уже завтра, — успокаиваю я ее. — И уж конечно, что-нибудь привезет!
Звонит мой мобильник. Ингрид, читаю на дисплее.
— Привет, — говорю я. — Как прошла случка?
В трубке — долгое молчание, потом слезы.
— Что стряслось?
— Все мужики — свиньи, вот что стряслось! — кричит Ингрид.
— Для меня это новость.
— Приезжай, пожалуйста! — просит она.
Смотрю на часы: еще успею.
— Хорошо, — вздохнув, говорю я. — Через полчаса у тебя.
— Ладно, и купи мне где-нибудь ромашковую мазь! — всхлипывая, просит Ингрид.
Ромашковую мазь? Господи, что они все себе думают? Медсестра я им, что ли?
3
В аптеке встречаю соседа Жемлу; жена болеет, он берет для нее порошки. Порошков чуть ли не половина сумки; замечаю: как только Жемла поворачивается ко мне, аптекарь с любопытством оглядывает его.
— А когда приезжает мама из Америки? — спрашивает Жемла.
— Завтра после обеда или послезавтра.
— Хорошо. Нам без нее уже скучно.
Звучит это почти неприлично. Стоит только представить, как этот пятидесятилетний пузан лезет на мою маму, меня начинает тошнить.
— Ты домой, Лаура? Подождать тебя?
— Нет-нет, я иду еще кое-что купить.
Это вранье, но мне надо, чтобы Жемла поскорее убрался, ибо уже подошла моя очередь.
— Ромашковую мазь, пожалуйста, — говорю аптекарю и многозначительно киваю Жемле: — До свидания!
— Привет!
Я жду, пока Жемла окончательно исчезнет. Аптекарь терпеливо ждет вместе со мной.
— И один фемигель, пожалуйста, — прошу его тихо.
4
Спустя полчаса сижу на красной софе из магазина «The Art of Living». Ингрид в ярости отмеривает взад-вперед двадцать пять квадратных метров своей элегантно обставленной гарсоньерки и при этом рассеянно осматривает мой подарок: коралловый браслет, который я минуту назад застегнула на ее запястье. Сейчас полшестого пополудни, но она все еще в ночной рубашке.
— Садись, прошу тебя, — говорю ей в третий раз. — Ты действуешь мне на нервы.
Наконец она останавливается.
— Я сесть не могу! — всхлипывает она. — Не понимаешь, что ли?
А потом все и вываливает: познакомилась, мол, с ним вчера вечером в кафе «Солидная неуверенность». Карел, лет тридцати, якобы не женат; у него своя фирма, которая к нам что-то ввозит.
— Но что он к нам ввозит? — перебиваю ее. — Часы? Героин? Сапоги? Что конкретно?
— Боже правый, не знаю, — говорит Ингрид. — Я никогда не помню деталей…
— Что вы пили?
— Вино, — говорит Ингрид как-то обиженно. — Ей-богу, только вино.
Одну бутылку белого выпили за ужином, другую — потом. Ингрид нравилась раскованность Карела, он как-то вообще не торопил событий. О Джулии Робертс за весь вечер не упомянул вовсе. О чем они говорили? Ингрид разводит руками. Ах, о чем только не говорили: о современной политике социал-демократов, о фильмах Формана, о мебели (Карел якобы любит, как и Ингрид, комбинацию дерева, стекла и металла), о взвинчивании цен на недвижимость, о книгах.
— Начитанный предприниматель? — вставляю я.
— Да, — говорит Ингрид. — И вправду так. Читал Маркеса, Набокова, Сарояна… Кого хочешь.
В основном говорил о путешествиях. У Ингрид создалось впечатление, что Карел объездил весь мир, но при этом был настолько умен, что не выставлялся. Все эти экзотические места служили ему лишь необходимым фоном для разных забавных историй и наблюдений… Знаете, как, например, выглядит мясная лавка в Южной Америке? Вот как: где-то на доме на ржавом железном крюке висит освежеванная коза; вы пальцем указываете на определенную часть туши, парнишка, отогнав мачете мух, эту часть и отрубает вам.
Говорил и о детях.
— Представляешь, о детях! — выкрикивает Ингрид. — Даже это для них не свято!
Карел говорил, что, конечно, хочет иметь детей. Биологические часы, дескать, тикают и для мужчин. Да, он знает, что как мужчина еще располагает некоторым временем, однако не хочет дожить до того, чтобы какая-нибудь придурошная учительница перед всем классом спрашивала его сына, почему вчера на родительское собрание приходил дедушка…
Итак, надлежащим образом очарованная Ингрид последовала ночью за Карелом к нему домой, где спустя пять минут после их прихода Карел вставил ей в зад.
И только в зад.
Даже музыки не включил.
Ингрид кровоточила, он вызвал для нее такси. Телефона и то у нее не взял.
5
Ингрид плачет у меня на плече, ее слезы смачивают мою майку.
Вдруг она поднимает ко мне взгляд:
— Да, мы с тобой знаем, что мы, женщины, тоже можем быть изрядными стервами… Но, — с сомнением качает она головой, — такими свиньями мы же не бываем?!